2 Килина Диана

Хлопнув дверью, я спустилась вниз и вышла на улицу. Подул прохладный ветер, поэтому я застегнула куртку и зашагала по пыльному тротуару в направлении ближайшего торгового центра.

Прохаживаясь между рядами с яркими коробками, банками и этикетками я наконец—то нашла заветные непонятные зеленоватые штуки, плавающие в уксусном маринаде. Поставив банку в корзину, я толкнула её перед собой и побрела в молочный отдел, взять молоко и какой—то козий сыр, название которого я так и не научилась выговаривать. В магазине уже минут пятнадцать громко визжала пожарная сигнализация; но, казалось, никому нет до этого дела. Да и в принципе – эвакуацию никто не объявлял, мало ли какой там глюк. Дымом вроде не пахнет.

Моя корзина наполнилась продуктами по списку и, естественно, всяческой ерундой, мимо которой я не смогла пройти: шоколадным печеньем, новым сортом кофе, зефиром и двухкилограммовой пачкой замороженных пельменей (на всякий случай). Подойдя к кассе, я поморщилась от громкого противного писка, стоящего в зале и ещё раз бросила беглый взгляд на работников и покупателей. Никто, казалось, не реагировал.

Очередь медленно сдвигалась, я начала выкладывать свои покупки, когда мобильник у меня в кармане завибрировал. Бросив пакет с рисом на ленту, я сняла трубку.

– Да, Марин. Привет.

– Кира, у нас серьёзная проблема, – строго сказала редактор.

– В чём дело? – я немного напряглась, но продолжила выкладывать продукты, не обращая внимания на громкий звук сигнализации.

– Почему ты не сообщила, что близко знакома с Филатовым?

Внутри у меня что—то неприятно заворочалось, и я сглотнула. Открыв рот, я не смогла выдавить из себя ни слова.

– Кира, нам прислали фотографии. Ваши фотографии, твои фотографии. Твоя история – это правда? – продолжала Марина напрядённым голосом, – Ты понимаешь, что это значит?

– Марин, я…

– Кира, ты подставила меня. Я за тебя отвечаю, а ты так меня подставила, – она замолчала, а в моих ушах смешались звуки моей пульсирующей в висках крови и противного дребезжащего звука.

Выключите её кто—нибудь, в конце концов…

– Марина, я всё могу объяснить, – вяло начала я, вытаскивая из корзины последний товар и укладывая его дрожащей рукой на ленту.

– Не нужно, Кира. Сверху пришёл приказ расторгнуть с тобой контракт, – в трубке повисла гробовая тишина, и я с силой сжала её, чтобы не выронить, – Ты должна вернуть аванс и оплатить неустойку. По договору это…

Я не услышала остаток фразы, потому что в этот момент надо мной что—то хрустнуло. Подняв голову, я ничего не увидела; и тут раздался новый звук. Только на этот раз громче и похожий на грохот.

А потом на соседнюю кассу рухнуло что—то большое и тяжёлое…

Глаза засыпало пылью, и я начала хрипло кашлять, упав на четвереньки между застывшей с товарами лентой и морозильником с мороженым. Рядом со мной закричали пронзительным голосом, и я обернулась; но ничего не рассмотрела сквозь слой пыли, витающей в воздухе. Недалеко лежал огромный кусок бетонного перекрытия, и я судорожно начала ползти вперёд, когда всё здание, словно ожившее, начало снова грохотать.

Людские крики становились всё громче, кто—то сбил меня с ног и пробежал прямо по мне. «Наверное, к выходу» – мелькнула мысль, когда за резким треском и хлопком наступила темнота.

Я чувствовала сильное жжение в глазах, и давление сверху, когда вокруг повисла гробовая тишина, нарушаемая только короткими ударами обрушившейся крыши. Эта тишина была осязаемой, я чувствовала её…

А затем раздался вой. Не крик, нет. Вой человеческих голосов, похожий на вой подбитого зверя.

Вой.

И я взвыла вместе с ними.

***

Больно дышать… Каждый вдох даётся с трудом и с такой адской болью, что проще вообще не делать глотков воздуха. Из горла вырывались короткие свистящие хрипы, и тихий стон с каждой попыткой наполнить лёгкие воздухом.

Какое—то время назад рядом со мной постанывала женщина. Сейчас она лежала тихо, и я больше не слышала её голоса. Но я слышала ее последние вздохи – поначалу протяжные, хриплые, они становились все короче и тише.

Сколько прошло времени? Где спасатели? Почему нас никто не вытаскивает?

Больно, как же больно…

В носу стоял омерзительный запах, такой едкий и разъедающий слизистую, как кислота. Смесь еды, алкоголя, чистящих средств, железа, пыли… Мяса.

Крови. Моей крови, она текла тонкими струйками по рукам и пропитала одежду.

Глаза просто невозможно открыть, их словно разъедает бетонной пылью – мелкой, тяжёлой; она осела на веках и царапает их, как наждачная бумага.

Больно…

Вдох—выдох. Вдох—выдох. Вдох, и дыхание спирает от острой боли в груди.

Я слышу свои собственные хрипы, когда я пытаюсь выдохнуть, вытолкнуть ядовитый, смердящий воздух. Слышу, как стучат куски крыши, которая продолжает падать.

Выдох…

Больно.

Почему нас не спасают? Почему не вытаскивают?

Больно!

Вдох…

Больно!!!

Помогите, кто—нибудь…

***

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…

– Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

– Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Где—то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь…

– Ну здравствуй, Максюша, – тихо сказала я.

– Здравствуй, Кира, – ответил тот, мягко улыбнувшись, – Вот и свиделись.

– Да, – грустно протянуло моё подсознание вялым голосом.

– Я скучал по тебе. Я так ждал тебя здесь. Здесь холодно и темно.

– А как же свет?

– Он есть, но я не могу до него дойти. Я иду, иду… – судорожный вздох, – И не дохожу, он исчезает. Помоги мне дойти до света.

– Я не могу, Макс…

– Помоги, Кира. Я не справлюсь.

– Макс, меня ждёт Джексон, – мысленно упираясь, я вглядывалась в непроглядную темноту, когда ощутила прикосновение к своей голове.

– Кира, мне страшно здесь, – прошептал Макс, – Одиноко и страшно. Не оставляй меня.

– Я не могу, мне нужно…

– Здесь девушка! – ворвался в мой подсознательный диалог чей—то голос, – Сюда!

– Кира, не слушай их. Пойдём со мной. Ты нужна мне.

– Нет…

– Пожалуйста, пойдём со мной. Так надо.

– Нет… – я пыталась открыть рот, чтобы—что—то сказать, но у меня не получалось.

– Тело зажато балкой. Сейчас пульс попробую прощупать, – над головой кто—то продолжал говорить, а потом чьи—то пальцы прикоснулись к моей шее.

Больно…

– Кира, дай мне руку, – Перед моими глазами появился Макс.

Он был почти таким же, каким я его запомнила, только без порезов на руках и с привычными розовыми щеками.

– Пошли, – настаивал он, пытаясь поймать моё запястье, – Нужно идти.

– Ни хрена не чувствую, – прохрипел кто—то сверху, – Эй, ты живая?

– Что тут у тебя? – тяжёлые шаги, и ещё один мужской голос.

– Вроде тёплая, но пульса не чувствую. Давай вытаскивать.

– Кира…

– Больно.

– Кира, боли больше не будет. Возьми мою руку.

Из груди вырывается свист, переходящий в стон, когда тяжесть с моей груди исчезает. Глаза, наполненные ядовитой крошкой, слезятся, когда я пытаюсь приоткрыть их.

– Живая, – хрипят надо мной, – Тащи на раз, два…

Я кричу, когда меня подхватывают под спину и резко дёргают вперёд. Боль становится невыносимой, она окрашивает всю серость вокруг в кровавые оттенки. Лёгкие будто плавятся, словно я вдыхаю не воздух, а огненный пар.

Рядом снова грохочет, и я затихаю, в ужасе от этого звука. «Неужели опять что—то рушится?» – судорожно думаю я.

«Макс? Макс, где ты?»

«Макс, забери меня. Мне так больно.»

«Макс!»

Он не отвечает, вместо этого боль проникает в каждую клеточку моего тела. Горит всё – грудь, руки, лицо и голова; горю изнутри, не в силах больше терпеть эту пытку.

– Макс, – хриплю я, в надежде, что он ответит, возьмёт меня за руку и мы вместе пойдём к свету.

– Фёдор я, – произносит чужой голос над головой, – Держись девочка, ещё чуть—чуть осталось. Ещё немного… Вон, скорая, сейчас… Сейчас…

Его слова тихим эхом проносятся в моей голове, когда я проваливаюсь в темноту.

Чуть—чуть…

Ещё немного…

Вон, скорая.

Сейчас…

Сейчас…

Ещё немного…

10

– Служба эскорта?

– Это так очевидно?

Он оглядел меня с ног до головы, и улыбнулся шире. Пока его глаза с любопытством изучали мою грудь, я успела нахмуриться и скрестила руки, прикрываясь. Незнакомец перевёл взгляд на моё лицо и снова заговорил:

– Тон помады не твой, платье явно не по размеру. Агентство «Ариэль», я не ошибся?

Я ответила:

– Выручаю подругу. Если бы я знала, что её клиент будет домогаться до меня весь вечер, и мне придётся созерцать на то шедевральное дерьмо, выставленное наверху, я бы ни за что на это не подписалась.

– Шедевральное дерьмо? – он вскинул густые тёмно—коричневые брови.

– Ну да. Я бы посоветовала автору перестать употреблять ЛСД, и заняться чем—нибудь другим, – я изобразила презрительную гримасу и махнула рукой, – Фотографией или вышиванием крестиком.

Мой собеседник как—то странно фыркнул и затрясся. Сначала я испугалась, что у него эпилептический припадок, а потом до меня дошло, что он смеётся. Я непонимающе уставилась на него. Когда он успокоился, он протянул мне широкую ладонь:

– Да, фотография мне, правда, нравится больше, – прокудахтал он с лёгкой ухмылкой, – Артур.

Я дала в ответ свою руку, и он пожал её, хорошенько меня встряхнув. Непонимающее выражение с моего лица не исчезло, и он счёл нужным пояснить:

– Автор шедеврального дерьма.

– В себя не приходила? – раздался неподалёку голос из моего сна.

– Нет, – ответил Джексон, – Пока нет.

– Значит, будем ждать, – снова голос того мужчины, Артура.

***

– Правда или действие?

– Что? – смогла выговорить я пересохшим горлом.

– Поиграем. Правда или действие? – Артур вскинул бровь.

***

– Итак, – начал он, – Кира.

– Артур, – хрипло отозвалась я, поёжившись.

– Ты запомнила моё имя, – он состроил притворно—удивлённое лицо, – Я польщён.

***

– Мне не показалось? Один, два, – он начал пересчитывать мои пальцы, – Три, четыре… – пауза, – Срань Господня, – наконец—то выдохнул он.

***

– Ну почему ты такая вредина? – простонал Артур, и мои щёки чуть не треснули от сдерживаемого смеха, – Зачем ты издеваешься?

– Я вообще ничего не делаю, это ты мне позвонил.

– Не хочешь, не буду звонить, – буркнул он недовольно.

– Не хочу.

– Ну и ладно, – Артур повесил трубку.

***

– Да—а—а?

– Я передумал. Я буду тебе звонить, – злобно произнёс глубокий голос.

Я, не выдержав, расхохоталась:

– Ты ведёшь себя, как мальчишка. Чего ты хочешь?

– Тебя, – спокойно ответил он, хлопнув дверцей машины на заднем фоне.

– А из доступного?

– А ты недоступна?

– Ты обещал, что ты отвалишь, – я начала раздражаться, и это засквозило в моём голосе.

– Я не из тех, кто держит свои обещания.

***

Веки, налитые свинцом, тяжело поддавались. Словно узкие щёлочки, они приоткрылись на пару миллиметров, но я ничего не смогла разглядеть вокруг.

В носу до сих пор стоял мерзкий запах химии и спирта. К нему теперь примешалась какофония больничных ароматов. По большей части запах хлорки и какой—то жутко вонючей мази.

Какой—то непонятный звук вырвался из моего горла, и коротко простонала от боли в груди и шее.

– Кира? – обеспокоенный голос Джексона раздался совсем рядом.

Быстрые шаги, звук открываемой двери и громкий крик:

– Врача сюда!

Я пыталась что—то сказать, выдавить из себя, но получалось только хрипеть и постанывать.

Руки с силой сжимали покрывало, по лицу потекли обжигающие слёзы, когда я наконец—то смогла просипеть:

– Женя…

– Я здесь, Кира. Я здесь, – его рука легла на мою ладонь, тёплые пальцы сжали её почти до хруста, – Я здесь, – снова повторил он.

– Больно.

– Сейчас доктор даст обезболивающее. Потерпи чуть—чуть, – тёплые пальцы гладят мой лоб, мои щёки; мягкие губы прикасаются к моему лицу, успокаивая и убаюкивая.

Я чувствую укол на сгибе локтя, и слышу новые голоса:

– Ей пока рано быть в сознании – нужно подождать. Слишком много травм и переломов, – чужой, незнакомый голос.

– Да—да, я понимаю, – говорит Джексон.

Резкий хлопок, наверное, дверь открыли слишком сильно:

– Что с ней? Женя, что случилось? – странно, опять голос Артура.

Скорее всего, я снова погружаюсь в сон…

– Пришла в себя, ненадолго.

– Это же хорошо? Скажите, что это хорошо? – когда—то мягкий, бархатистый голос срывается на крик, – Зачем вы её усыпили?

– Уберите руки!

– Арчи, так надо. Пойдём выйдем в коридор, тебе надо успокоиться. И перестань трясти врача! – орёт Джексон.

Снова шаги, хлопок двери и голоса затихают.

***

Когда прихожу в себя снова, рядом с моей рукой я чувствую тепло. Глаза медленно открываются, и я быстро моргаю, чтобы сфокусировать зрение. Взгляд упирается в макушку Артура, которая лежит на больничной койке рядом с моей рукой.

Мои пальцы дрожат, когда я прикасаюсь к его волосам и пропускаю мягкие, как шёлк пряди. Он тут же поднимает голову и смотрит на меня сонными глазами, в глубине которых медленно появляется тепло, перемешанное с щемящей тоской.

– Кира, – шепчет он одними губами, едва слышно.

– Привет, – хриплю я в ответ, – Почему ты здесь?

– У тебя что—то болит? Позвать доктора, чтобы тебе дали обезболивающее?

Я попыталась отрицательно качнуть головой, но моя шея не поворачивается, а лёгкое движение отдаётся резкой болью в спине.

– Не шевелись, малыш. У тебя на шее эта штука, – он медленно выпрямляется и придвигается ко мне ближе, громко гремя ножками стула по полу, – Тебе пока нельзя двигаться.

– Хорошо, – выдыхаю я, – Ты ответишь на вопрос?

– Какой? – Артур удивлённо моргает, и молчит, до тех пор, пока его лицо не проясняется, – Я прилетел сразу, как мне позвонил Джексон, – он коротко хмурится и трёт лицо ладонью.

– Где он? – мой голос словно чужой: такой хриплый, скрежещущий.

– Дома, отсыпается. Мы по очереди дежурим возле тебя по ночам.

Горячая ладонь на секунду прикасается к моему лицу, и я зажмуриваюсь, впитывая это далёкое, почти забытое ощущение. Он привстаёт и наклоняется, чтобы мимолётно поцеловать меня в губы, потом в нос, лоб, а затем в уголки моих глаз, собирая крошечные слезинки.

– Ты как? – спрашивает Артур, нависнув надо мной.

– Жива. Вроде бы, – вяло улыбаюсь я.

– Ну и напугала ты нас, – он вздыхает и опускается на свой стул, который противно поскрипывает под весом его тела.

– Сколько… – язык заплетается, когда я пытаюсь произнести эти слова, – Сколько погибших?

– Больше пятидесяти, – Артур снова трёт лицо ладонью, а потом зарывается в них, закрываясь, – Я думал, что потерял тебя, – приглушённо говорит он.

Я молчу. Что я могу ответить на это? Любые слова будут пустым звуком; к тому же, я сама чуть не потеряла себя, сходя с ума от боли.

– Поздравляю, – тихо говорю я, в надежде отвлечь его, – Ты стал папой.

Слабая улыбка трогает мои губы, когда он поднимает голову и смотрит на меня удивлённо. Потом на его лице появляется выражение отстранённости, и я невольно морщусь от резкого контраста тепла и холода, которые постоянно появляются в его глазах.

– Она не моя. Я всё—таки сделал ДНК.

Мои губы округляются, и я открываю рот, чтобы сказать хоть что—то, но он перебивает:

– Я знал, что так будет. И я не был счастливым ни в один день, с тех пор как ты уехала. Я не чувствовал счастья до вот этого, – он очертил указательным пальцем комнату и уставил его на меня, – Момента.

– То есть, тебе нравится вид беспомощной меня с корсетом на шее? – я невольно ухмыляюсь, а потом широко улыбаюсь, когда его лицо исказила гримаса ужаса.

– Я не это имел ввиду, – хмуро говорит он, сжимая мою ладонь.

Глубоко вздохнув, я еле произношу:

– Я знаю. Что будет дальше?

– Мы тебя подлатаем, поставим на ноги; ты допишешь свою книгу, и она станет бестселлером, – с улыбкой говорит Артур.

На меня наваливается дикая тоска, и я с трудом сдерживаю крик, от ощущения давления на моей груди. Теперь я могу сравнить это с тем самым чувством, когда тебя придавило бетонной плитой, да.

– Ничего не выйдет. Со мной расторгают контракт, – сухо произношу я, прикрыв глаза.

– Почему?

– Кто—то прислал в издательство фотографии.

– Что за бред?

– Марина позвонила мне перед тем, как… – медленно вздохнув, я чувствую отголоски жгучей боли в лёгких, и сдавленно сиплю, – Книги не будет.

– Ерунда какая—то, – тихо говорит он.

– Это неважно.

11

Через неделю мне разрешили приподниматься, и я потихоньку стала питаться самостоятельно. Оказалось, что моё лечение и пребывание в отдельной палате полностью оплачено господином Филатовым Артуром Генриховичем, который практически безвылазно находился со мной с тех пор, как я пришла в себя. Я уговаривала его поспать по—человечески, но он упорно отказывался уходить; поэтому нам просто поставили дополнительную кровать, которую Артур сразу же придвинул вплотную к моей. Я не могла поворачиваться и шевелиться, поэтому просто лежала на спине, а он обнимал меня одной рукой и зарывался лицом в мои спутанные волосы.

Джексон появлялся каждый день после работы, а почти всю пятницу и субботу находился рядом. Я попросила принести мне ноутбук, но он отказался, мотивируя это тем, что в новостях слишком много говорят о трагедии. Наверное, он прав, и мне пока не стоит видеть и читать об этом, потому что воспоминания слишком свежи.

Натали тоже заходила, всегда с корзиной фруктов и шоколадных конфет в руках; с неизменной улыбкой и шутками про своих клиентов. Артур назвал её «потешной путаной» как—то раз, и я долго смеялась сиплым смехом над этим прозвищем. Ещё больше я хохотала (если лающие смешки можно так назвать), когда Джексон поприветствовал его: «Эй, привет, музейный экспонат» и лицо Артура вытянулось до невозможности и исказилось гримасой гнева; но тут же сменилось широченной улыбкой, едва Женька хлопнул его по плечу и каркнул: «Расслабься, Арчи».

Вопрос с издательством до сих пор был открытым, и я, честно признаться, боялась даже думать об этом. Возвращать аванс, пусть небольшой, но всё же; оплачивать неустойку – откуда я возьму такие деньги? Просить у Артура для меня было просто невозможным, он итак тратил бешеные суммы на моё лечение, а впереди ещё долгая физиотерапия и восстановление. У меня были сломаны три ребра, бедро и ключица; травма шеи; к тому же кожа на руках в некоторых местах была содрана почти до кости осколками и арматурой. Когда мне меняли повязки, и я впервые увидела свои руки, я вскрикнула от ужаса – огромные, уродливые швы лилового цвета бугрились от запястьев к локтям.

Я гребаная невеста Франкенштейна.

Несмотря на всё это, я чувствовала себя хорошо. Не отлично, не лучше всех – просто хорошо. Осознание того, что я выжила приходило постепенно – как туман, рассеивающийся по утрам над поверхностью озёрной воды. Сначала я думала о тех, кто погиб; гадала, как много детей остались сиротами; сколько женщин потеряло своих мужей и сколько мужчин остались без женского тепла. Затем, я начала размышлять о других, таких же как я – раненых, переживших шок и ужас, с поселившимся навсегда страхом перед обычным походом в магазин за буханкой хлеба и молоком.

Странно, но не было чувства превосходства от того, что я осталась жива. Не было гордости, не появилось ощущение какой—то особенности. Я просто жива – констатация факта. Я не думала о том, что мне дали второй шанс; что я должна выполнить какой—то план, предназначенный свыше. Не было переосознания, переосмысления, понимания ценности жизни – я и до этого её ценила. Просто произошло что—то неподвластное мне, и я с этим справилась. Всего лишь выжила, и ничего больше.

Только иногда среди ночи просыпалась в холодном поту, потому что снилась темнота и грохот. Треск, хлопки, звуки падающего бетона, скрежет металла и вой людей. Снилась не картинка, нет – её как будто вырезало из памяти; но снились ощущения и звуки. Голоса, последние вздохи людей, пронзительный детский плач, крики спасателей, шорох пыли и стуки камней друг о друга. Звон битого стекла, запахи – омерзительные, отвратительные и едкие.

В такие моменты глаза снова начинало царапать и жечь, и я не могла открыть их; только жадно глотала ртом воздух, радуясь тому, что больше не больно дышать. Артур успокаивал, хрипло дышал мне в ухо, гладил по волосам и говорил, что всё будет хорошо, что всё закончилось.

– Так что с издательством? – спросил Джексон в один из своих визитов.

Кажется, это была пятница или суббота. Артур ушёл в душ, а Женя дразнил меня запахом кофе из маленького пластмассового стаканчика, которые выдаёт аппарат на этаже. Мне пока кофе пить нельзя, но я очень скучаю по этому вкусу.

Вкусу прежней жизни, жизни «До».

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

«…– Вы сказали, что у Алексея были подружки, – решила я вернуться к интересующей меня теме, надеясь,...
Проходя службу в морском спецназе, Роман Торопов был осужден за воинское преступление. После выхода ...
Главным материалом февральского номера стал обзор «Программы видеомонтажа для массового пользователя...
В XXI веке Глеб Орлов был журналистом. В веке IX ему пришлось стать Глебом-Первоходом, исследователе...
В новой книге известный специалист Антон Шаганов рассказывает обо всех способах (как зимних, так и л...
В новой книге известный специалист Антон Шаганов рассказывает обо всех способах (как зимних, так и л...