Случайные помехи Михановский Владимир
Часовщик отказался от своего намерения ликвидировать свидетеля и думал только о том, чтобы улепетнуть. Марианна бросилась на него. Мастер попытался отступить, запнулся о нижнюю перекладину распахнутой железной калитки и едва не упал.
– Не уйдешь! – выкрикнула Марианна, схватив его за руку, и вдруг лицо ее свело от ужаса. – Энрико… – шепотом произнесла она. – Ты не человек? Ты… машина?
– Успокойся.
– Мне соседки говорили о своих подозрениях, но я не верила им. Робот, проклятый механизм. Отвечай, негодяй, где моя дочь!
Вид часовщика, когда он вышел на свет, с точки зрения Марианны и в самом деле был чудовищен: плотное скопище транзисторов и реле в форме человеческого туловища, к которому прикреплена голова с застывшей на ней мертвой улыбкой.
– Марианна, убери руки, я все тебе сейчас объясню, – приговаривал пришелец, словно испорченный магнитофон, пытаясь оторваться от женщины.
– Это все – твоих рук дело? – вдруг воскликнула она в каком-то прозрении.
– Пусти.
– Отвечай!
Она так трясла Энрико, что он едва удерживался на ногах. Извернувшись, часовщик побежал, но движения его были вялыми, и Марианна в несколько шагов догнала его.
– Молчишь? Нечего сказать? Верни мою дочь, у меня никого больше нет на земле.
«Она проникла в мою тайну. Ей нельзя оставаться в живых» – мелькнуло в тускнеющем сознании часовщика. Пришелец обеими руками-клешнями потянулся к ее горлу. Лицо Марианны посинело, однако она сумела отодрать некогда цепкие пальцы-щупальца.
– Мало тебе моей девочки? И меня хочешь убить? – исступленно прохрипела она.
Не дожидаясь ответа, она ударила его головой о стену своего дома. Один из ударов, особенно сильный, оглушил часовщика, и он стал медленно оседать на асфальт. Марианна его подтолкнула, и бородатое создание рухнуло, рассыпавшись на тысячи и тысячи мельчайших деталей. Между ними проскочила бесцветная искра, детали с дробным треском начали лопаться, вспыхивать, от них повалил едкий, удушливый дым. Несколько деталей откатилось и отлетело далеко в стороны, и Марианна бегала за ними, яростно топча.
Затем, остановившись, она с ужасом посмотрела на горку искореженных деталей. Сверху лежала, оплывая и обугливаясь, голова часовщика с тлеющей бородой. Пластиковая улыбка так и осталась, даже стала еще шире. Женщина дико вскрикнула и бросилась бежать по пустынному проспекту.
Однако сознание часовщика, пусть и замутненное, еще работало, доживая последние минуты. Он слышал, как Марианна побежала прочь, время от времени выкрикивая «Марта!». Голос ее был отчетливо слышен в чуткой тишине обезлюдевшего города. Крики становились все глуше, пока не смолкли в отдалении.
Больше часовых дел мастер не слышал ничего. Его сознание погрузилось в небытие, из которого нет возврата.
11
Путь, что ждет нас, – к горизонту вьется.
Пройденный – теряется вдали.
Чувствуют, как пульс Вселенной бьется,
Сыновья и дочери Земли.
После разговора с Макгрегором прошло несколько тревожных дней. Зоя Алексеевна не знала, что делать. Связаться с Женевьевой никак не удавалось – говорили, что с медцентром нарушена связь. Попытка встретиться и поговорить с ней тоже кончилась ничем – сотрудники сообщили, что Лагранж все время проводит у контейнера с космонавтом, и ни на что другое у нес, к сожалению, нет ни минуты свободного времени.
Правда, ей еще несколько раз звонил Макгрегор, но в его словах было мало утешительного. Состояние здоровья космонавта прежнее, улучшения пока нет. В сознание не приходит.
– Алонд, я хочу его видеть, – сказала Зоя Алексеевна во время последнего разговора.
– Пока нельзя, Зоя Алексеевна.
– Почему?
– Никто из посторонних не допускается.
– Я не посторонняя.
– Не в том смысле, голубушка… – Макгрегор смешался. Таким Зоя его видела в первый раз. – Необходимо выявить некоторые обстоятельства. Вам придется подождать немного.
В словах Макгрегора ей каждый раз чудились какие-то недомолвки. А тут еще сегодняшнее экстренное сообщение совета по проведению Эксперимента. Оно прозвучало для нее громом с ясного неба, вызвав множество недоуменных вопросов. Но кому их задать? Макгрегор уходит от ответа.
Женевьева явно избегает встречи.
Андрей пришел из школы в подавленном состоянии. «Наверно, уже слышал», – подумала она. Сын поздоровался, положил кляссер со школьными принадлежностями на свой письменный стол, подошел к окну. Долго смотрел на осенние облака, проплывающие вровень с окном.
– Покормить, сынок?
– Не хочется, мама, – ответил Андрей сдавленным голосом, не оборачиваясь.
– В школе поел?
– Нет.
Со щемящим чувством смотрела она на четкий силуэт Андрея, словно вырезанный на фоне потемневшего к вечеру пластика окна.
…В сообщении говорилось, что космонавта, появившегося на синтезполе научного комплекса четыре дня назад, все еще не удалось идентифицировать с капитаном Сергеем Торопцом, который ушел в космос семь лет назад на фотолете «Анастасия» для завершения Эксперимента. Здоровье неизвестного все еще находится под угрозой, за его выздоровление борются лучшие медики планеты, возглавляемые Женевьевой Лагранж.
«Неизвестный». Ничего себе терминология. Да тут с ума сойти впору!
Да, время появления неизвестного, говорилось далее в сообщении, сошлось по времени с моментом, когда должен был вернуться капитан Торопец, совершив прыжок через нуль-пространство. Однако простое совпадение во времени еще ничего не доказывало. Тем более что прибывший космонавт сильно пострадал, узнать его невозможно. А главное, в его организме имеются отличия по сравнению с медицинской картой Торопца.
Оставался открытым вопрос: если это посторонний, то как он мог проникнуть на синтез-полигон Пятачка, окруженного защитным полем?..
Едва дослушав сообщение, Зоя Алексеевна, которая была дома, судорожно заметалась по квартире, не находя себе места. Предположения, одно фантастичнее другого, зароились в ее голове. Кто может быть этот неизвестный человек? боже мой, кто угодно, твердила она себе. Да хотя бы сотрудник комплекса, случайно забредший под мощные лучи генераторов. Женевьева ей рассказывала, что в последнее время зачастили гости из Звездной академии и из Звездного городка. Клочья оранжевого скафандра, о котором еще говорилось в сообщении? И это объяснимо: напялил капитан на себя космоскафандр, только и всего. Но почему ее, жену капитана Торопца, не допускают в медицинский центр? Вот чего Зоя Алексеевна никак не могла постичь. Это не Торопец, а кто-то другой?.. Быть не может!
– Мам, что же будет с отцом?.. – спросил Андрей, не оборачиваясь.
– Ученые разберутся. Это какое-то недоразумение.
– Як папе хочу, – упрямо сказал Андрей.
– Мы пойдем к нему, как только это будет возможно, – сказала она. Затем отправилась на кухню и принялась готовить ужин, машинально нажимая на клавиши автомата.
Перед самым приходом Андрея ей удалось-таки дозвониться до Женевьевы, но разговор оказался малоутешительным. И теперь она вспоминала его, горестно покачивая головой.
– …Пусти меня к нему, Женевьева.
– Исключено.
– Я сразу узнаю его.
– Не узнаешь: он изуродован до неузнаваемости, – покачала головой Лагранж.
– Я хоть сиделкой буду, – взмолилась Зоя Алексеевна. – Жена я Сергею или нет?
– Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
– Он может умереть? – испугалась Зоя.
– Не в том дело… Скажи, Сергею делали когда-нибудь полостную операцию?
– Полостную операцию? – Зоя Алексеевна растерялась от неожиданного вопроса.
– Да. Он болел аппендицитом?
– Нет, нет, никогда, – выдавила улыбку Зоя. – Ты же знаешь, Сережа исключительно здоровый человек. Его никогда в жизни не оперировали.
– Ты уверена?
– Конечно.
Выслушав ответ Зои Алексеевны, Женевьева почему-то еще больше помрачнела. На этом, обменявшись еще несколькими малозначащими, с точки зрения Зои, репликами, она расстались.
– Мама, а если все-таки это отец вернулся? – сказал Андрей, отвернувшись от окна, когда она вошла в комнату, чтобы позвать его ужинать.
– Ты же слышал сообщение.
– Возможны ошибки, – заметил Андрей, словно взрослый.
– Подождем выводов комиссии. Там люди авторитетные, знающие свое дело.
В душе она думала только об одном: во что бы то ни стало, необходимо пробиться к изувеченному человеку, находящемуся там, в контейнере.
Из головы убитой горем женщины не шел эпизод многолетней давности. Это было на Лунных стапелях. Сергей специально привез ее, чтобы показать строящуюся «Анастасию». Они долго бродили по разным отсекам корабля. Бегущие ленты и пневмолинии еще не работали, и Зойка, несмотря на привычку и любовь к пешей ходьбе, почувствовала усталость.
– Зайдем присядем? – произнесла она, когда они проходили мимо командной рубки.
– Потерпи. Я еще не все тебе показал, что наметил.
– Неужели ты не устал?
– Альпинисту уставать не положено. Скажи еще спасибо, что гравитация здесь в шесть раз меньше, чем на Земле! – Улыбнулся ей Сергей. – Ладно, еще один марш-бросок.
– Куда?
– Тайна.
Он повел ее в самый дальний уголок корабля, в переходную камеру, откуда должен был осуществляться его выход в открытый космос там, в районе далекой Проксимы Центавра. Отсек представлял собой шар, внутренняя поверхность которого слабо светилась.
– Что тебе напоминает этот свет? – спросил Сергей. – Какое время суток?
– Пожалуй, утро, – сказала она, подумав. – Раннее-раннее. Горизонт подернут дымкой, зорька еле пробивается, скорее угадывается. Над Волгой клубится густой туман. Мы с тобой стоим на высоком берегу, а там, на противоположном, пологом, сквозь облака выглядывает краешек солнца.
– Ты угадала, – кивнул Сергей. – Такой заказ я и сделал видеоинженерам стапелей. Раннее утро в средней полосе России.
– Хочешь, чтобы в этом отсеке освещение не менялось, как в других? – удивилась Зойка. – Чтобы оно оставалось всегда постоянным?
– Да. Видишь ли, я не знаю, в какое время суток мне для завершения Эксперимента придется выйти в открытый космос для прыжка на Землю. А Проксима – звезда тусклая. Если это и солнце, то скорее утреннее, а не полуденное.
– И ты хочешь, чтобы свет переходного отсека гармонировал с внешним освещением? – догадалась Зойка.
– Конечно. Мне хочется, чтобы, отворив люк в космос, я не почувствовал резкого контраста.
– А космопсихологи?
– Они поддерживают мою идею. – С этими словами он по вогнутому полу отсека подвел ее к стенке, отворил в ней люк, ведущий в небольшой контейнер, в котором за прозрачной перегородкой висел ярко-оранжевый космоскафандр.
– Как костюмчик, ничего? – подмигнул он.
– Ничего.
– Запомни: в нем я вернусь к тебе из космоса.
…И на том, который вернулся из пространства, появившись на Пятачке, обрывки точно такого скафандра…Чужак? Странно, очень странно.
И еще вспоминались ей тревожные события в Тристауне, которые произошли, когда они с Сергеем впервые встретились на Луне. Тогда по сообщениям все выглядело ужасающе: дороги, забитые беженцами… Непонятная эпидемия безумия, поразившая горожан… Исход из города, жертвы… А потом – как ножом отрезало: источник безумия исчез, жизнь в регионе вернулась в привычную колею, взбаламученное море улеглось. Может, и сейчас все обойдется, как тогда? Ученые определят, что со звезд вернулся именно ее Сергей, и вылечат его.
И не станет она доискиваться причин, почему же так все нескладно получилось. Ведь так и не сумели установить, что явилось причиной тристаунской трагедии. Кто-то из физиков выдвигал гипотезу, что не обошлось без кибернетического инопришельца, и в доказательство приводил какие-то обгоревшие микродетали, найденные на одной из улиц города. Но предположение было, помнится, отвергнуто.
Андрюша за эти дни, казалось, повзрослел на несколько лет. В больших глазах застыл молчаливый вопрос, сплавленный с решительностью и настойчивостью. Оба неотступно думали об одном и том же. Она побаивалась вступать с ним в откровенные разговоры и всячески старалась успокоить.
– Мам, ты разговаривала сегодня с Алондом Макгрегором? – спросил Андрей, когда они сели за кухонный стол.
– Да.
– Что он сказал?
– То же, что вчера, сынок, – вздохнула мать. – Продолжают исследование. Если будет что-то новое, сообщат нам дополнительно.
– А что тетя Женевьева сообщила про папу? – шмыгнул носом Андрей.
Оба, не сговариваясь, называли того, кто оказался на синтез-поле, отцом.
– Худо, сынок. Состояние его пока не улучшается. Женевьева сказала – боремся за его жизнь из последних сил.
Она чуть было не сказала – «за жизнь пришельца», именно такие слова сорвались с уст Женевьевы. И Макгрегор так сказал. И это показалось ей самым странным и тревожным во всем, что происходило в последнее время. Что это, пустая обмолвка или нечто большее?.. Уж если Женевьева, столько лет знавшая Сергея, толкует о «пришельце», – значит, дело худо. Да и Макгрегор – слишком серьезный человек, чтобы допускать пустые оговорки. Неужели человечеству грозят тристаунские времена? И что ждет этого самого… пришельца?
Конец ужина провели в молчании.
Зоя Алексеевна из последних сил старалась вести, как ей советовал Макгрегор, привычный образ жизни, однако чувствовала, что нервы ее на пределе. Сама мысль, что Сергей, возможно, погибает, а она не в силах ничего сделать для него, была невыносимой.
Андрей поставил недопитый чай на поднос.
– Делай свои дела, Андрей, – сказала она, когда они вернулись в комнату.
И мальчик неохотно принялся разбирать школьный кляссер. Мысли его были неотступно заняты другим.
– Мам, а может быть такое, что вернулся не отец, а кто-то другой? – спросил он вдруг, глядя на мать, протирающую очки. – Что, если это космический пришелец?
– С чего ты взял?
– Ну, не пришелец, а другой космонавт, – поправился Андрей. – Нам Марта говорила на перемене, что другой корабль мог попасть там, близ Проксимы, в передающее устройство…
– Все разъяснится, потерпи немного, Андрюша, – произнесла она, отворачиваясь. К ней, сидящей в кресле, тихонько подошел Андрей, щеки ее коснулось теплое дыхание мальчика.
– Не горюй, мама, – услышала она прерывистый шепот. – Вернулся один космонавт, вернется и другой. Не плачь, папа вернется, вот увидишь.
– Вернется, – эхом откликнулась она.
– Мы будем ждать его сколько угодно, правда?
– Правда, сынок.
Человек в оранжевом скафандре, который появился в тот памятный день на синтез-поле Пятачка, был столь сильно изуродовал ожогами, что сравнить его с имевшимися фотографиями Сергея Торопца не представлялось никакой возможности. Да и потом, в создавшейся ситуации, при возникших подозрениях, нахождение общих черт только усугубило бы эти подозрения, запутав и без того сложное положение.
Членам комиссии по проведению Эксперимента было ясно, что любые свидетельства жены Торопца только усложнили бы дело, вместо того чтобы пролить на него свет. Если двойник совпадает с оригиналом, задачу решить непросто… По мнению ученых, тень грозной опасности снова нависла над человечеством.
Для начала следовало исключить любые возможности контакта пришельца с землянами. Кто знает, на какие сюрпризы способен гость? Каковы цели его появления на Земле, да еще столь хитроумным манером? И кстати, кто может сказать, каким манером попал на Землю его тристаунский предшественник, которого так и не удалось обнаружить?
Высказывалось мнение, что все ожоги и травмы пришельца в оранжевом скафандре – не более чем камуфляж. Женевьева Лагранж, самый большой авторитет в области медицины, провела по решению совета экспертизу и показала, что пришелец самым доподлинным образом обожжен и изувечен, ни о какой имитации не может быть и речи. Значит, он пострадал при высадке на Землю…
Лечение пришельца продвигалось сложно и мучительно. Шаг за шагом, одна за другой производились пластические операции. Размозженные, не работающие органы заменялись на новые – их заказывали в основном в Зеленом городке, центре биокибернетики. Привести в сознание его никак не удавалось – были, как выяснилось, травмированы клетки головного мозга. Однако Лагранж не теряла надежды и на последнем заседании совета сообщила, что не больше чем через месяц берется вернуть пришельцу сознание, для начала хотя бы на короткий срок.
– Какое сознание вы беретесь вернуть? – не без ехидства спросил у нее астробиолог. – Человеческое?
– Именно человеческое, дорогой коллега. Другого я не знаю, – парировала Женевьева, хотя на душе ее кошки скребли.
Пришелец продолжал содержаться в контейнере, тщательно изолированном от контактов с сотрудниками медцентра, а больше никто сюда и не проникал. Мощное электромагнитное поле разделяло опасного гостя и людей. Все, кто побывал в контакте с пришельцем, были проверены сразу же.
Лечебные действия, как и операции, осуществлялись с помощью биоманипуляторов, управляемых опытнейшими хирургами. Тем самым роботы подлежали впоследствии уничтожению: ведь они могли подпасть под влияние коварного и могущественного, пусть и пострадавшего гостя иной цивилизации, намерения которого неизвестны. Кроме того, биороботы после контактов с пришельцем могли стать носителями смертоносных вирусов, неизвестных ученым Солнечной системы.
Во время дежурств Женевьева снова и снова вглядывалась в безжизненное лицо пришельца, каждая клеточка которого омывалась животворными токами, и мучительно искала в нем знакомые черты Сергея Торопца. Он или не он? Ох как ей хотелось верить, что это он! Но слишком велика была цена ошибки.
Мучимая сомнениями, которые стали привычными, Лагранж приступила к очередному ночному дежурству. Сенсаций не ожидалось – у пришельца не появлялось никаких проблесков сознания. Повинуясь необъяснимому импульсу, Женевьева отпустила помощника, сказав, что с дежурством справится сама. Остались только послушные механизмы как внутри, так и вне контейнера.
Оставшись одна, она долго смотрела на громадный прозрачный куб, на неподвижную вертикальную фигуру внутри, опутанную сетью системы жизнеобеспечения. Датчики показывали медленное, но неуклонное улучшение состояния пришельца. Давали себя знать энергичные меры, предпринимаемые сотрудниками медцентра.
Для начала Лагранж проверила работу всех приборов, режим термостатов, подачу в контейнер кислорода.
Затем, словно притягиваемая магнитом, снова подошла к контейнеру. Значительная часть обрывков оранжевого скафандра была удалена, остальные клочки медики сочли пока трогать нецелесообразным: они намертво приварились к телу, и их решили убирать попозже, на следующем этапе реанимации, чисто хирургическим путем.
Пришелец слегка раскачивался, омываемый токами физиологического раствора, и чудилось, что он движется, оживает. Голова его находилась в кислородной камере, смесь в которой непрерывно обновлялась. Сердце, как показывал прибор, билось медленно и неровно.
Женевьеве чудилось, что гость смотрит на нее, хотя она и понимала, что это только причуды ночного освещения. Там, за прозрачной стенкой, голубовато мерцала жидкость, бесшумно поднимались пузырьки кислорода. Суставчатая линия, пульсирующая словно живая, подводила к пришельцу чудодейственный сок трабо, один из самых могущественных препаратов, полученных физиологами Солнечной. Она припомнила, как Сергей когда-то рассказывал ей о чудесном растении, которое впервые увидел в лунной оранжерее.
Мерно колышущиеся линии коммуникаций напоминали водоросли, колеблемые морским приливом. Ей подумалось, что картина, которую она наблюдает, напоминает первобытный океан, в котором когда-то, миллионы лет назад, зародилась жизнь Земли.
Что же, собственно, здесь происходит? Сейчас, на ее глазах? Быть может, в эти мгновения возрождается к жизни могучий организм, способный загубить все живое на Земле и других планетах, освоенных человеком? Страшно подумать, но и не думать об этом нельзя.
Она сделала несколько шагов к контейнеру, пока не уперлась в защитное поле. Вздохнув, отошла к окну, уперлась горячим лбом в прохладный пластик. Сегодня выпал – наконец-то! – первый снег. Хотя его ждали давно, он явился, как это всегда бывает в таких случаях, неожиданностью. Побелели ближние и дальние купола медцентра, белыми стали дорожки парка, ветви кустарника, садовые деревья. Снег продолжал падать, медленно-медленно, словно во сне. Вдали угадывались гигантские контуры вечных гор. Между ними, приглядевшись, она увидела стальную ниточку фуникулера, помеченную горящими лампочками.
Как любил эти горы капитан Торопец, заядлый альпинист. Где он сейчас? В нескольких метрах он нее или там, в ледяных пустынях космического океана, поглотившего «Анастасию»?..
Продолжая глядеть в окно, Женевьева зябко новела хрупкими плечами. Перед нею находился не спящий ни днем ни ночью гигантский комплекс Пятачка. А дальше, за ним, стайка жилых домов, выбежавших на окраину города. Среди них выделяется дом-игла, где живет Зоя с сыном. Несколько окон в доме светилось, несмотря на поздний час. Наверно, среди них и Зойкино окно – отсюда не разглядеть. Андрюшку уложила, а сама едва ли уснула. Кто она капитану Торопцу? Жена? Вдова?..
Каждый разговор с ней – пытка для Женевьевы. Зоя главного не знает, но, похоже, о чем-то догадывается. И каждый раз просит, умоляет, требует, чтобы ее допустили к пришельцу в контейнере… И никакими разумными доводами нельзя подавить ее стремление. Каждый раз Женевьева теряется: что сказать подруге? Чем ответить на требовательный и одновременно умоляющий взгляд с экрана?
Внезапно что-то в помещении изменилось. Женевьева отпрянула от окна. Бросилась к приборному щитку. Ах, вот в чем дело: изменился тон автофиксатора. Это означало перемену ситуации там, в глубине контейнера.
Опытная Женевьева сразу обратила внимание на электроэнцефалограф и не ошиблась. Тонкая безжизненная ниточка, долгие дни выглядевшая на экране неподвижной, теперь слабо зашевелилась. Это могло означать только одно: мозг незнакомца начал функционировать, пусть не весь, а только на отдельных участках. Лагранж, через руки которой прошли тысячи травмированных космонавтов, подозревала, что этот период возвращения активности мозга может оказаться кратким, поэтому не следовало терять времени.
Включить записывающую аппаратуру не составило труда, но какие вопросы задавать пришельцу, какой диалог с ним вести? Это зависело не от биороботов, а только от нее, Женевьевы Лагранж.
Глаза пришельца на изуродованном лице осмысленно блеснули, неуверенно остановились на ней.
Когда кривая электроэнцефалограммы достигла пика, Женевьева, нагнувшись над переговорной мембраной, негромко и четко произнесла первый вопрос:
– Кто вы?
Сложная система преобразователей донесла ее вопрос в глубину контейнера, до пришельца. Через несколько мгновений, показавшихся ей бесконечными, по экрану переговорного устройства побежали буквы, складываясь в слова, – результат обратного преобразования биосигналов пробудившегося мозга гостя из космоса:
– Я – Сергей Торопец, капитан фотолета «Анастасия».
Она спросила:
– Кто я?
– Женевьева Лагранж. Когда я улетал – руководитель медицинского центра.
«Если это пришелец, на его мозг переписана вся информация, принадлежащая несчастному капитану Торопцу», – подумала она.
Лагранж лихорадочно пыталась сообразить, какой вопрос, могущий служить тестом, задать пришельцу. Ничего путного, как назло, не приходило в голову, а мгновения таяли.
– Какой точки достиг ваш корабль?
– Проксимы Центавра.
– Как возвратились на Землю?
– Разве земляне забыли меня? Разве ты не помнишь меня, Женевьева? – Буквы, бегущие по экрану, казалось, дрожали от удивления и боли. – Я участвовал в Эксперименте. Рассказать тебе о его сути?
– Не надо.
– Прости, прости меня, Женевьева…
– За что?
– Я разбил когда-то твой портрет…Разбил вдребезги… Не сберег его. Он разлетелся в брызги на плитах космодрома… Поступил как мальчишка…
Буквы на экране все убыстрялись, наскакивали одна на другую. «Начинается бред, – подумала она. – Зойке об этом говорить не нужно».
– Капитан, откуда у вас шрам на животе? – спроила она. – Кто делал операцию? И почему шрам такой необычный?
Ответа не последовало. Буквы утратили очертания, начали таять, и через секунду-другую экран переговоров снова был девственно чист. Женевьева перевела взгляд на экран энцефалографа. Кривая, до этого представлявшая собой кое-как струящуюся синусоиду, снова вытянулась в ровную неподвижную линию. Пришелец опять погрузился в зыбкое небытие, повис на тонкой ниточке между жизнью и смертью. Сознание возвратилось лишь на несколько минут.
Через короткое время ученые будут скрупулезно изучать скудные данные, записанные автофиксатором, вопросы Женевьевы и ответы пришельца, выискивая в последних какой-то скрытый смысл. И бредовые слова о разбитом портрете – явно не в пользу пришельца.
Женевьева связалась с дежурным совета, рассказала о происшедшем и попросила немедленно разыскать Алонда Макгрегора, после чего без сил опустилась в кресло. Изредка поглядывала на фигуру, висящую в глубине контейнера. Время от времени вспыхивал экран внутригородской связи, но не было сил подняться, нажать клавишу ответа и сказать «Слушаю». Короткий разговор с пришельцем опустошил ее. Хотелось посидеть, закрыв глаза, сосредоточиться.
Да и кому она могла понадобиться в этот поздний час? Женевьева жила одна, ведая только работу и немногочисленных друзей. Но друзья едва ли станут беспокоить ее ночью, да еще на ответственном дежурстве. Родственники тех, кто в клинике? Пусть обращаются в справочный отдел. ЭВМ скажет им больше и объективней. Разве она в силах, несмотря на феноменальную память, держать в голове несколько тысяч историй болезней? Быть может, Зоя?.. Но разговаривать с ней совершенно нет сил. Что сказать ей, чем утешить? Весть о разговоре с пришельцем только разбередит ее раны и вселит несбыточные надежды.
Когда дежурство подошло к концу, Женевьева сдала его и покинула медцентр.
На улице было белым-бело. Снег под утро перестал идти. По-хозяйски расположившись повсюду, он сделал спящий город светлым и праздничным. Пушистые ветви деревьев казались выкованными из серебра. Крупные россыпи звезд, нависших над окрестными горами, начинали одна за другой гаснуть, бесследно растворяясь в сереющем небе.
После помещения на свежем воздухе хорошо дышалось, и она несколько раз с наслаждением вздохнула полной грудью.
Еще при выходе с территории медцентра Женевьеве показалось, что впереди мелькнула какая-то тень. Прохожих в этот час не было, и она решила, что ошиблась. Остановилась, прислушалась. Шагов не было слышно. Город спал, с рассветом начинался обычный трудовой день.
«Нервы, нервы, – подумала Женевьева, снова набирая шаг. – Нужно бы отдохнуть, но сейчас это невозможно. Друзья приглашали отдохнуть на спутнике Юпитера, в санатории невесомости, а я им даже ответить не удосужилась…»
Тень впереди снова мелькнула и скрылась в парадном. Теперь стало ясно: Женевьеву кто-то преследовал.
«Ну вот, значит, и я кому-то понадобилась», – невесело покачала она головой. Повернуть назад ей, однако, и в голову не пришло. Не в се характере было избегать опасности. Женевьева спокойно прошла мимо парадного и, когда сзади послышались быстрые, еле слышные шаги, звук которых скрадывался снегом, резко обернулась и пошла навстречу преследователю. Женский силуэт в предрассветной мгле показался ей знакомым. Впрочем, в неверных бликах, отбрасываемых новорожденным снегом, немудрено и ошибиться.
– Женевьева… – тихо произнесла женщина, когда они поравнялись.
– Зоя? – поразилась Лагранж. – Что ты здесь делаешь в такую пору?
– Жду тебя, – просто ответила Зоя Алексеевна.
– Всю ночь?
– Я знала, что ты сегодня дежуришь у контейнера… там. Но не знала, когда закончишь.
– Позвонила бы… – вырвалось у Женевьевы, но она тотчас прикусила язык.
– Звонила, – вздохнула Зоя. – С самого вечера, много раз. Сначала из дому, потом, когда уложила Андрюшку, – из каждого уличного видео. Ты не отвечала, опять что-то на линии. Случайные помехи… Похоже, весь мир сошел с ума. Или я, по крайней мере, – добавила она. – Мобильник – хоть выброси.
– У тебя зуб на зуб не попадет, – сказала Женевьева. – Пойдем ко мне?
– Пойдем, – согласилась Зоя.
Женевьева взяла ее под руку, и они пошли рядом по пустынной улице, удаляясь от купола.
– Послушай, почему ты не пришла ко мне прямо домой? – через несколько шагов нарушила молчание Женевьева. – Ты же знаешь, дверь у меня никогда не запирается.
– Знаю, – кивнула Зоя. – Было время, мы заходили к тебе с Сергеем в любое время дня и ночи.
– Подождала бы.
– Ты же знаешь, Женевьева, – покачала головой Зоя, – не к тебе мне нужно.
Лагранж промолчала.
– Как он сегодня? – спросила Зоя с робкой надеждой. – Есть улучшение?
– Трудно сказать. В нескольких словах не объяснишь.
– А ты попробуй, подруга, – невесело усмехнулась Зоя. – Я понятливая. Что молчишь?
– Сначала согрейся, в себя приди, – посмотрела не нее Женевьева. – На тебе лица нет.
Старенькая пневмокапсула с протяжным шумом затормозила на сорок четвертом этаже.
– Никак не привыкну к этой допотопщине, – пожаловалась Женевьева, выходя из кабины. – Уши каждый раз закладывает.
– Смени жилье, – сказала Зоя. – Тебе сколько раз предлагали квартиру поближе к работе.
– Ты же знаешь, я, как кошка, к району привыкаю, – виновато улыбнулась Женевьева. – И потом, я люблю эти старые дома. Они хранят какой-то особый уют, в них обитают старые духи, живет дыхание протекших столетий…
Они обменивались ничего не значащими фразами, инстинктивно оттягивая тягостный для обеих разговор. Толкнув дверь, Женевьева первой пропустила Зою, затем вошла в квартиру сама, не зажигая света. За окнами вставал тусклый рассвет, все в комнате казалось зыбким, нереальным. Не сговариваясь, женщины присели на разных краешках софы, они напоминали два одноименных электрических заряда, отталкивающих друг друга.
– Давненько я у тебя не была, – заметила Зоя, оглядываясь. – Ничего не изменилось.
– Редко заходишь.
– Редко приглашаешь.
– Хочешь, сварю кофе? – перевела разговор Женевьева.
– Я не кофе пить пришла, – махнула рукой Зоя.
– А я без кофе помираю. – Женевьева поднялась, вышла на кухню и через короткое время вернулась с подносом, на котором дымились две чашки ароматного напитка.
Зоя сидела в той же позе – словно нахохлившаяся птица, уставившись в одну точку.
– Теперь все? – подняла голову Зоя, когда Женевьева поставила перед ней чашку, над которой закручивался легкий парок. – Программа твоего гостеприимства завершена?