Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости Коняев Николай

4

В книге Н.А. Соколова приведено свидетельство полковника Кобылинского, что «Панкратов сам лично не был способен причинить сознательно зло кому-либо из Царской Семьи, но тем не менее выходило, что эти люди ей его причиняли. Это они делали как партийные люди. Совершенно не зная жизни, они, самые подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат»…

В этом свидетельстве очень важны слова о партийности.

То ли из любопытства, то ли из тщеславия Панкратов постоянно искал неформальных контактов с Царской Семьей, но и при этом, даже в задушевных разговорах, никогда не отступал он от своих партийных принципов и заученных схем.

Эти принципы и разрушали все хорошее, что хотел сделать Панкратов…

Не напрасно Николай II прозвал его «маленьким».

«Маленький» тут еще и тотемическое название некоей бесовской силы русской революции, сидевшей и в Василии Семеновиче…

– Какова подготовка детей? – обеспокоенно спросил однажды Панкратов у Клавдии Михайловны Битнер.

– Очень многого надо желать! – понимая, что хочет от нее услышать товарищ комиссар, ответила Клавдия Михайловна. – Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты! Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове и не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил еще именованных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими профессорами, учителями – и этого не было сделано.

– Что же их больше всего интересует и интересует ли что; может быть, в них все убито дворцовой жизнью? – спросил Панкратов.

– Интересуются положительно всем. Они очень любят, когда им читаешь вслух. А вам, Василий Семенович, должна сказать комплимент: им очень нравятся ваши рассказы о ваших странствованиях…

– Вы прочитайте им вслух Некрасова «Русские женщины» и «Мороз, Красный нос», – предложил Панкратов.

На следующий день Клавдия Михайловна доложила, какое потрясающее впечатление произвели на всех детей поэмы Некрасова.

– Все слушали. Даже бывший царь и Александра Федоровна приходили. Дети в восторге. Странно… Как мало заботились об их развитии, образовании.

– Но что же вы скажете, Клавдия Михайловна, о ваших занятиях? Идут успешно?

– Алексей не без способностей, но привычку к усидчивой работе ему не привили. У него наблюдается какая-то порывистость, нервность в занятиях. Что же касается Марии и Анастасии, то метод, какой применялся в занятиях с ними, не в моем вкусе…

Панкратов кивал.

Слова учительницы подтверждали его наблюдение, что Царская Семья «задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».

Удивительно, но эта очевидная заинтересованность Панкратова в перевоспитании царских детей каким-то образом перемешивалась с почти садистским попустительством притеснению их со стороны Александра Владимировича Никольского.

Что же делал «этот смелый и бескорыстный друг», как называл его сам Панкратов?

«Взрослый человек, – рассказывала Александра Александровна Теглева[214], – Никольский имел глупость и терпение долго из окна своей комнаты наблюдать за Алексеем Николаевичем и, увидев, что он выглянул через забор, поднял целую историю».

«Он, – подтверждает Е.С. Кобылинский, – прибежал на место, разнес солдата и в резкой форме сделал замечание Алексею Николаевичу. Мальчик обиделся на это и жаловался мне, что Никольский “кричал” на него.

Столь же невозмутимо относился Василий Семенович и к мерзким издевательствам над детьми солдат, которых сам и “образовал”. В своих воспоминаниях он говорит, что по отношению к узникам “поведение отряда было почти рыцарским”.

Каким-то удивительным образом в это рыцарство входила яма для отбросов, выкопанная солдатами прямо под окнами княжон и Александры Федоровны, и те отвратительные по цинизму надписи, которыми покрывали солдаты доску детских качелей.

Еще меньше щадили “обучаемые” Панкратовым солдаты чувства самого государя.

Они вдруг перестали отвечать на приветствия государя. Однажды государь поздоровался с солдатом: “Здорово, стрелок!” – и в ответ услышал: “Я не стрелок. Я – товарищ”.

Однажды государь надел черкеску, на которой у него был кинжал, и солдаты немедленно потребовали, чтобы государя обыскали.

– У них оружие! – кричали они. Потом солдаты вынесли решение, чтобы снял офицерские погоны и государь…»

И снова поражаешься мужественной сдержанности государя.

Какая мудрость требовалась ему, что успокоить детей, подвергающихся хамскому обращению, какая сила требовалась, чтобы не сорваться, когда его унижали на глазах детей! А ведь к этому и подталкивали его и солдаты, и Никольский, и сам Панкратов… Им хотелось, чтобы вчерашний император стал смешным и жалким в бессильной ярости.

Государь выстоял.

Поразительно, но и на фотографиях, сделанных уже в заключении, мы видим человека не только не потерявшего ничего из своего достоинства, но, более того, еще более укрупнившегося, человека, стоящего неизмеримо выше всех своих мучителей…

И чему он учил сына?

Истории…

Но что такое учить истории наследника престола, когда свой урок в это время дает сама история?

«17 ноября. Такая же неприятная погода с пронизывающим ветром. Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве!

Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени.

18 ноября. Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентеров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия!»

Мы знаем, что и для великих княжон, и для царевича Алексея жизнь в Тобольске, в этом отгороженном дворе с небольшим садом, в окружении всегда одних и тех же людей, была поразительно скучной.

Об этом и княжны, и царевич писали в письмах, но при этом никаких вспышек протеста, противоречия родителям, на которые, может быть, сам того не понимая, и подвигал их В.С. Панкратов, с их стороны не было.

«Живем тихо и дружно», – писал государь в письме великой княгине Ксении Александровне, и это, наверное, главное чудо, которое сумел сотворить Помазанник Божий в Тобольске. Он научил детей той силе и тому мужеству, которая может дать только истинная вера, он научил их смирению и жертвенности собою ради других. Не в мгновение высокого подвига, а ежедневно, ежечасно.

И царевич Алексей и великие княжны, как мы знаем, выдержали экзамен по отцовскому уроку.

Как выдержал его и сам государь.

5

20 октября 1917 года государь записал:

«Сегодня уже 23-я годовщина кончины дорогого папа, и вот при каких обстоятельствах приходится её переживать!

Боже, как тяжело за бедную Россию! Вечером до обеда была отслужена заупокойная всенощная».

20 октября 1894 года в Ливадии оборвалась жизнь императора Александра III, и тогда в дневнике Николая тоже появилась запись:

«Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется – кажется до того неправдоподобной ужасная действительность. Все утро мы провели наверху около него! Дыхание было затруднено, требовалось все время давать ему вдыхать кислород. Около половины третьего он причастился Святых Тайн. Вскоре начались легкие судороги… и конец быстро настал! О. Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал его голову. Это была смерть святого! Господи, помоги нам в эти тяжелые дни!»

Две дневниковые записи…

Одна сделана будущим государем, другая – бывшим. Между ними – все правление последнего русского императора.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский тоже оставил в своем дневнике запись о 20 октября 1894 года…

«Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно с покорностью воле Всевышнего преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с главы Его, на которой выступил холодный пот.

Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную Его жизнь, а это дороже всего!»

Теперь не было рядом с Николаем II такого молитвенника.

Теперь, чтобы зазвучала эта молитва о России, нужно было самому стать святым.

Свидетельство того, что эта молитва начала звучать в государе, слова из его дневниковой записи в этот день: «Боже, как тяжело за бедную Россию!» Слова эти перекликаются со словами Иоанна Кронштадтского и как бы продолжают их, вмещая в себя и будущий мученический путь государя.

Свидетельство того, что эта молитва царя-мученика нашла отзвук и в России, – присланное в эти октябрьские дни в Тобольск стихотворение Сергея Сергеевича Бехтеева «Молитва»:

Это стихотворение, посвященное великим княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, Сергей Бехтеев написал в Ельце в октябре 1917 года, и через графиню Анастасию Васильевну Гендрикову передал в Тобольск.

Однако мистическая история «Молитвы» не ограничилась совпадением с теми переживаниями, которые владели государем в октябрьские дни 1917 года. Великая княжна Ольга Николаевна переписала стихотворение в свою тетрадку, подаренную – на книге сохранилась надпись: «В.К. Ольге. 1917. Мама. Тобольск» – императрицей Александрой Федоровной.

По этой причине долгое время авторство «Молитвы» приписывалось царевне Ольге, и даже публиковалась она под ее именем.

Но ведь так это и было.

Молитва, породившая «Молитву», звучала из уст государя и всей Царской Семьи, и тепло ее коснулось Сергея Сергеевича Бехтеева, сумевшего записать эту великую тобольскую молитву на бумаге…

6

26 января 1918 года государь, как он отметил это в своем дневнике, завершил чтение 12-томного собрания сочинений Н.С. Лескова…

Это событие совпало с решением отрядного комитета об отстранении В.С. Панкратова и его помощника А.В. Никольского от занимаемых должностей.

После их отъезда в Тобольске начались совсем уже странные дела.

В начале марта 1918 года прибыл сюда из Омска комиссар Запсибсовета В.Д. Дуцман, и вслед за ним появился отряд омских красногвардейцев во главе с А.Ф. Демьяновым.

Всю весну они спорили, кто заберет себе Царскую Семью…

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится Имя Твое в России! Да будет воля Твоя в России! Ты насади в ней веру истинную, животворную! Да будет она царствующей и господствующей в России…»

Эта молитва святого праведного Иоанна Кронштадтского свободно проникала в мартовские дни 1918 года в сердце последнего русского государя и продолжалась уже самой его мученической жизнью…

Дневниковые записи его неопровержимо свидетельствуют об этом.

«2 (15) марта 1918 года. Вспоминаются эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде!

Сколько еще времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать?

А все-таки никто как Бог!

Да будет воля Его святая!..»

22 апреля приехал в Тобольск комиссар Константин Алексеевич Мячин, назвавшийся Василием Васильевичем Яковлевым.

Следователь Н.А. Соколов считал, что Яковлев повез государя в Ригу, но довез его Мячин-Яковлев почему-то только до Екатеринбурга…

Через десять лет по заказу наркома НКВД Александра Георгиевича Белобородова Владимир Николаевич Пчёлин нарисует для Уральского музея революции восьмиметровый холст «Передача семьи Романовых Уралсовету».

Если добавить в названии слово «палачам», то оно не только уточнит смысл произведения, но и углубит трагедийное содержание картины, начинающей последнюю, екатеринбургскую страницу жизни Царской Семьи…

7

Такого не может быть, все наше материалистическое воспитание восстает против этого, но, когда задумываешься над короткой жизнью последнего наследника Русского престола, кажется, что сама мистика обретает реальную плоть…

Царевич Алексей родился в 1904 году, после посещения Царской Семьей Саровской пустыни.

П. Жильяр пишет в своих воспоминаниях, что впервые он увидел цесаревича, когда тому было полтора года…

«Цесаревич был в то время самым дивным ребенком, о каком только можно мечтать, с своими чудными белокурыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными загнутыми ресницами. У него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка, и, когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки. Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня серьезно и застенчиво и с большим трудом решился протянуть мне свою маленькую ручку.

Во время этой первой встречи я несколько раз видел, как Императрица прижимала Цесаревича к себе нежным жестом матери, которая как будто всегда дрожит за жизнь своего ребенка, но у нее эта ласка и сопровождающий ее взгляд обнаруживал: так ясно и так сильно скрытое беспокойство, что я был уже тогда поражен этим. Лишь много времени спустя мне пришлось понять его значение».

Долгожданный наследник престола – увы! – оказался больным гемофилией…

Можно понять многое…

И молитвы, которые возносили Императрица и Император о даровании им наследника, и само Чудо, произошедшее после посещения Царской Семьей Саровской пустыни…

Но вот в одном из номеров журнала «Новый мир» за 1890 год я наткнулся на очерк С. Пелевиной «День Царских Дочерей» и, прочитав его, задумался…

«Императрица Александра Федоровна – враг всякой лишней роскоши – старается возбудить в детях вкус к простоте… – написано за несколько лет до рождения Наследника. – Вот одна из причин, почему, например, роскошные куклы, подаренные Великим княжнам Их престарелой бабушкой, королевой Викторией, даются Детям только в торжественные дни; в остальное время Княжны играют цветами, мячиками»…

Задуматься над этой цитатой меня заставили слова: вот одна из причин…

Если стремление привить вкус к простоте – одна из причин, то должны быть и другие причины.

Что же все-таки заставляло императрицу задолго до рождения наследника приучать детей к хранению игрушек в закрытом шкафу?

Гемофилия – наследственная болезнь, передающаяся из поколения в поколение через женщин детям мужского пола. Малейшая царапина для больного гемофилией может оказаться смертельной. Кроме того, при ушибах или резких движениях у больных зачастую происходят внутренние кровоизлияния.

О характере болезни императрица знала.

Знала и о том, что гемофилия – болезнь ее семьи.

Через мать Алису Гессенскую гемофилия была передана брату императрицы Александры Федоровны – Фредерику Вильяму, а значит, и сама императрица могла быть носительницей этой страшной болезни, и была опасность передать ее своему сыну…

И не здесь ли следует искать ту главную причину, по которой императрица приучала своих здоровых дочерей играть только безопасными игрушками?

Когда великие княжны Ольга – ей шел пятый год – и Татьяна – три года – изъявили желание кататься верхом, «как взрослые», в одно прекрасное утро они увидели под своими окнами дрессированного ослика с очень удобным седлом – сиденьем для двоих…

Еще у любимых княжон были маленькие саночки, запряженные двумя деревянными лошадками, симфонион, собачка из папье-маше…

Императрица словно бы прозревала вперед будущую опасность. Начала бороться с болезнью сына задолго до самого рождения его…

Это и называется Роком…

Алексей Николаевич еще не родился, а его страшная болезнь уже незримо витала во дворце.

И разве объяснишь простым совпадением, что в тот год, когда родился наследник престола, его будущий убийца, пятнадцатилетний ученик аптекаря Янкель Свердлов первый раз угодил в тюрьму?

Рок… Судьба…

Наследник престола рос красивым и смелым мальчиком, хотя страшный Рок ежеминутно напоминал о себе.

«Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником Престола… – пишет в своих воспоминаниях П. Жильяр. – Он об этом всего меньше помышлял. Его самым большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенко… У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе…»

«Наследник “будучи горячим патриотом” считал хорошим только все русское… Он был умен, благороден, добр, отзывчив, постоянен в своих симпатиях и чувствах. При полном отсутствии гордости, его существо наполняла мысль о том, что он – будущий царь, вследствие этого он держал себя с громадным достоинством. По мнению всех близко знавших цесаревича, он представлял по уму и характеру идеал Русского царя»… Однажды, задумавшись, цесаревич сказал своему наставнику:

– Нет… Когда я буду царем, в России не будет бедных и несчастных…

Словно в сказке о спящей принцессе, родители заботливо изымали из спальни все острые и колющие предметы. В детской Алексея не было корабельной мачты – этого непременного атрибута детской наследника престола… Родители окружали Алексея вещами, которые не могли поранить его…

Но никакие предосторожности не помогали.

Однажды Алексей влез на скамейку в классной комнате, поскользнулся и упал, стукнувшись коленкой об угол.

«На следующий день он уже не мог ходить. Еще через день подкожное кровоизлияние усилилось, опухоль, образовавшаяся под коленом, быстро охватила нижнюю часть ноги. Кожа натянулась до последней возможности, стала жесткой под давлением кровоизлияния, которое стало давить на нервы и причиняло страшную боль, увеличивающуюся с часу на час».

Странное ощущение охватывает сейчас, когда смотришь на сохранившиеся игрушки Алексея.

Вот заводной аист, вокруг которого хороводом бегают зайцы…

Вот огромное пасхальное яйцо. Яйцо открывается, в одной половинке – футляре – деревянная статуэтка гусара; в другой – лейб-гвардейца… Фигурки солдат можно вынуть, потом аккуратно уложить назад в яйцо-футляр, накинуть защелку и убрать яйцо в шкаф, где уже стоит грустный аист с неподвижно застывшими вокруг него зайцами.

На эти игрушки действительно можно было только смотреть…

Сохранилась фотография детской царевича Алексея…

Возле чума две корякские лодки, дальше на небольшом подиуме, как в хорошем музее, модель железной дороги и броненосца, пирамида с игрушечными винтовками, модели орудий… Под потолком – аэропланы с широкими крыльями.

Вот такая странная, больше похожая на музей, чем на комнату, в которой играет ребенок, детская…

Но, впрочем, странность рождалась и от другого.

Разглядывая невиданное пасхальное яйцо, я думал, что ведь не игрушки убили царевича Алексея…

Ведь как раз в те дни, когда «боли были еще нестерпимее, чем накануне», в те дни, когда «Цесаревич, лежа в кроватке, жалобно стонал, прижимаясь головой к руке матери», его будущий убийца Янкель Свердлов, развлекаясь в тюремной камере, топил в параше пойманную крысу…

Ловко орудуя палкой, он не давал ей выкарабкаться, сбрасывал назад в ведро. Крыса отчаянно верещала, и товарищи Янкеля с отвращением отворачивались, чтобы не видеть этой садистской забавы.

Но ученику аптекаря наплевать было на эмоции и переживания соседей по камере…

2 мая 1918 года император Николай II записал в дневнике: «Применение “тюремного режима” продолжалось и выразилось тем, что утром старый маляр закрасил все наши окна во всех комнатах известью. Стало похоже на туман, который смотрится в окна»…

8

Большинство исследователей склоняются к выводу, что окончательные решения о судьбе царственных узников были приняты, когда в первой половине июля большевики установили единоличную диктатуру и утвердили на съезде Советов свой проект конституции.

Все эти мероприятия были осуществлены к 7 июля.

В Кремле, на квартире Янкеля Мираимовича Свердлова, которого звали уже Яковом Михайловичем Свердловым, жил тогда член президиума Уралоблсовдепа, военный комиссар Шая Исаакович Голощекин, и это сюда и пришла телеграмма председателя Уральского областного совета Александра Георгиевича Белобородова: «Председателю ЦИК Свердлову для Голощекина. Авдеев сменен. Его помощник Мошкин арестован. Вместо Авдеева Юровский. Внутренний караул весь сменен»…

Считается, что Шая Исаакович и привез в Екатеринбург инструкции Янкеля Мираимовича Свердлова.

В Екатеринбург он приехал 14 июля.

В тот же день, в десять часов вечера, состоялось объединенное заседание Уральского областного комитета коммунистической партии и Военно-революционного комитета, на котором Шая Исаакович Голощекин доложил директивы Янкеля Мираимовича Свердлова, а начальник губчека Яков Хаимович Юровский, которого в Екатеринбурге знали просто как Янкеля-фельдшера, доложил свои соображения по ликвидации Царской Семьи.

План его был утвержден, и 16 июля вечером Яков Хаимович Юровский явился в дом Ипатьева и приказал начальнику охранного отряда Медведеву собрать все револьверы системы «наган».

Медведев выполнил приказ, и собранные наганы раздали членам команды особого назначения – чекистам с нерусскими именами, неведомо как возникшими в доме Ипатьева.

Ипатьевский дом в Екатеринбурге. Фото 1917 г.

По многим свидетельствам, они проходят как латыши, но, судя по именам, никакого отношения к латышам не имели.

Сохранился список их фамилий, отпечатанный на бланке Революционного штаба Уральского района: «Горват Лаонс, Фишер Анзелм (вероятно, в имени пропущен мягкий знак – Анзельм), Эдельштейн Изидор, Фекете Эмил (то же пропущен в имени мягкий знак – Эмиль), Над Имре, Гринфелд Виктор (Гринфельд), Вергази Андреас»…

Имена эти, помимо списка расстрельщиков Царской Семьи, больше не встретятся ни в каких чекистских документах. Получается, что семерку эту то ли набрали из военнопленных, то ли специально для расстрела Царской Семьи привезли в Екатеринбург…

Незадолго до полуночи в Ипатьевский дом приехали Шая Исаакович Голощекин и Петр Захарович Ермаков.

Можно было начинать.

Яков Хаимович Юровский разбудил лейб-медика Евгения Сергеевича Боткина и велел поднимать Царскую Семью. Он сказал, что получил приказ увезти Семью в безопасное место.

Когда все оделись, Яков Хаимович приказал всем следовать за ним в полуподвальный этаж.

Впереди шли Юровский и Никулин (не сохранилось ни его имени, ни отчества), который держал в руке лампу, чтобы освещать темную узкую лестницу.

За ними следовал Государь.

Он нёс на руках царевича Алексея – мальчика, который должен был стать русским императором и который мечтал, чтобы не было в России бедных и несчастных. Нога у царевича была перевязана толстым бинтом, и при каждом шаге он тихо стонал.

За Государем шли Государыня и Великие Княжны. Анастасия Николаевна несла на руках свою любимую собачку Джимми.

Следом – лейб-медик Е.С. Боткин, комнатная девушка А.С. Демидова, лакей А.Е. Трупп и повар И.М. Харитонов.

Замыкал шествие Павел Спиридонович Медведев.

Спустившись вниз, прошли через нижний этаж до угловой комнаты – это была передняя с дверью на Вознесенский переулок.

Здесь Юровский указал на соседнюю комнату и объявил, что придется подождать, пока будут поданы автомобили.

Это была пустая полуподвальная комната длиною в 5,5 и шириной в 4,5 метра. Справа от двери виднелось небольшое, с толстой железной решеткой окно на уровне земли, выходящее тоже на Вознесенский переулок.

Дверь в противоположной от входа восточной стене была заперта. Все стояли лицом к передней, через которую вошли.

«Романовы, – как пишет в своей записке Яков Хаимович Юровский, – ни о чем не догадывались».

– Что же и стула нет? – спросила Александра Федоровна. – Разве и сесть нельзя?

Яков Хаимович – вот она чекистская гуманность! – приказал принести три стула.

Государь сел посреди комнаты и, посадив рядом царевича Алексея, обнял его правой рукой.

Сзади наследника встал доктор Боткин.

Государыня села по левую руку от Государя, ближе к окну.

С этой же стороны, ближе к окну, стояла Великая Княжна Анастасия Николаевна, а в углу за нею – Анна Демидова.

За стулом Государыни встала Великая Княжна Татьяна Николаевна, чуть сбоку – Ольга Николаевна и Мария Николаевна. Тут же стоял А. Трупп, державший плед для Наследника.

В дальнем левом от двери углу – повар Харитонов.

В 1 час 15 минут ночи за окном послышался шум мотора грузовика, присланного для перевозки тел, и тут же из соседней комнаты с наганами в руках вошли убийцы с нерусскими лицами…

В этой книге мы уже говорили, что от словосочетания «нерусский чекист» для нас за версту несет тавтологией. Однако эти чекисты даже и к народам, населяющим Российскую империю, не принадлежали.

Повторим еще раз эти имена…

Лаонс Горват, Анзельм Фишер, Изидор Эдельштейн, Эмиль Фекете, Имре Надь, Виктор Гринфельд, Андреас Вергази.

Семеро должны были расстрелять семь членов Царской Семьи.

Четверо местных палачей – Юровский включил в команду особого назначения еще Никулина, Павла Медведева, Степана Ваганова – должны были убивать доктора Е.С. Боткина, комнатную девушку А.С. Демидову, лакея А.Е. Труппа и повара И.М. Харитонова. Однако в последний момент Юровский изменил план и велел Горвату, который должен был стрелять в Николая II, стрелять в Боткина.

Государя Яков Хаимович взял себе. Послушал ли Лаонс Горват Юровского, неизвестно.

Возможно, что, как было ему приказано ранее, он стрелял в Православного Царя. Во всяком случае, получилось так, что император был убит сразу, а Боткина после первых выстрелов пришлось достреливать…

– Граждане цари! – войдя в комнату и надувая щеки, сказал Яков Хаимович. – Ввиду того что ваша родня в Европе продолжает наступление на Советскую Россию, Уралисполком постановил вас расстрелять!

Государь не сразу понял смысл сказанного. Он привстал со стула.

– Что? Что? – переспросил он.

Вместо ответа Яков Юровский в упор выстрелил в Государя.

Следом раздались еще десять выстрелов.

Сраженный пулей Алексей Николаевич застонал, и один из чекистов ударил его сапогом в висок, а Юровский, приставив револьвер к уху мальчика, выстрелил два раза подряд.

Пришлось достреливать Боткина и царевен.

Раненую Анастасию Николаевну добивали штыками.

Добивали штыками и горничную Демидову.

«Один из товарищей вонзил ей в грудь штык американской винтовки “винчестер”. Штык был тупой и грудь не пронзил».

Все оказалось залито кровью.

В крови были лица и одежда убитых, кровь стояла лужами на полу, брызгами и пятнами покрывала стены.

«Вся процедура, – как сказано в “Записке Юровского”, – считая проверку (щупанье пульса и т. д.) взяла минут двадцать. Потом стали выносить трупы и укладывать в автомобиль, выстланный сукном, чтоб не протекала кровь. Тут начались кражи: пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов».

Тем временем нерусские чекисты из расстрельной команды, то ли хулиганя, то ли исполняя обряд, выводили на стенах разные надписи[215]…

«…На южной стене надпись на немецком языке:

Это 21-я строфа известного произведения немецкого поэта Гейне “Belsazar”. Она отличается от подлинной строфы у Гейне отсутствием очень маленького слова: “aber”, т. е. “но все-таки”.

Когда читаешь это произведение в подлиннике, становится ясным, почему выкинуто это слово. У Гейне 21-я строфа – противоположение предыдущей 20-й строфе. Следующая за ней и связана с предыдущей словом “aber”. Здесь надпись выражает самостоятельную мысль. Слово “aber” здесь неуместно.

Возможен только один вывод: тот, кто сделал эту надпись, знает произведение Гейне наизусть.

Снимок № 53 передает вид этой надписи.

На этой же южной стене я обнаружил обозначение из четырех знаков»[217].

9

Это обозначение из четырех знаков новейшие исследователи склонны трактовать как каббалистическую надпись и расшифровывают ее так: «Здесь по приказанию тайных сил царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы».