День мертвых Грубер Майкл

23

Мардеру тоже пришлось ехать на «Скорой», когда выяснилось, что у него затруднено дыхание. Он не мог держаться на ногах. Его положили все в ту же больницу в Ласаро-Карденасе, дали кислород и подыскали для него приличную палату, потому что он был важным человеком, а еще потому, что его дочь настаивала на этом и для убедительности раздавала пачки купюр.

Когда она вошла в палату, в руках у нее был объемистый букет бархатцев, а по лицу ручьями текли слезы. Мардер знал, почему она плачет. Он развел руки, и дочка кинулась ему на грудь. Он обнял ее, бормоча что-то утешительное, бессмысленное.

– Когда ты?..

– Мне сказал доктор Родригес. И передал послание от Скелли. Завещание, по сути. Он все оставил мне – квартиру в Нью-Йорке, машину. Еще там указаны реквизиты счетов во всяких зарубежных банках. С чего он так?

– Он тебя любил. Он всех нас любил, на свой ужасный манер. Мы были его семьей.

– Но он же постоянно придирался ко всем. Особенно к тебе. И эта ужасная выходка в конце, когда он притворился предателем…

– В этом был весь Скелли. Он думал, что кругом одна ложь, одно притворство. За исключением нас. А потом и я оказался вруном…

– Да прекрати ты! Не выношу, когда ты себя так бичуешь. Ты совершил ошибку, мама переборщила с таблетками и упала с крыши. Да, это все очень тяжело, но мы ведь не в античной трагедии, чтоб тебя! Кстати говоря, Питер уже в пути.

– Правда?

– Да, я сказала, что иначе нагряну в Калтех, изобью его до полусмерти, а потом буду с транспарантом ходить за ним по кампусу и стыдить перед друзьями и знакомыми. Ханжа, поганец мелкий! Ты ведь мог умереть!

Она заплакала было снова, но потом шумно высморкалась, встряхнулась, со смущенной улыбкой взглянула на отца и вернулась в привычный образ девушки-инженера.

– Ну и как же ты намерена распорядиться привалившим богатством? – спросил Мардер.

– Погоди, в завещании есть одно условие. Мне нужно будет отвезти его пепел в Лунную Речку и там развеять. Дичь какая-то, но он написал, ты знаешь, где это.

– Это в Лаосе, – сказал Мардер, оправившись от потрясения. – Думаю, я смогу назвать тебе точные координаты. Но ты же не прямо сейчас улетаешь, правда?

– Нет. У меня полно работы в casa. Ремонт, усовершенствования… ну и все такое прочее. Поскольку мы прославились на весь мир, особых проблем с деньгами не будет. Хочу после Нового года выбраться.

– Ну ладно. А Пепу ты не видела? Я, вообще-то, думал, она меня навестит.

– О, наша Пепа теперь в Дефе большая звезда. Засветилась во всех ток-шоу, в каких можно, а на «Телевисе» ей вроде бы предложили вести собственную программу с журналистскими расследованиями. Кажется, в Плайя-Диаманте она особо не появляется. Ой, да ты расстроился?

– Да не особо. Конечно, я был бы не против с ней увидеться, но, наверное, наши пути разошлись. По сути, мы оказали друг другу по услуге и расстались без обид. Все бы отношения так заканчивались. А как там майор Нака? Кармел, ты что, покраснела?

– Ну, в общем, он явно мной интересуется.

– А ты им?

Она поерзала, рассмеялась, и ее лицо раскрылось, как цветок, озарилось улыбкой – даже десны стало видно.

– М-м-м. Знаешь, может, я и попробую.

– Замечательно. Мне он показался хорошим человеком. Не говоря уж о том, что тебя вряд ли посмеют тревожить люди определенного сорта, если ты будешь встречаться с мужчиной, который командует целым батальоном. – Он улыбнулся дочери, и той стало больно – до того печальной была улыбка. – Что ж, похоже, моя работа здесь завершена.

– То есть как это? Опять удрать задумал?

– Как знать, – сказал Мардер и откинулся на подушку. Стата подумала, что после смерти матери ни разу еще не видела отца таким умиротворенным и счастливым.

В конце января, недели через три после отцовских похорон, Кармел Мардер села в Мехико на рейс «Сингапурских авиалиний» и первым классом долетела до Сингапура, выложив за билет больше, чем составляла ее годовая стипендия в магистратуре. Такая расточительность была ей не свойственна, поскольку она унаследовала отношение отца к показным тратам, пусть и с половиной его многомиллионного состояния. Но последние несколько месяцев она работала не покладая рук, а ее нынешняя миссия была сопряжена с немалым стрессом, так что папа наверняка одобрил бы.

Из Сингапура она на голубом «Эйрбасе» «Вьетнамских авиалиний» добралась до Сайгона, а оттуда на самолете поменьше до Хюэ. В аэропорту, как и было условлено, ее встретил молодой человек, взял ее багаж, помог с таможенными и иммиграционными формальностями и провел к белой чистенькой «Тойоте». Он попросил называть его Лаки; Карен Лю, ее бывшая коллега по лаборатории, приходилась ему дальней родственницей. Узнав, что подруга собирается в одиночку путешествовать по Лаосу, Карен пришла в ужас и прямо-таки силой навязала ей гуаньси[172], которыми располагал ее род в этой части света, и вот теперь Стата с комфортом катила по узким улочкам старой столицы к отелю «Империал», укутанная в пуховое одеяло конфуцианских представлений о долге.

На следующий день Лаки заехал за ней ни свет ни заря. Недолго думая, она заняла место рядом с водителем. Тот бросил на нее хмурый взгляд, затем пожал плечами и завел машину. В городе было свежо, влажно и пахло – не так уж неприятно – цветами, дизельным топливом и подгнившими фруктами.

Когда дорога пошла по сельской местности, Стата поинтересовалась, далеко ли ехать.

– Недалеко. Километров пятьдесят – пятьдесят пять.

– А, так это ерунда.

– Да, но это только по шоссе легко, до границы. Километров сорок пять. А последние десять – очень сложная дорога. – Рассмеявшись, он изобразил рукой синусоиду. – Вверх и вниз. Но вы не беспокойтесь, машина у меня сильная.

И в доказательство он напряг тощий бицепс.

Вскоре они выехали на 49-е шоссе, протянувшееся вдоль самой узкой части страны. Как и большинство соотечественников ее возраста, при мысли о Вьетнаме она представляла тропические джунгли, но здешний ландшафт напоминал скорее Виргинию: холмы, сады, пыльные маленькие деревушки, изредка встречались нарядные полуразрушенные гробницы, выделяясь белизной на фоне зелени.

Ей попалось лишь одно напоминание о войне – лист авиационного алюминия с облупившейся краской защитного цвета, служивший теперь забором в загоне для буйволов.

– Лаки, вы часто думаете о войне? – спросила она, когда этот реликт остался позади.

– Хотите посмотреть на поля сражений? Тут неподалеку Кхешань[173].

– Нет, просто мне интересно, думают ли у вас о войне. Ну там, сохранилась ли до сих пор обида на американцев. И как все оценивают – стоило оно того или нет.

– Это было давно, – сдержанно произнес Лаки. – Дела потихоньку налаживаются.

– И вам не кажется странным, что потомки вьетконговцев выстраиваются в очереди, чтобы их наняли посыльными или горничными в отели, которые принадлежат французам и американцам?

– А это хорошие места. Лучше, чем работать на ферме или на вьетнамцев.

Сменив тему, она стала расспрашивать его о жизни. Он учился на фармацевта.

Дорога пошла в гору. Эти места напоминали уже скорее Западную Виргинию с ее более теплым климатом. Вокруг потянулись застроенные районы. Наконец Лаки свернул на автостраду.

– Это Тропа Хо Ши Мина, – сообщил он.

Стата глазела в окно на пеструю жизнь, кипевшую вдоль обочин, – автомастерские, лавчонки с аккумуляторами и шинами, лотки с едой и магазинчики, ассортимент которых остался для нее загадкой, поскольку цветастых надписей она не понимала. Эта дорога принесла им победу, но что-то ее не вымостили золотом.

– В войну мой папа пытался разрушить эту дорогу, – заметила она. – В смысле, их таких было много тысяч, но и он в том числе.

– Это было давно, – повторил Лаки, явно не желая развивать эту тему.

Границу они пересекли в А-Йене. Парочка низкорослых лаосских пограничников, одинаково растрепанных, без интереса взглянула на их паспорта и разрешила проезд. Теперь они колесили по однопутным дорогам, проходя повороты на первой скорости. Вокруг возвышались характерные для региона горбатые горы, поросшие лесом и похожие на иллюстрации из детской книжки; из-за них линия горизонта казалась до смешного изломанной, а сами склоны принимали всевозможные оттенки зеленого в зависимости от того, падала на них тень от облаков или солнечный свет.

Они переехали широкую реку по старому бетонному мосту и пару километров ползли по неуклонно сужающейся колее. Стата дала Лаки координаты, указанные отцом, и вьетнамец забил их в GPS.

– Уже близко, – сказал он. – Вот по этой дороге уходим на север, а когда переедем через… как это называется? Маленькая река, которая втекает в Лун, то есть вот эту?

– Приток?

Вьетнамец осклабился.

– Да-да. Река Мун – это приток Лун. Когда дорога упрется в реку, мы на месте.

Колея была разбитой донельзя, и Лаки пришлось несколько раз вылезать из «Лендкрузера» и обрубать упавшие ветви с помощью мачете. Наконец дорога вывела их к рощице молодых деревьев. Когда двигатель умолк, послышалось журчание небольшой речки. Стата достала из сумки жестяную банку.

– Мне хотелось бы побыть при этом одной, – сказала она.

Лаки кивнул:

– Конечно. Я подожду здесь.

Она пошла на шум воды. Идти было тяжело: на каждом шагу попадались бугры и неестественно глубокие рытвины. И вдруг Стату озарила шокирующая догадка: это все воронки от снарядов. Вся зелень в зоне видимости выросла здесь уже после того дня, когда «B-52» разгромили деревню.

Речка представляла собой поток в десять метров шириной цвета кофе с молоком. Став на колени на мшистом берегу, Стата открыла банку. Пепел был белый, зернистый, и ее пробрала дрожь. Она чувствовала себя слишком одинокой и в то же время ощущала близость мертвых. Вздрогнув, она взмахнула рукой и по широкой дуге развеяла пепел над рекой.

– Прощай, Скелли, – сказала она лесу и вытряхнула остатки пепла в мутную воду.

– О, наконец-то, – произнес голос позади нее. – Мне уже стало тесновато в этой банке.

Взвизгнув, она обернулась.

Он отрастил бороду и загорел до бурого оттенка, но перед ней, без всяких сомнений, стоял покойный Патрик Френсис Скелли и улыбался во весь рот. Она выкрикнула проклятие и запустила ему в голову банкой, а потом накинулась на него, молотя руками и ногами. Чтобы унять ее, потребовалась не одна минута, а она за это время надавала ему немало тумаков. Он сам учил ее драться – и хорошо научил.

– Ну так ты выслушаешь меня или мне тебя связать?

– Ты ужасен, ужасен! Как ты мог обойтись с ним так? Он же тебя любил. Я неделю проплакала!

Руки, обхватившие ее, знакомый запах – минувших лет как не бывало, к ней вернулся мужчина, который исполнял каждый каприз девчонки-сорванца, озорной дядюшка, о котором мечтает всякая пацанка. Она расплакалась.

– Зачем? Зачем ты…

– Затем, что меня заказали. В Мехико меня пыталась убрать парочка киллеров, и я воспользовался шансом инсценировать собственную смерть.

– Но ты же мог нам сказать, – прохныкала она.

– Нет, за вами велась слежка, и хотя за Мардерами водится много талантов, актерский в их число не входит. Вы должны были поверить, что я умер. Теперь тебя можно отпустить?

Разжав объятия, он спустился к реке. Через секунду она последовала за ним.

– Как это тебе удалось? Хотя погоди – это же доктор Родригес подсуетился, да? Я еще заметила, что он дерганый какой-то; думала, это из-за смерти богатого пациента, но на самом деле ты подкупил его, чтоб он зафиксировал твою смерть и тайком вывез тебя из больницы. Но как ты убедил отца, что рана смертельная? Уж Куэльо, наверное, в твоей афере не участвовал.

– Верно. Я подготовил холостой девятимиллиметровый патрон и таскал с собой несколько дней, ждал. Потом сунул его в пистолет Куэльо и понадеялся, что он погонится за твоим папой. Ковырнул ножиком, чтобы кровь выступила, и дело в шляпе.

– Он считал тебя героем. И думал, что ты погиб, спасая ему жизнь.

– Я не герой. Я убийца. И никогда не претендовал на роль героя.

Он закурил и уставился на реку.

– Когда-то я частенько приходил сюда с девушкой, которую любил. Она гадала мне по листьям, проплывающим по реке. Мы должны были прожить долгую жизнь и нарожать кучу детей. Только и с этим тоже не сложилось. И… мне жаль, что я не смог прийти на похороны.

– Мог бы и прийти. Тебя бы никто не заметил. В церкви было пять тысяч человек. Делегации от военных и правительства, пресса. Даже от картеля Синалоа прислали венок. Гроб на целый день выставили для публики, армия выделила почетный караул. Campesinos натирали о гроб четки и скапулярии[174].

– Что ж, он всегда хотел стать святым.

– Нет, он хотел, чтобы другие люди были святыми. Это разные вещи. Себя он считал вместилищем порока. Хотя, может, без этого святости не бывает.

– Ты похоронила его в Ла-Уакане?

– Да, рядом с мамой. Но у нас теперь тоже есть свое кладбище, за полем для гольфа. Он заказал памятник жителям colonia, павшим в сражениях, – большой мраморный постамент с бронзовой статуей плачущей Богородицы и табличкой, на которой выбиты имена погибших. И надпись: «В память о тех, кто погиб в боях с narcoviolencia, защищая свои дома, во имя Мексики».

– Очень в его духе.

– Ага, у всех есть свои заскоки. Ты зачем меня сюда затащил, Скелли? Ну да, пепел бросить в реку – от барбекю у кого-то осталось, наверное. Или из собачьего крематория.

– Хотел тебя увидеть.

– Для чего? Чтобы поболтать о старых временах?

– Тебе честно сказать?

– У-у-у, даже не начинай! – воскликнула она.

– Нет, я тебе скажу. У меня не жизнь, а дерьмо. Куча денег, хороший дом, все удовольствия, а мне все равно хреново. Живу в страхе, постоянно забыться хочется, но забываться нельзя, потому что иначе потеряю бдительность, и мне крышка. И тогда я думаю: «Да ну на хер – может, лучше умереть?» Только и это не совсем то. Мардер сказал бы, это все потому, что во мне Бога нет. Да ведь не верю я во всю эту хренотень.

– Та же проблема.

– Вот! Сама же видишь. Больше мне о таких вещах поговорить не с кем. Что мне делать-то, раз его нет теперь?

Она еще долго размышляла об этом, глядя, как кружатся на воде листья разных форм и цветов, пророча всем и каждому такие разные варианты будущего, один из которых обязательно сбудется.

От переводчика

В начале 2014 года мексиканские власти заключили мирное соглашение с так называемыми вигилантами (vigilantes) – силами народной самообороны, бросившими вызов организованной преступности. Устав от бездействия правительства, в 2013 году жители штата Мичоакан взяли в руки оружие и дали бой наркокартелю «Рыцари ордена тамплиеров» (Los Caballeros Templarios). Главой картеля считается Сервандо Гомес Мартинес, также известный как Учитель и Профессор.

После ожесточенных боев народным дружинам удалось выбить бандитов из ряда городов и взять в кольцо главный оплот картеля – Апатсинган. Произошло и несколько столкновений с федеральными войсками: простым гражданам Мексики запрещается носить оружие, но сдать его и вновь оказаться во власти картелей ополченцы отказались.

И вот в январе 2014 года Министерство внутренних дел страны объявило о легализации вигилантских отрядов. Все они вольются в так называемые силы сельской обороны (Cuerpo de Defensa Rural). При этом вигилантам будет позволено сохранить оружие, которое зарегистрируют как армейское. Кроме того, народные патрули получат дополнительные средства связи и поддержку регулярных войск.

От всякой хорошей книги, даже откровенно фантастической, тянутся незримые ниточки в реальность. Так и роман Майкла Грубера, впервые опубликованный за полтора года до упомянутых здесь событий, намного ближе к действительности, чем может показаться на первый взгляд.