Пир на закате солнца Степанова Татьяна

– В Ингушетию? Он что, ранен?

– За границу его командировали. В Албании сейчас комиссия ООН расследует военные преступления, наши представители там от прокуратуры, от МВД есть. Ну поехал, видно, тоже за генеральской должностью. А там какие-то дела непонятные.

Регина смотрела на мужа. С каким аппетитом он завтракает! Любит поесть мой Виктор Петрович, ох, любит. И вширь раздается товарищ генерал. Только и спасает пока от ожирения рост да спортивная тренировка. И Данила – вылитый отец. Вон сколько всего умял за завтраком: тарелку каши, творог, бутерброды. Моментально все заглотал, как галчонок, и теперь у себя в комнате – либо в «стрелялки» играет на компьютере, либо смотрит опять какую-нибудь чушь с драками и взрывами.

– А что такое? – спросила она безмятежно. (Безмятежность – это не равнодушие к судьбе знакомого, нет. Просто к ранам, к госпиталям Регина, генеральская жена, с виду очень благополучная женщина, внутренне психологически успела уже привыкнуть. Чего только не насмотрелась в Моздоке за время своей «супружеской командировки»!)

– Как я узнал, его ранили во время бандитского нападения на границе с Косовом. Он единственный, кто уцелел из их группы. Там еще была одна наша сотрудница – эксперт-криминалист, она погибла. Остальные иностранцы, работники миссии. Все пропали бесследно. А Олега обнаружила группа спасателей. Там, в Албании, его не стали оставлять, самолетом доставили в Москву. Это осенью еще было, в октябре. И с тех пор он в госпитале. Видно, что-то серьезное. А мы и не знали. Вот жизнь, а, Регин? Совсем с этой чертовой работой человеком перестаешь быть нормальным. Как робот, включили кнопку – и почесал, почесал. – Генерал Москалев поперхнулся глотком кофе. – Все, десять минут даю тебе и Данилке на сборы, машину вызываю, и едем в Москву, в госпиталь. По дороге надо в магазин заскочить, тут у нас рядом супермаркет крутейший открыли, там разносолы всякие, купим Олегу каких-нибудь фруктов, ягод – он всегда это любил. Представляешь, один раз в Приштине едем с ним на бэтээре, с нами два итальянца-кейфоровца, а сзади колонна идет. А район – говно, понимаешь? Из каждого окна – пулемет торчит, только-только бои албанцев с сербами затихли. Улица узкая, и грузовик ее перегородил – нарочно, что-то вроде засады. В колонне нашей все сплошь итальянцы, мать их, выскочили, руками машут! А тут, того гляди, свинцом польет из пулемета. Зависнешь на пять минут – все, каюк. Я, признаюсь, растерялся слегка. А Олег как гаркнет водителю бэтээра: направо поворачивай, а там домишко, забор – в общем, частное албанское владение. Водитель скумекал, и снесли мы тот забор к черту. Открыли путь колонне и прошли. Прошли без потерь, без задержки. Забор потом через пару недель хозяину итальянцы починили. Я к чему – умный он парень, Олег, инициативный. С такими, как он… Сейчас вот свидимся, узнаю, как у него дела с ранением, со здоровьем, и как поправится, может, возьму его к себе в аппарат, когда с назначением все утрясется. Как, мать, на это смотришь, а? Сработаемся мы с ним?

– Вы же друзья, – улыбнулась Регина. – Только знаешь, Данилу не стоит брать туда.

– Это почему еще? – Москалев нахмурился.

– Ну, все-таки это больница. А он ребенок.

– Свиненок, – Москалев хмыкнул, – не хотел этот вопрос заострять, Регин, но… Растет этакий самовлюбленный эгоист, генеральский сынок. Равнодушный ко всему на свете, кроме фильмов своих поганых. Я вот вечером ревизию устрою у него, чего он там смотрит втихаря. Выкину всю дрянь, все эти диски его, игры. Я сказал, выкину! Это теща, мать твоя, ему во всем потакала, и ты туда же: ах, Данилочка… ах, детка золотая-ненаглядная, да чего тебе, деточка, надобно… У меня этот номер не пройдет! Поняла? Сейчас надо всю эту дурь, весь этот эгоизм из него выбивать, пока он мал еще, глуп. Потом поздно будет.

– Ты не прав, Витя, он же еще ребенок, мальчик…

– Он поедет с нами в госпиталь навещать Олега. Тот его вот таким знал, от горшка два вершка. И он пусть посмотрит на человека, который свою кровь проливал за то, чтоб ему – такому золотому-ненаглядному – жилось хорошо, сладко. Пусть прочувствует: есть жизнь солдатская, есть долг, есть честь мужская. И как мужик не должен себя щадить, когда государство это от него требует.

– Витя, ты не в казарме, и спецназа тут нет, – тихо сказала Регина.

В машине она села с Данилой на заднее сиденье. Держала в руках сумку с фруктами. В супермаркете по дороге нашли для Приходько черешню – спелые пунцовые ягоды в коробке. Данила тут же протянул к ним руку.

– Нет, это для Олега Ивановича.

– Но я хочу, мама.

– Перехочешь, – буркнул Москалев, поворачиваясь с переднего сиденья.

Данила скривил губы, привалился щекой к плечу матери. Весь вид его выражал скуку и недовольство. Зачем его тащат в этот госпиталь? Что ему там делать? Вот морока.

Регина чувствовала запах его волос. Сын… сынок… мой ненаглядный… Это все ничего, это издержки возраста, последствия той нашей вынужденной разлуки. Теперь все изменится, все будет хорошо. Я всегда буду с тобой, я твоя мать, я никогда, никогда тебя не покину, во всем и всегда буду тебе защитой.

У ворот госпиталя генерал Москалев кому-то позвонил по мобильному, и их сразу же пропустили на территорию прямо в машине. Они поднялись на лифте на третий этаж старого корпуса. Их встретил какой-то здешний начальник от медицины. Направились в отделение, вызвали лечащего врача. В общем, началась та, уже знакомая Регине обычная суета: генерал Москалев был в МВД широко известен своей боевой биографией, и молва всегда шла впереди него, открывая ему все двери.

Регина держала Данилу за руку. В этом старом здании было так много лестниц, переходов, что он мог легко потеряться. Умом она понимала, конечно, что в двенадцать лет ТРУДНО УЖЕ ПОТЕРЯТЬСЯ, но сердце отказывалось верить в то, что ее ребенок, ее сын – достаточно взрослый.

«Олег видел его давно, совсем крохой, вот, наверное, удивится, как он вырос, может, даже в душе позавидует по-хорошему нам с Витей».

Генерала Виктора Москалева Катя много раз видела по телевизору и однажды вживую на совещании в министерстве, посвященном борьбе с международным терроризмом и экстремизмом, – его тогда широко освещали все милицейские средства массовой информации. Поэтому она узнала его сразу. В толпе (а именно так ей показалось в первый момент), заполнившей палату № 36, он выделялся высоким ростом и громким басом. Вокруг суетились врачи (что-то пытался сказать лечащий, но его никто не слушал), дюжие медбратья, худощавая блондинка в цветном платье и зеленой вязаной кофточке (это была Регина Москалева), похожий на нее лицом мальчик лет двенадцати (Данила), а также еще одна женщина – в белой медицинской робе: темноволосая и очень бледная.

Именно она – эта медсестра приковала в первый момент к себе все внимание Кати, а вовсе не семейство Москалевых, явившихся навестить Олега Приходько. Медсестра появилась последней, стояла в дверях. Катю поразил ее вид – медсестра очень плохо выглядела. Нет, она выглядела просто ужасно, что называется, краше в гроб кладут.

ОНА НЕ ХОЧЕТ СДАВАТЬ ДЕЖУРСТВО… ГОВОРИТ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ… ОНА, КАЖЕТСЯ, НЕ В СЕБЕ…

ВЫ ТОЛЬКО НЕ КРИЧИТЕ И НЕ МЕЧИТЕСЬ ПО ГОСПИТАЛЮ…

Эти фразы всплыли в памяти вроде бы совершенно без всякой связи. Но обдумать все было некогда. Генерал Москалев затрубил на всю палату, как слон в саванне: «Олег, бродяга, дорогой ты мой человек, как же это ты на койку больничную – эх, и не стыдно тебе, такому буйволу здоровому… Я думал, ты там, а ребята в министерстве мне – нет, в госпитале он, а я – да бросьте врать, Троянец да чтоб в этой нашей госпитальной ж… Доктор, прошу прощения, но точнее и не скажешь при такой вот дислокации!»

Блондинка в зеленой кофточке помахала рукой Приходько:

– Олег, привет, рада тебя видеть, а это вот наш Данила, сынок, поздоровайся с Олегом Ивановичем. – Потом она с улыбкой повернулась к Кате: – Здравствуйте, вот как хорошо, что вы с ним, что он не один здесь. Я Регина, будем знакомы.

– Я Катя, то есть Екатерина Сергеевна, но я не…

– Это просто прекрасно, что вы с ним, что он не один тут. – Регина Москалева не слушала, явно принимая Катю за приятельницу Приходько. – Олежек, я тебя поздравляю, а я и не знала, что ты женился.

– Простите, но я не…

Растроганный встречей генерал Москалев грузно опустился на кровать в ногах больного, так что заскрипели пружины. И в унисон с этим скрипом послышался голос Приходько:

– Уберите. Уберите это прочь от меня!

Повисла крохотная неловкая пауза. Никто не понял, что же больной имел в виду. И тут та медсестра, что все еще торчала в дверях, подошла к кровати и забрала с тумбочки блюдо с апельсинами. Она сделала это молча и тут же покинула палату. Приходько откинулся на подушках.

– Ну, дайте же нам спокойно с товарищем поговорить. – Генерал Москалев развел руками.