Бриллианты на пять минут Соболева Лариса
Никодим Спиридонович остановился, постоял немного, вперив в негодующую баронессу пронизывающий взгляд, затем внезапно пошел назад, приказав полицейским следовать за ним. Он вошел в гостиную и распорядился:
– Обыщите покойного.
– Это кощунство! – воскликнул князь.
– Помолчите, ваше сиятельство! – брюзгливо отмахнулся Никодим Спиридонович и снова повернулся к своим подчиненным: – Обыщите покойного! Это приказ.
Под подушкой барона нашли футляр, а в нем… колье.
– Мда… – Никодим Спиридонович торжествующе улыбнулся, беря в руки футляр. – Полагаю, барон не доехал бы до Вестфалии. А дело-то, Влас Евграфович, простое.
День бы потерян. Я ступил на ступеньку экипажа, не зная, куда податься, как вдруг меня окликнул князь Белозерский. Я задержался, ожидая его.
– Влас Евграфович… – мялся он, подойдя ближе. – Вы на меня сердиты?
– Нисколько.
– Я прошу простить меня за недостойное поведение. И давно хотел поблагодарить вас за Мари, вы поступили тогда благородно.
– Не стоит благодарности. Садитесь, князь, подвезу.
Мы сели в экипаж, ехали молча. Да и о чем было говорить?
– Что Мария Павловна? – нашел я тему.
– Мари воюет с отцом. У него новая идея – отправить ее в деревню навечно. Трудно сестре будет.
– Я бы хотел нанести визит вашей бабушке, – пошел я на хитрость, собираясь любыми путями проникнуть в дом князя. – Не доложите ей обо мне прямо сейчас?
– Непременно.
Старая княгиня, конечно же, приняла меня. Впрочем, по-другому и не должно было случиться, ведь я проиграл ей, а княгиня любила выигрывать. Она тут же предложила партию, но я напомнил ей:
– Ваше сиятельство, помнится, вы обещали мне устроить встречу с князем…
– Ну, обещала, – проворчала она. – А коль он не захочет принять вас?
– А вы позовите князя сюда.
– И то верно, – согласилась она с моей идеей и позвонила в колокольчик. Прибежавшей девушке сказала: – Пригласи князя Павла Андреевича.
– Да и княгиню неплохо бы, – подсказал я ей на ухо.
– Ну и княгиню пригласи. Скажи, я желаю их видеть. – Девушка убежала, а старушка посмотрела на меня оценивающе. – В старину такого не бывало, чтоб купец… простите, капиталист требовал князя. Впрочем, капиталистов тогда не было. А по какому делу?
– Вы забыли? О Марии Павловне…
– Вот еще выдумали! Я решила, вы не всерьез… Сын мой слышать о ней не может. Из-за Маши все дома сидят. А это так скучно и так стыдно.
Вошли шестидесятилетний князь с женой. Я встал с кресла, и, сознаюсь честно, у меня задрожали колени. Павел Андреевич был худой, статный, со строгим лицом. Он с изумлением уставился на меня, старая княгиня поспешила объяснить:
– Это Влас Евграфович, друг мой. Он спас Машу и желает говорить с тобой.
– Слушаю вас, – сухо сказал князь, глядя на меня неприязненно. Очевидно, ему были неприятны воспоминания о проступке дочери.
– Разрешите мне увидеться с Марией Павловной, – выпалил я.
– Да разреши уж, – махнула рукой старая княгиня, видя, что ее сын замер, наполняясь гневом.
– Только в моем присутствии, – бросил он.
Думаю, ему самому стало любопытно, чего это я вздумал встретиться с его дочерью. Но он и не представлял, с какой наглой целью явился я в его дом.
Пригласили Мари. Как она похудела! Одни глаза и остались. Только когда она вошла, я понял, чем вызван мой поступок, – я любил ее. Да, я любил ее с тех пор, когда впервые увидел у себя в ложе и собирал ее рассыпавшийся жемчуг, когда дотронулся до ее дрожащей ладони. Мне неприятно было говорить при всех то, что нужно было сказать ей наедине, но я нашел в себе силы, ибо отступать было некуда, другого случая не представится:
– Мария Павловна, я знаю, в каком вы очутились положении, знаю отношение к вам ваших родных. Я не нахожу ваш поступок безнравственным, считаю, что вы поступили правильно. Ежели вы не сочтете мое предложение за недостойное… я предлагаю вам свое покровительство, свой дом, свое честное имя.
– Погодите, сударь, – всплеснула руками старая княгиня. – Так вы что, сватаете Машу за себя? Ах-ха-ха-ха! Вы мне нравитесь, сударь!
– Да как вы смеете! – прошипел князь.
– Слово за вами, Мария Павловна, – требовал я ответа.
– Вы слишком великодушны… – произнесла Мари, растерявшись.
– Вы отказываете мне? – расстроился я, ведь именно так, с любезностей, начинается отказ.
– Нет, но… знаете ли вы, что и вас будут презирать…
– Я богат, Мария Павловна, – заявил я не без удовольствия, хотя говорил я это больше для князя, зная, какие он испытывает материальные затруднения. – Моего капитала хватит, чтоб всем рты закрыть. Никто не посмеет презирать меня и вас, не то что не посмеет сказать, но даже и подумать худое. Решайте. В конечном счете вы будете вольны располагать собою, а не чахнуть в тюрьме. А коль не привыкнете ко мне, я дам вам свободу и приличное содержание.
– Маша, а ведь он, кажется, покупает тебя, – веселилась старая княгиня.
– Что?! – От гнева князь менялся цветом: то краснел до черноты, то бледнел до белого. Его жена плакала. – Не сметь! Какой-то фабрикант без роду, без племени…
– Да что ты так раскричался, батюшка, – махнула на него платком старая княгиня. – Это все твои предрассудки! Нынче на сословия не смотрят. Ты вон и Машу готов сгноить из-за предрассудков. Влас Евграфович нашу честь спасает, ты благодарить его должен.
– Я? Благодарить? – разорялся князь. – Благословения не дам! И приданого не дам!
– Помилуйте, князь, – рассмеялся я, так как, похоже, уже выходил победителем. – У меня без вашего добра капитала хватит. Мария Павловна…
– Я… да… – несмело пролепетала Мари, а на глаза ее навернулись слезы. – Я буду вам верной женой и постараюсь полюбить вас… Влас Евграфович, заберите меня отсюда сейчас же.
Это был новый скандал, свидетелями которого стали князья: Маша ушла из дома в чем была, под хохот старой княгини (кто знает, может, перед смертью она немного помешалась, но я ей благодарен). Никто не посмел помешать мне увезти Машу, даже ее брат махнул рукой. А у меня дома… Матушка моя – женщина простая, но с Машей нашла общий язык. Через неделю мы обвенчались. Князь смирил свою гордость и явился на свадьбу. Так ведь не приди он – в свете возникли бы новые разговоры. Спустя месяц я увез жену в Италию. У Маши расшаталось здоровье из-за всей этой истории, на ее и мое счастье, мы вовремя спохватились. Впоследствии я ни разу не пожалел, что женился на княжне. Да и Маша не жалела, о чем мне не раз говорила. Она родила мне двух девочек и наследника, дела мои шли в гору. С тех пор прошло двадцать три года…
Сейчас, находясь с женой и дочерьми на выставке в Париже, я посетил павильон, где представлены лучшие образцы русского ювелирного искусства. Каково же было мое изумление, когда я увидел… колье баронессы! Имя мастера осталось неизвестно. После разоблачения баронессы колье передали в казну и, видимо, надолго о нем забыли. А потом, когда решили выставить, не вспомнили имя мастера. Так ведь в России мастеров уйма, разве ж всех упомнишь?
Но это еще не все. Дочери и жена уже отвлеклись на другие экспонаты, а я все стоял, как прикованный, глядя на колье, не в силах оторвать взгляд от этой великолепной и уникальной вещи, ставшей причиной ужасной трагедии. И тут к витрине подошла пожилая женщина в черном. Она была худа, морщины испещрили ее жесткое лицо. Она смотрела только на колье. Протянула дрожащие руки и коснулась стекла, будто хотела вырвать ожерелье с витрины. В ее глазах сверкал непередаваемый блеск, из глаз струились слезы, прячась в морщинах. Я узнал эту женщину, приблизился к ней:
– Баронесса? Агнесса Федотовна?
Она дернулась, нервно огляделась по сторонам, затем устремила колючий взгляд на меня.
– Не узнаете? Влас Евграфович…
– Вы ошиблись, месье, – сказала женщина по-французски и стремительно ушла, ни разу не обернувшись.
Как она очутилась в Париже, что с ней приключилось – я не представлял. Полагаю, она либо сбежала с каторги, либо окрутила кого-то и получила наказание меньшее, чем заслуживала. Баронесса хитра и ловка. Но одно я угадал: она до сих пор не смирилась с утратой колье, из-за которого погубила стольких людей.
После выставки я купил колье и преподнес Маше. Жена долго рассматривала ожерелье, мы вспомнили связанные с ним давние события. Только на следующий вечер, когда мы гуляли по набережной, Маша подняла глаза к небу и сказала:
– Они такие же, как у нас дома. А ты знаешь, что самым красивым звездам дали имена еще в древности?
– Машенька, я не силен в астрономии. А к чему ты это говоришь?
– Не знаю… наверное, к тому, что я смотрю на них, а вижу колье баронессы. Между камнями в колье и звездами есть что-то общее, не находишь? Может быть, это вечность, а может, власть над человеком. И от камней невозможно отвести взгляд, и от звезд тоже. Я думаю, почему одну звезду назвали – Алголь?
– Что это значит?
– Алголь – так древние арабы называли оборотня, дьявола. А звезда эта в созвездии Персея горит на небе то ярче, то слабее. Алголь – звезда обманчивая и переменчивая. Тебе не кажется, что люди древности были правы, дав именно это имя недоступной звезде? Она на небе и сверху словно смеется над нами, меняя лик. Алголь сверху ищет слабые души, ему так удобней смотреть на нас и посылать нам искушения. Возможно, он бросает на землю частицу себя, и тогда люди сходят с ума, губят друг друга из-за пустяков, не подозревая, что все это происки Алголя. Не обижайся, дорогой, но я не стану носить колье. Мне почему-то кажется, в тех камнях притаился Алголь, он будет душить меня.
Моя Маша чудо. Сейчас она спит, а я сижу за столом, и передо мной лежит колье баронессы. Не думал, что еще раз мне придется взять его в руки, не думал, что эта вещь меня найдет. Колье лежит передо мной, загадочно сверкая, как сверкают звезды в ясную ночь. А я пишу свои записки, надеясь, что мои потомки, когда прочтут их, сделают правильные выводы. Ничто из материальных благ не стоит того, чтобы платить за него жизнью. Своей или чужой. А за эту вещь заплачено намного дороже, чем она заслуживает. Завтра мы возвращаемся в Россию, скоро свадьба старшей дочери, я подарю колье ей. Она не знает его трагической истории, участниками которой были ее отец и мать, надеюсь, дочери колье понравится. И не дай господь, чтобы она увидела в сиянии этих камней или почувствовала в себе коварную силу Алголя…»
Шел четвертый час ночи. Казимир Лаврентьевич снял очки, помассировал пальцами глаза и вздохнул.
– И сколько же сейчас стоит «Алголь»?
Он так увлекся чтением, что забыл о сыне. Поэтому, когда Генрих задал вопрос, Казимир Лаврентьевич вздрогнул, подумал, затем сказал:
– Нисколько.
– Папа, ты говоришь чушь. Как это – нисколько? У всякой вещи есть цена…
– Посчитай сам, Генрих. За последние годы цены почти не изменились, значит, оптовая цена на бриллиант в 0,01 карата долларов шестьдесят, а бриллиант уже в один карат будет стоить больше пяти тысяч долларов. Розничная цена бриллианта в изделии – это тройная оптовая цена. Следовательно, один карат идет за пятнадцать тысяч долларов. А теперь вычисли квадрат веса и стоимости и попробуй определить, сколько стоит только один камень баронессы – центральный, который весит девяносто семь карат. Но какую бы цифру в денежном эквиваленте ты ни назвал, она будет недостаточной. Потому что чем крупнее и чище камень, тем больше его цена, а крупных камней в колье много. Панделок в форме груши весит тридцать пять карат, два бриолета в форме капли по двадцать девять. А редчайшие цветные бриллианты? Четыре цепочки! Каждая начинается с камней в десять карат! Как подсчитать их стоимость?
– Папа, но это же цифры из области астрономии…
– А я и говорю: колье баронессы бесценно.
– Да откуда у старухи столько бриллиантов?
– И мне интересно знать. Безумно интересно!
– Ну, хорошо, хорошо. – Генриху никак не верилось в подлинность колье. – Но почему об этой вещи ничего не известно? Камни-то редкие. Почему об ожерелье нигде нет упоминаний, кроме как в этой тетради, которая у меня, скажу честно, вызывает сомнения.
– Видишь ли, в прошлом такие камни редкостью не были. То есть встречались очень крупные камни, например, в несколько сот и более карат. Многие не только не получили личного имени – ты же знаешь, что камням, как людям, дают личные имена, – но и бесследно исчезли. Да, алмаз самый твердый минерал, но его легко расколоть. Помнишь, в этой тетради граф Свешников рассказывает об истории камня из Голконды? И такой камень был, он назывался «Низам», потому что принадлежал правителю Хайдарабада, его разбили во время восстания в Индии. Куда исчезли осколки, до сих пор неизвестно. Алмаз при высокой температуре сгорает, поэтому, когда в детективе ты читаешь, будто дом сгорел, а бриллианты остались, – это милая выдумка автора. Алмаз уязвим, потому-то судьба многих ювелирных изделий с уникальными камнями неизвестна.
– А как к тебе попала тетрадь?
– Ах, да, я забыл. Тот мальчик… из семьи ювелиров… который остался жив… Так вот это мой и твой пращур. Его взяла на воспитание семья другого ювелира. Они дали ему свою фамилию, научили мастерству. Легенда о колье передавалась в нашей семье из уст в уста. А мой дед заинтересовался колье всерьез, потому что ему приносили его в ремонт. Во время создания колье только начинали работать с платиной, ювелир оправил камни в платину, но не смог качественно сделать фермуар, и он вышел из строя. Застежку-фермуар и ремонтировал дед, который уже знал о колье со слов родственников. А тетрадь случайно купил мой отец в Киеве, когда собирал антиквариат. Вот, пожалуй, и все.
– Мда… – ударил себя по коленям Генрих. – Я понимаю твои чувства, когда ты увидел эту вещь. Но объясни, почему ты так разволновался? Ты хочешь купить колье?
– Что ты! – беспомощно взмахнул он руками. – У нас и на один камень из него денег не хватит, даже если я отдам за колье ювелирный магазин…
– Тогда мне не понятны твои переживания. Что ты хочешь?
– Не знаю… В сущности – ну подумай сам – ведь это колье должно быть нашим…
Глава 3
Ксения Николаевна сидела в приемной управляющего банком сорок минут. Сорок минут она постукивала пальцами по картине, обернутой в серую бумагу. Это был уже третий банк, в двух предыдущих дали от ворот поворот. Рядом маялась Софийка, время от времени тяжко вздыхавшая и со скукой рассматривавшая потолок с вульгарной лепниной.
– Черт знает что! – тихо проворчала Ксения Николаевна. – Сто лет назад к царю, наверное, легче было пробиться. Милая, – обратилась она к секретарше, чувствуя себя уже на пределе, – нельзя ли ускорить наше свидание с управляющим?
– Раз сказал, что примет, значит, примет, – ответила та, даже не посмотрев в ее сторону. Но вдруг что-то на ее столе запищало, послышался неразборчивый голос, и она сказала: – Проходите.
Ксения Николаевна вошла в сверкающий чистотой и современностью кабинет. За столом сидел важный мужчина, в кресле еще один – помоложе, но тоже важный.
– Я долго вас не задержу, – сказала Ксения Николаевна, разворачивая картину. Поставив ее на стул перед директором, она принялась расхваливать шедевр живописи: – Это знаменитая работа Маковского. Передвижников знаете? Он из них. Это уменьшенная копия, но копию делал автор, внизу стоит его подпись. Я предлагаю вам приобрести картину в собственность. Ее сюжет полностью отвечает вашему профилю.
Управляющий уставился на картину с подозрительностью в глазах. К нему приблизился второй мужчина, в его лице сразу обнаружилась смешливость. А на картине была изображена плотная толпа вкладчиков, потерявших деньги, что читалось по их растерянным и потрясенным лицам и позам, по их отчаянию и возмущению. Среди персонажей выделялась старуха, которая, выбросив вперед руку и явно обвиняя, указывала на банкиров, спрятавшихся за спинами жандармов.
– Как называется? – спросил управляющий, нахохлившись.
– «Крах банка», – торжественно сказала Ксения Николаевна. – Она удачно будет смотреться как раз над вашим креслом.
– Не надо! – замахал тот руками. – Уберите крах!
– Вы немного не по адресу, – весело сказал второй. – Знаете что, отнесите картину в налоговую инспекцию. Крах банка – это их мечта.
– Думаете, купят? – усомнилась Ксения Николаевна.
– С руками оторвут. Смотрите, не продешевите.
Ксения Николаевна вышла с внучкой из банка и заявила, что намерена продолжить попытки реализации картины.
– Угу, и здесь не купили, – констатировала Софийка. – А я ведь говорила! Позоримся только. Ба, кому нужно смотреть на крах?!
– Налоговой инспекции! Лови такси…
Вечером резко потеплело. Люди спешно открывали окна, желая вдохнуть свежести после зимы. Открыл окно и Валерий Иванович, едва зайдя домой. Он встретил друга в аэропорту, привез к себе, где на столе уже стояли закуски и дорогая выпивка. Слово за слово, и Валерий коснулся темы, которая его волновала:
– У меня тут случай недавно был… Старуха приносила колье, хотела узнать стоимость. Понимаешь, в самой работе нет ничего особенного, кроме камней. С первого взгляда они потрясают, но оправлены нетипично для старой вещи. Четыре камня совершенной прозрачности, бесцветные, необыкновенно крупные. По центру расположен камень прямоугольной формы, от него отходят по две цепочки в каждую сторону, сделанные по типу ривьеры, – так называемая река из самоцветов, сочных по насыщенности, но прозрачных. А внизу три подвески…
– Погоди, погоди… – загасив сигарету, прервал взбудораженный Никита. – Значит, камень посередине прямоугольной формы и, если не ошибаюсь, огранки «изумруд», то есть ступенчатой? Внизу этого камня три подвески, центральная – панделок «груша», а по бокам – бриолеты «капли»? Панделок располагается чуть ниже, а бриолеты чуть выше? Цветные камни по бокам крупного камня на цепочках, начиная с нежно-голубого, близко друг к другу. Оправлены камни в белый металл?
– Откуда ты знаешь? – поразился Валерий.
– Фантастика! – взмахнул руками Никита, затем взял коньяк и налил его в рюмки, чему-то ухмыляясь. – Мир тесен не только для людей, для камней тоже!
– Ты что, видел колье? Где? Я, честно говоря, думал, это подделка…
– Нет, – вздохнул Никита, беря рюмку. – Я не видел. Видели мой дед, бабка и отец, он тогда маленький был, но колье запомнил. Его принесла женщина и отдала моей бабке. Та целый день и ночь проплакала, сидя над колье. Правда, бабка вернула его женщине и утверждала, что это фальшивка, но она жестоко ошибалась. Знаешь, дедом я не могу похвастать, грешный был человек, предводитель банды, потом стукач НКВД. Хотя особо осуждать его не могу – время тогда было смутное, белые, красные, репрессии… Так вот отец рассказывал, что дед погиб в тридцать шестом году из-за колье, его убили. Как думаешь, за дешевые камешки убьют? То-то и оно. А моему отцу удалось кое-что разузнать об этой вещи. Жили мы всегда неплохо, от деда осталось наследство – золото, камни. Короче, я с детства заинтересовался ювелирным искусством. Так вот, отец потратил уйму времени, рылся в архивах – он был историк, имел доступ к документам – и отыскал описание аналогичного колье, которое выставлялось в Париже в 1900 году. Это было бриллиантовое колье. После выставки его купил русский капиталист-промышленник за сумасшедшие деньги. Потом оно всплыло во время Гражданской войны. Думаю, колье попало к бандитам во время какого-то грабежа. Кстати, отец приезжал сюда несколько раз – по слухам, именно в этот город переселилась та женщина, которой бабка вернула колье. Он очень хотел знать, что стало с украшением и почему убили его отца. Но женщину не удалось разыскать – бабка запамятовала ее фамилию. Если тебе попалось это колье и ты выпустил его из рук, то сильно промахнулся.
– Да я остолбенел, когда его увидел! – оправдывался Валерий. – Камни потрясающе красивы, но оправа… Она меня ввела в заблуждение. Как утверждала старуха, колье старинной работы, а у оправы вид современный, раньше ведь практически не использовали белый металл. Да и сейчас мало найдется изделий с натуральными камнями не из золота, та же платина служит лишь в качестве вспомогательного материала, для закрепки камня. Я ведь и с имитациями знаком, а ты знаешь, сколько сейчас подделок, которые распознаешь лишь под ультрафиолетом… А тут – в одном колье такая тьма камней, просто не верится, что они не фальшивка. Ну, откуда у старухи такое богатство?
– Протестировал бы камни самым примитивным способом – опустил бы в воду. К алмазам вода не пристает, а прозрачные камни в воде будут чуть заметны. Или вообще пропадут, тогда их с полным основанием можно назвать «камни чистой воды». Значит, старушка пришла оценить колье?
– Не только. Она пришла узнать, что это за камни.
– С ума можно сойти! Извини, но ты полный болван. Надо было вывалить все, что у тебя имелось, и купить колье. Она бы отдала колье, да еще и благодарила бы тебя. А ты потом уж разбирался бы, что там за камни. Ведь даже подделки порой стоят ого-го сколько!
– Ты не видел бабку! Она похожа на лазутчицу мафиозной структуры, которая загоняет стекляшки. Ну какая дура придет одна с бриллиантами офигенной стоимости? Но я дал ей телефоны, сказал, что скоро ты приедешь и сможешь точно определить, что за камни в ее ожерелье. Надеюсь, позвонит.
– Любопытно взглянуть на эту вещь… А если поискать старуху?
– Где ж ее искать? Как? Я не знаю о ней ничего, кроме того, что зовут ее Ксения Николаевна. В городе с таким именем и отчеством сотни женщин. Это ж не деревня.
– А возраст? Методом исключения можно попробовать…
– Что я говорила! – торжествовала Ксения Николаевна, выйдя на следующий день из налоговой инспекции. – Купили! И денег отвалили двадцать тысяч рублей!
– Ба, да картине цена тысяч двадцать баксов! – не разделила радости бабушки София. – А может, и больше. Это же Маковский! Передвижник! Тебя надули.
– Ты зануда! – вскипела Ксения Николаевна. – Скажи на милость, кто купит картину за двадцать тысяч баксов? Где ты сейчас найдешь таких болванов?
– Это тебе кажется, что тысяча баксов баснословные деньги, – спорила с ней София. – Мы за эти деньги никуда не уедем. А даже если уедем, то на что купим жилье?
– А колье? У нас есть колье.
– Если ты и его реализуешь так же «удачно», то мы пропали.
– Ну, нет уж. Колье я продам… за границей.
– Ты думаешь, нам хватит денег уехать за границу? – рассмеялась внучка. – Ксюша, ты хуже, чем я. Потому что безнадежно наивная.
– Хватит меня пилить! Сама бы и продавала.
Продолжая пикироваться, Ксения Николаевна с Софией вернулись домой на троллейбусе, времени было достаточно – зять и дочь должны приехать часа через два. Зять торгует на рынке, до самого его закрытия, бакалейными товарами, потом заезжает за женой, которая торгует в магазине на окраине города, и они едут обедать. Место на рынке и магазин принадлежат зятю. Он предпочитает обедать дома, а не в кафе, считая, что дешевле на бензин потратиться.
На пороге Ксения Николаевна и Софийка разом притормозили, не решаясь войти в дом. Их смутила приоткрытая дверь.
– Мама с папой вернулись! – тихонько пробормотала девушка, представляя, какой удар хватит родителей, когда они увидят бабушку не просто на ногах, а разгуливающей по городу. Тогда уж точно сдадут ее в психушку за обман.
– Машины нет ни во дворе, ни рядом, – возразила Ксения Николаевна. – Кто из нас закрывал дверь?
– Я, – шепотом ответила Софийка. – Ты что, забыла?
– Просто проверяю, не начался ли у меня маразм, – в тон ей сказала Ксения Николаевна. – Ты закрыла, а ключ положила…
– Под коврик, как обычно. Ба, мне страшно. Вдруг там бандиты? – И тут у Софийки выкатились глаза: ее бабушка, старушка преклонных лет, достала из кармана пиджака… нечто похожее на пистолет, только допотопный. – Откуда?
– Это? – мельком взглянула на оружие в своей руке Ксения Николаевна и снова уставилась на дверь. – Потом расскажу. Войдем?
– Ба, эта штука хоть стреляет?
– Понятия не имею, – отозвалась бабушка, осторожно открывая дверь. – Я регулярно его чищу, как меня учили. Во всяком случае, напугает.
Она первая вошла в прихожую, потом толкнула дверь, подождала минуту и вошла в первую комнату. В доме стояла тишь. Обошли еще две комнаты, но никого не обнаружили. Остановившись у двери своей комнаты, бабушка потрясла штуковиной:
– Этот револьвер называется «бульдог». Принадлежал он моей маме в молодости, но мне его подарил мой воспитатель. А ты думала, я буду таскать по городу картину и колье без защиты? Я не идиотка, знаю, в какое время живу. Пойди, посмотри, на месте ли ключ.
Внучка бросилась к входной двери, а Ксения Николаевна распахнула дверь своей комнаты, да так и обомлела.
– Ба, я растяпа, ключ на месте… – доложила вернувшаяся Софийка и осеклась на полуслове, остановившись за спиной бабушки. В комнате явно кто-то побывал – все здесь было перевернуто вверх дном. На кровати лежал открытый ридикюль. Софийка кинулась к нему, пошарила рукой внутри и подняла на бабушку несчастные глаза: – Ба, колье нет!
Ксения Николаевна с хладнокровным спокойствием вошла, взяла в руки ридикюль, чтобы лично удостовериться в пропаже. Положив его на стол, она в задумчивости опустилась на стул.
– Ба, давай вызовем милицию? – захлюпала носом София.
– Нет! – живо пресекла порыв внучки Ксения Николаевна. – Этого делать нельзя. Твой отец меня со свету сживет. Нет, задушит, когда узнает, что я хранила бесценную вещь, а об этом даже Ариадна ни гу-гу.
– Все пропало, – разревелась София, упав лицом в подол бабушки.
– Не плачь, дорогая, – гладила ее по волосам Ксения Николаевна, – мы что-нибудь придумаем. Хорошо, что нас не было дома. А колье… оно любит путешествовать и проверять, сколько в людях дерьма накопилось. Оно вернется… если захочет…
1919 год, январь.
Мест, где не стреляли бы, не существовало. Шальную пулю можно было поймать не только в городе или в деревне, но и в поле, и в лесу. Потому что полем возвращались в свое логово многочисленные банды, а логово располагалось чаще всего в лесах. Россия задыхалась от банд, голода, Гражданской войны, грабежей, эпидемий. Ничего понять было невозможно, кроме того, что наступил конец света. А в Апокалипсис поверили самые ярые атеисты. Люди рвались к границам, к морю, надеясь покинуть умирающую страну навсегда. Кое-как работала железная дорога, но поезда были переполнены, ходили плохо, сословия в них смешались, в вагонах часто завязывались драки на почве социальных разногласий, а убийства вообще стали обыденным явлением.
Из голодного и кровавого Петрограда Анастасию увез муж. Как истинный патриот Серафим Родионович поначалу не собирался покидать родину, надеясь, что разум в народе все же возобладает и что дикая бойня прекратится. Женился он до кошмара – до революции, о которой так мечтали лучшие умы России, но которая породила разбои, нравственное разложение и безысходность. Жена не принесла в его дом ничего материального, только неземную красоту и молодость. Он был старше Анастасии на тридцать лет, но любил ее, как безусый юнец.
Три недели уже они пересекали страну, а преодолели половину пути. По дороге к ним примкнул пожилой профессор Иннокентий Тихонович, врач из Смоленска. Решив, что вдвоем легче защитить женщину, Серафим Родионович принял его в компанию и делился с ним добытым пропитанием, а в часы бесконечных ожиданий поездов мужчины дискутировали. Но Анастасия занемогла. Пришлось сделать незапланированную остановку уже на территории Украины и напроситься на постой к станционному смотрителю. Тот выделил комнату с одной кроватью, на которую легла Анастасия, а мужчин снабдил матрацами. Расплатился Серафим Родионович кольцом с рубином и ушел на поиски пропитания. Поезд ушел, а когда будет следующий – никто не мог сказать.
– Безобразие, – ворчал он, поставив на стол кипяток в чайнике и котелок с варевом. – Это все, что удалось достать. Продукты не добудешь и за мешок золота.
– Сейчас все можно достать, надо лишь знать места, – возразил Иннокентий Тихонович. – Раньше все можно было купить, а революция принесла новую форму товарно-денежных отношений – доставание.
– Товарно-денежные отношения вообще отменили, – запальчиво заявил Серафим Родионович. Развал в стране – это была его больная тема. – Попробуйте купить что-нибудь, даже если достанете. Нынче господствует натуральный обмен. И красный террор. Все отменили – бога, законы, ценность личности. Культивируется классовая ненависть и террор. А знаете ли, профессор, я приберег пачку чая! Настоящего китайского чая. Думаю, Анастаси не откажется выпить чашечку… кружечку чая.
Он достал из кофра маленькую пачку и торжественно высыпал в чайник. Моментально по комнате разнесся чарующий аромат.
– Ммм… – прикрыл веки профессор. – Чудо! А насчет террора… Вспомните Великую французскую революцию – Робеспьер тоже организовал террор…
– Оставьте, профессор! – неучтиво перебил Серафим Родионович. – Я все знаю про французскую революцию. Она далека от меня так же, как нашествие Чингисхана. А последствия нашей революции я испытал на собственной шкуре. Знаете, сколько было расстреляно в сентябре? Тысячи. Тысячи умных, достойных и невинных людей. Это же массовое убийство! И причина того, что они погибли, в их происхождении, как во времена Великой французской революции. Только масштабы куда значительней. Что ж нам так не повезло?
Иннокентий Тихонович тем временем забрал градусник у дремавшей Анастасии, поднес его к лампе на столе, надел пенсне и долго изучал шкалу термометра. Затем осмотрел больную, заставил высунуть язык, вернулся к столу.
– Как она? – обеспокоенно спросил Серафим Родионович.
– Лишь бы не тиф…
– Вы же врач, профессор, – побелел Серафим Родионович. – Вы не можете поставить диагноз?
– Температура повышается, но одни только изменения температуры без сопоставления клинических исследований не могут служить диагностическим признаком на первых порах болезни. Надо ждать. А пока сделаем холодный компресс и дадим жаропонижающее средство. У меня имеется небольшой запас, как у всякого эскулапа.
Серафим Родионович присел на кровать, поднес руку жены к губам:
– Анастаси, как ты себя чувствуешь?
– Голова болит, – с трудом ответила она. – Не волнуйся, милый, пройдет.
– Чаю выпьешь?
– Чаю? – недоверчиво спросила она. – Настоящего? Откуда?
Он лишь загадочно улыбнулся, налил в жестяную кружку чая и принес жене. Анастасия села, обхватила кончиками белого пухового платка кружку и стала неторопливо пить. И мужчины приступили к скромному ужину с чаепитием.
– Не ту дорогу мы избрали, – посетовал профессор. – Надо было прямиком на Царицын ехать. Там, говорят, генерал Краснов, а оттуда на Дон, а там и до Екатеринодара рукой подать. Корнилов надежно держит Екатеринодар.
– Ошибаетесь. Во-первых, Краснову не удалось взять Царицын, – вздохнул Серафим Родионович. – Во-вторых, казаки отказались поддержать Белое движение. По слухам, генерал Алексеев ездил к атаману войска Донского Каледину с целью набрать добровольческую армию, просил помощи. Но атаман сказал Алексееву, что до казаков революция не дойдет. Поразительная недальновидность. Надо было не либеральничать, а ставить всех под ружье, как это делают большевики! И вот результат: красные донимают казаков, ведут так называемую политику «расказачивания» и, разумеется, расстреливают. Что касается Корнилова… весной он погиб в бою как раз под Екатеринодаром.
– Что вы говорите! – печально покачал головой профессор. – Я не знал. В Смоленске только слухами приходилось довольствоваться, зачастую они противоречивы и лживы. Выходит, красные везде? Это же… саранча, право.
– В общем, через Украину быстрее добраться на юг. Правда, тут свое национально-освободительное движение, банд полно, опять же красные лютуют, но и белые есть. Все друг с другом в контрах – кошмар! Будем надеяться на лучшее, авось удастся попасть в Одессу, там у меня сестра с племянниками…
Внезапно раздалась тяжелая поступь. Все трое замерли, в ожидании глядя на дверь. И точно, требовательный стук нарушил напряженную тишину.
– Не открывайте, – с ужасом вымолвила Анастасия.
– Успокойся, Анастаси, нам нечего бояться, – сказал Серафим Родионович и сбросил крючок.
В комнату ворвались трое мужчин. Один молодой и высокий, в папахе набекрень, в казакине с портупеей и в бурке. Папаха и бурка – непременный атрибут главарей военизированных шаек что красных, что бандитов. Двое других были с пролетарскими и небритыми рожами, одетые кто во что горазд. Они остановились по бокам входа, вооруженные до зубов. Серафим Родионович заметил, как в коридорчике промелькнула тень станционного смотрителя. Сдал, сволочь, только вот кому – красным или бандитам? На белых эти трое никак не походили. Профессор механически поднялся.
– Кто такие? – по-хозяйски спросил парень в бурке.
– Мы беженцы, – пролепетал профессор и попытался спасти положение: – Вам нельзя здесь находиться, Анастасия Львовна больна… у нее тиф. Я как врач это утверждаю.
– Тиф не чума, – усмехнулся парень в бурке, сделав пару шагов к Анастасии. Он остановил на ней тяжелый взгляд, от которого она поежилась и опустила голову.
– А коль беженцы, выньте да положьте награбленное, – пробубнил один из бандитов. То, что к ним пожаловали бандиты, у беглецов уже не вызывало сомнений.
– Анастасия, говоришь? – не спускал с нее алчных глаз парень в бурке. – Значится, Настя… Чья будешь дочь?
– Это моя жена, – встал перед ним Серафим Родионович, закрыв собой Анастасию. – Мы отдадим все, что у нас есть… а что получим взамен?
– Живым оставлю, – презрительно бросил парень в бурке, потом обошел его, остановился у кровати. – И ее отдай.
– Это… это неслыханно… это произвол! – позволил себе возмутиться профессор.
Серафим Родионович решительно подошел к кофру, открыл… и достал пистолет. Он едва успел направить его на главаря, как разом грохнули два выстрела. Стрелял главарь и один из членов банды у двери. Серафим Родионович замер, затем рухнул на пол.
– Серафим! – закричала Анастасия, бросившись к мужу. Она ощупывала его руками, а он оставался недвижимым. Вдруг ее пальцы коснулись чего-то влажного на черном жилете. Анастасия поднесла руку к лицу, рассматривая красные потеки. Кровь. Она подняла полные слез глаза на главаря в бурке, выдавила из себя, сдерживая рыдания: – Вы убили его… Убили! За что?
Главарь с недоуменным удивлением следил за ней. Очевидно, убийство было для него делом привычным, а озадачился он тем, что молодая и красивая баба так убивается по старому мужу. Анастасия подскочила и кинулась на главаря с кулаками:
– Негодяй! Мерзавец!
Он перехватил ее руки, сжал запястья в кулачищи и прошипел:
– Не кричи, барышня. Николка Стрижак берет все, что ему понравится. А ты ему шибко приглянулась.
Силы оставили Анастасию, а может, болезнь подкосила, но она охнула и без памяти повалилась на главаря. Тот подхватил ее под спину, крикнув:
– Левка, бурку сыми!
Белобрысый Левка, стрелявший в Серафима Родионовича, подлетел к нему, развязал шнурки. Одним движением Николка Стрижак завернул Анастасию в бурку, поднял на руки.
– А с ентим чего делать-то? – вяло спросил третий.
– Врач, говоришь? – усмехнулся Николка, взглянув на потрясенного профессора. – С собой заберем. Одевайся, господин врач.
На улице мело. Там троих бандитов ждали еще двое, держа под уздцы лошадей. Профессору помогли сесть на лошадь позади Левки, а бесчувственную Анастасию, завернутую в бурку, усадили впереди Николки. Он свистнул, и понеслись всадники навстречу ночи, опережая метель…
Глава 4
Щукин остановился у ног трупа, закурил. Рассматривая рукоятку ножа, торчащую из спины трупа, он ощутил всеми фибрами души одно, но страстное желание – очутиться на пенсии. Рыбалка, охота… и никаких тебе трупов, только дичь и тушки рыбы… Но до пенсии лет десять.
Что за работа пошла! Крутые дела, связанные с риском и загадками, ему не достаются, а как бомжа грохнут, так обязательно Щукину подсунут разгребать. И возблагодарил Архип Лукич бога, что избрал профессию следователя. Вот уж кому не позавидуешь – эксперту, который обязан изучить труп, как любимую женщину, и даже больше.
Щукин смотрел на нож в спине, на запекшуюся кровь, на посиневший профиль. Огляделся. Комната запущена, обои менялись лет тридцать назад, тогда же красились и полы, с потолка штукатурка обсыпалась, на столе бардак, под столом полно бутылок. Явно убитый мужик пил с кентами, поцапался, ему и воткнули нож в спину. Заурядная бытовуха. Дело, может быть, и не дохлое, но опять неинтересное.
Щукин отошел от трупа, возле которого возился эксперт, мельком взглянул на свидетелей – мужчину и женщину средних лет, приблизился к стене с фотографиями. М-да, из украшений интерьера – только фотографии в рамочках, и очень много. Он стал внимательно рассматривать каждую фотографию, заодно заговорил со свидетелями:
– Значит, вчера вечером у Пушко была пьянка. Собутыльников вы не видели. А до которого часа продолжался… банкет?
– Где-то в десять уже все стихло, – сказала женщина, живущая по соседству. – Они ж быстро напиваются, и компания известная. Как деньги у кого из них заводятся, так пьют несколько дней подряд, пока не пропьют. Потом побираются.
– У Пушко завелись деньги? – повернулся он к свидетелям.
– Раз пили здесь, то завелись у него, – ответила женщина. – У них так положено: у кого деньги, тот и ставит, чтоб лишнего не бегать… ну, сначала за деньгами, потом за самогонкой. А самогонку покупают у Дубины. Это фамилия у нее такая – Дубина. Вы б привлекли ее, а? Мало того, что людям житья нет от алкашей, ходят тут днем и ночью, гадят на всех углах, так она остатки горячей браги в общественный туалет сливает! Знаете, какая тут вонища стоит? Задохнешься.
– Да ладно тебе… – проворчал мужчина, толкнув ее в бок.
– А чего – ладно? Я имею право жить в чистой среде, а не метан вдыхать пополам с сивухой! Не у всех жильцов провели удобства в квартирах, поэтому и стоит этот памятник испражнениям, а то б я сама снесла сортир. Вы же, милиция, и прикрываете ее, она вас бесплатным самогоном снабжает. Надоело.
– Хорошо, хорошо, проверим, – бросил Щукин. – А шум здесь вы слышали? Может, дрались они? Или ссорились…
Читать бесплатно другие книги:
