Способный ученик Кинг Стивен

Когда допрос кончился и этот тип оставил его в покое, Тодд вышел в сад, прихватив из дома ружейное масло и кой-какую ветошь. В гараже он взял свой «винчестер». Устроившись поудобней на скамейке, он переломил ствол и, то бормоча, то насвистывая мелодию, принялся тщательнейшим образом чистить ружейный механизм. В воздухе был разлит сладковатый аромат цветов. Но вот со смазкой покончено. С таким же успехом он мог это сделать в полной темноте. Мысли его были далеко. Только минут через пять до него вдруг дошло, что он зарядил винтовку. Охотиться сегодня он как будто не собирался — тогда зачем же? Он и сам не знал.

ЗНАЕШЬ, ТОДД С МЫСА КОД, ВСЁ-ТО ТЫ ЗНАЕШЬ. ПРОСТО ПРИШЛО ТВОЕ ВРЕМЯ.

И тут к их дому подрулил желтенький «сааб». Человек, сидевший за рулем, показался Тодду знакомым, но только когда он сделал несколько шагов ему навстречу, в глаза бросились его небесно-голубые кеды. Привет из прошлого. К Тодду приближался Калоша Эд собственной персоной.

— Здравствуй, Тодд. Давненько не виделись.

Тодд прислонил «винчестер» к скамейке и обворожительно улыбнулся.

— Здравствуйте, мистер Фрэнч. Каким ветром вас занесло в нашу глушь?

— Родители твои дома?

— Да нет вроде. А вам они нужны?

— Н-нет, — сказал Эдвард Фрэнч после глубокомысленной паузы. — Пожалуй, нет. Пожалуй, лучше нам потолковать на пару. Для начала. Вдруг ты сумеешь мне все объяснить. Хотя я в этом сильно сомневаюсь.

Из кармана брюк он достал газетную вырезку. Тодд догадался, что это, раньше, чем увидел; второй раз за сегодняшний день перед ним предстал Дюссандер в двух своих ипостасях. Снимок, сделанный уличным фотографом, был обведен чернилами. Смысл овальной рамки прочитывался сразу: Калоша Эд узнал «дедушку» Тодда. И теперь горел желанием оповестить весь мир об этом. Родить на свет божий маленькую пухлую сенсацию. Вот он — Калоша Эд, балабол и сукин сын, в небесно-голубых кедах. Лучше бы в белых тапочках.

Его сообщение, надо думать, привлечет к Тодду внимание полиции... хотя они и так не обошли его вниманием. Теперь это яснее ясного. До сегодняшнего дня он словно летел себе на воздушном шаре, беспечно поглядывая вниз, но вдруг оболочку пробила стальная стрела, и теперь он неотвратимо падает. Главная его промашка — телефонные звонки. Ах, как они его взяли на живца. Да чего там взяли — сам набросился. Точно, звонили. Один-два раза в неделю. Денкер говорил с ними по-немецки. Сказал и при этом подумал: путь побегают с высунутыми языками по всему югу Калифорнии, пусть поищут недобитых нацистов. Как я их! Одного не учел — на телефонном узле они уже могли это проверить. Он, правда, не уверен в том, что телефонный узел регистрирует все звонки, но... взгляд у этой ищейки был какой-то подозрительный... Потом письмо. Зачем-то ляпнул, что в дом никто не мог залезть. Этот тип наверняка подумал: знать это может только тот, кто сам туда залезал... что он, кстати, и делал, три раза: первый — чтобы забрать письмо, и еще два — проверить, не осталось ли чего такого... Нет, не осталось. Эсэсовская форма исчезла. Четыре года как-никак прошло — в какой-то момент Дюссандер, видимо, смекнул, что лучше будет от нее избавиться.

Тодд перевел взгляд с газетной вырезки на Калошу Эда, но тот смотрел куда-то в сторону, на улицу, как будто там могло произойти что-нибудь необычное.

Этот тип, конечно, может его подозревать в чем-то, но из подозрений шубы не сошьешь. Разве что всплывет нечто такое, что связывало его и старика одной ниточкой.

Теперь всплывет, будь уверен. Потому что есть Калоша Эд. Стоит рядом — дурак в своих дурацких кедах. И зачем такой дурак живет на свете? Тодд потянулся к «винчестеру».

Калоша Эд и есть для них то самое недостающее звено. Все ясно, скажут они, старик и мальчик были сообщниками. И что тогда? Тогда суд. Отец, само собой, наймет лучших адвокатов, и те, естественно, помогут ему выкрутиться. Улики-то все больше косвенные. К тому же он произведет благоприятное впечатление на присяжных. Но что толку, если на дальнейшей жизни можно будет поставить крест. Газетчики разденут его и бросят у всех на виду — точь-в-точь как Дюссандер своих жертв в Патэне.

— Человек, изображенный на этом снимке, однажды переступил порог моего кабинета, — вдруг заговорил Эдвард Фрэнч, поворачиваясь к Тодду, — и назвался твоим дедушкой. Сейчас выясняется, что это давно разыскиваемый военный преступник.

— Да, — согласился Тодд. Его лицо ничего не выражало. Это было лицо манекена.

— Как это могло произойти? — Вероятно, Эдвард Фрэнч рассчитывал, что его вопрос будет подобен громовому раскату, однако в нем прозвучала растерянность и еще обида, обида человека, которого ни за что ни про что обманули. — Я тебя спрашиваю, Тодд.

— Сначала одно, потом другое, — сказал Тодд, поднимая «винчестер». — Так и произошло. Сначала одно... потом другое. — Большим пальцем он спустил предохранитель и вскинул винтовку. — Я понимаю, звучит глупо, но именно так все и произошло. Ни убавить, ни прибавить.

Зрачки Калоши Эда расширились. Он попятился.

— Тодд, что ты... не надо, Тодд. Давай поговорим. Давай обсудим и...

— Обсуждайте это вместе с вонючим фрицем на том свете, — сказал Тодд и нажал на спуск.

Вторым выстрелом он размозжил ему голову.

Калошу Эда развернуло к машине. Он слепо тыкался в закрытую дверцу и слабеющим голосом снова и снова повторял имя дочери. Третий выстрел, нацеленный в основание позвоночника, свалил его на землю. Он еще несколько раз дернулся и затих.

ШКОЛЬНЫЙ НАСТАВНИК МОГ БЫ, КОНЕЧНО, УМЕРЕТЬ И ПОСПОКОЙНЕЕ, подумал Тодд с нервным смешком. И тотчас мозг пронзило ледяной иглой. От боли он даже зажмурился.

Когда он снова открыл глаза, ему вдруг стало так хорошо, как не бывало много-много месяцев, а то и лет. Все тип-топ. Все в норме. Его лицо, еще минуту назад совершенно неживое, озарила какая-то первобытная радость.

В гараже он сложил в старый рюкзак патроны, четыреста с лишним патронов, все, что было в наличии. Когда он снова вышел в залитый солнцем сад, глаза его горели от радостного возбуждения, а на губах блуждала улыбка — так в предвкушении подарков улыбаются мальчишки на Рождество или в день своего рождения. Такая улыбка обычно предвещает пальбу из ракетниц после триумфальной победы, когда игроков выносят со стадиона на своих плечах ликующие болельщики. С такой улыбкой уходят на войну светловолосые парни в защитных касках.

— Я властелин мира! — выкрикнул он в высокое прозрачное небо и вскинул над головой винтовку обеими руками. А теперь — туда, на косогор, спускающийся к шоссе, туда, где лежит мощное дерево, словно созданное для засады.

Снайперам удалось снять его лишь пять часов спустя, когда почти стемнело.