Если свекровь – ведьма Касмасова Лилия

Я стукнула Мишу локтем, вырвала у него веник и взлохматила им прическу этой нахалке. Она завизжала. Ага! Без магии и драться не умеешь! Боковым зрением я заметила, что из кухни прибежали Бондин и Орхидея.

Миша схватил меня в охапку со спины, прижав мои руки так, что я не могла ими пошевелить:

– Ты обалдела?

– Это ты во всем виноват, – сказала я, отдуваясь.

– Я?

– Да отпусти ты, – проговорила я, – не буду больше.

Мелисса отошла на безопасное расстояние. Я отдала Мише веник, развернулась и пошла прочь из гостиной во дворик.

Я неожиданно почувствовала себя такой усталой от всей этой неразберихи, от сумасшедшего мельтешения чувств и мыслей, что не хотела ни говорить, ни видеть кого бы то ни было.

Свежий ночной воздух струился через раскрытые стеклянные двери. На небе сияли звезды, далеко, у берега, тихо вздыхало море.

Во дворике было темно, и я не сразу заметила, что на шезлонге у стены кто-то отдыхает. И хотя в темноте нельзя было хорошо рассмотреть лица, я сразу поняла, что это не Николай. На шезлонге растянулся здоровенный широкоплечий мужчина, просто атлет, и тоже в гавайской рубашке, как у Николая. На животе у него спал кот – не тот небольшой рыжий котяра, а другой: тоже рыжий, но большой и пушистый, как енот.

Я бегом вернулась в гостиную и шепотом сообщила всем (кроме Миши, которого в гостиной не оказалось – похоже, пошел умываться):

– Там! Там какой-то культурист! Спит на шезлонге!

– Какой культурист? – удивилась Орхидея. – Ты про Николаса?

– Он похож на культуриста, как я на балерину! – сказала я.

– Знаю, знаю, ты предпочитаешь быть пианисткой, – ухмыльнулся Бондин, направляясь к стеклянным дверям.

Он еще будет напоминать об этом глупом дурацком флирте!

У дверей Бондин задержался и щелкнул выключателем на стене. Дворик озарился неярким светом. Бондин вышел наружу, за ним мы все.

Денис засмеялся. Вслух, громко. Просто расхохотался.

Великолепный атлет приподнялся на шезлонге. Лицо его было очень знакомо. Особенно голубо-льдистые глаза. Я поняла, что он очень похож на Николая, будто его сын. Красивый, с гладковыбритым лицом, с могучими плечами.

– Чего вы? – с недоумением пробасил атлет.

А кот, недовольный, что его потревожили, спрыгнул на землю и оказался вдруг… тем самым рыжим котярой, с которым мы подружились сегодня.

– Извини, – сказал Бондин атлету, улыбаясь. – Просто мы никогда не видели такого.

– Какого? – Атлет оглядывался по сторонам. И голос у него Николая. Так и кажется, что вот-вот произнесет «Хо-хо-хо».

– Подумаешь, корректирующий шезлонг, – небрежно пожала плечами Мелисса. – Здесь на островах у всех наших такие есть.

– Лишь бы не на общественных пляжах, – сказал Бондин.

Корректирующий? Ничего не понимаю.

Атлет произнес:

– Похоже, я как-то смешно выгляжу. – Но только он хотел подняться, как к нему метнулась Орхидея, воскликнула:

– Подожди! – И всучила мне телефон.

Орхидея с наглостью уселась атлету на колени и скомандовала мне:

– Сфоткай нас.

Я нашла у телефона нужную опцию и щелкнула их пару раз.

– Спасибо, – сказала Орхидея, а потом, когда вставала с колен, пошатнулась и оперлась на шезлонг. И вдруг стала стройной девушкой с роскошной грудью и с длинной гривой волос.

– Обалдеть! – вскричала я. Так вот о каком шезлонге беспокоилась мать Мелиссы!

Я хотела сфоткать парочку на шезлонге еще раз. Но Орхидея вскинула руку, закрываясь:

– Не фоткай! – и быстро поднялась с шезлонга.

– Но это так забавно! – воскликнула я, веселясь.

– Боюсь, тогда он не будет меня любить в настоящем виде, – тихо сказала мне Орхидея, взяла у меня фотоаппарат, рассмотрела снимки. – Шикарно.

А атлет уже поднялся – и стал тем Николаем, с которым мы были знакомы – с брюшком, седой бородкой и румяными круглыми щеками. Пусть так он выглядит не идеально, зато намного милее и симпатичнее.

Интересно, а топ-модели и культуристы остались бы теми же, если б сели на этот шезлонг? Они ведь и так идеальны.

Хм, а как бы выглядела на этом шезлонге я сама? Наверное, стала бы на десять-пятнадцать сантиметров выше, с тонкой талией и красивой формы бедрами, и волосы попышнели бы, наверное.

– Хочешь, приляг туда, а я тебя сфотографирую, – сказал Бондин.

Кажется, я слишком долго пялюсь на шезлонг, да еще, поди, взгляд мечтательный.

– Лучше ты туда сядь, – сказала я.

Я ожидала, что он отнекается. Но он сказал:

– Хорошо. – Достал свой сотовый, показал, куда жать, и сел на шезлонг.

И почти не изменился. Только волосы потемнели и красиво улеглись, и челка стала набок, модная.

– Ты почти не изменился, – сказала я недоуменно, опустила поднятый для съемки телефон.

– Ты будешь щелкать или нет?

Я щелкнула. Что за ерунда. На фото у него волосы отобразились по-прежнему рыжими и всклокоченными. Да еще фон слегка серебрился. У него что же, фотокамера как гляделка работает?

Я подошла к нему и дала телефон, ничего не понимая:

– Ты не такой сейчас. Почему он не видит этого? – имея в виду, разумеется, мобильник.

Бондин взял его, что-то там нажал:

– Он видит больше, чем следует. – Инспектор вернул аппарат мне: – Щелкни еще раз.

– Как это – больше, чем следует?

– Там меняются настройки. Он может видеть и слышать и магическую реальность, и простую.

– Хорошая техника, – сказал Николай.

Я сфотографировала Бондина еще раз. На этот раз снимок показал его с красивой прической.

Я отдала телефон Денису.

– О, – сказал он.

– Что? Жалеешь, что не получился культуристом?

– Нет, – сказал он. – Что волосы другие. Но это даже интересно.

Все обступили Бондина и заглядывали в его телефон.

– На тебя не действуют чары шезлонга? – удивилась Орхидея.

– Действуют, – улыбнулся Бондин.

– Тогда почему ты не изменился? – спросила я.

– Дзен, – сказал Бондин.

– Чего?

– Я стараюсь воспринимать себя таким, какой я есть, – сказал он.

– Только волосы тебе не нравятся? – спросила я.

– Видимо, нет, – сказал он. – А я думал, что да.

Все засмеялись.

– Так он показывает, каким бы человек хотел быть? – спросила я.

– Похоже на то, – сказал Бондин. – Мне встречались другие предметы с такими же свойствами. Зеркала чаще всего. Бывают еще окна, но это реже. А вот стекла автомобилей – частенько.

Я представила: едет такая роскошная девушка за рулем, все ей сигналят, дорогу уступают, а там сидит себе старушка и посмеивается.

– В основном они запрещаются, – сказал инспектор, – потому что слишком легко выдают колдовство.

– А почему ведьмы хотят скрываться? – сказала я. – Могли бы объединиться с людьми, открыться всему миру. Все бы так обрадовались, что магия существует на самом деле! – Я показала на Николая: – Что Дед Мороз существует на самом деле!

– А это и так все знают, – сказал Николай.

Он правда так думает? Я с недоверием посмотрела на него.

– Ну, им просто неудобно в этом признаваться, – сказал он. – Наверное.

Ладно, зачем разочаровывать такого милого человека. То есть Деда Мороза.

– Чтобы люди нас использовали? – поморщилась Мелисса.

– Н-ну, – нерешительно сказала я, – почему сразу использовали.

Из дома вышел отмывшийся от крема Миша и встал у дверного проема, скрестив руки на груди.

А Бондин говорил:

– В тринадцатом веке Магический орден, который стал впоследствии Министерством, был не так силен. И часть магов решила нарушить закон о тайне и больше не прятать свои способности. А потом были три века истребления. И пострадали в основном люди, потому что маги, сама понимаешь…

Конечно, понимаю. Магу – что? Он наделает фокусов, пустит пыль в глаза, возможно, даже в буквальном смысле, и улизнет.

– Но сейчас, – возразила я, – люди стали более цивилизованными.

– Разумеется, – покивал Денис. – Они очень цивилизованные, пока не столкнутся с кем-то не таким, как они сами.

– Ну, не все же, – неуверенно сказала я.

– Проведи маленький эксперимент, – сказал Денис. – Надень боа из оранжевых или синих перьев и пройдись по улице.

– Но маги не носят боа, они выглядят вполне нормально, – сказала я.

– Маги хуже, – усмехнулся Денис. – Они могут превратить любого в боа. Если он их оскорбит. Так что тут скорее вопрос безопасности людей, а не магов. Как всегда.

– Тем более что все ведьмы, они сте… – начал Миша, а мы – все три ведьмы – поглядели на него так, что он замолчал.

– Что – ведьмы? – сердито спросила Мелисса.

– Ну, – замялся Миша, – они все немного стервозны. Им слова поперек не скажи. И вообще, что хотят, то и творят. Что в голову взбредет, то сразу – раз, и получают.

– А тебе завидно? – спросила Орхидея.

– Вот еще, – насупился Миша.

Меня осенило:

– Просто рядом с ведьмой ты чувствуешь себя слишком обычным?

– А что – разве не так? – встрепенулся он. – Ведьмы вечно всеми помыкают. И строят из себя каких-то королев! – Он повернулся ко мне: – Ты вон как изменилась!

– Как я изменилась? – спросила я.

– Да чего ты только сегодня со мной не сделала!

– Так не вел бы себя как свинья!

– Да обычная девушка просто – ну что? Дала бы пощечину да разревелась, а вы, ведьмы, издеваться начинаете!

– А я? Разве я над тобой издевалась? – жалобно проговорила Мелисса.

Ну а я накинулась на Мишу:

– Ты хочешь, значит, чтобы я ревела, когда ты с другой целуешься?!

Он аж заслонился руками. Ага, нового веника боится, или что я чего и похлеще могу наколдовать!

– Да пошел ты, Миша, – сказала я устало. – И как я раньше не разглядела, какой ты кретин.

Конечно, не разглядела! Я же всегда была с ним суперхорошей, я под него подстраивалась – ну не хочет идти в кино, хорошо, посидим дома, посмотрим хоккей, заодно я ему рубашки поглажу. Какого черта я так старалась быть идеальной? Да знаю я, какого. Я его любила. Или вообразила, что люблю, – эти два ощущения очень легко перепутать, особенно если воображение богатое. Я очень боялась Мишу потерять. Думала, если он узнает, какая я на самом деле – капризная, порой ленивая, не очень-то хозяйственная (ну не люблю я готовить и убираться – а кто любит?), то он бросит меня.

А когда меня одарили магией, я почувствовала себя уверенной и независимой, и мне это так понравилось!

– Знаешь что, – сказала я бывшему жениху, – найди себе какую-нибудь послушную и покладистую дурочку, которая обожает стирать носки и готовить борщ. А я, ты прав, королева. И я не для тебя.

Ну ладно, насчет королевы – это я малость загнула. Какая я королева? Даже Мелисса вот рядом – и то виднее меня будет.

– Да кому ты нужна, думаешь, ты такая уж красавица? – бросил Миша зло. – А через пару лет тебе будет тридцать, и на тебя тогда никто и не посмотрит.

Вообще-то через пару лет мне будет всего двадцать восемь!

– Да как ты смеешь, Миша! – всплеснула руками Орхидея.

А Бондин сказал спокойно:

– Мне нужна. И она красавица. И через двадцать лет тоже будет нужна.

Я так растерялась, что ничего на это не сказала. И через двадцать лет? Что он хочет этим сказать?

Все уставились на Бондина, и я – тем более. То есть я вытаращилась на него совершенно ошарашенно.

А он пробормотал:

– Извините, мне надо позвонить по службе. Жасмин.

Приложив свой сотовый к уху, он отошел к лесенке.

– Кхм, – первой нарушила молчание деликатная Орхидея, – вам не кажется, что пора устраиваться на ночлег? Вся эта смена поясов утомительна… Я так прямо с ног валюсь.

– Это было бы хорошо, – поддержал ее Николай, – да только хватит ли тут комнат? А то я еще напросился…

– У нас две гостевые спальни, – сказала Мелисса.

– Я могу поспать в гостиной на диване, – сказал Миша.

– А я в кабинете, – сказал, подходя, Бондин.

– Не смог дозвониться до Жасмин? – спросила я.

– Смог, – кивнул он. – Но поговорить не удалось. Что-то со связью, похоже. Вместо слов я слышал только «бу-бу-бу».

– Бу-бу-бу? – повторила я.

– Это то, что я услышал, – кивнул он. – Утром ей перезвоню.

Нам с Орхидеей досталась одна гостевая с двумя узкими кроватями, а Николаю – вторая, совсем небольшая, с одной. Мелисса же собиралась ночевать в своей собственной спальне.

Была еще спальня ее родителей, по соседству с кабинетом, но Мелисса сказала, что они не позволяют там ночевать кому бы то ни было.

Гостевые спальни находились по одну сторону гостиной, а спальня Мелиссы – по другую.

Едва я заснула – или мне показалось, что едва, – как меня разбудил стук в дверь. Стук повторился, вежливый, но настойчивый. И голос Дениса из-за двери сказал:

– Вика, Орхидея! Ганс звонил, вылетаем через час!

Что? Ганс прилетает? Куда? Я вдруг вообразила, что он посадит самолет где-то прямо во дворике виллы. Да нет, самолет Ганса там не поместится! Тогда – на берег, что ли? Ой, кажется, он сказал «вылетаем».

– Ладно! – крикнула я. – Мы сейчас!

Я вспомнила, что на тумбочке стоит ночник, нащупала выключатель и зажгла свет. Плоские электронные часы показывали без десяти семь. Мы спали пять часов.

– Орхидея! – позвала я. Ну и дрыхнет же она! Ничего не слышит!

Потом я вгляделась в полутьму угла, где стояла ее кровать. Кровать была пустой. И где она бродит?

Можно было бы догадаться, где. Когда я оделась и вышла из комнаты, из соседней спальни выскользнула Орхидея в ночном халате, чмокнула кого-то, сказала в ответ на неразборчивое басовитое бормотание:

– И я тебя.

Пробежала мимо меня и юркнула в нашу комнату, бросив мне:

– Доброе утро.

Шустрая тетечка у Миши. А еще говорила, что с мужчинами робеет.

Так. А мне же надо еще рюкзак забрать из кабинета. Но когда я вышла в гостиную, увидела, что рюкзак лежит на диване. Рядом с рюкзаком сидел Бондин в своих гламурных очках и при свете абажура читал газету. Не на русском даже! Хотя в очках же все на русском! У ног его стоял саквояж.

За окнами был утренний полумрак. Солнце еще не вставало, но чувствовалось, что скоро рассвет. Откуда-то тянуло прохладной свежестью.

Бондин кивнул на рюкзак и сказал:

– Я так понял, это ты с собой возьмешь?

– Угу, – сказала я.

– Милые надписи.

– Сама сотворила, – горделиво сказала я.

– Я сразу это понял. В твоем колдовстве присутствует индивидуальный почерк.

– Спасибо, – небрежно сказала я. – А где Ганс посадит самолет?

– На Ла Гомера тоже есть небольшой аэродромчик. В две полосы. Для местных авиалиний.

– Далеко отсюда?

– Километрах в пяти. Я уже вызвал такси. Шестиместное. Но – обычное. С обычным шофером. Так что вам всем придется не пользоваться колдовством.

– Да я всю жизнь без колдовства обходилась, – сказала я.

– Но к нему быстро привыкаешь, правда?

– Это да, – улыбнулась я.

– Но! – сказал он. – Ты им еще не владеешь как надо. Иногда оно у тебя против твоей воли вырывается. Или получается не то, что ты задумывала, – он кивнул на рюкзак.

– Я именно это и задумывала.

– М-м, ясно, – покивал он серьезно. – А я-то думал, что это вторая попытка.

Что?

– Я полез за одеялом в шкаф, и оттуда выпал рюкзачок, похожий на этот.

– И что? Ты шарился в чужом рюкзаке? – Только бы он его не открывал! – Или скажешь, тоже искал там одеяло?

– За кого ты меня принимаешь? К тому же на вид он был абсолютно пустой, – криво улыбнулся он. – А на собачке молнии я заметил свое имя.

Че-ерт. А я-то его не заметила. Вот глазастый. Инспектор, одно слово.

– Ну и что, – сказала я. – Это название фирмы замков, наверное.

– Возможно. – Он поправил очки и снова уткнулся в газету.

Не открыл, значит. Хорошо, что он все же порядочный.

– А где остальные? – спросила я.

– Николая я разбудил перед тем, как будить вас, – сказал Бондин. – Миша вышел подышать воздухом во дворик. А Мелисса в ванной, наводит утренний марафет, как я понял.

– Ясно, – кивнула я. – А когда приедет такси?

Бондин поглядел на наручные часы:

– Обещали через полчаса. Прошло уже двадцать минут.

– Ясно. – Я зевнула, взяла рюкзак с дивана, чтобы не забыть его, и села на кресло. Как же хочется спать. Я прикрыла глаза. Вот сейчас бы кофе не помешал. Я вспомнила, как Ганс настаивал на том, чтобы мы его пили, и пожалела, что в доме нет ни Ганса, ни пиратки-стюардессы.

А вставать и идти на кухню, искать кофе, кипятить воду – а вдруг у них, как у богатых, растворимого кофе нет, так вообще варить придется… Нет, на все это просто нет сил. Ох, я, видимо, не проснулась окончательно! Я же ведьма! Ща-ас…

Я вообразила, что на столике рядом со мной стоит чашка с ароматным, горячим, с нежной сливочной пенкой каппу… Классно. Только, кажется, мне хотелось кофе слишком сильно. Чашка получилась размером с ведро. Или даже больше.

Бондин отодвинул газету, потянул носом и спросил:

– Не поделишься? Тоже засыпаю.

Поделюсь, конечно. Только надо теперь вообразить что? Правильно. Две пустых маленьких чашечки и какой-нибудь черпак.

О. Какая красота. В моей правой руке оказалась аккуратненькая серебряная поварешка.

И чашечки получились что надо: тонкие, белые, фарфоровые – и даже вместе с блюдцами и маленькими ложечками. И эти чайные пары, будто лебеди, плавали по кофе, взрыхляя сливочную пенку.

– Красиво, – сказал подошедший Бондин.

Я подняла одну чашку с блюдца. Оно продолжило медленно нарезать круги по кофе. Подняла вторую. Поставила их на стол и налила в них кофе черпаком.

– Супер, – сказал Бондин, принимая чашку.

В это время в гостиную зашли Орхидея с Николаем, потом Миша – с улицы.

– Это для всех? – спросил Миша, протирая глаза и кивая на кофе.

– Да, – сказала я.

А Орхидея сотворила из воздуха еще три чайных пары. В отличие от моих, они появились на столе.

– А чего там тарелки плавают? – спросил Миша, подходя к фарфоровому ведру ближе.

– Для красоты, – буркнула я.

Орхидея улыбнулась, махнула пальцем, блюдца поднялись с поверхности, покружились в воздухе и, поднявшись к потолку, исчезли.

– Вот за что, – сказал Бондин, снова усаживаясь на диван и раскрывая газету, – я люблю магию. За ее поэтичность.

Хм. Любит он. Запрещать он ее любит.

– Да, – покивал Николай, смакуя кофе, – я тоже.