Великий посев Михановский Владимир

День за днем Ахметхан чувствовал, как власть ускользает из его рук. Происходило это незаметно и в то же время столь явственно, как песок утекает из наклонной горсти.

Нет, внешне все оставалось по-прежнему: и почтение к караванбаши, и внимание к его словам, размеренным и строгим, и готовность выполнить приказание.

И в то же время что-то изменилось – Ахметхан чувствовал это кожей. Не то чтобы люди стали строптивыми, нет. Но они как бы распрямились, словно трава после грозы. Они смели разговаривать с ним как с равным, чего прежде никогда не бывало.

А самое неприятное – то, что сам Ахметхан ничего не мог с этим поделать. Он разговаривал, улыбался, словно так и надо, и уже не решался пускать в ход свою грозную камчу.

Когда, например, Ахметхан однажды попытался распоряжаться порядком в кузнице, Курбан взял на себя смелость возражать ему. И аульчане, находившиеся там, что самое обидное, взяли сторону кузнеца. А он всего-то, минуя очередь, хотел подковать молодого ослика, необходимого для домашних работ. Кузнец при этом пошучивал, говорил, что по возрасту Ахметхан ему в сыновья годится, а может быть, и во внуки.

Последнее особенно больно задело караванбаши. Дело в том, что Ахметхан странным образом с каждым месяцем чувствовал себя моложе и легкомысленнее, в чем сам не смел себе признаться. Он украдкой бросал на женщин пламенные взгляды, а Анартай временами казался ему чуть ли не ровесником. Вот и старался он держать себя с сыном построже.

– Почему так поздно? – спросил он, когда скрипнула дверь и на пороге появился Анартай.

– Совсем не поздно…

– Запомни, если еще когда-нибудь… – грозно начал Ахметхан.

– Брось, отец, – перебил его Анартай (прежде такого отродясь не бывало). – Посмотри-ка лучше, что Курбан для меня отковал. – Он издали помахал ножом.

– Покажи, – оживился отец.

Он долго рассматривал закаленное лезвие, потрогал его пальцем, похвалил. Рукоятка из желтого металла не привлекла его внимания.

Анартай протянул руку, забрал обратно нож и небрежно сунул его за пояс.

– Нужная вещь, – похвалил Ахметхан. – Пойдешь завтра за водой, заодно и сухостоя нарубишь. Дома запасы кончаются.

Анартаю показалось, что оазис встретил его встревоженно. Ветра не было, но листья слабо шевелились, словно поворачиваясь в его сторону.

Он нарочно прошел мимо места, где они с Атагельды раскопали обломок. «А все-таки он колдун, хотя и не хочет признаваться», – подумал Анартай о своем приятеле, припомнив, как точно вышел он к нужной точке.

Мальчик не испытывал сегодня обычной робости, которая охватывала прежде, едва он ступал под сень высоких разлапистых растений. Может, потому, что видел, как они появляются из-под земли, робкие, беззащитные? Или оттого, что новенький нож торчал из поясом?

Задумавшись, он налетел на тоненький ствол, который наклонился над тропинкой, ведущей к колодцу. Сколько раз задевал его, да вот поди ж ты, не уберегся. Сгоряча решил было срубить его, но злоба, вспыхнув, тотчас погасла. Он только ударил кулаком по упругому стволу, отчего листья мелко задрожали.

Набрав в кувшин воды, он присел отдохнуть, привалился спиной к куче листьев, а сосуд с капельками влаги на боках поставил рядом.

В голове лениво шевелились мысли. Атагельды хочет стать кузнецом. Глупец, зачем дышать копотью в кузнице, если обладаешь такими чудесными способностями?! Ведь он сквозь землю видит на два аршина! Надо его уговорить, и вместе они отправятся путешествовать, вот только подрастут немного. Столько дальних и прекрасных стран на свете!

Ничего, не пропадут. Станет туго – наймутся подмастерьями к кузнецу. Но это на крайний случай. А лучше всего – искать клады. Есть же потайные места, где они хранятся – и благородное золото, и драгоценные металлы прочего рода, и удивительные каменья, каждый из которых стоит целое состояние…

Атагельды с удивлением поймал себя на мысли о том, что возвратиться он мечтает не куда-нибудь, а в оазис. Да, похоже, кишлак стал их домом.

Небо, которое поначалу было чистым, начало хмуриться – над оазисом стала собираться туча. Для Анартая не было уже ничего удивительного в том, что туча, сначала бесформенная, начала приобретать все более округлые очертания, пока ее кромка не образовала идеальную окружность.

Подсвеченная по краям солнцем, туча напоминала огромную лепешку из серой муки. «Только бы пролилась дождем, не улетела прочь, как в прошлый раз», – подумал Анартай с легким беспокойством.

Отдохнув, он поднялся, взял кувшин, показавшийся гораздо более легким, и двинулся по тропинке, выискивая глазами валежник. Но попадались только тонкие тростинки сухостоя, возиться с которыми не хотелось: наберешь полную охапку, а топить нечем.

Ему нравилось рассматривать листья, но не опавшие, а те, которые висели на растениях. Мягкие, чуткие, они, казалось, ощущают и реагируют на каждое его прикосновение. А еще Анартаю казалось, что листья в оазисе следят за каждым его шагом. Впрочем, он ни с кем не делился своими наблюдениями, даже с Атагельды: боялся, что засмеют.

Вот и теперь, там, где тропинка делала крутой поворот, он подошел к стройному растению, напоминавшему ему тополек в родном селении. Лист на уровне лица развернулся к нему – может быть, оттого, что с него слетел мотылек, трепеща на солнце прозрачными крыльями.

Анартай прижался щекой со шрамом к бархатистой поверхности, потерся о нее. Так ласкала его в детстве рука матери. Он давно уже забыл о муках, которые причиняла ему страшная язва на щеке, приобретенная в бесконечных караванных переходах.

«Надо было ослика взять, дрова на него навьючить», – подумал мальчик.

Еще одна петля тропинки – и за поворотом показалось главное растение. Атагельды уверял, что оно самое старое в оазисе, что оно выросло у бархана первым, когда вокруг ничего, кроме пустыни, не было. Но Атагельды – фантазер, известное дело… Еще он однажды сказал Анартаю: «Это растение – словно эмир среди подданных».

– Разве эмир – самый старый? – спросил Анартай.

– Нет, эмир – самый главный, – поправил его Атагельды.

Он удивился:

– Как это растение может быть главным?

Однако Атагельды, как это в последнее время частенько случалось, ушел от ответа…

Теперь, глядя на величественное растение, верхушка которого была нацелена в зенит, в сгущающуюся над оазисом тучу, Анартай невольно подумал, что оно и впрямь напоминает эмира, которого окружают приближенные.

Растение, прежде всего, было намного выше, да и потолще всех своих соседей. Но главное даже не в этом. От растения, казалось, исходила какая-то невидимая сила. Быть может, такое впечатление складывалось потому, что листья окрестных растений были слегка повернуты в его сторону, словно чуткие уши.

Вокруг стояла тишина, плотная, слежавшаяся. Анартай попробовал петь, но звуки замирали в сыром воздухе. Ему стало не по себе.

– Еще под дождь попадешь, чего доброго, – пробормотал он, глядя на облако, которое быстро наливалось чернотой.

Пристроив, чтобы не опрокинулся, кувшин, он принялся собирать валежник. Но дело продвигалось туго. Стебли попадались слишком тонкие, он успел взмокнуть, а охапка все еще была тощей, как овца на голодном выпасе у нерадивого хозяина.

Нож так ни разу и не удалось пустить в ход – пересохшие стебли ломались даже от слабого усилия. «Что же, так я его не испытаю?» – подумал он, поглаживая нагревшуюся от тела рукоятку.

Он выхватил нож, нагнувшись, подобрал лист и в воздухе разрубил его, ловко подбросив. «Острее меча… Нет, это я молодчина, рублю, словно батыр», – мелькнула мысль.

Анартай огляделся, выискивая, на чем бы еще попробовать свое приобретение. И тут в глаза ему бросилось самое старое растение. А что, если?.. Он помотал головой, отгоняя привязчивую мысль, но она прочно засела в мозгу.

Ну, а почему бы, собственно, не срубить этот старый ствол? Вон их сколько кругом, растений, – глаза разбегаются. Да и новые появляются что ни день, что ни час. Сам видел, своими глазами.

Разве убудет от оазиса? А ствол действительно старый. Небось засох внутри, валежник собирать не нужно: три-четыре полена – и вязанка готова. Он нарочно распалял себя, глядя на ствол и поигрывая ножом.

Подойдя к стволу вплотную, Анартай остановился. Преодолевая внезапную робость, завопил во все горло:

– Эй, эмир! Кровопийца! Трепещи, изгоняющий праведных, мучитель угнетенных!.. – С этими словами он размахнулся и изо всех сил ударил ножом по стволу.

Атагельды в первую минуту не понял, что произошло. Словно легкое дуновение пронеслось по двору и нежной паутинкой коснулось его лица. Он поднял голову: воздух был неподвижен, но что-то определенно изменилось.

Мальчик возился в яме, в которой они когда-то с дедом месили саман для дома и кузницы. Они давно собирались сделать посреди дворика бассейн.

– С золотыми рыбками, – поддразнивал Курбан. – Хочешь с золотыми рыбками?

– Зачем? Ничего золотого у нас нет, – отшучивался Атагельды. – Мы сами будем барахтаться в нем вместо рыбок.

– И соседей пригласим, кто пожелает, – добавил старый кузнец.

Сегодня с утра небо хмурилось, над кишлаком собирались тучи, как всегда, в круг, и можно было ожидать, что прольется дождь. Атагельды сначала почистил яму, выбросив опавшие листья, а теперь подравнивал края. Оставалось набрать сюда дождевой воды, и бассейн готов.

Из кузницы вышел Курбан.

– Как идут дела, малыш? – спросил он, сделав несколько шагов и остановившись.

– Еще надо углубить немного, – сказал мальчик и яростно погрузил лопату в податливое дно.

Кузнец полюбовался на лопату – дело своих рук.

– Где же твой дружок? – спросил Курбан. – Когда не нужно – целый день крутится в кузнице, а как помочь – его нет.

– Ты об Анартае?

– О ком же еще?

– Я видел, как он прошел с кувшином за водой.

– Туча-то не кружится? – спросил озабоченно Курбан, вглядываясь в небо.

Атагельды посмотрел вверх:

– Вроде нет.

– Авось на этот раз не улетит!

Мальчик присел на край ямы – будущего бассейна, поболтал ногами.

– А славно будет искупаться в жару, – улыбнулся он. – Заживем, как эмиры.

При упоминании эмиров старик помрачнел.

– Поменьше болтай. Надо до дождя успеть. Видишь, как туча набухла?

В этот самый момент и почувствовал Атагельды странное дуновение. Видно, и старик что-то ощутил. Он умолк на середине фразы с недоуменным выражением.

Глухой негромкий звук вывел их из оцепенения. Близ калитки торчало растение, на которое Атагельды водрузил для просушки глиняный горшок. Теперь без всякой видимой причины стебель надломился, и горшок хлопнулся наземь, разлетевшись на мелкие осколки.

Атагельды выскочил из ямы, подбежал к старику:

– Дедушка, мне страшно!

– Нечего бояться. Отвык ты от грозы, – погладил он внука по голове.

Между тем круглое облако, так и не подарив аульчанам ни единой капли, начало редеть, истончаться, и вот уже кинжальные лучи безжалостного солнца начали дырявить его.

– Знаешь, эти тучки вроде миража, – вздохнул кузнец. – Опять не дождаться нам дождя.

Хотя ветра по-прежнему не было, с растений, образующих живую изгородь, дружно посыпались листья, словно под внезапным ураганным порывом. Торопливой стайкой прошелестели они по подворью.

– Дедушка, посмотри, они не пожелтели, они зеленые! – закричал Атагельды. – Первый раз вижу, чтобы со стеблей опадали зеленые листья, – добавил он негромко.

Кузнец молчал, только с беспокойством поглядывал то вокруг, то на небо.

Туча, еще недавно казавшаяся столь грозной, теперь превратилась в белесую пленку.

– Ну что ты, глупыш!..

– Дедушка, пойдем в дом.

Кузнец сделал шаг и, охнув, схватился за грудь.

– Что с тобой?

– Сердце схватило… – Дед тихонько постанывал, лицо его покрылось мелкими капельками пота. – Я уж думал, избавился от своей хвори… Выходит, нет… – проговорил он с перерывами.

Атагельды схватил деда за руку:

– Тебе помочь?

– Не надо.

Курбан попытался идти, но тут же упал на колени. Лицо его посерело.

– Дедушка, дедушка, – тормошил его не на шутку перепуганный Атагельды.

– Воды… – прохрипел Курбан.

Мальчик метнулся в дом, дрожащими руками налил в пиалу воды. Когда он выскочил, дед лежал навзничь. Атагельды приподнял его, поднес к губам пиалушку. Старик пил жадно, отдыхал и снова пил. Нет, он не испытывал жажды. Просто накрепко запомнил, что оазисная вода с первого глотка помогала ему, приносила отраду и облегчение. Сердце билось ровнее, боль утишалась, и даже дышать становилось легче. За многие месяцы жизни в оазисе Курбан свыкся с ее сладковатым привкусом.

И теперь он пил ее как эликсир жизни, как лекарсво, приготовленное руками самого Абу Али ибн Сины.

Но, увы, вода не принесла желанного облегчения, старику даже показалось, что она утратила привычный сладковатый привкус.

Кузнец закрыл глаза. Взбунтовавшееся сердце проваливалось куда-то в бездну. Кто-то сжимал его безжалостной рукой, затем отпускал немного, чтобы сдавить еще крепче.

– Воздуха мало. – Курбану казалось, что он громко произнес эти слова, но из горла вырвался лишь еле слышный хрип.

Атагельды с огромным усилием протащил его несколько метров, прислонил к крыльцу.

– Может, соседей позвать? – срывающимся голосом спросил мальчик.

Старик никак не прореагировал.

Как оставить деда хоть на минутку в таком состоянии? Он попробовал кричать, но – странное дело! – звук тотчас замирал, терялся, словно Атагельды сидел в тесном погребе. Но ярко светило солнце – остатки тучи успели рассеяться, и привычная обстановка окружала мальчика. Быть может, это и было самое страшное.

Он попытался втащить деда в дом, но сил не хватило. Кузнец оказался неожиданно тяжелым. Мальчик стоял, едва не плача. Неожиданно и он почувствовал себя худо. Заныли, заболели все царапины и ссадины, когда-либо полученные и как будто давно залеченные.

Хотя было по-прежнему тихо, некоторые растения начали покачиваться, клониться к земле. И, едва шелестя, опадали с них зеленые листья.

Нестерпимо заныл уголок рта, когда-то разорванный в драке. Атагельды почуял соленый вкус и машинально поднес руку к губам: на ладони была кровь…

Дед пришел в себя, раскрыл глаза. Мальчик наклонился к нему… и едва сдержал готовый вырваться крик: борода деда, в последнее время заметно почерневшая, снова белела, причем буквально на глазах. Казалось, по ней медленно ползет снизу вверх пролитое кем-то молоко.

– Где я? – слабо спросил кузнец.

– Тебе лучше? – обрадовался Атагельды. – Полежи, я позову кого-нибудь.

Дед покачал головой.

– Не нужно никого звать… – Он говорил еле слышно. Чтобы разобрать слова, Атагельды пришлось наклониться.

Где-то рядом послышался треск. Оба замерли, но звук не повторился.

– Помоги мне в дом забраться, – произнес Курбан. – Солнце жжет…Разгневалась на нас природа, чем-то мы провинились перед ней.

В комнате старику стало получше.

– Такое впечатление, что по мне арба проехалась, – пожаловался он внуку, который готовил какое-то питье.

Честно говоря, и мальчик чувствовал себя не лучше, но предпочел об этом не распространяться.

В углу послышался грохот: печь, сложенная из саманных кирпичей, дала трещину.

– Только этого нам не хватало, – сказал Курбан. Атагельды подошел к печи, сунул палец в образовавшуюся щель.

– Ничего страшного, – заметил он. – Наверно, кирпич был плохо обожжен.

– Грех тебе так говорить, – повысил голос старик. – Мы же вместе обжигали его.

Чтобы согреть питье, Атагельды принялся растапливать печку. Но дело ладилось плохо. Что-то случилось с тягой – возможно, дымоход засорился. Кроме того, из щели немилосердно повалил дым. Мальчик почувствовал, как у него защипало в носу.

– И дым какой-то другой стал, – откашлявшись, проговорил Курбан. – Он горше, чем полынь.

Протопив печку, Атагельды напоил деда и уложил его. Перед этим он тщательно отмыл кровь с лица, чтобы старик ничего не заметил.

– Жестко лежать, – пожаловался кузнец. Атагельды подумал, что старик привередничает.

Только позавчера мальчик обновил ложе, уложил в него несколько охапок свежеопавших листьев, мягких, шелковистых, благоуханных. Что же приключилось с этими прочными, при всей их гибкости, листьями? Они стали хрупкими, от малейшего прикосновения крошились и ломались, и через минуту-другую старик очутился не на мягком ложе, а на тонком жестком слое, напоминающем опилки.

– Я сменю листья, потерпи, – произнес мальчик и вышел во двор.

Перемены, которые он застал здесь, показались ему разительными. Часть растений попадала, а те, которые остались, были совершенно обнаженными: ни одного листка не осталось на них. Все листья лежали на земле, густо устилая ее светло-зеленым ковром.

«Наберу зеленых, еще лучше, – подумал Атагельды. – Может быть, они крепче окажутся».

Он принялся собирать листья, но из этого ничего не вышло: листья, на вид прочные, ломались под пальцами, рассыпались в прах, едва он до них дотрагивался. Только зеленоватая пыль оседала на землю.

Вот когда Атагельды охватил настоящий страх. Он еще больше усилился, когда за глиняным дувалом, разделяющим дворы, мальчик не увидел дом соседа. Он протер глаза, но дом не появился. Чудится ему, что ли? Глаза испортились? Или это мираж? Странный мираж, который… Мысли рвались, убегали, ни одной нельзя было додумать до конца.

Следовало бы, конечно, сбегать к соседу, но как оставить дедушку?

Так и не набрав листьев, он бросился в дом. По пути задел какой-то колышек, торчащий на крыльце, и одеяние с легкостью разорвалось надвое, словно было соткано из тончайшей кисеи.

Кузнец не обратил внимания на то, что Атагельды вернулся с пустыми руками. Ему снова стало хуже, но он старался держаться мужественно. Дыхание с хрипом вырывалось из груди.

– Дед, ты разбираешься в миражах? – спросил Атагельды.

Неожиданный вопрос удивил кузнеца. Он привстал на локте и пристально посмотрел на внука:

– В миражах?

– Ну, мы ведь с тобой видели миражи, – заторопился Атагельды. – В пустыне.

– Приходилось.

– Они показывали то, чего на самом-то деле нет. А может быть такой мираж, который… который наоборот?

– Это как же?

– Может быть мираж, который скрывает то, что есть на самом деле?.. – Мальчик запутался и умолк.

Кузнец нахмурился:

– У тебя что-то с головой? Только этого нам недоставало!.. Да не прячь, не прячь лицо, выйди из тени. Откуда у тебя кровь на щеке? Я еще раньше заметил.

– Расцарапал.

– Приложи кусок листа, все пройдет. Забыл? Да, а почему ты листьев не принес?

Атагельды не успел ответить: откуда-то сверху послышался громкий треск.

Оба одновременно посмотрели на потолок: по нему, словно живая, змеилась трещина…

Толстый ствол, неожиданно для Анартая, оказался податливым. Нож легко входил в него, с каждым ударом делая зазубрину все глубже. Только вот ни одной щепки не удавалось отколоть, как он ни старался.

Потом, когда он прошел верхний слой, дело пошло хуже. Казалось, лезвие ударялось о туго натянутые стальные нити, каждая из которых перерубалась с трудом.

– Ну, эмир! Держись, эмир! – приговаривал Анартай с каждым взмахом.

Из разрубленного ствола брызгали, сочились жидкости разного цвета. Прозрачная, как слеза, капля сползла по стволу и тут же раздулась в огромный шар наподобие мыльного пузыря. Поверхность шара заиграла всеми цветами радуги.

На какое-то мгновение Анартая охватил страх. Может, бросить недорубленный ствол и бежать отсюда подобру-поздорову, пока ничего страшного не приключилось? Но он преодолел робость: в конце концов, джигит он или не джигит?!

Помедлив, Анартай засмотрелся на шар. Его поверхность неуловимо быстро меняла расцветку. Затем на ней начали проступать какие-то письмена. Жаль, Анартай читать не умел. Да полно, письмена ли это? Разнокалиберные кружочки, квадратики и прочие значки соединялись между собою прямыми и волнистыми линиями, среди них мелькали параллельные черточки, похожие на след арбы на дороге.

Казалось, от шара исходит сияние, не затмеваемое даже солнечным светом. Анартай с внезапной злобой ткнул его ногой, и шар лопнул, издав долгий мелодичный звук, который некоторое время висел в воздухе.

Мальчик тут же почувствовал изнеможение, упадок сил. На него накатил внезапный приступ сонливости. «Отдохну немного», – решил он и сел, привалившись спиной к недорубленному стволу. Листья перед ним продолжали волнообразно колыхаться, хотя ветра по-прежнему не было.

Откуда-то взялось невероятное количество мотыльков – никогда их столько в оазисе не было. Они беспокойно кружились, перелетали от одного растения к другому, облетали вокруг листьев. Или никаких мотыльков нет, а просто в глазах рябит?

Анартай потер слипающиеся веки. Глаза его закрылись, и он задремал.

…Руки и ноги начали быстро уменьшаться, таять, и скоро он превратился не поймешь во что – то ли в некий кокон, то ли просто в обрубок. Но – странная вещь! – боли при этом не чувствовал. И только, ощущая свою новую форму, мучительно старался припомнить – чем же он теперь стал? Что-то очень знакомое кружилось в мозгу, но догадка не давалась, ускользала, словно золотая рыбка, когда пытаешься ее рукой поймать в бассейне.

Где-то в сознании с калейдоскопической быстротой проносились картины, разобраться в которых было немыслимо. Даже миражи, которые он не однажды наблюдал во время путешествия каравана, не шли ни в какое сравнение с этими удивительными видениями…

Но, может, это и не видения вовсе, а самая настоящая действительность?

Он двигался, подчиняясь неведомым силовым линиям, которые пронизывали его, не причиняя боли, летел, словно пушинка, гонимая ветром. Невозможно описать ощущение, доставляемое силовым полем: словно тысячи нежных рук несут тебя по воздуху, через пространство, осторожно передавая друг другу.

Он летел над зарослями, и вдруг опустился на землю, и с такой же легкостью проник в глубину ее, словно почва была такой же эфемерной, как воздух. Землю пронизывали червеобразные отростки. Иные были неподвижны, другие двигались – хотя и крайне медленно, но он угадывал их ход. Это были корни, питавшие стволы растений. Не обычные корни и не обычные растения. Во всяком случае, в прежней, земной своей жизни Анартаю наблюдать таких не доводилось.

Вот круглое отверстие, вертикально прорезающее почву. Его окружает целая паутина корешков. Но вместо того чтобы всасывать влагу, перегоняя ее растению, они перекачивают ее в шахту. И в ней поблескивает водяной круг, застывший на одном уровне. В воде колышется холодная звезда…

А он продолжает двигаться между корнями, не задевая их.

Вот корни, захватив на поверхности земли какой-то предмет, медленно увлекают его в глубину почвы, раздвигая песчинки и опавшие листья. Бледная тень воспоминания скользнула, так и не вспыхнув догадкой. Стальная узкая поверхность… Тонкое лезвие, на котором играет солнечный луч… И письмена на стали, загадочные письмена… Где же видел он их?!

Огромный шар, пустой внутри. Здесь царит темнота, но каким-то образом он все видит. И снова вязь, бегущая по вогнутым стенам. А эти юркие геометрические фигурки, кружки, квадраты и треугольники, соединенные линиями, он уже видел недавно – или тысячу лет назад – на поверхности хрупкого пузыря, переливающегося всеми цветами радуги.

Движения его внутри шара постепенно ускорялись. Если он влетел сюда со скоростью улитки, то неведомые могучие силы, подхватив, раскачали, закружили его, все быстрее и быстрее.

Вместе с ним совершали какой-то сложный танец и силовые линии. Летая вдоль них, он уловил некую закономерность: линии выстраивались в пространстве, ограниченном сферой, определенным образом. Они повторяли форму мучительно знакомых Анартаю предметов, назначение которых он никак не мог вспомнить. Только вспыхивала в памяти кузница, озаренная пламенем, молот, ударяющий по наковальне, снопы искр, выскакивающие при каждом ударе, и две очень знакомые фигуры…

Нет, это уже не огонь в печи, а ревущая река пламени, которая бесконечным потоком вырывается из круглого отверстия, похожего на колодец. Он глядит в окно – не окно, в нем – черное как сажа, небо, немигающие колючие звезды, в мозгу отпечатываются произнесенные кем-то рядом слова:

– Экран внешнего обзора…

Он озирается – кругом тысячи и тысячи таких же, как он. И его осеняет, кем же он стал: не обрубком, не коконом, а зерном! Да, зерном. Но какого неведомого растения?

И куда несется корабль, подобный щепке в бурной реке пламени?

Адский взрыв, огонь охватывает все отсеки, пламя сжирает все подряд. И вот уже он один, совершенно один в открытом пространстве.

Перед ним медленно, как бы тягуче – это связано с вращением вокруг собственной оси – возникают картины страшной, никогда не виданной красоты. Небо стало еще черней, чем оно казалось на обзорном экране, оно напомнило Анартаю бархат, который он видел однажды в богатой лавке заезжего купца. (Когда, в какой жизни это было?..) И звезды стали ярче, они горели теперь, словно виноградины.

А вдали все яснее вырисовывалось, увеличиваясь с каждым днем, желтое, украшенное беспокойными протуберанцами светило, температура поверхности которого – каким-то образом он знал об этом – составляла шесть тысяч градусов.

В долгом полете одна мысль билась в мозгу: ничего нет ужаснее муки одиночества. Он тосковал по себе подобным. Но кто они, ему подобные? Зерна неведомых растений, каждое из которых таит в себе потенциал, которого достанет на целую планету? Или те двое в бликах кузнечного огня?..

Анартай очнулся с мучительно бьющимся сердцем. Странный сон. И до жути реальный. И сколько проспал он: несколько мгновений или целую вечность? Примерное время можно было определить по солнцу, но он был слишком взволнован, чтобы сделать это. Голова все еще полна была тающих, разорванных видений, похожих на бред малярийного больного.

Он поднялся на подгибающихся, ватных ногах. Глаза резанул косой солнечный луч, он, машинально сощурившись, посмотрел на светило.

…Температура солнца? И он знает, какова она? Какая бессмыслица! Разве возможно измерить жар божественного, жизнетворного светила?!

Анартай достал из-за пояса нож, на котором запеклись разноцветные капли сока растения, обернулся к матерому стволу… и тихонько ахнул: зарубка, которую он сделал, почти совсем успела затянуться. О ней напоминал только яркоалый рубец, похожий на шрам.

Еще немного – и от его трудов не осталось бы и следа.

– Проклятый эмир! – пробормотал Анартай. – За жизнь свою презренную цепляешься? Ничего не выйдет! – выкрикнув последние слова, он с удвоенной яростью накинулся на ствол.

Теперь даже щепки отлетали при особенно удачных ударах тесака.

Забрызганный с головы до ног липким, тягучим соком, он дышал тяжело, словно загнанная лошадь.

Наконец верхушка ствола дрогнула, растение начало клониться и с шумом рухнуло, увлекая за собой соседние мелкие растения. Тяжелый ствол едва не задел Анартая – в последний момент он успел отскочить: ствол должен был упасть совсем в другую сторону, но уже в момент падения круто изменил направление.

Полный радости оттого, что счастливо избежал опасности, Анартай несколько мгновений смотрел на поверженного исполина. Только теперь он увидел, каким высоким было растение. Цвет коры его менялся на глазах – или это игра солнечных бликов? Нет, солнце здесь ни при чем. Под снова полупрозрачной кожицей, словно за тусклым стеклом, медленно замирали токи, утяжелялась пульсация, застывало таинственное движение внутренних сил.

Вокруг просветлело. Анартай поднял голову. Облако привычной круглой формы, висевшее над оазисом, все утро наливавшееся темнотой – добрым обещанием дождя, – вдруг быстро начало светлеть, таять, растворяться в бездонной сини небес.

– Ладно, проживем и без дождя, – подумал Анартай. – Не привыкать. Воды в колодце и так хватает.

Он медленно прошелся вдоль лежащего растения, которое мысленно называл «эмиром». Листья его уже не тянулись, не поворачивались вслед за идущим. Они успели поникнуть, края их вяло приспустились и свернулись. Он сорвал один – тот, утративший упругость, отделился от ветки неожиданно легко. От слабого колебания еще несколько листов оторвались от растения и, кружась, упали на землю.

«Ну, утру я нос Атагельды! – с улыбкой подумал Анартай, стараясь подавить тревожное чувство, растущее в груди. – Больше не будет молиться на этот старый, трухлявый ствол!»

Он пнул ногой растение, и носок неожиданно легко вошел в ствол, который еще минуту назад – мальчик мог поручиться – был твердым, как ему и положено.

Он опустился на корточки, сунул руку в образовавшееся отверстие: там была пустота, прошитая тончайшей паутиной.

Только тут Анартая охватил страх. Он быстро выпрямился, огляделся.

С оазисом определенно что-то произошло, видимо, за то время, пока он возился с проклятым эмиром, подумал Анартай. Листья без видимой причины начали потихоньку опадать, но не желтые, отмеченные увяданием, нет! – а зеленые, полные соков жизни. Слой их становился все толще, а ветви растений обнажались.

Внезапная боль пронзила щеку. Оса, что ли, укусила? Он махнул рукой, отгоняя невидимое насекомое, и бросился бежать, однако после нескольких шагов увяз в груде листьев, осыпавшихся с купы растений. Он погрузился в листья по грудь, а сверху продолжали сыпаться новые.

Он прыгнул, словно заяц, и выскочил на поляну, где слой листьев был потоньше. Щека болела все сильнее, однако он не обращал внимания на боль, гонимый инстинктом самосохранения.

Теперь он выбирал путь подальше от растений – так было меньше препятствий в виде опавших листьев, легче бежать.

Вскоре добавились новые препятствия: падали не только листья, но и стволы растений. Неизвестно какая сила заставляла их переламываться у основания и тихо клониться к земле подобно подкошенной травинке.

Тропинку, которую протоптали аульчане, когда ходили к колодцу за водой, Анартай так и не сумел обнаружить: ее плотно присыпали листья. И он бежал, бежал куда глаза глядят, руководствуясь чутьем подобно перепуганному зверьку.

А листья все падали, падали, и этому не было конца. Временами они чудились ему зелеными хлопьями, которыми некто вознамерился его засыпать, захоронить.

Несколько раз Анартай попадал в ямы, полные листьев, спотыкался о колдобины. Щеку жгло огнем.

Но вот вдали показалась прогалина, за которой располагался колодец. Значит, он бежит правильно! На душе стало полегче. Здесь листьев поменьше, можно будет передохнуть, напиться: у него давно уже пересохло в горле, а язык стал неповоротливым, словно чужим.

Анартай замедлил шаг, с опаской ступил на ступеньку, ведущую вниз, к воде. Он ожидал чего угодно, вплоть до того, что земля разверзнется под ногами и поглотит его. Но ничего не произошло. Глина под ногами была надежной, прочной, слегка пружинила, как всегда, и холодила босые ступни.