Принцип карате Корецкий Данил

Проявление заботы удивило, потому что он чувствовал себя преступником и ожидал, что вот-вот на него наденут наручники.

Напившись, Колпаков перевел дух, немного опомнился и включил механизм самоуспокоения. Хотя и с трудом, но удалось привести себя в норму, он закончил дачу показаний и, чтобы отвлечься, стал оглядывать почти пустой зал, избегая смотреть на скамью подсудимых.

— Какие есть вопросы к свидетелю?

У добродушного толстяка-прокурора вопросов не было, но адвокат — молодой человек, одетый подчеркнуто строго и старомодно, — уставил в Колпакова указательный палец.

— Вы спортсмен, тренер по карате, об этом писали в газетах, физически вы сильнее подсудимого… — Палец описал полукруг и снова обличающе устремился на Колпакова. — Почему вы не избрали такого способа задержания, который не связан с причинением телесных повреждений?

Колпаков вспомнил, что, поставив блок, подумал — все, дело сделано, но противника положено добивать, и он не смог остановиться… Или не захотел?

— Видите ли… — промямлил он. — Все происходило очень быстро… И потом нож…

— Но вы обладаете специальной подготовкой, отличаетесь завидным хладнокровием и отменной реакцией — об этом тоже писали, а мой подзащитный был нетрезв, заторможен и вряд ли представлял для вас серьезную опасность и мог напугать!

— Правильно! Зачем калечить? — выкрикнула Пинкина, и судья сделал ей замечание, но она не успокоилась. — Нету такого закона, чтоб руки обламывать!

— Скажите, вы могли обезоружить подсудимого другим способом? — продолжал адвокат. — Не причиняя существенного вреда?

— Дал бы в зубы — и все дела! — процедил подсудимый, сверля Колпакова ненавидящим взглядом. — Я еле на ногах стоял!

Судья постучал связкой ключей по столу.

— Не знаю… Одно дело сейчас обсуждать, другое — там…

— У подсудимого есть вопросы?

— Чего спрашивать! Ну ладно, тут я виноват, сам с ножом бросился, а в больнице? Этот бородатый коновал нарочно напортачил, все бандитом обзывал и в землю грозил вогнать… Жаль, нету его здесь, вот кому охота вопрос задать! Да хрен с ним, руку все одно не вернешь!

— Так пусть платят обе за инвалидность! — возмущенно вскочила Пинкина, и судья опять постучал по столу.

Потом выступал прокурор. Он говорил об опасности хулиганства, о гражданском долге, о праве любого человека пресекать преступные проявления и заключил, что, обороняясь от вооруженного преступника, Колпаков вправе был причинить ему вред, тем более что травматическая ампутация руки вызвана медицинскими осложнениями и предвидеть такого результата Колпаков не мог.

Логичные и правильные доводы прокурора Колпакова не успокоили — сам-то он знал: можно было использовать любой из десятка менее жестоких приемов, и рука Пинкина осталась бы на месте.

Он не стал ждать оглашения приговора и, выходя из зала, чувствовал обжигающий спину взгляд.

В коридоре Колпаков опустился на жесткую деревянную скамейку. Руки и ноги дрожали, так дрожала голова Гарандина после ошеломляющего удара.

Он чувствовал, как прогибаются, хрустят, ломаясь, кости, рвутся с треском, словно плотная мешковина, связки, выворачиваются суставы, и почти осязаемо представил у себя в руках оторванную конечность. Его замутило, и он поспешно выбежал на улицу.

Как же так… Он ведь не изверг, не злодей, мать растила его добрым, он не мучил животных, никогда не обижал слабых, не умел бить в лицо, никому не причинял вреда… Неужели только потому, что не мог причинить?

Его любили товарищи, хорошо относились учителя в школе, уважали преподаватели в институте. О нем прекрасного мнения сослуживцы матери, соседи, общие знакомые. Кто поверит, что он способен мимоходом, для забавы искорежить жизнь совершенно незнакомому человеку?! Да он бы и сам этому не поверил! Не поверил?

Колпаков прислушался к себе.

Еще пять лет назад — пожалуй. Но потом… А ведь Гончаров прав — он действительно изменился! Сейчас идея добить противника, вывести его из строя любой ценой не вызывает внутренних возражений, напротив — кажется мудрой и правильной, поскольку воплощает основной принцип карате. И искалеченный Пинкин — результат его нового мировоззрения. В реальной действительности идея оказывается менее привлекательной, чем в постулатах Системы…

Этот взгляд — беспомощный, ненавидящий взгляд искалеченного человека… Такой же, как у инвалида на костылях в ДФК…

Колпакова прошиб холодный пот. Неужели все-таки Одуванчик — материализация его ночных кошмаров? Плод давних опасений, причина загнанного внутрь комплекса вины, не дававшего покоя несколько лет после того злополучного последнего их похода в «штат Техас»? Желтая майка с крупной цифрой 7 на спине… Крепкий быстрый парень, какого цвета были у него волосы? Перехлест пяткой в спину, чуть выше поясницы… Что может быть у Одуванчика?

Он вспомнил, как тот качался между костылями, приволакивая ноги. Травма позвоночника?! Нет, не может быть, совпадение… А Пинкин? Пинкин — преступник, у него был нож, и, окажись ты менее проворным, раз — и кишки наружу! Тогда бы твоя мать плакала сейчас в зале суда! Недаром прокурор сказал: «… обороняясь, имел право причинить вред…»

Но прокурор не знает, что все было кончено, когда ты блокировал руку, этого не знает никто, кроме тебя! Почему же ты не остановился? К чему обманывать себя?

Безрукий Пинкин, Одуванчик с поврежденным позвоночником, умерший Иван Фомич, которого все считают твоей жертвой, и надо сказать, ты видел своим опережающим зрением возможность инфаркта у полного, апоплексически красного проректора… Не много ли для доброго и вполне приличного молодого человека?! Что скажет мать? Что скажут другие люди?

Впервые в жизни Колпаков находился в состоянии, близком к обморочному. И ничего не мог с собой поделать. Он даже не думал, что тут можно что-то сделать, ибо все связанное с Системой казалось страшным и отвратительным.

Результаты регистрации инструкторов карате удивили членов федерации: на эту роль претендовали пятнадцать человек. Изучившие кустарные самоучители, когда-то где-то нахватавшие вершков, спешно переквалифицировавшиеся борцы, боксеры, а то и просто резкие спортивные ребята, умеющие высоко подбросить ногу или сильно ударить кулаком.

Все они считали, что освоили новый спорт достаточно и могут тренировать других. Однако квалификационные занятия показали прямо противоположное: низкий уровень базовой техники, полное незнание методики проведения тренировок, у некоторых — недостаточность физической подготовки. Обычные плоды поспешности и самонадеянности.

Встал вопрос: как с ними быть? Габаев, боящийся утратить исключительность и последовательно выступающий против увеличения числа инструкторов, предлагал разрешить тренерскую работу только Котову, который действительно выглядел лучше прочих.

— А остальных разогнать к чертовой матери! — выразился он с обычной грубой прямолинейностью, но конкретных мер не предложил.

Между тем каждый из новоявленных «инструкторов» имел группу преданных неофитов и вовсе не собирался сворачивать занятия, каким бы ни было решение федерации. С другой стороны, федерация не видела реальных возможностей закрыть самодеятельные секции.

Поэтому было принято компромиссное решение: обеспечить контроль за деятельностью зарегистрированных секций и повышение мастерства их руководителей.

«Сенсей» не возражали, правда, Котов сказал в кулуарах с кривой усмешкой: выучил, мол, их на свою голову, теперь они меня учить хотят!

Ту же мысль, но в более обтекаемой форме он повторил и своим бывшим ученикам, доверительно сообщив, что все эти годы не стоял на месте, сейчас успешно работает в «контакт», поэтому не следует ставить его на одну доску с остальными.

— Контактное карате запрещено, — ответил Колпаков, дав ясно понять, что не собирается прошлые заслуги Котова переносить в сегодняшний день.

А Габаев держался с ним уважительно и, отозвав в сторону, долго о чем-то беседовал, стреляя по сторонам черными, блестящими, как маслины, глазами.

Через некоторое время Колпаков, зайдя в зал после тренировки, увидел напряженную спину замершего в прямой стойке Габаева и услышал глухие удары — Кулаков мерно и методично, как в мешок с опилками, бил его в грудь и живот.

Потом они поменялись ролями, бородач напрягся, а Григорий несколько раз вонзил в него кулак так, что в кимоно на уровне солнечного сплетения образовалась перекрученная вмятина.

— С ума посходили?

— Очень полезная штука. Гена. Во-первых, закаляет волю, учит переносить боль, держать удар. Во-вторых, развязывает руки в реальном бою: если удар не очень опасен, можно принимать его на корпус и контратаковать, не затрачивая времени на защиту.

— В каком «реальном» бою? Ты где воевать собрался? Не знаешь, что правила запрещают настоящие удары?

— Это не для правил, для себя. И ребят на тренировках приучать буду — пригодится. И ничего страшного тут нет, смотри!

Он сделал партнеру знак приготовиться, мощно ударил. В животе у Кулакова екнуло.

— А головой об стенку не пробовал? Еще не хватало покалечить друг друга!

— Не волнуйся, шеф, все будет в норме. Методика тренировок предполагает учет индивидуальных особенностей. Вовке ничего не сделается, да и мне тоже, мы ребята неслабые.

Он изо всей силы начал бить себя в грудь, грудная клетка загудела, как барабан.

— Так делают гориллы. Или орангутанги, — съязвил Колпаков, но у Гришки была толстая кожа.

— Вот видишь, шеф, сама природа подсказывает… Кстати, почти во всех новых группах практикуют контакт. И ничего!

— Ты меня удивляешь. С нарушениями правил нужно бороться, а не перенимать их! И можешь быть уверен — мы заставим всех тренироваться как положено!

— Согласен, шеф, согласен. Но это будет трудно.

Габаев оказался прав. Руководители самодеятельных секций без энтузиазма относились к заботам федерации. Распространенное заблуждение дилетантов — они считают, что все знают и умеют, значит, учиться незачем.

Котов открыто отказался посещать занятия по повышению мастерства, остальные избегали явных демонстраций, но тренировались без охоты, с явной ленцой избалованных чемпионов. Соответствующими были и результаты.

Федерация решила проверить уровень возглавляемых ими групп, с этой целью на загородной спортивной базе организовали двухдневный сбор. Как и следовало ожидать, итоги его оказались удручающими. В довершение всего между секциями разгорелся спор о преимуществах различных школ и достоинствах «сенсеев», который вылился в грандиозную драку с вывихами, разрывами связок и переломами.

Колодин схватился за голову, Стукалов кричал про плохую воспитательную работу, отсутствие контроля за секциями, не правильный подбор спортсменов. Сбывались его мрачные предсказания — карате становилось неуправляемым.

Как раз в это время Всесоюзная федерация объявила об аттестации тренеров в масштабе всей страны. Посланцы местных федераций должны были пройти учебно-тренировочный сбор в столице, сдать экзамены, после чего им присваивалась квалификация «тренер-инструктор по карате». Лицам, не имеющим такого звания, тренировать кого-либо категорически запрещалось.

Окладов поехать не смог: некому было заменить его на работе, к тому же надвигалась сессия — он учился на вечернем в технологическом. Николай болезненно переживал неудачу и просил Колпакова привезти подробные конспекты.

Зимин тоже не собирался в дорогу, хотя он и сослался на необходимость завершения плановой темы, причина была в другом.

— Честно говоря, не хочется, — пояснил он Колпакову. — Чувствую, что все идет как-то не так.

— Что ты имеешь в виду?

Зимин махнул рукой.

— Нездоровый ажиотаж, просьбы, звонки, полуграмотные «сенсеи», драки… Это все так не похоже на то, о чем мы мечтали. Буду тренироваться у тебя в секции. Возьмешь?

Колпаков грустно кивнул. Несостоявшееся братство разваливалось окончательно.

Они поехали вдвоем с Габаевым. Петя Котов поехал тоже, но самостоятельно — городская федерация не дала ему рекомендации как недостаточно подготовленному.

И у Габаева, к его удивлению, не все прошло гладко: Серебренников спросил, почему он часто меняет места работы и до сих пор не обзавелся профессией, капитан Крылов к нему присоединился, заметив, что физической силы и техники тренеру мало, необходима четко определенная жизненная позиция.

Гришке пришлось попотеть, пожаловаться на бытовую неустроенность и трудности с учебой, клятвенно заверить, что в следующем году закончит институт и начнет работать по специальности. Он по-настоящему разволновался и облегченно вздохнул, когда проголосовали за, а так как обычно Гришке все было до лампочки, Колпаков понял, что ему очень нужно получить удостоверение тренера. И не только из тщеславия, очевидно, с этим фактом он связывал какие-то далеко идущие планы. Гришка умел заглядывать в будущее и в рационализме, пожалуй, превосходил кого бы то ни было.

На учебно-тренировочный сбор съехались более ста человек из разных концов страны. Построенные строгими шеренгами, в одинаковых кимоно, выполняющие одни и те же упражнения, они составляли однородную массу, но за пределами зала обретали индивидуальность и становились совсем непохожими друг на друга. Уверенные спортивные мальчики со свободными манерами, знающие, чего они хотят, прагматики габаевского типа, энтузиасты карате с чистым взглядом и фанатичным блеском в глазах. Надо отметить, что последних было немного.

Перед собравшимися выступил председатель Всесоюзной федерации — напористый человек с жестким лицом и романтичной, зовущей вперед фамилией. Он нарисовал блестящие перспективы развития карате и призвал хорошо учиться, так как каждый из присутствующих станет у себя в городе ведущим пропагандистом нового вида спорта.

Месяц они слушали лекции, тренировались, практиковались в оказании первой медицинской помощи, сдавали зачеты и сложный выпускной экзамен. Котов пропускал занятия, нарушал дисциплину и был отчислен с середины сбора, они же успешно выдержали все испытания и возвращались победителями.

Габаев часто доставал новенькое удостоверение, раскрывал, внимательно, словно в первый раз, читал и блаженно улыбался.

— Представляешь, Гена, нас всего двое! Всего двое на огромный город!

— Ну и что?

— Как что? Представь — сколько у нас профессоров, писателей, заслуженных артистов? Двадцать, десять, пять! А нас всего двое, понимаешь!

Колпаков отвлеченно улыбнулся — его занимали мысли о Лене.

— Так ты что, важней профессора, что ли?

— Почему важней… Не важней, а как бы лучше сказать… Дефицитней!

Колпаков расхохотался.

— Ай да Гришка! Теперь тебя под прилавок надо — и нужным людям по кусочку… Или в прокат… Ну насмешил!

— Зря веселишься, — поджал губы Габаев. Обычно он не обижался, но сейчас его проняло. — Ты еще не понял того, что я. Но скоро поймешь.

Колпаков не мог успокоиться до тех пор, пока самолет не пошел на посадку. Во время выруливания он напряженно смотрел в окно и в аэровокзале жадно перебирал десятки улыбающихся лиц. Напрасно, Лена его не встречала.

Когда к вечеру он нашел ее, она объяснила, что не получила телеграмму. Объяснение было правдоподобным, но не убедительным. И хотя девушка радовалась его приезду, владевшее им напряжение не проходило.

«Надо определяться, — мрачно подумал Геннадий, хотя внешне никак не проявлял своего настроения — шутил, смеялся, рассказывал анекдоты. — Пора посадить девочку на короткую цепочку. А для этого есть только один способ. Что же, время подошло…»

— Ты не ревнивый. Колпаков? — Она будто читала мысли. — Угадай, с кем я ходила в кино, у кого была в гостях? — И проказливо пояснила:

— Это мужчина!

— Понятно, что не женщина, — невозмутимо сказал Колпаков. Если он и не владел там, где касалось Лены, своими эмоциями, то по крайней мере блестяще их скрывал. — А конкретно сказать затрудняюсь. В городе столько мужчин!

— Глупый! — Лена надула губки. Изредка она любила изобразить маленькую девочку, капризную. Иногда это трогало Колпакова, иногда раздражало. — С Одуванчиком!

Колпаков опешил. После суда он интуитивно, как раненое животное к целебным травам, добрел до Лены, и она быстро и деловито сняла стресс, успокоила, обласкала и убедила, что его сомнения и тревоги не стоят ломаного гроша, ибо Пинкин — бандит, для общества даже лучше, что теперь он безрукий, — меньше опасности. Колпаков смельчак и молодец, действовал правильно, а отвечать за ошибки врачей никак не может. Инвалид на костылях никакого отношения к нему не имеет — он не стал бы ждать столько лет, но, чтобы Геннадий не волновался, она сама выяснит, зачем он ходит в ДФК.

И действительно, придя к концу тренировки, Лена познакомилась с Одуванчиком, поговорила на нейтральные темы, потом о спорте, о секциях карате, о тренерах и персонально о Колпакове.

Одуванчик вначале стеснялся, потом освоился, поддерживал разговор, но ни о чем, что могло бы встревожить Колпакова, не упомянул.

Через несколько дней Лена вновь зашла в ДФК, и теперь они болтали довольно свободно и даже немного прошлись по улице и посидели в сквере. Лена рассказала, что один ее знакомый занимался футболом, но во время матча получил тяжелую травму, и теперь она не терпит этот вид спорта, а карате привлекает необычностью, мужеством и благородством.

Затронутая тема не вызвала у Одуванчика никаких эмоций, и Лена твердо убедилась, что опасения Колпакова беспочвенны. Она пыталась убедить и Геннадия, в целом ей это удалось, хотя большее удовлетворение он испытал от поведения Лены, ее искреннего желания помочь, освободить от комплекса вины.

Честно говоря. Колпаков не думал, что она способна на такие порывы ради него, не думал, что она сможет врачевать его душу, и сделанное открытие сильным аргументом легло на чашу весов, колебавшихся от противоречивых, двойственных чувств, которые он к ней испытывал.

— Удивился? То-то же!

— Но каким образом?

— Он позвонил. Я говорила, где работаю, запомнил, нашел телефон, пригласил… А вышли из кино, чувствую, ему стало плохо, хоть вида не показывает, я говорю — что-то устала, давай возьмем такси. Доехали до его дома, он отошел, зайдем, просит, и смотрит жалобно так… Зашла. С родителями познакомились, милые люди, старенькие, как они бегали вокруг меня, как хлопотали, чаем поили, на кухне с матерью слово за слово — и выяснилось все.

— Что? — резко спросил Колпаков.

— Успокойся, Генчик. Поздний ребенок, родовая травма. Так что ты ни при чем. Старики себя клянут, всю жизнь ему подчинили, но толку… Тягость, жуть… Ушла под впечатлением, два дня не могла в себя прийти…

Тон Лены не соответствовал смыслу слов — веселая скороговорка девочки-болтушки.

— Учти, из-за тебя страдала! Ты доволен, что все выяснилось?

— Доволен? Странное представление о довольстве… История тяжеленькая…

— Не цепляйся к словам. Тебе легче? Спокойней?

— Легче? А почему он ходит в ДФК?

— Еще сомневаешься? Перестань, Генчик! Новая волна, общий интерес, он и приходит, смотрит, где-то завидует — комплекс неполноценности и все такое, отсюда странности поведения. А остальное ты сам домыслил — взгляды, преследование, усмешки.

— Жаль парня.

— Самое смешное, что он, кажется, в меня влюбился.

— Очень смешно.

Колпаков попытался представить Лену идущей с инвалидом в кино, пьющей чай на скромной кухне…

— А где он живет?

— Господи, какая разница! Он много раз звонил, звал в кино, в гости, куда он еще, бедняга, может пригласить. С трудом удалось отговориться!

— Причины-то придумывала правдоподобные?

— Обижаешь.

— Ну-ну.

— Что с тобой, Генчик? Ты чем-то расстроен?

Действительно, что с ним? Вроде и ничего. Просто накатила волна раздражения, стерла, как мокрой шершавой губкой, теплые чувства к яркой беззаботной хозяйке, осталось лишь недоумение: зачем он здесь, почему ведет пустой бессмысленный разговор то ли с дорогой фарфоровой статуэткой, то ли с роскошной ангорской кошкой, заведомо непонимающей человеческую речь, но умело реагирующей на интонации и прищуром глаз, мягким мурлыканьем, подергиванием хвоста создающей иллюзию диалога.

Через мгновение он пришел в себя, отчуждение исчезло, мягкая рука гладила его шею, душистые волосы щекотали лицо, под грубыми железными пальцами кожа казалась еще нежнее, и он боялся причинить Лене боль. А все остальное не имело значения.

Когда они прощались, Лена вдруг спохватилась:

— Ты знаешь, у Тамары Евгеньевны несчастье! Сыну на тренировке сломали ногу.

— Этого еще не хватало!

— Хорошо, что у них в секции занимается врач, такой крепкий, представительный, с бородой — интересный мужчина. Он отвез Виктора в больницу, сделал все, что надо, и привез домой. Я как раз у нее гостила, они и заявляются, а Витька на костыле, нога в гипсе… Представляешь? Хомутова чуть в обморок не упала, но врач ее успокоил. Очень любезный доктор…

Колпакову стало ясно, чем вызвана такая любезность, — Кулаков сам сломал Витьке ногу. И это бы еще полбеды, но он совмещал и шинировал перелом — любезность могла выйти боком… Плохо дело! Куда смотрел Николай — он оставался за тренера!

— …И Тамара Евгеньевна к нему расположилась. А вначале хотела жаловаться самому Габаеву!

— Кому?

— Габаеву! Разве ты его не знаешь?

— А кто он такой, этот «сам Габаев»?

— Ну, ты даешь! Это же главный по карате!

Колпаков недоумевающе смотрел на Лену.

— Откуда ты взяла?

— Да все это знают, Генчик!

Лена широко раскрыла удивленные глаза.

— У Зверевой есть список, ну… людей, которые решают вопросы в разных сферах. Так по карате на первом месте Габаев. Ты тоже там есть, но идешь после него… Он вроде председатель.

Колпаков с трудом сдержал ругательство.

— Гришка Габаев — рядовой тренер. Он не председатель федерации, даже не заместитель. Кстати, заместитель — я, хотя хвастаться этим и в голову никогда не приходило. Как спортсмен он тоже мне уступает. Я тебе это говорю, чтобы ты не верила слепо всякой Зверевой и ей подобным.

Лена простодушно захлопала ресницами и потупилась.

— Генчик, ты такой непрактичный… Неважно, кто там официальный председатель, важно, что Габаев решает любой вопрос, для людей этого достаточно.

— Да ничего он не решает и решать не может!

— Ты просто не в курсе, Генчик. Зверева выходила на него, чтобы выделили зал одной группе, — он все сделал!

— Ясно, — нехорошим голосом сказал Колпаков и повернулся к двери, но задержался. — А какое отношение имеет косметичка Зверева к выделению спортивных залов?

— О-о-о! Хозяйка модного салона, клиентки тщательно отобраны, она ко всему на свете имеет отношение! В прошлом году одного мальчика в институт международных отношений устраивала… У красивых ухоженных женщин если не муж начальник, так влиятельные друзья. А она массажик делает не-еежно, ла-а-асково и шепчет: «Марья Сергеевна, милая, родственница сына в институт определяет, мне, конечно, неудобно, но, может, ваш супруг подстрахует…» Кто откажет?

— Ну, ладно! — Колпаков не дослушал.

Габаева дома не оказалось, а к утру злость прошла. Люди все разные, каждый живет, как считает правильным. Черт с ним!

Зашел к Колодину узнать новости. Он редко бывал у председателя федерации на работе и каждый раз удивлялся бешеному ритму производственной жизни главного инженера.

Разбросав посетителей и отключив телефон, Сергей Павлович перевел дух.

— Наверное, скоро сойду с ума, — сообщил он. — И здесь голова кругом идет, и там добавляют. Впору бросить к черту это председательство! Чем дальше — тем хуже!

— А что случилось?

Колодин с досадой махнул рукой.

— Хомутову ногу сломали, в группе Зимина два перелома пальцев, у Слямина еще похлеще… — Он сокрушенно покрутил головой. — Изготовили нунчаки, стали отрабатывать с ними упражнения, один сам себе попал по затылку, сейчас в больнице с тяжелым сотрясением мозга. А нунчаки, между прочим, признаются холодным оружием, за изготовление и ношение можно под суд угодить!

— Мы же предупреждали, объясняли про всякие орудия и про технику безопасности…

— Что толку от объяснений? Результаты-то налицо! Я часто вспоминаю Стукалова — стихия действительно выходит из-под контроля! «Дикие» секции плодятся как грибы…

— Да, с этим надо кончать.

— Как? Сейчас обстановка прояснилась, официальных тренеров двое — ты и Габаев. Всем остальным надо запретить проводить занятия, группы распустить. Но принять такое решение легче, чем исполнить.

Колодин вздохнул.

— И все же это частности, главное в другом… Не туда идет карате, совсем не туда… Иногда я даже думаю, что зря мы бросили зерна, зря пестовали, лелеяли — всходы получились чужими, страшненькими. Того и гляди задушат.

То же самое говорил Зимин, а раньше — Гончаров.

— Не надо сгущать краски, Сергей Павлович. Временные трудности, сложности становления — где их нет? Усилим контроль, ужесточим требования, все войдет в норму!

— Будем надеяться. В четверг соберемся, обсудим, примем решение, а до тех пор подумай, как обеспечить его выполнение.

Колпаков не стал ждать четверга и вечером отправился в «Колос». Он уже все обдумал и имел четкий план действий.

В секции Котова как раз случился принципиальный спор между новичком — округло-крепким, как голыш, коротко стриженным боксером-перворазрядником и пластичным резким парнем по прозвищу Никодимус.

Закрепощенный мышцами боксер не мог сделать шпагат, поднять ногу до уровня головы или, согнувшись, прижаться лицом к коленям. Он считал, что это и не очень-то важно, оглушительно бил по мешку и ждал, когда ему откроют секреты непобедимости.

Котов заставил заниматься растяжками, упражнения не получались, боксер раздражался. Когда Никодимус показал, как надо делать, раздражение прорвалось.

— Балерун, ножка влево, ручка вправо! Ты когда-нибудь был на ринге?

Никодимус спокойно вернулся к своим занятиям.

— Там эти твои танцы ничего не стоят!

Никодимус, не обращая внимания, продолжал выпрыгивать с ударом в уровень головы. Зрелище было впечатляющим, но лишенный воображения крепыш сказал, что уложит его за три минуты, никакие фортели не спасут и выкрики тоже не помогут.

— Ты сколько классов кончил? — спросил Никодимус, приводя в порядок дыхание. — Учился, наверное, неважно?

Судя по невыразительным глазкам крепыша-голыша, вопрос попал в точку.

— А вот давай попробуем в спарринге, узнаешь! — недобро засопел он, придвигаясь.

Никодимус пожал плечами и отвернулся.

— Боишься, умник? Сам небось отличником был? Привык за словами от дела прятаться?

Все перестали тренироваться и собрались полукругом, ожидая, чем закончится спор. В зале установилась напряженная тишина.

— Ну так как, Никодимус? — спросил Котов. Дерзость новичка его задела, хотелось, чтобы ученик проучил наглеца и отстоял честь секции.

Никодимус снова пожал плечами. Ему все было ясно: нравится бокс — занимайся боксом, пришел сюда — осваивай новое дело. При чем здесь спарринг, который будет напоминать выяснение детского вопроса: кто сильнее — слон или кит?

По его мнению, тренер должен поставить на место задиру, а то и выставить вон, чтобы неповадно было затевать глупые ссоры.

Но тренер смотрел выжидающе, да и остальные тоже, похоже, у них такой ясности нет и они, чего доброго, подозревают его в трусости, как и этот крепыш с лицом дебила.

— Так как, выйдешь на спарринг? — В голосе Котова проявилось нетерпение.

Никодимус третий раз пожал плечами и начал надевать протекторы. Новичок, ухмыляясь, достал боксерские перчатки.

Они стали друг против друга, Котов подал команду, Никодимус поклонился, боксер — нет. Котов скомандовал отставить, грубо сделал замечание и вновь приказал начать бой.

Боксер ринулся в атаку, бешено меся воздух, Никодимус отпрыгнул, обозначил удар ногой в бок, отпрыгнул еще, спасаясь от неумолимо надвигающихся шатунов, взмахнул ногой второй раз и снова был вынужден отскочить. Он привык к бесконтактному ведению боя, боксер, напротив, наносить сокрушительные удары и принимать такие же — на руки, плечи, если надо — держать их корпусом, головой. Нереальные отмашки противника могли бы его насторожить, если бы у него было чуть больше ума, но он просто не обращал внимания, подумаешь, укус комара, и пер вперед, стремясь достать жалкого беспомощного умника хоть один раз. Он очень не любил умников и знал, что одного раза тому вполне хватит.

Никодимус не мог остановить шквал ударов, он только отпрыгивал от них и еще пытался что-то сделать, возможно, правильно, и на соревнованиях судьи присудили бы ему высокие баллы, а может, и победу, но зрителям он казался железнодорожным рабочим, который условными знаками заводит на нужную ветку маневровый паровоз, но паровоз почему-то не снижает скорости и через секунду расплющит его о возникшую за спиной преграду.

Никодимус отпрыгнул очередной раз и, оказавшись у стены, понял, что проиграл, опустил руки, но стриженый не обращал внимания на мелочи, он любил полную, ощущаемую мышцами наглядную ясность, голова Никодимуса, отброшенная мощным ударом, громко стукнулась о стену, глаза закатились, из носа брызнула кровь, и он кулем упал на пол, неловко отбросив руку с неиспользованным протектором.

— Зачем ты это сделал? — бросил в пространство Котов, глядя, как ребята переворачивают пострадавшего на спину и обтирают с лица кровь.

— Да в азарт вошел, увлекся…

Ни голос, ни выражение лица не говорили о раскаянии, сожалении или хотя бы простом сочувствии к распростертому без сознания партнеру.

Котов сжал губы.

— Ну-ка, дайте мне. — Он отстранил суетившихся ребят, распахнул на Никодимусе кимоно, внимательно осмотрел грудную клетку и суставами согнутых указательных пальцев надавил в найденные или показавшиеся ему найденными точки.

— Сейчас сразу очнется, — сказали за спиной.

Но Никодимус не пришел в себя. Котов нажал где-то у ключицы, у основания шеи — безрезультатно. Сзади просунулась рука с пузырьком, резко разнесся запах нашатыря.

Никодимус открыл глаза и застонал. Ему терли уши, обмахивали полотенцем, на лоб положили мокрый компресс, а Котов стоял в стороне, неподвижным взглядом продавливал стену.

— Поеду с ним в больницу, — сказал боксер, пытаясь прорвать кольцо осуждающего молчания.

— Ничего, другие отвезут, вот у Сопина машина, — ровно проговорил Котов, не поворачиваясь. — А мы с тобой немного поработаем.

— Да я уже вроде наработал. — Новичок кивнул на Никодимуса, ощупывающего неверными руками голову и лицо. — Больше и охоты нет. Вы и так, вижу, обиделись.

— Ничего, ничего, — не слушая, повторял Котов. — Становись.

Снова воцарилась напряженная тишина, снова собрался ожидающий зрелища полукруг, только теперь нетерпеливые взгляды устремлены на зачинщика спора.

— Могу и стать. — Тот вызывающе передернул округлыми плечами. — Все равно, видать, мне искать другую секцию…

На этот раз не забыл поклониться и, верный прежней тактике, ринулся вперед, но Котов сделал подсечку, а когда стриженый потерял равновесие, той же ногой гулко ударил в грудь, сбив дыхание и остановив атаку. Сам он не изменил позы, застыв в левосторонней стойке с ничего не выражающим лицом и остекленевшим взглядом.

Переведя дух, крепыш вновь устремился на противника. Котов развернулся на триста шестьдесят градусов, ушел от шквала, обозначил рубящий удар в основание затылка, ногой пнул под коленный сустав и замер в прежней позиции.

Прихрамывающий боксер потерял интерес к продолжению схватки и попытался дотянуться до Котова с дальней дистанции, однако получил короткий, но очень болезненный тычок в грудину, после чего ушел в глухую защиту.