Замечательные женщины Пим Барбара

Глава 17

На следующий день я работала до ленча и домой вернулась приблизительно в половине второго. Это было единственным временем, когда конторы на первом этаже дома, где я жила, подавали какие-то признаки жизни. Клацали пишущие машинки, звонили телефоны, мужской голос диктовал письма, взвешивая каждое слово (так, во всяком случае, мне казалось), хотя слова, доносившиеся через открытую дверь, едва ли стоили серьезного осмысления.

Наверху все было тихо, и я предположила, что Нейпиров, наверное, нет дома, но, проходя мимо их кухни, услышала шипенье газа, а еще оттуда доносился запах горелого. Я постучала в приоткрытую дверь, но ответа не последовало, поэтому я вошла. Одна газовая камфорка была вывернута на полную мощность, кастрюлька с картошкой выкипела досуха, и теперь ко дну пристала коричневатая масса. Я быстро со всем управилась, но кастрюлька была в очень плохом состоянии, и пришлось налить в нее воды, чтобы она отмокла. С отвращением и неодобрением я отметила, что посуда с завтрака и тарелки со стаканами чуть ли не со вчерашнего дня не мыты. Столик у окна тоже был заставлен: две бутылки молока, каждая полная лишь наполовину, пустая бутылка из-под джина, тарелка с плавящимся на солнце маслом, блюдце, полное окурков. Стоя с пригоревшей кастрюлькой в руках, я в полной мере почувствовала себя старой девой.

– А… картошка… Совершенно про нее забыл.

У меня за спиной в дверном проеме стоял Роки.

– Да, забыли, – довольно резко отозвалась я. – Газ был открыт на полную мощность, и она выкипела. Боюсь, кастрюлька испорчена.

– А, кастрюлька… – Роки провел рукой по лбу усталым жестом, показавшимся мне довольно театральным. – Было о чем подумать помимо кастрюльки.

– Что-нибудь случилось? – спросила я, делая к нему шаг все еще с кастрюлькой в руке.

– Да, наверное так. Елена от меня ушла.

Он удалился в гостиную, где рухнул в кресло. Я беспомощно стояла рядом, стараясь придумать, что сказать или сделать, но он не обращал внимания на мои запинающиеся сочувственные фразы. Оглядевшись по сторонам, я увидела, что еще одну кастрюльку – по всей видимости, горячую – поставили на полированный ореховый стол, где она прожгла неприятную отметину.

– Стол стал последней соломинкой, – объяснил Роки, проследив за моим взглядом. – Она поставила на стол горячую кастрюлю. Такой пустяк, скажете вы, но типичная для нее небрежность. И посуда стоит грязная иногда днями напролет, пока не придет миссис Моррис…

Он продолжал бессвязно перечислять проступки жены, а я просто сидела рядом, не желая его прерывать. Наконец я почувствовала голод, ведь было уже около двух, и задумалась, ел ли сам Роки.

– Ленч? Я про него не подумал. Наверное, в таких случаях не едят.

– Уверена, вам следует что-нибудь съесть. Почему бы вам не подняться ко мне, там опрятнее, чем у вас, а я после тут приберусь.

Он апатично поплелся следом за мной и начал рассказывать, что случилось. По всей очевидности, они поссорились, как раз когда он собирался готовить, и Елена убежала из дома со словами, что никогда больше не вернется.

– Я кинулся за ней, – говорил Роки, – но она, наверное, села в такси, потому что ее и след простыл.

– Но ей же придется вернуться. Она что-нибудь с собой взяла? Какие-нибудь вещи?

– Не знаю. Кажется, нет.

– Но куда она могла пойти? – не унималась я, чувствуя, что хоть кому-то надо быть практичным.

– К Иврарду Боуну, наверное, – безразлично ответил Роки.

– Точно не к нему! – воскликнула я.

Такого не должно случиться. В голове у меня мелькнула неуместная и недостойная мысль, что Иврард непременно решит, будто я не выполнила свое обещание и одна во всем виновата. Но мне, честное слово, не представился случай сказать Елене, что Иврард ее не любит. Я правда собиралась сделать это при первой же возможности и все равно невольно подумала, что поделом ему будет, если она объявится у него на пороге и поставит его в неловкое положение.

– Если бы она собиралась к нему, то уже приехала бы. Я позвоню ему и все узнаю.

Я была несколько ошарашена, когда трубку поднял сам Иврард, хотя и не знала, кого еще ожидала услышать, а потому могла только, заикаясь, изложить новости и спросить, не приходила ли к нему Елена.

– Определенно нет. – Голос у него был встревоженный. – В любом случае я сейчас же уезжаю в Дербишир.

– В Дербишир? – глупо переспросила я. Это показалось мне самым невероятным местом.

– Да, Доисторическое общество устраивает там конференцию, – быстро добавил он.

– Сможете спрятаться в пещере, – нервно хихикнула я, как иногда случается в момент кризиса, но все-таки взяла себя в руки, прежде чем вернуться к Роки, который все еще полулежал в кресле.

– У Иврарда Боуна ее нет, – сказала я, – поэтому она, возможно, скоро объявится. Или у нее есть еще какие-нибудь друзья, которым я могла бы позвонить от вашего имени?

– Нет-нет, не трудитесь. Нельзя же обзванивать людей по всему Лондону.

– Тогда я вполне могу заняться ленчем, – согласилась я. – Боюсь, еда будет совсем простая, но вы должны что-нибудь поесть.

Роки поплелся за мной на кухню и стоял под веревкой с сушащимся бельем, которое, как я раздраженно заметила, пересохло и теперь его неудобно будет гладить. Он начал было снимать с веревки предметы моего туалета и шутить над каждым из них, но, решив, что сейчас не время для стеснительности, я не стала обращать на него внимания.

Помыв салат, я сдобрила его толикой приберегаемого к особому случаю оливкового масла и посыпала солью. Еще выложила камамбер, свежий хлеб и миску слив-венгерок на десерт. Ленч получился идиллический – такой следовало бы смаковать под открытым небом, под бутылку вина и, что называется, «приличный разговор». Маловероятно, что от меня будет толк по части вина и беседы… Тут я вспомнила, что у меня есть бутылка бренди, которую я, согласно старомодному обычаю, держала на «чрезвычайный случай», и решила достать ее к кофе. Я так и слышала, как мама, поджав губы, говорит: «Только в медицинских целях, разумеется…» Но сейчас немолодым респектабельным леди незачем искать оправданий для покупки бренди или даже джина, хотя вполне вероятно, что кое-кто до сих пор их ищет, и хочется надеяться, что всегда найдутся такие, кто будет их искать.

Роки начал есть с видимым аппетитом, но разговор, который он завел, никак нельзя было назвать «приличным».

– Она даже салат по-человечески помыть не могла, – сказал он, – не говоря уж о том, чтобы так его приготовить.

Я не нашлась, что на это ответить, и мы продолжали есть в молчании – с моей стороны. Бренди как будто еще более его раззадорило, пусть и не до слишком больших высот, но то, что он говорил, лично мне было очень приятно.

– Вы самая удивительная женщина на свете, Милдред, – говорил он, устремляя на меня взгляд. – Не знаю, как бы я без вас обходился.

«Вы прекрасно без меня обходились раньше, – подумала я с внезапным раздражением, – и будете прекрасно обходиться впредь».

– Подумать только, что вы появились как раз в нужный момент, посреди этого ужасного кризиса, и накормили меня вкусным ленчем. – Закрыв глаза, он откинулся на спинку кресла. – Я правда не смог бы есть ленч в одиночестве.

– Ах, пустяки, – сказала я, чувствуя, что никакого иного ответа дать не в состоянии. – Любая на моем месте сделала бы то же самое.

И, возможно, даже у мужчины менее привлекательного, чем Роки, нашлась бы преданная женщина, которая приготовила бы ему поесть в тот день, когда от него ушла жена. Мать, сестра, даже тетушка… Я вспомнила объявление, которое видела как-то в «Церковных ведомостях»: «Органисту с тетушкой требуется немеблированное жилье; предпочтительно в Ист-Шине или Барнсе». «Подозрительное объявление, – подумала я тогда, – никакая она ему не тетя, хотя, конечно, люди, предпочитающие Ист-Шин или Барнс, должны быть исключительно респектабельными».

– Чему вы улыбаетесь?

Я виновато вздрогнула, поскольку на время забыла о случившемся несчастье.

– Извините. Я задумалась и даже не заметила, что улыбаюсь.

– Вы меня почти развеселили, – обиженно заявил Роки. – Наверное, у каждого должен иметься друг, который утешил бы его в такое время.

– Не у каждого. – Я вспомнила про многих отвергнутых, тех, кто жил в одиноких крошечных квартирках, кому не с кем поговорить, некому приготовить обед, и поделилась своими мыслями с Роки.

– Они всегда могут стирать чулки или заняться чем-нибудь еще, – равнодушно отмахнулся он. – Если, конечно, предположить, что речь идет о женщинах, ведь это женщины обычно живут в крошечных квартирках.

– И их отвергли, – добавила я.

– Ну да, ведь все взаимосвязано, не так ли? Конечно, у меня положение совсем не такое. Не надо думать, что меня отвергли.

Вот так мы и сидели, почти пререкаясь, пока часы на церкви не пробили четверть четвертого.

– Чай, – сказал Роки. – Думаю, теперь я выпил бы чаю.

– Да, конечно. – Я послушно пошла на кухню и как раз наливала воду в чайник, когда зазвонил мой звонок внизу. – Боже, кто бы это мог быть?

– Возможно, Елена тоже прибежала к вам за утешением, – сказал Роки. – Думаю, более уместно было бы, если бы вы сами открыли дверь. На всякий случай, сами понимаете.

Он не двинулся из кресла, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как поспешно сбежать вниз, чувствуя себя несколько растревоженной и раздраженной. Боюсь, эти чувства отразились у меня на лице, поскольку, когда я открыла дверь и обнаружила на пороге Джулиана Мэлори, его собственное выражение изменилось, и он помешкал, перед тем как войти.

– Я собиралась заваривать чай, – сказала я, пока мы поднимались, – поэтому вы как раз вовремя.

– А, чай… – протянул он. – Я очень надеялся поспеть к чаю.

Я не сказала ему, что у меня Роки Нейпир, и выражения на лицах двух мужчин, когда они увидели друг друга, заставило меня улыбнуться: Роки смотрел нахмуренно и капризно, Джулиан – недоуменно и разобиженно. Роки довольно нелюбезно встал и предложил Джулиану кресло. Джулиан – хотя и с прохладцей – предложенное принял, и Роки раскинулся на диване. В этот момент я поспешила пойти посмотреть, как там чайник, а когда вернулось с подносом, застала их за натянутым разговором об Италии. Джулиан расспрашивал про Санта-Кьяру в Неаполе, мол, видел ли ее Роки, и даже процитировал стихотворение о Вербном воскресенье[25], а Роки отвечал, что церковь в войну разбомбили и вообще это стихотворение всегда нагоняло на него тоску.

Я начала разливать чай. Как это часто бывает в непростые моменты, что-то с ним было не так. Он получился слишком слабым и тек, как сказал бы поэт, янтарным потоком из плохо вычищенного носика серебряного чайника для заварки. Миссис Моррис, похоже, пренебрегла своими обязанностями, и мне, пожалуй, следует с ней «поговорить».

– Как же вы нас балуете! – воскликнул Джулиан. – Китайский чай!

Я часто спрашивала себя, так ли уж хорошо быть честной по характеру и воспитанию. В обществе честность временами вредит, ведь чаепитие скорее всего прошло бы успешнее, если бы я не объяснила, что чай на самом деле индийский, просто, к несчастью, слишком слабо заваренный. И теперь вместо того, чтобы радоваться, что я их побаловала, эти двое расстроились и смутились, словно я это сделала нарочно. В отчаянии помешав заварку, я предложила пойти заварить заново, но ни один и слышать об этом не захотел. Роки был вежлив, но нетерпелив, Джулиан – вежлив, но разочарован, почти разобижен.

Мне показалось, что оба они в тот день проявили себя не самым выигрышным образом, точно сумели вытащить на свет свои худшие стороны, – или просто у меня до тех пор не было возможности наблюдать за каждым из них бесстрастно. Роки казался поверхностным и обаятельным на слишком броский и фальшивый манер, а то, как он развалился на диване, представлялось одновременно манерным и невоспитанным. А вот Джулиан словно лишился всяческого обаяния, даже фальшивого и броского. Рядом с Роки он казался карикатурой на служителя церкви, и в его голосе против обыкновения проступили елейные нотки. «Она посещает службы в Сент-Мэри… Вчера утром, после того, как я отслужил мессу…» Даже сами фразы звучали натянуто и неестественно. Это, в свою очередь, подтолкнуло Роки к дурацкой легкомысленности, поэтому, хотя Джулиан старался отвечать на его шутки о наилучшем качестве ладана и хорошеньких алтарниках, между ними возникла какая-то враждебность, и мне даже стало казаться, что я тому причиной. Конечно, мне было непривычно находиться наедине с двумя мужчинами, пусть даже каждый принадлежал другой женщине, но я ничего не могла поделать.

Я суетилась над слабым чаем, мысленно сетуя про себя, что не купила еще один кекс, или помидоров, или огурец, чтобы приготовить сандвичи, отчаянно жалела, что не умею вести остроумную беседу. Роки замкнулся в молчании, а Джулиан бросал по сторонам испуганные, подозрительные взгляды. Что с ним такое? Во всем происходящем ведь нет ничего компрометирующего или неловкого. А потом я вдруг поняла, что его так расстроило: на каминной полке стояла бутылка бренди, такая большая и шокирующая среди мелких безделушек и открыток с видами Эксмура и Северного Уэльса, куда миссис Боннер вместе с еще одной женщиной из моей конторы попеременно ездили отдыхать. Наверное, во все свои прежние визиты Джулиан никогда не видел у меня на каминной полке бутылки бренди.

– Вы уже назначили день свадьбы? – спросила я, стараясь завязать непринужденную беседу.

– О да, мы собираемся пожениться очень скоро, – благодарно откликнулся Джулиан. – И мы бы очень хотели, чтобы на церемонию пришла вся паства Сент-Мэри и все наши друзья.

– Наверное, вы имеете в виду тех, кто известен как «регулярно причащающиеся»? – спросил Роки. – Милдред, возможно, говорила, что религия до завтрака мне не по зубам. Те, кто приходит только на повечерье, тоже приглашены? Они-то могут считаться друзьями?

– Да, да, по сути, кто угодно. То есть все, кто желает нам добра, – ответил Джулиан в смущенно-шутливой манере. – Я хочу, чтобы все с нами возрадовались.

– Я уж точно хотел бы возрадоваться, – отозвался Роки. – Понимаете, я очень желаю вам добра, и поскольку жена меня только что бросила, могу только надеяться, что вам повезет больше.

Джулиан уронил на пол кусок кекса, который едва успел взять, и поспешно нагнулся, чтобы подобрать его обломки с пола.

Сняв крышку с заварочного чайника, я заглянула в его недра, но без особой надежды. Возможно, конечно, что пережитое потрясение хотя бы как-то оправдывало странное поведение Роки, но мне от него делалось не по себе.

– Дружище, – растерянно забормотал Джулиан, – какая ужасная новость… Но вы, верно, ошиблись… Какое-то недопонимание или ссора… Я не далее как сегодня утром видел миссис Нейпир.

– Когда такие вещи случаются, они происходят очень быстро. – Теперь Роки как будто получал удовольствие от своих слов. – В конце концов, кто-то должен был видеть ее последним – вполне возможно, что это были вы.

– Такая прискорбная новость… Должно быть что-то, что мы можем сделать… – Теперь Джулиан, нахмурившись, расхаживал по комнате.

Я начала собирать чашки с блюдцами на поднос. Наверное, это была трусость с моей стороны, но мне хотелось остаться одной, а какое место может быть лучше раковины, куда ни один из мужчин за мной не последует?

Я начала с собственной кухни, где посуда после ленча и чая была быстро вымыта и высушена, но потом спустилась в квартиру Нейпиров с намерением навести подобие порядка среди царившего там хаоса. Нет на свете раковины, которую бы установили на уровне, удобном для мало-мальски высокого человека, и вскоре от всей этой возни с посудой у меня разболелась спина, особенно если учесть, что вчерашние жирные тарелки требовали основательной чистки. Мысли у меня бежали по кругу, мне даже пришло в голову, что, если бы я собралась писать роман, он был бы в духе «потока сознания» и живописал бы час жизни женщины, проведенный у раковины. Я испытывала горечь по отношению к Елене и Роки, и даже к Джулиану, хотя приходилось признать, что никто не заставлял меня мыть чужую посуду или прибирать чужую кухню. Это все суетливая старая дева, живущая во мне, Марфа, которая не может, как Магдалина, спокойно сидеть и вести беседу, если знает, что в раковине до сих пор посуда, не мытая со вчерашнего дня. У Марфы тоже, наверное, ныла спина, мрачно думала я, подметив, что сушилка для посуды также нуждается в чистке, а салфетки не мешало бы прокипятить.

Наконец с уборкой было покончено, осталась только кастрюлька со сгоревшей картошкой. Я безнадежно осмотрелась по сторонам в поисках чего-нибудь, чем ее поскрести.

– Чистые стаканы есть? – раздался из-за двери голос Роки. – Хотя бы два найдется?

– Да, в серванте, – откликнулась я. – Я только что их помыла.

– Точно помню, что у нас был джин, – продолжал Роки, копаясь в скоплении бутылок в углу кухни. – Думаю, мы могли бы выпить вашего бренди?

– Ну да, конечно, пейте.

– Ага, вот это даже лучше. – Он поднял повыше оплетенную винную бутылку. – Мы с вашим священником взаправду поладили. Он мне нравится. Жаль, что вы не можете за него выйти, Милдред, вы стали бы приятной парой. Пойдемте, выпейте с нами, когда закончите с кастрюлькой. Мы наверху, в вашей гостиной.

Я села на стул посреди кухни Нейпиров, готовая разобидеться, но внезапно мироздание пришло мне на выручку, и я увидела смешную сторону происходящего. Потом зазвонил телефон.

– Слава богу, это вы, Милдред, – раздался в трубке голос Елены. – После всего, что Роки наговорил, даже голос его слышать не хочу. Послушайте, я какое-то время поживу у мисс Кловис.

– У мисс …?

– У мисс Кловис… вы же ее помните… Она работает в научном обществе.

– Ах да, конечно.

«Наша замечательная мисс Кловис с чаем». Она еще и предоставляет убежище сбежавшим женам?

– Она предложила забрать кое-какие мои вещи. Не могли бы вы упаковать для меня чемодан и встретиться с ней под часами на вокзале Виктория?

Я согласилась, главным образом потому, что так было проще. От меня требовалось упаковать несколько нужных вещей и выскользнуть из дому незаметно для Роки, хотя потом можно будет ему сообщить, что Елена у мисс Кловис.

Найти то, что просила Елена, оказалось непросто: во всех шкафах и ящиках в спальне царил такой беспорядок, что трудно было определить, что где искать, но наконец я все собрала и с упакованным чемоданом некоторое время спустя ждала в условленном месте на вокзале, чувствуя себя довольно глупо, точно сама собиралась с кем-то сбежать.

Начался час пик, и мимо сновали, стремясь успеть на свой поезд, бизнесмены и клерки. Солидные мужчины в шляпах и с тщательно свернутыми зонтами или портфелями, такими плоскими и аккуратными, что казалось невероятным, будто там вообще может что-то лежать, без тени достоинства неслись в спешке, а иногда даже налетали на меня. У некоторых были свертки или пакеты в руках либо под мышкой – подарки женам, наверное, или сюрприз к ужину. Я воображала, как они набиваются в зеленые поезда, разворачивают вечерние газеты, разгадывают кроссворды, не разговаривают с соседями…

– Мисс Лэтбери? – ворвался в мои фантазии решительный голос, и подле меня возникла кряжистая фигура мисс Кловис.

– Да. Я привезла вещи, о которых просила миссис Нейпир.

– Прекрасно! – Мисс Кловис решительно забрала у меня чемодан.

– Надеюсь, с ней все в порядке? – спросила я.

– В полном. То есть теперь, когда она ушла от своего скотины-мужа.

Мне хотелось запротестовать, но я не знала, что сказать: меня слишком удивило, что сотрудница научного общества может употреблять такие выражения.

– У меня она в полной безопасности, – непринужденно продолжала мисс Кловис. – У меня уютная квартирка на верхнем этаже здания Общества.

Портреты туземных вождей и свернутый флаг в уборной, подумала я, но, возможно, у нее есть собственная ванная.

– Искренне надеюсь, что миссис Нейпир скоро вернется к мужу, – сказала я твердо. – Он очень расстроен.

– Вы думаете, расставание будет только временным? – Вид у мисс Кловис сделался разочарованный. – Сама я так совсем не считаю. Он уедет за город, где, как полагаю, у него есть коттедж, а она вернется в квартиру. Так я поняла с ее слов.

– О, понимаю. Надеюсь, они встретятся и все обсудят, прежде чем пойти на столь решительный шаг.

Не могла же я признаться мисс Кловис, что помимо всего прочего не хочу, чтобы Роки уезжал.

– Ну, мне пора, – сказала мисс Кловис. – Спасибо, что привезли чемодан. Я дам вам знать, если будут новости. Полагаю, мистер Боун в Дербишире?

– Но к нему-то это уж точно не имеет отношения! – с тревогой воскликнула я. – Уверена, он не захочет в это вмешиваться.

– Ради антропологии! – возвестила мисс Кловис, перехватывая свой зонт и взмахивая им, словно оружием или древком знамени. – Между теми, кто вместе работал в экспедиции, существует великая связь… А их совместный труд по прослеживанию группировок общества по женской линии родства вообще исключительно ценен, истинный вклад… – Она конфиденциально понизила голос: – Была история доктора Медликотта и мисс Этти… Не знаю, слышали ли вы о ней? Я всегда знала, что это я их свела. Его жене это сначала не нравилось. Однако вот пожалуйста. – И, бодро кивнув на прощанье, она удалилась.

С минуту я стояла несколько оглушенная, потом медленно направилась домой. Я как раз сворачивала на Гранчестер-сквер, когда увидела, как двое мужчин входят в паб в дальнем ее конце. Это были Роки Нейпир и Джулиан Мэлори. «Пусть себе идут», – подумала я. Было утешительно сознавать, что они подружились за стаканом вина. Утешение для них, но не для меня, решила я, не в силах даже подумать о возвращении в квартиру, где придется мыть их пустые стаканы, которые они, без сомнения, бросили у меня в гостиной. Лучше сходить в пасторат повидать Уинифред.

Едва я позвонила в дверь, как меня осенило, что там скорее всего Аллегра Грей, и я даже повернула бы обратно, если бы почти сразу не открыла сама Уинифред.

– Ах, Милдред! Как мило с вашей стороны! Вы теперь почти к нам не приходите, – пожаловалась она. – С тех пор как Аллегра и Джулиан объявили о помолвке, у нас почему-то все не как раньше. Но сегодня она поехала ужинать с подругой в Кенсингтон. А Джулиан куда-то ушел, поэтому я совсем одна. У вас расстроенный вид, дорогая. Что-то случилось?

– Я почти жалею, что Нейпиры поселились в моем доме, – сказала я. – До их появления все было гораздо проще.

Уинифред не стала задавать вопросов, но под воздействием чашки чая у нее самой развязался язык. Мы заговорили о «былых временах» – тех, какими они теперь представлялись.

– Ох, Милдред, – вырвалось у нее, – иногда и я жалею, что Аллегра у нас поселилась!

Глава 18

На следующий день Роки повел себя довольно мелодраматично: шумно упаковывал чемоданы и ходил кругами по квартире, помечая мебель и безделушки, которые следовало отослать в его загородный коттедж. Вернувшись домой после ленча, я обнаружила, что он практически готов съехать.

Ко мне он поднялся со списком в руках.

– Надо сразу расставить все точки над i, – сказал он. – Я хочу получить назад свои вещи, но нельзя же от вас требовать, чтобы вы знали, какие именно мои.

– От меня? – удивленно воскликнула я.

– Ну да, вы ведь будете тут, надо полагать? Я попросил грузчиков из компании по перевозкам приехать утром в субботу, чтобы вы могли за ними присмотреть.

– Да, конечно, – неуверенно сказала я. – Наверное, нельзя ожидать, что они хорошо все сделают без надзора. Когда приблизительно их ждать?

– Я распорядился, чтобы приехали пораньше, часов в восемь. Тогда Елена сможет вернуться в воскресенье или понедельник, если захочет. А еще можете позвонить мисс Кловис и сообщить ей. – (Разумеется, я рассказала ему, где Елена.) – И все будет как прежде.

Мне хотелось запротестовать не столько из-за перевозки мебели и роли, которая мне в ней отводилась, сколько из-за его мысли, что все может стать как прежде. Но никакие слова на ум не шли. Интересно, предложит ли он перед отъездом выпить вместе чаю? Но он промолчал, и почему-то мне не хотелось предлагать самой. Наверное, мне не хотелось, чтобы он запомнил меня как женщину, которая вечно заваривает чай в трудную минуту.

– До свиданья, Милдред. Конечно же, мы еще увидимся, – небрежно бросил он. – Вам обязательно надо как-нибудь приехать ко мне в коттедж на уик-энд.

– С радостью, – начала было я и тут же задумалась, вполне ли это прилично.

Но, очевидно, такая мысль в голову Роки не приходила и никогда не придет.

– Вы ведь запомните, какие вещи надо вывезти, правда? – были его последние слова, обращенные ко мне.

Когда он ушел, я стояла у окна, пока его такси не скрылось из виду.

Последствия потрясения и горя слишком хорошо известны, чтобы стоило их тут описывать, и у окна я стояла очень долго. Наконец я действительно заварила себе чаю, но кусок у меня не шел в горло. На меня словно бы навалилась огромная тяжесть, и, посидев какое-то время, я подумала, что, наверное, стоит пойти в церковь и там поискать толику утешения.

Дверь в церковь я открыла довольно робко и с облегчением увидела, что там никого нет, поэтому села и стала безнадежно ждать – сама не знаю чего. Мне никак не удавалось упорядочить круговерть мыслей, но я надеялась, что если посижу тут тихонько, то, возможно, почерпну своего рода покой из благостной атмосферы.

Считается, что века молитв оставляют на зданиях свой след, но потом я вспомнила, что церковь Сент-Мэри построили каких-то семьдесят лет назад: она казалась совсем новой и веселой, и тут не было ни усыпальниц известных семейств с балдахинами, ни плачущих херувимов, ни урн, ни стертых надписей на плитах пола. Оставалось лишь разгадывать надписи на латунных табличках в память о бывших пасторах и благотворителях или созерцать уродливый витраж в восточном окне. А после мне пришло в голову: неужели атмосфера викторианского благочестия утешает меньше других? Разве не следует мне утешаться мыслями о нашем первом священнике, отце Басби – Генри Бертрами Басби – и его супруге Мод Элизабет ровно так же, как о клириках семнадцатого столетия? Теперь я едва сознавала свое окружение и вздрогнула, когда меня окликнули по имени:

– Мисс Лэтбери! Мисс Лэтбери!

Я почти виновато подняла глаза, точно совершила что-то постыдное, и увидела, как ко мне бочком подбирается мисс Стэтхем. В руках у нее были тряпка для натирки и жестянка с воском.

– Вы так тихо сидели, что я решила, вдруг у вас припадок.

– Припадок? – глупо переспросила я.

– Ну да, вдруг вы заболели. Я сказала себе, выходя и ризницы: «С чего это мисс Лэтбери тут сидит? Что она тут делает? Это не ее неделя натирать дверные ручки, и для повечерья еще слишком рано». Тогда я и подумала, вдруг вы больны.

– Нет, со мной все в порядке. Спасибо. – Я улыбнулась причинам, какие нашла для моего присутствия в церкви мисс Стэтхем. – Просто я кое-что обдумывала.

– Обдумывали? Боже ты мой… – Сдавленно прыснув, она испуганно и быстро зажала рот ладонью. – Простите, мисс Лэтбери, я правда не хотела смеяться. Только чуток смешно сидеть тут прекрасным летним днем и думать. Не хотите пойти ко мне на чашечку чая?

Я отказалась, насколько могла любезно, и мисс Стэтхем вернулась к своим латунным ручкам и воску. Моя маленькая медитация в церкви подошла к концу: было совершенно очевидно, что теперь ее продолжить не удастся. «Будь церковь постарше, потемнее и поменьше, будь это, к примеру, римско-католический храм, – греховно подумала я… – Но нет смысла о том сожалеть, ведь суть лишь в моих изъянах…» Тем не менее я почувствовала, что немного успокоилась и смогу лучше справиться с вывозом мебели и всем (чем бы оно ни было), что мне еще уготовано.

Когда я вернулась, миссис Моррис как раз убирала мою гостиную. На самом деле сегодня был ее день у Нейпиров, но работу там она закончила раньше, чем ожидала, и удивленно высказалась по поводу чистоты на кухне.

– Там только после завтрака посуду надо было помыть, всего делов-то – тарелки да чашки, – пояснила она. – Обычно у них со вчерашнего дня посуда стоит, а стаканов-то! Можно подумать, они только спиртным и питаются.

Я объяснила, что вчера помыла, сколько смогла.

– Миссис Нейпир уехала, – деликатно добавила я, – поэтому сама помыть не смогла.

– Как же, помыла бы, даже если б осталась! – с чувством отозвалась миссис Моррис. – Это он всю работу по дому делал. Не успеешь оглянуться, священники посуду мыть начнут. Вот увидите, какая у нашего жизнь начнется, едва он женится!

– А разве мужчинам не следовало бы помогать по хозяйству? – спросила я.

Она глянула было на меня многозначительно, но промолчала.

– Только не священникам, мисс Лэтбери, – сказала она наконец, покачав головой.

– По-вашему, у них и без того забот хватает?

– Про заботы ничего не скажу, мисс, – с сомнением протянула она, – но эта миссис Грей – та еще штучка, помяните мое слово. Вдова! И что стряслось с ее первым? Вот что бы мне хотелось знать! – Распахнув окно, она энергично затрясла в него шваброй.

– Но я думала, его убили на войне.

Миссис Моррис опять покачала головой.

– Вот вы, мисс Лэтбери, мне сказали, мол, наш священник не из тех, кто женится, – обвиняюще заявила она.

– Я всегда так считала, – призналась я. – Но иногда мы совершаем ошибки, верно?

– Хорошенькое личико, – продолжала миссис Моррис, – этого у нее не отнимешь. Но что делать его бедной сестре? Что станется с бедной мисс Уинифред? Разве она столько лет не вела для него хозяйство? Разве не отдала лучшие годы своей жизни, чтобы у него был домашний очаг?

Я не знала готового ответа на ее пугающий вопрос – тем более что с некоторой тревогой вспомнила, на что намекнула вчера вечером сама Уинифред. Нет, ничего прямо против Аллегры Грей она не сказала, но теплых чувств к ней проявляла гораздо меньше.

– Не так, наверное, все и ужасно. Думается, мисс Мэлори нравилось опекать брата. В конце концов, с ее стороны это было только естественно, как, вероятно, и для большинства женщин.

– Вы-то никому домашний уют не создаете, мисс Лэтбери, – продолжала миссис Моррис тоном, полным такого упрека, что мне почудилось, будто я в каком-то смысле уклоняюсь от выполнения своего долга.

– Да, пожалуй, – признала я, – хотя после смерти мамы я недолгое время вела хозяйство у отца. Но потом он тоже умер, и с тех пор я совсем одна, не считая того времени, когда тут жила мисс Колдикот.

– Неестественно для женщины жить одной, без мужа.

– Возможно, но многие женщины так живут, и у некоторых нет выбора.

– Нет выбора! – презрительно рассмеялась миссис Моррис. – Вам бы следовало лучше думать о себе, мисс Лэтбери, не сочтите за обиду. Вы так много сделали для отца Мэлори, и для мисс Уинифред тоже, а вас в конечном итоге бросили, уж простите, что так прямо говорю.

– Да, наверное, вы правы, – сказала я с улыбкой, потому что она действительно была права.

Замуж выходят не замечательные женщины, а такие, как Аллегра Грей, которая не умеет шить, и Елена Нейпир, которая бросает немытую посуду.

– Мне уже не измениться. Боюсь, уже слишком поздно.

Я сразу почувствовала, что если скажу, что на самом деле не хотела замуж за Джулиана Мэлори, мои слова прозвучат не слишком убедительно. В приходе меня, по всей очевидности, считали первой среди отвергнутых, и это положение теперь придется занимать со всем возможным достоинством.

– Вы недурны собой, – быстро сказала миссис Моррис, и тут же лицо у нее стало испуганное, словно она зашла слишком далеко. Сняв мешок с пылесоса, она вытряхнула на газету огромную гору пыли. – Всякое случается, даже в последнюю минуту, – таинственно продолжала она. – Нет, конечно, замуж за разведенного вам пойти не захочется. Слишком уж много прошлый брак в новую жизнь за собой тащит, – бормотала она, уходя на кухню с завернутой в газету пылью.

Я услышала, как она говорит, что в кувшине осталась капелька молока, как раз мне к чаю.

После ее ухода меня охватила странная тревога, точно я действительно не исполнила какой-то свой долг и должна немедленно что-то предпринять, чтобы это исправить. Я должна пойти к Джулиану и ровным счетом ничего для него не делать, тогда он отвергнет Аллегру и женится на мне. Что до Роки и его заросшего крапивой коттеджа, тут, пожалуй, не важно, что и сколько я для него сделала, поскольку его никогда не сочтут подходящим кандидатом в мужья. Слишком уж много от прошлого брака… Я невольно улыбнулась таким мыслям. Интересно, у служащих из женского вспомогательного тоже были мечты? Они тоже воображали, как от Роки уйдет жена и он кинется к ним искать сочувствия, или всегда знали, что они лишь игрушки, которых снимают с полки, только когда нужна компания на вечер? Я не могла польстить себя мыслью, что была для него хотя бы этим.

Среди моих книг возле кровати тоже имелся зеленый замшевый томик стихов Кристины Россетти.

«Ты их забудь с улыбкой в тишине. Не вспоминай и прочь гони печаль…» Хорошо читать эти строчки и радоваться, что он улыбается, но гораздо труднее повторять себе, что ни о чем другом не будет и речи. Ему просто не придет в голову печалиться.

Той ночью я читала скорее всего не поэзию, а что-то богословское или поваренную книгу. Возможно, последняя к моему настроению подходила лучше всего, и я выбрала ту, что со старыми рецептами и разрозненными советами по ведению домашнего хозяйства. Я прочла про уход за аспидистрами и про то, как стирать кружева и черные шерстяные чулки, а еще узнала, что посылка или конверт, запечатанные яичным желтком, нельзя вскрыть при помощи пара. Хотя и не могла представить, что когда-нибудь придется воспользоваться этими познаниями.

Глава 19

Странно было входить в квартиру Нейпиров и обращаться с их имуществом почти как со своим собственным. Из списка Роки совершенно ясно следовало, что надо передать грузчикам: его большой письменный стол, чиппендейловские стулья, столик с раздвижной крышкой и кое-какие безделушки – разнообразные пресс-папье и «снежные шары», а еще кое-что из фарфора. Даже книги следовало разобрать, оставив только пугающие с виду труды Елены по антропологии и несколько романов в бумажных переплетах. Когда эти вещи исчезнут, комнаты станут голыми и безликими, впрочем, они и сейчас уже выглядели уныло. Я задумалась, не разобрать ли стол, ящики которого были забиты бумагами, и даже предприняла такую попытку – с неотвязной мыслью, что могу наткнуться на что-то, что меня не касается. Посмею признаться, что я на это надеялась, но мое любопытство осталось неудовлетворенным. Ни любовных писем, ни дневников, ни даже фотографий. В выдвижных ящиках хранились только счета и антропологические заметки Елены. Любовные письма от служащих женского вспомогательного были, без сомнения, скомканы и брошены в корзинку после самого поверхностного прочтения. Но, возможно, им хватало благоразумия не писать о любви? В естественной склонности женщин принимать позу памятника Терпению мне всегда чудилась своего рода сила, хотя со слов Иврарда Боуна выходило, что иногда они с готовностью лишают себя такого преимущества, сами заявляя о своих чувствах.

В субботу я постаралась встать задолго до восьми часов, но грузчики появились не раньше половины девятого. Их было трое: двое веселых и крепких с виду молодых парней и третий – возможно, как и пристало по должности бригадира, сморщенный и меланхоличный и, по всей очевидности, вообще не способный что-либо поднять.

Увидев большой письменный стол, этот третий покачал головой.

– Нам его никогда через лестничную клетку не пронести, – заявил он.