А-Элита Зайцев Михаил
Стрельников прыгнул. Правым плечом во время длинного прыжка нечаянно задел Кукушкина, в последний момент правой рукой успел подхватить обмякшего Лосева, поддержать, левым кулаком погрозил разевающему золотозубый рот писателю.
– Посмей вякнуть, Кукушкин! Остатками зубов подавишься!.. Андрей, обопрись на меня. Смелее! Давай рюкзаки помогу снять.
– Я сам, – Лосев тряхнул головой, быстро и глубоко вздохнул, медленно выдохнул. – Спасибо, я сам. Уже отпустило...
Как и тогда, в «Дюнах», вслед за недомоганием (отметим в скобках – гораздо более неприятным, чуть-чуть не до потери сознания) организм напрягся, легкий озноб сменили мелкие судороги в мышцах, исчез туман в голове, прояснилось в глазах.
Лосев отпустил дерево, отстранился от Стрельникова, спешно скинул горбы рюкзаков, слегка дрожащими пальцами сдернул с плеча ремешок зачехленного ружья.
– Кукушкин! Халява закончилась – потащишь рюкзаки. Свой и Лосева. И молча!.. Андрюша, что ты делаешь? Зачем тебе оружие, Андрей? Мы ищем захоронение. Грей мертвый, опомнись, Андрюша!
– Да, я помню. Я чувствую, что он мертвый, – ответил Лосев скороговоркой, срывая чехол с двустволки. – Но мне проще с оружием. С ружьем мне спокойнее. – Чехол упал к ногам Лосева. – Сейчас, секунду... – Андрей взвел курки. – За мной!
С ружьем наперевес, опустив стволы к земле, словно вовсе не оружие в руках, а миноискатель, Лосев побежал трусцой к просвету в березовом однообразии метрах в ста примерно, впереди, чуть справа.
Стрельников трусил рядом, мельтешил ногами и все время крутил головой – то на Лосева взглянет с тревогой, то вперед с прищуром, то с неохотой оглянется на Кукушкина.
Низкорослый, субтильный Кукушкин более всего напоминал в сии судьбоносные минуты даже не подростка – ребенка, который вынужденно присмирел, едва у взрослых появились серьезные, не детского ума, проблемы.
Кукушкин бежал стометровку, сжимая кулачками лямки рюкзаков. Пузатые рюкзаки волочились за ним по земле, Аркадий Ильич, точно пони, ненароком назначенный на должность ломовой лошади, смешно фыркал, заваливался вперед хилой грудью и жадно глотал воздух.
А просвет все ближе и ближе, и вот уже за колоннадой берез отчетливо просматривается поляна.
Метров эдак полста в диаметре поляна. Почти идеально круглая и совершенно ровная. Ветер колышет жидкие, выжженные солнцем травы, а в центре лежит громадный плоский камень, похожий на постамент. Пара-тройка медных всадников, правда, впритирку, вполне поместились бы на покатой глыбине. Но низковат постамент для городских площадей, ему бы лечь у братской могилы, на мемориальном кладбище, вот где ему самое место – даже ребенок смог бы дотянуться до отполированной временем серой плиты и возложить на каменную покатость гвоздики.
В непосредственной близости от открытого пространства поляны березы не только поредели, но и помельчали. Из земли вылезли алчные щупальца корней, тощие стволики изогнулись причудливо. Грунт стал жестче, то и дело под ногами стали попадаться лысины булыжников. Бежать трусцой неудобно, того и гляди споткнешься или ногу собьешь. Андрей сменил бег на широкий шаг.
– Лосев, ты не ошибся? Почва каменистая, где здесь чего зароешь.
– Нет, товарищ полковник, не ошибся. – Вышли на поляну, остановились. Лосев повернулся в профиль к полковнику, указал железом стволов на сухую березку слева на границе жухлых трав и чахлого леса. – Под этим деревом.
Нечаянно задев Андрея локтем, Стрельников потрусил к указанной березке, с каждым мелким шажком приседая все ниже и ниже. Опустился на колени подле засохшего дерева, сбросил с плеч ружья, скинул рюкзак, припал к земле.
– Лосев – ты гений! – С аккуратностью профессионального сапера полковник сгреб к корням желтые листочки, веточки, палочки, прочий лесной сор, зачерпнул горсть мягкой, податливой земли.
– Гений болезненных ощущений, – нашел силы для шутки Лосев. Сил для улыбки уже не хватило.
Андрей небрежно бросил ружье, разрешил коленям согнуться, сел. Разрешил пояснице расслабиться, лег.
Шумно приближался к финишу отстающий Кукушкин, еле слышно возился у сухой березы деловито сосредоточенный Стрельников, а Лосев лежал на спине и глядел в небо.
«Наверное, разные типы антиподов вызывают у меня разные реакции», – думал Андрей, вглядываясь в бесконечную синеву. Его сегодняшние ощущения были отчасти сродни прежним, однако другими. Приступ дурноты тяжелее, чем в «Дюнах». Приступ активности ярче, чем в засаде с Панасюком. И в данную конкретную минуту происходит нечто новое, незнакомое. Как будто весь адреналин разом вытек из вен. Как будто сердце вот-вот остановится, как будто... Нет, не может быть... Померещилось, будто из заболоченных высей за антипатом наблюдают... Нет, страшно не было, но... как-то тяжело, что ли... Нужных слов, чтобы описать это новое состояние, Андрей так и не подобрал.
Дотащился наконец до поляны и аутсайдер Кукушкин. На самом финише, у последнего ряда деревьев, отпустил лямки рюкзака, по инерции шагнул еще раз, другой, третий, наступил на брошенное Лосевым ружье и пал наземь.
– Сатрап малолетний, – Кукушкин вздохнул с надрывом, – будь человеком... – выдохнул со стоном, – пристрели меня... – вздохнул и всхлипнул. – Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?.. Экхе-кхе-е... – и писатель закашлялся, мелко содрогаясь всеми членами, – кхэ-хэ-э... Тебе за милосердие очередное звание в кх-е-кхе... в Кэ-Гэ-Бэ дадут-тхе-хе-е...
Андрей повернул тяжелую голову, посмотрел на Кукушкина. Писатель лежал боком на ружье, раскинув ноги, вытянув руки.
– Курки взведены, осторожнее, – произнес, едва ворочая языком, Лосев, напряг мышцы шеи, повернул голову в другую сторону, посмотрел на Стрельникова.
Коленопреклоненный полковник работал быстро и сноровисто – копнет, зачерпнет ладонями горсть коричневой сыпучей земли, развернет плечи, выбросит пригоршню грунта, затем опять поворачивается к раскопу и снова черпает ладонями землю. Не человек, а живой мини-экскаватор.
Андрей закрыл глаза. Он знал, чувствовал – над мертвой тварью грунта совсем мало. Через минуту, самое долгое, пальцы Стрельникова прикоснулись к трупу.
– Экхе-е... кхэ... Загибаюсь я, отдаю концы, даю дуба... Как раз и могилка освободится... Кхе-е, хе, е... Елы-палы! Полковник-то наш – некрофил, оказывается... Кхе-е... Е-мое, этакую мерзость к грудям прижимает – тхе-е... тхе, е...
Андрей нехотя разлепил веки. Жутковатая картинка перед глазами: полковник вытаскивает из разрытой могилы существо ростом с ребенка, костлявое, безобразное. Непропорционально большая, безволосая голова трупа на плече у Стрельникова, ротовая щель существа забита землей, зеленоватая плесень вокруг дырок носовых отверстий, под выпуклыми надбровными дугами то ли сморщилась серая кожа, то ли присохла глина. Стрельников бережно поднимает легкий трупик, с серебристых складок комбинезона уродца, словно с погребального савана, посыпались струйками коричневые земляные катышки.
Андрей закрыл глаза. Шевельнулся, пытаясь отвернуться. Мышцы шеи отказались подчиняться. Ну и черт с ними. Вместо эмоций – апатия, вместо мускулов и сухожилий – мокрая вата, из ощущений – лишь тошнота. Она подступает к горлу, копится кислым во рту, копится... судорога, и Лосева вырвало.
– Кхэ-кхэ... командир! Твой младшенький блюет, слышишь? Уноси эту сдохшую дрянь подальше, слышь, командир?!. И не смей говорить, чтобы я заткнулся! Пусть парень в перспективе и отпетая кэгэбэшная гнида, но все же он человек... кхэ... кхэ... Больно смотреть на Андрюху, слышь?.. Ау! Командир! Башку-то поверни, снизойди до страданий младшего по званию... Э! Я просил повернуть калган, а ты куда смотришь? Чего в небо-то уставился? Чего ты в небе уви... Андрюха!!! Диск! Диск в небе!!! Диск летит!..
Кукушкин пихнул оцепеневшего Андрея под ребра, и, матерясь, кашляя, задыхаясь, писатель встал кое-как, враскоряку, на четвереньки, засопел, вытянул из-под себя ружье.
А Лосев только и сумел, что приподнять веки да закатить глаза. Нет, страха не было. Но уже не казалось, будто чужой взгляд сверху мерещится, Андрей ощущал чуждое, чуждое природе человеческой пристальное внимание каждой клеточкой. И, словно первые осенние снежинки, таяли остатки сил. Прежняя тяжесть превратилась в давление. Ватное тело расплющило, как будто прессом, лопнули нервы, и сонная апатия растеклась по естеству, завладела им безраздельно. Однако глаза продолжали смотреть.
Глазные яблоки закатились, Андрей увидел темное пятнышко в синеве воздушного океана. Пятнышко плавно приближалось, приобретало четкость очертаний, неопределенно темный окрас дробился на оттенки.
Краешек глаза заметил, как разъехались локти писателя, смяли жесткую траву. Не удержался на четвереньках Кукушкин, не смог поднять ружья, и его придавило к земле невидимым прессом.
Глазные яблоки переориентировали зрачки, Андрей посмотрел на Стрельникова. Полковник стоит нормально, во весь рост. Справа от командира засохшая береза, сзади него вскрытая могила, выпачканные в земле руки держат на весу мертвую тварь, прижимают к груди, словно больного ребенка. Полковник спокойно следит за посадкой диска.
Сохранившие подвижность глазные яблоки позволили и Лосеву наблюдать посадку дискообразного летательного аппарата.
Диск завис над камнем-постаментом в центре поляны, выпустил четыре телескопических отростка шасси, они коснулись покатого каменного постамента, разъехались в стороны, самортизировали, принимая на себя тяжесть диска. Острые концы шасси влипли в камень, как будто в пластилин. Диск мелко завибрировал, посередине округлого днища открылся люк. Из люка упало на камень нечто легкое и ажурное, смотанное в рулон. Покатилось, разматываясь, по пологому постаменту, скатилось на траву и застыло монолитом. И сразу же стало понятно, что это трап с удобными ступеньками, с тонкими опорами для низких полупрозрачных перил. Диск перестал вибрировать. Темная с оттенками обшивка побледнела. И диск, и опоры-шасси, и трап приобрели цвет каменной глыбы в центре поляны.
Глаза моргнули. Закрылись – Лосев видит причудливый каменный памятник, открылись, сместили положение зрачков, и Андрей наблюдает за полковником.
Стрельников по-прежнему спокоен, но заметно, что он прикладывает некоторые усилия, дабы не обращать внимания на парализованных Лосева и Кукушкина.
Ухо уловило шорох возле диска-хамелеона. Глаза среагировали рефлекторно, и Андрей узрел греев.
Два совершенно одинаковых на человеческий взгляд существа спускались по ступенькам узкого, приспособленного для них трапа. В диске никого не осталось – это Андрей почувствовал, определил своим уникальным чутьем элитарного антипата высшего класса «А».
Точные копии покойника на руках у Стрельникова передвигались без всякого изящества. Координация их движений схожа с детской: отсутствует уверенная плавность, а согласованность в работе конечностей оставляет желать лучшего. Видно, что существа чрезвычайно слабы физически, а их серые кожные покровы ассоциируются исключительно с болезнью. Зато серебристые комбинезоны тварей впечатляют. То есть уже не серебристые, комбинезоны меняют цвет, мимикрируют на манер того, как это сделал диск.
Шорох сухих листьев, такой же слабый, как шорох комбинезонов спускающихся по ступенькам греев, но глаза инстинктивно реагируют, косят и видят идущего навстречу серокожим уродам Павла Стрельникова с мертвым уродом на руках.
Глаза следят за полковником. Мозг зачем-то рассчитал, что Стрельников и уроды встретятся как раз у подножия трапа.
Глаза устали, начали слезиться. Закрылись веки. Слеза скатилась по онемевшей щеке антипата Лосева.
И вдруг...
Вдруг все кончилось! Все прошло!! Все!!! Исчезло давление!! Прошло оцепенение в мышцах! Совсем было притихшее сердце забилось часто, но ровно!! И холодок сонной апатии исчез во вспыхнувшем пожаре эмоций!!! Кончился паралич!! Вернулись силы! И громыхнуло над головой, прямо над ухом! Оглушенный выстрелом Андрей инстинктивно вздрогнул, сжался комочком, втянул голову в плечи, моргнул...
Над Лосевым стоял, широко расставив ноги, Аркадий Ильич Кукушкин. Приклад двустволки – возле щеки писателя, палец спускает второй курок.
Грохнуло второй раз, и второй убитый грей покатился по крутым ступенькам трапа вслед за убитым первым.
Кукушкин перешагнул через скорчившегося в позе эмбриона, оживающего Лосева. Аркадий Ильич кашлянул, фыркнул, пыхтя побежал к Стрельникову. На бегу отбросил ружье, споткнулся, сплюнул, закашлялся. Пожилой пони Кукушкин мчался галопом к породистому рысаку в самом расцвете лет, к Стрельникову.
А Стрельников с гримасой боли на красивом лице завороженно наблюдал, как скатываются по ступенькам трапа уроды с простреленными большими головами, как вновь становятся серебристыми комбинезоны свежих покойников. Когда же расстояние между остолбеневшим полковником и галопирующим писателем сократилось до дистанции прыжка, Стрельников прыгнул.
Полковник Стрельников пружинисто поджал колени, сумел не бросить, а бережно опустить на траву грея, оттолкнулся левой ногой, взмахнул правой и буквально взлетел на добрых полтора метра. Прямая правая маховая нога согнулась, толчковая левая распрямилась – каблук левого сапога, рассекая воздух, со свистом устремился к потной физиономии с золотыми зубами под редкой щеточкой усов.
Кашлянув громче обычного, бегун Кукушкин – раз – и оказался на корточках, и атакующий каблук просвистел над его взлохмаченной головой. Два – Аркадий Ильич завалился на спину, три – лягнул вдогон пролетевшего над ним Стрельникова.
Здорово лягнул! Дотянулся острым мыском сапожка до промежности прыгуна, врезал аккурат в так называемое срамное сплетение.
Кстати, на самом деле раз, два и три – условная разбивка на составляющие. В реальности кувырок с контратакой смотрелся единым слитным приемом, и на его выполнение Аркадий Ильич затратил чуть более полутора секунд.
Но мало этого! Кукушкин контратаковал не только молниеносно и метко, но еще и мощно – полковника развернуло в воздухе, его высокий прыжок закончился стремительно крутым пике.
Ладно скроенное полковничье тело, переориентированное в пространстве тщедушным писателем, стукнулось ребрами о земную твердь, проехалось по траве, затормозило, царапая землю подбородком. Дернулась толчковая нога, шевельнулась маховая, руки самопроизвольно потянулись к травмированной промежности, с искривленных губ сорвался слабый и жалобный стон. В ближайшие четверть часа Стрельников не то чтобы встать, пошевелиться без стона не сможет.
Ну а Кукушкин, лягнув полковника, на диво проворно вскочил и... И схватился за задницу.
– Ай-ай... ой!.. Чтоб тебя... – Согнувшись буквой «г», он массировал копчик. – Ай, как больно ударился... Годы, чтоб их, берут свое... – Аркадий Ильич с трудом выпрямился. – Слышь, командир! Хреновая у тебя спецподготовка. Кто ж, атакуя, прыгает вверх? Вперед надо скакать, дурень! Лететь низенько и бить ногой-тараном, используя преимущество в весе, ежели таковое имеется... Прыгнули бы как надо, не пришлось бы пожилому, уставшему человеку изображать из себя мартышку да по сырой земле кувыркаться. Сделал бы тебя, дурака, аккуратненько, нежно бы тебя опрокинул и со всем нашим уважением взял бы на конвоирование без особого членовредительства... Экхе-кхе... кхе... – Кукушкин ударил себя кулаком в клокочущую грудь. – Кхе... ой... Проклятый кашель совсем замучил, а теперь еще и копчик отшиб к чертям собачьим. Хоть в гроб ложись!.. Лосев! А ты чего лежишь? Отдыхаешь? Ну-ка, стенд ап! У нас с тобой дел невпроворот.
– Извини... те... извините, кто ты... То есть вы? Вы кто?..
– Я из СМЕРШа, Кукушкин Аркадий Ильич. Без дураков – я правда Кукушкин. Папу звали Ильей, мама окрестила Аркашей. В миру я детский писатель, а в штатном расписании Главного разведуправления Генерального штаба Советской армии числюсь в чине полковника... Экхе... кхе-е... Но я не только общеизвестный сказочник и самый настоящий полковник. Я еще и единственный на весь Союз антидот...
Глава 7
За неделю до конца света
Смеркалось. Весело горели сигнальные костры. У самого веселого лежал в позе отдыхающего Будды детский писатель и заодно полковник ГРУ. Аркадий Ильич с удовольствием пил чай из алюминиевой кружки, мурлыча себе под нос стародавний шлягер:
– На недельку до второго я уеду в Комарово, где тра-ля-ля, ляля-ля, где буль-буль, трах-трах, бух-бах... Знаешь, Лосев, а мне не нравится в Комарово. Местность там дюже холмистая, залив мелкий, шоссе близко к пляжу и ребята из тамошнего ПВО, защитники неба, мать их, все поголовно та-а-акие наглые, ко всем подряд дачницам кадрятся. Я Репино люблю. Там, на центральной площади, напротив бюста Ильи Ефимыча, есть архиуютное заведение общественного питания, «Елисей» называется. Сядешь культурненько под парусиновым полосатым тентом за круглый пластмассовый столик, закажешь чаю и – бульк в индийский напиток стопочку махонькую водочки-мамочки. Отопьешь глоточек, и хорошо, жить хочется. Чай с водкой – прелесть, что за смесь.
Лосев бросил полешко в огонь. К небу полетели искры, закружились красиво. Язычок пламени лизнул, продегустировал добавку, и огонь не спеша приступил к трапезе.
– На недельку до второго не поеду в Комарово. Лучше в Репино – и ближе, и тра-ля-ля-буль-буль. В «Елисее»... Лосев, куда ты смотришь, чего морду кривишь?
– Аркадий Ильич, я боюсь, что Стрельников задохнется.
Стрельникова связали и гуманно уложили рядом с собой, возле костра, чтоб дымком на него веяло, чтоб кровососущим насекомым не было чересчур вольготно на беззащитном лице пленного. Настоящий полковник Кукушкин заткнул рот фальшивому полковнику кляпом, и все бы ничего, да к вечеру у пленника захлюпало в носоглотке, разгулялся насморк.
– Не боись, Андрэ. Их благородие живучий. Ты-то как себя ощущаешь? Чуешь мертвяков-греев?
– Абсолютно не чувствую.
Трупики греев положили на глыбу-постамент, пристроили между вросшими в камень шасси диска. Серебристые комбинезоны уродливых тварей мерцали в свете разведенного ближе к центру поляны еще одного сигнального костра.
– Для меня, Андрэ, погасить всякие противные псивоздействия антиподов никакого труда не составляет. Вообще никакого. Одно мое присутствие их обезвреживает. Иное дело стать на время обычным человеком, подверженным воздействиям. Вот это трудно, этому я долго учился.
– «Антидот» в переводе на русский означает «противоядие»?
– Ага. В переводе с греческого. – Кукушкин пригубил чаю. – Хорош чифирь... А еще, милок, запомни, японский термин «йомогами-но дзютцу». Сей термин был в ходу у японских ниндзя и переводится как «искусство двух параллельных жизней». Мы со Стрельниковым – оба мастера оймогами-но, но я круче. Он правильно сравнивал контрразведчиков с математиками. Коллега Стрельников выжал максимум из заработанного загодя личного авторитета, он сочинил формулу с одним неизвестным и двумя болванами, ну а я решил в два выстрела теорему Ферма, хе-е...
Лосев вежливо улыбнулся и спросил серьезно:
– Аркадий Ильич, а Стрельников нормальный?
– В каком смысле?
– Как он вызвал диск? Как он связался с греями?
– Не он с ними, они поддерживали со Стрельниковым телепатическую связь. Они – телепаты, Пашка – ни хрена.
Пленник замычал, привлекая к себе внимание. Кукушкин проигнорировал звуковые сигналы связанного «Пашки», Андрей удостоил «дядю Пашу» лишь беглым, полным презрения взглядом.
– Аркадий Ильич, а вдруг кто-то из ихней шайки забеспокоится долгим отсутствием диска.
– Фи, Андрэ! Можешь не говорить красиво, но сделай милость, говори правильно, вульгарное «ихней» режет мое чуткое ухо.
– Я постараюсь... Аркадий Ильич, а вдруг кого-то из их шайки обеспокоит долгое отсутствие диска?
– Ха! А я на что? В дисках система связи сродни телепатической. Половина системы из железа, другая – биоорганика. Шайка-лейка наших врагов просто не почувствует диск, как ты не чуешь сейчас греев, хы-ы, геев.
– «Геев»? А это кто еще такие «геи»?
– Хе-е!.. Не важно, забудь.
– А если они отслеживали полет? Следили, все было нормально, и вдруг диск исчез, выпал из ощущений. Вдруг они подумают про антидота?
– Знай же, юноша, я – миф! Я сказка, я мечта. В антидотов никто не верит. В отличие от антипатов. Вы – редкая реальность, я – чудо, элита А-элиты... Дурацкий, хе-е, придумали комитетчики термин: «А-элита». Не дай бог, хе, угодишь в цугундер и зэчары прознают, что ты, хе-хе, типа, А-элита, Аэлита, хе-е! Прознают и определят, хе, в петушатник. Вот там, х-хе, тебе и обьяснят популярно, кто такие «геи»... Шучу... Ты прав, сынок, за диском следили... Пардон, отслеживали, как ты сначала сказал. Именно отслеживали. Диск «выпал из ощущений», как ты удачно выразился, и враги однозначно решили, что дискообразный летательный аппарат выскочил в ноль-пространство. При ноль-переходах объекты никак не фиксируются. Но более архиважный факт: при ноль-переходах довольно часто объект попадает в хроновихрь, в зону безвременья. Бегут дни на Земле-матушке, а в ноль-пространстве время остановилось, и объект возвращается в нашу реальность, в заданную точку перехода, бывает, через сутки, случается, через трое, максимум – через неделю. Спустя семь дней враги очухаются, да поздно! Пожалуйте бриться, ищи-свищи свой диск, ан нету его, у нас он, надежно спрятанный, мы победили!
– Я не понял, что такое «ноль-пространство»?
– Ха-а! А что за зверь «хроновихрь», тебе понятно, да?.. Ну-ну, Андрэ! Не обижайся. Все тебе растолкуют, потерпи. Не чета мне толкователи найдутся, ведь отныне ты наш. Радуйся – ты сотрудник СМЕРШа. Мы знаем о дисках больше всех остальных спецслужб вместе взятых. Наша контора занималась проблематикой дисков еще в начале сороковых годов прошлого века. Но никак ни разу никому не удавалось заполучить полноценный образец. У нас с тобой, Андрэ, получилось, гордись! Жалко, пришлось застрелить греев. Выбора не было – их псисвязь с диском я порушил, но кто их знает, не-мышонков, не-лягушек, а неведомых зверушек, ну, как там у них предусмотрен банальный радиодубляж псисигналов? Ма-а-ленькая потайная кнопочка. Нажал, и трах-тибидох-тибидох-так-тах, взрыв!.. Эта конкретная дискообразная штуковина, которую нам повезло поиметь, рассчитана только на греев. Типовая модель, в ней и кресла под людские ягодицы не предусмотрены. Потому и вышли из леталки греи, что по трапу Стрельников фиг бы поднялся, узковата лесенка для человека. Оба два вышли, потому что в одиночку слабо труп собрата кантовать. Да и хрен с ними! Главное – диск со всей начинкой, с целехонькой, наш! Ученые разберутся во всех нюансах, сэкономят конструкторам лет эдак двести, и начнется новая эра. С фашистами разделаемся за год-полтора. Где бы они ни прятались, найдем! А потом полетим к звездам. Без всяких терний! Ноль-переход, миг – и мы в другой галактике, представляешь? Хорошая цифра ноль, правда?.. Эх-х, выпить бы сейчас! Остаканиться, оскотиниться на радостях и покурить всласть.
Кукушкин залпом допил остывающий чай. Подмигнул Андрею.
– Ну-с, брат-аномал, чего сидишь, словно аршин поглотил? Лови момент, радуйся! Гони мысли прочь! Еще одноглазый бог Один предупреждал: «Следует мужу в меру быть умным, не мудрствуя много; ибо редка радость в сердцах, если разум велик». О том же предупреждали авторы Библии, по моему компетентному мнению, вульгарно нарушив авторское право гражданина Валгалы бога Одина на меткое высказывание.
– Мы-ы-у-м!.. – громче, чем прежде, замычал Стрельников.
Экономно расходуя веревку, Аркадий Ильич связал щиколотки, опутал запястья пленника и завершил его упаковку, затянув петлю на жилистой шее с острым кадыком. Издавать звуки с кляпом во рту (с как надо вставленным кляпом) совсем не просто, Стрельников увлекся, опрометчиво напряг мускулы, случайно дернулся, и веревочная петля затянулась под кадыком.
– Аркадий Ильич! Он сейчас точно задохнется!
– За милость к падшим агитируешь? Давай проявим. – Кукушкин согнул колено, вытащил финку из-за голенища сапожка. Согнул второе колено, сел, дотянулся до шеи Стрельникова. – Не бойся, Паша. Ты не баран, я не магометанин, горло не трону. – Аркадий Ильич перерезал веревочную петлю, оглянулся на Андрея. – Слышь, Андрюш, а давай сопливому дадим слово? Раз уж проявляем милость, так пусть она будет царской. Пусть и выговорится, и подышит. – Кукушкин зацепил кляп острием ножа, дернул, и обслюнявленный комок полетел в костер.
Пленный алчно заглотал большую порцию согретого костром воздуха, раздул меха легких и на первом же выдохе заговорил. Он говорил очень-очень быстро, однако четко и с нужными ударениями. Он говорил, а глаза его метались, внимательно и тревожно следили за реакцией Кукушкина и Лосева. Аркадий Ильич слушал вступительное слово пленника с едва заметной, чуть ироничной, слегка надменной улыбочкой, а Лосев то и дело подбирал отвисающую челюсть. Ну никак не ожидал Андрей Лосев, что его бывший командир, даже не отдышавшись как следует, в первую очередь заговорит о коммунизме. Меж тем вначале было слово «коммунизм». Оно прозвучало первым, на выдохе.
– Коммунизм – самая чистая и самая светлая мечта человечества! Более прогрессивной идеи, чем всеобщее равенство и братство, просто не существует. От каждого по способностям, каждому по потребностям – рай для сволочей и лентяев? Нет! Ведь вот в чем фокус – райская жизнь наступит тогда, и только тогда, когда и если выродятся сволочи всех рангов и мастей! Поэтому на смену культам добрых богов пришла вера в хорошего человека. Идеи коммунизма похожи на утопию, а путь в светлое завтра лежит через лабиринт с превеликим множеством ловушек и тупиков, но каковы альтернативы?! Сочные сосиски, вкусное пиво, мягкое кресло напротив телевизора для нынешних поколений буржуа и еще больше мягкого, вкусного, развлекательного в капиталистическом будущем? Плюс шипастая плеть законов над жирными загривками вместо диктатуры совести. Или религиозное государство лучше? Тиски догматов, начетничество и застой? Достойной альтернативы коммунистическим идеям не существует! Ваше общество сориентировано на ВЕЛИКИЕ идеалы, и пусть порой...
– Погоди-погоди! – перебил оратора Кукушкин. – Ты чего? За Советскую власть меня и Лосева агитируешь?
– Советская власть падет на излете двадцатого века. Вы победите в сорок пятом. Дальше сорок пятого нам не дотянуться. Исчезнут общий для мира враг, и союзники превратятся в противников. Начнется другая война – холодная. Ее вы проиграете. Представьте себе улицу Горького в Москве, и по обочинам сотни проституток из бывших Советских республик...
– Из бывших? – встрепенулся Лосев, задвигал отвисшей челюстью. – В каком смысле?
– Союз Советских Социалистических Республик распадется на страны и ханства, в большинстве своем зависимые, некоторые от Востока, некоторые от Запада. Ресурсы поделят, и в Российской Федерации, и в других бывших республиках появится горстка богатеев-миллиардеров и миллионы бездомных, беспризорных, наркоманов, преступников. Про нарушителей законов будут писать романы, слагать песни, снимать кинофильмы. Воры в законе будут разъезжать на лимузинах и жертвовать состояния церковным конфессиям. Милиционеры мало чем будут отличаться от бандитов. Расцветет пышным цветом национализм. Половые извращения станут банальной обыденностью, а идеи коммунизма вконец опошлят полоумные маргиналы и средства массовой информации. В мире начнутся религиозные войны и... Не смейся, Аркадий! Ваши сегодняшние враги – дети по сравнению с религиозными фанатиками из альтернативной истории текущего момента. «Парады» и мелкие теракты горстки сегодняшних фашистов обходятся человечеству в сотню примерно жизней ежегодно. Смешная цифра! Грядет...
– Погоди-погоди, Нострадамус хренов! – улыбка Кукушкина преобразилась в оскал. – Сто человеческих жизней – это совсем не смешно. В восемьдесят пятом во время «парада» шальная фашистская пуля убила мою жену. Одну из среднеарифметической ежегодной сотни жертв.
– На планете может погибнуть все человечество! ВЕСЬ ВИД! Из-за тебя! Из-за мальчишки Лосева! Один только эффект нуль-перехода есть опаснейший инструмент войны в руках алчных политиканов! Вас нельзя допускать к нашим технологиям, ни в коем случае!
– Хе-е, а фашистов, значит, можно?
– Нацисты не пользуются дисками самостоятельно. Они их боятся, как дикари электричества. Среди недобитков нету ученых и вообще образованных людей. Мы вступили в контакт с Гитлером в апреле сорок пятого, когда фашизм был практически побежден. Мы создали пугало фашизма! Говоря грубо, остальному человечеству есть против кого дружить! Исчезнет общий враг, и начнутся распри, и антиподы, шестая раса...
– Аркадий Ильич! – Андрей перебил пленного говоруна, хлопнул себя ладошкой по лбу и поспешил поделиться со старшим товарищем вдруг, буквально полсекунды тому назад снизошедшим на него прозрением. – Стрельников симулирует шизофрению! Работая в угрозыске, я сталкивался с подобными...
– Цыц, Андрэ! – строго цыкнул оскаленным золотым зубом Кукушкин. – Помолчи, пусть задержанный выскажется, раз уж мы дали ему такую возможность.
– Спасибо, Аркадий, – в глазах пленника зажглись слабые огоньки надежды. Или это были всего-навсего отражения сигнальных костров? – Аркадий, тебе известно о феномене хроновихря, а про зеркала времени ты знаешь? Мы будем ВЫНУЖДЕНЫ стереть с зеркал более полувека новейшей истории!
– Слушай, Паша, а не будь я антидотом, что ты сделал бы со мной и с Лосевым в этой, черт ее подери, конкретно нашей реальности? Ась?
– Списал потерю курсанта с писателем на несчастный случай в тайге.
– Благодарю за правдивый ответ, Паша. Не ожидал. Подозревал, что услышу брехню, типа: «Греи умеют стирать текущую память».
– Я говорю правду, и только правду! Память – функция от времени. Стер время – уничтожил память. В каждом из множества измерений возможен только один дубль! В вашем измерении текущий дубль – первый, то есть стартовый дубль Эры Пятых. Дубль второй чреват побочными последствиями, все более и более опасными, вроде изменений климата и возникновения новых болезней. На планете потеплеет, появятся новые вирусы и все остальное будет, как я сказал. Мы превратили футурологию в точную науку!
– Ой ли? Так уж сразу и «точную»? Окстись, Паша. Ты связан, диск захвачен. Вы просчитались.
– В текущих расчетах отсутствовала переменная «антидот».
– А постоянная «ГРУ»?
– Тоже отсутствовала. Вы нас обманули, тем самым обрекли себя и всех, весь мир на катастрофу. Через неделю, когда станет очевидным, что диск украден, отражение мироздания в зеркалах времени вздрогнет. Сейчас СОЗДАНА СИТУАЦИЯ, при которой антиподы ОБРЕЧЕНЫ! Но в новой России аномалы станут так же популярны, как эстрадные артисты. Страну Россию, огрызок великой державы, захлестнет волна мракобесия. Откроются тысячи магических салонов и курсов по экстрасенсорике, воскреснут эзотерические культы, и в открытой продаже появится море сопутствующей литературы. А ведь именно псиспособности и являются той первопричиной, которая провоцирует трансформацию человека в антипода. Мы не исключаем угрозу самой настоящей генетической революции с эпицентром в России. Борьба за спасение расы людей, разумеется, не утихнет, но надежда достучаться до здравомыслия новых русских мала, как и моя надежда образумить вас, бывшие мои товарищи. Попытайтесь понять, что я...
– Аркадий Ильич! Аркадий Ильич, прислушайтесь!.. Вертолеты! Вертолеты летят!..
– Вы обязаны понять, что я... мы вовсе не враги, мы...
– Паша, заткнись. Как профи, обученный проводить допросы, должен тебе заметить, что в твоих откровениях концы с концами не очень-то сходятся. Провалы в логике у тебя, друг мой... пардон! Враг мой Паша. Вы, шпионы, вообще горазды врать, однакося не всегда у вас это складно получается.
– Пойми ты, дурень, мы ваши друзья! Мы, я повторяю, придумали пугало фашизма вам же во благо! Диск необходимо уничтожить! Развяжите меня, я успею...
– Паша, заткнись. Пожалуйста.
– Пока не поздно, одумайтесь! Человечество этой планеты на краю пропасти! От вас двоих сейчас зависит слишком многое! Поймите это, пока не поздно! Развяжите ме...
– Поздно! – Лосев встал, запрокинул голову. Рот до ушей, в глазах чертики. – Поздно, вертолеты летят. Наши! А вам, арийцам, конец!
– Мы не арийцы! Арийцы – куклы, мы кукловоды.
– Значит, конец и куклам, и карабасам-барабасам. – Встал и Кукушкин. И тоже, задрав голову, прищурившись, поглядел в небо. – Не верю я в «зеркала времени». Извини, Паша. И наши ученые очень сомневаюсь, что тебе поверят. Академик Козырев, помнится, у нас работал, занимался физикой времени и... Вон! Вон они! Летят!.. Андрэ! Дурачок, куда ж ты побежал, чего руками-то машешь?! Тебя ж сверху не видно, дурак!.. Совсем мальчишка от радости взбесился. Слышь, Паша, не погибни моя супруга от шальной фашистской пули, глядишь, и у меня сейчас подрастал бы такой же правильный пацан, как Андрюха Лосев...
Дубль второй
Я введу вас в мрачный мир, где живая действительность превосходит всякий вымысел.
Жорж Бержье
Глава 1
Убойная бригада
– Лось!.. Лось!!! В рот тебе кило печенья! Просыпайся, харэ мучиться!
– Дум, закрой едало. Че ты Лося напрягаешь? Спит пацан, отдыхает, а ты его напрягаешь... Еще карточку... Еще одну... Себе.
– Я напрягаю?.. Блин косой! Перебор!.. Я Лося не напрягаю, я чисто по-человечески хочу братишке помочь. Ты послушай, как его колбасит. Стонет во сне, чисто больной. Ты ухи-то разинь, разява. Лось, подъем!
– Кончай орать, оратор! Сам разява. Он больше не стонет, ты его разбудил... Иду на банк. Дай карточку... Может, пацан во сне телку пялил, а ты ему весь кайф обломал, кайфолом... Верно я говорю, Лось?.. А?.. Че моргаешь?.. Еще дай... Себе.
– Туз, блин косой! Перебор... Финиш! Я больше не играю, не мой день.
– Который час, мужики? – Андрей Лосев, по кличке Лось, сел на матрасе, зевнул.
– Без пятнадцати шестнадцать. – Саша Краснов по кличке Красавчик сгреб карты в кучу, ловко собрал их в колоду. – А может, еще партейку, а? Дум?
– Не, блин косой, – мотнул лобастой головой Вадик Думарин по кличке Дум. – Не мой день. Сколько я тебе должен?
– Сотку баксов. – Красавчик аккуратно положил колоду рядом с трубкой мобильника, пригладил иссиня-черные кучерявые волосы и обнажил в улыбке идеально ровные жемчужные зубы.
– Подавись, – мощная пятерня Дума нырнула в карман турецких джинсов, вытащила пачку денег, небрежно швырнула бумажку. Бледно-зеленая бумажка, будто сорванный ветерком лист, крутанулась в воздухе и плавно опустилась между колодой карт и мобильником.
– Мужики, Ельцин звонил? – Лось потянулся к подоконнику, нащупал пачку папирос, спички, еще раз зевнул.
Матрас, на котором сидел, а до того лежал Лось, валялся под окошком, впритык к батарее. Прикуривая, Лось прислонился к теплой трубе так, чтобы грелся шрам на спине. Памятка от пули, изуродованная полоска кожи между лопаткой и поясницей, чесалась, зараза, как и всегда, по весне. В остальные времена года Лось забывал про шрам, но весной, черт бы побрал эти весны, шрам будто бы оживал.
– Не, не звонил Борис Николаевич, – Дум сунул американские деньги обратно в джинсы. – Хорошо б не сегодня на дело, блин косой, а то не мой день, реально.
– Твой, не твой, от заладил, – Красавчик изящно, двумя пальчиками прибрал выигранную купюру. – Просто ты карты не умеешь считать, а карты, по типу башлей, они счет любят. Учись, братэло, прикидывать, че в колоде остается, че вышло.
– А кто идет за «Клинским», блин косой? А самый, блин, умный!
– О’кей, схожу. Мне не в лом. Лось, на тебя брать?
– Неси.
За отсутствием холодильника пиво охлаждалось в ванне. Не было в квартире и плиты, и посуды не было, чтоб пить-есть нормально, и из мебели имелись в наличии лишь стол да пара табуреток. И еще матрасы, если, конечно, правомерно их называть мебелью.
Спали на полу, на матрасах, коротали ночи плохо по трем причинам: во-первых, не раздеваясь; во-вторых, без подушек; в-третьих, и это самая хреновая причина для Лося, Красавчика и Дума, бригадир Борис Николаевич Ельцов по кличке Папа Ельцин дюже выразительно храпел. Перебираться ночевать на кухню Папа отказывался категорически. Впрочем, и среди троицы ночных страдальцев не нашлось желающего уединиться в кухонном закутке. На кухне стояли банки с красками, склянки с лаками, закрытые, но вонючие.
В этот раз заказчики позаботились не только о чистых ксивах для всех четверых членов убойной бригады, но и создали соответствующий легенде антураж по месту временного жительства приезжего квартета. В этот приезд в Москву убойная бригада косила под шабашников-ремонтников из Украины.
– Лось, блин косой, а чего тебе снилось-то, в натуре, а, братан?
– Я уж и не помню, чего, – соврал Лось, пыхтя термоядерной папироской.
– Ты стонал, блин косой, чисто больной.
– Царапина на спине ноет, вот и стонал, – нашелся Лось и замял тему снов и сновидений.
А снился Лосю такой же, как сегодняшний, весенний день, точнее, вечер. Тот теплый, весенний вечер, когда пуля-дура царапнула по спине и перечеркнула всю предыдущую биографию.
Снилась Чечня. И они все, вчетвером – Лось, Красавчик, Дум и Папа Ельцин, – в машине у обочины. Еще не дезертиры, еще не убойная бригада киллеров, еще не скитальцы с кровавым авторитетом и смутными планами на будущее. Все еще бойцы ОМОНа – трое подчиненных и отец командир – часть отряда из Уфы, прикомандированного среди прочих отрядов наводить порядок в покоренной Ичкерии. Миротворцы, блин косой.
У них сломалась машина. Заглохла на полдороге, и абзац. Причем полный. Темнеет, и зеленка рядом, на расстоянии прицельного пистолетного выстрела. Стремно, черт подери.
Съездили, называется, в гости к медсестричкам. Попили, чтоб его, спирта со знакомым главврачом.
Настроение стремительно киснет, и вдруг – вот повезло! – по шоссейке катит цивильная тачка, а за ней засраный грузовик с открытым кузовом. А в кузове полно голобритых пацанчиков и летеха, сам чуть старше подопечных салажат.
Папа Ельцин, руки врастопырку, тормозит цивильную тачку, за ней, естественно, стопорится и грузовик с салабонами.
Папа подбегает к тачке, лыбится, ему навстречу открывается дверца, Ельцин заглядывает в салон и...
И такое уже случалось – получали задание повязать подозрительного чеха, окружали саклю тихушника ваххабита, производили адресную зачистку, в сакле находили кучу стреляющего и взрывоопасного компромата, вязали однозначно враждебную морду, а спустя недельку ту же морду видели где-нибудь на базаре, хоть и положено морде чеченской национальности по всем писаным и неписаным законам гнить в зиндане.
Зачем, вот вопрос, вязать чеха с поличным, ежели потом, один хрен, его отпустят? А затем, блин горелый, чтоб генералам жилось сытнее.
И в салоне цивильной тачки сидел да покуривал знакомый чех, сука. Его саклю, больше похожую на Дом культуры народов Востока, омоновцы из Уфы адресно зачищали недели полторы тому назад. И все было тип-топ, как обычно, и, зная, что откупится, сука чех не дергался, но вот незадача – Леха Медведев по кличке Винни Пух погиб во время штурма. По дури погиб – пальнул в персидские ковры для острастки, ради понта, и попал во что-то гремучее под полом. Оно сдетонировало, и Винни Пуха реально разорвало напополам. Сука чех, ясное дело, руки до горы и в крик, типа, без понятия он, чего там у него в подполье рвануло.
Надо было суку чеха там же и кончить. На тот же взрыв его бы и списали, запросто. Тогда! Тогда, по трезвянке, надо было его кончать, не хер было едальниками щелкать.
А теперь они ж все поддатые – и Лось, и Красавчик, и Дум, и Папа Ельцин – все бухие. Кто ж на трезвую голову да на хреновой машине поедет в гости к медсестричкам с главврачом добавлять, да еще на ночь глядя? Папа в салон цивильной тачки заглянул, срисовал суку чеха в мягком кресле рядом с крысой штабной армейской у руля и затеял гнилой базар.
А штабной Папу на хер послал грубо и громко. И, совсем дурак, дверцу на себя раз, и бамс той дверцей Ельцину по башке пьяной. Ну, Папу и сорвало с резьбы.
Ельцин крысу штабную за грудки и об асфальт, суку чеха за хибот и на воздух из теплого кресла и, пассом, Думу. Красавчик ствол задрал и рычит летехе в кузове, чтоб ни-ни, чтоб и он, и его салабоны сидели по стойке «смирно». Ну а Лось для пущего страха выхватил эфку, кольцо зубами выдрал, сплюнул и горлопанит, в том смысле, дескать, всех, на хер, подорву и себя, на хер, порешу, но суку чеха, за которого Винни Пух богу душу отдал, мы...
И тут летеха в кузове, придурок, хвать за «калаш» и длинной очередью по пьяным омоновцам.
Красавчику – чпок! – пуля в плечо, навылет. Лосю – чирк! – косо по спине, рука сама – ей-богу! – метнула гранату в кузов...
– Во, блин, подляна, – Дум цапнул пачку «Мальборо» со стола, смял ее в комок. – Фарт в картах закончился, и нормальное курево вместе с ним! Я, реально, не врубаюсь, Лось, как ты свою дрянь можешь столько смолить? Твои папиросы, блин косой, они...
Разглагольствования Дума на тему табачных изделий оборвала трель мобильника. Дум схватил трубку, прижал к уху.
– Але... Да, я... Чего?! Прям щас?.. – Дум вскочил, уронив табуретку. – Понятно, блин косой! Будь спок, Папа! Пять минут на сборы. – Дум отключил трубку, рявкнул: – Красавчик, отставить пиво! Лось, хорош дымить! У нас пять минут, Папа ждет!
Двух минут хватило, чтоб сковырнуть паркетную доску на дне пустого встроенного шкафа, достать из тайника «цацки» и распределить их.
Дум взял «ТТ» с длиннющим глушителем и безобразно крупнокалиберный обрез.
Красавчик вооружился «стечкиным», прихватил щедрый запас снаряженных обойм.
Лось сунул в брючный карман «эфку», за пояс «ПСС», сиречь «пистолет специальный самозарядный», широко известный в узких кругах под шифром «Вул».
Минуты хватило, чтобы спрятать оружие под верхней одеждой, спустя еще полторы Дум запирал дверь конспиративной квартиры, а Лось вызывал лифт. Итого, уложились в четыре с полтиной, вышли с опережением графика.
В лифте осмотрели друг дружку, благо лифт подтянулся просторный, грузовой.
Дум в плаще свободного кроя, без кушака. Под плащом специальная сбруя, чтоб держались под мышками «пушки». Нигде не морщит, ничего не выпирает, нормально.
На Красавчике кожаная куртка по колено, практически полупальто. Кобура-«босоножка» со «стечкиным» надежно спряталась под грубой свиной кожей.
Лось в кожанке покороче, но «ППС», прижатый к телу брючным ремнем, незаметен, а вот граната в кармане брюк выпирает, зараза. Пришлось перекладывать «лимонку» во внутренний карман куртки и «молнию» слегка расстегивать, чтоб не в обтяжку куртец сидел, а то торчит «эфка», словно единственная титька мифической амазонки.
– Че, ты всю дорогу «эфки» с собой таскаешь, блин косой?
– Дум, не напрягай пацана. Нравится, и таскает.
Они вышли из подъезда. Трое обычных с виду парней, на самом деле – троица опасных хищников, готовых к любым неожиданностям. Убийцы-профи, одни из лучших, если вообще не самые лучшие в СНГ.
«ТТ» пробивает почти любой бронежилет, а крупнокалиберный обрез с гарантией дырявит вообще любой броник.
«Стечкин», он и в Африке «стечкин», при стрельбе очередью много эффективнее пресловутого «узи».
«ППС» стреляет бесшумно и без всяких неудобных глушителей. Ну а таскать с собой «лимонку», оно, конечно, геморройно, однако с гранатой в кармане Лосю как-то спокойнее.
На скамеечке возле подъезда млеют в лучах молодого весеннего солнца клюшки-старушки. Продефилировали мимо бабушек, Дум впереди, Красавчик с Лосем за ним, плечом к плечу. Обогнули жилую башню, пересекли дворик с качелями и песочницей, завернули за угол пятиэтажной хрущобы и в заранее условленном месте, рядом с помойкой, срисовали Папу Ельцина за рулем пошарпаного «жигуля».
Дум с Лосем сели на задний диванчик, Красавчик уселся подле рулевого. Поехали.
– Тачка не в кайф, блин косой. Лучше, что ли, колес не нашлось?
– Не бухти, Дум. – Папа Ельцин умело выруливал на узкой полоске асфальта. – Тачка не в угоне, бумажки все в ажуре. – Папа крутанул баранку и грамотно вписался в плотный транспортный поток на оживленной магистрали. – Слушай сюда, пацаны: клиент круче тропинки к счастью. Волк-одиночка, прикормленный конторой. Где контора волчару откопала, заказчик без понятия, но, повторяю, говорят – охерительно крутой кадр. Говорят, умеет отводить глаза.
– Эт как? – смешно оттопырил нижнюю губу Дум. – По типу, как колдун, блин косой?
– Хер его знает. Сказали – караулить его у дома бесполезно. Может и так быть, что насвистели про отвод глаз. Может, и так, что у них фотки евонной нету, и всех делов. Хату его они вычислили, а самого пасти забздели, обычное дело. У нас, пацаны, расклад такой – я и Красавчик следим за секой с колес и обеспечиваем соскок, а ты, Лось, и ты, Дум, садитесь в засаду на хате у клиента. Красавчик, открой бардак, там ключи от хаты, метни их Лосю.
– Он че, клиент, типа, киллер? – Красавчик откинул крышку бардачка. – Типа, наших кровей кадр, ага?
– Ага, типа. – «Жигуль» остановился в хвосте автопробки у перекрестка, Папа смачно обматерил москалей-автолюбителей и продолжил тереть базары по делу. – Хата на втором этаже, дом кооперативный, в парадных дежурят консьержки. Соседи у клиента лохи, он с ними не контачит. В двадцать один тридцать пять клиент прилетит в Шереметьево, в двадцать три без копеек забурится на хату. В засаде вам сидеть до хера времени, но, как говорится: раньше сядешь, легче выйдешь. Мочканете его и по пожарной лестнице тикайте. Мы...
– Папа! Блин косой, реально по пожарной обезьяной сползать?!.
Читать бесплатно другие книги:
