Демоны ночи Атеев Алексей

Он проснулся от внезапного толчка, словно некая сила подняла и встряхнула его. Встряхнула мягко, но весьма ощутимо. Так, что все внутренние органы на мгновение сместились: желудок подскочил к самому горлу, а сердце, напротив, ухнуло далеко вниз.

Некоторое время он лежал без движения, прислушиваясь к своим ощущениям. Ничего не болело. Только испарина обильно покрыла лоб и шею, да подушка стала мокрой. Что это такое? Очевидно, дурной сон. Какие-то неясные обрывки мелькали в потревоженном сознании… Впрочем, ничего конкретного.

«Бывает, – подумал он, открывая глаза. – Лежал в неудобном положении, вот и посетил кошмар».

В спальне было темно и душно. За окном потихоньку начинало светать. Взгляд упал на часы. Крупные светящиеся цифры показывали, что до обычного пробуждения еще минут сорок. Рядом похрапывала жена. Он скосил глаза в ее сторону. Ей, видать, тоже жарко. Одеяло сбилось в сторону, ночная рубашка задралась, раскинутые ноги смутно белеют во мраке… Возникло желание. Он провел ладонью по внутренней стороне ее бедра, поднялся выше, залез под край трусиков…

Жена дернулась, словно в испуге, напряглась, резко сомкнула бедра, но тут же расслабилась, обмякла…

– Ох, – чуть слышно произнесла она, – это ты…

– А ты кого ждала? – насмешливо спросил он.

Она придвинулась к нему, сладко засопела, лизнула в ухо… Минут десять они предавались любви, потом он встал, а жена провела скомканными трусиками между ног и повернулась на бок.

Он подошел к окну и долго стоял возле него, вглядываясь в утренние сумерки. В доме напротив зажигались все новые окна, во дворе запищала сигнализация, захлопали дверцы автомобилей. Открыл форточку. Ледяной порыв ветра проник в комнату.

– Закрой, – сонно произнесла жена.

В ванной, стоя перед зеркалом, он намылил одну щеку и вдруг замер, пораженный. Из зеркала на него взирал совершенно чужой человек: немолодой субъект с торчащими в разные стороны жидкими волосиками неопределенного мышиного цвета, с набрякшими мешками под глазами и хмурой, потасканной физиономией.

– Н-да! – произнес он вслух и стал намыливать другую щеку.

Закончив водные процедуры, он зашел на кухню и включил чайник. Пока грелась вода, стал готовить завтрак. Достал получерствую булку, отрезал пару ломтей, достал из холодильника масленку, вареную колбасу, присел на табурет… Но бутерброды так и остались не приготовлены. Он глубоко задумался и не обратил внимания на щелчок выключившегося чайника. Опершись подбородком на ладони, он сидел не меньше получаса, потом медленно поднялся и, словно во сне, опять поплелся в ванную. Там он открыл белый пластиковый шкафчик, в котором хранилась разная ерунда: засохшая косметика, полупустые пузырьки с лекарствами, спринцовка, старые зубные щетки… Порывшись в хламе, нашел длинную плоскую коробочку, открыл ее и достал опасную бритву с пожелтевшей костяной ручкой. Сам он никогда не пользовался этим зловещим предметом. Бритва досталась ему от отца и много лет валялась без дела. Когда она попадалась ему на глаза, он каждый раз думал, что нужно бы выбросить эту дрянь, но почему-то не делал этого. Не то чтобы забывал, просто тотчас в памяти возникал отец, его угрюмый, недобрый взгляд. Раз он, еще в отрочестве, уволок бритву во двор. Ощущая ее в кармане, он чувствовал себя настоящим мужчиной.

– Классная мойка, – увидев бритву, заметил дворовый авторитет Сява. – Кого хошь пописать можно. Поканали к «Ударнику» каких-нибудь фраеров зацепим.

Дома отсутствие бритвы было немедленно обнаружено, и ему крепко влетело. Папаша лупцевал по тощим ягодицам тем же офицерским ремнем, на котором правил эту самую бритву. Давно это было…

Он провел сверкающим, без единого пятнышка ржавчины лезвием по большому пальцу левой ладони и тут же отдернул руку. На подушечке появился глубокий порез, из которого брызнула кровь. Он сунул палец под холодную струю и равнодушно смотрел, как алая кровь, смешиваясь с водой, приобретает розовато-ржавый цвет. Скоро кровотечение утихло, но он продолжал держать руку под струей и только после того, как ладонь совсем онемела, закрыл воду. Края ранки разошлись, внутри чернела запекшаяся кровь, напоминая… напоминая…

Держа бритву в руке, он вернулся в спальню. Взглянул на дремлющую жену. Все тот же соблазнительный вид. На сливочные ягодицы упал первый солнечный луч. Специально, что ли, она возлежит в подобной позе? Вдруг снова возникла эрекция. Он отшвырнул бритву и бросился к кровати.

– Ты чего? – распахнув глаза, изумленно спросила жена. Но в данную минуту было не до объяснений.

Жену тоже забрало. Она неистово извивалась под ним, бормотала что-то нечленораздельное, охала, даже гортанно верещала. Давненько он не слышал подобных звуков. И сам он вел себя куда как энергичнее, чем обычно. Мгновение острейшего блаженства, и сладкая истома разлилась по всему телу.

– Н-да… – произнесла жена. – Однако! – В ее голосе одновременно слышалось удивление и удовлетворение. – Ты что же, виагру принимаешь?

Он ничего не ответил. Лежал рядом; дыхание постепенно приходило в норму. Неожиданно ладонь нащупала валявшуюся на кровати бритву. Он открыл лезвие…

ГЛАВА 1

Репортер уголовной хроники газеты «Курьер-экспресс» Павел Мерзлов, невысокий, круглолицый, упитанный юноша лет двадцати, крутился возле подъезда, из которого пятнадцать минут назад хмурые мужички вынесли на носилках два длинных предмета, упакованных в черные пластиковые мешки. Телевизионщики и коллеги из других изданий уже укатили. У подъезда остался только милицейский транспорт. Но с работниками правоохранительных органов он уже пообщался. Собственно, и говорить-то особо не о чем. Все было и так очевидно. Бизнесмен средней руки прикончил супругу, даму бальзаковского возраста, а потом перерезал себе горло. Случай хотя и неординарный, однако вполне в духе времени.

– Еще один сгорел на работе, – с равнодушной насмешкой произнесла пишущая дамочка из довольно известного издания, коллега по творческому цеху криминальных репортеров. – Обожрался лотоса. Оно и понятно. Сегодня ты, а завтра я… Или наоборот – что не меняет сути дела. Тяжело быть богатым человеком в наше смутное время. О! И заголовок готов – «Обожрался лотоса»! Нет, не поймут. О’Генри нынче подзабыт. Лучше – «Обожрался лобстеров».

И, хихикнув, она унеслась в редакцию. Павлу тоже было пора возвращаться в контору, чтобы вовремя отписать информацию, однако он почему-то медлил. Профессиональный опыт, пусть и небольшой, подсказывал – из этого происшествия можно сделать нечто большее, чем заметка в тридцать строк для колонки уголовной хроники. Почему, скажем, человек, у которого все есть, ни с того ни с сего кончает счеты с жизнью, да еще таким ужасным способом. Зарезал жену… Павел вспомнил только что виденное – залитое кровью обнаженное тело на просторной кровати. Зачем? Изменяла?.. Ну и что. Из-за этого не убивают… Во всяком случае, в подобных кругах. Может быть, проблемы с бизнесом? Наезды там разные?.. Налоговая одолела?..

Тут его размышления прервали громкие возгласы. Он оглянулся. Чуть поодаль оживленно обсуждали события десятка два женщин разного возраста. Павел приблизился к толпе.

– Кровищи-то, кровищи! – громко восклицала немолодая татарка, похоже, дворничиха. – Ее всю располосовал!

– Изверг! – подтвердила старушка интеллигентного вида. – Все они таковы, эти новорусские богатеи.

– И за что ее так-то?

– Кто знает…

Павел подошел, представился. На него взглянули без особого интереса.

– Писака, – услышал он чей-то негромкий насмешливый возглас.

– А скажите, они вели себя как? Между собой ругались? – поинтересовался репортер, ни к кому конкретно не обращаясь.

– А кто их знает, – отозвалась интеллигентная старушка. – Приедут, уедут… Постоянно тут не обитали. Квартира-то ему от отца досталась. Ремонт, конечно, сделал. А так у них дом есть. В доме больше жили. А вообще он тут вырос. Во дворе нашем. Спокойный мальчик был, не хулиган какой-нибудь, тихоня.

– Баловства за ним не замечалось, – добавила дворничиха. – Как-то все бочком, бочком… Не заметили, как вырос, а потом и постарел.

– А жена у него кто была? – не отставал Павел.

– Приятная дамочка, царство ей небесное, – сообщила старушка. – Брюнеточка, небольшого росточка. Что называется, пикантная. Говорили, вроде педагог по специальности. Только в школе она не работала.

– А где же?

– Вот уж не знаю. Скорее всего – нигде. Надобности не было. Денег у них и без того хватало.

– Он чем занимался?

– Известно чем. Махинациями! От них и все беды. – Старушка поджала губы, давая понять, что разговор окончен. Остальные тоже потеряли к Павлу интерес.

В переполненном троллейбусе его прижали так, что невозможно было пошевелиться. За окном бесконечный поток машин медленно катил по слякотным улицам неведомо куда. Причем у каждого сидящего в жестяной коробочке на резиновых колесиках неотложное дело. Попробуй не реши его – мир рухнет. Не весь мир, конечно, крошечный мирок, заключающий в себе одну конкретную личность. А если даже и не рухнет, то на его защитной сфере появится еще одна трещина…

На встречную полосу выскочил какой-то умник на сером «Фольксвагене», решивший сэкономить время, и его тут же зацепил встречный «Ниссан». Водители выскочили и принялись яростно материть друг друга. Движение и вовсе застопорилось.

Мысли Павла вернулись к недавнему происшествию. Почему все-таки этот мужик зарезал сначала жену, а потом себя? Милиция ничего толком не сообщила, соседи тоже. О чем же писать? Впрочем, подробностей от него и не ждут. Газете нужна лишь краткая информация. В тридцать строчек он, несомненно, уложится.

В редакции Мерзлов работал совсем недавно, каких-нибудь три месяца, но усвоил несколько истин. Во-первых: чем свежее информация, тем охотнее ее публикуют, однако на информациях, пусть даже самых оперативных, имени не заработаешь. Тебя будет хвалить ответственный секретарь, а возможно, даже и редактор, но славы и, соответственно, гонораров тебе это не прибавит. Репортеров на свете много. Сгорит один, на его место тут же найдут нового. Для признания и тем более славы нужны серьезные аналитические материалы, на худой конец, проблемные, критические репортажи.

Криминальные материалы, кроме него, в «Курьере» кропал еще один журналист, весьма немолодой и вечно полупьяный Юрий Скуратов, известный среди редакционного народа под прозвищем Поручик Голицын. Прозвище объяснялось вовсе не аристократическим происхождением означенного субъекта, а тем, что при ходьбе тот всегда плотно прижимал руку к левой стороне пиджака или плаща, в зависимости от погоды. В отличие от офицеров царской армии, придерживающих подобным образом шашку, Поручик Голицын маскировал постоянно наличествующую в кармане бутылку. Кроме того, он обладал высоким ростом, военной выправкой и пшеничного цвета усами, изредка лихо подкрученными, но обычно удрученно повисшими, чаще всего с похмелья.

Когда Павел вошел в кабинет, Поручик Голицын работал. Творил он не на компьютере, как большинство сотрудников, и даже не на машинке, а на длинных узких листах бумаги. Почерк у него был крайне неразборчив, что служило причиной постоянных пререканий с машинистками, вынужденными то и дело уточнять смысл текста. Поручик Голицын был человеком добродушным, к Павлу он относился весьма доброжелательно, не видя в нем серьезного конкурента, и даже взял на себя некие наставнические функции.

В кабинете донельзя накурено. Поручик предпочитал дешевые вонючие сигареты без фильтра, невероятной крепости. При появлении Павла он поднял голову, при этом рука его продолжала выводить каракули на бумаге.

– Как дела, Пашеко[1]? – спросил Поручик.

– Так себе, – отозвался Павел.

– Где был?

Наш герой вкратце поведал о своих похождениях.

– Тут тебя ответсек спрашивал, – сообщил Поручик Голицын. – Зайди к нему.

Павел поплелся в секретариат.

– В течение часа ждем информацию об этом происшествии, – небрежно бросил ответственный секретарь, отвлекаясь от чтения материала. – Ты ему место оставила? – спросил он у выпускающей. – Так что давай, Паша, пошустрее. В номере дыра. С тебя тридцать строк… нет, пятьдесят.

Павел вернулся в кабинет, включил компьютер и задумался, не зная, с чего начать.

– В номер отписываешь? – поинтересовался Поручик. – Тогда чего сидишь? Начать не знаешь как? Тоже проблема. Ну-ка, в двух словах, о чем речь? Ясно-понятно. Пиши: «Очередная кровавая драма произошла сегодня…» Где произошла? Вот и пиши: «в одном из переулков в районе Таганской площади». Теперь расскажи о самом преступлении, да не жалей красной и черной красок. «Лужи крови, искаженное ужасом лицо жертвы…» Дальше вопрос: «Что стало его причиной? Следствие, конечно, разберется, однако, думается, данные события – результат общей социальной нестабильности в государстве…» Убийца этот кто? Ага, предприниматель… Замечательно! Добавь пару предложений о сложной экономической и политической обстановке. Ну, там: «Идет передел собственности… борьба криминальных кланов…»

Жаль, что ты не знаешь, чем он занимался. Также можешь добавить: «по непроверенным данным…». – Он надолго замолчал.

– Что «по непроверенным данным»? – наконец не выдержал Павел.

Поручик Голицын полез в стол и за приоткрытой дверцей стал проделывать непонятные манипуляции. Впрочем, очень даже понятные. Звякнуло стекло. Поручик, словно фокусник, молниеносно извлек стакан и одним махом проглотил его содержимое.

– Нетерпелив ты, Павлик, – отдышавшись, укоризненно проговорил он. – Пиши, дорогой, что хочешь. Я и так за тебя заметку, считай, сочинил. Скажем, можно закончить ее так: «По непроверенным данным, убийца, он же самоубийца, принадлежал к солнцевской преступной группировке».

– С чего вы взяли? – опешил Павел.

– А почему нет? Нынче все на солнцевских валят. Ну, напиши «таганские»… Или на азеров свали. Какая кому разница. А пока, не в службу, а в дружбу, пойди отдай на машинку мой материал.

Павел взял исписанные вкривь и вкось листы и пошел в машбюро. Машинистка горестно хмыкнула, увидев творение Поручика Голицына.

– Сам-то Юрка уже заходить боится, – только и сказала она. – Курьера себе завел…

Павел вернулся в кабинет и сел за компьютер. Странное дело, если раньше в голове был сплошной туман, то теперь благодаря подсказкам Поручика Голицына заметка выстраивалась как нельзя лучше.

– Одни штампы, – раздраженно произнес ответственный секретарь, вчитываясь в ее содержание. – Чувствуется стилистика Скуратова. Ничему хорошему он тебя не научит.

Павел смущенно опустил голову. Ответсек, конечно, прав, однако информация все же была принята.

– Ну что, поставили в номер? – поинтересовался Поручик Голицын. Павел кивнул. – С тебя бутылка, – спокойно сообщил Поручик Голицын.

– С какой стати? – изумился Павел.

– Да как же… Ты, считай, под мою диктовку ее написал.

– И Дормидонтов это заметил, – сказал Павел, имея в виду секретаря. – Одни, говорит, штампы, как у Скуратова. Не тот, мол, опыт перенимаешь…

– Ты, Пашеко, меньше слушай этого Дормидонтова, – пренебрежительно заметил Поручик Голицын. – Сам-то он писать не умеет, зато других учить любит. Тот еще деятель. Штампы ему не нравятся!

– А вот это убийство… Что вы о нем думаете? – спросил Павел, решив отвлечь наставника от скользкой темы.

– Какое убийство… Ах, это… Про которое ты писал… Чего о нем думать. Обычное дело. Довольно часто подобные вещи случаются. Пришел мужик не вовремя домой, а на супружеском ложе с бабой его кувыркается другой… Он, конечно, в расстройстве чувств хватает первое, что подвернулось под руку… А потом, продолжая пребывать в состоянии аффекта, и с собой кончает. Идиот, одно слово!

– Не было там никого другого.

– Откуда ты знаешь?

– Следователь сказал.

– Ну и что? Сегодня не было, а вчера был. Ты же сам писал: время, мол, тяжелое. Так и есть. Пришел домой накрученный, а тут супруга зудит: хочу, мол, еще одну шубу или кольцо с брюликом. Да мало ли… Подобный же случай произошел полгода назад… вроде в Митине, а может, в Бирюлеве. Не помню точно. Явился один детина с работы. Жена перед ним ставит тарелку супу, лапши куриной. А он: «Не буду лапшу. Я борщ сварить просил. А куру есть не желаю». А она тоже заведенная: «Вот еще фокусы!..» И прямо по Чехову его кроет: «Лопай, что дают!..» Конечно, слово за слово… Разгорелся скандал. Она ему: ты, мол, такой-сякой… и денег мало домой приносишь. Наверное, на бл. ей тратишь?! Да ты сама – бл…! Ах, я – бл…! А ты – импотент! Он хватает молоток и бац ей в лоб. Тут теща на кухню врывается. «Ты что же, мерзавец, делаешь! Ты же дочку мою дорогую убил!!!» Он и тещу угостил. Потом опомнился. Видит, кухня кровью залита. На полу два тела… Долго раздумывать не стал. Тут же, на кухне, и вздернулся. Шнур оторвал от утюга, сделал петлю – и привет. А эти бабы потом очнулись; сначала теща, потом жена… Лбы крепки оказались. Добротной среднерусской выделки. Глаза протерли – а он висит. Можешь себе представить: из-за тарелки супа. Да таких случаев – пруд пруди.

Павел пожал плечами, но промолчал. Снова в глубинах Поручикова стола звякнуло стекло.

– Лет двадцать назад, когда я был помоложе, – вновь заговорил Поручик Голицын, – у меня тоже возникали подобные вопросы. Как это: человек живет себе, поживает – и вдруг ни с того ни с сего лезет в петлю или стреляется из допотопного обреза, а то прыгает вниз с крыши многоэтажки? Очерк хотел написать социальный. Материал начал собирать. Прелюбопытные факты, между прочим, нарыл. Перед тем как начать над материалом работать, отправился к редактору… Посоветоваться. Тот на меня смотрит, как на невиданное насекомое. Ты, говорит, Скуратов, сдурел? Кто же на такие темы пишет? Только болваны! Так и сказал: «болваны». Запомни, в нашей стране нет подобной проблемы. Это на загнивающем Западе от безысходности и нищеты люди кончают с собой, а у нас подобных явлений не наблюдается. Если и есть единичные факты пренебрежительного отношения к собственной жизни, то они – вовсе не повод для написания материала. И редактор тот давно помер, и я постарел, а разговор тот помню, точно он вчера состоялся.

– Так это когда было, – заметил Павел. – А сейчас почему не напишете?

– Я думаю, и сегодня подобный материал, если он, конечно, будет сделан на совесть, тоже не опубликуют.

– Почему это?

– Вот что, дорогой Пашеко, ставь литр, я тебе еще кое-что расскажу и фактуру… ту старую… отдам. Можешь писать. Я же понимаю, ты желаешь сделать себе имя. Вот и дерзай. А моя тема – расчлененный труп, найденный в мусорном баке, или новая жертва маньяка из Тропарева. Падалью, одним словом, питаюсь. Так, знаешь ли, спокойнее.

Павел был заинтригован. Хотя скорее всего его просто дурачат в предвкушении даровой выпивки. Однако почему бы и не поддаться на провокацию, материальные и моральные жертвы не слишком велики.

– Вы мне, Юрий Николаевич, хоть намекните: в чем суть?

– Только после посещения гастронома, – лукаво ответствовал Поручик Голицын.

– Хорошо, я согласен.

Когда они вышли из редакции, уже начинало темнеть. Короткий осенний денек превратился в столь же унылый вечер. Моросил противный мелкий дождь, то и дело переходивший в мокрый снег. Скуратов жил в районе Краснохолмской набережной. На метро доехали до «Таганской», потом пересели на автобус. Еще две остановки, и они почти на месте. Дорогой почти не разговаривали.

– Вон гастроном, – указал Поручик Голицын.

– Закуски, наверное, нужно купить, – сообразил Павел.

– Можешь, если есть хочешь.

– А вы разве нет?

– Не особенно. Я вообще ем мало. Алкоголь, знаешь ли, весьма калориен.

Павел, однако, все же купил, кроме двух бутылок, кое-какие продукты: батон хлеба, вареной колбасы, банку рыбных консервов. Сам он пил мало, водку не любил, предпочитая пиво. Поэтому прихватил пару «Балтики № 9» и пакет сушеных кальмаров.

Дом, в котором обитал Поручик Голицын, хрущевская пятиэтажка, стоял почти на берегу Москвы-реки. Поднялись на четвертый этаж. Хозяин открыл дверь квартиры, впустил Павла. Потом вошел сам.

– Тесновато у нас, – словно извиняясь, сообщил он. Действительно, в крошечном коридорчике развернуться двоим не было никакой возможности.

– Шагай на кухню, – скомандовал Поручик, когда Павел разделся. – Садись. – Он придвинул гостю табурет, а сам принялся нарезать хлеб. Потом достал из холодильника банку с кислой капустой, нашинковал луковицу и, переложив капусту и лук в объемистую чашку, полил все это подсолнечным маслом. – Витамины, – пояснил он Павлу. – Самая ко времени еда. А что колбаса?.. Соя пополам с сомнительного качества фаршем и прогорклым салом. Или вот консервы эти… – Он прочитал название: – «Лещ в томатном соусе». В томате любая рыба на вкус одинакова, что килька, что осетрина. Одна изжога, короче. Ну да ладно. Выпьем, коллега, – Поручик Голицын наполнил две объемистые рюмки, – так сказать, за тесное сотрудничество.

– Я – пиво, – сообщил Павел.

– Дело хозяйское, – охотно согласился Юрий Николаевич, одним глотком опорожнил свою рюмку и тут же смачно захрустел капустой. – Супруга моя, Людмилочка, классную капустку делает, – прожевав, сообщил он. – С чесночком, морковочкой и хренком. Объедение! Ты, Пашеко, попробуй.

«Так он в момент одуреет, – кумекал Павел. – Тем паче в конторе принял. Нужно бы форсировать беседу».

– Я ведь к вам, Юрий Николаевич, не просто в гости зашел, – заговорил он.

– А для чего? – словно не понимая, осклабился хозяин, показывая гнилые прокуренные зубы.

– Уговор забыли? Вы мне желали что-то рассказать.

– А?.. Да… Припоминаю. Ну, давай еще по одной.

Павел отхлебнул тепловатого пива, потом поднялся и, не глядя на хозяина, направился к входной двери.

– Ты куда? – удивился Поручик Голицын.

– Домой, естественно. Водку я с вами пить не желаю. Да и вообще… Некрасиво себя ведете.

– Ты меня, Пашеко, не упрекай. Молод еще! Иди-ка сюда и садись… Я чего-то позабыл, о чем мы толковали.

Павел решил пойти на попятную. Возможно, у этого алкоголика действительно не все в порядке с памятью. Он вернулся к столу и опустился на табурет.

– Так о чем мы толковали?

– Вы собирались мне рассказать о ваших изысканиях в отношении самоубийц.

– Ах да. Вспомнил! Изыскания, говоришь… Вот-вот. Было дело. Давно, правда. Короче, решил я написать социальный очерк…

– Уже слышали, – невежливо перебил Павел. – Дальше.

– Тема в те времена была закрытая, и я, конечно, об этом знал.

– Зачем же вы тогда за нее взялись?

– Молод был, самонадеян. Вроде вас, нынешних. Только сегодня вроде как все можно, а тогда – ни-ни! Только с разрешения начальства. А начальство само бздело каждого чиха, направленного не в ту сторону. В те поры как раз начали генсеки копыта отбрасывать. То один помре, то другой… Казалось, смутные времена наступают, да, собственно, так оно и было. А тут я со своими висельниками… Не ко времени пришелся. Словом, работа была проделана громадная, но бесполезная.

Поручик Голицын замолчал, налил себе и, не чокаясь, выпил. Лицо его помрачнело, глаза увлажнились, по плохо выбритой щеке скатилась одинокая слеза.

– Ах, молодость, – произнес он с пьяным пафосом, – где ты?! Куда, куда ушли золотые денечки?!

Павел уже понял, что несчастного нужно постоянно направлять в нужное русло. Поэтому он довольно строго взглянул на пьяненького коллегу и твердым тоном спросил:

– Чего же такого необычного вы накопали?

– Необычного? Ну, конечно… Было необычное, было!.. Я изучил и проанализировал более ста случаев, так сказать… э… суицида. И понимаешь ли… Пришел к весьма странному выводу… – Поручик Голицын громко икнул. Тут до нашего героя дошло: разговор, по-видимому, сегодня уже не получится.

В этот момент щелкнул замок открываемой двери, она распахнулась, и на пороге возникла крупная, немолодая женщина с хмурым лицом.

– Ага, пьете! – вместо приветствия грозно воскликнула она. – Все пьете и пьете… Кого это ты, Юрка, на этот раз притащил? – Она сердито взглянула на поднявшегося с табурета Павла. – С пацанами уже водку лакаешь!

– Не горячись, Людмилушка, – заискивающе произнес Поручик Голицын. – Это мой коллега и… э… подопечный, молодой, но весьма талантливый журналист Павел Мерз… а… э… ликин.

– Мерзлов, – поправил наш герой.

– Да, Мерзлов. Я тебе, Людмилочка, про него уже рассказывал.

– Подопечный, значит. – Женщина с грозным видом оглядела Павла, потом перевела взгляд на своего суженого. – А ты, выходит, наставник. Чему же ты учишь этого пацана? Водку пить?!

– Я, Людмилочка, хотел рассказать ему о своих давних изысканиях, – залебезил Поручик Голицын. – Про самоубийц…

– Так-так. Значит, для этого ты привел его в наш дом? Понятненько. А водку кто покупал? Наверное, он? Ты – грязный вымогатель и алкаш!

– Людка, замолчи! – яростно воскликнул Поручик Голицын.

– Молодой человек, отправляйтесь-ка домой, – не обращая внимания на реплику мужа, заявила Людмилочка. – Время уже позднее.

Павел и сам желал лишь одного – как бы поскорее отсюда смыться.

– Погоди, Пашеко! – воскликнул Поручик Голицын. – Мы же еще не договорили… Главного-то я тебе и не сообщил.

– Завтра в конторе сообщишь, – веско заметила суровая супруга.

– Завтра, может, поздно будет… Погоди, погоди… Да исчезни ты, Людка! Какого хрена под ногами путаешься… Постой, Пашеко. Я тебе папку дам… С записями. С возвратом, конечно. Почитаешь на досуге. Там почти вся фактура. Без выводов, конечно… Но общую картину можно уяснить…

– Да че ты парнишку затрахал. Дай ему одеться, – лицемерно негодовала мадам Скуратова.

– Скройся с глаз моих, пиявка! – орал Поручик Голицын, обращаясь к супруге. – Пашеко, не исчезай! Давай еще выпьем.

– Уймись, Юра. Твой друг сию минуту уходит, – увещевала мужа Людмила, делая при этом Павлу страшные глаза. – Его дома мама с папой ждут.

– Папа с мамой – это святое, – грустно заметил Поручик Голицын. – Эх, были бы живы мои папа с мамой… Погоди минутку, собрат и коллега. Я тебе сейчас кой-чего дам. Посмотришь на досуге, полюбопытствуешь… – Он убежал в соседнюю комнату. Павел топтался возле двери, не зная, уходить ли ему или все же дождаться хозяина. Грозная Людмила между тем пристально взирала на гостя. Во взгляде ее читалась легкая ирония и симпатия.

– И мой таким же был, – резюмировала она свои наблюдения, – молодой и румяный… И, заметь, небесталанный. Пока пить не начал. Все вы, журналюги, водчонку любите трескать. Это вас, ребятки, и губит. И ты по той же дорожке двинулся. Напрасно. Жизнь только начинается.

В этот момент в глубинах апартаментов Поручика Голицына раздался грохот падающих вещей и звон бьющегося стекла.

– Ах, гад! – воскликнула Людмила и, прекратив обличать пишущую братию, бросилась на шум. Послышались невнятные голоса, затем звуки оплеух, и вскоре перед Павлом опять возник Поручик Голицын. Левая щека и ухо его горели, на разгоряченном лице было написано торжество.

– Вот, Пашеко! Дарю! – воскликнул он и протянул Павлу очень пыльную и порядком замызганную картонную папку, на которой крупными буквами было оттиснуто «ДЕЛО №…».

– Что это за мусор? – раздраженно спросил Павел, которому надоело происходящее.

– Сам ты мусор! Читай!

Павел пригляделся. Кроме многозначительного слова, на папке имелась и другая надпись. «Суицид», – разобрал Павел полустертые карандашные буквы.

– Здесь то, о чем я тебе рассказывал… Изыскания, то есть… Дома посмотришь. А теперь топай до хаты. Мне тут кое с кем нужно разобраться по-серьезному.

ГЛАВА 2

Наш герой долго плутал по каким-то пустынным дворам, натыкался на детские площадки и заброшенные хоккейные коробки, плохо представляя, как выйти хотя бы к автобусной остановке. Он жил на проспекте Мира и в этих районах никогда раньше не бывал.

Было темно, хлопья мокрого снега облепили Павла с ног до головы, хлестали в лицо, забивались за ворот. Папку он засунул под куртку, и она мешала при ходьбе. И вдруг он почувствовал себя одиноким и затерянным во мраке, точно находился не в центре столицы, а в глухой, безлюдной степи. Искорка света в кромешной тьме…

Минут через пятнадцать он выбрался к людям. А дальше в обратном порядке: автобус, метро… И вот наконец он дома.

– Чего так долго? – спросила мать.

– Заходил к коллеге, – отозвался Павел, садясь за стол, на котором дымилась тарелка с борщом.

– Нашел время по коллегам шляться. На улице вон какая круговерть.

– Так по делу же.

Мать ничего не сказала, только пожала плечами. Павел поел, пошел в свою комнату, по дороге прихватив старую папку. На нее попала влага, и, как показалось Павлу, картон вонял мышами. Тьфу, гадость! И на кой он притащил эту дрянь домой. Можно, конечно, не читая содержимого, папку просто выбросить. Но завтра Поручик Голицын наверняка спросит о ней. Мол, познакомился или как?..

Павел нерешительно дернул за шнурок бантика. В папке лежали пожелтевшие бумаги, частью исписанные от руки, а частью отпечатанные на машинке. Он пригляделся. Почерк принадлежал несомненно Поручику Голицыну, но был не в пример аккуратнее и разборчивее нынешнего. Во всяком случае, написанное можно без труда разобрать. Страницы аккуратно пронумерованы, скреплены успевшей заржаветь канцелярской скрепкой.

Павел улегся на тахту, включил настольную лампу и принялся изучать записки. Начал он с рукописи. Вначале шло нечто вроде предисловия, а возможно, начало статьи, отпечатанное на машинке.

«За последние годы в советском обществе значительно выросло количество самоубийств. Причин этому, по моему мнению, несколько. Во-первых, происходит расслоение масс по имущественному признаку. Некоторая часть населения (в основном люди пожилого возраста), внезапно выброшенная за пределы активной, созидательной категории общества, получающая весьма небольшую пенсию и не имеющая материальной и, главное, общественной поддержки, теряет веру в будущее, опускается и т. д. К тому же пожилые люди очень часто имеют серьезные заболевания. В некоторых случаях (лица без определенного места жительства, граждане, проживающие в отдаленной сельской местности) они лишены опеки социальных учреждений. Эти люди – основная составляющая жертв суицида.

Вторая причина – пьянство. Потребление алкогольных напитков постоянно увеличивается. Достаточно много самоубийств (уточнить статистику, проиллюстрировать цифрами) происходит в состоянии опьянения, причем в этой группе находятся люди различных возрастов, начиная от пятнадцати-шестнадцатилетних подростков и кончая взрослыми, даже пожилыми людьми. Кто-то кончает с собой вполне сознательно, не видя перспектив, кто-то в пьяном угаре, молодежь – очень часто желая насолить ближним, то есть не вполне веря в собственный уход из жизни. «Просто хотела попугать родителей», – пояснила мне свое поведение одна экзальтированная девица, наглотавшаяся в ванной комнате таблеток и тут же сообщившая об этом факте близким. Среди причин также часто встречается несчастная любовь, измена, невнимание со стороны объекта страсти. В данных проявлениях причина, так сказать, лежит на поверхности.

Но есть еще одна категория граждан, чье поведение не поддается объяснению, во всяком случае, на первый взгляд. Это зачастую благополучные, самодостаточные люди, не испытывающие как материальных, так и социальных проблем. Чаще всего самоубийство таких людей вызывает среди их знакомых огромное удивление или, по крайней мере, недоумение…»

На этом статья обрывалась. Дальше шли рукописные заметки, большая часть которых носила весьма отрывочный, понятный только одному автору, смысл.

Вот, например:

…вчера общался с Маковниковым… Резюме прозвучало весьма странно. Случай Г. нетипичен… Что значит нетипичен, если сам Маковников двумя неделями раньше утверждал обратное?

…побывал у вдовы Б. Ничего вразумительного. Плачет…

…случай Аганесяна скорее напоминает преступление (убийство).

…Николай А-ов наверняка неврастеник, к тому же дома… Отец лупил его смертным боем.

…Случай Козловой очень просто объясняется. Не получила роли, которую столь долго добивалась? Или любовник бросил?

Подобных записей на пожелтевших листках хватало. Вначале Павел внимательно их просматривал, но это ему довольно быстро надоело. И он, не читая остальных заметок, перешел к следующим материалам. Таковых оказалось три. Отпечатанные на машинке, они представляли собой нечто вроде кратких биографий.

Родился в 1920 году в Оренбургской области в крестьянской семье. Окончил восьмилетку. Трудовую деятельность начал в колхозе трактористом. Призван в армию в 1939 году. Служил в танковых войсках. Участник Финской кампании. (Медаль «За боевое отличие».) Член КПСС с 1940 года. С 1941 года в действующей армии. В 1942 году закончил танковое училище (ускоренный выпуск). Назначен командиром взвода в третью танковую армию генерала Рыбалко. Войну окончил начальником штаба полка. Правительственные награды: Орден Боевого Красного Знамени, орден Богдана Хмельницкого, другие награды… В пятидесятые-шестидесятые годы занимал различные командные должности в танковых частях. Демобилизован в 1975 году в звании генерал-майора. Проживал в Москве. Жена Казанцева Мария Васильевна. Дети: сын, дочь. Покончил жизнь самоубийством в марте 1982 года. Способ: застрелился из наградного «парабеллума».

Родилась в 1929 году в Полтаве, в семье совслужащих. В годы войны в оккупации. Окончила десятилетку. Училась в Государственном институте кинематографии (отчислена с третьего курса), в Государственном институте театрального искусства (отчислена со второго курса). Работала в различных провинциальных и столичных театрах, в том числе в Театре Советской Армии в Москве. Снималась в кино в эпизодических ролях (наиболее известна роль Таси в фильме «Сибирское счастье»). В 1963 году была осуждена по ст. 154 УК РСФСР. Получила пять лет общего режима. Освободилась в 1967 году по амнистии. Неоднократно выходила замуж (пять или шесть раз). Детей не имела. Покончила жизнь самоубийством в марте 1982 года. Способ: отравление газом.

Родился в 1949 году в Москве, в семье крупного партийного работника. Закончил МГИМО по специальности журналист-международник. Член КПСС. Работал в Португалии, Бразилии, Анголе, в последнее время в редакции Всесоюзного радио (вещание на иностранных языках). Автор двух художественно-публицистических книг: «Глаз анаконды», «Алмаз Рикардо Гомеша». Разведен. Дети: дочь. Покончил жизнь самоубийством в мае 1982 года. Способ: застрелился из охотничьего ружья «зауэр».

Павел отложил бумаги, задумался. Ну, а вывод? Трое самоубийц… Что у них общего? Единственное – все из верхних слоев общества. Хотя престарелая актриса как будто выбивается из этой категории. Нет четкого мотива? Но ведь эти краткие биографии вовсе не сообщают подробностей. Только способ и оружие. Возможно, имеются еще какие-нибудь заметки?

Павел вновь взял сколотые листки. Ага, вот! Последняя исписанная от руки страница завершала подборку. Корявый, хотя и более-менее разборчивый почерк все того Поручика Голицына:

Казанцев – жена, домработница… Обе – двумя выстрелами – в грудь и голову. Потом в себя (правый висок). Тела найдены через три дня.

Рогнеда – собаки.

Журналист – всех. (Рядом с этой фразой нарисована могила, увенчанная покосившимся крестом.)

Никто не оставил записки!!! Почему???

Хотя какие уж тут записки!!!

Рассуждая по здравому разумению…

На этой фразе записи обрывались. Что хотел сказать Поручик Голицын «по здравому разумению», да и имелось ли вообще это самое разумение, оставалось неясным.

В комнату заглянула мать:

– Тебе звонят… Эта… твоя… – В голосе матери звучало скрытое недовольство, она протянула Павлу трубку.

Конечно же, Лилька.

– Давай куда-нибудь сходим, – даже не здороваясь, с ходу предложила она.

– В такую погоду?! Снег этот…

– Да не размокнем. Пошли хоть в бар. Потанцуем…

– Может, завтра? Я сегодня досыта нагулялся.

– А я – нет. Как хочешь, дорогой. – В игривом голосе подружки просквозила скрытая угроза. – А мне сегодня охота немного оттянуться.

– Ну, хорошо, – сдался Павел. – Только недалеко.

– И ненадолго? – Тон снова звучал весело-угрожающе. Вот ведь сучка! Явно напрашивается на скандал.

– Как получится, – осторожно отозвался он.

– Жду у входа в метро.

Лилька была классная девка. Что называется, отвязная. Павел встречался с ней уже полгода и сам не мог разобраться в своих чувствах к ней. Возможно, о любви говорить было не совсем верно, но привязанность к Лильке он, несомненно, испытывал. Стройная, миниатюрная брюнеточка с синими глазами, она была весьма эффектна и постоянно это ощущала. Мужики так и липли к ней, если и не напрямую, то уж взглядами обшаривали безо всякого стеснения. И Лильке весьма нравилось ощущать и использовать на практике собственную сексапильность. Павел предполагал, что он, возможно, не единственный, кому эта разбитная девица дарила свою благосклонность, а его мать в этом и вовсе не сомневалась. Однажды в воскресенье она вернулась с дачи не вовремя и застала сына развлекающимся в постели с незнакомой красоткой. Лилька ей не понравилась с первого раза. Девчонка даже не особенно стеснялась, словно была в их доме своею. И хотя мать – воспитанная женщина – повела себя сдержанно, однако чуть позже она охарактеризовала знакомую сына хлестким словом «шлюшка». Впрочем, она не видела в его увлечении ничего особенно страшного. Парень уже взрослый, работает… В любом случае ему нужна женщина, а о женитьбе, слава богу, пока речи не идет. Лилька, похоже, тоже увлеклась Павлом. Во всяком случае, она проводила с ним большую часть своего свободного времени. Девчонка любила веселиться. Ночной клуб, дискотека, бар были теми местами, где она чувствовала себя как рыба в воде, как золотая рыбка в переполненном аквариуме. Пила Лилька немного, но вот плясала буквально до упаду. Павел поражался: откуда столько энергии в столь тщедушном тельце?

Почти каждый вечер они проводили в каком-нибудь злачном заведении. Была у девушки еще одна особенность, поначалу удивлявшая Павла. В отличие от его многочисленных знакомых женского пола Лилька никогда не позволяла платить за нее. С первого дня их общения она поставила условие: все расходы на увеселения пополам. Работала Лилька в шикарном бутике в Столешниковом переулке и в средствах особо не нуждалась.

Итак, Павел отправился вкусить чуток ночной жизни, а о только что прочитанных бумагах из замусоленной папки вовсе позабыл. Вернулся он домой поздно и тут же лег спать. И только на другой день, увидев в кабинете Поручика Голицына, вспомнил их. А тот, видимо, только и думал о том, как бы поскорее обменяться мнениями со своим молодым коллегой о старых записках.

– Прочитал? – не успев поздороваться, спросил он.

– Что?.. Бумаги из папки?.. Прочитал, конечно.