Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

Я весьма доволен Муромом… Не ошибся тот архитектор, который располагал этот город…

Император Павел I

«Прекрасную и новую повесть эту следует нам выслушать, о христиане, радуясь и дивясь славным делам, совершенным в нашей земле и в дни наши – во времена православного, и благочестивого, и державного царя и великого князя Ивана Васильевича, Богом возлюбленного и Богом избранного, и Богом венчанного, скажу же, Владимирского и Московского, и всей Великой России самодержца»…

Мы начинаем эту книгу начальными словами «Казанской истории», созданной в 60-х годах XVI века, потому что именно там начинается и наша история…

В середине июля 1552 года тесно стало в старинном русском городе Муроме. Одно за другим – Сторожевой полк, полк Левой руки, Государев полк – подходили сюда войска.

Здесь, в Муроме, был устроен смотр, и это отсюда, из Мурома, Иоанн Васильевич Грозный отправил стрельцов во главе с князем Юрием Михайловичем Булгаковым водным путем в Свияжск, а 15 июля перешли Оку летучие отряды князей Юрия Ивановича Шемякина и Федора Ивановича Троекурова. Они должны были готовить путь основным силам армии.

Молодой государь тщательно готовился к предстоящей войне, но одними только организационными распоряжениями его деятельность в Муроме не исчерпывалась. Не менее важная часть подготовки казанского похода – духовные прозрения Иоанна Грозного, произошедшие в Муроме накануне выступления в казанский поход.

1

Царствование Иоанна IV Васильевича различно трактуется историками, но и самые откровенные критики признают, что государь всегда стремился соотнести свои планы с тем Путем, который определен Богом державе. Он всегда стремился увидеть этот Истинный путь, и иногда ему удавалось различить его.

Будущему царю было двенадцать лет, когда ушел из жизни отец русской идеологии «Третьего Рима»[1] старец Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей.

«И да весть твоя держава, благочестивый царю, яко вся царства православныя христианьския веры снидошася в твое едино царство: един ты во всей поднебесной христианом царь, – писал Филофей отцу Иоанна Грозного московскому великому князю Василию III Иоанновичу. – Подобает тебе, царю, сие держати со страхом Божиим»…

В 1542 году двенадцатилетний Иоанн IV Васильевич еще не венчан был на царство, и подлинная власть в Москве принадлежала князьям Шуйским, но мысль Филофея об ответственности перед миром, которая лежит на его державе, – «Два Рима пали, третий стоит, и четвертому не бывать» – обожгла юного государя.

Своей кончиною отец русской идеологии «Третьего Рима», умирая, словно бы торопил юного царя понять, кем он должен стать.

И действительно, словно очнувшись от замороченности, Иоанн IV Васильевич уже не желает «больше терпеть того, что бояре бесчиние и самовольство творят», и берет власть в свои руки.

«И начали с того времени бояре страх иметь к Государю»…

Первым из русских государей Иоанн IV Васильевич 16 января 1547 года венчается на царство по византийскому чину. Взятие Казанского царства должно было закрепить это новое достоинство Российской державы.

Уже дважды, начиная в 1549 года, предпринимал Иоанн IV Васильевич попытки взятия Казанского царства, теперь пришло время третьей попытки.

Всё было учтено в предстоящей войне. Огромная была проделана подготовительная работа. Оставалось только помолиться, и можно было выступать в поход…

Трудно запечатлеть в камне духовную подготовку к военному походу, но в Муроме это удалось сделать.

На берегу Оки, где стоял царский шатер, поставили после казанского взятия шатровый храм Святых Космы и Дамиана.

Как известно, православная церковь почитает Косму и Дамиана Асийских, Косму и Дамиана, пострадавших в Риме, Косму и Дамиана Аравийских. Все они были врачами, но жили в разное время и в разных странах. В разные дни совершается и память им.

Понятно, почему муромскую церковь, возведенную на месте царского шатра, решили посвятить именно римским мученикам. Государь прибыл в Муром 13 июля, а на утрене 14 июля совершалась память братьям, пострадавшим в Риме, и Иоанн IV Васильевич счел это знаком их небесного покровительства.

Как известно из жития, «безмездные врачи» Косма и Дамиан хотя и подвергались преследованиям в Риме, но приняли свою мученическую кончину не от императора Карина, которого они вылечили, а от своего наставника, научившего их врачеванию. Наставник этот стал завидовать славе братьев и, пригласив их для сбора редких лекарственных трав, завел далеко в горы и убил…

В судьбе римских «безмездных врачей» можно нащупать некую параллель с жизненным опытом самого Иоанна IV Васильевича. Государь, видимо, чувствовал это. Не случайно именно в его царствование римские мученики Косма и Дамиан заметно потеснили столь почитаемых на Руси Косму и Дамиана Асийских[2]. Большинство храмов, посвященных Косме и Дамиану, которые были построены в правление Иоанна Грозного и после него, посвящены уже римским мученикам.

Для строительства Космодемьянского храма в Муроме царь прислал из Москвы не только деньги, но и бригаду мастеров под руководством Постника Яковлева, строившего вместе с мастером Бармой собор Василия Блаженного в Москве, как бы определяя тем самым архитектурное единство начала и завершения «казанского взятия».

Иоанн IV Васильевич знал, что после крещения Руси равноапостольный князь Владимир отдал Муром в удел своему младшему сыну Глебу, который, приняв вместе с братом Борисом мученический венец, стал первым канонизированным русским святым. Помнил он и о помощи, которую оказали князья-страстотерпцы Александру Невскому, когда тот вывел свою дружину на сражение со шведами Ярла Биргера, чтобы защитить Русь от западной экспансии.

И, обращая молитву к страстотерпцам Борису и Глебу, Иоанн Грозный яснее прозревал значение предстоящего похода, который осознавался как прямое продолжение дела, начатого Александром Невским.

Об этом, проходя через Владимир, молился Иоанн IV Васильевич у мощей святого благоверного князя Александра Невского.

В поэме «Россияда» Михаил Матвеевич Херасков описал эту молитву:

«Низложение» Казани по замыслу Иоанна IV Васильевича становилось историческим рубежом, за которым собирание Русских земель – соединялись не княжества, а два царства! – преображалось в строительство Российской империи.

В память об осуществившемся прозрении по повелению Иоанна Грозного на месте, где находился княжеский двор Глеба Владимировича, высоко над Окой вознес свои купола каменный Спасо-Преображенский собор.

Иоанн IV Васильевич и потом жертвовал на муромские церкви, закрепляя в их куполах и шатрах идеологическую составляющую казанского похода.

И ходишь по муромским монастырям, свидетелям монарших прозрений, и, кажется, воочию видишь это.

2

«Душа русского народа, – утверждал И.А. Ильин, – обретает свои формы в результате национально-духовного акта». Инстинкт нации становится реальным действующим лицом истории тогда, когда он отождествляет себя с высокой и могучей идеей – с христианской верой. Крещение Руси превратило русский народ в субъект всемирной истории. Русский народ именно в православии обрёл самого себя, утвердил себя в собственном бытии в том, что стало его самобытным историческим существованием.

По мнению И. Ильина, только духовный акт может преобразовать инстинкт нации, сложившийся под влиянием внешней географической среды и внутренних свойств русского племени – расы, темперамента – в национальный характер.

Православие сформировало язык нашего народа и его национальный характер, православие определило законы нашего государства и его культуру.

И так и выстраивалась святыми князьями Русь, что совпадали пути спасения и устроения русским человеком своей души с путями спасения и устроения государства. Поэтому все русские святые, о политических взглядах которых мы хоть что-то знаем, были патриотами.

Не случайно, что почти все муромские монастыри устроены на месте бывших княжеских дворов.

Спасо-Преображенский монастырь поднялся на месте двора князя Глеба Владимировича, Благовещенский – на месте двора Константина Святославича, ну а Троицкая обитель, что напротив Благовещенского монастыря, расположена на месте двора муромского князя Юрия Ярославича.

Здесь покоятся мощи святых чудотворцев Петра и Февронии[3] – православных покровителей любви и брака.

О семейной жизни их, о высокой любви, которая соединяла их, можно прочитать в «Повести о житии святых новых чудотворцев муромских: благоверного и преподобного, и достохвального князя Петра, нареченного во иноческом чине Давидом, и супруги его благоверной, и преподобной, и достохвальной княгини Февронии, нареченной во иноческом чине Ефросинией».

Повесть эта, написанная в середине XVI века протопопом Спасского собора в Московском Кремле Ермолаем Прегрешным[4], пользовалась на Руси огромной популярностью.

Интересно, что, хотя и писалась повесть для «Великих Миней Четьих», в состав их не включалась. Митрополит Макарий посчитал, что протопоп Ермолай Прегрешный поддался в повести фольклорному влиянию. Святителя Макария можно понять. Начальные сцены «Повести о Петре и Февронии» кажутся списанными из народных сказок.

Вопрос, почему так случилось, достаточно важен для дальнейшего повествования, и необходимо разобраться в нем. Невозможно объяснить это литературной неопытностью автора. Протопоп Ермолай входил в кружок книжников, группировавшихся вокруг митрополита Макария, и достаточно хорошо разбирался в агиографических вопросах.

И искус литературного новаторства – под влиянием «Повести о Петре и Февронии» действительно возникло в русской литературе новое литературное направление – тоже ничего не объясняет. Протопоп Ермолай готовился к принятию монашеского пострига, и едва ли его занимало мирское тщеславие.

Думается, что оригинальность «Повести» определило не авторское своеволие, а та муромская сказочность, в которой жили святые Петр и Феврония. Фольклорная стихия вопреки воле автора ворвалась в «Повесть» и захлестнула традиционную житийную канву.

Поразительно, но эта стихия народной сказки продолжает ощущаться в Муроме и поныне. И если это происходит после десятилетий советской пропаганды, то насколько остро ощущали ее в середине XVI века протопоп Ермолай или царь Иоанн IV Васильевич в июле 1552 года?! Кстати, вполне возможно, что государь был лично знаком с Ермолаем-Еразмом. Совершенно определенно известно, что в 1549 году тот написал для Иоанна IV Васильевича трактат «Благохотящим царем правительница и землемерие» – развернутое руководство по управлению государством и измерению земли[5].

В любом случае историю жизни Петра и Февронии – они были канонизированы на Соборе 1547 года! – Иоанн IV Васильевич знал.

И конечно же, он не мог – в июле 1552 года царица Анастасия Романовна находилась на последних месяцах беременности царским первенцем Дмитрием! – не молиться им, испрашивая их помощи и покровительства.

Исполняя свои обеты, данные в Муроме, Иоанн IV Васильевич воздвиг после Казанского взятия над мощами Петра и Февронии церковь Рождества Богородицы.

3

И конечно, знал Иоанн IV Васильевич, что в Муроме родился былинный богатырь Илья Муромец.

В сказочно-православной атмосфере Мурома легко соединялись разделенные веками князья, что принесли сюда свет православия, православная семья Петра и Февронии, ставшая образцом для Руси, рожденный в православной любви и смирении богатырь, который способен защитить православную жизнь, что породила и наделила его богатырской силой…

Многие исследователи отождествляют былинного героя со святым преподобным Ильей (Муромцем), мощи которого покоятся в Ближних Пещерах Киево-Печерской лавры[6].

В Муроме, не опровергая факта святости былинного богатыря, в карачаровском происхождении[7] его не сомневаются и твердо знают и сейчас, что дом, где тридцать лет лежал Илья на печи, находился на месте дома номер 279 по Приокской улице.

Впрочем, лежал на печи Илья Муромец не из-за лени, как утверждают насмешники, а из-за болезни.

Любопытно, что в 1988 году Межведомственная комиссия Минздрава УССР провела экспертизу мощей святого Ильи Муромца и при осмотре выявила дефекты позвоночника, свидетельствующие, что в юности святой перенес паралич конечностей.

Былинный Илья Муромец тоже тридцать лет на печи лежал, ни рукой, ни ногой не шевелил. И ростом богатырем был, и умом светел, и глазом зорок, а ноги его не держали.

И вот однажды, когда родители ушли в лес пни корчевать, корни выдирать, готовить поле под пахоту, а Илья один на печи лежал, подошли к избе калики перехожие[8].

Постояли у ворот, постучали железным кольцом и сказали:

– Ай же ты, Илья Муромец, крестьянский сын! Отворяй каликам ворота широкия, пусти-ка калик к себе в дом.

– Злые шутки вы, странники, шутите… – ответил им Илья Муромец. – Тридцать лет я на печи сиднем сижу, встать не могу.

Опять говорят калики перехожие:

– Выставай-ка, Илья, на резвы ноги, отворяй-ка ворота широкие, пускай-ка калик к себе в дом.

Забыл Илья Муромец о своей болезни, спрыгнул с печи, а ноги-то, оказывается, не подогнулись, выдержали его.

Обрадовался Илья, отворил ворота широкие и пустил калик к себе в дом.

Зашли калики, поднесли Илье Муромцу чарочку питьица медвяного.

«Как выпил-то чару, богатырско его сердце разгорелося, его белое тело распотелося, почуял в себе Илья силу богатырскую»…

Так и началось богатырское служение Ильи Муромца.

Скоро положил он «на коня войлочки, а на войлочки – потнички, а потом седло черкасское с двенадцатью подпругами шелковыми, а с тринадцатой – железной не для красы, а для крепости. Захотелось Илье свою силу попробовать. Он подъехал к Оке-реке, упёрся плечом в высокую гору, что на берегу была, и свалил её в реку Оку. Завалила гора русло, потекла река по-новому. Взял Илья хлебка ржаного корочку, опустил ее в реку Оку, сам Оке-реке приговаривал:

– А спасибо тебе, матушка Ока-река, что поила, что кормила Илью Муромца. На прощанье взял с собой земли родной малую горсточку, сел на коня, взмахнул плёточкой…

Видели люди, как вскочил на коня Илья, да не видели, куда поскакал.

Только пыль по полю столбом поднялась».

А из-под копыт коня богатырского родники забили.

Сам Илья Муромец вернулся в Муром уже в наши дни, когда здесь начали восстанавливать храмы.

Созданный скульптором В.М. Клыковым, стоит он сейчас в городском парке, на высоком берегу Оки. В правой руке богатырь держит поднятый меч, а левой, покрытой плащом рукой прижимает к груди крест.

Смотришь на этот памятник и думаешь, как много разных книг написано о русской истории! И все мы читали разные книги, но есть та История, которая дана была России Богом и которая, если вглядываться в минувшие события без атеистического ожесточения, без злобы на родное, открывается каждому русскому человеку одинаково.

Илья Муромец на памятнике Вячеслава Клыкова стоит на высоком берегу и смотрит в открывающуюся заокскую даль, как смотрел отсюда на уходящие в казанский поход полки Иоанн IV Васильевич.

Войска его переправились через Оку в Муроме в Ильин день 1552 года…

4

Сохранилась икона, написанная в честь взятия Казани.

Называется она «Благословенно воинство Небесного Царя», и стояла эта икона в Успенском соборе, рядом с Царским местом.

На иконе изображено триумфальное шествие православного воинства от объятой пламенем Казани к Небесному Иерусалиму.

Предводительствует православное воинство сам Архистратиг Михаил. В рядах воинов – знаменитые русские князья. Во главе верхней колонны воинов – Дмитрий Донской со своим небесным покровителем Дмитрием Солунским.

В среднем ряду во главе всего русского воинства с огромным красным стягом сам Иван Грозный.

Нижнюю колонну возглавляют Александр Невский и Георгий Победоносец.

В центре композиции, в царском венце и с крестом в руках, – император Константин. За ним – Владимир Святой с сыновьями Борисом и Глебом.

писал Михаил Матвеевич Херасков.

Наверное, подобная этой иконе и открывалась перед духовным зрением Иоанна IV Васильевича картина, когда в молитвенном сосредоточении смотрел государь на войска, которые, переправляясь через Оку, уходили в икону…

Начинался поход, где молитвенное обеспечение играло не меньшую роль, чем вооружение…

«В иконе “Благословенно воинство Небесного Царя”, – отметил С.В. Перевезенцев, – символически представлен весь религиозно-мистический и всемирно-исторический смысл бытия России на Земле, тот великий духовный смысл, который придавали бытию России древнерусские книжники. На иконе представлена панорама всемирной и русской истории – от битвы византийского императора Константина с его противником Максенцием до взятия Казани. Таким образом, победа над “бусурманской” Казанью приравнивается к великим битвам христиан во имя Христово, во имя защиты святой веры. А сам Иван Грозный ставится в один ряд с императором Константином, который почитается как равноапостольный святой, ибо первым признал христианство государственной религией в 304 году».

Русь окончательно осознавала духовный смысл своего земного существования и цель своего исторического развития – стремление в Царствие Небесное.

Стяг Спаса возвышался над полком Иоанна Грозного.

Совершалось великое чудо Преображения.

Величествен и прекрасен его духовный смысл, и особенно отчетливым становится он, когда думаешь о Муроме, превращенном по замыслу Иоанна Грозного в икону древнерусской святости.

Всё, что было в Муроме до Иоанна Грозного, – и княжение страстотерпца Глеба, и святительская деятельность Константина и его сыновей, и высокий, на века отлитый образ православной русской семьи Петра и Февронии, и сам былинный богатырь Илья Муромец – всё это было высоко и прекрасно, но всё это – поразительное свойство русской истории! – существовало на зыбкой границе были и небыли, истории и сказания, как народное мечтание о Святой Руси.

Деяние великого царя, постигающего духовный смысл русской истории и осуществляющего этот смысл, преображало не только действительность, но и предшествовавшую историю. Монаршая воля, воплощая народные мечтания в прекрасных и величественных храмах древнего Мурома, делала их фактом истории Святой Руси и сама укреплялась сказочной силой.

Смысл этих свершений монарха не осознавали, вернее, не желали осознать в полной мере даже такие талантливые и выдающиеся его сподвижники, как князь Андрей Курбский…

Зато русский народ постиг эту царскую правду сразу.

запел он, изменяя возраст двадцатидвухлетнего государя, но зато соединяя подвиги Ильи Муромца с Казанским взятием Иоанна Васильевича Грозного…

Когда проезжаешь сейчас через Муром на поезде, конечно же, на железнодорожном ходу не разглядеть былинного, сказочного обличья города, но вот выносится поезд на железнодорожный мост, и сразу распахивается окская даль. Прямо за окнами – ширь реки, усеянная рыбацкими лодками, а сзади, по ходу поезда, панорама Мурома с сияющими на солнце куполами церквей.

Видение это мимолетно…

Позади остается древнерусский Муром, впереди – земли новой России, новой святости, которая, словно разбуженная казанским походом Иоанна Васильевича Грозного, так ярко разгорится здесь в последующие века…

5

Как свидетельствует летопись, 20 июля 1552 года, на память Ильи Пророка, отстояв службу в храме Рождества Богородицы, Иоанн Васильевич Грозный переправился на низкий берег Оки и «поиде на Саконский лес. И того дня ночевал на лесу на реке Велетьме – от города 30 верст».

Иоанн Васильевич Грозный шел по «Царской сакме»[9] – дороге, что вела из Волжского Понизовья к Мурому, и станы его становились сёлами и деревнями.

Второй стан был устроен на берегу реки Шилокши.

Здесь, в деревне Новая Шилокша, еще в прошлом веке можно было услышать песню о Калейке-мужике, который был тут царским вожатым.

Третий стан Иоанна Грозного устроили на возвышенном берегу Тёши возле запустелого мордовского городища. Здесь царь приказал выстроить церковь, вокруг которой разрослось село Саканы…

Историки, анализируя поход Иоанна IV Васильевича Грозного на Казань, лишь скороговоркой обозначают, как муромское сидение государя, так и движение его по заокским лесам.

Понятно, конечно, что никаких примечательных боевых действий в это время не происходило, но, с другой стороны, разве не в Муроме окончательно оформилась духовная составляющая идеологии предстоящего похода? Разве не по дороге, через глухие мордовские леса, началось практическое осуществление этой идеологии?

Совершенно определенно известно, что в обозе Иоанна IV Васильевича помимо военных грузов значительное место занимали предметы церковного обихода, предназначенные для приобщения к вере местных жителей.

Крещение мордвы – это не военная операция, но, превращая ее в важную, если не важнейшую составляющую казанского похода, двадцатидвухлетний полководец и сам превращался по дороге из Мурома на Казань в святителя.

Писатель П.И. Мельников-Печерский, повторивший летом 1851 года путь Иоанна Грозного от Мурома до Казани, наносил на карту курганы, оставшиеся на местах его станов, и записывал старинные песни. Записал он и песню эрзян Терюшевской волости, в которой местные жители послали царю мед, хлеб и соль, но молодые посланцы из озорства съели посланные дары, а чтобы не являться к царю с пустыми руками:

Государь, однако, не разгневался на посланцев, а принял и землю, и песок.

перекрестившись, сказал он.

«Затем, – пишет П.И. Мельников-Печерский, – следует замечательное место народной мордовской песни – память о строении русских городов по рекам в приобретенных мордовских землях. Царь берет в руки принесенную в дар мордовскую землю и начинает разбрасывать ее:

Из трех щепоток земли, высыпанных Иоанном Васильевичем на месте четвертого Иржинского стана, выросли три деревни, получившие свои названия по именам трех вожатых царского войска – мордвинов Ардатки, Кужендея и Торша[10]. Пятую горстку Иоанн Васильевич Грозный бросил «на Авшечь реке»…

«Авшечь… – размышляет арзамасский историк Ю.А. Курдин. – Как попало на страницы русской истории это загадочное слово? Представитель какого рода-племени сообщил придворному летописцу название тихоструйной речки? Эта тайна, очевидно, останется нераскрытой. Булгары и кипчаки, мордва и татары-мишари – все перемешалось в суровой круговерти времен, оставив память о себе в названиях реки. Древнемордовское “Авша” и татарское “Аксу” привычное, но ничего не говорившее русскому уху слово “Акша”, – все эти названия по-своему пытались передать ее удивительную красоту. “Чистая”, “белая”, “светлая”, “белая вода” – только эти эпитеты невольно срываются с языка при виде чудом сохранившегося уголка древней реки при впадении ее в Тёшу. Светлые, прозрачные воды, вобравшие в себя белесые отраженные облака, белые звездочки лилий среди солнечных бликов на чистой зеркальной поверхности – такой предстала Акша перед изумленным царем Иоанном 24 июля. Наверное, не один раз припоминалась ему в тот вечер красавица Анастасия, оставшаяся в далекой теперь Москве».

Незабываемое впечатление производила и громада заросшего темным бором правого берега Тёши, словно полукруглый остров, возвышавшийся над ровной поверхностью лугов, плавно переходящих в безбрежную степь. Вид этих гор, впоследствии увековечивших его имя в своем названии («Ивановские бугры»), живо напоминал окрестности города Свияжска, основанного за год до этого, уже третьего похода на Казань.

«Быть здесь граду» – в этой мысли укрепился юный государь, когда на следующий день, переправившись на противоположный берег Тёши, взобрался по крутому склону на холм. Остановившись, чтобы перевести дух, он оглядел раскинувшуюся у ног равнину. Шумное, беспокойное войско разлилось по окрестным лугам, словно большая, вешняя вода Акши. Однако, поднявшись на холм, где с незапамятных времен переживало разрушения и отстраивалось вновь «Орземасово городище», Иван Грозный увидел еще шире распахнутые степи, да и место для крепости было весьма подходящее. Поэтому он, видимо, решил не строить новый город на Ивановских буграх (как поведало предание), а восстановить, отстроить заново старый город. Прежнее название было сохранено, но главные ворота, выходившие прямо в сторону устья Акши, были названы им Настасьиными.

Эта историческая реконструкция Ю.А. Курдина, хотя она и не лишена поэтической красивости, достаточно верна с научной точки зрения. И тем не менее мы должны привести и народное предание об основании города Арзамаса, сохранившееся в записях другого арзамасского историка Н.М. Щеголькова.

«Из сведений видно, что царское войско шло с юга на север по берегу речки Акши, впадающей в Тёшу против самого села Ивановского, расположенного на горе, с которой открывается прекрасный вид на всю окрестность.

Невольно представляется воображению – царский шатер, стоящий на самом возвышенном месте, вокруг него палатки воевод царских, а кругом по берегам Тёши и Акши огромный воинский стан… ржанье коней и гул человеческих голосов… чудная теплая июльская ночь, а всего в версте на север мордовское сельбище, жители которого с трепетом ожидают – что-то скажет наступающий день»…

На другой день собрался у царя совет, на который были призваны и местные мордовские вожди Арзай и Масай с их старейшинами. На этом совете государь объявил, что принял решение построить здесь город.

Совет избрал место для сооружения крепости.

Тут же начались строительные работы, заложили острог и церковь во имя Архистратига Михаила.

Иоанн Васильевич предложил собравшимся местным жителям принять христианскую веру.

Все молчали, и только когда государь сказал, что назовет будущий город именем первого, кто примет крещение, из толпы вышли мордовские предводители Арзай и Масай.

Их окрестили и назвали Арзая – Александром, а Масая – Михаилом.

А языческие имена их составили имя нового города – Арзамас.

Мы уже говорили, что деяния великого царя, постигающего духовный смысл русской истории и осуществляющего его, преображает не только действительность, но и предшествовавшую историю. И это касалось всех народов, входящих под его царскую руку.

Записанное предание хотя вроде бы и противоречит исторической правде (на месте Арзамаса ранее существовала крепость, а название города происходит, вероятно, не от имен старейшин Арзая и Масая, а от мордовских слов «арзя» («эрзя») – название племени и «масса» – город), но в духовном отношении оно гораздо точнее.

Старейшины Арзай и Масай, принимая Святое Крещение, становятся Александром и Михаилом. Они оставляют свои прежние языческие имена городу, который забывает, как уходящий из памяти сон, прежнюю историю и просыпается для истории православной страны… Монаршая воля – это не индивидуальная воля пусть и чрезвычайно мудрого и талантливого человека или коллективная воля группы тоже пусть и мудрых, и талантливых лиц, монаршая воля – это Божия воля.

Если монарх не рассеивает своего внимания на лукавые соблазны и советы, он осуществляет Божию Волю, и свершения его выходят за пределы возможного даже для самых одаренных личностей.

Честолюбивые сподвижники Иоанна IV Васильевича Грозного зачастую не могли разглядеть, как преображает пространство и время Монаршая воля. Охваченные реформаторским восторгом, они досадовали, отчего государь не следует их мудрым советам, им казалось, что Божия воля – это нечто отвлеченное, не имеющее прямого отношения к текущей жизни и если как следует обдумать всё и не жалеть средств, то можно обойти любое препятствие.

Они ошибались, но в своих ошибках и заблуждениях упорствовали, жертвуя при этом и верностью государю, жертвуя Родиной и даже самой своей жизнью.

Другое дело – народ…

Если и можно было заморочить его сладкой ложью и лукавыми посулами, то только на время. Рано или поздно душа народа просыпалась и начинала ясно различать ту Божию Правду, которую исполнял государь…

6

Царской сакмой шел Иоанн Грозный, и не было никаких боевых столкновений на избранном Пути, местные жители узнавали в Иоанне IV Васильевиче своего государя.

Топонимические предания, которые записывались в этих местах, сохранили лишь добрую память, что осталась в народе от первой встречи со своим царем.

«Это было во время трудного похода на Казань. Царь и его дружина, уставшие от долгого перехода, увидели небольшую деревню и направились к ней. В деревне Ивана Грозного встретили очень тепло, приветливо. Накормили его и дружину, подлечили раненых, снабдили всем необходимым на дорогу. Это гостеприимство так поразило царя, что он велел назвать деревню “Теплый Стан”»[11].

И так было почти везде.

«Мордва в нашем краю жила раньше родами… – рассказывают в Дивееве. – Старейшину здешнего рода звали Вичкинз, и жил этот род вдоль той самой речки, на которой сейчас стоят села Дивеево и Череватово.

Сюда пришли русские – люди мирные, работящие – из владимирских земель и поселились по соседству с мордвой. А речку они назвали по имени здешнего мордовского рода – Вичкинзой…

У русских и у мордвы был в ту пору один общий враг – Казань. Во время набегов на наши края татары опустошали деревни, грабили, убивали, уводили пленных. И когда Иван Грозный отправился воевать против татар, то здешняя мордва решила ему помочь. Землями в ту пору тут владел потомок Вичкинза Дивей. Был он хорошим воином, отважным и верным, за это Иван Грозный сохранил ему в Российском государстве княжеский титул и дал во владение всю здешнюю округу. Вот и назвали соседи самое крупное село на Вичкинзе, где жил Дивей, – Дивеево».

Интересно, что хотя стараниями преемников князя Андрея Курбского имя Иоанна IV Васильевича Грозного и превращено в воплощение зла и беспричинного тиранства, хотя сам он оказался изгнанным с памятника Тысячелетию России, но народная память не приняла этого злобного очернения государя.

Среди народных рассказов, собранных в сборнике «Россия XVI века: Казанский поход Ивана Грозного», изданном под редакцией Ю.А. Курдина в Арзамасе, нет ни одного, говорящего о жестокости государя, но зато довольно много преданий, свидетельствующих о том, как народ спасал его в минуту опасности.

В Болдинском районе есть село Девичьи Горы, названное так в честь спасительницы царя Иоанна IV Васильевича Грозного, предупредившей его о готовящемся заговоре.

А с восьмым станом Иоанна IV Васильевича в районе Панова-Леонтьева Гагинского района связана легенда о явлении царю Пресвятой Богородицы.

Во время остановки у мордовской деревни Мушек, на горе, ныне называемой Троицкою, прибыли к царю посланники князя Курбского и возвестили, что передовые отряды, шедшие на Казань, потерпели сильное поражение от татар, которые очень многих людей полонили. Царь опечалился этим известием и задумался, не прервать ли ему поход, однако во сне в образе, запечатленном на Тихвинской иконе, явилась ему Божия Матерь, сопровождаемая прапрадедом царя – князем Дмитрием Донским.

Божия Матерь повелела Иоанну IV Васильевичу Грозному идти на Казань и взять ее.

Немедленно был совершен благодарственный молебен Божией Матери, после которого поход на Казань был продолжен.

7

«Когда царь Иоанн Васильевич Грозный шел с войсками на Казань, надо было ему своих стрельцов свежей лосятиной да олениной кормить, чтобы они от мяса яростного зверя такой же силы и храбрости набрались… – говорит народное предание. – Вот и послал царь своих охотников в Нижегородские леса, чтобы этого самого мяса добыть. Долго бродили они по лесам, да никакого зверя поймать не могли.

Вдруг видят: сидит на полянке возле костра паренек да оленью кость гложет. Спрашивают они у него, где и как он оленятины добыл.

А он и говорит, что рода он холодаева, племени голодаева, принадлежит сам себе и промышляет охотой на дичину – тем и живет.

Вот и говорит ему царь, что надо бы ему свежатинки оленьей, чтобы в воинах своих силу да храбрость преувеличить.

Говорит ему Холодай-Голодай, что, мол, надо тебе, царь, научиться лосихой кричать и добудешь мяса, сколь тебе надобно.

Любопытно царю стало, и просит он его с собой взять поохотиться. Так и пошли они, царь да Холодай-Голодай, в лес ночью. Научился царь лосихой кричать.

Долго они охотились. Много свежего мяса добыли. Когда они в царский стан вернулись, поставил царь Холодая-Голодая начальником над всеми своими охотниками.

Дело ладно пошло.

Стрельцы царские свежей олениной питались, силы да храбрости набирались»…

Это больше похожее на сказку предание тем не менее тоже имеет под собою достаточно прочную документальную основу, поскольку известно, что в обозе царской армии провианта было немного и его явно не могло хватить на пятинедельный поход.

Как утверждает «Царственная книга», армию – «Черемиса и мордва вся потребная приношаху, хлеб и мед и говяды, ова дарованием, оная же продаваху» – снабжали продуктами местные жители, но территория была малонаселенной, и едва ли ее обитатели способны были кормить в течение пяти недель 150 тысяч воинов.

Очевидцы похода утверждают, что важной составляющей снабжения царского войска являлась охота. Та же «Царственная книга» сообщает: «И таковое многое воинство всюду яко Богом уготованну пищу обретаху на поли; от животных же лоси яко самозванни на заколение прихождаху; в реках же множество рыб ловяху; от воздуха же множество птиц прилетаху, яка сами дающеся в руце»…

Мордовские леса тогда действительно изобиловали дичью, а реки, как отметит чуть позже Сигизмунд фон Герберштейн, «белугой, удивительной величины, без костей, с огромной головой и пастью; стерлядью, севрюгой, осетром и белорыбицей»…

И вместе с тем надо отметить, что обретение «Богом уготованной пищи» было избирательным. Например, отряд князя Курбского, двигавшийся южнее основных сил армии, снабжался «Богом уготованной пищей», говоря современным языком, совсем по другой категории.

«С великим трудом, изголодавшись, недель через пять добрались мы до Суры, куда и он (Грозный) пришел в тот же день с главным войском, – свидетельствовал Курбский. – В тот день с большим удовольствием наелись мы сухого хлеба, либо купив по дорогой цене, либо заняв у знакомых: дней на девять недостало нам хлеба».

Разумеется, и Иван Васильевич Грозный готов был к трудностям, и подарок в виде рыбного и мясного изобилия он воспринимал тоже как чудо, как знак правильности выбранного Пути.

Как чудо, судя по преданию, воспринимало это и местное население.

Не случайно процитированный нами рассказ о Холодае-Голодае связывает с мясными заготовками в мордовских лесах и происхождение герба Нижнего Новгорода. «И подумал царь, что нет герба никакого у Нижнего Новгорода. И приказал грозный царь, что быть Нижнему Новгороду под гербом оленя, рогача яростного, что помог ему татар одолеть и город их неприступный взять».

8

Некоторые историки утверждают, что высказанная псковским старцем Филофеем идея «Москва – Третий Рим» имела влияние практически только в северо-западных русских землях и ни в одном сочинении Ивана Грозного нет ни одного упоминания об этой идее, тем более уподобления «Третьему Риму» Московской Руси.

«В этом смысле идея “Нового Иерусалима” имела гораздо более расширительный и общий характер, напрямую связывала Московскую Русь с наследием Православного Востока, – говорят эти историки. – И не случайно сразу же после появления в общественном сознании идеи России как “Третьего Рима” начинается дальнейший поиск – уже аналогий Москвы и России с “Новым Иерусалимом”».

В принципе, идеология, принявшая на себя вселенскую ответственность в противостоянии мировому хаосу, без Нового Иерусалима, о котором в Откровении Иоанна Богослова сказано:

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего», – обойтись не могла.

Можно согласиться и с тем, что идея «Нового Иерусалима» имела более расширительный характер, нежели идея Третьего Рима, и напрямую связывала Московскую Русь с наследием Православного Востока.

Только при чем тут «дальнейший поиск»?

О Новом Иерусалиме, называя его Вышним, говорил в послании великому князю Василию III Иоанновичу сам старец Филофей перед тем, как произнести слова о «Третьем Риме»: «Да аще добро устроиши свое царство – будеши сын света и гражданин вышняго Иерусалима, якоже выше писах ти и ныне глаголю: блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская црьства снидошася въ твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бытии».

Легко объяснимо и то, почему сам Иоанн Грозный в своих посланиях не оперирует термином «Третий Рим». Вопервых, он был реальным политиком и вел активные переговоры с римскими послами и эмиссарами, хотя бы по поводу организации антитурецкой коалиции, и говорить в официальных документах, а именно таковыми и были послания Иоанна Грозного, о совершившейся гибели продолжающего существовать Рима избегал. Во-вторых, понятный в кругах книжников высокопатриотичный и мессианский смысл идеи «Третьего Рима» в широких православных массах мог быть воспринят как капитулянский призыв к принятию разработанной в Риме некоей новой унии.

В этом смысле аналогия Москвы и России с «Новым Иерусалимом» была более приемлемой и для дипломатического, и для пропагандного употребления. Ну а о том, что в результате возникнет идеологическая путаница, не подумали.

Уже в первых редакциях «Казанской истории», по наблюдению М.Б. Плюханова, взятие Казани оказалось представлено как взятие Царьграда, а сама Казань представлялась тем царственным градом, овладение которым привело к окончательному воцарению Иоанна IV Васильевича.

Через воспоминания о гибели Русской земли в годы монголо-татарского нашествия вводилась в «Казанскую историю» и тема гибнущего Иерусалима: «Осироте бо тогда и обнища великая наша Руская земля, и отъяся слава и честь ея… и предана бысть, яко Иерусалим в наказание Навходоносору, царю вавилонскому, яко да тем смирится».

При этом сам поход Ивана IV сравнивался с приходом римлян к Иерусалиму, и русский царь уподоблялся Антиоху, пришедшему «пленовать Иерусалим».

Сравнивая зримые символы иконы «Благословенно воинство Небесного Царя» с «Казанской историей», историк С.В. Перевезенцев пишет, что «русские мыслители XVI века четко осознавали, что полная духовная победа русского воинства означает одновременно и гибель Русского государства в его земном воплощении. Иначе говоря, спасение и обретение вечной жизни в Небесном Иерусалиме невозможно без прекращения земного существования Русского царства… И автор иконы, и автор “Казанской истории” видели эту сложную диалектику победы-гибели, выраженную в идее христианского подвига, видели и стремились донести ее до сознания современников».

Сама по себе мысль эта достаточно глубока, но она лишена пассионарной энергетики задуманного молодым царем строительства новой империи, и поэтому истоки ее следует искать не в эпохе Иоанна Грозного, а в предшествующих веках.

Исследователи уже неоднократно обращали внимание, что идея «Третьего Рима» непосредственным образом связана с ветхозаветными эсхатологическими текстами, введенными в оборот при работе над Геннадиевской Библией. Реже говорится, что сама Геннадиевская Библия создавалась в ходе развернувшейся на Руси борьбы с ересью жидовствующих и святитель Геннадий относился к переводу библейских текстов как к действенному оружию в борьбе с ересью.

Рожденная в ходе борьбы с ересью идея Московской Руси как «Третьего Рима», – это успех, достигнутый в результате этой борьбы. Вернее, проект успеха, который необходимо было достигнуть, чтобы закрепить победу…