Карты Люцифера Атеев Алексей
Появление живописной группы чернокожих иноземцев во главе с Артемом вызвало у жильцов дома неподдельный интерес. Сбежалась окрестная ребятня, старушки соскочили со своих лавочек и робко приблизились к дакарцам.
– Черны-то как! – слышалось из толпы. – Страсть! Ну галоша галошей… Арапы… И девки с ими…
Пришельцы вращали белками глаз и скалили сахарные зубы в добродушных улыбках.
Бесцеремонно растолкав общественность, Артем вошел в пропахший кошками подъезд и поднялся в студию. Африканцы гуськом следовали за ним. В студии витал застарелый аромат масляных красок и лука. Хозяин, в обществе белобрысого худосочного существа женского пола в накинутом на голое тело халате, сидел перед застеленным газетой столом. На столе предстал классический натюрморт, который так любят рисовать живописцы: рядом с початой бутылкой водки лежали помидоры, сало и хлеб. Пиршество, похоже, только началось.
– Вот, – сообщил Артем, – привел…
– Хелло, – отозвался хозяин. – Располагайтесь, товарищи. А это Зина, – он указал на белобрысую. – Натурщица.
Гости уселись на низкой самодельной застеленной рваными коврами тахте и стали с любопытством оглядываться по сторонам. Стены студии были завешаны и заставлены многочисленными полотнами. Сквозь застекленную часть потолка били лучи неистового августовского солнца. В столбах света клубились пылинки. На крыше возились и ворковали голуби. Обстановка выглядела явно романтической и чуть таинственной. Даже бедная закуска на газетном листе усиливала ощущение вечного праздника творческого духа.
– Эти ребята… то есть господа желают посмотреть… э-э… экспозицию. Вернисаж, одним словом, – запинаясь, сообщил Артем, которого почему-то охватила не свойственная ему робость.
– Вернисэж, вернизэж… – загомонила студенческая пара, услышав знакомое слово.
– Зинуля, покажи… – распорядился хозяин.
Белобрысая натурщица поднялась с табуретки и молча проследовала к ближайшей картине. Халат, как оказалось, был не застегнут, и все ее скромные достоинства были явлены на всеобщее обозрение. Нисколько сим фактом не смущаясь, Зина взяла первое попавшееся под руку полотно и, встав прямо посреди падавшего сверху солнечного столба, подняла картину на вытянутых руках. На полотне был изображен трубящий в горн пионер в коротких штанишках.
– О! – воскликнули студенты, восхищенные не то выправкой юного ленинца, не то пышным желтоватым треугольником волос на Зинином лобке.
– Бесовщина, – недовольно произнес Филаретов. – Убери!
Тогда натурщица начала рыться в груде полотен, потом извлекла еще одну работу и так же вскинула ее ввысь.
На новом полотне оказалась изображена сама Зина, на которой отсутствовал даже халат. Сходство было полным.
Шепот пробежал меж восхищенными зрителями.
– И опять не то, – прокомментировал показ хозяин. В его голосе послышались предвещающие грозу раскаты.
– Давай, Афанасьич, я сам покажу, – вступил в действие Артем, опасаясь непредвиденных ситуаций. Он вытащил из угла домашние заготовки и поставил их перед зрителями.
– Кандинский! – воскликнул догадливый парижский дакарец.
Артем похолодел. Это был действительно Кандинский.
– Ваш Кандинский – говно!!! – неожиданно рявкнул Филаретов. – Мазила бездарный.
– Не горячись, Афанасьич, – успокоил его Артем. – Чего гостей пугаешь? Лучше выпей.
Филаретов охотно наполнил свой стакан, потом, искоса глянув на Зину, плеснул и ей.
– Эти будут? – спросил он у Артема, указывая на африканцев.
– Они водку не пьют.
– Нехристи! Кашасу им подавай? Нет у меня кашасы! – заорал Филаретов, видимо, вспомнив читанного в детстве Жюля Верна.
Гости стали испуганно переглядываться. Артем сделал успокаивающий жест руками.
– Полегче, Афанасьич, – одернул он разбушевавшегося хозяина. – К тебе пришли как к ведущему представителю отечественной живописной школы, а ты вопить начинаешь.
– А чего они Кандинского вспомнили?! Тут я живу, а не Кандинский.
Тоненький Франсуа сделал неопределенное движение пальцами, словно подзывал официанта. Артем прекрасно понял его жест. Он убрал обе картины в сторону, потом достал заранее припасенный холщовый мешок, упаковал полотна сначала в бумагу, а затем в мешок, перевязал бечевкой и вручил Франсуа.
– А деньги? – взволнованно воскликнула молчавшая доселе натурщица.
– Расчет будет произведен через внешнеторговую организацию, – строго сказал Артем. – Вот вам пока пятьсот рублей. А это в качестве утешения. – И он извлек поллитровку.
Супруги-студенты, перерыв все холсты, купили в конце концов пионера с горном и еще одну картину – пейзажик с церквушкой на заднем плане, чем привели хозяина в умиление. Повторяя, что кашасы у него не водится, он все же заставил иностранных гостей выпить с ним. Пригубили по одной, потом по следующей… И веселье понеслось.
Лейла подошла к Зине, по-прежнему пребывавшей в незастегнутом халатике, провела пальцем по пышной растительности и поинтересовалась:
– Est ce colorier? Vrai?[7]
– C'est naturel,[8] – спокойно отозвалась натурщица…
И они принялись оживленно щебетать по-французски. В разговор включились и остальные гости. Только Филаретов не принимал участия во всеобщем веселье. Он, пригорюнившись, сидел за столом. По бородатому лицу текли слезы. Живописец что-то невнятно бормотал про бедственное положение российской творческой интеллигенции, не имеющей средств на покупку кашасы.
Улучив момент, когда веселье полностью захватило массы, Франсуа толкнул Артема в бок и попросил отвести его в туалет. Гид привел африканца в нужное место и хотел было удалиться, но Франсуа знаками показал, что Артем должен остаться. Недоумевая, Артем выполнил просьбу Франсуа. Возможно, у них в Дакаре такой обычай, решил он. Один справляет нужду, а другой охраняет, чтоб крокодил, скажем, не утащил.
Скоро послышался шум спускаемой воды, на пороге «комнаты уединения» показался явно довольный Франсуа и протянул Артему какой-то сверток. Тот от неожиданности отпрянул. Сие действие не поддавалось объяснению. Однако Франсуа, вытаращив и без того большие глаза, настойчиво совал сверток Артему. Наконец тот решился взять странный подарок и чуть не уронил его на пол, настолько сверток оказался тяжел.
– Money… денга… бери… – скороговоркой пробормотал Франсуа. И только тут Артем понял, что сверток представлял собой пояс, находившийся на теле дакарца и совершенно незаметный под широкими одеяниями. В поясе, судя по изрядному весу, было золото.
– Ну вот, – сказал на следующий день старичок Колычев, высыпав на стол содержимое пояса. – Все прошло как нельзя лучше. – Он стал пересыпать золотые монеты из ладони в ладонь, видимо, наслаждаясь их звоном. – Когда-то у нашего семейства их имелось неизмеримо больше, а теперь… – он вздохнул и махнул рукой. – Но и это тоже неплохой куш. Обрати внимание, монеты только царской чеканки. Теперь нужно их реализовать и поделить навар. А, сынок?! Доволен?! Куплю «Победу». Тебе нравится «Победа»? Запишу ее, конечно, на себя, чтоб не возникало лишних разговоров, но водить будешь ты. Или нет, не «Победу». Сейчас, говорят, какой-то новый автомобиль появился? Еще шикарнее.
– «Волга», – подсказал Артем.
– Вот-вот. Купим «Волгу» и двинем в Крым. Ты за рулем, мы с Лидой сзади. Высадишь нас в каком-нибудь пансионате, а сам – вперед по побережью. Все девицы твоими будут.
– Тут на десять «Волг» хватит, – осторожно заметил Артем.
– И жилищные условия тебе пора улучшить. А то что же получается. Живешь в коммуналке, да еще в бараке. Пора переселяться в более приличное место. Учиться еще год осталось? Нужно о трудоустройстве подумать. Ты как, в столице желаешь остаться, а может быть, тебя грандиозные стройки привлекают или целина?..
– Я бы предпочел Москву, – скромно сообщил Артем.
– Нет проблем. Художественно-реставрационная мастерская тебя устроит? Помогу чем могу. Ты же для меня – как сын. А к родным детям нужно относиться бережно, иначе они стариков забывают.
Глава 4
БАРИН ИЗ ПАРИЖА
Дети мои! Каждое дело творите, сначала проверив все, чтобы не оказаться прельщенными дьяволом. А то может случиться, что с добродетелью зло переплетется, тогда виноваты будете перед Божьим Судом…
«Повесть о путешествииИоанна Новгородского на бесе»
С той памятной поры прошло девять лет. Из хиловатого, недокормленного юноши, каким выглядел тогда Артем, он превратился в крепкого, чуть полноватого тридцатилетнего мужчину с уверенными повадками знающего себе цену подпольного дельца. На загорелом, вечно усмехающемся лице ярко, как у мартовского кота, горели глаза цвета недоспелого крыжовника, наметившиеся залысины добавляли солидности. И только от одной простительной слабости он никак не мог избавиться. Артем так и не научился солидно, со вкусом одеваться. Да, вещи он носил дорогие. Но обращался с ними столь небрежно, что подчас своим видом напоминал бродягу. Неизменная холщовая котомка, с которой он никогда не расставался, еще более усиливала подобное впечатление.
Тем не менее в определенных кругах он пользовался большим авторитетом.
Сцены, описанные выше, не относятся напрямую к ходу нашего повествования, однако как нельзя лучше характеризуют нашего героя и его наставника Колычева.
Именно к нему, Колычеву, направлялся сейчас Артем.
В жизни старичка тоже произошли определенные изменения. Его ненаглядная супруга Лидия Павловна скончалась несколько лет назад, а место, занимаемое раньше хибарой, отошло к территории Сокольнического парка культуры и отдыха. Однако Колычев отнюдь не бедствовал. Он давно оставил преподавание в институте, но был активным функционером Союза архитекторов СССР, даже состоял в правлении. Именно это позволяло ему постоянно разъезжать по заграницам. Вот и сейчас он только-только вернулся из Франции, где провел чуть ли не три месяца, гостя у родного брата, о котором мы уже упоминали. Да и с жильем проблем не имелось. Получив компенсацию (и, нужно отметить, благодаря связям в Мосархитектуре, не маленькую) за свою хибару, он приобрел весьма приличный домик в поселке Сокол.
От Ленинградского проспекта, на котором проживала профессорша Ладейникова, до Малого Песчаного переулка, где обитал Колычев, буквально пять минут езды. Довольно часто бывая здесь, Артем постоянно поражался, как это в центре Москвы сохранился столь живописный уголок живой природы с одноэтажными домиками-коттеджами дачного типа, свищущими по весне соловьями, яблонями, на которых ныне дозревали плоды. Старичок оставался верен себе. И хотя в домике имелось электричество, под потолком все так же висела древняя керосиновая лампа с ядром-противовесом, а стены по-прежнему украшали старинные фотографии. Казалось, здесь ничего не изменилось, хотя и комната была другая, и сам дом – другой.
Колычев оказался дома. Он вышел к крыльцу на звук подъехавшей машины и, увидев Артема, радостно разулыбался. Колычев выглядел точно так же, как и много лет назад. Про таких людей говорят: «все время в одной поре». Покрытая пухом голова огурцом, мясистый, слегка вздернутый нос, за сильными линзами круглых очков в золотой оправе громадные, как у филина, серые блекловатые глаза. И тщедушен он был все так же, казалось, в чем душа держится. Но Колычеву далеко за семьдесят, а жалоб на здоровье Артем от него почти не слышал.
– Здравствуй, Артюша. Дай-ка я тебя обниму после долгой разлуки. – Старичок обхватил питомца крепенькими ручками и клюнул в щеку. – Вот так, по русскому обычаю! Надоели, понимаешь, эти лягушатники. Только дома душой и отдыхаю. Ну, проходи, проходи… Да не в хату, там душновато, а в монплезир.
Монплезиром Колычев называл просторную, увитую хмелем беседку на задах домика. Тут имелся столик, на котором стояли постоянно попыхивающий самовар, вазочка с вареньем и тарелка с сушками, пара тростниковых кресел и небольшая кушетка с двумя расшитыми пестрыми мулине подушками-думками. Колычев усадил гостя в кресло, сам сел напротив.
– Ну, рассказывай, что тут у вас творится?
– А может быть, сначала вы поделитесь путевыми впечатлениями?
– Да какие там впечатления. Сидел, понимаешь, в жарком Париже. Правда, на пару недель съездил в Нормандию, вот где красота… Только за то, чтобы на Сен-Мишель полюбоваться, можно полжизни отдать. Представляешь, из голубизны моря встает как в сказке собор с остроконечными шпилями, окутанный дымкой и словно спустившийся с небес. Фантастика! А Париж? Ну что Париж! Словами не расскажешь. Находился я по антикварным салонам и лавочкам. Часами бродил по левому берегу Сены, где расположились букинисты. Отвел душу. Есть все! Цены самые разные. Многое значительно дешевле, чем у нас. Что-то несравнимо дороже. Разброс цен вызывает удивление. Хотя совершенно понятно, их диктует спрос. Взять, к примеру, гравюры… Впрочем, на время прерываюсь. О тамошних делах можно рассказывать бесконечно. Ты лучше про здешние новости доложи. Все ж таки я три месяца отсутствовал.
В беседку заглянула немолодая дородная женщина с круглым простоватым лицом, выполнявшая у Колычева функции домоправительницы, поинтересовалась:
– Не нужно ли чего?
– Раздуй самоварчик, Людмила Васильевна, а то остыл, да чайку для гостя свеженького завари.
– Я, собственно, приехал с вами посоветоваться, – начал Артем. – Приобрел, понимаете, одну вещицу… Сейчас принесу.
Артем достал из машины коробку с эмалями и вернулся в беседку.
– Вот, взгляните.
Колычев минуты две разглядывал эмали.
– Неплохо, – заключил он. – У кого приобрел?
– Тут несколько невнятная история. Купил я их у одной старушки. Живет за гостиницей «Минск», в Дегтярном переулке. Познакомился с ней возле комиссионки в Столешниковом. Дряхлая такая бабулька, мотается у входа, в руках держит вот этот крестик. Оценщик, говорит, дает сущие гроши, а вещь стоящая. Я поинтересовался: каков же ее запрос? Старушка назвала цену. Семьдесят рублей, кажется…
Колычев засмеялся.
– Вот-вот. И мне смешно стало. Но для порядку сбиваю цену: пятьдесят. Бабка и на это согласна. Оценщик ей, по-моему, всего червонец предлагал. Достаю бумажник… А она говорит: «У меня еще есть две эмали». Беру адрес. Вечером являюсь… Громадная коммуналка, лепнина на потолках… Народ по коридорам снует взад-вперед… Захожу к ней. Очень убого. Комната большая, но почти пустая, под потолком лампочка еле светит. Старушка достает из древнего шифоньера вот эту самую коробку. Откуда вещи, спрашиваю? Мнется. По наследству, мол, достались. От кого? Опять замешательство. Словом, я не стал лезть в душу, дал еще сотню и забрал… Спросил только: нет ли чего еще? Нет, говорит. Последнее. По-моему, эти эмали когда-то у кого-то увели. Только лежали у бабки они давным-давно. Я в полумраке, честно говоря, не больно-то их и разглядел. Но чую: товар стоящий. Похоже, Византия. И коробка, опять же… красное дерево. Я, по первому наитию, решаю эмали с ходу задвинуть. Иду к Флавицкому… Да, говорит, прекрасная работа, но в средствах нынче стеснен. Флавицкий-то! Ладно. Дальше к Боткину. Этот и вовсе утверждает: подделка. Прекрасно исполненная, спору нет, но тем не менее. Мол, сработана в Питере, еще до революции каким-то там… забыл фамилию, весьма причудливая…
– Сабин-Гус?
– Точно! Все-то вы знаете. Тем не менее Боткин предлагает пятьсот. За подделку! Я засомневался. Вроде и с наваром остаюсь, а червячок гложет. Чувствую: дурит! Решил погодить. С месячишко полежали эмали у меня. Разговоры о них по Москве ходят, может, думаю, кто нормальную цену предложит. И точно. Звонит мне Вартан и заводит разговор об эмалях.
– Это нынешний муж профессорши Ладейниковой? – поинтересовался Колычев.
– Он самый. Приезжаю. Вартан без разговоров отваливает тысячу двести и говорит спасибо. Я, понятное дело, в восторге. Подделка, не подделка… Пойдут разговоры, пересуды… Сами знаете, как в нашем деле. У товара появляется дурная репутация. Потом и вовсе не избавишься. Проходит какое-то время, раздается звонок. Некий неизвестный мне человек интересуется эмалями. Отвечаю: проданы. А нельзя ли их вернуть? И предлагает… пять тысяч! Я спрашиваю: где гарантии, что это не шутка? И получаю весьма оригинальный ответ: коли беретесь вернуть, завтра на ваш адрес поступит перевод на половину означенной суммы. Каково?! Тем не менее я отказываюсь, поскольку идти к Вартану и унижаться перед ним мне не с руки. Неизвестный говорит: если, мол, передумаете, позвоните, и оставляет телефон. Проходит еще неделя, и вдруг я узнаю: армяшка сидит.
– Вартана арестовали? – удивленно поднял брови Колычев. – За что же, интересно?
– Точно не знаю. Ходит слух – за валюту. Так вот. Как только меня достигает эта информация, отправляюсь к Ладейниковой и выкупаю у нее эмали.
– И она так просто их отдает?
– Пришлось поуламывать, но главное, товар я получил. И с дисконтом.
– А теперь собираешься звонить таинственному незнакомцу?
– Естественно. Иначе с какой бы стати я старался? Лично мне эти эмали не нужны. Но, откровенно говоря, у меня до сих пор сохраняется чувство, что тут дело нечисто.
– То есть?
– И эти речи о подделке, и то, как легко осторожный и скупой Вартан выложил за вещи приличные деньги, а главное, этот телефонный звонок. Вот я и пришел посоветоваться с вами.
– Ясно. Действительно, странноватые дела творятся. Пойдем в дом, я должен внимательно посмотреть на эти эмали.
– А чай?! – воскликнула появившаяся в проеме беседки домоправительница с самоваром в руках.
– Погоди, Людмила Васильевна. Мы не надолго.
Артем прошел следом за Колычевым в комнату, именуемую кабинетом, – небольшое помещение, казавшееся и вовсе крошечным из-за обилия заполнявших его книг. Здесь царил полумрак. Небольшое оконце занавешено. Солнечные лучи, по мысли хозяина, не должны попадать на золоченые корешки старинных томов, расставленных по стеллажам. На массивном, крытом зеленым бильярдным сукном письменном столе стоял чернильный нефритовый прибор с позолотой, украшенный фигурой спящего льва, тут же возвышался медный, начищенный до блеска микроскоп, а напротив – лампа с абажуром зеленого стекла.
Колычев щелкнул выключателем. Мягкий свет залил кабинет, от чего в нем стало как-то по-особенному уютно. Старичок уселся, взял у Артема коробку с эмалями, достал из кожаного футляра мощную лупу и принялся их внимательно изучать. Артем стоял у него за спиной, посапывая от нетерпения.
– Сядь пока, – не оборачиваясь, сказал Колычев, – а то твое пыхтение мешает сосредоточиться. Вообще ты, Артемий, за последнее время чересчур раздобрел. Необходимо скинуть пяток-другой кило. Лишняя нагрузка на сердчишко. Ведь ты еще молод. Бери пример с меня. Семьдесят три – а мотор работает как часы «Бреге». Печень иной раз пошаливает… Но слава богу, на здоровье не пеняю.
– Значит, так, – после длительного молчания продолжил Колычев. – На мой взгляд, эмали подлинные, хотя я, конечно, не великий специалист в данной области. Прекрасные работы. Думаю: X–XI век. В Париже я встречал нечто подобное. Навскидку стоят две-три тысячи долларов. Возможно – больше. Но это там! Вообще-то, эмали – не такая уж редкость, и я не понимаю, почему вокруг них возник ажиотаж. Правда, Иоанн замечательный. Более того, он мне что-то очень напоминает. Не то я видел подобное, не то читал… Очень давно. По этой причине и запамятовал. Но если ты мне его оставишь на время, я постараюсь разобраться.
– А как же клиент? – возразил Артем.
– Да очень просто. Ты, конечно, ему сегодня позвони и скажи, что эмали, мол, для вас купил, но одна временно отсутствует. Однако она обязательно появится через день-другой.
– Но вы же знаете: так дела не делаются. Клиент может послать меня подальше.
– Не пошлет. Если эмали ему действительно нужны, не пошлет! Заодно и посмотришь на него, определишь, что за человек, и мне потом доложишь. Ведь странно получается: человек готов выложить такие деньги, а мы о нем ничего не знаем. Ты можешь позвонить прямо сейчас. Да, так и нужно поступить. – Колычев указал на телефон, стоящий здесь же, на отдельной тумбочке. – Надеюсь, номер у тебя имеется?
Артем достал из заднего кармана потрепанную записную книжку и стал перелистывать довольно засаленные страницы.
– Ага. Вот. Б8-25-39, Иван Николаевич…
– А фамилия?
– Не назвался.
– Телефон рабочий или домашний?
– Да откуда я знаю!
– Не горячись, Артюша, – успокаивающе произнес Колычев. – Что-то ты сегодня чересчур возбужден. Не понимаю почему?
– Не нравится мне спешка. Давай звони… Да и с эмалями этими… Что я сейчас ему скажу? Товар есть, но не в полном комплекте… Очень мило! А он в ответ: «Как это понимать: не в полном комплекте?! Ставлю под сомнение вашу репутацию». И будет совершенно прав. Может, не стоит звонить именно сейчас? Ведь не горит. Изучайте эмали на здоровье. Два дня… неделю… сколько нужно. А как только разберетесь, тогда я и свяжусь с клиентом. Может, эти цацки стоят значительно дороже?
– Ни хера ты не понимаешь в жизни, Артюшка! – неожиданно разъярился старец. – Учил тебя, учил… Как на рыбалке? Сначала лещ или язь обсасывает наживку, не торопится ее заглотить, но и удильщик ждет, смотрит на поплавок, выжидает. Не спешит раньше времени подсекать.
– Ну так и я…
– Что – ты? Что?!! Взгляни сначала на клиента. Уясни, кто он таков, чем дышит. Может, это подстава. Органы! С чего это вдруг дает тебе столь высокую цену? Он что же, не знает, сколько ты за эмали просил?
– Н-да, – задумчиво произнес Артем. – В какой-то степени вы правы.
– Не в какой-то степени, а полностью прав! Ты же сам почуял некий подвох? Вот и разберись досконально. Звони!
Артем набрал номер. Ответил женский голос. Артем попросил к телефону Ивана Николаевича. Поинтересовались: кто спрашивает и по какому вопросу.
– Скажите: по поводу эмалей. Он знает…
На другом конце провода, казалось, не выразили удивления. Через полминуты в трубке послышался басовитый мужской голос:
– Слушаю вас.
– Здравствуйте. Это Артем. Вы интересовались византийскими эмалями… Припоминаете?
Артему показалось – возникшая легкая пауза вызвана недоумением таинственного Ивана Николаевича.
– Ах да. Конечно! Достали? – И вновь в голосе человека на другом конце провода Артему послышалась плохо скрытая фальшь, словно за интересом к эмалям крылось нечто другое. «Может, старик прав, – холодея, подумал Артем, – и этот Иван Николаевич из милиции или, того хуже, из ОБХСС?»
– Достал, – отозвался он. – Только…
– Значит, так, – голосом, привыкшим повелевать, перебил Иван Николаевич. – Через час встречаемся на Пушкинской площади, на скамейке слева от памятника, если смотреть на кинотеатр «Россия». Вас устраивает? – спросил он таким тоном, словно и не ожидал отрицательного ответа.
– Вполне, – отозвался Артем. – Вы меня легко узнаете. Рыжеватые волосы, в руках холщовая сумка, вроде торбы. Буду насвистывать. Знаете песенку «Расскажи-ка мне, дружок, что такое Манжерок…» Вот ее…
– Ну что? – с любопытством спросил Колычев.
– Назначил встречу у памятника Пушкину через час. Похоже, начальник какой-то… Говорит, словно диктор Левитан, прямо рокочет. Сдается мне: ему эти эмали и на фиг не нужны.
– Вот видишь! Взглянуть на него нужно. Может, меня с собой возьмешь?
– С удовольствием.
– Вот и замечательно. Теперь вот еще что. Две эмали, которые ты ему отдашь, вручишь без этой громоздкой коробки. В ней осталось пустое гнездо от Иоанна. К чему акцентировать? Сейчас переложу их в другую упаковку. Послушай, а ты не знаешь, что такое Манжерок? Идиотская такая песенка по радио целыми днями звучит. Прямо в зубах навязла. Я уж и в энциклопедию лазил… Нет ответа! – Колычев огорченно всплеснул руками. – И откуда он взялся, этот Манжерок? Ладно, черт с ним. Пойдем чаю попьем. Время еще есть. Расскажи, как поживает вдовица?
– Вы о Ладейниковой? Знаете, показалось, не очень она горюет по своему восточному мужу.
– Никогда ее не видел, но наслышан. Говорят, весьма пикантная дама, хотя и со странностями.
– Вы разве не бывали в доме у профессора?
– Представь себе, ни разу.
– Но почему? Ведь, несомненно, имели с ним многочисленные дела. Я хорошо помню: первый мой выход в свет в качестве вашего… э-э… помощника был именно к Ладейникову.
– Не любил я этого человека. – Колычев поморщился. – Встречался с ним, безусловно, но в гости к нему не хаживал. У него весьма нелестная репутация была… Темная, я бы сказал. Поговаривали, что будто он – сектант.
– А вам какая разница? Хоть буддист.
– Чуть ли не таг-душитель.[9] Правда, это всего лишь слухи, причем крайне неопределенные. Имелся у меня один знакомец, в прошлом – масон. Вот он рассказывал: нечто подобное имело место еще до революции…
– Ну, вы хватили! Вспомнили старосветские времена. Годков Ладейникову сколько было?
– Не знаю, но поболе, чем мне. А выглядел он очень даже моложаво. Ты чай-то пей, скоро поедем. Варенье, между прочим, кизиловое. С некоторых пор мое любимое. Замечательно Людмила Васильевна его мастерит. С большим, я бы сказал, знанием дела. Так вот, о Ладейникове. Ходили на его счет и другие россказни, я бы сказал, более зловещего свойства, чем нелепое ныне идолопоклонство рогатой нечисти. Утверждали, что Ладейников был шпионом.
– Какой же страны? – стараясь не прыснуть, невинно спросил Артем.
– Ты, Артемий, зря хихикаешь. Впрочем, нам пора отправляться на рандеву. Поехали, в машине дорасскажу.
Они сели в «Волгу». Артем тронул машину, а Колычев продолжал:
– Так вот. Шпионом Ладейников был отнюдь не иностранным, а стучал в соответствующие органы, ты прекрасно знаешь в какие. Доподлинно известен следующий факт. Когда после пятьдесят третьего года оттуда, – Колычев указал большим пальцем себе за плечо, – стали возвращаться, некий его бывший сослуживец по Первому медицинскому явился прямо на кафедру и прилюдно плюнул ему в лицо. Возможно, он желал произвести еще и физические действия, но опасался последствий.
– А плевок разве не физическое действие? – иронически поинтересовался Артем.
– Не придирайся к словам. Его и так в институте недолюбливали, а после того случая многие вообще здороваться перестали. Правда, насколько я знаю, Ладейникова данное обстоятельство не особенно угнетало. Непонятно также, откуда он черпал средства на пополнение своей коллекции. Конечно, профессор, доктор наук зарабатывает весьма прилично. Да плюс публикации… И все равно, тратил он, по моим подсчетам, значительные суммы. А главное, ничего не продавал.
– Я тоже обратил на это внимание, – согласился Артем. – Ведь большинство коллекционеров, постоянно приобретая, одновременно и продают или хотя бы меняют… А этот ни-ни!
– Именно. Вообще странная личность. И смерть его лично у меня вызывает недоумение.
– То есть? – удивленно спросил Артем. – Ведь он умер от сердечного приступа. Мне Манефа говорила, их домработница.
– Если бы! Это они так утверждали. А на самом деле, по моей информации, случилось следующее. Он возвращался из института домой и… исчез. – Колычев сделал многозначительную паузу, ожидая реакции Артема.
– То есть как исчез?
– А очень просто. Как у нас люди исчезают. Пропал без вести. Ночь прошла, его нет. Утром на работе тоже нет. Жена, естественно, какой бы ленивой и равнодушной она ни была, забила тревогу. В институте тоже переполошились. Милиция начала поиски. Нет человека, и все тут! Исчез! Недели через три как будто нашли.
– Что значит: как будто?
– Дело происходило летом. Обнаружили его в лесополосе, возле станции электрички. Непонятно, как он туда попал, ведь жил здесь рядом, на Ленинградском… Следов насильственной смерти не обнаружили. Абсолютно гол: ни вещей, ни документов… Да и само тело… – Колычев крякнул. – Словом, не в лучшем виде. Может, это вообще был не он.
– Но ведь существует опознание? Родственников вызывают, знакомых… Наверное, приглашали жену, Манефу…
– Естественно, близкие подтвердили скорбный факт. Опознали, как там его звали?.. Эрастом, кажется. Как героя повести Карамзина «Бедная Лиза», – Колычев хрюкнул. – А почему бы им не опознать?
– Вы, Михаил Львович, какими-то загадками говорите. Это, выходит, не он, что ли, был?
– Вот уж не знаю, Артюша. И, откровенно говоря, знать не желаю. Только думаю: дело тут нечисто.
«Волга» приближалась к Пушкинской площади.
– Как будем действовать? – спросил Артем.
– Поставь машину напротив «Известий» и отправляйся на встречу, а я пойду следом и со стороны погляжу на этого загадочного человека.
Небо внезапно потемнело, по верхушкам деревьев пронесся мгновенный яростный вихрь, громыхнуло, и на землю стеной обрушился теплый ливень. Он молотил по площади лишь пару минут и понесся дальше, но все находившиеся в сквере мгновенно промокли до нитки. Вымок и Артем. Он крутился возле мигом опустевших скамеек, чувствуя себя последним идиотом, пытался насвистывать «Манжерок», размахивал из стороны в сторону сумкой, привлекая к себе внимание. Но тщетно. Клиент не шел. Краем глаза он видел прогуливающегося поблизости Колычева. От дождя старичка защищал старомодный зонт с черепаховой рукоятью.
Запасливый черт, с завистью подумал Артем, утирая лицо и провожая взглядом стайку босоногих девиц. Легкие платьица, промокнув, весьма соблазнительно облепили стройные фигурки. Девчонки визжали от восторга и размахивали снятой обувью.
– Ты, мужик, не ждешь ли кого? – прозвучало над ухом.
Артем обернулся. Перед ним стоял высокий, атлетического сложения парень, похожий на боксера. Сломанный нос придавал лицу парня угрожающее выражение.
– Допустим, жду, – так же нагловато ответил наш герой. – А что?
Он прикинул свои силы. В центре всегда шлялось разное отребье, готовое сотворить любую пакость: обобрать простака, снять часы у пьяного, «дать в морду» интеллигенту в шляпе. Соотношение сил оказывалось явно не в пользу Артема. От старичка проку было мало.
– И тебя Артемом кличут? – не отставал «боксер».
– Ага.
– Меня прислал Иван Николаевич, – сообщил парень. – Ты ему должен что-то передать?
«Вот оно! – лихорадочно соображал Артем. – Сейчас начнется… Под белы ручки и на Петровку».
– Да не бзехай, – усмехнулся «боксер», видимо, уловив ход мыслей нашего героя. – Давай вещь, получи бабки. – И он протянул Артему сверток. – Можешь не пересчитывать – пять «штук», как в аптеке. Ну, будь, зайчик.
Сравнение с грызуном особенно покоробило Артема. Он так крепко сжал сверток, что прорвал газетную упаковку. Пальцы наткнулись на плотные края денежных пачек. И, странное дело, неуверенность и даже некий страх как рукой сняло. Он пренебрежительно глянул вслед парню: похоже, марьинорощинский. Там таких бойцов пруд пруди… «Сломанный нос» словно, прочитав его мысли, неожиданно обернулся:
– Эй, Артемчик! Совсем забыл! Мой шеф просил тебя быть вечером дома. Часов в десять… Он тебе позвонит. Усек?
Артем кивнул и тоже пошел к машине. Он посидел минут пять, дожидаясь Колычева. Наконец появился старичок.
– Уф! А гроза-то – будь здоров, – радостно объявил он, закрывая зонтик. – Совершеннейший шквал. Насколько я понял, к тебе подходил всего лишь слуга.
– Бандюга, – заметил Артем. – Хам!
– Чем же он тебя обидел? – весело поинтересовался Колычев. – Разговаривал невежливо?
– Я же говорю: хам!
– Н-да, Артемий. Взрослый ты мужик, а ведешь себя как ребенок. Если будешь обижаться на каждого дегенерата – до сорока не доживешь. Особенно при нашем занятии. Один не то скажет, другой не так посмотрит. Беда прямо… Усвой. Ты – единственный в своем роде на белом свете. Нет другого Артема Кострикова. И чужие мнения, насмешки, колкости должны отлетать от тебя, как резиновый мячик от каменной стены. Чем ранимее душа, тем скоротечней жизнь. Человек с легко уязвляемым самолюбием не достигнет успеха ни в одном деле. Он будет пугаться тени даже от самого легкого облачка, случайно упавшей на его непогрешимое «я». Понятно, «все мы люди, все человеки», – как говаривал классик устами своего героя. Никто не защищен от худого слова. Но нужно наращивать броню, защищающую сердечную мышцу. Иначе пропадешь. Смотри на вещи проще, не теряй чувства юмора. Парень этот, который тебе деньги передал, сел за руль черной «Волги», похоже, казенной. Номер я записал. Пересчитай деньги.
Артем разорвал остатки упаковки. В свертке находилось пять пачек. Парень не обманул.
– Полный расчет, – заметил он.
– Интересные ныне пошли покупатели, – с деланым изумлением произнес Колычев, – даже на товар не взглянут, а деньги выкладывают. Да деньги-то какие! Непонятно.
– Этот тип сказал: его шеф вечером позвонит.
– Я слышал. Может быть, этому – как же его обозначить, вроде и клиентом назвать язык не поворачивается, – нужно от тебя что-нибудь другое?
– То есть?
– Ну, я не знаю… – Старец хохотнул. – Изнеженность нравов, скажем…
– На что это вы намекаете?
– Между прочим, на Западе нынче изнеженность нравов в большой моде. Полистал я тамошнюю прессу. Только об этом и пишут. И тот изнежен, и другой изнежен… правда, в большинстве все люди искусства. Разные там актеры, режиссеры. Балетные танцовщики.
– Я что-то плохо понимаю. О какой изнеженности нравов идет речь?
– Когда мужчина с мужчиной… Гомосексуализм, другими словами.
– Тьфу, гадость какая! Ну, вы тоже скажете! Мне, слава богу, баб хватает.
– Баб ему хватает! Жениться пора, Артемий. Видный парень, а прозябаешь в холостяках.
– Никак не найду невесту подходящую.
– Хотя и видные ребята склонны к изнеженности нравов. Вот этот… актер французский… Как его?.. Еще графа Монте-Кристо играл… Да, Жан Марэ! Он тоже из этих будет.
– Жан Марэ?! Никогда не поверю. Чепуха!
– Чудак человек. Я в «Фигаро» читал большую статью про него.
– Клевещут.
– Там за клевету строго наказывают. Себе дороже. А этот самый Жан вовсе сей факт не скрывает, а гордится им. Он в этом смысле даже общественный деятель, председатель клуба или федерации.
– Ну вот ни на грамм не верю!
– И у нас, говорят, подобная публика имеется. В сквере возле Большого театра собираются. У фонтана…
– И чего это вы на старости лет интересуетесь этими уродами? Вот оно, пагубное влияние Запада. Может, желаете к ним присоединиться?
Колычев захохотал:
– Поздновато мне. А ведь знавал я в молодости и Дягилева,[10] и Нижинского.[11] Балетом, понимаешь, увлекался, скорее даже не балетом, а балеринками. К Кшесинской[12] в гости хаживал… Но нравы этой публики всегда вызывали недоумение и, я бы сказал, отдавали казармой.
– Казармой? – удивился Артем. – При чем здесь казарма?
– Да как же! В некоторых частях царской армии процветал содомский грех. Конечно, не в гвардии, где, коли обнародуют в полковом собрании сей позорный факт, офицеру, замеченному в подобном, грозит обструкция, а на окраинах империи, в какой-нибудь Кушке, где русских баб не имелось. Хотя, думаю, и в гвардии этим баловались. Вон даже у Козьмы Пруткова отмечено: «Кто не брезгает солдатской задницей, тому и фланговый служит племянницей». Правда, по-моему, танцоры балетные грешили содомией отнюдь не из-за отсутствия женского тела, а, наоборот, от избытка. Потягай-ка с утра до вечера балеринку! Батманы эти, фуэте… Вот и теряли интерес… А эстеты типа Дягилева… Опять же изнеженность нравов. Бравый солдат Швейк отчасти был прав, когда резюмировал, что все знатные баре в большинстве случаев педерасты. Впрочем, оставим эту тему с душком. Ты сейчас куда ехать собираешься?
Читать бесплатно другие книги:
