Клуб юных вдов Коутс Александра
– Правильно говорить «моле[4]», любимая, – звучит позади меня пронзительный тенор. Скип, оторвавшись от кормления коз, заходит в дом, открывает кран и подставляет руки под воду. Он обнимает Диану за крепкие бедра и на мгновение прижимает к себе. Она на целых двенадцать сантиметров выше него, и обоим это, кажется, нравится. – Тэмсен. – Он кивает мне. – Какая радость.
– Она собирается уходить, – обиженно говорит Диана. – Хотя это даже здорово. Я приготовила тортильи, и мы сами будем наслаждаться ими.
– У нее свои планы, – говорит Скип, подмигивая мне. – Как дела с проектом?
– Прекрасно, – с каменным лицом отвечает Лула, доставая с открытой полки стопку тарелок.
– Неплохо, – вставляю я. – Думаю, у нас наконец-то есть тема, если Лула Би перестанет дуться.
– Удачи, – говорит мне Скип. – А она тебя не предупредила? Теперь она Лу. Просто Лу.
– Я скучаю по «Луле Би», – задумчиво говорит Диана, доставая из духовки тяжелое блюдо со свернутыми тортильями и сыром. – Тебе идет.
Лула берет стопку полотняных салфеток с неотстиранными пятнами и небрежно бросает их на стол.
– Оно идет четырехлетней малышке в костюме одуванчика, – с вызовом говорит она. – Или не носившей лифчик фолк-певице из шестидесятых. А вот мне не подходит ни под каким видом.
– Ты преувеличиваешь значение лифчиков, – возражает Диана, заливая тортильи густым соусом со сладким запахом. – Что скажешь, Тэм?
– Ой, гм. Лифчики? – лепечу я. – Их можно носить, можно не носить.
– Да нет, глупышка, – хмыкает Диана. – Я насчет ужина. Ты точно не можешь посидеть с нами? Быстренько поешь и беги. Лу всегда так делает.
У меня урчит в животе, и я думаю о том, что, прежде чем идти на репетицию, надо бы забежать в магазинчик по соседству с баром и купить стакан йогурта. Даже истекающая маслом жареная картошка, которую подают у Макса, бледнеет на фоне яств Дианы. Лула делает вид, будто не смотрит на меня, будто ей безразлично, что я решу, но я чувствую на себе ее взгляд.
– С радостью, – говорю я, бросая куртку на высокую спинку деревянного стула и вешая туда же сумку.
Диана обхватывает мое лицо ладонями и мокрыми губами чмокает меня в лоб.
– Ты жмоя девочка, – говорит она. – А теперь будь паинькой и помоги накрыть на стол. Все вилки грязные, так что их надо помыть.
Глава одиннадцатая
Снова наступает первый четверг месяца, и папа везет меня в город на встречу совсем не молодых вдов – теперь я называю их так. Сегодня утром Банни оставила голосовое сообщение об изменении места встречи. Почему-то голос ее звучал искаженно и с помехами, и я смогла разобрать только название улицы, Спринг-стрит, и требование явиться в «одежде для отдыха».
Папа высаживает меня у кондитерской, и я оглядываю улицу в поисках знакомых лиц. Группа людей топчется у входа в пивную на углу, споря, кому держать дверь, а кому заходить первым. Я смотрю на свои мешковатые джинсы и фуфайку на молнии, принадлежавшую Ною. В последнее время весь мой гардероб превратился в «одежду для отдыха», так что директива Банни не поставила меня в тупик.
– Тэм, верно? – слышу я голос и резко поворачиваюсь.
Одна из женщин – чуть помоложе остальных в группе – сидит на скамейке перед магазинчиком, в витрину которого втиснуто безумное количество разнообразных товаров, от средств по уходу за кожей до пылесосов и плюшевых зверей с мертвыми глазами. Типичная для острова история – этот магазин поглотил несколько других, оказавшихся на грани закрытия: лавку игрушек, бытовой техники и товаров для женщин.
– Лиза, – представляется женщина и протягивает руку.
Я сажусь рядом с ней и довольно неуклюже пожимаю ладонь – так бывает, когда оказываешься слишком близко к человеку, а на жест не ответить не можешь.
– Привет. – Я улыбаюсь. – Мы встречаемся здесь? – спрашиваю, оглядываясь по сторонам. Место для занятия группы поддержки кажется абсолютно неподходящим, но других предположений у меня нет, так как стоящий по соседству музей всякой всячины закрыт.
– Нет. В спортзале на той стороне, – отвечает Лиза, кивая на вереницу припаркованных машин.
У ближайшего к перекрестку здания на той стороне улицы весь нижний этаж представляет собой стеклянную стену, сквозь которую призрачно маячат зеркала и тренажеры. На витрине еще не отвалилась отслаивающаяся наклейка – какой-то качок со стероидными бицепсами, а над ней – надпись: «ОСТРОВ ФИТНЕСА. КАЧАЙСЯ!». Надо же – я никогда не замечала этот спортзал. Наверное, он новый, думаю я, но вытертый ковер на полу и устаревшая реклама специальных предложений – свидетельство того, что это заведение открылось здесь довольно давно.
– Мы встречаемся в спортзале? – спрашиваю я.
При мысли, что мы опять будем импровизировать и, возможно, изображать тренеров и инструкторов, меня охватывает паника. Я в ужасе представляю, что это станет воплощением навязшего в зубах призыва: «Занимайся спортом! Почувствуй себя лучше!». Мне меньше всего хочется заниматься спортом в обществе Банни и унылых чужаков.
Лиза кладет ногу на ногу. Она одета в лосины из блестящего спандекса, на ногах у нее удобные кроссовки.
– Очевидно, – с теплой улыбкой отвечает она. – Наша Банни одержимая, правда?
Я опять улыбаюсь. Достаю из кармана телефон и делаю вид, будто роюсь в списке голосовых сообщений. Лиза слегка толкает меня в плечо.
– Прими мои соболезнования, я так сочувствую тебе из-за того, что случилось Ноем, – говорит она.
Вероятно, у меня что-то происходит с лицом, потому что она принимается поспешно извиняться.
– Прости меня, тебе, наверное, неприятно, – говорит она. – Я работаю с двоюродной сестрой его мамы. С Мари. В «РЕ/МАКС» в «Плазе».
Я мысленно перебираю расплывающиеся в памяти лица дальних родственников на свадьбе и наконец вспоминаю Мари. Она подарила нам набор фужеров для «маргариты» и большой разноцветный графин и тут же ужасно смутилась, сообразив, что ни одному из нас еще не разрешается пить алкоголь.
– А, ясно, – говорю я. – Спасибо. И ты прими. В том смысле, что я… тоже сочувствую…
По улыбке Лизы я понимаю – ничего страшного, что я не договорила. Ее щеки округляются, как у херувима, и на одной из них появляется похожая на полумесяц ямочка. В ее вместительной канареечно-желтой сумке с массивной серебристой фурнитурой что-то гудит. Она достает из бокового кармашка телефон и смотрит на дисплей.
– Ребенок, – с извиняющимся видом говорит она. – Секундочку.
Лиза нажимает на экран и улыбается.
– Привет, дружище, – говорит она. – В чем дело?
Я слегка отодвигаюсь, намекая, что не хочу ей мешать, однако это ничего не меняет, так как мы сидим почти вплотную друг к другу. Лиза разговаривает с ребенком о домашнем задании и о времени, отведенном на просмотр телевизора, и тут я понимаю, что она мне нравится. Думаю, все дело в ее улыбке. Она теплая и искренняя, несмотря на то, что она потеряла не только мужа, но и отца своего ребенка. Мне нравится, что ей удалось взять себя в руки, и при этом я не чувствую себя рядом с ней неполноценной из-за своей поношенной фуфайки. Вероятно, маникюр и аккуратно собранные в «хвост» волосы – это часть ее плана выживания, и я уважаю ее за то, что она действует по плану.
– Извини, – произносит она, убирая телефон обратно в кармашек. – Логан. Мой младшенький. Он решил, что сегодня у него нет желания общаться с бабушкой, поэтому я вынуждена принимать массу чрезвычайных мер.
– А сколько их у тебя? – спрашиваю я.
– Чрезвычайных мер? – Она усмехается, и ямочка возвращается на ее щеку. – Как минимум шесть. В день.
– Н-нет, – заикаясь, уточняю я. – Детей.
– Я знаю, – кивает она. – Просто попыталась пошутить. Видимо, потеряла навык. У меня трое детей. Логану пять, Тео восемь, а Кейтлин одиннадцать.
Я мысленно произвожу кое-какие подсчеты.
– Ого, – качаю я головой, продолжая вычитать. – А ты не выглядишь… я в том смысле… – Я понимаю, что не существует безобидного способа напомнить, сколько ей лет, хотя она и так знает свой возраст.
– Мы просто рано начали, – говорит она. – Майк завербовался сразу после школы, поэтому мы поженились перед тем, как его переправили к месту службы. Мои родители были в ужасе.
– Представляю, – говорю я. Перевожу взгляд на тротуар, где в свете, падающем от пивной, что-то таинственно поблескивает. – Знаю об этом не понаслышке.
Едва я произношу эти слова, мне тут же хочется вернуть их обратно. Я, естественно, имела в виду родителей. А вот каково быть замужем за солдатом, я совсем не представляю. Я слышала, что двое ребят с острова отправились в Афганистан, но знакома с ними не была. В конце восьмого класса к нам пришел новый директор, он тогда только что вернулся из Ирака. У него всегда был немного отстраненный взгляд, как будто он постоянно переключался на другую частоту. Но он ничего не рассказывал. Для нас «война» была не столько событием, которое происходит в конкретном месте, сколько состоянием, когда некоторые люди исчезают навсегда.
– У Майка был рак, – говорит Лиза. – Опухоль в позвоночнике. Я чувствую, что об этом надо сказать, потому что в противном случае люди думают, будто он погиб там. А это совсем другое дело…
Я поворачиваюсь и вижу, что она похлопывает по коленям, снова и снова. Хотя это глупо и мелко, но я все же спрашиваю себя, а не разочарована ли она. Что, было бы лучше, если бы он погиб «там»? Или было бы хуже?
Я часто о таком думаю. Задаюсь вопросом, было бы лучше или хуже, если бы Ной болел. Очень многие – пришедшие на похороны, подруги Молли, навещавшие ее каждый день, даже учителя в школе – считают, что внезапность была своего рода подарком. «Он хотя бы не мучился», – повторяли они все с одинаково просветленными, полными надежды лицами. Сдвигали брови, поджимали губы и после короткого вздоха понимающе качали головой.
Часть меня понимает, что они правы. В глубине души я знаю: это превратилось бы в пытку – наблюдать, как Ной проходит через что-то страшное. Но другая часть меня хочет надавать всем этим людям по башке или хотя бы спросить у них, представляют ли они, на что похожа теперь наша жизнь. Жизнь Митча, Молли, моя и жизнь всех, кто предполагал, что он будет с нами еще шесть или семь десятилетий.
То, что мы не знали о приближении смерти, не делает ее менее ужасной. Или более справедливой.
– А вот и они. – Лиза встает и вешает сумку на плечо.
Я прослеживаю за ее взглядом и вижу, как у входа в спортзал Банни в неоновой ветровке и хлопающих на ветру штанах-парашютах приветствует группу женщин в брючках капри различной длины. Она открывает багажник своего игрушечного «Омни», достает огромную затягивающуюся сумку-мешок, ставит ее на землю и с преувеличенным радушием обнимает каждую женщину.
Позади них, вдали, я вижу бредущую по тротуару фигуру и, еще не различая черт лица, понимаю, что это Колин. На нем баскетбольные шорты до колена и серая толстовка с капюшоном и темно-бордовой надписью Harvard Law[5] на груди. На голове – полосатая вязаная шапочка с помпоном. Каким-то образом он ухитряется выглядеть одновременно и молодым, и старым, и когда наши взгляды встречаются, я замечаю в его глазах рассеянную грусть. Пока я решаю, выдержать его взгляд или отвести глаза в сторону, Банни бросает ему свою необъятную сумку. Он автоматически ловит ее.
В крошечном вестибюле у одной стены стоит стол, а на другой развешаны пожелтевшие плакаты с анатомическим строением человека. Колин со стуком опускает сумку на пол, а Банни заглядывает за угол.
– Энтони! – зовет она. – Ау! Мы здесь!
Лиза многозначительно смотрит на меня, Колин откашливается. Карен, школьная библиотекарша, изучает скелет на стене и плотнее запахивает шерстяное пальто вокруг широких бедер. Неожиданно в дверях появляется коренастый темноволосый мужчина в обрезанной футболке и трениках.
– Вот ты где! – восклицает Банни, заключая его в объятия прежде, чем тот успевает увернуться. Он обеими руками неловко похлопывает ее по спине, при этом блестящая ткань ее синтетической куртки шуршит.
– Привет всем, – говорит мужчина. – Добро пожаловать в «Остров фитнеса». Банни и раньше приводила сюда группы, и мы всегда отлично проводили время.
Банни сияет, остальные неуверенно переглядываются. «Отлично проводили время»? И чем занимались? Я таращусь на штаны Банни: они в морском стиле, повсюду алые и пурпурные штурвалы и якоря.
– Принесла инвентарь? – задает Энтони загадочный вопрос.
Банни указывает на сумку у своих ног, Энтони подхватывает этот здоровенный баул и жестом приглашает нас следовать за ним. Мы идем через «спортзал», который представляет собой просто пустую комнату с рядами эллиптических тренажеров и степперов. В затянутых паутиной углах под потолком подвешены крохотные телевизоры. Энтони открывает дверь в стене между двумя беговыми дорожками, и мы оказываемся в полутемном коридорчике. Там Энтони дергает шнурок, свисающий с лампочки на потолке, открывает стеклянную дверь, и мы вслед за ним входим в еще одно помещение. По пути он щелкает выключателями.
Здесь стоит тяжелый дух, в котором безошибочно узнается запах грязных носков и мужского пота. Жужжа и мигая, лампы освещают огромный боксерский ринг в центре.
– Та-дам, – произносит Энтони, что, вероятно, должно означать фанфары. – Вот тут и творятся чудеса.
– На ринге? – Карен скрещивает на груди руки и резким выдохом сдувает с лица пушистую прядь волос. – Вы серьезно?
Банни хлопает в ладоши и подает Энтони знак, чтобы он открыл сумку.
– «Активная скорбь», стадия вторая! Добро пожаловать! – говорит она, а Энтони достает из сумки пыльные черные боксерские перчатки, соединенные липучкой в пары. – Кто знает, что представляет собой вторая стадия? Марта?
Марта, тихая женщина со светлым каре и прозрачной кожей, поправляет очки в черной оправе.
– Это гнев, правильно?
– Гнев! – восклицает Банни. Она бросает пару перчаток Марте, и та в легкой панике отбивает их. Перчатки падают на пол. – Сначала мы отрицаем. Мы рассказываем себе сказки. Изобретаем предлоги, чтобы спастись от своих чувств. Но что происходит, когда это не срабатывает? Я вам отвечу. Мы приходим в дикое, необузданное бешенство.
Банни уверенным жестом тыкает перчатками в грудь Колину. Он пятится и упирается в стену, увешанную всякими табличками и фотографиями сражающихся боксеров в спандексе.
– Не знаю, как вы, – задумчиво говорит Банни, – но девять лет назад, когда я потеряла своего Родриго, я устала всем рассказывать, в каком я бешенстве. О, все говорили, что это нормально. Мне говорили, что это нормально – злиться. Они говорили: «Дай этому выход». Но у меня не было желания рассказывать о своих чувствах. Мне хотелось по чему-нибудь стукнуть. Или кого-нибудь стукнуть. – Она оглядывает нас с неистовым блеском в глазах. – И вот однажды мне в голову пришла идея позвонить моему старому другу Энтони и посоветоваться с ним, что можно с этим сделать.
Энтони достал откуда-то метлу и сейчас сосредоточенно подметает ринг. Он кивает, соглашаясь со словами Банни, а потом оттягивает и отпускает эластичные канаты, и вокруг него клубится пыль.
– Не беспокойтесь, – улыбается Банни. – Энтони профессионал. Он не допустит, чтобы кто-то из вас пострадал. Нам просто нужно выпустить пар. Подвигаться. Получить новые впечатления.
Я перевожу взгляд с кучи перчаток на ринг. Желтый пол уже сияет чистотой и выглядит почти волшебным. Не могу объяснить, сама себе поражаюсь, но ринг почему-то зачаровывает меня, даже притягивает.
– Кто первый? – оглядывает нас Банни и отфутболивает мне последнюю пару перчаток. – Тэм? Вид у тебя злой. Ты в бешенстве?
Все поворачиваются и смотрят на меня. У меня внутри начинает закипать что-то странное, и я понимаю, что смеюсь, только когда слышу, как с моих губ срывается незнакомый хохоток.
– Ага, – наконец отвечаю я, наклоняюсь, поднимаю перчатки, мои кисти проскальзывают в их прохладное нутро. – Я в бешенстве.
– Хорошо, – кивает Банни. – Так и должно быть. – Она прячет руки в карманы ветровки и медленно оглядывает нашу группу. – Кто хочет побоксировать с Тэм?
Я смотрю на наших дам среднего возраста, и меня охватывает сожаление. Я представляю сплошные осторожные уклоны и вялые тюканья в плечо.
– Я.
У меня перехватывает горло, я поворачиваюсь и вижу, как Колин застегивает перчатки. Перевожу взгляд на Банни, уверенная, что она вмешается. И дело вовсе не в комплекции Колина – нет, он ростом около ста восьмидесяти, среднего телосложения, хотя плечи немного широковаты, – просто как же так? Сначала он без всякого повода нападает на меня после занятия, а теперь решил подраться?
– Так держать, Колин! Молодец! – бодро заявляет Банни.
У меня начинают вызывать сомнение ее полномочия. Как тот, кто называет себя наставником в горе, может подталкивать людей, которые едва находят в себе силы встать с кровати, к рукопашному бою?
Энтони разводит канаты и помогает мне забраться на ринг. Вслед за мной карабкается Колин. Энтони выводит нас в центр и встает, уперев руки в бедра.
– Итак, – говорит он, – кто-нибудь из вас уже участвовал в поединках?
Я мотаю головой.
– Нет, с тех пор как откусил ухо тому парню, – бормочет Колин себе под нос. Я понимаю, что это шутка, потому что Энтони и Банни громко смеются.
– Ясно, – говорит Энтони. – Начнем с работы ног. Вы должны быть развернуты друг к другу вот таким образом. – Энтони заходит за меня и поворачивает мои плечи так, что я оказываюсь к Колину боком. – А теперь бей.
Я ошеломленно кошусь на Энтони.
– Что? – Разве мы не должны получить хоть какой-то инструктаж? – Бить?
– Нет, не его, просто бей. – Энтони показывает, как. – Я должен понять, какая сторона у тебя доминирует.
– А, – говорю я и, стараясь не задумываться, резко выбрасываю вперед правый кулак. – Вроде бы эта.
– Отлично, – кивает Энтони. – Теперь встань так, чтобы впереди была другая нога.
Энтони повторяет все то же самое с Колином, и вот мы уже скачем по кругу, нанося пробные удары в пространство между нами. Я чувствую себя нелепо – и одновременно мне кажется, будто это лучшее, что я делаю за много месяцев. Будто мышцы, рано ушедшие на пенсию, вдруг оживают и готовы приступить к чему-нибудь продуктивному. Вскоре я начинаю задыхаться, но продолжаю, как идиотка, молотить воздух, и мой взгляд прикован к цели: черным перчаткам Колина.
Я смотрю поверх перчаток и вижу, что Колин прищурился, а его глаза приобрели магнетический янтарный блеск. Он смещается из стороны в сторону и вдруг, совершенно неожиданно, выбрасывает вперед руку и легонько ударяет меня в плечо. Вернее, даже не ударяет, а лишь чиркает перчаткой, но сквозь одежду все равно ощущается холод винила. Потрясенная, я резко втягиваю воздух.
– Молодчина, Колин! – кричит снизу Банни. Я вижу, как она хлопает в ладоши и кивает остальным в тщетной попытке завести их. – Ну-ка, Тэм, покажи нам!
Я закатываю глаза и продолжаю скакать. После нескольких кругов такого танца я выбрасываю вперед левую руку. Удар приходится в плечо Колина, рядом с шеей, чуть выше, чем я рассчитывала.
– Сожалею, – машинально говорю я.
– Ничего ты не сожалеешь, – кричит Колин, в его глазах горит огонь азарта.
Я отступаю на шаг, чувствуя, как каменеют мышцы лица, как растет в груди напряжение. Колин подается вперед, чтобы нанести мне еще один удар, на этот раз в ребра.
– Ага! Уже лучше! – заявляет Энтони. – А теперь кросс. Вы должны отвести доминирующую руку назад, и, когда будете готовы, нанести удар своему противнику, где бы он – или она – ни находился. Понятно?
Колин пляшет вокруг меня, у него на лбу поблескивают бусинки пота. Он делает насколько джабов, но я уклоняюсь, стараясь сохранить между нами безопасную дистанцию.
– Думаешь, я не понимаю, что ты делаешь? – шепчет он, выпрямляясь и нависая надо мной. – Я серьезно. Сколько еще ты собираешься продолжать в таком духе?
– Что продолжать? – цежу я между рваными вдохами.
– Колин! Ты первый, – говорит Энтони. – Нужно просто почувствовать движение. Можно даже без контакта. Просто поработай над дугой.
Колин кивает, несколько раз пружинисто подпрыгивает и дальней рукой наносит прямой удар. Вижу, как его перчатка режет воздух прямо передо мной, и инстинктивно отскакиваю. И выдыхаю – я даже не заметила, как затаила дыхание, набрав полные легкие. Я всем телом ощущаю бьющийся пульс: и в груди, и в венах на шее, и на лбу, и даже в кончиках пальцев, упрятанных в теплый кокон перчатки.
– …Свою маленькую игру, – продолжает Колин, возвышаясь надо мной. Он так близко, что я чувствую его запах – смесь геля для душа, шампуня и свежего пота. – Зря теряешь время.
Я опускаю руки.
– Чье время? – закипаю я. – И с каких это пор ты стал экспертом? Последнее собрание ты проспал!
Колин пользуется возможностью и наносит удар, его дальняя рука описывает четкую и правильную дугу и врезается мне в плечо. Мне не больно, но вот впечатление у меня такое, что он добивался как раз обратного.
– Отлично, Колин! – хвалит его Энтони, а группа вопит и хлопает.
Растерянная, я сдвигаюсь ближе к канатам.
– Итак, Тэм, – говорит Энтони, – теперь твоя очередь. Вот что главное. Брюшной пресс напряжен, плечи расслаблены. Рука должна стать твоим продолжением.
Голос Энтони превращается в глухое жужжание где-то в затылке. Все, что я слышу, – это биение моего сердца и свист воздуха, вырывающегося из моих легких. Мой мозг анализирует недавний диалог, и я сосредоточиваюсь на остром покалывании между ребер – теперь оно сопровождает каждый вдох.
Колин устремляется ко мне, выглядывая из-за выставленных перед собой перчаток.
– Я хотя бы честен, – говорит он. – Что ты за человек, если мошенничаешь на лечении?
Он слегка опускает перчатки, и я вижу на его лице понимающую ухмылку.
Мои глаза превращаются в щелочки, я стискиваю зубы, подбираюсь и всем своим телом подаюсь вперед, сопровождая бросок гортанным, рвущимся из темных и потаенных глубин стоном. Мой кулак впечатывается в мягкую щеку Колина, но по инерции скользит дальше и задевает переносицу. Раздается треск, негромкий, больше похожий на хруст тающего льда на поверхности водоема. Колин вопит, я опускаю руки и не верю своим глазам. Жирные капли крови падают на чистый ворот его трикотажной кутки. Энтони уже спешит к нему с полотенцем.
– Боже! – кричит Колин.
Меня тошнит. Я пячусь к углу ринга, в ушах будто бьют барабаны. Я боюсь поднять голову, мне страшно, что кто-нибудь вглядится в меня и все увидит. И поймет. Поймет то, что я поняла, только когда стало поздно. Это была не случайность.
Я действительно хотела причинить боль.
Глава двенадцатая
Вечером Джулиет готовит мои любимые блюда, фалафель и огуречный салат, но я к ним едва притрагиваюсь. У меня ноют руки и плечи, и стоит мне закрыть глаза, как я вижу ошарашенное лицо Колина, упершегося спиной в канаты. Он почти сразу ушел, а я сидела в углу и наблюдала, как остальные члены группы по очереди осторожно выходят на ринг. Атмосфера стала какой-то поганой. Мне казалось, будто все смотрят на меня и ждут, когда я совершу новое безумство. Время до половины восьмого тянулось ужасно медленно.
После ужина я устраиваюсь на кровати с ноутбуком. Проверяю почту и обнаруживаю, что наконец-то ответил организатор фестиваля. Он получил демо-ролик, который я отправила ему на прошлой неделе, и включил группу в число участников, втиснув ее в окно на пять вечера в воскресенье, на одной из малых сцен. Я тут же звоню Юджину, сообщаю ему хорошую новость и принимаюсь за подготовку к путешествию.
Сначала я бронирую для нас билеты на паром. Мы берем рабочий фургон отца Росса, – мы помещаемся в него всей командой, но это означает, что за машину нужно платить дополнительно. Я покупаю билеты, пользуясь своей «чрезвычайной» кредиткой, – папе объясню все потом, – и принимаюсь планировать обратный маршрут, но тут соображаю, что нам придется переночевать в городе. Мы никак не успеваем к последнему парому.
Легко нахожу для нас два номера в дешевом мотеле рядом с клубом, где будет концерт, и тороплюсь снова ввести данные карты, пока не передумала. Ребята обычно быстро возвращают мне деньги, остается только контролировать расходы. Я начинаю рисовать таблицу на пустой страничке в конце папки и вычерчиваю два столбца. Мозг работает быстро, пальцы едва поспевают за ним. Я очень давно не занималась организационными вопросами и в глубине души беспокоилась, не забыла ли я, как это делается. А еще я не знала, каково будет организовывать гастроли группы из своей детской спальни, без Ноя, который раньше проверял и перепроверял каждое мое действие. Выясняется, что я чувствую себя как рыба в воде, будто примеряю любимые старые джинсы и понимаю, что влезаю в них без проблем.
На тумбочке звонит телефон, и я тянусь за ним, продолжая в уме подсчитывать суммы. На экране бостонский номер, незнакомый. Я решаю, что звонят по поводу фестиваля, и отвечаю «директорским» тоном.
– Тэмсен Бэрд, – говорю я, зажимая телефон между плечом и щекой.
– Колин Корвин, – слышится на другом конце знакомый бесцеремонный голос.
Папка выпадает у меня из рук, и я выпрямляюсь.
– Колин? – Я бросаю взгляд на часы на стене – без трех минут десять. – Откуда у тебя мой телефон?
Долгая тишина, наполненная помехами, затем пиканье, будто в машине оставили дверцу открытой при работающем двигателе.
– Провел небольшое расследование, – говорит Колин. – Сказал Банни, что беспокоюсь за тебя, хочу проведать.
Я закатываю глаза и в сердцах захлопываю папку.
– Теперь я знаю, какова ее позиция в отношении личных данных, – бормочу я.
Колин смеется.
– Я уверен, что она чувствует себя виноватой передо мной, – поясняет он. – Разбитый нос и все такое.
Я делаю глубокий вздох и встаю перед высоким, в полный рост, зеркалом на двери. Мои волосы отросли ниже плеч, они, как и каждую зиму, приобрели безжизненный цвет грязной воды в раковине.
– Ты поэтому звонишь? – спрашиваю я. – Хочешь, чтобы я извинилась?
– Нет, – отвечает Колин. Где-то хлопает дверца, слышны шаги. – Для этого еще будет время. Я позвонил, потому что я внизу.
– Где внизу? – быстро спрашиваю я, подбегаю к окну и смотрю в темноту.
Ночь безлунная, но я все равно различаю силуэт на тротуаре.
– Видишь меня? – Он машет рукой.
– Что это значит? – спрашиваю я. В голос закрадывается предательская дрожь. – Она тебе сообщила еще и где я живу?
– Нет. – Я вижу, как он мотает головой. – Твой адрес есть в телефонном справочнике. Мне повезло: вы единственные Бэрды на острове.
– Что тебе надо? – Я поворачиваюсь спиной к окну, будто если я его не увижу, его там и не будет.
– Мороженого.
– Что? – Я хмыкаю. – Да сейчас почти минус восемь!
– И что с того? – спрашивает он.
– Ах, да, – вспоминаю я. – Ты же пытаешься не искать смысл.
– Ты быстро учишься, – смеется Колин.
Я снова смотрю на свое отражение в зеркале. Я уже переоделась ко сну, в старую футболку Ноя и черные лосины.
– Уже поздно, – говорю я. – Все закрыто.
– А я все учел, – не унимается Колин. – Запасся заранее.
Я выглядываю из-за гардины и вижу, что у Колина в руках термопакет из единственного на острове магазинчика, открытого после восьми вечера.
– Я предусмотрел несколько вариантов.
Я выпускаю гардину и долгую минуту смотрю на кружевную отделку, но вдруг меня охватывает панический страх, что Колин видит, как я стою здесь и мучаюсь, взвешивая все «за» и «против». Я поспешно отскакиваю от окна.
– Папа дома, – говорю я. – Тебе нельзя заходить.
– Тогда выходи ты, – предлагает Колин. Закатываю глаза, глядя на свое отражение.
– Ладно, – говорю я. – Позади дома есть сарай. Там и встретимся.
– Нет ничего лучше, чем глубокой зимой есть мороженое в сарае, – шутит Колин.
Я нажимаю отбой и достаю из шкафа длинный свитер. Набрасываю поверх него дутую синюю жилетку и добавляю клетчатый шерстяной шарф. Осторожно открываю дверь и на цыпочках спускаюсь вниз, прислушиваясь к звукам телевизора в комнате папы и Джулиет. Обычно Джулиет к девяти уже спит, чтобы вставать вместе с детьми, которые просыпаются на рассвете, а папе редко удается оторваться от какого-нибудь фильма, который идет после девяти вечера по кабельному каналу. Внизу я проскакиваю через кухню в одних носках и у двери надеваю зимние ботинки. Бесшумно открываю боковую дверь в сад и выскальзываю в ночь.
В саду стоит жутковатая тишина, тут и там на траве возвышаются слежавшиеся сугробы убранного снега. Я иду к темной фигуре, привалившейся к стене сарая, и под ногами похрустывает тонкий лед.
– Привет, – слишком громко говорит Колин.
– Ш-ш-ш! – осаживаю его я, открываю дверь сарая и, дергая за шнурок, включаю лампочку без абажура. Сломанные газонокосилки и ржавые грабли отбрасывают на стены причудливые тени. Я закрываю за нами дверь и снимаю ящик для инструментов со старых козел, оставшихся с тех дней, когда папа очень много делал по дому своими руками.
– Сядь, – командую я, освобождая себе место на пыльном подоконнике. От окна тянет сквозняком, и я заматываю шарф так, чтобы он закрывал мне щеки.
– Слушаюсь, босс, – откликается Колин. Он одет в парку North Face и штаны-карго с тысячью совсем не нужных карманов. Брючины закатаны, и из-под них видны кожаные ботинки с толстой фланелью внутри. Даже при слабом свете лампочки можно разглядеть фиолетовый синяк под глазом и красную распухшую переносицу.
– Боже, – бормочу я.
Колин морщится, открывая белый бумажный пакет и доставая два больших стакана мороженого от «Бен и Джерри»: «Слякоть Тенесси» и моего любимого «Вишня Гарсиа».
– Это только выглядит страшно, а так ничего, – говорит он, вынимая пару пластиковых ложек.
– Серьезно? – спрашиваю я, не в силах скрыть облегчение.
Я беру ложку и тянусь за «Гарсией». Мы с мамой часто лакомились этим мороженым, быстро расправлялись с большой порцией и даже иногда пропускали ужин ради того, чтобы устроиться на диване и попировать.
– Нет, – отвечает он. – Совсем нет. Болит дико.
Упираюсь ботинками в коробку со старыми игрушками для пляжа. Из нее выглядывает потрепанный зонтик, рядом, у стены, стоит стопка пластмассовых ведерок.
– Я не хотела, – бормочу я.
Я снимаю с картонной банки крышку и скребу ложкой твердую поверхность.
– Брехня, очень даже хотела, – беспечно заявляет Колин.
Кладу мороженое в рот и катаю его на языке.
– Ага, – соглашаюсь я, – хотела. Но не знала, что удар получится таким сильным.
– Я его заслужил. – Он пожимает плечами. – Не надо было говорить тебе все это.
Я глотаю и чувствую, как внутрь опускается холод. А в груди вдруг возникает странное трепыхание. Несмотря на то, что я основательно разбила Колину лицо, он сделал все возможное, чтобы угостить меня мороженым. Это озадачивает.
– Только это не извинение, – уточняет он. – Я не отказываюсь ни от одного слова. Просто, наверное, можно было сказать все по-другому, не так…
– По-свински? – подсказываю я.
Колин едва не давится «Слякотью Теннесси».
– Естественно. – Он улыбается. – Не так по-свински.
Я ем мороженое и понимаю, что мне грозит обморожение мозга. Конечно, полная дичь – есть холодное на улице в середине марта, но одновременно это дерзко и удивительно. Интересно, думаю я, чего он добивается со своей болтовней насчет отказа искать смысл?
– Не знаю, – говорит он, дергая себя за светло-каштановую челку. Посередине челки торчит упрямый вихор, он выглядит гуще и темнее, чем остальные волосы. Своей длиной этот вихор идеально подходит для того, чтобы в задумчивости теребить его, наматывая на палец. – Понимаю, я не образцовый участник группы поддержки, но могу точно сказать, что ты… Едва ты заговорила, тогда, на первой встрече… Это был вызов. Словно моя миссия – вынудить тебя совершить нечто реальное. Я выдавливаю из себя смешок.
– Миссия выполнена.
Колин кивает, но вид у него недовольный. Он смотрит в единственное окно сарая, темное, с маслянистым блеском.
– Ты была права, – наконец говорит он. – Я понятия не имею, как все это работает. Кто я такой, чтобы оценивать, правильно ты поступаешь или нет?
Его взгляд затуманивается, снова становится отстраненным, и на секунду кажется, что он сейчас продолжит, однако он молчит и ест мороженое.
– Думаю, здесь нет правильного или неправильного, – говорю я, решая, что пауза затянулась. – Главное, что тебе стало лучше.
Колин смотрит на меня, потом его лицо расплывается в улыбке. Кажется, он впервые на моей памяти улыбается по-настоящему, и улыбка делает его глуповатым. Может, тут дело в синяке и отеке, а может, и в том, что у него уж больно серьезный облик, что он весь такой правильный и прилизанный.
Читать бесплатно другие книги:
