День мертвых Грубер Майкл

© Женевский В., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается Э. У. Н.

  • На груди Мексики
  • скрижали начертанные солнцем
  • лестница столетий
  • спиральные террасы ветра
  • пляски забытых эпох
  • одышка жажда ярость
  • слепые бьются под полуденным солнцем
  • жажда одышка ярость
  • побивают друг друга камнями
  • слепцы побивают друг друга
  • люди раскалываются
  • камни раскалываются
  • внутри вода которую пьем
  • горькая вода
  • вода что усиливает жажду
  • Где же иная вода?
Октавио Пас. Из «Возвращения»

1

Мексика

О ней Мардер подумал первым делом, когда врач объяснил, что означает тень на экране и что показывают анализы. А Мексика подразумевала незаконченное дело, которое откладывалось годами и почти уже забылось, но теперь вдруг времени стало в обрез: сейчас или никогда. Это если про достойную часть; была и трусость – он страшился объяснений, боялся, что на лицах друзей и родных будет написано: «Ты умираешь, а я – нет, и как бы я тебя ни любил, ты для меня больше не настоящий человек». Сейчас он видел это выражение на лице врача – как предвестие всех грядущих. Герген был хорошим парнем и приличным терапевтом; Мардер наблюдался у него много лет, являясь на ежегодные осмотры. Даже немного смешно: он ведь был здоров, как медведь, артерии – как дуло «моссберга» двенадцатого калибра, все показатели – в норме, что для мужчины за пятьдесят редкость. Они хорошо ладили; может, и не дружили, но во время обследований всегда обменивались шутками, одними и теми же. Мардер всегда говорил: «Сперва скажи, что любишь меня», когда доктор натягивал перчатку и смазанный палец устремлялся навстречу прекрасно функционирующей простате.

И тому подобный юморок, как перед осмотром, так и во время него: толковали о текущих событиях, о спорте, но в основном о книгах. Мардер был довольно известным литературным редактором и одно время возглавлял крупное издательство, однако несколько лет назад пустился в свободное плавание. Герген считал себя знатоком литературы, поэтому Мардер обычно не забывал принести ему очередную книгу, над которой успел поработать, – историческую, биографическую; в сегодняшней разъяснялись причины финансового кризиса. На таких он и специализировался как редактор – на толстенных и вязких, как нуга, томищах, проливавших свет на ужасы нового мира.

Теперь Герген рассказывал Мардеру про его собственный новый мир. Та штука засела глубоко в мозгу, ее нельзя было убрать хирургическим путем, даже с помощью самых хитроумных методов – например, когда по артериальным каналам направляют специальную трубочку, чтобы удалить смертоносный сгусток. Когда Герген закончил, Мардер задал обычный вопрос и получил обычный ответ: ни за что не угадаешь. Рост может и прекратиться, иногда такое случается по неясным причинам; вероятнее же, она начнет подтекать и распространяться, здоровье станет резко ухудшаться, и это растянется на месяцы или годы; или же она просто лопнет, тогда сразу занавес – и здравствуй, мир иной. Мардер верил в этот мир всю свою жизнь – до известной степени – и не то чтобы боялся грядущего перехода, но долгое угасание – паралич, беспомощность, слабоумие – внушало ему ужас.

Мардер оделся, и они церемонно пожали друг другу руки. Герген сказал, что ему очень жаль. Он говорил искренне, но ему явно не терпелось распрощаться с пациентом. Врачей раздражают люди, которым они не способны помочь; Мардеру было знакомо это чувство: ему часто приходилось работать с авторами, не умевшими писать и не желавшими учиться. Смерть, бездарность – все это очень раздражает, таких неловких ситуаций принято избегать.

Покинув врача, Мардер двинулся по запруженным улицам в сторону Юнион-сквер, с ловкостью бывалого ньюйоркца пробираясь через толпы людей, которые его переживут, которые будут здесь, когда его не станет. Он осознал, что этот факт его не удручает. Поступь его была легка; он почти доброжелательно оглядывал проплывающие мимо лица, на многих из которых застыла мрачная маска ньюйоркца – всегда настороже, все мысли о следующем деле или месте назначения. Казалось, за несколько часов, которые он провел у врача, мир прибавил в резкости – как будто кто-то протер очки Мардера тряпочкой. На подходе к парку его осенило, что в последний раз он ощущал подобную неестественную ясность много лет назад, когда служил во Вьетнаме, в сумрачных лесах на границе с Лаосом. И это тоже было странно: Мардер практически не вспоминал о той войне.

Обычно он добирался до дома на метро, но сегодня решил пройтись. Погода выдалась хорошая, солнечная – свежий сентябрьский денек в Нью-Йорке; природа не скорбела по нему, никаких специальных представлений по его душу. В голове его бурлили планы, пустота принесла с собой свободу. Как неизменно говорится в книжках о достижении счастья, этот день – первый в твоей оставшейся жизни, хотя всегда есть шанс, что и последний. Дурацкая фраза неожиданно приобрела более новое, космическое звучание – это мудрые люди и называли «жить в настоящем».

Мардер был человеком осмотрительным и внимательным к деталям, он тщательно все обдумывал, но теперь, перед лицом смерти, его разум работал с непривычной скоростью. Погруженный в раздумья, он чуть не угодил под такси на Хьюстон-стрит. Да, это все решило бы: мысль о суициде проплыла через сознание черным пузырьком, который тут же лопнул. Даже если отставить в сторону религиозные соображения, Мардер ни за что бы не поступил подобным образом со своими детьми: нельзя им было потерять так обоих родителей. Но тут ему подумалось, что оказаться в ситуации, где его с большой долей вероятности могут убить, – это несколько иное дело, особенно если попутно он достигнет своих целей в Мексике. Его разум успокоился, планы стали потихоньку кристаллизоваться. Получится у него или нет, он не знал, но умереть при попытке казалось правильным.

На Принс-стрит ему попалась группа уличных музыкантов в тканых пончо и войлочных шляпах – южно-американские индейцы, судя по всему. Пара флейтистов, ударник и женщина с погремушкой из тыквы-горлянки, певшая высоким гнусавым голосом. Мардер свободно и почти без акцента говорил на мексиканском варианте испанского, но слова женщины разбирал с трудом – что-то про голубку и гибель любви. Когда песня закончилась, он бросил певице в шляпу двадцатку, разнообразив поток монет и долларовых купюр, и был вознагражден ослепительной белозубой улыбкой, в обсидиановых глазах светилась изумленная благодарность. Она по-испански благословила его именем Господним; он ответил благословением на том же языке и пошел дальше.

Его щедрость никак не была связана с последними известиями; он частенько давал людям неслыханные суммы, но в частном порядке и никак иначе. Пруст, как он читал, имел обыкновение оставлять на чай все 100 процентов от суммы заказа, и Мардер порой следовал его примеру. Сам он вырос в семье скромного достатка, но теперь был богат, причем втайне ото всех. И разбогател он благодаря такому нелепому стечению удачных обстоятельств, что так никогда и не принял свою обеспеченность как нечто должное и этим отличался почти от всех знакомых ему богачей: владеть состоянием, не чувствуя прав на него, – это, по опыту Мардера, было редкостью. Тот факт, что он продолжал работать, причем в должности, не предполагавшей чрезмерных доходов, был нехарактерной для него хитростью, прикрытием. Только его адвокат и бухгалтер знали, сколько он на самом деле стоит. При оглашении завещания его детей и нескольких других наследников ждал невероятный сюрприз.

Шагая на юг по Бродвею, он набрел на огромное промышленное здание с декоративным чугунным литьем на фасаде. На первом этаже располагался ряд элегантных ресторанчиков и бутиков, остальные были отданы под элитное жилье. Однако во времена его детства здесь находилась типография, в которой его отец тридцать лет проработал линотипистом. Каждый раз, когда Мардер проходил мимо, у него немножко щемило сердце. Возможно, дело в банальной ностальгии, но Мардер полагал, что с городом творится что-то неладное – по большому счету, Нью-Йорк превратился в место обитания очень богатых людей и тех, кто обслуживает их нужды. Он скучал по городу своего детства – крупнейшему порту, в который стекались грузы со всего мира. Тот город был волнующим и все же понятным, совсем не похожим на нынешний, – теперь сюда не доставляют ничего, кроме цифр, тут не производят ничего, кроме денег. Мардер полагал, что уж по этой стороне города он в отпущенное ему время скучать не станет.

Его квартира-лофт[1] в Трайбеке стоила сейчас за миллион, но все объяснялось просто: Мардер купил ее в начале восьмидесятых на страховку, полученную после смерти отца. «Повезло!» – говорили люди. Удачные вложения в недвижимость встречались не так уж редко, и никто особенно не удивлялся. И действительно, ему повезло, но при обстоятельствах весьма удивительных.

Поднявшись в лофт, Мардер прошел в зону, приспособленную под кабинет, сел за стол и принялся разбирать свою жизнь. Книгу, которая была у него в работе, он перепоручил другому редактору-фрилансеру, содержавшему беременную жену и двоих детей школьного возраста. Тот рассыпался в благодарностях, но Мардер унял его; это еще было самое легкое. Затем он позвонил автору и разбил тому сердце, сославшись на неопределенные сложности со здоровьем, после чего заверил, что работа будет выполнена должным образом и что в качестве компенсации за отказ от проекта он понижает оговоренную в контракте сумму оплаты. Ему придется восполнить разницу подменяющему редактору (прекрасный человек, несколько книг в Списке[2], вы будете от него просто в восторге и так далее), но это не проблема.

Третий звонок: Берни Нейтан. Когда Мардер изложил свою просьбу, бухгалтер спросил, не попал ли он в беду. Нет, ничего подобного; не мог бы Берни подготовить наличные сегодня же? Четвертый звонок: Хэл Дэниелсон, адвокат. Несколько мелких поправок к завещанию. Тот же вопрос, тот же ответ: нет, у меня все нормально.

Пятый звонок: Х. Дж. Орнстайн. Тот ответил после первого гудка. Орнстайн выпускал журнальчик левого толка, и, очевидно, неотложных дел у него сейчас не имелось. После обмена любезностями и традиционных проклятий по поводу ситуации, до которой докатилась наша великая когда-то страна, Мардер спросил:

– Слушай, Орнстайн, ты все еще живешь с матерью?

Да, и это его с ума сводит; чудесная женщина, но постоянно находиться с ней под одной крышей уже не так чудесно. Промыкавшись с ним много лет в благородной бедности, жена Орнстайна разуверилась в неотвратимой победе народного дела и подала на развод. Орнстайн поступил как порядочный человек и разъехался с ней. Мардер тоже не верил в победу народного дела, но восхищался упорством и самоотверженностью в людях. Они познакомились в колледже, когда Орнстайн пробовал себя в качестве стендап-комика – в традициях Морта Сала и Джорджа Карлина, только злее и с левым уклоном. У него была идеальная мимика, но не хватало какой-то изюминки, так что он потерпел неудачу и здесь.

Когда Мардер сообщил, что ищет приятеля, который мог бы приглядеть за его квартирой, трубка добрых полминуты шипела тишиной, затем последовал еще один внезапный всплеск эмоций. Пришлось оборвать и его:

– Нет, не благодари, на самом деле это ты меня выручаешь. Я сегодня отправлю тебе ключи и документы по почте. Сможешь въехать в пятницу? Отлично.

Прикосновением пальца Мардер вызвал на мобильном список контактов, но задумался, какой номер набрать следующим. Можно немного потянуть время. Он направился в спальню и вынул из шкафа потрепанный кожаный саквояж мексиканского производства. Мардер давно им не пользовался – теперь он брал в путешествия черный чемодан на колесиках, как и все человечество, – но рассудил, что саквояж больше подходит для его внезапно укоротившейся жизни. В саквояж отправились несколько легких рубашек и брюк, необходимое нижнее белье и туалетные принадлежности, льняной и кожаный пиджаки, кожаные сандалии-гуарачи, стопка слегка поношенных бандан, а также настоящая панама – из тех, которые можно сворачивать. Мардер положил и свой лучший костюм в чехле – на случай каких-нибудь официальных мероприятий или похорон. Затем он поставил упакованный чемодан возле кровати и открыл высокий узкий стальной сейф.

Не то чтобы он был помешан на пушках. Ему претила политика Национальной стрелковой ассоциации, а широкая доступность полуавтоматического оружия в его родной стране казалась безумием, и все же оружие ему нравилось. Мардер любовался его зловещей красотой, как любовался тиграми и кобрами, и еще он был очень недурным стрелком. Он извлек из сейфа винтовку, два пистолета и все до одной коробки с патронами. Чисто иррациональный порыв, конечно, но ему не хотелось, чтобы его наследники ломали голову, как от всего этого избавляться. Кроме того, в той части Мексики, куда лежал его путь, никогда не мешало иметь при себе оружие в дороге. Он спросил себя, а не все ли ему равно, если за его жизнь теперь отвечает эта штука в голове – что выглядела как тень на экране. У мистера Тени, как он начал ее называть, были собственные планы. Этот господин может отнять у него жизнь без всякого предуп-реждения, но до той поры он останется Мардером – и не таким Мардером, что причиняет страдания своим близким.

С той же целью он уселся за компьютер и стал подбирать себе автомобиль, поскольку не хотел лететь самолетом – так его передвижения можно было отследить. Ему понадобилось всего полчаса, чтобы договориться о покупке «Форда F-250» в комплекте с капитальным автодомом «Нортстар». Модель называлась «Свобода», что показалось ему довольно забавным, учитывая обстоятельства. Фирма располагалась в Лонг-Айленд-сити, и Мардер условился забрать у них машину ближе к вечеру. Еще один звонок Берни: отправь с курьером чек в автосалон. На этот раз Берни вопросов не задавал.

Мардер развернулся в кресле и окинул взглядом свой кабинет, размышляя о том, какую же невероятную уйму времени провел в этих стенах. Две из них, примыкавшие к его столу, были выкрашены в бледно-желтый. В одну встроено промышленных размеров окно с видом на Уорт-стрит. Стена за его спиной, как и другая боковая, была кроваво-красной. Этот участок кабинета раньше принадлежал Чоле. Мардер обходился элегантным столом из стали и розового дерева и ортопедическим кожаным креслом, которое можно было как угодно подстраивать под себя при помощи маленьких колесиков и рычажков. Она же работала за антикварным столом со сдвижной крышкой и ячейками для бумаг, который Мардер подарил ей на пятую годовщину («деревянную» свадьбу). Сидела Чоле на старом офисном стуле, который нашла на тротуаре в дни их бедности; сиденье было обито цветастой тканью в стиле мексиканских серапе[3]. Часть стены над столом отводилась под толстые пробковые панели, к которым она крепила семейные фотографии, афиши, всяческие диковинки, найденные во время прогулок, комиксы, вырезки из мексиканских газет и журналов. Например, заметку об убийстве ее отца и матери. И снимок этого самого отца, Эстебана де Аро д’Арьеса, молодого и улыбчивого, с четырехлетней дочерью на руках.

Она занималась этим долгое время, и со временем пробковая доска стала палимпсестом ее жизни в изгнании. За три года, минувших со смерти Чоле, к этой поверхности никто не прикасался. Мардер давно уже не подходил к ней, но теперь решил хорошенько рассмотреть. С одной стороны панели висел блестящий плащ тореро, с другой – здоровенное распятие; серое, окровавленное, перекошенное, страдающее тело было приколочено к грубому деревянному кресту настоящими железными гвоздями. Казалось, его ваяли с натуры – а поскольку изготовили распятие в Мичоакане, это было вполне возможно. В ее родных краях случалось много странного.

Он снял с панели заметку об убийстве. Ее грубо вырвали прямо со страницы «Панорамы дель Пуэрто» – была в Ласаро-Карднасе такая газета; на том же клочке бумаги жена Мардера написала строчки из стихотворения Октавио Паса, посвященного расправе со студентами в 1968-м. Он перевел их про себя:

  • Вина – это гнев
  • обращенный на самое себя;
  • когда пристыжен целый народ —
  • это лев изготовившийся
  • к прыжку.

Быть может, «обезумевший от горя» – понятие устарелое, но Мардер видел его воплощение в этой самой квартире, в этой самой комнате. Наказания за эти убийства так никто и не понес – еще две из сорока тысяч жизней, загубленных narcoviolencia[4]. Все знали, кто за этим стоял, и все указывало на то, что этот человек и по сей день наслаждается жизнью, купаясь в океане долларов и упиваясь безнаказанностью. Мардер аккуратно сложил вырезку и убрал в отделение бумажника, как будто это была инструкция по пользованию неким сложным механизмом. Каким-нибудь капканом… Лев уже в засаде и готов к прыжку.

У Мардера вместо пробковой доски была обычная белая, исписанная маркером. Планы работ с книгами, схемы глав, заметки на будущее. Он взял тряпку и стер все подчистую: его жизнь закончена. Тут по телу прокатилась волна мимолетной слабости, и ему пришлось сесть в кресло, чтобы отдышаться. Затем он обратился к картотеке. У них было два одинаковых шкафа на четыре ящичка – для него и для нее. Ее пустовал: после смерти матери дети все забрали. В трех верхних ящиках его шкафа хранились деловые бумаги: редакторские заметки, договоры и так далее, в основном старые, составленные еще до цифровой эры. Немалая часть документов была на испанском: благодаря хорошему знанию языка Мардер уже лет десять помогал людям с публикацией английских переводов. Для многих крупных латиноамериканских медиакомпаний Мардер был одним из главных партнеров в Нью-Йорке. Очевидно, теперь это в прошлом.

Он принес с кухни мусорный мешок на сорок галлонов и выдвинул верхний ящик. Документация по прежним проектам, финансовая кухня, старые налоговые отчеты, деловые письма, полученные до появления электронной почты, – все с шуршанием отправилось в мешок. В нижнем ящике хранились бумаги более личного характера, в том числе старомодная красная папка из картона, подписанная старательным школьным почерком матери:

РИЧАРД.

Он открыл папку. Внутри лежали его свидетельства о рождении и крещении, табели успеваемости, школьные грамоты, стопка открыток ко Дню матери и на день рождения, которые он со все возраставшим мастерством рисовал вплоть до начальной школы, когда у него наконец появились деньги на магазинные. Далее шли письма, присланные им из армии, нацарапанные шариковой ручкой на дешевой бумаге из военного магазина; на некоторых осталась красная вьетнамская грязь. Он вспомнил, какие послания мать писала ему в ответ каждые несколько дней: дежурная жизнерадостность, подробный отчет о молитвах за его здоровье, с которыми она обращалась к святому Иерониму, и, разнообразия ради, рассуждения о католическом антивоенном движении, гордостью которого как раз и была Кэтрин Девлин Мардер. Он с сожалением понял, что не представляет, где теперь эти письма.

На более тонкой папке сам Мардер аккуратными печатными буквами когда-то вывел: ПАПА. В ней содержались документы, связанные со службой Оджи Мардера во времена Правильной войны[5]. Помимо прочего, здесь было свидетельство об увольнении с положительной характеристикой, в пожелтевшем рваном конверте с армейской печатью. В составе 6-й армии под командованием Макартура он воевал в Новой Гвинее и на Филиппинах – жестокая, бесславная кампания, о которой не снимали фильмов с голливудскими звездами и о которой отец почти не говорил. Всю войну он провел в пехоте и ушел в отставку капралом с двумя «Пурпурными сердцами» и «Бронзовой звездой»[6]. Когда его сын собирался на не столь уже правильную вой-ну, он дал всего два совета, и один был таким: держись подальше от чертовой пехоты. Мардер послушался и сам записался в ВВС, чтобы не угодить под призыв, но проигнорировал второй совет (никогда, ни за что не вызывайся добровольцем!) и в результате попал в ситуацию, по сравнению с которой пехотная служба в Новой Гвинее была прогулкой по пляжу.

Тут же были пенсионные и профсоюзные документы, аннулированные сберегательные книжки, пара пожелтевших фотографий с потрепанными углами: жилистый парень с голым торсом стоит перед гаубицей и улыбается на фоне джунглей; тот же парень, уже без улыбки, в компании двоих ровесников, все в штатском, на какой-то пыльной улице – трое из легиона подростков, уничтоживших Японскую империю. Страховой полис с перфорированной надписью: ВЫПЛАЧЕНО.

Отец Мардера был не дурак. Он знал, что бывает с людьми, которые всю жизнь отливают текстовые матрицы, сидя возле емкостей с расплавленным свинцом и дыша его парами. Линотиписты умирают с мозгами набекрень, говаривал он; даже шутил по этому поводу, пока ничего смешного не осталось, пока вспышки ярости и паранойи не добили этого честного работягу и он не скончался в шестьдесят лет, в бреду, в государственной больнице. Однако он воспользовался страховой программой, организованной его профсоюзом, и не пропустил ни единого платежа, так что после его смерти пришло письмо с чеком на пятьсот пятьдесят тысяч долларов, из которых полтораста предназначались Мардеру. Остальное причиталось матери, и этого как раз хватило на достойный уход за ней в следующем году, последнем в ее жизни.

Еще одна папка, потолще. На наклейке напечатано: «ЭППЛ». Внутри – брокерские отчеты за несколько десятилетий. Им было удобнее пересылать документы через Интернет, но Мардеру нравилось ощущение бумаги в руках. Он взглянул на последнюю выписку: сейчас баланс составлял колоссальную, невероятную сумму – в сорок раз больше той, что заработал его отец за все годы шумной, грязной, вредной работы. А Мардеру было достаточно всего-то зайти в один прекрасный день, в обеденный перерыв, в офис «Меррилл Линч» – в акциях он ничего не смыслил, но во время попойки по случаю Суперкубка увидел знаменитый ролик «1984»[7] – и приобрести на страховые деньги тридцать пять тысяч акций корпорации «Эппл» по три доллара двадцать два цента за штуку. И не выпускать их из рук, хотя на протяжении многих лет он чувствовал себя дураком, наблюдая, как котировки стоят без движения, падают, растут и снова падают в цене; и все же упрямо цеплялся за свою веру, пока в последние годы технологии не расцвели буйным цветом, курс не взлетел до финансовых небес, а сам он не стал мультимиллионером. Слепая удача, конечно, но для Мардера это была и свое-образная «Месть линотиписта».

Эппловская папка полетела в мусор, но «РИЧАРДА» и «ПАПУ» он оставил для детей. В его представлении, они стали частью семейной истории, и права что-либо уничтожать у него не было. Нашлись и папки с именами детей – Кармел и Питера. Впрочем, вторая оказалась пуста. После смерти матери Питер забрал из лофта все свое добро; обстоятельства ее гибели были таковы, что отец и сын отдалились друг от друга, и Мардер уже не надеялся когда-нибудь восстановить эту связь. На мгновение у него мелькнула мысль позвонить сыну и, если тот возьмет трубку, рассказать ему о своих медицинских делах, и… что дальше? Я умираю; ты должен простить меня за то, что случилось с матерью. Нет. Он напортачил, и от последствий не уйдешь. Кармел – другое дело. Ей позвонить он мог. Но не для того, чтобы открыть правду, само собой.

Пока трусость опять не одержала верх, он взял телефон и набрал номер дочери. Прозвучало несколько прерывистых гудков, затем включилась голосовая почта, и Мардер почувствовал постыдное облегчение. Он знал, что Кармел перезвонит, когда освободится от этих своих вечных дел, которые занимали ее и сейчас. В этом отношении она походила на мать. А Питер напоминал отца – хладнокровный, рациональный, не забывающий обид. Ожидая звонка, Мардер вернулся к компьютеру и зашел на сайт фирмы «Су Асьенда». Это было риелторское агентство, предлагавшее виллы и земельные владения состоятельным американцам, которые желали отдохнуть либо дожить остаток дней в Мексике, нежась на солнышке и не испытывая недостатка в дешевых слугах. Подобных агентств было немало, но для целей Мардера подходило лишь одно. Разыскав на сайте контакты, он набрал номер, по которому не звонил уже три года.

В трубке звучали гудки. Пот ручьями тек из-под мышек и по лбу Мардера.

– Добрый день, вы дозвонились в «Су Асьенда», у телефона Нина.

– Нина, это Рик.

Пауза; потрескивающее шипение эфира. Мардер представил маленький, на одного человека, кабинетик с обрамленными фотографиями домов и поместий. Представил и ее саму, хоть и помимо воли, потому что с ней была связана единственная жалкая измена за всю его супружескую жизнь, роман в шесть недель.

И в эту последнюю неделю его жена соорудила себе небывало мощный коктейль из прописанных ей лекарств и текилы, после которого ей показалось уместным вылезть на крышу этого самого здания, раздеться и устроить пляску на парапете – посреди сильнейшей метели. Она упала в вентиляционную шахту, и ее занесло сугробами. Большую часть недели она там и пролежала – а он все это время провел с Ниной на одной из ее вилл к югу от Акапулько, трахаясь до потери пульса.

Удивленный голос:

– Рик Мардер?

– Да, это я.

Смешок.

– Ну надо же. Вот уж кого не ожидала услышать. Сколько лет прошло.

– Ну да. Слушай, Нина, я хочу купить дом.

Снова пауза.

– Ах, Рик… если хочешь со мной увидеться, необязательно покупать дом. Вполне хватит и выпивки.

– Нет, тут не в этом дело, не в нас. Я действительно хочу купить дом – добротный, уединенный, где-нибудь на побережье. Чтобы отдыхать там иногда.

– Ты же не про тот дом, правда? Его давно купили и продавать уже не собираются, насколько я знаю.

– Нет, мне в районе Акапулько не надо. Нужен дом с хорошим участком в Плайя-Диаманте.

– Плайя?.. Ты про то место в Мичоакане?

– Да. Есть что-нибудь на примете? Это срочно.

Долгая тишина на линии. Мардер уже начал думать, что система сбросила звонок.

– Алло?

Когда она наконец заговорила, ее голос звучал холоднее и по-деловому:

– Извини… Просто вот так вот услышать тебя спустя все это время… Я немного ошарашена. Когда тебя бросают, а на прощанье отправляют лишь три строчки по электронке, это довольно жестоко.

– Наверное, это было ошибкой, Нина. Мне позвонить кому-нибудь другому?

– О нет, что ты. Если честно, мне сейчас комиссия не помешала бы. Вторичное жилье в Мексике… знаешь, рынок слегка усох из-за кризиса. И преступности. Не говоря уже о ситуации с ипотекой…

– Мне ипотека не нужна. Заплачу наличными.

– А, ну тогда вот что: давай я наведу справки, потом выпьем вместе где-нибудь – уверена, я для тебя что-нибудь подыщу.

– Не самая удачная мысль, Нина.

Еще одна пауза, покороче.

– Что ж… тогда сразу к делу. Вообще-то, мне сейчас кое-что пришло на ум. Ты за компьютером?

– Да, я у себя.

– Тогда взгляни-ка на дом Гусмана. Слыхал про Манни Гусмана?

– Имя как будто знакомое, но точно не припомню. Кто такой?

– Теперь уже никто. Он переехал сюда из Мичоакана в восьмидесятых, сколотил состояние на адвокатуре и строительстве. Пару лет назад вернулся на родину и возвел себе большой дом на побережье близ Плайя-Диаманте. Хотел организовать там курорт, даже фундаменты начал заливать для съемных домиков, но… вроде как пропал. С тех пор дом стоит пустым, хотя за ним, по-видимому, ухаживают. Сейчас вышлю тебе фото и подробности.

Мардер сидел перед монитором и ждал, а Нина тем временем щебетала и щебетала, без успеха пытаясь поддержать с ним разговор. Нина Ибанес, обаятельная и сексуальная женщина, очень даже ему нравилась, но видеться с ней он больше не хотел. Нахлынули непрошеные воспоминания о ее лице, теле, но дело не только в сексе. С ней не было всех этих сложностей, с ней можно было отдохнуть от того кошмара, в который превратилась их с Чоле жизнь, после того как некие люди вытащили его тестя прямо из машины, изрубили на куски и вышвырнули на обочину дороги в Плайя-Диаманте. Не забыв про свидетелей, они застрелили и ее мать.

И в конечном счете Мардер сам был виноват – это он когда-то увез Чоле из Мексики. И оказался не готов к тому, что его жена сойдет с ума, да и сам он немного сдал. Интрижка с Ниной Ибанес стала прямым следствием.

От этих мыслей его охватила дрожь, и тут пикнул сигнал электронной почты. Мардер открыл приложение к письму и просмотрел фотографии. На первой было с воздуха заснято что-то наподобие островка, соединенного с сушей короткой перемычкой. Площадь участка составляла 112 гектаров, то есть 277 акров. На прочих снимках был представлен интерьер и внешний вид здания. В описании говорилось, что это оштукатуренный двухэтажный дом из шлакоблоков, в комплекте – шесть спален, отдельный флигель для слуг, гараж на четыре автомобиля и бассейн. Ярдах в ста от дома, на изогнутом мысу с видом на море и широкий сверкающий пляж, располагались менее внушительные постройки на разных стадиях завершенности, а за ними – котлован для еще одного, куда более крупного бассейна. Согласно документам, в особняке имелись семь уборных, современная кухня, полноценная система кондиционирования, функционирующие опреснительные и водоочистительные установки, а также дизельный генератор в отдельной будке. Сам дом был квадратной формы и с плоской крышей, на каждом углу – по приземистой башенке. Он напоминал крепость времен испанской колонизации, что вполне устраивало Мардера. Цену просили разумную – 1,2 миллиона долларов.

– Его можно купить прямо сейчас?

– Да они тебе ручки будут целовать. Родные Манни, в смысле. После его исчезновения им пришлось платить за уход втридорога. Они до смерти боятся, что дом обчистят. Во флигеле живут какие-то люди и присматривают за хозяйством, но о них тебе думать необязательно. Налоги почти нулевые. Если я от твоего лица пообщаюсь с ними, то наверняка удастся немного сбить цену.

– Нет, возьму так, – произнес Мардер. – Мой бухгалтер вышлет тебе чек на запрошенную сумму.

Из трубки донесся вздох.

– Хорошо, наверное, когда у тебя есть деньги, – проговорила Нина Ибанес.

Несколько минут они обсуждали детали сделки, затем у Мардера зазвонил мобильный. Он коротко попрощался с Ниной и принял вызов.

– Здравствуй, малышка, – сказал он дочери. – Надеюсь, я тебя не отвлекаю ни от чего важного?

– Да нет, я просто была в технологической лаборатории, проводила кое-какие испытания. Что-то случилось?

Когда он звонил ей, она всегда задавала этот вопрос – непонятно почему. Вероятно, надо было звонить чаще. Некоторые родители поддерживают более тесные отношения с отпрысками, но Мардер всегда полагал, что слишком часто общаться со взрослыми детьми – значит навязывать себя. А может, причина была в его собственном отце: в припадках помешательства тот беспрестанно звонил Мардеру, засыпая его параноидальными жалобами и безум-ными проектами переустройства мира. Связь с детьми поддерживала Чоле, это она всегда звонила им.

И хотя на этот раз кое-что и вправду случилось, хотя Мардер старался никогда не лгать своим детям, он ответил бодрым тоном:

– Да ничего. Просто хотел узнать, как ты поживаешь, а заодно предупредить, что я уеду на какое-то время.

Из-за болезни и смерти матери они и так нахлебались горя, и он сказал себе, что так им же будет лучше.

– И куда ты едешь?

– Еще не решил. Возьму билет с открытой датой и чуток отдохну. В мире осталось много мест, которых я не видал, а я ведь не молодею.

– Но ты же ненавидишь путешествовать. Всегда жалуешься на аэропорты и кормежку.

– А я пересмотрел свое отношение. В общем, я уезжаю через день-другой и не хочу, чтобы ты беспокоилась.

– Но ты же будешь на связи?

– Само собой. Как работа?

– У нас проблемы с закаливанием. Когда работаешь со всякими художественными финтифлюшками и прототипами, 3D-печать – сущие пустяки, но вот когда пытаешься изготовить настоящую деталь, это совсем другое дело.

– Уверен, что ты со всем разберешься, миля, – сказал он. – С тебя еще начнется конец массового производства, как мы его знаем.

Она рассмеялась. Мардер до сих пор не мог надивиться, как это дети двоих литературных работников умудрились стать инженерами, причем блестящими. Кармел проходила магистратуру в МТИ; Питер преподавал в Калтехе[8] – подальше от отца и от Нью-Йорка.

– Плаванием по-прежнему занимаешься? – спросил он.

– Каждый день. А ты все стреляешь?

– Каждую неделю. Как результаты?

– Без изменений. Выкладываюсь, но не настолько. На Олимпийских играх меня не жди. Надеюсь, я не разбила тебе сердце?

– Лишь бы твое не разбивалось. Кстати говоря, что у нас на личном фронте?

– Все как обычно. Банкетный зал пока не заказывай.

– То есть внуков в ближайшее время ждать не стоит?

– Разве что если клонов научатся делать. Я бы взяла себе десятилетку с веснушками, и чтобы щербинка была между зубов, когда улыбается.

Он не нашелся с ответом, не смог придумать и отеческих слов любви или совета на прощание.

– Ну, тогда не держу больше. Ты же Питеру передашь?

– Ты и сам мог бы ему позвонить.

– Мог бы. Но если он не возьмет трубку…

Кармел вздохнула.

– Ладно. Хорошо тебе съездить. Не пропадай.

Он обещал звонить, сказал, что любит ее, попрощался и дал отбой. На мгновение у него возникло чувство, словно он сам себя выключил – как будто уже умер. Исчезнуть, оборвать связи – в том-то и весь смысл.

Как не раз уже случалось, когда Мардер был недоволен собой и миром, ему захотелось пострелять. Он уложил пистолеты и обоймы в сделанный под заказ алюминиевый кейс и взял такси до тира «Вестсайд» на Двадцатой. По пути он придумал, как можно избавить себя от лишних перемещений, позвонил бухгалтеру и попросил, чтобы тот подготовил деньги и ждал его у себя в офисе через час. Бухгалтер уточнил, в самом ли деле он намерен таскать с собой по Манхэттену сто пятьдесят тысяч наличными. Мардер ответил, что волноваться тут не о чем.

Он посещал «Вестсайд» уже много лет и каждый месяц вносил аванс, так что для него всегда находилась дорожка. На огневом рубеже упражнялись в стрельбе многочисленные новички, не переставая нервно тараторить; Мардер был рад, что надел наушники.

Он прикрепил к тросику круглую мишень и выставил ее на семиярдовую отметку, затем зарядил первый пистолет. Это был «кимбер 1911» сорок пятого калибра – осовремененная сверхточная вариация оружия, которым экипировали американских солдат большую часть двадцатого века. Мардер занял позицию и нажал на спуск. В «яблочке» появилось отверстие, окаймленное ядовито-желтой краской, которой пропитали картон. Он выстрелил снова. Никаких явных изменений; сделав еще пять выстрелов, он отложил пистолет на полочку и подогнал мишень к себе. Осмотр показал, что отверстие стало немного больше – значит, все шесть пуль прошли через дыру, оставшуюся от первой. Этот трюк удавался ему нередко. Он зарядил вторую обойму и расстрелял мишень с десяти ярдов, потом с двадцати – и всякий раз попадал в центр.

Тогда он достал из кейса старшего братца «кимбера», настоящий армейский пистолет, который отец привез из тихоокеанской кампании. Формально он все еще принадлежал Сухопутным войскам США, но Мардер полагал, что там пистолет не особенно рьяно разыскивают. Он и на этот раз расстрелял три обоймы – с меньшей, но все же достойной точностью: с семи ярдов все пули поразили цель.

А потом Мардер сделал кое-что, чего не делал прежде никогда: зарядив свежую обойму в отцовский сорок пятый, заткнул его за пояс. Плащ полностью скрыл пистолет, но тяжесть его ощущалась. Чувствуя себя немного глупо из-за подобных предосторожностей и к тому же осознавая, что нарушает городское законодательство, Мардер убрал второй пистолет в кейс и покинул тир – очевидно, в последний раз. Он пешком дошел до Шестой авеню, там купил в универмаге алюминиевый чемоданчик и взял такси до пригорода, где располагался офис его бухгалтера. Вручив таксисту полсотни, он попросил дождаться его, вышел и вернулся уже с деньгами. В новом чемодане эта масса наличных казалась увесистей, чем он ожидал.

Из такси он позвонил последнему человеку, с которым хотел поговорить перед отъездом. Патрика Френсиса Скелли не было дома. Включился старомодный автоответчик, и голос Скелли объявил: «Как видите, Скелли тут нет. Оставьте сообщение». По дороге в центр Мардер набирал номер еще несколько раз, но неизменно попадал на автоответчик. Дома он также сделал пару попыток, затем на время сдался. К врачу он ходил натощак, потом целый день ничего не ел – и сейчас обнаружил, что не потерял вкуса к еде, хотя вроде как и умирает. Готовить ему тоже нравилось. Мардер пожарил себе стейк и соорудил «Цезарь» с яйцами всмятку, не пожалев анчоусов, а потом съел все это, посматривая новости по телевизору и искренне радуясь, что теперь не надо притворяться, будто происходящее в мире ему хоть как-то интересно.

Он еще несколько раз набрал номер Скелли, потом связался с автосалоном и узнал, что чек там уже получили и машину можно забрать в любое время. Мардер расстелил на кухонном столе старое полотенце и принялся чистить пистолеты. Это занятие всегда его успокаивало, но сегодня эффекта не возымело. Наверное, из-за денег. Он убрал все в оружейный сейф, тщательно запер дверь квартиры, вышел на улицу и поймал такси.

Водитель не горел желанием ехать в Лонг-Айленд-сити, но Мардер помахал у него перед носом крупными купюрами, и дело наладилось. В салоне на невзрачной торговой улице его дожидались пикап с полуприцепом – иначе говоря, кемпер. Мардеру прежде не доводилось бывать в «домах на колесах», и теперь, переступив порог трейлера, он был приятно удивлен. Справа от входа располагалась хитроумно устроенная комбинация туалета и душа, слева – большой гардероб. С одной стороны была установлена газовая плитка на три конфорки и раковина, под ними – холодильник. С другой имелась обитая кушетка со столиком, который достаточно было отвернуть в сторону – и спальное место готово. В навесных шкафчиках под потолком уместилось бы множество вещей. По лесенке можно было подняться в спальный отсек с полноценной кроватью, располагавшийся уже над платформой пикапа. В трейлере все купалось в свете и еле заметно пахло пластиком.

Мардер почти всю жизнь провел в городе, водитель из него был так себе, а габариты новой машины несколько устрашали. Поначалу он еле-еле с ней управлялся и вел очень, очень осторожно, но постепенно привык к ровной мощи восьмицилиндрового двигателя и отсутствию нормального заднего вида. Ко времени, когда он выехал на скоростную магистраль «Бруклин – Квинс», вождение уже начало приносить ему удовольствие.

Вскоре он почувствовал себя настолько уверенно, что взялся за мобильный, но с прежним нулевым результатом. Из всех его совершеннолетних знакомых один Скелли не желал заводить сотовый телефон, так что выйти с ним на связь всегда было той еще морокой. Мардер свернул с магистрали на Бруклин-Хайтс и не спеша двинулся по ухоженным тенистым улочкам. В нарушение правил он припарковался перед небольшим зданием из бурого песчаника, вышел, отыскал табличку без имени и нажал кнопку звонка. Приветственного жужжания двери не последовало. Он поднял взгляд на верхний этаж, где и обитал Скелли. Уже смеркалось, но окна оставались темными.

В пикапе до него наконец дошло, что вчера было 19 сентября – естественно, Скелли не будет дома. Сегодня у него очередное поминальное путешествие в беспамятство по случаю годовщины событий в Лунной Речке. Мардер каждый раз про нее забывал, Скелли – никогда.

Вообще-то, Скелли регулярно совершал набеги в страну забвения. Иногда они занимались этим совместно, но в свой ежегодный загул Скелли выбирался строго в одиночку. Это был самый давний знакомый Мардера. Они знали друг друга сорок лет, но сторонний наблюдатель едва ли назвал бы их лучшими друзьями. Большую часть времени Скелли проводил в разъездах. Он именовал себя специалистом по безопасности, но о подробностях умалчивал, а Мардер считал за благо не спрашивать. Судя по всему, платили ему прилично, потому что квартиры в Бруклин-Хайтс стоили недшево, а за выпивку, еду и билеты он всегда вносил больше, чем полагалось. В кино и на спортивные мероприятия Скелли предпочитал выбираться в компании, и Мардер с удовольствием к нему присоединялся. Среди коллег у Мардера было не особенно много друзей, а какие были, те не стали бы ходить с ним на хоккей в Мэдисон-сквер-гарден, чтобы продолжить вечер рейдом по барам и закончить в каком-нибудь гнусном кабаке в Гринпойнте или Ред-Хуке, где Скелли частенько влезал в драки. Мужчины помоложе и посильнее обычно принимали вызов и в результате оказывались на полу, под градом ударов. Зачастую Мардеру приходилось оттаскивать товарища от его ошарашенных, окровавленных противников и оставлять несколько купюр, чтобы замять дело.

Он проследовал на юг по Четвертой авеню, проехал под магистралью «Гованус» и вывернул на Вторую. На пустыре близ сортировочной станции Мардер приметил кучку бездомных, сгрудившихся вокруг горящей бочки, – как водится, укутанных в несколько слоев одежды, с воспаленными глазами. В отсветах невысокого пламени их лица казались демоническими. Хохоча и обмениваясь шутками, они передавали по кругу бутылку. До драк и оскорблений дело пока не дошло. Скелли всегда привносил в эти сборища немного веселья, и Мардеру повезло, что вечер только начинался и что, насколько можно было судить, в ход пока не пошли трубки с крэком. Скелли под крэком – это уже совсем не весело.

Мардер направился прямо к ним, приветственно помахав рукой, и встал возле невысокого крепыша с бритой головой, частично скрытой под грязной бейсболкой с эмблемой «Ред Сокс».

– Привет, Скелли, – сказал Мардер. – Уже веселимся?

Скелли бросил на него воинственный взгляд; его глаза никак не могли сфокусироваться, и от него пахло персиковым шнапсом.

– Мардер. Если хочешь погулять с нами, выпей. Если нет, вали отсюда!

– Давай чуток пройдемся, Скелли. Хочу показать тебе свой кемпер.

С утрированной дикцией очень пьяного человека Скелли проговорил:

– Иди в жопу, Мардер, и кемпер этот свой запихни туда же. Я тут решил слегка дернуть со старыми армейскими дружками. Мы тут все большие кореша. Хинтон, это Мардер. Только он мне ни фига не кореш. Мардер у нас из ВВС. В тылу сидел, скотина.

Бомжи расхохотались, Скелли – громче всех. Если бы это празднование протекало по обычному сценарию, то через несколько суток, в три ночи, Мардеру позвонили бы с телефона-автомата, после чего ему пришлось бы брать напрокат автомобиль и ехать в какую-нибудь круглосуточную дыру, где его ждал бы Скелли – без кошелька, ковбойских сапог, часов, пальто и прочих вещей, зато с обильным урожаем синяков и ссадин. Пару раз он остался в одних шортах и футболке. Теперь у Мардера не было на это времени.

Он потянул Скелли за пальто.

– Ну пойдем. Мне нужно с тобой поговорить.

Тот вырвался с такой силой, что пошатнулся.

– Я занят. Отцепись, мать твою!

Остальные наблюдали за происходящим с интересом. Мардеру уже становилось тесновато. Хинтон, тот самый кореш, – здоровяк с буйной шевелюрой типа «афро», выбивавшейся из-под вязаной шапочки, и глазами, как тухлые яйца, – прорычал:

– Да оставь его в покое. Скелли наш друг. Мы тут хорошо оттягиваемся, и нам не нужны всякие тыловые крысы, усек?

Эта реплика тоже показалась им смешной. Мардер обратился к здоровяку:

– Да, понимаю. Слушайте. Мне надо поговорить с моим другом, и если вы дотащите его до машины – вон она стоит, – то каждый получит по полсотни. Что скажете?

Несколько купюр поменяли владельцев. Не обращая внимания на протесты Скелли, собравшиеся взяли его на руки и затолкали на пассажирское сиденье «Форда».

– Отличный кемпер, – сказал Скелли. – Теперь я могу идти?

– Погоди секунду. Тут вот в чем дело – я уезжаю, а ты бы потом начал звонить мне и не застал бы. Хотел, чтобы ты знал.

– Ну и что? Позвонил бы кому-нибудь другому. Черт, Мардер, ты же мне не мамочка.

– Другому? Кому? Хочешь сказать, у меня есть дублер? Бог ты мой, что ж я раньше-то не знал, а то ты мне уже – сколько там? – сорок лет очки втираешь. Я бы тогда тебе сказал: «Отвали, Скелли. Сейчас три утра, звони-ка номеру два».

Скелли с минуту помолчал, потом спросил:

– Ну так зачем тебе кемпер? Туристом решил заделаться?

Он как будто протрезвел усилием воли – знакомая картина.

– Да. Всю жизнь мечтал ездить по заповедным местам и встречаться с интересными людьми.

– Отлично, Мардер. Мне нравится, как ты потихоньку превращаешься в старого пердуна. Купи еще себе штаны без ремня, одежду поярче. И пластмассовую шляпу. Только ничего особо не изменится: ты и в молодости был как старый пердун.

– Рад, что ты одобряешь. Тебя домой подкинуть или до ближайшего салуна?

– До салуна, будь так добр. Махнешь вот отсюда по Сорок четвертой, а на Девятой авеню как раз «Махоуни».

Мардер последовал его указаниям. Немного спустя Скелли спросил:

– Ну и долго планируешь путешествовать?

– Не знаю, – ответил Мардер. – Какое-то время. Страна у нас большая.

Он остановился у бордюра перед тускло освещенным маленьким баром и протянул другу руку. Тот пожал ее.

– Пока, Патрик.

Скелли как-то странно, с чуть заметной улыбкой посмотрел на него.

– Ну да, увидимся еще. Счастливого пути, и будь любезен соблюдать ПДД.

Потом он выбрался из машины и перешел дорогу. И после этого прощания Мардер как никогда остро ощутил, что прежняя его жизнь и в самом деле закончилась, – острее, чем когда оставил свой дом и профессию, чем когда прощался с собственным ребенком. А может, и не закончилась. Это уже зависело от Скелли.

2

Утром Мардер приготовил яичницу с беконом, поджарил мягкий бублик и нацедил себе полный кофейник. Он всегда старался, чтобы его кухня была максимально удобной и чтобы в ней имелось все необходимое, и теперь торжественно пообещал себе, что не будет по ней скучать, хотя и знал – будет. Позавтракав и выпив пару чашек кофе, он слил остатки в термос. Мардер отправлялся в путь налегке, но ему все равно потребовалось несколько рейсов, чтобы перенести вещи в прицеп. Винтовку и кейс с пистолетами он убрал в гардероб в основном отсеке, сумку положил в верхний шкафчик, запер все и пошел за ноутбуком, деньгами и голубой керамической урной, в которой хранился прах Марии Соледад Беатрис де Аро д’Арьес-и-Касальс, или просто Чоле Мардер – под этим именем ее знали в Нью-Йорке. Урну он разместил в ящике комода и обложил полотенцами, чтобы не каталась. Постельные принадлежности отправились в спальный отсек. К этому времени начало светать: грохотали мусоровозы, где-то вдали завывала сирена, небо над манхэттенскими ущельями наливалось синевой. Хороший день для поездки.

И действительно, хороший: погода выдалась теплая, ясная, и машин на дороге было всего ничего, пока Мардер не добрался до Филадельфии, угодив на федеральную трассу в самый час пик. Да, есть в этом что-то замечательное – пускаться в долгое путешествие, выехав из города на рассвете. Маршрут он спланировал простой и быстрый: по 95-й автостраде проехать до Джексонвилля, далее по 10-й на запад, по южной части страны пройти до Таксона, там взять налево и пересечь мексиканскую границу в Ногалесе. На время отдыха надо будет съезжать с трассы и парковаться на безымянных стоянках для трейлеров, за площадку и питание платить наличными. Он вел себя как преступник в бегах, хотя и прекрасно знал, что не нарушал закона. И все же Мардер часто чувствовал себя беглецом – человеком, которого в конце концов разыщут и предадут суду. Это чувство было с ним уже давно – собственно, с войны. Ощущал ли он вину за то, что выжил? Да, как и за множество других вещей.

В Виргинии, севернее Ричмонда, он заскочил в придорожное кафе и заказал себе пакет бургеров и кофе в дорогу, нервно поглядывая на машину в окно. Вернувшись, он не обнаружил следов взлома, зато на пассажирском месте сидел Скелли. Мардер не удивился; вообще-то, он на это и рассчитывал, но все-таки сделал суровое лицо, уселся за руль и положил пакет на панель между сиденьями.

– О, блеск! Я как раз жрать хотел, – объявил Скелли и выудил из пакета бургер, завернутый в фольгу. – Так куда едем, шеф? – поинтересовался он, прожевывая первый кусок.

– В ближайший аэропорт, посадим тебя на самолет до Нью-Йорка.

– Неважный план, шеф. За тобой должен кто-нибудь присматривать.

– Это за мной-то? Насмешил. Слушай, Скелли, без обид, но эта поездка для одного. Начать хотя бы с того, что в прицепе всего одна кровать.

– Брехня! Он рассчитан на три спальных места. В основном отсеке есть мягкая кушетка, меня она вполне устроит.

– Смотрите-ка, спец по кемперам? Нет, извини, это исключено. Поездка не увеселительная.

– Да ты что. А какая же тогда? Кстати говоря, ты тут знатно упаковался. Тонна наличных. Арсенал – хоть вой-нушку устраивай. И еще я не мог не заметить, что и Чоле с тобой путешествует. Я поесть искал, вот и заглянул туда. Если, конечно, там не кто-нибудь другой.

Мардер завел пикап и вырулил на трассу. Пока что все идет как надо. В его замысел входило держать Скелли в неведении как можно дольше. Спрашивать, как тот сумел проникнуть в надежно запертую машину и ознакомиться с содержимым запертого кейса, смысла не было: Скелли бы сказал: «Эй, да я же эксперт по безопасности», вот и все.

Скелли отрегулировал наклон спинки и откинулся в кресле, потом закурил. Мардер опустил стекло.

– Теперь еще и вони напустишь в новую машину.

– Может, еще лекцию мне прочитаешь про пассивное курение? Не притворяйся большей бабой, чем ты есть, Мардер. Некрасиво. Смирись: ты едешь в Мексику, а я с тобой.

Мардер бросил на него ошарашенный взгляд.

– Как ты узнал, что я еду в Мексику?

– Проверил почту у тебя на ноутбуке. Вижу, ты опять ведешь дела с милашкой Ниной. Нам еще светит что-нибудь по этой части? Нет? Жаль, бабенка-то хорошая. Стало быть, ты намылился в Мичоакан с охапкой оружия и кучей бабла, но не желаешь говорить зачем. Совсем не похоже на моего приятеля Мардера. Естественно, я начинаю думать, что у тебя проблемы и кто-то должен прикрыть тебе тыл.

– Нет у меня никаких проблем, и не надо мне ничего прикрывать. Прикрыть тыл? По-военному заговорили, значит? Господи, да война закончилась сорок лет назад, и мы проиграли. Забудь про нее.

– Такое не забывается, а если ты считаешь, что сам забыл, то ты даже большая задница, чем был раньше. Может, обгонишь вон ту колымагу? Если, конечно, не хочешь еще сто миль дышать дизельным пердежом.

– В Ричмонде есть аэропорт.

– Не сомневаюсь, но мы туда не едем. Слушай, шеф, я ведь жизнь тебе спас. Мы с тобой навеки связаны. Почему, думаешь, я все эти годы позволял тебе торчать рядом, почему сделал для тебя столько всякой херни? Уж не потому, что ты такой обаяшка. Я в ответе за тебя, и точка. – Скелли зевнул, потянулся и продолжил: – А сейчас надо бы покемарить. Я тут в «Махоуни» разговорился с одной девицей – то-се, пятое-десятое, так что и поспать толком не удалось. Растолкай меня, как подъедем к какой-нибудь достопримечательности – исторической там или при-родной.

С этими словами он прижался щекой к стеклу и через полминуты заснул. Этому его таланту Мардер страшно завидовал. Скелли мог спать в вертолете под обстрелом – Мардер не раз это видел, однажды даже во время ракетного удара. Он мог спать в болоте, на бетоне, а уж на мягкой кушетке ему будет удобнее некуда. Его сон казался неподдельным и глубоким, но если что-то потребует внимания Скелли, он вмиг проснется – собранный, готовый воспринимать информацию, действовать или отдавать приказы.

Мимо выезда на Ричмонд Мардер промчался с ветерком. Разумеется, у него и в мыслях не было доставлять Скелли в аэропорт; он собирался взять его в свой дом в Мексике. Ну да, навеки связаны.

Столько времени на федеральных автострадах Мардер не проводил с тех давних пор, как расстался с первой женой и проехал на мотоцикле от Нью-Йорка до самой Мексики – судьбоносная поездка. Сейчас он опять направлялся туда. Разница между автокемпером и «Харлеем» с «шовелхедовским» движком, на котором он путешествовал тогда, уложив все свои пожитки в пару сумок, – плата за зрелость с ее унылым накопительством. О былой легкости Мардер вспоминал с неизменной теплотой и хотел бы почувствовать ее вновь. Он мог бы купить и мотоцикл, но образ пожилого мужика на байке оскорблял его представления о вкусе – как восьмидесятилетняя старуха в мини-юбке.

Он поймал себя на том, что за рулем мысли льются вольным потоком. Само по себе путешествие – не более чем переходная фаза, поэтому водители на автострадах погружаются в планы на будущее или воспоминания о прошлом. Планы Мардера еще не настолько оформились, чтобы обстоятельно их обдумывать, не считая разве что вероятности внезапной смерти, а вот прошлое у него было богатое, основательное и лежало перед ним как на ладони. Покосившись на спящего спутника, Мардер обратился мыслями к тому далекому дню, когда впервые увидел Патрика Френсиса Скелли и положил начало этой связи, – он до сих пор не знал, фарс это или трагедия.

Мардер записался в ВВС сразу после окончания школы. К 1968-му ребята из рабочих районов Нью-Йорка, с которыми он дружил и которые не раз сиживали у его мамы на кухне, вернулись домой в гробах или калеками, и она не вынесла бы мысли о том, что ее единственный сын таскается где-то там по джунглям. Вообще-то Мардер был не против изнурительных походов: несмотря на впечатления его отца от Новой Гвинеи, очевидно, что таскаться по джунглям – это самое подходящее дело для истинных мужчин; кроме того, он любил читать, и немалую часть его чтения составляли истории о приключениях и смелых людях – Киплинг, Хемингуэй и всяческие их подражатели. Не говоря уже о военных фильмах. Антивоенное движение, бурлившее тогда в американских СМИ, казалось причудой высших классов, вроде гольфа или парусного спорта.

Дела в армии у него пошли хорошо с самого начала. Ему понадобилось всего несколько дней, чтобы понять: служба – это игра, примерно как бейсбол, и с реальной жизнью она не связана. Нужно принимать ее всерьез, но не близко к сердцу – сопротивляться системе так же нелепо, как и брюзжать, что в бейсболе всего три страйка. Еще он выяснил, что ВВС США пользуются репутацией самого изнеженного вида войск, так что сержанты из кожи вон лезли, чтобы казаться крутыми и жесткими, но вся эта крутизна была насквозь искусственной и не имела ничего общего с крутизной, скажем, морских пехотинцев.

Пройдя базовую подготовку и квалификационные испытания, а затем выдержав крайне специфический курс по радиолокации и коммуникациям, он в конце концов оказался в Таиланде, в местечке Нахон-Фаном, на огромной авиабазе, которую все называли Нахрен-Фен. Его прикомандировали к одному из подразделений Центра сбора и обработки разведочных данных, известному как тактическая группа «Альфа».

Здесь находилось сердце грандиозного проекта под кодовым названием «Иглу Уайт». Его целью было пресечь на корню переброску грузов по так называемой Тропе Хо Ши Мина – обширной разветвленной сети автомобильных и пеших путей, протянувшейся от коммунистического Северного Вьетнама через Лаос и Камбоджу до вьетконговских пунктов снабжения на юге. В теории ликвидация снабженческой системы должна была привести к гибели коммунистического сопротивления.

Когда Мардер впервые оказался в Нахрен-Фене, масштаб операций поразил его. Здание, в котором располагался Центр, считалось самым крупным сооружением в Юго-Восточной Азии; здесь были задействованы сотни людей и десятки летательных аппаратов, расходовались миллиарды долларов. На инструктаже по прибытии он узнал, что основу «Иглу Уайт» составляют многочисленные электронные датчики, улавливающие звуки, вибрации от проходящего транспорта и человеческие выделения. Датчики отправляли сигналы на дежурившие поблизости самолеты, а те, в свою очередь, передавали их аналитикам группы «Альфа», в которую теперь входил и Мардер.

Все смены он проводил в полутемном помещении в компании десятков таких же специалистов, таращась на мониторы, подключенные к 360-м «ай-би-эмам», в которые и поступали данные с самолетов. Эти люди, прозванные пинбольщиками, отслеживали активность отдельных цепей, высматривая в сигналах датчиков модели, которые указывали на пердвижения грузового транспорта или солдат. Большую часть времени ничего не происходило, но когда что-то все-таки всплывало, Мардер все фиксировал и передавал вышестоящим чинам. Там, наверху, офицеры разведки, которым платили столько, что ему и не снилось, сопоставляли данные, принимали решение и извещали воздушный пункт управления, после чего передовой авианаводчик наносил более или менее точный удар по указанному месту, и джунгли окутывало пламя. Мардер выполнял свою работу хорошо, со всем возможным тщанием, хотя ему и было скучно до чертиков.

Вздрогнув, Мардер заставил себя вернуться в настоящее. Он осознал вдруг, что неизвестно сколько времени пребывает мыслями в Таиланде сорокалетней давности и следит за зелеными цифирками на приборной панели, а не за огнями на темном шоссе. Мардер встряхнулся и ощутил вдруг, что ладони и лоб покрылись испариной. Странно. Он никогда не думал о войне; о той поре у него почти не осталось ярких воспоминаний. Вьетнамские события ему даже не снились, хотя порой казалось, что все это было сном; иногда чье-нибудь лицо на улице, или звук, или определенная ситуация волновали его, будили непонятные эмоции – как будто это уже случалось однажды, тогда, только вот никак не вспомнить, что именно. Скелли, напротив, служил ходячей энциклопедией индокитайской кампании; его проблема состояла в том, что он не забыл ничего.

Со времени последней остановки прошло пять часов. Мардеру подумалось, что все эти нежданные воспоминания подпитываются голодом и усталостью или же гипнотическим эффектом от проплывающих по автостраде огней, свечения приборной панели, спящего рядом человека; все вместе создает предпосылки для ностальгических раздумий. Ему это не нравилось. Мардер предпочитал сосредотачиваться на настоящем, на сиюминутном: потому-то он и показал себя отличным пинбольщиком в группе «Альфа», потому-то так хорошо стрелял.

Впереди загорелся зеленым светом дорожный указатель – городок, о котором Мардер и не слыхал; он притормозил перед съездом, стряхивая с себя гипноз бесконечной автострады, перенастраивая чувство скорости. Тридцать миль в час, а ощущение такое, будто он паркуется. Спуск выводил на внутриштатное двухполосное шоссе с обычным набором из заправки и фастфудовских забегаловок. Далее дорога исчезала в поросшей соснами сельской дали.

Скелли с привычной легкостью проснулся и принял настороженный вид, едва колеса машины коснулись съезда.

– Где мы?

– Где-то к югу от Южной Каролины. Мне нужно отлить, а пикап надо заправить. И еще я бы поел.

Мардер заехал на заправку и воспользовался туалетом. Когда он вернулся, Скелли заполнял бак.

Страницы: 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В зимнем небе над сибирской тайгой взрывается вертолет. Неподалеку от места падения винтокрылой маши...
Лучший способ удовлетворить страсть к шопингу – открыть собственный магазин одежды! Именно так посту...
В очередной книге серии «Китайская медицина» собраны самые эффективные методы для снижения веса сред...
Фэн-шуй получил свое рождение более двух тысяч лет назад в Древнем Китае. Трудно представить, что эт...
Наша книга о любви, сексе и здоровье. О том, что изменяя малое в своем образе жизни, вы можете добит...
Движение, правильно сбалансированное питание и умение расслабляться – ключевые понятия, образующие о...