День мертвых Грубер Майкл
– Получил, – сказал Сантана, но его тон не поощрял к дальнейшим расспросам.
Пепа Эспиноса грязно выругалась и швырнула телефон обратно в сумку. Она только что выяснила, что сотовое покрытие в Каса-Фелис крайне ненадежно. В конце концов она достала ноутбук и начала набирать текст.
– А чем вы занимаетесь, когда не организуете ремесленные общины? – поинтересовалась Стата.
– Работаю в Сан-Игнасио.
– Это где?
– Это церковь. Здесь же, в Плайя-Диаманте. – Он широко улыбнулся ей. – Вы не католичка, надо полагать?
– А вот и нет, католичка. Прошла крещение, конфирмацию и прочее. Мой отец – верная опора церкви.
– Но не вы.
– Нет, я забросила христианство, когда мне было тринадцать. Предпочла верить в факты.
– Да, эта религия тоже из древних. А чем же занимаетесь вы сами, когда не гостите в нашем милом городке?
– Прохожу магистратуру в МТИ. Я инженер.
Практика показывала, что на этом признании разговоры обычно заканчиваются, если только собеседник Статы не приходится ей коллегой. Однако на лице Сантаны отразил-ся живой интерес, и он сказал:
– Чудесно! Как, наверное, здорово, когда умеешь проектировать и строить разные вещи. А в какой конкретно отрасли вы трудитесь?
Она начала говорить и, к собственному изумлению, не могла остановиться: рассказала о работе в МТИ, о Шу и остальных коллегах, о затруднениях с эшеровскими машинами и своем невероятном прорыве, о том, какое значение он имел и как она фактически бросила все, чтобы приехать сюда, и о том, почему осталась здесь, как наблюдала за ручным производством и какие чувства при этом испытывала. Говорила и говорила: о своей жизни, о плавании, о том, как ей не хватает чемпионской жилки и что это означает, о личной сфере и о том, почему в ней тоже не все гладко. И о семье: о спятившей покойной матери, об отце, о своей убежденности, что непременно надо что-то сделать, чтобы и у него не съехала крыша. Ей давно не доводилось вести задушевных бесед на испанском, но с матерью они общались постоянно, и Стата поймала себя на том, что рассказывает Сантане о вещах, которыми не стала бы так охотно делиться на английском.
Пока она рассказывала, солнце перебралось с одной стороны террасы на другую. Пепа Эспиноса поплавала немного и ушла. Вернулись из школы дети. Ампаро вынесла поднос с чипсами из тортильи и сальсой, ведерко со льдом и местным пивом, а Стата все говорила, забыв о смущении, изливая накипевшее, глядя в необыкновенные, бездонные черные глаза Мигеля Сантаны. Он же почти не задавал вопросов и совсем ничего (что удивительно для мужчины) не советовал, однако Стата, пересказывая ему самые невероятные эпизоды своей жизни, осознала вдруг, что хочет его одобрения и сочувствия, что ее гложет незнакомый прежде стыд.
Когда солнце начало заваливаться за крышу дома, Сантана взглянул на наручные часы и сказал:
– К сожалению, меня зовут дела.
– Затошнило от скуки?
Он не улыбнулся. Она на миг смутилась и подумала, что слишком часто ведет себя так – отпускает дурацкие шутки, чтобы сбросить неуютное бремя искренности.
– Отнюдь, – ответил он. – С большим удовольствием послушал о вашей жизни. Она так не похожа на нашу. У меня четыре сестры, все они замужем и живут в нескольких километрах от места, где родились. Вы поразительная девушка. – Он протянул руку, и Стата пожала ее. – Что ж, надеюсь снова с вами увидеться. – Он улыбнулся. – Может быть, в церкви.
Сантана ушел.
Она вернулась в дом, переоделась в шорты и гавайскую рубаху и на звук голосов двинулась к кухне. Голоса были громкие и злые, а принадлежали они Лурдес и ее тетке. Войдя в комнату, Стата увидела Эпифанию и Ариэля за дальним концом длинного стола – очевидно, они там делали домашнюю работу и держались при этом тише воды ниже травы, как принято у детей, когда старшие сами ведут себя как дети. Ампаро и Лурдес стояли у двери и ссорились: сверкающие глаза, раскрасневшиеся лица. При появлении Статы обе умолкли.
– Что здесь происходит? – спросила она.
– Она говорит, мне нельзя ехать со всеми в понедельник! – выпалила Лурдес. – Дура!
– Это я-то дура? Так не я же плохо учусь. – Ампаро повернула голову к Стате. – Мне сегодня звонили из школы. Она даже на половину занятий не ходит. – Женщина беспомощно заломила руки: она явно была близка к отчаянию. – Я не могу справляться со всем сразу, со всеми этими новыми делами, да еще присматривать за ней.
– А кто тебя просит? – закричала Лурдес. – Ты мне не мать! И когда я попаду на телевидение, всем будет плевать, какие у меня там оценки по геометрии!
Вопли продолжались, пока на кухню не вошел Мардер.
Оценив обстановку, он спросил Ампаро, в чем дело. Та ответила, и когда Лурдес попыталась встрять с комментариями, Мардер осадил ее одним взглядом.
– Лурдес, прошу тебя до ужина удалиться в твою комнату. Обсудим все позже.
На глазах Статы Лурдес превратилась в маленькую девочку и без единого слова покинула комнату.
В наступившей тишине Эванхелиста, все это время незаметно трудившаяся в уголке, произнесла:
– Сеньор Мардер, скажите, пожалуйста, когда вы хотели бы отужинать и сколько будет человек.
Стата уставилась на отца, удивленная и немножко испуганная. Привычного мягкого, легкого в общении человека с его юморком, свободомыслящего жителя Нью-Йорка, которого она знала всю жизнь, словно и не бывало – его место занял мексиканский патриарх. И она не сказала бы, что ей это нравится.
В воскресенье все они отправились в церковь; Скелли тоже присоединился к ним и сел за руль. Ампаро с детьми и племянницей ехала в фургоне, за ними пыхтел красный грузовик, а следом – вереница всевозможных колымаг, забитых людьми в выходной одежде. Спереди и сзади колонну прикрывали тамплиеры на пикапах, ощетинившихся автоматами. Из всех обитателей Каса-Фелис от посещения службы отказалась только Пепа Эспиноса. Стата едва не последовала ее примеру, но все-таки удержалась в память о матери, которая из любви к Мардеру водила детей в церковь во всех положенных случаях, хотя сама отнюдь не отличалась религиозностью. Стата не предвидела ничего, кроме обычной скуки, но ее ожидало три сюрприза.
Первым оказалась церковь Святого Игнатия. Снаружи Сан-Игнасио выглядела самой обыкновенной, даже немного несуразной постройкой с белеными глинобитными стенами, однако изнутри не походила ни на одну известную Стате церковь. Никаких унылых статуй и полотен девятнадцатого века: стены переливались всеми цветами радуги. На фресках, исполненных в местной народной традиции, библейские сцены были населены индейцами в белых хлопковых одеждах, соломенных сомбреро и полосатых серапе былых времен; ярко раскрашенные статуи изображали страдания святых и пророков – а те, кто их создал, знали толк в страданиях. Пьета[84], святой Себастьян, пронзенный стрелами, а за алтарем – огромное распятие с уродливо скорчившимся телом Христа, прибитым к массивному кресту из необработанной древесины огромными чугунными гвоздями и обильно источающим кровь из пяти священных ран[85].
Второй сюрприз преподнес Скелли, сидевший по другую сторону от отца: он повторял все необходимые жесты и с самым искренним видом произносил требуемые слова, хотя Стата доподлинно знала, что Скелли – язычник не хуже викингов, задира и насмешник. Она не совсем понимала, в чем тут подвох: может, и вправду что-то такое было в местной воде – или делал все из элементарного уважения к отцу, как и она сама?
Паства на две трети состояла из женщин и детей, но присутствовали и мужчины – типы с суровыми лицами и татуировками в виде слезинок на лицах. Любопытно, подумала она, как выглядит духовная жизнь убийцы?
Как обычно и бывало в тех редких случаях, когда Стату заносило в церковь, ее мысли плавно перетекли от службы к ее собственной жизни и делам. Она подумала, что стала жертвой некоего расстройства, упадка сил, поражающего иногда энергичных, сверх меры честолюбивых людей. Ей вспоминались бывшие одноклассники, которые пробивали себе дорогу в самые престижные колледжи, потом в лучшие программы для аспирантов, но затем, практически уже сделав образцовую карьеру, попросту исчезали. Одна девушка повесилась; из прочих кто уехал в Индию, кто в глушь – жить в каких-то коммунах, кто ушел в круго-светное плавание. И вот теперь сама Стата оказалась вместе с отцом, который тоже чокнулся, хотя оставалось непонятным, как и почему (но она обязательно все выяснит, это уже вопрос гордости), в центре этакой гражданской войны в родном городке своей матери. Ну не странно ли?
Священник читал проповедь о блудном сыне. Многие люди, говорил он, отождествляют себя с дурным братом, с беглецом, потому что это проще всего. Ты поступаешь плохо, но получаешь прощение. Однако большинство похоже вовсе не на дурного брата, а на праведного. Люди хотят понять, почему нечестивцы процветают, почему для них закалывают откормленного тельца. Они исполнены зависти, вынашивают обиду на отца – и грозящая им опасность коварней, потому что дурной брат знает, что он дурной, и стремится к прощению, тогда как праведный считает себя хорошим и не мыслит о прощении, а потому достается дьяволу.
Стата слушала эти наставления внимательно, хотя их посыл влетал в одно ее ухо и вылетал из другого, поскольку она верила лишь в один вид морали: можешь делать все, что хочешь, пока это не вредит другим людям. В зеленой рясе и со строгим лицом священник выглядел несколько иначе, но это, вне всяких сомнений, был Мигель Сантана: вот и третий сюрприз.
– А вы не говорили, что вы священник, – шутливо упрекнула она его, встретив после службы в дверях церкви.
– А вы и не спрашивали, – парировал он, – но наверняка догадывались, иначе не было бы этой прекрасной исповеди.
– Я не исповедовалась. На исповеди ведь положено каяться в грехах и обещать, что больше так делать не будешь.
– Ну а вы что делали? – спросил Сантана, бросив на нее такой странный взгляд, что она потупила глаза и сменила тему.
– А церковь у вас ничего так. Куда подевались старые плаксивые святые?
– Их сожгли во время революции. Как мне рассказывали, тогдашний священник, отец Хименес, был настоящим гением. Он дал революционерам спалить всю безвкусицу, а потом объявил церковь музеем народного искусства и нанял людей, чтобы ее украсили живописью и скульптурой в традиционном стиле. Он даже открыл что-то вроде школы ремесел, и когда сельское хозяйство развалилось и люди начали голодать, он набирал местных умельцев, чтобы те учили детишек. Вот почему в вашей colonia так много хороших мастеров. Когда светские власти спохватились, церковь уже была национальным достоянием, а после того как революционная горячка пошла на спад, отец Хименес стал потихоньку проводить службы, ну и вот результат.
Он хотел что-то добавить, но тут Стата обратила его внимание на оборванного мужчину в дверях, который явно дожидался священника. Он попросил, чтобы ему освятили четки. Отец Сантана исполнил скромный обряд со всей торжественностью, тощий смуглый крестьянин коротко его поблагодарил и удалился.
– Хорошо, наверное, иметь сверхспособности, – заметила Стата.
– Есть такое мнение, – сказал отец Сантана, снова улыбнувшись, – но оно ошибочно. Уверен, вы достаточно разбираетесь в теологии, чтобы не впадать в подобное заблуждение.
Подошел Мардер, пожал священнику руку и похвалил проповедь, а потом добавил:
– Должно быть, трудно быть священником в краях, где убийства, пытки и похищения в порядке вещей. Как вы справляетесь с этим?
– Обычно никак. Совершаю службы по усопшим.
– И не выступаете против насилия?
– Нет.
– Вы боитесь? – спросила Стата.
– Нет, за себя не боюсь. Но если я заговорю, то меня сразу же убьют, и какое-то время некому будет служить по усопшим. Я вижу, вы разочарованы. Что ж, большую часть своей истории Церковь вела деятельность в людских сообществах, где убийства и грабежи были обычным делом, Мичоакану до них далеко. Любой представитель Анжуйской династии или рода Сфорца, не говоря уже о типичном конкистадоре, сожрал бы Ла Фамилиа с потрохами. Вы могли заметить, что в церкви было множество тамплиеров и их родных, в то время как Ла Фамилиа относится к религии несколько иначе.
– Своего рода христианский культ, но с кулаками, я так понимаю, – сказал Мардер.
– Христианский только в том смысле, что они по-прежнему убивают людей во имя Господне, – проговорил священник, погасив улыбку. – Помилуй нас всех Бог.
11
Поездка в аэропорт прошла без происшествий – потому, вероятно, что кемпер Мардера сопровождали два джипа и пикап, под завязку набитые вооруженными до зубов людьми. Эль Гордо не подвел с охраной, и Мардер уже не чувствовал себя таким уж дураком. Лурдес трещала без умолку, сев на уши Стате, которая сносила эту болтовню с гораздо большим терпением, чем можно было ожидать. Пепа тоже тараторила без остановки, но уже по мобильному, явно обрадованная, что наконец-то вернулась в лоно цивилизации. Самолет Скелли заказал через одного из своих бесчисленных «знакомых». Двухмоторный турбовинтовой «Кинг Эйр 350» должен был проделать путь из Карденаса до Международного аэропорта имени Хуареса менее чем за час и как будто бы не имел никакого отношения к Ла Фамилиа. Салон был рассчитан на двенадцать пассажиров, но они летели впятером – Мардер, его дочь, Скелли, Пепа Эспиноса и Лурдес Альмонес, – так что каждый смог выбрать место себе по вкусу. Мардеру приглянулось роскошное сиденье рядом с Пепой Эспиносой.
– Что пишете? – поинтересовался он. Полет длился уже двадцать минут, и пока на все попытки завязать беседу журналистка отвечала коротко и сердито.
– Книгу, – отозвалась она, бойко постукивая по клавишам ноутбука. Мардер вздохнул и уставился мимо нее в иллюминатор, на укутанные зеленью склоны Южной Сьерра-Мадре. С высоты в двенадцать тысяч футов вряд ли можно было что-то разглядеть, но создавалось впечатление, что здесь нет никаких следов человеческого присутствия. Совсем как во вьетнамских горах. Казалось, перед тобой сплошной зеленый ковер, совершенно необитаемый, но внешность обманчива: под волнистым изумрудным одеялом пряталась целая цивилизация и сражались армии.
– О чем? – рискнул он еще раз.
– О подлости и вероломстве вашей страны, мистер Мардер. Об этом должно говориться в любой книге, написанной в Мексике. От этой уродливой темы нам никак не уйти.
– И о каком же виде вероломства? Их немало.
– О наркотических войнах. Вы в курсе, как зародился этот чудовищный бизнес? Ну конечно же, нет; вы, как и вся ваша нация, пребываете в добродетельном невежестве.
– Может, расскажете об этом? Скоротаем время, а заодно меня пристыдите.
И снова эта почти что улыбка. Обворожительно!
– Ну хорошо, – сдалась она. – Так вот, когда разра-зилась Вторая мировая, японцы обрубили вам поставки опиума с Дальнего Востока. Американское правительство вынудило Мексику разбить огромные маковые плантации, чтобы удовлетворить потребность в морфии. После войны нужда в мексиканском опиуме отпала, так что фермеры Синалоа и Мичоакана начали выращивать мак для незаконных целей, чтобы не вылететь в трубу. А в Мексике любое незаконное дело – источник прибыли и двигатель политики. Наша вечно правящая партия, ИРП, нашла общий язык с наркобаронами. У каждого партийного cacique были связи с местной мафией. Все шло как по маслу, пока ваши власти не ужаснулись, какой поток героина поступает от нас в Штаты, и не надавили на мексиканское правительство, чтобы то разобралось с производителями опиума. В итоге все поля были опрысканы химикатами, любезно предоставленными гринго. Крестьяне разорились, а вот банды переключились на другие дела – ввоз и переброску кокаина, мета и, разумеется, бессчетных тонн марихуаны. Примерно в то же время El Norte перестало устраивать состояние мексиканской демократии. Однопартийная система? Это оскорбляло утонченный вкус Вашингтона. Началась поддержка других партий, и тайная, и открытая, так что в конце концов система ИРП развалилась, и теперь у нас по режиму на каждую половину страны, а то и по несколько режимов, которые держатся на убийствах, вымогательствах и похищениях, финансируются на штатовские деньги и комплектуются автоматами, за что нужно благодарить вас и ваше конституционное право на ношение оружия. Вот о чем моя книга, мистер Мардер.
Ее щеки налились румянцем, светло-карие глаза сверкали. Все это он уже слышал прежде от своей любимой, так что для него это была скорее любовная песнь, чем обличительная речь, как хотелось бы Эспиносе.
– Я не имею никакого отношения к антинаркотической политике Соединенных Штатов. Вообще-то, я ее порицаю. И, как вы наверняка уже от меня слышали, я считаю себя мексиканцем в той же мере, в какой и американцем.
– Нет, вы чистой воды гринго. Кто вас просил приезжать сюда и лезть в жизнь людей? Вы все время что-то организуете, кого-то запугиваете, командуете, разбрасываете доллары пачками, и все это ради того, чтобы потешить свое самолюбие. О, смотрите, как я всем помогаю!
– Так вы жалеете, что я вам помог? – мягко спросил он.
Журналистка открыла было рот, но тут же закрыла, и ее лицо опять потемнело, но уже не от гнева. Она сделала глубокий вдох и проговорила, стараясь не встречаться с ним взглядом:
– Да, я веду себя как стерва. Прошу прощения. Я и в самом деле вам благодарна, но…
– Вас раздражает, что вы чем-то обязаны американцу?
– Да. Очень.
– Позвольте заметить, это говорит о нетерпимости, обычно не свойственной людям с вашим складом ума. Уверен, вы не одобряете американцев, которые делают обобщения насчет мексиканцев. И, как уже было сказано, я считаю себя мексиканцем в той же степени, что и американцем.
– Бред. Вы тут и не жили никогда.
– Напротив. Последние тридцать лет я прожил в мексиканской семье. Мой дом находился на Манхэттене, но, закрывая за собой дверь, я попадал в Мексику. Мы разговаривали только на испанском. Ели в основном мексиканские блюда. Смотрели мексиканские передачи и ходили в испаноязычную церковь. Я имею очень основательное представление о мексиканской культуре, в том числе о литературе и поэзии, и почти все это читал в оригинале. Мои дети свободно говорят на обоих языках и принадлежат к обеим культурам. Ну да, я мексиканец не до мозга костей: не пеон с тортильями и пульке, не pelado[86] из трущоб, но этого и про вас не скажешь. И вообще-то, рискну предположить, что если мы устроим песенный конкурс по ranchera, то вы можете и не выиграть.
– Хорошо, убедили. Вы мексиканец. Просто из любопытства: случалось ли вам бить жену и путаться с молодыми девицами?
– Да, изменил днажды. Но бить не бил. Мы до безу-мия любили друг друга почти все время, что пробыли вместе.
– Maricn![87]
Мардер рассмеялся.
– Так вы и мексиканских мужчин не жалуете. Печальный опыт?
Она покачала головой, встрепенувшись, как лошадь, и посмотрела ему прямо в глаза.
– Слушайте, Мардер, чего вам надо от меня? Я же сказала, что благодарна вам за помощь, и это правда. Но никаких отношений между нами нет. Такое только в кино бывает, что если ты спас кому-то жизнь, то теперь вы связаны на веки вечные. Ясно?
– А почему отношений-то нет? Я вам физически неприятен?
– У-у-у, мать вашу! Да я вообще не знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Тоже бандит, скорее всего. Для редактора вы слишком ловко обращаетесь с оружием – а я редакторов навидалась. А то и еще хуже – богатей с нечистой совестью и бредовыми идеями, которому вздумалось облагодетельствовать мексиканскую бедноту. И если уж быть до конца откровенной, то мне кажется омерзительным то, что вы творите с этой девочкой.
– С Лурдес? А что такого я с ней творю?
– Кормите фантазиями о славе на ТВ. Это крайне жестоко, и я совершенно не понимаю, зачем вы это делаете.
– Полагаете, она недостаточно красива?
– Для крестьянки-indio она довольно изящна. Но она не умеет ни двигаться, ни говорить, ни одеваться, и даже если ее научить, то все равно кожа ее на три оттенка темнее стандарта. Я вам сейчас расскажу, какой будет ее кинокарьера, сеньор Специалист по Мексиканской Культуре. Если она раздвинет ножки перед продюсером, а потом режиссером, а потом помощником режиссера, а потом другом помощника, то получит роль в массовке, служанки там или гувернантки, и всех реплик у нее будет «Да, сеньора» и «Слушаюсь, сеньор». Если окажется достаточно умна – пока что, кстати, этим и не пахнет, – то станет подружкой сколько-нибудь известного актера и будет жить в квартирке в Поланко, пока не заскучает или не постареет. Тогда перекинется в элитные девочки по вызову, потом в менее элитные и, наконец, если ей очень повезет и она не умрет от наркотиков или побоев, лет в пятьдесят вернется в Плайя-Диаманте и станет работать официанткой.
– Не верю, – сказал Мардер. – Это просто no importa madre и недостойно вас. Вот вы какого черта рискуете своей шкурой и рассказываете мне о творящихся здесь делах? А потому что верите: даже в Мексике с ее безвременьем жизнь может измениться. Она уже меняется. И даже если вы правы и Лурдес обречена, то все равно будет хорошо, если хоть раз в жизни кто-то без всякой корысти ей поможет. Она думает, что дорогое барахло сделает ее счастливой. Я ей накуплю столько барахла, сколько захочет, и она поймет, что в жизни не это главное. Как знать? А может, она научится играть. Вы наверняка в курсе, что по количеству театров Мехико чуть ли не первый город в мире. А вдруг она не станет трахаться с продюсером и не опустится до шлюхи; вдруг выйдет замуж за хорошего парня и через десять лет будет играть в пьесах Лопе де Веги или Фелипе Сантандера[88] и чувствовать себя счастливой? И да, это Мексика, страна, состоящая из тех, кто имеет и кого имеют, но вообще-то это не закон. В паспорте не пишут, chingn ты или chingada, да и многие миллионы мексиканцев в это не верят. Моя жена тоже не верила. И мне жаль, что вы так смотрите на жизнь. Наверное, вы нередко чувствуете себя несчастной.
– Не чувствую, – огрызнулась она. – Да с чего вы взяли, что я несчастна? Я на пике карьеры. Я репортер «Телевисы», черт побери!
– Камера вас явно любит.
– Вы к чему клоните? Что я красивая дурочка?
– Разумеется, нет, но такие намеки вас явно задевают. Потому-то вы пишете книгу и надеетесь, что серьезную. – Он показал на экран ноутбука. – Может, и так, но, судя по тому, что я сейчас вижу, вам не обойтись без хорошего редактора.
– Да пошел ты знаешь куда, Мардер? – прокричала она. – Может, пересядешь куда-нибудь? Тут свободных мест полсалона!
Это соответствовало истине, но самолет был маленький и тихий, а она на последних репликах отнюдь не понижала голоса. Скелли оглянулся через сиденье, потом в проход высунулась мордашка Статы. Скелли происходящее явно забавляло, Стату – беспокоило.
– Пересяду, если хотите, – произнес Мардер. – Простите, что так расстроил вас.
Он пересел к Скелли, и тот сразу заговорил:
– От ворот поворот. Надо будет тебя поднатаскать, шеф, а то так и не залезешь к ней в штанишки.
– А я и не пытался.
– Да ну?
– Да. Если честно, это от одиночества. Мне не хватает Чоле, и я хотел культурно побеседовать – может, даже на литературные темы – с привлекательной, умной и начитанной молодой мексиканкой. И сел в лужу. Я забыл, что определенная прослойка мексиканцев смотрит на американцев примерно так же, как американцы на… не знаю, кто у нас считается самой низкой, самой пошлой и злобной мразью?
– Мексиканские наркоторговцы?
– Ну вроде того. Русские олигархи, африканские клептократы. Мошенники из хедж-фондов. Короче, те, кто даже презрения не заслуживает. А белые американцы среднего класса такое слышать не привыкли, особенно от народа, в котором их приучили видеть одних гувернанток да сборщиков фруктов.
– Но Чоле…
– Да, Чоле была не такой. На мое счастье, она умела общаться на чисто духовном уровне. Иное дело ее отец – мексиканский аристократ старой закалки, причем сварливый сверх меры, потому что раньше он был hacendado, а потом владел второсортной гостиницей во второсортном курортном городишке, и он решил, я хочу с корыстными целями… ну, сам понимаешь. И все-таки она во многом напоминает мне Чоле. Умом, пылкостью, даже внешностью и тем, как держится. Я потерял бдительность и в результате выставил себя дураком.
– Ну не знаю, Мардер. Она разгуливала у бассейна в бикини, которое уместилось бы в сигаретную пачку. Как по мне, она горячая штучка и хочет, чтобы люди это знали. Может, я сам тогда попробую.
– Попробуй-попробуй. Она как раз говорила, что подыскивает себе злобного коротышку-гаучо, желательно американца, с минимальным знанием испанского.
– Но с огромным пенисом.
– Да-да, и это тоже. Подойди и помаши им у нее перед лицом. Разрешаю.
– Знаешь, а ты прав – она и вправду немножко напоминает Чоле, – сказал Скелли. – Может, такой бы она и стала, если б ее жизнь сложилась, как должна была, и ты не оторвал бы ее от родимой почвы.
Конечно, Скелли не хотел его ранить, но жестокая правда его слов больно задела и потрясла Мардера, и у него не нашлось шутливого ответа. Он встал и уселся рядом с дочерью, которая нацепила наушники и уткнулась носом в ноутбук. На дисплее мелькали сложные технологические схемы. Заметив отца, она захлопнула ноутбук и вытащила наушники.
– Что там были за крики? Я даже сквозь музыку услышала.
– Ла Эспиносу не устраивало мое присутствие.
– Да неужели? Ну и пошла она куда подальше! Это твой самолет. И разве не ты спас ее от банды головорезов?
– Давай не будем о ней, надоело. Ты сегодня разговаривала с Лурдес. Что у нее на уме?
– Ну, рисоваться она умеет, этого не отнять. Но я впервые вижу, чтобы человек был так погружен в массовую культуру. Знаменитости, украшения, воззрения ее подружек и все такое прочее. Она уверена, что обязательно прославится и разбогатеет и что это ей на роду написано. Но в принципе девочка хорошая. Хочет вернуть маму на родину и купить ей большой дом. Ее удивило, что я работаю, раз ты такой богатый.
Она умолкла и с любопытством посмотрела на него.
– Но на самом-то деле не особо богат, правда? В смысле, по американским меркам. Если честно, я ума не приложу, откуда ты взял столько денег, что бросаешься ими направо-налево. Купил Каса-Фелис, чартеры заказываешь…
– Да так, повезло с инвестициями, – сказал Мардер, надеясь, что обойдется без допросов с пристрастием, которые ему периодически устраивала дочь.
Обошлось. Пожав плечами, Стата продолжила:
– В общем, когда стало ясно, что я не в курсе последних сериальных новостей, она достала нашники и пересела к окну.
– Какая бесхитростная жизнь. Почти завидую ей. Ну а как твоя непростая жизнь, дочь моя? Как настрой?
– Если честно, я в легком офигении. Не ожидала такого.
– А чего ты ожидала?
– Ну не знаю. Застать отца в гостиничном номере, в глубокой депрессии и посреди запоя. А тут и Скелли, и вся эта… не знаю, тут что-то такое происходит, и я каким-то образом в этом увязла, завалила магистратуру к чертям…
– Да брось. Что, не могут отпустить тебя на пару недель?
– У нас такое не проходит, пап. Не в таких программах и не с такой конкуренцией. Я предложила важную идею по проекту. Шу ухватился за нее, обеспечил максимальную поддержку. Мне бы удвоить усилия, а я взяла и уехала. Его это не обрадовало.
– Мы летим в аэропорт. Можешь сегодня же вернуться в Бостон.
– Знаю. Думала об этом. Только… у тебя бывало когда-нибудь такое, чтобы жизнь совсем перестала удовлетворять? И вроде все в порядке – хорошая работа, жилье, достаточно денег, друзей, секса, только все равно что-то не так?
– Да, отлично понимаю, о чем ты говоришь. У меня такое было примерно в твоем возрасте: жизнь устроена, достойная работа, жена, но в один прекрасный день я сел на мотоцикл и укатил в Мексику.
– Ну да, знаю. И сейчас то же самое. Сорвался из Нью-Йорка и переехал сюда.
– Отчасти, – сказал Мардер, слегка покривив душой. – Но у меня появились кое-какие дела. А редактором я проработал достаточно долго. Просто проснулся однажды утром, и все было кончено. И я люблю Мексику. Знаешь, эти места напоминают мне о твоей матери – голоса, запахи, цвета…
– Да, как если бы наша квартира разрослась до целого мира.
– Точно. Но твое место, похоже, и в самом деле в Кембридже.
– Да, только… слушай, вопрос может показаться странным, но ты сюда не за смертью приехал?
Мардера на миг пробрал озноб. Да уж, с умной дочерью нелегко, а с ее фантастически проницательной матерью было еще труднее.
– Не вполне тебя понял.
– Я имею в виду оружие, и Скелли, и то, что случилось на днях, – нападение то есть. Ты ведь не рассчитываешь, гм, победить этих ребят, правда?
Мардер через силу усмехнулся.
– Ну, это было бы не только самоубийством, но и грандиозным достижением, не находишь? Нет-нет, тут дело в другом: я хочу здесь жить и не хочу выгонять скваттеров, а для этого нужно показать бандитам, что меня нельзя тронуть безнаказанно. Я заключил союз с одной из сторон, и этого должно хватить. К сожалению, дела в Мичоакане по-другому сейчас не делаются. Но это не твоя жизнь. Я не ожидал твоего приезда, так что, думаю, из аэропорта тебе стоит сразу лететь в Бостон.
– Ага, понимаю, хочешь от меня избавиться. Но ты, между прочим, взвалил на себя устройство небольшого поселения. Скелли хорош как военный инженер, но он – не я. Вам надо будет как-то очищать сточные воды, производить и распределять солнечную энергию, подключиться к сети, плюс еще вся логистика, планирование очередей строительства… без этакого босса не обойтись. Конечно, ты можешь кого-нибудь нанять, но мне кажется, я бы справилась. В Америке принято, чтобы дети делали собственную карьеру и приезжали к родителям раз в год, но так людям жить не годится. Тут так и не живут – не хотят, по крайней мере. Местных просто убивает, что их родным приходится ехать на север за длинным баксом. Забавно: я вот все время трещала про то, что бедные регионы может спасти технологический скачок, как произошло с телефонами, а тут возможность сама идет в руки. Мы могли бы перейти на солнечную энергию, беспроводные коммуникации и обустроить все по последнему слову техники, но с учетом особенностей сельской ремесленной экономики. Автономное 3D-производство – то, над чем я работала, – неизбежно станет новым словом в промышленности, но я вот о чем подумала: когда у всех будет доступ к автоматически произведенным и почти бесплатным товарам, возникнет спрос на уникальные вещи, с любовью изготовленные человеческими руками. Это уже происходит, а дальше – больше. И еще интернет-маркетинг, это отдельная история. Нам понадобится сайт, аккаунт на «Этси»[89], система выполнения заказов, система учета…
– А ты что-то в этом смыслишь? Я думал, ты инженер-технолог.
– Пап, сейчас это умеют даже четырнадцатилетки. Суть инженерии в решении задач, а тут круг задач очень интересный. Такой ответственной работы мне не доверят еще много лет, и готова поспорить, если б я изложила эти идеи на бумаге, то мне бы разрешили делать по ним дипломный проект. Я бы и Шу смогла заинтересовать. Короче говоря, если обо всем забыть и представить, что я хотела бы наняться к тебе на работу, неужели ты бы меня не взял?
– А ты уверена? – спросил Мардер. Его сердце выделывало странные штуки в груди.
– Нет, но сейчас мне это кажется правильным. Думаю, мама тоже этого хотела бы.
– Хорошо, ты принята, – сказал он, с трудом выдавив из себя слова, потом обнял Кармел и поцеловал в висок.
Откуда взялась эта отчаянная нежность, подумал Мардер, где ее источник? Что-то, всегда дремавшее в нем – или выросшее из мексиканской земли, из ситуации, в которой он очутился? Он ехал сюда с целью сбросить всю шелуху, обнажиться перед лицом смерти, но почти с первых же минут его мнимого побега сложности начали разрастаться, как лианы, и опутали его со всех сторон. Однако он не чувствовал желания выпутываться и не стал бы просить пилота, чтобы тот умчал его из Мехико в дальние края и бросил среди чужаков. Мардер пытался сбежать и потерпел неудачу, а теперь его все глубже затягивало во что-то странное и опасное, и дочь он тащил за собой. А может, и не он: за всем этим стояла тень его жены, это она была движущей силой.
Он выглянул в окно. Самолет сбросил высоту тысяч до десяти. Теперь под ними тянулась иссушенная земля – пустынные восточные склоны Сьерры, а вдали уже можно было различить громадное коричневое пятно, растекшееся на севере до горизонта.
– Долина Мехико, – сказал он, показав на пятно. – Чиланголандия.
– А почему жителей Мехико называют Chilangos?
– Понятия не имею. И кажется, сейчас популярнее слово Defeos, то есть жители distrito federal[90], или Дефе, как его называют. Господи, да он и вправду огромный.
– На Лос-Анджелес похож.
– О, Дефе гораздо крупней. Лос-Анджелес по сравнению с ним захолустный городишко. Но большинство американцев ничего не знает о культуре Мехико, хотя это крупнейший город на планете и подлинная столица Латинской Америки, то есть территории с населением в полмиллиарда человек. Культурный империализм в действии. Тут больше, чем в любом другом городе мира, музеев, концертных залов, да чего угодно. Если б европейский интеллектуал восемнадцатого или девятнадцатого века отправился в Новый Свет, то равных себе он нашел бы здесь, а не в Нью-Йорке или Бостоне, причем они в то время были раз в десять меньше Мехико.
– Да, мама рассказывала. Ты покажешь мне достопримечательности?
– А я их не знаю – был тут всего один раз. Здесь мы с твоей матерью поженились, а потом уехали.
Самолет нырнул в смог, и голубого неба как не бывало. Наконец он мягко сел на взлетно-посадочную полосу и подрулил к гражданскому терминалу. Они сошли по спущенному трапу, вдыхая разреженный воздух, от которого першило в горле. Пахло авиатопливом и отработанными газами. За невысоким ограждением стоял мужчина в форменной одежде, державший в руках табличку с надписью СЕНЬОР МАРДЕР; оттуда же махал рукой молодой человек в жилете фотографа, явно поджидавший Пепу Эспиносу. Не говоря никому ни слова, она вырвалась вперед, но вдруг, к удивлению Мардера, остановилась, повернулась на каблуках, подошла к нему и посмотрела в глаза.
– Я сожалею, – произнесла она. – Всей душой. Наверное, у меня посттравматический синдром. Я не имела права так с вами разговаривать. Простите меня, пожалуйста.
– Вам не за что извиняться, – сказал Мардер. – С замечанием насчет книги я перегнул палку.
Она улыбнулась.
– В смысле манер – может быть, но не по существу. Я понимаю,что хочу сказать, но сами слова подбирать трудно.
– Есть много довольно известных писателей, которые говорят то же самое, – заметил Мардер, улыбнувшись в ответ.
– И… я только что созвонилась со своим продюсером, упомянула о вас и ваших делах – не в лестных тонах, должна признаться, – но он сказал, что из этого может получиться сюжет. В смысле, из вашей истории, и она хорошо вписывается в нашу серию репортажей о наркотерроре. У меня осталась запись, что происходило в тот день на насыпи, и мы хотим пустить ее в эфир. Вы бы согласились дать интервью, принять у себя съемочную группу?..
– Только если вы тоже приедете.
– Думаю, это я вам могу гарантировать. – Она протянула руку. – Спасибо. Кажется, у меня есть ваш домашний номер. Я позвоню.
– Минуточку. Взамен я хотел бы попросить об одолжении.
– Да?
Тон был настороженный.
– У меня назначена встреча с Марсиалем Хурой, я представлю ему Лурдес.
– С Марсиалем? Серьезно? Впечатляет. Вы полны сюрпризов, сеньор Мардер.
– Лучше просто Рик. Да, у нас есть в Нью-Йорке общие знакомые. Я напомнил Марсиалю о кое-каких прежних услугах, и он любезно согласился уделить нам несколько минут. Однако вы очень меня обяжете, если перед этим потратите немного времени на Лурдес – поможете подобрать одежду, что-нибудь поэффектней, чтобы не казалось, будто она только что с rancho, покажете, как наносить макияж. И объясните все то, о чем мы говорили: как двигаться, где держать руки и так далее. К вам она прислушается. Она думает, вы и по воде ходить можете.
– Это вы творите чудеса, если уговорили Марсиаля Хуру посмотреть на никому не известную девчонку.
Не сговариваясь, оба взглянули на никому не известную девчонку. Та стояла перед входом в терминал, пританцовывая под музыку в наушниках, и улыбалась; ее длинные черные волосы раздувал легкий ветерок, и вся она излучала сияние, очевидное любому взору. Работник аэропорта, проходивший мимо по делам, так засмотрелся на нее, что налетел на багажную тележку и обрушил на асфальт гору чемоданов.
– Как я и говорил, – прокомментировал Мардер, и Пепа беззаботно рассмеялась – приятный звук, который он слышал впервые, но хотел бы услышать вновь.
– Хорошо, я все сделаю, – сказала она. – Когда собеседование?
– Завтра в четыре. Мы остановились в отеле «Маркис Реформа».
– Само собой. Откуда вы берете деньги, Рик, если позволительно задавать американские вопросы столь почтенному мексиканскому господину?
– Инвестиции, – пояснил он.
– Нет ответа безопаснее. Буду у вас в десять.
Она еще раз протянула руку. Уместней всего было бы ее поцеловать, но Мардер лишь крепко пожал, как истинный гринго.
Мардеру уже доводилось ночевать в Мехико в прошлый приезд – на кровати в одном из крохотных номеров какого-то pension[91] в Тепито. В той комнате пахло подгоревшим жиром из taquera на первом этаже, по полу сновали огромные тараканы, но с девушкой, что почивала на кровати, номер превратился в зачарованный сад. Они только что поженились. Ни запах, ни копошение насекомых нисколечко не отвлекали их от новообретенного плотского рая, о котором они потом вспоминали всю жизнь. Однако в «Реформе» стояла огромная удобная кровать, и, погружаясь в дремоту, Мардер предавался приятным эротическим фантазиям и печальным воспоминаниям.
Из них его вырвал стук в дверь. Он присел на кровати, застонал, когда сила тяжести всей своей мощью обрушилась на его голову, накинул гостиничный халат, открыл дверь и увидел Скелли.
– Который час?
– Около восьми.
– Катись отсюда. Я еще посплю.
– Ну уж нет, шеф. Впереди длинный день. Мне надо встретиться кое с какими людьми, и требуется твое присутствие. Я принес тебе подарочек.
Скелли протянул ему большой бумажный пакет. Внутри оказалась какая-то хитрая путаница кожаных ремешков; Мардер вынул подарок, расправил и только тогда понял, что перед ним.
– Плечевая кобура?
– Ага. Если носить пистолет в штанах, задницу себе можно прострелить.
– Как заботливо с твоей стороны. Я так понимаю, ее на встречу надо надеть? Те, к кому мы идем, ходят при оружии?
– Ничего подобного. Они добропорядочные торговцы смертью, но принимают только наличные и живут в неблагополучном районе. Слыхал про Истапалапу?
– Слыхал. Сколько нужно наличных?
– Сотня кусков, не больше и не меньше.
– Песо?
Скелли закатил глаза.
– Надеюсь, тебе не составит труда раздобыть такую сумму?
Читать бесплатно другие книги:
