Прекрасная посланница Соротокина Нина
Родион отрицательно затряс головой и приложил палец к губам. Сидорова они всегда найдут, не велика птица. Сейчас надо сосредоточиться на Шамбере. Предчувствуя неладное, Родион хотел спросить ротмистра про Петрова, но промолчал.
«Оставим неприятности на потом, сейчас не время расслабляться».
Родион не спросил, но читатель-то наверняка хочет узнать, что случилось с маленьким агентом на берегу Фонтанки. Предложенный Шамбером Сидорову порядок действий звучал так: «Как услышишь выстрел, тут же поспешай на звук мне навстречу. Поможешь мне перенести в лодку труп одного негодяя. Если случится неувязка, негодяй может меня обмануть и явиться на встречу не один, тогда сам волоки труп в лодку и вези его в усадьбу, которую я тебе показал. Там я тебя встречу».
Услышав выстрел, Сидоров не сразу вылез из лодки. «Мы свое дело сделаем, но прежде шевалье пусть один покорячится».
Пока он подгребал лодку к удобному месту, совсем рядом прогремел второй выстрел. Унтер-офицер затаился, в голове мелькнула разумная мысль: а не дать ли деру? Шальная пуля, чего доброго, и в него самого может угодить. И зачем только он ввязался в это грязное дело. Но природная жадность взяла верх. Если он труп на место не доставит, то и денег не получит.
Голые ноги убитого лежали на прибрежном песке, голова ушла в ивняк. Шамбера поблизости не было. Сидоров осторожно выбрался на берег, с трудом освободил голову убитого, перевернул труп… Батюшки-светы, господин фискал собственной персоной. От радости у Сидорова тряслись руки. Свободен! Ты мне, гад, Тайной канцелярией грозил, а теперь сам валяешься, как падаль. Правильно говорил господин Шамбер — враг. Ты не только ему враг, ты враг всему роду человеческому. А теперь за тебя мне еще денежки заплатят! И ты, недоумок, не сможешь у меня их отнять. Как ты твердил-то? На государственные нужды. И ведь сам все это дело и организовал! Смех, да и только.
Упаковал убитого в рогожу Сидоров по собственному почину. Мало ли кого можно встретить на реке? Солдаты сейчас всю ночь по городу шляются, ищут злоумышленников. А если к нему кто заглянет в лодку, так он объяснит без труда, что везет груз. И опять же с веревками волочить труп сподручнее.
Пистолет из рук Шамбера выбил ротмистр Пушков.
Матвей влип в ситуацию, как кур в ощип, то есть не понял ничего.
— Что здесь происходит? — повторял он возбужденно, глядя как на его глазах опутывают веревками орущего человека. Потом он увидел Люберова:
— Ты как здесь оказался?
Родион не ответил на вопрос, только бросил коротко:
— Это Шамбер.
Действительно он, собственной персоной! Вот уж кого не ожидал увидеть Матвей, так это Шамбера. Удивительно, что он сразу не признал его по голосу. Матвей тряхнул головой, словно отгоняя страшное видение, и вдруг стремглав бросился в дом.
А потом все собрались в горнице. Матвей постарался, осветил помещение. Все молчали, глядя на убитого Петрова. Странно, но маленькая его фигурка стала как будто больше: ноги вытянуты, руки по швам, как в строю. Никто так и не догадался закрыть ему глаза. Лицо его было спокойным, можно даже сказать, что оно имело удовлетворенное выражение.
Многие годы потом Люберова будет мучить одна и та же мысль: он «подставил» маленького агента, косвенно, конечно, но именно он виновник его смерти. Оно, конечно, такая работа, но все же…
— А теперь объясни, что ты здесь делаешь? — опять пристал с вопросами Матвей.
— А ты что здесь делаешь? — Родиону сейчас не хотелось ничего объяснять, его работа еще не была кончена.
— Я у себя дома, между прочим.
— Дом-то еще не куплен, а ты, насколько мне известно, в другом дому живешь. Может, ты ждешь кого-то?
— А вот это тебя совсем не касается, — с вызовом крикнул Матвей.
«Ах, друг мой, если бы ты знал, насколько это меня сейчас касается!»
Матвей ждал Николь, которая просила его помощи. Именно это было написано в письме, только писала его не мадам де ля Мот, а Шамбер. В последний момент тот решил подстраховаться. Николь в последнее время вообще вызывала серьезные подозрения у француза, видно, ее отношения с князем зашли очень далеко.
— Она не придет, — вдруг сказал насмешливо Шамбер. — У мадам Николь на этот вечер совсем другие планы.
Матвей опешил от подобной наглости.
— Развяжите его! — крикнул князь громоподобно и выхватил шпагу.
— Тихо!
Ротмистр схватил Матвея за плечи и с размаху посадил его на лавку.
— Ждите меня здесь! — приказал Люберов. — Из дома ни шагу. Если Шамбер будет болтать лишнее, заткните ему глотку кляпом. Я должен отлучиться. Надеюсь, что ненадолго. А может быть, и до утра. Стерегите Шамбера.
Уже в дверях он сказал на ухо Веберу:
— Матвея тоже стереги. Он не должен отлучаться из этого дома.
16
Карету остановил всадник, скакавший навстречу во весь опор. Удивительно, что он не напугал лошадей. Правда, кучер мадам де ля Мот никогда не гнал карету слишком шибко, тем более по ухабистой, плохо освещенной дороге.
Дверца отворилась. Николь увидела перед собой офицера в форме кирасирского полка. Узкое лицо его с аккуратными буклями было строгим, в нем не было и намека на приличествующее случаю галантное выражение.
«Что это — арест? — пронеслось в голове Николь. — Но почему он один?».
— Кто вы? — Она изо всех сил старалась сохранить спокойствие.
— Меня зовут Родион Люберов. Князь Козловский наверняка рассказывал вам обо мне.
— Он жив? — быстро спросила Николь.
— Жив.
Она перекрестилась широким православным крестом и обессиленно откинулась на подушки.
— Вы позволите? — Он уже готов был впрыгнуть в карету.
— Да, да, конечно.
Николь уже запретила себе чему-либо удивляться. Последнее время все шло шиворот-навыворот. Ей так и не удалось спровадить Матвея на пару дней из Петербурга. Отпуск его окончился, и возвращение в армию знаменовалось чередой крепких попоек в мужской компании. Но при этом она вырвала у него твердое обещание не отлучаться в четверг вечером из дому даже в кабак.
— Да в чем дело-то? — недоумевал Матвей.
— Я не могу объяснить тебе всего, но я знаю точно, что нам грозит опасность. Не знаю, какая именно, но я чувствую, чувствую, — лепетала в ответ Николь, придавая голосу милую беспомощность.
— Тогда я должен быть с тобой рядом!
— Ты и так рядом. Просто мы должны расстаться ненадолго. Главное, не выходи этой ночью из дому.
Поверил ли он, нет ли, разобрать было нельзя. Матвей только балагурил по своему обыкновению, но пообещал выполнить просьбу Николь. Его умилили эти строгие слова: «нам грозит опасность», а если точнее, умилило слово «нам». Он слышал в нем обещание каких-то новых, еще более близких отношений.
В четверг вечером неожиданно для себя Николь получила приглашение во дворец. Кто написал приглашение — неизвестно. Вместо подписи стояла какая-то закорючка. Не иначе, как госпожа Юшкова руку приложила. Про нее говорили, что она грамоте не обучена, но такую подпись и кошка может изобразить.
Николь одевалась с особой тщательностью. Вечер был прохладный, погода сулила дождь. Она накинула мантилью, голову прикрыла легким шарфом. Однако во дворце выяснилось, что ее там никто не ждет. Без пропуска попасть в святая святых невозможно. Николь знала неприметный боковой вход, его показала ей Юшкова: деревянное крыльцо без поручней, темные сени, а потом небольшая прихожая с малым караулом. Этим входом пользовалась не только прислуга, но и важные обитатели дворца, если им надо было уйти незамеченными.
В прошлый раз Николь прошла через эту прихожую беспрепятственно, но на этот раз гвардейцы встали грудью. Ей показалось, что один из них узнал ее, во всяком случае, Николь его точно помнила. Именно этому молодцу она и протянула приглашение, упомянув при этом статс-даму Юшкову. Ее слова не произвели никакого впечатления на караул, более того, на лицах гвардейцев появилось подозрительное, если не сказать угрожающее выражение. Они не любили, когда самозванки являлись во дворец и тем более проявляли при этом настойчивость.
Тут, на счастье, появился офицер. Разговор далее пошел по-французски. Он внимательно выслушал мадам де ля Мот, вежливо попросил подождать и с письмом в руках исчез за дверью.
Николь села на убогий стул и приготовилась ждать. Время тянулось медленно, но первые полчаса она не нервничала, мало ли какие дела сильных мира сего могут задерживать их в своих покоях.
Наконец явился офицер и с поклоном сообщил, что мадам де ля Мот велено подождать. Слово «велено» таило явную угрозу. Теперь она не могла просто так встать и уйти, гвардейцы не выпустили бы ее из дворца.
Николь успела до мелочей рассмотреть обшарпанную прихожую. Ее всегда поражало тесное соседство фантастической роскоши с откровенной бедностью. Из залов, украшенных венецианскими зеркалами, французскими гобеленами и персидскими коврами можно было сразу попасть в комнатенку со стоптанным войлоком на полу и колченогими лавками обочь стен. В этих комнатенках всегда плохо пахло, неприкрытые, в разводах перины казались сырыми.
Бог весть, сколько прошло времени — час, а может, два. Николь устала сидеть, от долгого сидения затекли ноги, она даже успела вздремнуть, опустив голову на грудь. Чей-то палец ткнул ее в плечо. Николь вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стояла госпожа Юшкова. Обычной благожелательности статс-дамы не было и в помине. Величественная и грозная, она не просто отчитывала нежданную гостью, она шипела, как рассерженная гусыня.
— Чем можно объяснить ваш странный визит, сударыня?
— Это ответ на письмо, — Николь присела в поклоне.
— Я не знаю, кто его писал. Никому во дворце и в голову не могло прийти выслать вам приглашение… в столь неподходящий час. Может быть, вы сами сочинили эту писульку?
— Помилуйте, сударыня… Анна Федоровна, да разве бы я посмела? Видно, кто-то решил сыграть со мной жестокую шутку. — Николь очень убедительно играла раскаяние, на глазах ее появились слезы, руки были сжаты на груди словно в предсмертной тоске.
Госпожа Юшкова смилостивилась, исчезла шипящая гусыня, в словах ее появились человеческие нотки.
— Их величество изволят лежать в постели, — прошептала она одними губами. — У них сухие колики. — И добавила на той же доверительной ноте: — Если сболтнешь об этом кому, голову сверну, живой с кашей съем. Явилась не запылилась! Экая прыткая. А теперь иди. Когда надо будет, тебя позовут.
У Николь хватило ума не переживать по поводу откровенного хамства. В конце концов, она сама выбрала эту работу, и потом другие, куда более важные переживания смущали душу. Кто мог подстроить ей подобную каверзу? Юшкова не удосужилась вернуть ей послание, и это было обидно. Николь казалось, что перечтя сейчас внимательно записку, она смогла бы по почерку или стилю угадать отправителя.
Заспанная горничная явилась разоблачать ее ко сну. Она только сняла драгоценности, как Николь отослала ее прочь. В голову само собой пришло имя. Шамбер, вот кто подстроил мнимый вызов во дворец! Огюст вряд ли знал, в отличие, скажем, от Нолькена, что во дворце сегодня не принимают, и решил, что Николь проведет ночь за картами в придворной компании. А это значит, что он уже не доверяет своей напарнице, значит, он решил подстраховаться и нашел способ вызвать Матвея на эту проклятую дуэль. И не надо самой с собой играть словами! Это будет не дуэль, а убийство.
Она велела опять закладывать карету. Был час ночи.
Родион сидел напротив Николь и осторожно рассматривал свою спутницу. Каретный фонарь скупо освещал большеглазое лицо ее. Худенькие плечи по-птичьи выпирали из мантильи, не красавица, но что-то в ней есть притягивающее, очень женственна и, безусловно, умна, а вздернутый подбородок, видимо, неотъемлемая часть облика — она всегда готова и к защите, и к нападению. Он потом так и рассказывал Матвею об этой поразившей его встрече: «Очень женственна и умна, и я еще подумал тогда, а не сталкиваются ли два этих качества в жестком противоречии?»
Но сейчас Николь не хотела ни нападать, ни защищаться, она терпеливо ждала, с вниманием вглядывалась в неясный пейзаж за окном, хоть там и смотреть было не на что: пыльный бурьян вдоль дороги и чугунная, примитивная решетка, огораживающая чьи-то владения. Молчание затягивалось, и Родион решил сразу перейти к главному:
— Дитмер убит. Его убил Шамбер.
— Этого не может быть!
— Все произошло на моих глазах.
— Но зачем? Всемилостивый боже, зачем?
— Это предстоит выяснить. Но уже не мне. Этим будут заниматься уже другие люди.
— Какие… люди?
Лоб ее наморщился в мучительном раздумье, глаза растерянно метнулись вбок, но она тут же овладела собой. Родион внутренне усмехнулся. Спросит или не спросит про Шамбера? Не спросила…
— Прикажите кучеру развернуть карету, — сказал Родион негромко.
— Но я хочу видеть Матвея.
— Вам туда сейчас нельзя.
— И куда мы поедем?
Не дождавшись ответа, Николь отворила дверцу кареты и звучно отдала приказание кучеру. Сознайся, Родион, с этой леди приятно иметь дело. Она не капризничала, не задавала лишних вопросов, не закатывала глаза в притворном ужасе. Прежде чем повернуть назад, кучер доехал до небольшой развилки, карета тяжко переваливалась с боку на бок, минуя рытвины. Лошадь Родиона, словно привязанная, покорно следовала за каретой.
Они молчали до тех пор, пока не выехали на укатанную Невскую першпективу. Здесь лошади ходко побежали вперед.
— Так куда мы все-таки едем?
— На пристань. Там вас ждет катер. На нем вы доплывете до Кронштадта, а оттуда в Стокгольм. Вас устраивает такой вариант?
— Нет, не устраивает. Я остаюсь в России. Я так решила.
— Вы помогали Шамберу в его делах?
— Нет.
— Подумайте, прежде чем ответить. Ведь вас на допросах не пощадят.
— Моя помощь не имеет к политике никакого отношения. Шамбера интересовали деньги, которые он вместе с Сюрвилем вез из Парижа.
— Ах, вот оно что? Шамбер все никак не может успокоиться. У Матвея нет этих денег. Они давно найдены и отправлены по назначению. Но Бирон очень болезненно реагирует на эту тему. Боюсь, он захочет допрашивать вас лично.
— Но я ни в чем не виновата!
На мосту через речку Мью их остановил ночной патруль. Родион показал документы, их тут же пропустили. Карета протарахтела по деревянному настилу. Николь все так же избегала встречаться взглядом с Родионом и неотрывно смотрела в окно. Только по рукам ее было видно, что она нервничает. Теперь они не лежали в подоле ладошками вниз, а беспокойно теребили бахрому крохотной, подвешенной на цепочке к поясу, сумки.
— Вы должны уехать из России хотя бы затем, чтобы не подставлять под удар Матвея. У нас умеют допрашивать, а кое-кто считает, что Шамбер его завербовал.
— Какой вздор! — Она вдруг фыркнула, как обиженная кошка.
— Разумеется, вздор, но для следствия это не аргумент.
— Я люблю его.
— Охотно верю. И поверьте, сочувствую вам. Но любовь вещь опасная. Кто сосчитает, сколько на свете голов полетело именно из-за любви! Давайте остынем на время. Жизнь еще не кончена, но сейчас выпала такая минута, когда необходимо сделать выбор.
Николь опять замолчала надолго, а потом спросила спокойным, бесцветным тоном:
— Я могу заехать домой?
— Нет.
— Но там у меня деньги, документы, одежда, драгоценности, в конце концов.
— Ваши документы вам сейчас не понадобятся. Вы поплывете под чужим именем. Ваш багаж я перешлю со следующей оказией. Вас известят, где его получить.
«Спросит или не спросит про Матвея? Не спросила… Догадлива была мадам де ля Мот, в достоинстве ей тоже не откажешь».
Привязанный катер танцевал на утренней волне. Николь вышла из кареты, высоко подобрала юбку, готовая прыгнуть на борт. Матросы тянули руки, готовые ей помочь. Казалось, она на миг застыла в прыжке, когда оглянулась вдруг и крикнула потерянно:
— Но я его увижу?
— Не знаю, — честно ответил Родион.
— Сделайте так, чтобы мы хотя бы попрощались. Поверьте, это несправедливо. Матвей этого не заслужил.
Николь опустилась на сиденье и закрыла лицо руками. Офицер отдал честь. Матросы дружно подняли весла. Все, поплыли…
И последняя глава, короткая
Так что там у нас осталось? Трудное, очень трудное объяснение Люберова с князем Козловским. С набережной Родион явился в усадьбу «Клены» с полицейской командой. Увели Шамбера, унесли останки Петрова. Труп бедного сторожа обнаружили только через два дня, и то случайно.
А пока участники ночных событий сдвинули кубки и выпили за успех. Матвей, посвященный ротмистром Пушковым в суть дела, пил со всеми наравне и вопросов больше не задавал, только мрачен был против обыкновения. Потом Пушкову и Веберу доставили лошадей, и они отбыли по домам. Резвый тоже вернулся к хозяину.
Не будем подробно пересказывать разговор Матвея и Родиона. Он шел относительно мирно до тех пор, пока не было произнесено имя мадам де ля Мот. Ну а дальше, что называется, дым коромыслом!
— Да пойми ты, я не мог позвать тебя участвовать в ночной операции, потому что Петров, ныне покойный, подозревал тебя в связи с Шамбером!
— Твой агент мог подозревать, что я людей на дорогах граблю. Это его право. Но ты-то!
Здесь Матвей захохотал, и смех этот был какой-то ненатуральный, можно сказать, сатанинский. Он хохотал, а глаза оставались злыми, настороженными.
— Ты можешь сколько угодно ржать. Но Петров накатал отчеты Бирону, и мне стоило большого труда уговорить агента не посылать их до времени по назначению.
Ответом был все тот же смех. Потом Матвей запрокинул голову и влил в глотку полбутылки вина, а может и больше, чем полбутылки, кто там считал, сколько осталось в темном сосуде живительной влаги.
— Я до сих пор не уверен, что он их не выслал. Правда, агент обещал не упоминать в этих служебных виршах твоего имени.
— А имени Николь? То есть мадам де ля Мот?
— А вот этого обещания он мне не давал.
— Так что же мы здесь сидим? — закричал Матвей.
— А нам торопиться некуда. Тихо, тихо… Ты руками-то не маши. Сегодня утром из Кронштадта отплывает датский галиот. Он идет с грузом пеньки и дегтя. Бирон втайне от всех торгует пенькой. Ты не знал?
Родион ожидал, что Матвей рассмеется ехидно, так не вязался образ всесильного фаворита со столь низменным занятием, но князь смотрел на друга насупленно и что-то соображал в уме.
— Мы уплывем на этом галиоте? — сказал он наконец.
— Нет, мой милый. Это мадам де ля Мот уплывет в Стокгольм под именем камеристки госпожи Адеркас. Сама генеральша покидает Россию по суше, а камеристка — морем. Николь уплывает, а ты остаешься.
— Ну, это мы еще посмотрим! — воскликнул Матвей и бросился из дома. Родион нагнал его, когда тот уже выводил из конюшни лошадь. Ни слова не говоря, он тоже вскочил на Резвого.
Это, я вам скажу, была скачка! «Только бы успеть!» — молил Бога Матвей. «Только бы опоздать!» — заклинал судьбу Родион.
А ты попробуй, доскачи в столь короткий срок до Кронштадта, доплыви до острова Котлин, который находится в двадцати пяти верстах от устья Невы и в сорока шести от самого Петербурга. От Ораниенбаума или, скажем, мыса Лисий Нос до Кронштадта рукой подать, поэтому наши герои, не сговариваясь, решили большую часть пути покрыть сушей. Из боязни загнать лошадей они отдыхали в пути, и сами от возбуждения дышали как взмыленные кони, разве что пена не летела с губ.
— Как ты мог? — твердил Матвей, всхлипывая, как обиженный ребенок.
— Ты бы лучше мне спасибо сказал, — запальчиво отвечал Родион, — что я спас твою мадам. А тебе бежать за границу я не позволю, не надейся. Найдутся умники, которые обзовут тебя дезертиром, придумают, что ты потому деру дал, что сам в шпионском предприятии замешан. Да что ты понимаешь?
И опять они гнали лошадей, и опять переводили дух под кроной березы или сосны, а Матвей повторял с настойчивостью сумасшедшего: «Как ты мог?» Родион в ответ уже не оправдывался, молчал.
— Светает, — сказал Родион.
— Черт подери, действительно светает, — согласился Матвей.
И опять они гнали лошадей. А потом старый лодочник повез их на остров Котлин. Когда они отчаливали от берега, солнце уже поднялось над горизонтом.
Скажем сразу, они опоздали. Капитан галиота был человеком серьезным, слов на ветер зря не бросал. Прошли таможню, а дальше лови попутный ветер и вперед! Наши герои опоздали с точки зрения здравого смысла, но по законам сюжета они приплыли как раз вовремя. Таможня задержала галиот на час, и Матвей, отирая ладонью мокрое лицо, успел различить в утренней дымке отплывающий корабль и женскую фигуру на палубе. Она была в алом плаще, шарф развевался на ветру, в лучах зари он казался розовым. В эту минуту князь Козловский со всей очевидностью понял, что именно свою возлюбленную он видел под Данцигом, когда туман на минуту отступил и оголил палубу вражеского корабля. Конечно, это была Николь, и странно, что она не сказала ему об этом.
— Ты что, плачешь, что ли? — спросил потрясенный Родион.
— Нет, это просто брызги.
Эпилог
В начале разделаемся с делами политическими. Намерение Шамбера развязать войну не удалось, однако он не был вовсе так бездарен, как кажется на первый взгляд. Через пять лет все повторилось, но события укладывались уже совсем в другую фабулу. Этот политический скандал вошел в историю как убийство Синклера.
Россия тогда активно воевала с Турцией, фельдмаршал Миних одерживал славные победы. И как раз в это время Швеция собралась наконец вернуть туркам старый долг Карла XII. Долг можно отдавать деньгами, а можно оружием. Стамбул согласился на второе. Вначале шведы снарядили корабль и на нем послали десять тысяч мушкетов, при этом обещали через год выслать еще двадцать тысяч единиц того же оружия.
Посредником в переговорах с турками был майор Синклер. Опытный шведский агент со стажем, он уже успел попортить много крови России. Косвенно он был замешан и в польских делах, особенно болезненных для Петербурга. Недолго думая, Миних отдал тайный приказ оного шпиона «анвелировать». Вот несколько скорректированные выдержки из приказа: «… искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом его видеть, а потом наблюдать и, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдете, то стараться его умертвить или в воду утопить, а письма прежде без остатка отобрать».
Миних провел операцию в строжайшей тайне. Надо отметить особо, что все это время фельдмаршал старался во всем угодить регенту, не упуская случая выказать ему свое доверие и привязанность. Бирон вел себя с Минихом очень корректно, часто звал к себе в дом обедать, где они подолгу дружески беседовали.
Вечер 7 ноября был очень похож на предыдущие. За разговором засиделись дольше обычного. Бирон казался рассеянным, а потом вдруг ни с того ни с сего спросил фельдмаршала, не делал ли он каких-либо важных предприятий ночью? Миних взволновался было, но сдержал себя и незаметно ушел от ответа.
Они расстались в одиннадцать часов вечера. Спустя час Миних вызвал своего адъютанта подполковника Манштейна. Вместе они поехали во дворец. Там, как было условленно заранее, Миних представил Манштейна Анне Леопольдовне, затем были созваны все офицеры, находившиеся этой ночью в карауле. Принцесса кратко рассказала собравшимся, какие неприятности делал регент младенцу императору, ей самой и ее мужу, и затем объявила, что Бирона необходимо арестовать и дело это поручается фельдмаршалу Миниху.
Бирон жил в летнем дворце, имея при себе триста человек охраны. В отряде Миниха было восемьдесят человек. Караул Бирона состоял из преображенцев. Их не надо было долго уговаривать. Как только Миних сообщил им, что пришел сюда от имени принцессы Анны, офицеров беспрепятственно пропустили во дворец.
Миних приказал Манштейну возглавить отряд из двадцати человек, арестовать Бирона, а в случае сопротивления убить его. В своих «Записках о России» Манштейн подробно описывает, как он шел на цыпочках по ночному дворцу. Отряд, остерегаясь произвести малейший шум, следовал поодаль. Подполковник не знал, где спальня регента. Он мог бы спросить у слуг, дежуривших в сенях, но боялся, что они перепугаются и закричат.
Спальня, наконец, сыскалась, Бирон безмятежно спал рядом с супругой. Когда его брали, регент отчаянно сопротивлялся и кричал. Гвардейцам пришлось оглушить его прикладом, повалить на пол и засунуть в рот кляп. Так его и снесли в карету. Там чья-то добрая рука закрыла полуголого Бирона солдатской шинелью.
Несчастная Бенгина выбежала за мужем в одной рубашке и стала метаться по двору. Один из гвардейцев подхватил ее на руки и спросил Манштейна:
— А с этой что делать?
— Отнесите обратно в покои.
Гвардеец подумал, посмотрел на герцогиню и, решив, что она не стоит его забот, бросил несчастную женщину в снег и ушел.
На следующий день Бирон был препровожден в Шлиссельбургскую крепость. Комиссия по его делу заседала пять месяцев. В вину ему ставили отсутствие религиозности, обманом захваченное регентство, желание утвердить трон за своим потомством и прочее. Приговорили к четвертованию, но Анна Леопольдовна смягчила приговор.
А далее — двадцать с лишним лет ссылки с конфискацией имущества. Бирон был лишен всех чинов, имений и сослан с семейством в Пелым Тобольской губернии. Миних и тут порадел о содержании бывшего «друга», разработал план дома, в котором должно содержать опального Бирона: «четыре малых жилья» (комнаты), высокий забор… Правда, дом этот вскоре сгорел.
В Пелыме Бироны оставалось недолго. Придя к власти, Елизавета облегчила участь ссыльных и перевела все семейство на жительство в Ярославль. Освободил их уже Петр III, явивший свою милость почти ко всем, пострадавшим за два предыдущих царствования. По политическим соображениям все годы ссылки за Бироном сохранялся титул герцога Курляндского. При Екатерине II Бирон переехал в Курляндию и стал фактическим герцогом, до самой смерти верно служа царице и России. Умер он в 1772 году в возрасте восьмидесяти двух лет.
У Бирона было трое детей — два сына и дочь. Старшего, Петра, Бирон сватал в свое время за Анну Леопольдовну — не получилось. На Елизавету Петровну Бирон тоже положил глаз, мечтая видеть ее своей невесткой.
Очень хотелось Эрнесту Иоганну вплотную приблизиться к русскому трону. Может, он и имел для этого основания? Во всяком случае, существовала устойчивая сплетня, что матерью одного из сыновей Бирона была сама Анна Иоанновна. Особенно любила императрица младшенького — Карла.
Оба сына Бирона прожили долгую жизнь, служили России. Дочь Ядвига заслуживает отдельных слов, судьба ее интересна и поучительна. Ядвига была горбата. Красивое лицо, великолепные волосы, и вдруг такой изъян. Может, и не горбата она была, а сильно сутула или кривобока? Иные мемуаристы так и пишут.
Жизнь ссыльных в Ярославле была тяжелой. Все внимание родителей было отдано сыновьям, а уродливая дочь была позором семьи.
Принцесса бежала из родительского дома и явилась к жене ярославского воеводы Пушкина с просьбой защитить ее.
При этом Ядвига высказала горячее желание принять православие. Госпожа Пушкина написала письмо на высочайшее имя.
Просьба принцессы растрогала сердце религиозной Елизаветы. Она сама стала крестной матерью беглянки. Ядвига Бирон превратилась в Екатерину Ивановну и обер-гофмейстерину а императрицы, то есть ей был поручен присмотр за фрейлинами. Служба эта была и почетной и денежной.
Еще одна подробность. Кривобокая обер-гофмейстерина приглянулась великому князю Петру (будущему императору). Екатерина негодовала: «Мой супруг любит только уродливых женщин. Как это унизительно — иметь такую соперницу!»
Приняв православную веру, принцесса Ядвига очень облегчила участь родителей, а через пять лет сделала весьма выгодную партию, выйдя замуж за князя Черкасского.
Однако мы зашли далеко вперед.
После ареста Бирона регентшей при младенце-императоре стала сама Анна Леопольдовна. А далее все отразилось как в кривом зеркале. В Петербург немедленно прибыл красавец Линар. Время несколько поубавило в нем красоты, но тщеславие и самовлюбленность остались такими же. Насмотревшись на жизнь своей царственной тетки, регентша решила строить свою жизнь по ее образцу. Линар попросил руки Юлии Мегден и получил согласие. Петербург уже видел в Линаре нового Бирона. Супруг Анны Леопольдовны вообще не учитывался. При дворце сплетничали, что Юлия Мегден запретила принцу Антону входить в покои жены.
А потом был очередной переворот…
В 1741 году к власти пришла Елизавета Петровна. Вот и Миниху, наконец, выпало пострадать. Его судили и сослали в тот же Пелым! Существует легенда, что бывший регент и экс-фельдмаршал встретились где-то на необъятных просторах России, молча поклонились друг другу и разъехались в разные стороны, первый на запад, второй на восток.
Миних прожил в Пелыме двадцать лет. Но это были годы неустанной работы. Он сочинял инженерные проекты, присовокуплял к ним просьбы о помиловании и отсылал в Петербург. Посылки эти стали столь часты, что скоро двор запретил ему писать в столицу. Но укротить Миниха, погасить в нем жажду деятельности было так же невозможно, как остановить рукой бурный поток.
В ссылке он стал очень религиозен, все время читал Священное Писание, молился, а когда приставленный к нему пастор умер, стал сам отправлять богослужение.
Петр III вернул его из ссылки, но к настоящей работе Миних приступил только при Екатерине. В семьдесят восемь лет он был назначен начальником портов в Рогервике, Ревеле, Нарве и Кронштадте, а также Ладожского канала, любимого его детища. Главным его занятием тогда было строительство гавани в Рогервике. Судя по документам, Екатерина к нему благоволила. Умер Миних в возрасте восьмидесяти трех лет и похоронен в своем имении под Дерптом.
Ну а что же наши молодые герои. Во время регентства Бирона Родион Люберов тихо отошел от дел, а потом и вовсе, пользуясь наработанными связями, ушел в отставку. Однако это не защитило его от немилости Елизаветы. Спасли Родиона родители. Бумага об их возвращении из ссылки была подписана Бироном, но вернулись они уже при новой императрице в общем потоке ссыльных.
Тайная канцелярия расселяла людей по ту сторону Уральских гор по своей страшной и прихотливой системе. Иногда людей высылали под чужим именем, и следы их совершенно терялись. Были случаи, когда документы и по факту ареста, и сами опросные листы сознательно уничтожались, и человек совершенно терялся в снегах Сибири. Возвращение дворянина и бывшего предпринимателя Андрея Люберова с супругой было несколько облегчено тем, что начальство знало, где их искать. Но одно дело знать, а другое обеспечить приезд — и долго, и дорого, и муторно.
По возвращении Андрею Корниловичу вернули и деревни и дом на Васильевском, который ранее занимал Миних. Овчарный завод, разумеется, остался за новым хозяином, но отец Люберов успешно организовал новое производство. Словом, семья не бедствовала.
Нельзя сказать, что Родион ненавидел Бирона. Когда с человеком общаешься достаточно близко, то как бы он ни был плох в глазах общественности, все равно находишь в его характере какие-то близкие тебе черты. Да, Бирон был коварен, жаден, властолюбив, он был груб и высокомерен, но он любил лошадей. И еще, в семье Люберовых умели помнить добрые дела, даже если их делал неприятный тебе человек.
Как только семейство Биронов перевели в Ярославль, Родион поехал навестить бывшего фаворита. Он был принят как друг — и за стол вместе с собой посадили, и накормили до отвала. Бирон со слезой в голосе вспоминал о недавней своей власти. И удивительное дело, в воспоминаниях фаворита Родион был не пятой спицей в колеснице, не маленьким человеком, знающим толк в лошадях, а соратником, вместе с которым они вершили великие дела на пользу России. А еще дураком, честным дураком.
Теперь о Лизоньке и Ксаверии. Кто бы знал, сколько в сурмиловском дому было пролито слез слабой половиной рода человеческого, сколько громоподобной ругани изрыгали уста представителей сильного пола! Карп Ильич, казалось, просто с ума сошел. Ксаверий держал себя с большим достоинством, тихо жил в сторожке и аккуратно посещал оранжерею, обихаживая нежные померанцы и виноградные лозы.
Разъяв молодых, Сурмилов категорически запретил им встречаться. Но отцовское сердце не камень. Стоило ему только слегка ослабить вожжи, как Лизонька тут же упорхнула к любимому. Павла с плачем повлеклась за своей подопечной, но Лиза с бранью закрыла перед ее носом дверь в сторожку.
По зрелом размышлении Сурмилов все-таки склонился к браку. Жених из хорошего рода, Лизонька станет княгиней, в производстве благородных вин поляки тоже кое-что понимают, а деньги он сам заработает. Последнее было, пожалуй, единственным, что он умел делать хорошо. Но вот вопрос — как обвенчать католика с православной? Много, ах, много золота раздал Сурмилов на взятки, и церкви отвалил немерено.
И тут случилась вещь неслыханная. Церковь выдала свой вердикт, вспомнив при этом, как в государственных видах русские цари отдавали своих дщерей на чужбину. Взять хотя бы Иоанна Великого III, отдавшего в жены великому князю Литовскому и Русскому Александру свою старшую дочь. Тогда нравы в отношении церквей римской и греческой были куда как строги, а сейчас восемнадцатый век, надобно идти в ногу со временем.
Конечно, если бы в Польше стихли политические волнения, дело бы приняло другой оборот. Но Европа никак не могла успокоиться, не хотела примириться, что Лещинский не стал королем. Иные западные политики всерьез настаивали на перевыборах — пусть, мол, Станислав Лещинский и Август Саксонский откажутся от притязаний на Польшу, а поляки кого-нибудь сами выберут себе на трон. Наивные рассуждения!
Старый князь Гондлевский при сообщении о свадьбе сына пришел в бешенство, но старая княгиня отписала Ксаверию, что отец бунтуется только для виду.
«И ты, мой обожаемый сын, должен понять отца. Каково ему, природному пясту, входить в родство с безродными москалями?»
Но слова эти были написаны как бы между строк, куда ярче и выпуклее просматривалась надежда, что родовой замок Гондлевских будет не только выкуплен из залога, но и отремонтирован.
А что Матвей Козловский? Неужели его любовь к прекрасной Николь канула в Лету? Он не участвовал в турецкой кампании, служба его была мирной. И все эти годы Матвей мечтал о Париже. У тетушки Варвары Петровны, слава богу, есть связи при дворе. Если похлопотать, то можно определить Мотеньку к дипломатической службе. Тем более что он с этого начинал.
При Петре в моде было все голландское, при Анне Иоанновне немецкое, а при Елизавете французское. И если наши герои останутся верны друг другу, то встреча их может состояться. Но это только в том случае, если Матвей в очередной раз не воспылает любовью, мнимой или искренней, к прекрасной юной барышне, если деятельная Николь не умчится на скорых крыльях по пути очередной авантюры. Так что нечего пенять на коварную Фортуну. Мудрец сказал, что судьба человека — это его характер.
Относительно усадьбы «Клены» можно точно сказать, что Матвей ее так и не купил. Сбегающий к реке сад, дом с ангелом на шпице, мельница с обросшим мхом колесом рождали в душе его смешанные воспоминания. Здесь он был счастлив, как никогда в жизни, но здесь же под кроной кленов он потерпел крах. Шамберу, хоть тот и проиграл свою игру, удалось отомстить князю Козловскому за все.
Усадьба на Фонтанной речке долго стояла бесхозной. Старому купцу никак не удавалось продать кому-либо свои владения. Меж тем место это, словно опенками на гнилом пне, обросло легендами. Толковали о многих убийствах, о загубленной девичьей душе. Но самым живучим был миф о призраке в немецком платье, который, хромая, шляется по ночам и ищет какой-то клад. Нашлись простодушные, которые поверили вымыселу, явились в усадьбу с лопатами, перекопали весь сад, загубили яблони и клены. После смерти владельца усадьба перешла в казну, потом в ней, кажется, был сиротский дом. Когда он полностью обветшал, усадьбу подарили за заслуги перед государством дворянину средней руки, и он возвел здесь новые хоромы.
Читать бесплатно другие книги:
