Секреты Стил Даниэла

Глава 3

В тот же день, когда Сабина встречалась с Мелвином Векслером, у Билла Уорвика было три пробы. Он пребывал в отнюдь не радостном настроении. На всех трех пробах его отвергли, бездельничать же Билл хотел меньше всего. Ему нужна была работа. Любая. Все, что у него осталось, – это восемьсот долларов в конверте в ящике письменного стола, собака, которая чертовски много ела, и жена, не работавшая почти год, хотя год назад, когда они поженились, у нее была роль в комедии ситуаций. Но шесть недель спустя ее уволили, и с тех пор она даже не пыталась найти работу. Не делала ничего – просто сидела дома и все время тупо глядела в пространство. Любовью они не занимались почти два месяца; Сэнди так исхудала, что, казалось, страдает анорексией. Несколько лет назад она начала с диетных таблеток, потом перешла к психостимуляторам, затем к транквилизаторам, героину и, наконец, к кокаину, а теперь принимала смесь героина и кокаина, которая ее подбадривала и создавала иллюзию осмысленности поведения. Жена Билла стала настолько зависимой от наркотиков, что он всерьез задумывался, сможет ли она когда-нибудь от этого освободиться.

Билл, стоя на остановке, ослабил узел галстука и приготовился терпеливо ждать автобус, который курсировал с огромными интервалами. Им давно пришлось продать свой потрепанный «фольксваген», но все эти деньги разошлись. Теперь надо было срочно платить за квартиру, иначе грозило выселение. «Может, оно бы и к лучшему, – думал Билл. – Сэнди хоть бы одумалась». Ей было двадцать пять лет; она быстро катилась по наклонной плоскости. Когда же они познакомились, Сэнди была чертовски хороша: длинные черные волосы, большие карие глаза, как у щенка. В ней было много детского. Билл все еще чувствовал прилив нежности, когда вспоминал их первую встречу на вечеринке в Голливуде. Сэнди напоминала растерявшегося ребенка, и сердце у Билла растаяло, как только он ее увидел. Она казалась беспомощной, неспособной противостоять многочисленным «волкам» кино- и телебизнеса. Эти черты у нее сохранились, защиту от давления среды она стала искать в наркотиках, ожидая, что Билл сам решит все их проблемы. Теперь она ждала, что он еще и заработает достаточно денег на ее пагубную привычку.

«Что ты от меня хочешь? Чтобы я выступал с уличной пантомимой?» Билл вспомнил свои слова, произнесенные утром. Ему надоели постоянные ссоры с Сэнди. Они продолжались уже давно, и он начинал думать, не правы ли его родители, которые считали, что игра – это занятие для детей, идиотов или совершенно ненадежных людей. Сэнди, конечно, не была образцом надежности, но, как назло, и его дела шли скверно. Демонстрационный ролик с фрагментами реклам и сериалов, в которых Билл выступал, циркулировал по всем студиям, продюсерам, режиссерам и рекламным агентствам в Голливуде, но эффекта это не давало никакого. В тот день Билл даже накричал на Гарри, своего агента, который предложил ему сыграть в порнографическом фильме. Билл возмутился:

– Черт подери, я же женат.

– А кто об этом знает? Вы оба держите это в таком секрете… К тому же кого это волнует?

– Меня.

«Но волнует ли это Сэнди?» – думал Билл. Похоже, кроме наркотиков, ее вообще теперь ничто не волновало. Все деньги от ее последней роли были истрачены, и каждый грош своего пособия по безработице она тратила на кокаин. Гарри был прав: никто не знал об их супружестве, – поскольку агент Сэнди считал, что это разрушило бы ее имидж наивной и простодушной девушки, как, впрочем, и шрамы от уколов на предплечьях, если бы кто-то их увидел.

Как обычно, автобус появился лишь через сорок минут, и когда Билл проехал полпути до дома, то вдруг понял, что не хочет ее видеть, не хочет видеть неубранную постель, пустой холодильник и грязную посуду на кухонном столе. В последнее время ему стало неприятно возвращаться домой. Там даже собака выглядела несчастной. Самое плохое, что Билл во всем винил самого себя. Он все время думал, что если бы получил большую роль, то мог бы поместить Сэнди в какую-нибудь хорошую больницу. Но пока об этом не могло быть и речи. Ему было тридцать два года, он был женат на наркоманке и устал от положения безработного актера. В последние месяцы он бывал на всех пробах, о которых слышал, но никто не хотел его брать. Ранее в этом году он снялся в двух рекламных роликах, слава богу, больших, но даже и те деньги в конце концов были потрачены. В скором времени Билл подумывал начать занимать у своего агента. Он и прежде это делал, и Гарри никогда не отказывал, как ни странно. Он единственный всегда говорил Биллу, что в один прекрасный день к нему придет большая роль. Но когда? Господи, ему была нужна работа немедленно. Отчаянно была нужна. Это слово – «отчаяние» – стало особенно к нему применимо. Билл Уорвик был в отчаянии.

Он сидел, глядя из окна автобуса на проезжавшие мимо машины, а за милю до своего дома в Голливуд-Хиллз решил сойти и выпить в баре «У Майка» кружечку пива. На протяжении последних четырнадцати лет он посещал именно это заведение, еще с тех пор, как, полный радужных надежд, приехал из Нью-Йорка учиться в ЛАКУ[1].

Войдя в бар, Билл примерно минуту привыкал к царившему там полумраку. Здесь было, как всегда, грязновато, темновато и пахло пивом. Посетителями в основном были безработные актеры. Даже барменами здесь были актеры, в том числе Адам, дежуривший в этот вечер. Они с Биллом вместе учились в университете и многие годы были приятелями. Адам знал и Сэнди, но лишь немного. Четверо симпатичного вида молодых людей играли в пул[2], другие, сидя за столиками, обсуждали роли, которые получили, на которые пробовались или о которых слышали. В зале было и несколько женщин, но в основном публика была мужской. Билл сел за стойкой, заказал Адаму пиво и рассказал ему о трех своих неудачах на пробах в этот день.

– Один из них решил, что я выгляжу слишком молодо, другой – что слишком сексапильно, а третий поинтересовался, не гомик ли я. Великолепно! Значит, моя внешность дает основания так считать!

Адам рассмеялся. У него недавно была маленькая, эпизодическая роль в сериале, и его обещали скоро снова привлечь. Но он никогда не был столь честолюбив, как Билл Уорвик. Он с удовольствием работал барменом, однако неплохо ориентировался в проблемах кино- и телебизнеса.

– Я думаю, – продолжал Билл, – что мне действительно пора переквалифицироваться в страховые агенты.

Он закатил глаза от такой мысли. Адам поставил перед ним кружку с пивом.

– Не вешай нос, старина. Крупнейшая роль твоей жизни, возможно, поджидает тебя за углом.

– Знаешь, – задумчиво ответил Билл, отхлебнув пива, – я всерьез начинаю в этом сомневаться. Это вроде игры на автоматах – некоторым людям просто не суждено выиграть. Может, я один из них? Кажется, что мне уже не на что рассчитывать.

– Чепуха!

У бармена, похоже, было хорошее настроение, но Билл выглядел изнуренным и подавленным. Жара и отказы явно доконали его. Он все еще помнил, как ребенком проводил летние месяцы в Кейп-Коде, а к жаре калифорнийского лета Билл так и не смог привыкнуть. Сэнди родилась в Лос-Анджелесе и любила его климат. На жару она не реагировала. Впрочем, теперь она ни на что не реагировала.

– Как Сэнди?

Адам словно прочел мысли Билла, но сразу же понял, что данная тема для него отнюдь не радостная. Он с еще более подавленным видом пожал плечами.

– О’кей… Все так же вроде бы…

И тупо посмотрел на Адама.

– Как насчет метадона?[3]

Адам был в курсе, что Сэнди увлекается героином: он опытным взглядом определил это по ее внешности, а кроме того, она предлагала ему кокаин, когда последний раз была в этом баре с Биллом. Билл был крайне раздражен и поскорее увел ее. Адам хорошо понимал, как огорчает Билла ее пагубное пристрастие, и жалел его. Он по собственному опыту знал, что это такое. Несколько лет назад его девушка, уроженка Ньюпорт-Бич, стала употреблять наркотики, и через год он с ней все-таки расстался. Родители помещали ее во все больницы и санатории штата, но она в конце концов умерла от передозировки в какой-то захудалой гостинице в Венеции.

– Не знаю. Я ей все предлагал. Она ничего не желает слушать. Единственное, что ей нужно, – это не расставаться со своим пристрастием. Она даже больше не ходит на пробы. Да в этом и так нет смысла. На последней она уснула. На режиссера это произвело большое впечатление.

– Она может заработать плохую репутацию, если не возьмет себя в руки.

Даже Адам помрачнел. Он знал, что Сэнди дурную репутацию уже заработала. Адам отошел обслужить кого-то, а Билл остался сидеть за стойкой, погруженный в свои мысли. Потом он заказал гамбургер и лишь в восемь часов снова сел в автобус. Спустя двадцать минут он был дома; зашел, ожидая найти Сэнди наколовшейся и спящей или, наоборот, возбужденной после кокаина, но дома ее не оказалось, везде был обычный беспорядок: неубранные постели, немытая посуда, скомканная одежда, брошенная на пол. Сенбернар, радостный, бросился навстречу хозяину.

– Привет, старина… а где Сэнди?

Пес завилял хвостом и ткнулся своей огромной головой Биллу в ноги, словно изголодавшись по ласке. Сэнди не оставила никакой записки с указанием своего местопребывания, но легко было догадаться, что она либо куда-то отправилась со своими друзьями, либо пошла одна за наркотиками к своему поставщику. Других дел у нее теперь не было; впрочем, эта «работа» занимала больше времени, чем прежде ее актерская игра. Биллу на глаза попалась фотография, сделанная год назад, буквально накануне их свадьбы, и его поразила перемена, происшедшая с Сэнди. Она похудела фунтов на пятнадцать, если не на все двадцать. Глаза у нее теперь все время были какие-то остекленевшие, волосы нечесаные, одежда неопрятная. Была ли Сэнди дома или выходила в город – она теперь совершенно не следила за своей внешностью. Испытывая жалость, Билл вместе с тем почувствовал волну гнева. Он стал сам наводить порядок. Пес ходил за ним, виляя хвостом в надежде получить что-нибудь съестное, но в доме не было даже собачьей еды. Билл понял это, заглянув в шкаф, где хранились собачьи консервы. Тогда он открыл две банки говяжьей тушенки и вывалил их в миску. Пес с удовольствием стал поглощать еду, а Билл тем временем сложил в раковину посуду и выбросил продукты, оставленные Сэнди прямо на кухонном столе и начавшие портиться.

– Проклятье! – пробормотал Билл, однако гнев быстро рассеялся, и к тому моменту, когда он добрался до спальни, злость уступила место подавленности.

Такая жизнь угнетала, Билл даже стал ненавидеть коттедж, который когда-то так любил. Это был домик садовника в некогда большом поместье, который теперь сдавался отдельно за сто долларов в месяц. Владелец испытывал к Биллу симпатию, знал, что он голодающий актер, и сдавал домик без оформления документов. Коттедж был идеален для них, сам Билл жил в нем уже три года. До переселения сюда Сэнди внутри не было ни соринки, сейчас же царил полный хаос.

Билл навел в спальне относительный порядок, даже сменил простыни, а затем сел за свой письменный стол и стал шарить в выдвижном ящике в поисках оставленного там конверта. Ему вдруг вздумалось проверить, на месте ли восемьсот долларов, о которых он не сказал Сэнди, чтобы ее не искушать. Конверт Билл нашел, но денег в нем не было. Со слезами на глазах он поднялся и медленно пошел в ванную, а там увидел предметы, от которых ему сделалось не по себе: рядом с унитазом валялись игла, вата и ложка. Билл и прежде видывал эти вещи, но теперь они вызвали в нем особенно сильную ненависть. Сэнди все оставила на виду, даже не предприняла усилий, чтобы скрыть принадлежности своего пагубного пристрастия. Биллу хотелось плакать, когда он так стоял и глядел на иглу, понимая, куда девались его деньги. Больше он этого выносить не мог. Сэнди просадила их последние деньги, а обращаться за помощью было не к кому. О том, чтобы звонить отцу и просить у него в долг, не могло быть и речи. «Уж лучше я буду заливать бензин на колонке или работать в баре «У Майка», – думал Билл. – Многие актеры так делают, и мне придется. Сейчас же позвоню Адаму и спрошу, не нужен ли им бармен или официант». Но прежде чем он снял трубку, зазвонил телефон. Это была Сэнди. Судя по голосу, она плохо соображала. Билл не имел никакого желания с ней говорить.

– Привет, малыш… – с трудом произнесла Сэнди, а Билл отчетливо вспомнил иглу в ванной.

– Я не хочу сейчас с тобой говорить.

Он был даже рад, что Сэнди нет дома. В этот момент он готов был убить ее. Он не спросил, где и с кем она. Ему это было безразлично, и омерзительна была она сама, ее друзья и все с ними связанное. Билл и прежде неплохо разбирался в наркотиках и сам в бытность свою студентом искурил достаточно гашиша, чтобы снисходительно относиться к подобным слабостям. Но то, что делала Сэнди, нельзя было назвать слабостью: это было самоубийство, – он не хотел скатываться вниз вместе с ней, а в возможностях ее спасения начинал серьезно сомневаться.

– Чего тебе надо? – спросил Билл жестким тоном. В эту минуту он ее просто ненавидел; правда, Сэнди своим затуманенным сознанием не могла этого понять. – Денег у меня больше нет – стало быть, ты звонишь не по этому поводу. Последние деньги ты, судя по всему, всадила себе в руку. Ты вообще представляешь, на что мы теперь будем покупать еду? Конечно, сейчас тебя не это волнует, но Берни и я еще имеем эту идиотскую потребность…

– Я… э-э… мне… нужна твоя помощь…

Биллу противно было ее слушать, не хотелось даже о ней думать. Вообще. Никогда.

– Позвони кому-нибудь еще. С меня хватит.

– Билл… нет… подожди…

Голос у Сэнди был испуганный, и у Билла где-то внутри шевельнулась жалость, хотя сознание противилось этому чувству.

– …Меня арестовали.

Казалось, это говорит маленькая девочка. Билл тяжело опустился на стул.

– Проклятье! Где ты находишься?

– В каталажке.

– Великолепно. И что дальше? Ты понимаешь, что из-за тебя я не имею денег, чтобы внести залог?

– А ты можешь занять… э-э… у кого-нибудь?

Сэнди с трудом удавалось сосредоточиться на разговоре. Билл вздохнул. До этого он два раза уже попадал с ней в передряги. В одном случае Сэнди чуть не передозировала наркотик. Пришлось звонить в полицию, а те прислали «Скорую», которая забрала Сэнди в больницу. Она тогда едва выкарабкалась.

– В чем тебя обвиняют?

«Наверняка как всегда, – подумал Билл, – при ней нашли наркотики».

– В ношении наркотиков с целью продажи и… ой, я не знаю… и еще там что-то… – Она расплакалась. – Ты можешь меня отсюда вытащить?

– Господи… – вздохнув, произнес Билл и потянулся за сигаретой.

Он бросил курить пять лет назад, но из-за Сэнди недавно опять вернулся к табаку. Жизнь с ней становилась просто невыносимой. Порой Билл сомневался, переживет ли все это, в том числе безработицу и безденежье.

– Может, тебе пойдет на пользу посидеть немного в тюрьме?

Но Билл понимал, что кто-нибудь, сообразив, кто она такая, обязательно позвонит в газеты: «Экс-звезда арестована за то, что имела при себе кокаин», – или что-нибудь в этом роде, а потом примчатся фоторепортеры и начнут делать снимки. Он не хотел подвергать ее такому, да и себя тоже, в случае если обнаружится, что они супруги. Сэнди становилась для Билла помехой, и это раздражало его агента.

– Билл… Мне надо идти…

Пока она клала трубку, он услышал голоса, грубые голоса, голоса полицейских, и вдруг осознал, где она находится и как там себя чувствует. Он не мог так этого оставить. Сэнди была чертовски беззащитна, он устал спасать ее, но чувствовал, что иначе поступить не может. Он затянулся сигаретой и набрал номер своего агента.

– Что у тебя стряслось?

Агент, похоже, слегка удивился, что Билл звонит ему домой. Впрочем, и другие актеры частенько беспокоили его в нерабочее время, и он не особенно возражал.

– Послушай, извини, что я тебе сейчас звоню, но тут такое дело… можешь мне дать взаймы?

Агент онемел от неожиданности, но быстро пришел в себя. Биллу он полностью доверял и готов был сделать для него все. Он не сомневался, что когда-нибудь подопечный вернет ему все сполна.

– Конечно, старик. Сколько?

Билл чуть не застонал. Он забыл спросить у нее размер залога, но он не должен быть очень большим.

– Скажем, пятьсот баксов на всякий случай?..

– Какой случай? У тебя что, опять проблемы с Сэнди?

Он знал, что Сэнди наркоманка, не любил ее и считал, что Биллу Уорвику не нужна эта головная боль. Да и никому не нужна. Он слышал, что Сэнди скатывается все ниже и ниже. На Билле это тоже отражалось – у него уже несколько месяцев кряду был несчастный вид, хотя он ни с кем не делился своей бедой, тем более с агентом.

– Нет, знаешь, собаку надо оперировать, деньги могут потребоваться.

– О’кей… конечно… нет вопросов. Заходи завтра в офис.

– А сегодня вечером к тебе нельзя забежать?

По тону Билла Гарри понял, что речь идет о Сэнди, но не имело смысла его расспрашивать и вести дискуссию. Эти разговоры уже бывали прежде, и Билл высказывал глупые рыцарские идеи насчет своих обязанностей как ее мужа. Кроме того, Билл все еще отчасти любил ее, то есть вообще-то он любил ту девушку периода их знакомства, девушку, которой больше не существовало. Однако Гарри давно усвоил, что не следует спорить с клиентами из-за их избранниц.

– Ну ладно, старина. У меня дома есть сколько-то. Заходи когда хочешь.

Билл издал вздох облегчения и, погасив сигарету, взглянул на часы.

– Я буду у тебя через час.

Когда рассчитываешь только на общественный транспорт, сложно быть пунктуальным где бы то ни было, а уж тем более в Лос-Анджелесе. Однако Билл немедленно выбежал из дому, направился к подножию холма, на автобусную остановку, и менее чем за час добрался до Гарри, который жил на окраине Беверли-Хиллз. Еще через полчаса он был в полицейском участке железнодорожной станции Голливуд, где и обнаружил Сэнди, задержанную вместе с двумя неграми и еще одной девушкой за ношение с целью продажи запрещенных веществ. Сэнди и девушка, кроме того, обвинялись в проституции. Билл, шокированный, с побелевшими губами, достал из бумажника деньги Гарри и оплатил залог; Сэнди, испуганная, едва держась на ногах, бросилась к нему. Он ей вообще ничего не сказал, вывел на улицу, поймал такси и только в машине увидел, что Сэнди дрожит и плачет. Она была сильно напичкана наркотиками, выглядела неряшливо и грязно. Билл вдруг увидел ее такой как есть: больной, надломленной, опустившейся и грязной. Мысль, что его жена была задержана за проституцию, ранила его сильнее всего. Она готова была ради наркотиков на все: воровать у него, продаваться чужому мужчине. Билл молча вошел в дом, Сэнди последовала за ним. Берни бросился им навстречу. В гостиной Сэнди рухнула на диван. Билл направился наполнить ей ванну. Иглу и все остальное он собрал и бросил в мусорную корзину. Когда ванна наполнилась, он вышел и сказал:

– Пойди искупайся.

Казалось, он хочет смыть с нее грязь, но оба знали, что это невозможно. Билл задавал себе вопрос, как часто в прошлом она делала это, как часто спала с ним после торговли телом для приобретения зелья. В очередной раз за этот вечер слезы подступили у него к глазам, когда он глядел на нее. Сэнди уснула на диване, и при этом еще более, чем всегда, походила на надломленного ребенка. Смотреть на нее было просто больно.

Каким-то чудом история не получила широкой огласки, хотя на четвертой странице «Лос-Анджелес таймс» следующим утром появилась заметка под заголовком: «Сэнди Уэйтерс арестована за наркотики». Были перечислены все предъявленные ей обвинения. Билл съежился, читая газету за кофе, сваренным из последних запасов. Проснувшись, он сразу позвонил Адаму и договорился, что придет в этот день работать в бар. Ему очень повезло – один из официантов уволился, и ему искали замену. По крайней мере в баре кормили, а пробы можно было на время послать к черту. Все равно настроение пробам не благоприятствовало.

Пока Билл читал газету, Сэнди стояла в дверях кухни, бледная и слабая. У нее был вид смертельно больного человека; Билл испытывал бы к ней жалость, если бы не омерзение от всего, что произошло накануне вечером. Он не собирался больше нянчиться с ней: решил, что хватит.

– Что они пишут?

Она, пошатываясь, подошла к кухонному столу и села, похожая на двенадцатилетнего подростка, неизлечимо больного. Сэнди была худа и бледна, но у нее были дивные глаза и лицо, напоминавшее камею, а длинные черные волосы в беспорядке падали на плечи, словно вдовья шаль. Глазами, полными бесконечной печали, она смотрела на мужчину, который был ее супругом.

– Я очень сожалею, Билл, – едва слышно произнесла она.

Билл, избегая ее взгляда, ответил:

– Я тоже. А относительно твоего вопроса могу сказать, что газета правильно перечислила предъявленные тебе обвинения.

Единственное, чего они не написали, – это что она замужем за Биллом, поскольку не знали этого.

– Господи. Тони убьет меня.

Тони – это ее агент. Билл с изумлением поднял глаза на жену. «Она что, шутит? – думал он. – Ее арестовали за проституцию и все прочее, а она переживает, что Тони убьет ее? А как насчет меня? Как насчет наших супружеских клятв?»

Но Сэнди ничего больше не сказала. Билл закурил сигарету и снова углубился в чтение. Ему очень хотелось дать волю гневу, но он сначала хотел решить с ней ряд вопросов, а время для этого было самое подходящее.

– Что ты теперь намерена делать?

Билл заставил себя взглянуть ей в глаза, хотя ему это доставляло неимоверную боль.

– Наверное, найму адвоката.

Сэнди пожала плечами и отбросила волосы назад.

– Вот как? На что? Или заработков от твоей новой специальности хватит и на это тоже?

Она заметно вздрогнула от его резких слов, но Билл невозмутимо продолжал:

– Я думаю, тебе надо прежде всего лечь в больницу.

– Я сама могу справиться.

Он уже слышал все это прежде и был сыт по горло.

– Ерунда. Никто этого не может сам. Тебе нужна помощь. Обратись туда, где тебе ее могут оказать.

Билл не мог ее заставить, да и никто не мог. Она должна была сделать это сама, в противном случае в больницу ее бы не приняли. Такие разговоры Билл вел с женой уже тысячу раз, но они ни к чему не приводили.

– А как же мы?..

Она пытливо посмотрела на мужа, а он с тоской отвел глаза.

– У меня ощущение, что тебе все надоело.

– А какие у тебя ощущения по поводу вчерашнего вечера?

– Ты имеешь в виду мой арест?

Она выглядела такой слабой и беспомощной, что Билл боролся с чувством жалости к ней.

– Я имею в виду обвинения, предъявленные тебе, Сэнди. Или ты забыла?

Он видел, что Сэнди как-то неспокойно сидит на стуле, и понимал, что дело тут не только в чувстве вины. Она, вероятно, испытывала наркотический голод. В последнее время первую дозу она принимала уже утром.

– Это ничего не значит… ты же знаешь. Мне просто были нужны деньги… вот и все…

– Послушай, мне они тоже были нужны, но я же не побежал продаваться первому встречному типу. Я вообще-то несколько иначе представлял себе наш брак.

Злость снова вскипела в нем. Он всегда думал о Сэнди как о невинном ребенке, ребенке с ужасной привычкой. Но это было гораздо хуже: это был образ жизни, построенный на самоубийственной мании.

– Прости…

Слова были едва слышны, их заглушало тяжелое дыхание сенбернара, лежавшего на подстилке в углу кухни.

– …Прости меня за все…

Сэнди нетерпеливо поднялась, словно вдруг оказалась лицом к лицу с чужим человеком. Похоже, она собиралась куда-то идти. Билл уже знал это выражение ее глаз, оно словно говорило: «Мне нужно сейчас… не важно, что ты скажешь». Выражение, которое расстроило их брак.

– Куда ты?

– Мне надо уйти.

На ней была все та же одежда, что в прошлый вечер, она не расчесала волосы и не почистила зубы. Сэнди просто взяла свою сумку, огляделась. Биллу вдруг показалось, что она уходит навсегда, и ему стало страшно. Он встал, отложил газету и посмотрел на жену.

– Помилуй, Сэнди, ты же только вчера вечером попала под арест! Тебе на это наплевать?

– Мне просто надо ненадолго кое с кем увидеться.

Билл сделал два быстрых шага поперек маленькой кухни и схватил Сэнди за руку.

– Не корми меня больше этими байками. Я отправляю тебя в больницу сейчас же. Сейчас же! Ты можешь меня навсегда бросить, но я не позволю, чтобы ты продолжала так жить, пока не превысишь дозу в каком-нибудь вонючем притоне или кто-нибудь не пырнет тебя ножом. Ты меня слышишь?

Она расплакалась – от ощущения вины, от плохого самочувствия, от любви к Биллу и ужасной тяги к наркотику. Билл тоже плакал, потом обнял Сэнди и, рыдая, задал себе вопрос, куда делась та девочка, которую он любил.

– Прости, Билли… Прости меня…

Никто его так прежде не называл, сердце у него разрывалось – ему так хотелось спасти ее.

– Пожалуйста, детка… Я буду сидеть с тобой целыми днями в больнице. Мы будем следовать всем рекомендациям врачей…

Но Сэнди только покачала головой. По ее щекам текли слезы.

– Я не могу…

– Почему?

– Я недостаточно сильная, – прошептала она.

Билл крепче прижал ее к себе. Сэнди страшно похудела: кожа да кости, – но Билл чувствовал, что в глубине души все еще любит ее.

– Ничего. Зато у меня сил хватит на нас двоих.

– Не надо…

Сэнди медленно отстранилась от него: на ее щеках были и ее, и его слезы – бледной дрожащей рукой пригладила ему волосы.

– …Я должна сделать это сама… Когда буду готова…

– Но когда это произойдет?

– Не знаю… не сейчас…

У Билла сжалось сердце. Он словно наблюдал ее смерть.

– Я больше не могу ждать, Сэнди…

Билл никогда ни о чем в своей жизни так не сожалел, но понимал, что помочь ей не может.

– Я знаю… я знаю…

Она кивнула, а затем поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы. В момент, когда Сэнди поворачивалась, Билл заметил, что у нее на пальце уже нет обручального кольца, и догадался, что она, наверное, его продала. Сэнди еще мгновение стояла и смотрела на мужа. За его спиной тихонько скулил Берни, словно чувствуя настроение хозяина. Потом Сэнди ушла, и на этот раз Билл ее не останавливал. Он знал, что это бесполезно. Он ничего не мог поделать. Ничего. Стерев со щек слезы и подавив их новую подступавшую волну, он пошел чистить зубы, вспоминая, как было когда-то… какой она была симпатичной… какая у них была любовь… Они до свадьбы встречались всего два года; с тех пор, казалось, прошла целая вечность… Вечность, проведенная в сущем аду с женщиной, которую он когда-то любил, да и сейчас еще любит, хотя она давно ушла. Женщина, арестованная накануне вечером за проституцию, не была ему знакома… больше не была…

Глава 4

Дом в Пасадене был длинным, крытым черепицей, L-образным, с каминами в двух его концах. Перед фасадом аккуратными рядами были высажены кусты роз, большая зеленая лужайка простиралась от дома до прямоугольного бассейна, полного шумной детворы. Все это были подростки, они перебрасывались волейбольным мячом, шутками, дружескими колкостями и совершенно не обращали внимания на лежавшую у края бассейна великолепно сложенную женщину в черном бикини. Загорая на утреннем солнце, она, казалось, забыла обо всем на свете. Ее светлая кожа была густо намазана маслом для загара, лицо прикрывала большая соломенная шляпа; рядом с шезлонгом высилась стопка полотенец. Грудь загоравшей едва помещалась в лифчике бикини, ниже тонкая талия переходила в чувственно-округлые бедра и стройные ноги. У нее была фигура королевы красоты, как и почти двадцать лет назад, когда она приехала из Буффало. Джейн Адамс было тридцать девять лет, но на ее теле почти не отразилось рождение троих детей.

Она приоткрыла один глаз, большой и голубой, посмотрела, все ли в порядке с детьми, а затем снова погрузилась в дремоту. На Джейн не было никаких украшений, кроме узкого золотого обручального кольца и простых золотых серег в форме обручей, однако дом имел явно богатый вид, а в гараже стоял «мерседес»-универсал, ее машина, и «вольво» – для домработницы и детей. Муж Джейн уехал на работу на своем «мерсе»-седане. Свидетельством зажиточности был и бассейн – большой даже по стандартам Пасадены.

– Эй!.. Ловите!..

Мяч вылетел из бассейна и упал рядом с шезлонгом. Джейн почти с детской грацией вскочила и, поправляя одной рукой верх купальника, бросилась к мячу. Молодежь в бассейне, как обычно, загляделась на нее, к неудовольствию ее сына. Джейсона всегда раздражало, когда его друзья глазели на мать так, словно она их ровесница. К счастью, большую часть времени на ней было достаточное количество одежды. Джейн не увлекалась глубокими декольте или разрезами на платьях. Как правило, она одевалась довольно скромно – носила традиционные оксфордские блузки, скромные юбки и легкие босоножки. Похоже, она недостаточно ценила свою внешность. Джейн была симпатичной женщиной с милым лицом и теплой улыбкой, которую всем дарила. Волосы у нее были рыжие, глаза – большие, голубые и невинные.

Она отбросила мяч обратно ребятам и крикнула им:

– Ленч есть будете?

Но подростки снова увлеклись игрой. Она всегда делала для них массу сандвичей и держала в холодильнике запас газировки и мороженого. За восемнадцать лет материнского стажа Джейн изучила, что дети любят больше всего. Теперь Джейсон осенью должен был поступить в колледж Санта-Барбары, а обе дочки – продолжить учебу в старших классах средней школы. Старшая из них, Александра, усиленно выпрашивала себе собственную машину. Она заявляла, что «вольво» – слишком большая и старомодная, а ей нужно что-то более спортивное, вроде автомобиля, который отец подарил месяц назад на восемнадцатилетие Джейсону. В сентябре он поедет в Санта-Барбару на «триумфе». Александра считала, что ей бы такая машина тоже подошла.

Джейн улыбнулась про себя и снова вытянулась в шезлонге. Типичные для подростков желания, но как это далеко от ее собственной юности, проведенной в Буффало. Когда она училась в старших классах, то чуть ли не замерзала, пока добиралась до школы. Потом, в шестнадцать лет, она на свой страх и риск уехала в Нью-Йорк, работала там, пока не собрала денег на дорогу до Лос-Анджелеса. Лос-Анджелес… Голливуд… земля ее мечты… Здесь она завоевала свою первую корону на конкурсе красоты – тогда ей было семнадцать… затем работала манекенщицей… официанткой… наконец получила маленькую роль в фильме ужасов. Свои «вопли» она довела до совершенства и считала, что вполне удачно начала карьеру, когда познакомилась с Джеком Адамсом. Ей было только девятнадцать, она в него по уши влюбилась.

Двадцатитрехлетний Джек был типичным американцем. Он окончил Стэнфордский университет и работал в брокерской фирме отца. Джейн до того времени не встречала столь красивого, со сложившимися взглядами мужчины. На четвертом свидании он пригласил ее к себе домой и познакомил с родителями, предварительно проинструктировав, что надеть, что говорить и как себя вести. У них был чудный кирпичный дом в районе Апельсиновой рощи. Джейн благоговела перед ними и перед Джеком, таким взрослым, зрелым и великолепным в постели. Джек был воплощением покладистости, пока не стал требовать от Джейн отказаться от актерской карьеры. Но карьера актрисы всегда была тем, о чем она мечтала; Джейн знала, что со временем получит действительно стоящую роль и справится с ней. Но Джек не хотел об этом и слышать. Он ненавидел ее образ жизни, друзей, фильмы, в которых она снималась, терпеть не мог все, чем она занималась. Правда, отношение к тому, как она занималась с ним любовью, было совершенно другим. Когда Джек укладывал голову между ее ног, в гнездышко из золотистых кудряшек, которым она так щедро с ним делилась, то понимал, что никогда ее не бросит, что бы ни говорили его родители. Они считали Джейн бродяжкой, мать Джека даже один раз назвала ее шлюхой, но Джек все равно не расстался с ней, зато заставил отказаться от своих мечтаний. Из-за него она забыла об осторожности: ей не было и двадцати одного года, когда она оказалась в положении. И этим все кончилось. Джек не позволил бы ей сделать аборт. Хотя она и разузнала адрес специалиста по абортам в Тихуане, но тут же все, рыдая, рассказала Джеку. Он немедленно сделал ей предложение, и две недели спустя они обвенчались в небольшой церкви неподалеку от дома его родителей.

На этом закончились ее фильмы ужасов и актерская карьера. Она стала миссис Адамс, супругой Джона Уолтона Адамса-третьего, а еще через шесть месяцев родился Джейсон, улыбчивый крепыш с густыми, рыжими, как у мамы, волосиками, которые в первый год торчали ежиком. Малыш был такой очаровательный, а Джек – так нежен с ней, что Джейн почти не тосковала по покинутому ею миру. Первые пять лет замужества у нее в общем-то и не было времени тосковать. Александра родилась, когда Джейсону исполнилось два года, а Алиса еще двумя годами позже. Александра оказалась похожей на Джека, Алиса же – ни на кого, кроме разве что матери Джека. Семья получилась идеальная, и Джейн с радостью окунулась в заботы о ней. Дети не давали покоя днем, а Джек – ночью. Казалось, он никогда не насытится женой. Порой он не мог утерпеть и брал ее в ванной, пока дети смотрели телевизор или ужинали. Он изнывал, дожидаясь ее в постели, и каждую ночь они занимались любовью, даже если Джейн была слишком усталой, чтобы думать, разговаривать или есть после целого дня кутерьмы с детьми. Порой ей казалось, что у нее совершенно не остается времени для себя, но ее это не огорчало. Она хотела быть идеальной женой, идеальной матерью и делать всех довольными и счастливыми. О себе Джейн думала редко и была просто благодарна судьбе, что, приехав из далекого Буффало, стала госпожой Адамс. Лучшей роли она для себя не искала и, лишь когда дети пошли в школу, стала тосковать по всему, что бросила ради Джека. К тому времени ей было двадцать семь лет, но она выглядела почти так же, как десять лет назад, особенно когда поздним вечером плавала обнаженная в бассейне. Джек наблюдал за ней, затем гасил свет в доме и тоже нырял в воду, к супруге. Джейн не следовало беспокоиться, что дети могут подсмотреть, ей вообще не нужно было ни о чем беспокоиться. Джек сам беспокоился обо всем: об их счетах, их жизни, – говорил ей, с кем надо встречаться, что нужно делать, что надеть. Он кроил ее по своему представлению об идеале, и единственным, что не соответствовало этому представлению, была ее любовь к своей прежней работе. Иногда Джейн заводила разговоры о возвращении к актерскому труду, но муж не желал об этом слышать.

– Это не твое амплуа. И никогда им не было, – говорил Джек жестким тоном. – Это мир бродяг и бездельников.

Джейн не нравилось, когда ее супруг так высказывался. Она любила мир Голливуда и все еще скучала по некоторым из ее давних друзей, с которыми Джек запретил ей встречаться, вплоть до того, что, увидев, как она однажды писала рождественскую поздравительную открытку своему агенту, выбросил ее, сказав:

– Забудь об этом, Джейн. Все это кончилось.

Джек хотел, чтобы так было. Очень хотел. Хотел, чтобы она все это забыла… даже любимые роли… своих знакомых… прежние мечты… Алисе было всего три года, когда в супермаркете какой-то мужчина вручил Джейн свою визитную карточку. Он был агентом по поиску талантов и пригласил ее зайти в его офис на экранную пробу. Джейн рассмеялась. В свое время она слышала массу таких предложений, особенно когда впервые прибыла в Лос-Анджелес. Несмотря на настойчивость агента, она так ему и не позвонила и в конце концов выбросила карточку. И все же тот человек взбудоражил в ней чувства, которые она слишком долго подавляла. Однажды она позвонила своему бывшему агенту, просто чтобы сказать «привет!», спросить, как дела. Тот стал умолять ее вернуться к съемкам и сказал, что мог бы найти для нее работу. Спустя шесть месяцев, приехав в Лос-Анджелес за покупками, она зашла повидать его, так, из вежливости. Он заключил ее в объятия и стал умолять позволить сфотографировать. Джейн разрешила и даже потом послала еще несколько других моментальных фотографий. Через четыре месяца поступило настоящее, серьезное предложение. У агента была для нее роль. В «мыльной опере», как он сказал. Роль была идеальной для Джейн. Она пыталась обратить все в шутку, но агент не собирался упускать ее, упрашивал пойти на пробы, «просто ради опыта… ради старой дружбы… для себя самой… чтобы не пропали даром труды прежних лет…» Джейн ночью в кровати обдумывала его слова. Она и хотела попробовать, и в то же время боялась, что скажет Джек, не знала, как начать разговор, как объяснить пустоту, одиночество, которые испытывала, пока дети были в школе. Но Джека интересовало только то, что у нее между ногами. Он бы ее не стал слушать: он вообще с ней не разговаривал – однако испытывал к ней столь же сильное влечение, что и десять лет назад, когда они впервые познакомились. Джейн знала, что должна благодарить за это судьбу. Ее подруги жаловались, что мужья невнимательны к ним, не хотят заниматься любовью, не проявляют к ним сексуального интереса, а она жила с мужчиной, который был просто ненасытен, шептал за ужином фразы вроде: «Я сегодня ночью прое… тебя до мозгов», – что вызывало в ней страх, как бы не услышали дети. Джейн не в силах была с ним говорить. Он понятия не имел, что творится в ее голове, в ее сердце, в ее душе, зато это очень хорошо знал ее агент. Он все прочел в ее глазах в тот день, когда она зашла в его лос-анджелесский офис, и не собирался снова упускать ее. Агент знал, что ей как актрисе есть что предложить и всегда было что предложить, причем не только сексуальную привлекательность. Джейн обладала человечностью, порядочностью, материнской теплотой и в то же время невероятной женственностью и была интересна как для женской аудитории, так и для мужской.

В конце концов Джейн пошла на пробы. Был жаркий июньский день. Она настояла, что наденет черный парик, который накануне купила. Когда Лу, агент, увидел ее уже после отбора, то присвистнул, а затем расплылся в широкой счастливой улыбке. Джейн была похожа на Джину Лоллобриджиду, только смотрелась привлекательнее, богаче и моложе той. И она получила роль. Даже ее парик не вызвал сомнений. С ней были готовы немедленно заключить контракт. Джейн явилась к Лу в офис в слезах и спросила:

– Что же мне теперь делать?

– Приступай к работе, вот и все.

Глядя на нее, Лу чувствовал, как бьется его сердце – не от похоти, а от радости, что удалось найти ей работу. Он знал, что при ее данных с Джейн можно горы своротить, надо только оторвать ее от болвана-мужа.

– Но что я скажу Джеку?

– Скажи, что хочешь снова работать.

Но все было не так-то просто. Она целую неделю мучилась бессонницей и, наконец, отказалась от роли. Не было никакой возможности объясниться с Джеком. Вообще никакой возможности. Он не хотел ее слушать. Он лишь ворковал и стонал, совершая половой акт, и каждый раз, когда Джейн пыталась что-то сказать, переворачивал ее и снова брал. Это было просто наказание. Джек таким образом уклонялся от разговоров с женой. Ему надо было только, чтобы она с ним спала, заботилась о его детях и развлекала его гостей во время званых ужинов.

Режиссер сериала подумал, что Джейн просто стесняется попросить больший гонорар. Ей предложили в два раза больше. Лу звонил ей по пять раз в день, и Джейн боялась, что трубку возьмет Джек. Однажды так и случилось. Лу быстро сориентировался, сказал, что ошибся номером, и повесил трубку. В конце концов Джейн сдалась. Дрожа от страха, она положила в сумочку черный парик и пошла на студию для беседы. Там она в тот же день подписала контракт, хотя и боялась своего поступка и реакции на него Джека, который не раз говорил, что если она когда-нибудь вернется к актерству, то он вышвырнет ее вон, и Джейн знала, что именно так он и поступит. Джек еще говорил, что оставит себе детей, дом и все остальное. А для Джейн единственное, чем она дорожила, были дети… и сериал. Самое ужасное было то, что она влюбилась в сериал под названием «Наши тайные печали». Каждый день Джейн, надев черный парик, играла в нем Марсию, а пополудни являлась домой и выслушивала, что дети делали в школе. Вечером она готовила ужин, а утром, до работы, отвозила ребят в школу. И все, включая Джека, думали, что она на общественных началах работает в больнице. Джейн даже рассказывала им небылицы про это. «Больница» стала ее жизнью, но на самом деле этой жизнью был сериал. Ей очень нравилось общение с людьми, волнение, вся атмосфера… Вся группа тоже души в ней не чаяла. Джейн работала под именем Джанет Гоул – так ее на самом деле звали, когда она жила в Буффало, до приезда в Голливуд. Каким-то чудом никто этого не знал. Она избегала журналистов и, хотя сериал из года в год занимал по рейтингам первые места, никому и в голову не приходило, как она похожа на Джанет Гоул из «Тайных печалей». Сериал выходил в эфир «живьем» ежедневно в полдень, и Джейн была совершенно счастлива. Ей предлагали другие роли, порой очень важные, но она все их отвергала. Она не могла позволить себе потерять свою анонимность. Другие сериалы были бы этим чреваты, а в «Тайных печалях» за десять лет удалось ее сохранить, как, впрочем, и черный парик. Даже налоги она платила на имя Джанет Гоул и имела отдельный счет социального страхования, о котором не знал Джек. И никто не знал. Секрет хранился надежно.

Джейн только-только снова улеглась на шезлонг, бросив ребятам мяч, как услышала телефонный звонок. В сериале был двухмесячный перерыв, что пришлось Джейн очень кстати. Она могла больше времени посвятить детям и поехать с семьей на две недели в Ла-Джоллу, как каждый год. Она пошла в дом и сняла трубку.

– Привет, красавица.

Это был Лу. Он часто звонил ей и вообще проявлял о своей подопечной большую заботу. Ему было шестьдесят. Джейн его очень уважала, а он уважал ее «помешательство», как он называл сокрытие ею работы от Джека. Лу не хотел, чтобы она лишилась того, что имела.

– Привет, Лу.

– Наслаждаешься отдыхом?

Его голос показался ей странным, но Джейн знала, что это вызвано постоянным напряжением, в котором он находился, работая со многими звездами, целой армией голодных актеров, жаждавших работы и не дававших ему покоя.

– Я обожаю, когда у нас наступает перерыв. Он дает мне возможность побыть с детьми…

«Опять она о своей семье, – подумал Лу. – Ни о чем другом и не говорит: только о детях, о доме и кухне. Может, и лучше, что она не дает интервью? С ее телом никто бы всерьез ее слов не принял».

– А в чем дело?

Лу сделал паузу, подбирая слова. Он знал, что ей будет больно. Очень. Но он должен был ей сообщить это первым.

– Дела наши не из лучших…

Он решил выложить все сразу, хотя и очень не хотел причинять Джейн боль.

– Они собираются после перерыва отказаться от тебя.

– Что?

Это шутка. Наверняка шутка… Джейн побледнела, ее большие голубые глаза наполнились слезами.

– Ты серьезно?

– К сожалению, да. Новый режиссер хочет придать сериалу новый облик. Четверо из вас по новому сценарию в первый же день погибнут в автокатастрофе. Тебе, конечно, выплатят очень хорошее выходное пособие, я за этим проследил, но вообще это…

Ему не надо было больше ничего говорить, по щекам Джейн и так текли слезы. Новость была самой худшей из тех, что ей когда-либо приходилось слышать. Сериал составлял суть ее жизни – сериал, Джек и дети. Она участвовала в нем на протяжении почти одиннадцати лет…

– На него ушло десять лет моей жизни, а теперь…

В общем-то, так происходило часто, особенно в «мыльных операх». Но для Джейн это была катастрофа. Группа была для нее как семья.

– А ты не можешь его переубедить?

– Я пытался. Изо всех сил.

Лу не сказал ей, что режиссер решил взять более молодую актрису и троих своих «голубых» друзей. Джейн не имело смысла об этом говорить. Главное, что от нее отказывались.

– В первый после перерыва день ты выйдешь, и на этом конец.

– Боже мой!..

Джейн, сидя за кухонным столом, в открытую плакала. Вошла старшая дочь, удивленно посмотрела на нее и спросила:

– Мам, что-то случилось?

Она молча покачала головой и бодро улыбнулась сквозь слезы. Александра пожала плечами, взяла из холодильника банку «Ап» и снова ушла во двор, даже не оглянувшись на мать. Та, плача, продолжала разговор с Лу.

– Я просто не могу в это поверить.

– Я тоже. Лично я считаю, что он круглый дурак, но поделать мы ничего не можем. Это их право, и, думаю, тебе следует радоваться, что ты участвовала в сериале целых десять лет.

Да, но что теперь? Джейн знала, что никогда больше не найдет ничего подобного. Никакая другая «мыльная опера» не даст ей возможность сохранить анонимность, а Джеку открыться она не могла.

– У меня такое чувство, будто кто-то умер, – горько рассмеялась она. – Наверное, это я.

– Наплевать на них, мы найдем тебе что-нибудь другое.

Джейн стала всхлипывать. Лу внутренне весь сжался от сострадания.

– Я не могу делать ничего другого… ты же знаешь… эта роль была идеальной для меня…

– Значит, мы найдем другую «мыльную оперу», где бы требовалась секс-бомба в черном парике…