Афган Скрипаль Сергей

Не нашли ничего внизу солдаты из спасательной группы, все духи с собой унесли. Возвращались назад и услышали - стонет кто-то. Бросились искать, нашли Витьку живого, но почерневшего, с лицом и руками помороженными. Погрузили и его в вертолет и полетели в Кабул с дозаправкой в Газни.

Лежал Витька в госпитале месяц. Две недели в себя не приходил , лежал, глаз не открывая и слабо дыша. Доктора уж и рукой махнули - вряд ли... Оклемался Витька, но молчит, ничего говорить, не хочет, да и не может. Через месяц его отправили в Ташкент, в триста сороковой госпиталь.

Стефанчук проявил себя героем, даже в госпиталь не лег. Пулю из него вынули и опознали в ней вражескую, из маузера, хотя и дивились эксперты из особого отдела, слишком уж в упор стреляли. Но свидетелей нет, а на нет... Стефанчук доложил "как все было" командиру и пошел к себе в строевую часть похоронки и отпуск себе оформлять. Не дрогнула рука офицерская даже тогда, когда подписывал сопроводительные бумаги для военкоматов на организацию бесплатных похорон, не дрогнула даже тогда, когда вспомнил он того солдата, что из пропасти его выдернул, а потом под камнем лежать остался. Кесарю кесарево.

Витькины затерялись документы, нет нигде. С одеждой изгаженной, окровавленной сгинули его бумаги, историю болезни ведут бесфамильную. Молчит солдат, хотя по глазам видно, что все соображает-понимает. Лежит Витька в белой палате, в белой постели, уплетает все подряд, все вкусно. И стукнуло его в голову: "Мама", а чуть погодя: "Папа!" и брата вспомнил, и всех бы родственников так пересчитал, но вырвался из него крик: "Домой хочу!" Засуетилась дежурная сестра, побежала к ординатору. А из Витьки прет двухмесячное молчание, обо всем рассказать хочет. Хорошо хоть укол ему дали, уснул солдат.

Через две недели дали Витьке месяц отпуска с учетом дороги, выдали новую парадку, сухпай на три дня, помогли взять билет на поезд в общий вагон. И протрясся Витька в поездах до своей родной Сибири. Благо люди добрые везде есть, не дали с голода напухнуть. Развеселые нефтяники и водочкой попотчевали, но плохо стало Витьке, и не стал он пить больше. Ребята пытались разговорить Витьку, но он отмалчивался, и ночью пришел поезд на любимую таежную станцию центр Витькиной вселенной. Вышел Витька на заснеженный перрон, с мартовской коркой льда, сунул руки свои страшные, без ногтей, в карманы шинели и зашагал по знакомой темной улочке к своему дому, выбросив напрочь из головы то, что через три недели должен явиться назад в Кандагар.

Не знал Витька, что уже прошел с той поры месяц, как похоронили его родители и ежедневно они обивают порог военкомата, выясняя, когда же тело его пришлют, ведь в похоронке сказано "погиб", а не "пропал без вести". Не знал еще Витька, что после отпуска мать его увезут в районную больницу и похоронят ее очень скоро - не выдержит материнское сердце. А в отпуск его не отпустит подполковник Стефанчук, поясняя это тем, что до дембеля три месяца осталось. Пока совсем вернется домой Витька, младший брат уйдет в армию и попадет в Киев, на Чернобыль. Не зная, что у отца ноги после смерти матери откажут, носить перестанут. Всего-то два месяца батя порадуется на здорового, живого Витьку и уйдет вслед за мамой.

В девяносто втором летом будет отдыхать Витька в Старой Рузе в реабилитационном центре для афганцев и встретит там полковника Стефанчука, вмиг узнавшего Витьку и быстро уехавшего из санатория неизвестно по какой причине.

Глава 8. Игорь

Игорь дружил с Витькой уже почти год. Раньше друг на друга почти не обращали внимания. А однажды вместе попали в плен к духам. Глупо попали, у самого подъезда к кандагарской зеленке. Застучал двигатель "Урала", и Игорю пришлось остановиться.

Колонна дальше пошла. Ремонтная машина подскочила, прапорщик, начальник ремонта, ругается. Да и как не ругаться. Двое суток шли колонной из Газни ничего. А здесь уже почти дома - и на тебе. Охранение боевое тоже укатило. Да и что охранять, склады ГСМ под носом. Машины с поста видны, как на ладони. Витька - водитель ремонтной машины -вытащил из кузова ящик с инструментом, и ребята начал колдовать над заупрямившимся "Уралом". Все излазили ребята, нашли причину, устраняют. Прапорщик ушел на склады за свежей водой, сказал, что туда и обратно и чтобы они машину к тому времени на ноги поставили. Рядом с машиной ребятня афганская кружится, бакшиш у шурави клянчат. Игорь отдал им свой оставшийся сухпай, а Витька почти полную пачку "Памира" бросил. Пацаны визжат от радости, но не уходят, еще попрошайничают. Ничего нет у солдат больше. Хэбэшки с себя сбросили да в кабину спрятали, а то не углядишь - враз детвора утянет, отчитывайся потом перед старшиной. Возятся Игорь с Витькой, гайки крутят ничего вокруг себя не видят. Одуревшее солнце металл плавит, прикоснуться не дает, но у Витьки на этот случай - всегда есть несколько пар холщовых рукавиц. Спрыгнул Витька с подножки, другой ключ понадобился, а Игорь гайку прижал и ждет, когда же Витька, наконец, ключ принесет. Заметил вдруг Игорь, что тишина наступила и холодом отчего-то по всему телу повеяло. Отпустил Игорь проклятую гайку, что никак не хотела на место встать, и выпрямил спину. От усталости и неудобной позы в глазах разом потемнело, и поплыли перед глазами фигурки микроскопные, прозрачные. Схватился за зеркало Игорь, прошла мгновенная слабость, и увидел он Витьку, лежащего в пыли вниз лицом, а под левой лопаткой у него узкий напильник торчит. Слетел с машины Игорь - про автомат свой, что в кабине лежит, вспомнил, но прежде к Витьке кинулся. Только наклонился над телом товарища, как почувствовал на шее веревку. Еле успел под петлю пальцы просунуть, как сильный рывок протащил его по бетонке, обдирая до костей спину. Перед тем как удар в лицо вышиб из него сознание, увидел он двух бородатых мужиков, а неподалеку от них стайку притихших пацанят-попрошаек.

Очнулся Игорь под вечер. Солнце садилось за знакомые очертания гор. Руки стянуты сзади крепко-накрепко, во рту промасленная тряпка торчит. Стертая спина горит огнем. В голове гул тошнотворный. Осторожно заворочал по сторонам головой Игорь. В подвальной темноте глинобитного домишки разглядел Витьку, также связанного и таращившего глаза. Попробовал Игорь кляп изо рта выпихнуть, но духи еще сверху веревкой перетянули. Витька упал на бок и, извиваясь червяком, пополз к Игорю. Придвинулся вплотную и зашептал:

- Влипли мы, Игорек!

Как будто Игорь сам этого не понимал, но замычал согласно, как, мол, ты от кляпа избавился? Да пока Витька полз к Игорю, веревка чуть сползла с кляпа, вот н выплюнул его. Чуть постанывая от боли, потянулся губами к Игорю, как будто поцеловать его хотел. Впился зубами в веревку, охватившую лицо Игоря, и начал ее расшатывать, ослаблять ее узел. Веревка толстая, крепкая, противно скользила под зубами. Наконец, Витька справился с нею, начал тянуть кляп. Игорь изо всех сил толкал распухшим языком вонючую тряпку, и, как только она выпала, попытался сплюнуть противный привкус. Но наждачный язык только ободрал сухое нёбо.

Сколько ни бились, сколько ни елозили ребята по глиняному полу, никак не получалось у них растянуть и распутать зубами хитроумные духовские узлы, только подсыхающие раны опять кровью наполнились и больно ныть начали. Сели тогда плечом к плечу солдаты и тихонечко зашептались. Витька рассказал, что как только он за ключом спрыгнул, над ящиком наклонился, увидел, как тень мелькнула, и острая боль пронзила под левой лопаткой. Всего лишь чуть успел Витька отклониться, но эта малость спасла жизнь. Под другим углом, не в сердце, вошло жало напильника, по ребрам скользнуло, убить не убило, а сознание выбило.

Рассказал и Игорь свою грустную историю. Заскучалось ребятам. Жизнь к концу подходит, а даже закурить нельзя. Понимают, что если уж к духам попали в руки, живыми не уйти. А обиднее всего то, что из окошечка незнакомые горы видны. По изгибам вершин точно определить можно, где стоит их полк, да и не только полк, но и палатка где родная - сказать с точностью до метра можно.

Вскоре стемнело. Руки и ноги занемели до деревянности, хоть и пытались ими шевелить по Витькиному совету. Начали было говорить о доме, но только тошно стало, хоть вой на луну, такую огромную, ясномордую, чем-то на кантинщика Али похожую. Услышали ребята, как где-то неподалеку мулла проплакал призыв в вечернему намазу. Значит, уже скоро. Как только перед Аллахом за день отчитаются, так за ними и придут правоверные господа мусульмане.

В абсолютной тишине, остро ударив по нервам, скрипнула расшатанная дверь. В комнату ввалились несколько человек. Первым вошел тот самый мужик, что чуть не вышиб мозги из Игоря. В руках у него светила "летучая мышь". Видно, сильно душманов обидело, что шурави, не уважая их труда, кляпы изо рта повытаскивали. Ox, и били же солдат. Пинали их ногами, хорошо хоть чувяки мягкие, но все равно пытались побольнее пяткой врезать, Игорь долго не мог сознание потерять, желая этого больше всего на свете. Витька тоже хрипел, вполне осознанно, сквозь новый тугой кляп. Когда хрустнула лучевая кость у Витьки, тогда только он замолчал, безвольно перекатываясь телом под футболящими ногами. Игорь прижимал локти к ребрам, втягивал по-черепашьи голову в плечи, подтягивал колени к груди, но все это мало помогало. Вспышки боли пронзали до удивления ясный мозг. Игорь понимал, что боль в боках - это сломанные ребра, не дающие глубоко вздохнуть между беспорядочными ударами. Наконец, он отключился. В голове что-то ярко вспыхнуло, наливаясь белым светом, и тут же погасло.

Игорь приоткрыл глаза. Сквозь распухшие веки при керосиновом свете лампы увидел он порыжевшие носки мягких сапог с трещинкой у самой подошвы, попытался приподнять голову, но треснувший носок сапога врезался чуть пониже глаза, и новые удары многих ног сбросили Игоря в тот черный тоннель, из которого он только что пытался выбраться.

В следующий раз Игорь открыл глаза, когда услышал (как будто сквозь вату) стрельбу. Безучастно наблюдал он за размытыми фигурами, мечущимися перед его глазами, то наплывая, то исчезая, удивляло только то, что почему-то смотрел он на все вниз головой. Потом в госпитале Витька рассказал, что духи собирались увезти их в горы, перекинули уже через седла, сами уже на коней сели, да налетели ребята прапорщика Белова с ним во главе и крепко дали духам, те не успели смыться.

Отлежались ребята в госпитале больше месяца, срослись поломанные кости. Пока валялись на больничных койках, посещали их строгие офицеры - особисты, но ничего не сумели вменить солдатам, отступились, слишком малый срок для предательства, всего четыре часа в плену побыли. С тех пор и стали не разлей вода Игорь и Виктор. Продолжали ходить колоннами из Кабула на Газни, из Газни на Кандагар, из Кандагара на Шинданд. Везде, где могли пройти колеса машин, побывали они в Баграме, Мазари-Шарифе, Саланге, Лошкаревке, Черикаре. Во сне видели эти маршруты.

В этот раз шли из Шинданда на Кандагар, везли двадцать тонн огурцов и помидоров, которые в качестве шефской помощи Ташкентский горком комсомола выделил. Не только, конечно, фрукты-ягоды везла колонна из пятидесяти грузовиков, но и доски, и кирпич, и цемент - все, что нужно для постройки модулей.

Как всегда впереди шел на пониженной скорости танк с тралом впереди, и время от времени тяжеленный металлический каток с легкостью мяча подскакивал на разорвавшейся мине. Над колонной со свистом носилась пара "МИ-24", зорко следящая за сопками и близкими к дороге кишлаками. Дорога была хорошо известна Игорю, но это нисколько не расслабляло, потому что ее рельеф бесконечно принимал новые очертания благодаря минной войне. Задача была одна - держать колею. "Урал", который вел Игорь, шел последним в тяжело груженной колонне, за ним шли пять порожних грузовиков, ремонтная Витькина машина, а за ней катил БТР, ни на миллиметр не сходящий с пробитой идущими впереди машинами колеи. Впереди Игорь увидел вспухающее облако разрыва, и тотчас же последовала команда остановиться. Игорь нажал на тормоз и закурил, поглядывая в зеркало заднего обзора. Приказали всем заглушить, двигатели и погрузить мешки с цемен том с подорванной машины на запасную. Подождали пока танк пробьет новую колею для прохода пустой машины и быстро стали перебрасывать тяжеленные мешки из кузова в кузов. Игорь видел, что Витька с другими солдатами из ремвзвода, торопясь, снимал колесо, вывороченное взрывом из переднего моста машины. Когда закончили погрузку, начальник колонны -майор - отогнал ремонтников от машины и, щелкая затвором "ФЭДа", начал снимать машину со всех сторон, стараясь избегать при этом попадания в видоискатель номера.

Все понимали, что командир делает снимки впрок. Дело в том, что подорванную машину, если она полностью вышла из строя, очень трудно списать. Для этого нужно оформить гору документов. Проводятся расследование, опросы свидетелей, требуются фотоматериалы. О чем думают там, в Министерстве обороны?! Это хорошо сейчас, обстрела нет, и командир снимает и снимает, а бывает, что голову не высунешь, и, рискуя жизнью, лезут люди под огонь, оправдания для себя добывать.

Колонна пошла дальше, змеей проползая мимо подорванной машины, ремонтников и БТРа, оставленного для прикрытия. Вертолеты нетерпеливо сновали над колонной, изредка выстреливая желтыми вспышками тепловых ракет и постреливая из пулеметов в какую-то видимую им одним, цель. Проезжая мимо Витьки, понуро стоящего у машин, Игорь коротко гуднул и махнул рукой, Витька в ответ что-то прокричал и тоже помахал .

Часа через три отставшие догнали колонну на привале. Витька пришел к Игоревой машине и устало плюхнулся в пыль, прислонясь спиной к заднему колесу, от которого падала тень. Подошел Игорь, не скрывая радости, хлопнул Витьку по плечу, вынес из кабины сухпай и термос с горячим отваром из колючки. Обедали быстро. Съели банку минтая в масле, банку сгущенки с галетами, запивая все это желтым антисептическим отваром. Покурили Витькины "Мальборо" из НЗ. Всегда курили их, как только Витька догонял колонну. Традиция такая появилась у друзей. Подошел к ребятам испуганный солдат-водитель подорванной машины. Страх до сих пор так и сочился из глаз. Молодой, не обстрелянный еще. Первый раз в рейсе.

- Спасибо, товарищ сержант. Ты извини, что не смог вести машину. Испугался сильно. Руки, понимаешь, трясутся.

- Да ладно, садись, кивнул Витька. - Есть хочешь?

- Нет, спасибо, не лезет, - жалко улыбнулся солдат. - Я бы покурил.

Витька протянул ему пачку. Солдат присел рядом с ним и, с интересом разглядывая быстро тлеющую сигарету, медленно затягивался. Покурил, с виной в голосе сказал:

- Ну, я пойду. Спасибо, - поднялся с земли и пошел, неловко переставляя ноги, всей своей фигурой выказывая неловкость от того, что его воинскую работу выполнил другой.

После привала шли уже второй час. Машины втягивались в неглубокое ущелье с обширными зарослями зеленки. Вертушки продолжали молотить знойный густой воздух желто-зеленого неба. Жаркий ветер ничуть не помогал избавиться от тяжелой духоты в кабине, густо пропахшей бензином. Автомат дребезжал в зажиме. Игорь пожалел, что забыл подтянуть винты. Вел Игорь машину, а в голове роились разные мысли. Есть тайна одна у Игоря. Он никому не открыл ее, даже Витьке, стыдно почему-то было. Дело в том, что в Бога поверил Игорь. Ну, может не поверил, а все же...

Зажали однажды колонну духи перед Баграмом. Молотили со всех сторон из пулеметов, минометов, безоткаток, автоматов, базук и прочей стреляющей дряни. В клочья рвали машины и людей. Вертушки пытались сверху отбить нападение. Да куда там! Одну сбили духи почти сразу. Видел Игорь, как метнулась какая-то штуковина к "восьмерке", волоча за собой длинный дымный хвост, и врезалась в правый бок вертолета. Моментально вспыхнула машина, превратилась в ярко-красный шар с черными полосами просветов и рухнула камнем в голову колонны, прихватывая два "Урала". Вторая вертушка еще побесновалась над духами, отстреливаясь тепловыми ракетами, а потом легла на левый борт я, блеснув под солнцем блистерами, ушла от боя в сторону баграмского аэродрома видимо, боекомплект закончился. Что тут началось! Духи палили бесконечно, лупили по почти беззащитной колонне, хотя солдаты и огрызались автоматным и редким пулеметным огнем. Бээмпэшки почти сразу же подбили, и они дымили, бесполезно задрав к небу пулеметы. С ГАЗ-66 тоже вначале квакал "Василек", метая в духов мины. Но духи спокойно брали колонну в кольцо и очень быстро разнесли газон в куски. Игорь залег за передними колесами, пробитыми уже в самом начале боя, и выцеливал автоматом метавшиеся невдалеке фигуры. Скоро патроны закончились. Понял Игорь, что из колонны уже никто не стреляет. Духи шли уже в открытую, простреливая насквозь притихшую истерзанную колонну. И было в их наступлении что-то такое неумолимое, что стальным штырем пронзило сердце Игоря. Посмотрел по сторонам Игорь - никого живого не увидел. Дымит колонна, языки пламени подбираются к его машине, а в ней снарядов нурсовских три тонны. Онемел от страха липкого Игорь, шевельнуться не может. А задний борт чадить начал. Детство почему-то промелькнуло перед Игорем, да так быстро, но очень, ясно, а губы одеревеневшие сами по себе непослушно зашептали:

- Господи, спаси и помилуй.

Даже испугался Игорь, что это такое он бормочет. А сам выполз из-под машины, в кабину юркнул, бушлат из-за сиденья выдернул и метнулся к уже вспыхнувшему борту. Начал пламя сбивать, а духи увидели и перенесли весь огонь на него. Пули свистят вокруг, в землю зарываются, дрожа от злого нетерпения, откалывают щепки от досок, ослепить пытаются Игоря. И тут уж совершенно несуразное выкинул Игорь. Плюхнулся на колени, коряво перекрестил себя, зашептал где-то слышанные слова:

- Господи наш, Иисусе Христе, Спаситель, спаси и сохрани...

Потом опять вскочил на ноги, и показалось Игорю, что сияние от него какое-то исходит и пули от него отскакивают. Сбил пламя Игорь, для верности еще, из канистры водой залил. Тут вертушки налетели, задали жару духам, отбили остатки колонны. Потом танки оттаскивали побитые машины, перегружали грузы. Работал Игорь молча, а сам все думал, что же происходило с ним? Машина его была буквально изрешечена. Витька головой только качал, удивлялся и все на друга поглядывал, странный он какой-то.

Задумался Игорь, пропустил команду "Стой". Хорошо интервал между машинами есть, а то так бы и врезался в идущую впереди. Бросил ногу на тормоз. Только теперь понял, что стреляют. Из зеленки стреляли по колонне, но жидко как-то, неумело. Танк с тралом уже несся в сторону зеленки, на ходу всаживая в нее снаряд за снарядом. Вертушки, суетливо заходя в разворот, тоже лупили из подвесок по невидимому врагу. Игорь выхватил из зажима автомат и спрыгнул на землю с левой безопасной стороны. Водители остальных машин уже лежали под колесами, выставив стволы автоматов наружу. Игорь посмотрел в хвост колонны. Какая-то машина уже затянулась плотным шлейфом черного дыма. Ветер налетел и пригнул к земле завесу. Игорь увидел горящую Витькину машину. Он кинулся к ней, пригибаясь к земле, когда оказался на открытом месте между машинами. Добежал, попробовал открыть дверь, но ее заклинило. Он вскочил на подножку. Через открытое окно увидел, как Витька отчаянно выдирает ногу, зажатую между педалью и вмятым металлом кабины. Игорь влез через окно в кабину, развернулся спиной к Витьке и высадил обеими ногами дверцу. Потом сунулся вниз и стал тянуть Витькину ногу, одновременно надавливая головой в каске на выпученный металл. Обдирая ногу в кровь, со стонами и воплями Витька освободился. Игорь вынырнул из кабины и протянул руку Витьке. Но Витька встал на подножку и потянулся за автоматом.

Вдруг со стороны зеленки раздался грохот, и один-единственный снаряд, успевший вылететь из безоткатной пушки, тут же раздавленной гусеницами танка врезался в машину Витьки. Игоря отбросило на землю выбив на время дыхание. Крыша кабины оторвалась и острым лезвием сорвала с плеч голову Витьки, которая плюхнулась на колени уже поднимавшегося со спины Игоря. Тело Витьки, нелепо корчась, сползало в пыль, поливая все вокруг, кровью, свертывающейся в ярко-пыльные шарики. Игорь сидел и смотрел в лицо друга. Широко открытый рот, полуприкрытые глаза смотрели на Игоря с укоризной:

- Что ж ты, дружище?! Что ж ты раньше-то не подошел...

Скрежет порванного железа все еще стоял в ушах Игоря, в голове у него что-то щелкнуло. Игорь крепко прижал к себе голову Витьки и заплакал. Тщательно пытались отобрать голову санитары. Игорь плакал, ругался, прятал голову под гимнастерку. Так и увезли его в Кандагар, а оттуда отправили в Ташкент. Голову, конечно, отобрали, вложили ее вместе с телом Витьки в цинковый гроб и отправили "черным тюльпаном" домой.

Разгружали у продсклада ящики с огурцами и помидорами солдаты. Руководил ими прапорщик Веревкин, досадливо морщился и грязно материл шефов за семьдесят процентов гнили. Ведь видно же, что еще в Союзе половина сгнила. Мать вашу, шефы...

Игоря привезли в госпиталь. Солдаты-санитары отмыли его от крови, переодели в пижаму. Тут Игорь пришел в себя после укола, вернее, проснулся. Беспокойно ему. Нет Витьки рядом с ним. Засуетился Игорь, растолкал санитаров, ищет что-то. Понятное дело. Отправили его в зарешеченное психиатрическое отделение. Хорошо, что кто-то из раненых надоумил санитаров. Сунули они в руки Игорю глобус школьный, небольшой такой, размером с солдатскую голову, только ножку отвинтили, конечно.

Спокоен Игорь. Дружок его - Витька с ним. Обнял Игорь земной шар руками солдатскими, охраняет его покой. Беспокоится только тогда, когда баня, и глобус забирают. Вежливо со всеми разговаривает, вполне разумно, между прочим. Пришла пора выписывать Игоря домой. Сколько же можно? Уже почти восемь месяцев лечится. Оформили билет на поезд. Благо, он идет напрямую из Ташкента до города, откуда уходил Игорь в армию, где живут его родители. В день отправления дали телеграмму, чтобы встретили сына.

Сидят Игорь с сопровождающим на привокзальной площади, ждут, когда объявят посадку на поезд. Сопровождающий уже бутылку "Чашмы" выпил, по нужде хочется. Огляделся по сторонам, никого рядом из военных нет, некого попросить за больным посмотреть. Не просить же гражданских - тайну военную выдавать. Слева от вокзала портрет Брежнева висит, очень на узбека похожего. Ручкой приветствует всех на русском и узбекском языках. Полиглот.

Взял сопровождающий за руку покорного Игоря, поинтересовался, не хочет ли в туалет. Отвел его на перрон, посадил на скамейку, приказал ждать его, а сам в вокзал кинулся.

Сидит Игорь на скамеечке, глобус поглаживает, о чем-то с Витькой толкует. Вдруг взвизгнули тормоза прибывающего на третий путь товарняка, ну очень похоже на полет снаряда взвизгнули. Холодно стало Игорю. Поднялся он со скамейки, по сторонам озирается. Тут как раз объявили, что на первый путь прибывает поезд, на котором поедет сейчас домой Игорь. Люди забегали, заторопились, узлы свои с чемоданами к платформе волокут. Игорёк между ними бредет, тревожит его что-то. Вот и локомотив идет. Мечется сопровождающий по платформе - нет нигде чокнутого.

Идет Игорь, а сзади него старуха торопится, в обеих руках по чемодану. Захотела бабка обогнать неспешащего солдата, толкнула его сердито. Разжались руки Игоря и заскакал глобус по асфальту да вниз на рельсы спрыгнул.

- Ви-и-и-ить-ка-а,- заметался Игорь и прыганул прямо под колеса налетевшего поезда...

Глава 9. Колька

Жутко... Жутко... Страх наползает липким потом, заставляя забыть о горном холодном воздухе, за десять минут до этого покалывавшем морозными иглами. Рев разрывов мин в близком ущелье заставляет сильнее (куда больше!) втягивать голову в воротник бушлата, теснее обхватывать заиндевевший автомат, глубже втискиваться в призрачное убежище - небольшую ложбинку за камнем, пробитую ежегодными весенними потоками воды. Теперь промерзшая ложбинка заполнена крупным телом Кольки. Метрах в семи от него, за камнями, покрытыми толстым слоем голубого искристого снега, лежит прапорщик Белов. Засада.

Группу сбросили с вертушек в трех километрах от нужного места. Маршрут прошли быстро, без затруднений, что в общем-то немного удивило Белова. На восемьдесят процентов группа состояла из молодых.

По разведданным на этом участке горной вьючной тропы должен появиться караван с оружием из Пакистана. Реализацию разведданных возложили на Белова и придали ему свежесформированную группу "горных егерей", как их прозвал один из первых командиров роты. Так название и закрепилось за ними. На совещаниях у командира полка эту роту иначе и не называли. Название-то названием, да вот люди постоянно менялись. Хорошо, если по ранению, а то все больше "черными тюльпанами" домой отправляли. Раньше было хуже. Попадет в роту солдатик, а по физкультуре у него в школе "трояк" был, на гражданке крутым считался, портюшку по подъездам глотал, дурь курил, худо-бедно за себя мог постоять, особенно если толпой наваливались. А здесь... Эх, да что тут говорить! Еле на горушку вскарабкается и все - сдох. А по маршруту еще топать и топать, да не только топать, а еще груз свой тащить, да воевать надо. Дело в том, что ножонки слабые. Горы - не дискотека. Вот и проходили месяцы, пока молодые окрепнут, к горам привыкнут, приноровятся к ним. Теперь-то полегче. Замкомандира по физо выбил в Союзе тренажеры - доказал их нужность. Молодые с них месяц не слезают, колени накачивают, а потом уж с ними в горах легче.

Ждали в засаде уже три часа. Ни единого движения не улавливалось. Белов неслышной тенью проскальзывал по залегшей цепи из двадцати солдат, перебрасывался короткими фразами со "стариками", дольше задерживался с молодыми, чувствовал притаившийся страх у молодежи, пытался ободрить, настроить на предстоящий бой.

Ночное небо черным куполом висело над горами. Звезды по-сумасшедшему сияли, выжимая слезы из пристальных глаз взглянувшего на восток, откуда придет рассвет. Январский мороз давил, усиливая свою мощь ветерком. Тишина звенела. Люди старались лежать спокойно, только про себя ругали мороз и мечтали о кружке обжигающего чая. Изредка где-то далеко срывался со скал одинокий камень и катился вниз. Легко можно было пересчитать, сколько выступов имеет стена, по которой щелчками летел в пропасть камень, прежде чем пропадал в расщелине или ущелье. Однажды услышали рев сошедшей лавины. Подумалось: начался артобстрел. Но по скоро наступившей тишине и снежной искрящейся пелене, поднявшейся высоко в небо, поняли, что духи не атакуют. Колька поежился в своей ложбинке и невольно оглянулся назад на стену скалы, с которой они слезали к месту засады. Только отлегло, только прошел первый испуг, как опять зарокотало. В первый миг почудилась опять лавина. Но нет. Вслед за ударом последовали еще и еще, зарыдали, заплакали в резком воздухе траектории мин, застрекотали автоматы и пулеметы.

- Как? Откуда узнали? - стучало в голове у Белова. - Что делать?

На извечный вопрос ответа не было. Пока не было. Белов окинул взглядом близлежащих солдат. Никто не вскочил, не вскрикнул, так же и лежали, заметно напружинив тела. Только шалопут Сережка Донцов, уловив взгляд прапорщика, оскалился в белозубой бесшабашной улыбке и едва заметно махнул ладонью в теплой двухпалой рукавице. Как-то спокойнее стало Белеву, прошла мгновенная паника. Задумался прапорщик:

- Почему же духи лупят по ущелью? Кто там? Может, наши?

Пришлось выходить на связь. Благо, грохотало здорово. Быстро настроившись. Белов доложил обстановку.

- Ничего не предпринимать. Ждать. При изменении обстановки - доложить! -глухо прогудело в наушниках.

Через десять минут, когда стрельба достигла тугого грохочущего вала, который катился из ущелья к вершинам гор, прапорщик опять связался с полком и получил приказ разведать обстановку, хотя сам уже отправил солдат.

К ущелью ушли двое: Колька Светлый и Сережка Донцов. Белов следил за их удаляющимися фигурами: гибкой и ловкой Сережкиной и крупной, приноравливающейся Колькиной.

Сережка дослуживал уже второй год, весной - дембель, привык к горам, даже полюбил их, несмотря на то, что горы всегда здесь приносили увечья и смерть. Нравилось Сережке испытывать свою силу и выносливость. Ловко, легко двигался он по горам. Безошибочно находил безопасные тропы, чувствовал необходимую устойчивость камня, нависшего над пропастью; запросто ориентировался в пещерных лабиринтах, хотя и жил в степном Казахстане. Почувствовал Сережка в Николае Светлом тягу и интерес к горам, поэтому и взял его сейчас с собой в разведку. Белов предлагал кого-нибудь из тертых ребят, но Сережка уперся и настоял на своем выборе.

Солдаты передвигались по узкой щели, в направлении боя. Колька быстро приладился к крадущимся шагам Сережки и старался повторять все его движения.

В Кольке боролись два чувства. Страх, который он испытал, пробегал ознобом по телу от попадавших в рукава и за воротник струек мороза, но его легко пересиливало чувство любопытства. Еще ни разу не был Колька в бою, но слышал, конечно, стрельбу, видел хищные хвосты " Стингеров", пытающихся врезаться в борт вертушек, в одной из которых сидел он сам. Теперь он непосредственный участник событий.

Думал Колька о себе как-то отстраненно, словно видел все по телевизору. Чувство реальности ушло.

В конце каменного коридора, изгибающегося в сторону ущелья, уже видны были вспышки и красно - люминесцентная стена огня. Не боясь быть замеченными, ребята торопливо протискивались между теснящихся камней, задевая, за выступы касками и автоматами. Сережка добрался до расширившегося края щели и лег на снег. Колька притиснулся ближе к нему и улегся рядом. Под ними огромным провалом виднелось ущелье, широко раскинувшее щупальца трещин, наподобие той, в которой разместились разведчики.

Колька напрягал зрение, пытался разглядеть что-либо в ярких вспышках, мечущихся с одной стороны ущелья к другой и наоборот. Сережка внимательно изучал обстановку в прибор ночного видения, потом матюкнулся и сунул Кольке под нос трофейный американский бинокль. Колька ткнулся носом в специальное углубление и тут же отшатнулся от окуляров. На него вдруг накинулся ствол миномета, выплюнувший очередной снаряд. Калька вновь прильнул к биноклю и отчетливо разглядел в красном свете панораму боя. С левой стороны духи вели минометный огонь из пяти видимых орудий. Снаряды с воем неслись по восходящей траектории и плюхались беззвучно в стойком гуле на правой стороне ущелья, где на нешироком плато метались фигурки людей. Калька никак не мог понять, кто это. Люди на правой стороне огрызались редким огнем автоматов и ружей. Укрыться им было негде, только редкие камни могли служить защитой, но мины доставали всюду. Колька разглядел тропу, заваленную камнями, по которой могли уйти эти люди, по плотный огонь не давал им этой возможности.

Сережка толкнул Кольку в бок и махнул рукой назад. Ребята скользнули вниз, поднялись со снега, н Сережка, хохотнув, сказал:

- Во дают душары! Друг друга крошат- ослы...

Колька недоуменно взглянул на него.

- Да какая-то мелкая банда захотела караван пощипать, а те, видишь, по соплям им врезали. Хрен с ними, пусть долбятся, нам же легче потом будет. Ладно, пошли назад.

Колька опять шел за Сережкой. В голове проносились вырванные биноклем эпизоды боя. Он вспомнил взметнувшуюся вверх в снопе пламени фигуру человека, рядом с которой вспух разрыв. Еще одну фигуру, переломленную пополам на камнях засыпанной тропы...

Вернулись к своей группе. Сережка скользнул к прапорщику, доложил результаты, а Колька улегся в свое остывшее ложе.

Белов вышел на связь, в свою очередь доложил результаты разведки: караван имеет семь минометов (углядел же Сережка, посчитал по вспышкам), четыре пулемета, около сорока человек. А вот количество лошадей уточнить не удалось, их духи укрыли за валунами.

С той стороны приказали ждать караван, по возможности уничтожить его своими силами, а к рассвету подойдут вертушки.

Белов прошел по цепи, дал приказ пулеметчику ударить по каравану в голову и хвост, минометчикам двух орудий сосредоточиться на центре колонны, тем самым перекрывая пути духам вперед и назад и сея панику в середине. Остальные солдаты должны будут поражать уцелевших автоматным огнем.

Вдали стихал бой. Только поспешно трещали запоздавшие одиночные выстрелы. Тишина.

Колька вглядывался в угол скалы, прикрывавшей поворот тропы. Он вспомнил, как мальчишками играли на развалинах старых домов, окружавших новый район города. Делились на две группы. Устраивали засады. Пуляли друг в друга горохом из прищепковых самострелов и крупой из трубочек. Случалось, дрались. Помнил Колька сладкое чувство безопасности и безпроигрышности, когда пацаны другой армии, ничего не подозревая, пробирались между разрушенных стен в поисках противника. Колька всегда верховодил своей группой мальчишек - считался самым отчаянным и бесстрашным. По всем правилам военного искусства располагал своих бойцов, пытаясь предугадать маршрут противника, по обе стороны его движения, и, когда "враги" достигали критической точки засады, кричал страшным голосом: "Огонь!" Тут же из щелей высовывались стволы горохового оружия, и противник осыпался со всех сторон жалящими снарядами ...

Колька увидел на тропе первую лошадь. Она шла почти вплотную к скале, а по другому краю тропы шагал человек с автоматом на груди. Вслед за первой лошадью показалась вторая. Вскоре весь караван из семидесяти тяжело навьюченных лошадей растянулся по хорошо просматриваемому с места засады участку тропы. Душманы шли весело, разгоряченные успешным для них боем. Калька примерно прикинул размеры цепи и одновременно с классическим криком прапорщика Белова "Огонь!" мысленно дал команду на поражение противника своим пацанам из детства.

Пулеметы и минометы ударили в унисон, разом осветив тропу с остолбеневшими людьми и животными на ней. Колька поймал в прорезь прицела чалмастую голову одного из погонщиков, задравшего ствол автомата верх, и ударил по ней короткой очередью. Душман взмахнул руками, далеко отбросил от себя оружие и упал под копыта взвившейся лошади.

- Есть, - совсем по-киношному подумал Колька и удивился тому, что ничего, кроме удовлетворения от удачного выстрела, не испытывал.

А караван внизу метался, как совсем недавно металась напавшая на них банда. Люди и кони смешались. Треск выстрелов и разрывов, крики отчаяния, ржание - все это странно возбуждало Кольку. Он водил автоматом по хорошо видным ему целям и, увидев пораженного им человека, с наслаждением всхлипывал: "Есть!"

Забывшись в угаре стрельбы. Колька высунулся из-за камней по грудь, выискивая все новые и новые цели. Вдруг по камням царапнула пуля и с густым упругим воем унеслась вверх.

- Вот черт! - подумал Колька. - Ведь могла же и в меня.

Его тряхнуло страхом. Он представил себе, как кто-то из духов вскрикнул бы: "Есть!", если бы лежал сейчас Колька с пробитой головой. Вот тут-то реальность зашумела в ушах Кальки, заставляя втиснуться глубоко за камни.

Духи опомнились от внезапной атаки и бросились к стене, под защиту неровностей скалы. Стрельба утихла. Прапорщик Белов сообщил в полк. До утра нужно было держать духов на месте, не упускать их из сектора обстрела до подхода вертушек. До рассвета оставалось час-полтора. Солдаты закурили, и в воздухе, который становился прозрачнее, потянулись тягучие, крепкопахнущие волокна табачного дыма. Колька не курил и поэтому пристально смотрел вниз на тропу, пытаясь разглядеть высовывающихся из укрытия духов. Тропа была завалена трупами людей и лошадей, тяжелыми вьюками, которые падали во время обстрела со спин животных с металлическим цоканием.

Покурившие и вроде бы отдохнувшие солдаты опять припали к своим щелям, выискивая цели, но духи высовывались редко, так как насыщающееся светом утро неумолимо приближалось, и любое неосторожное движение грозило смертью.

Белов никак не мог успокоиться. На духов не похоже, чтоб они так пассивно вели себя. По связи предупредили, что вертолеты подойдут минут через сорок. Оставалось только ждать.

Рассвет полностью охватил нeбo, заблестел нестерпимым сиянием на снегах, окрасил их в красно-розовый цвет, блеснул золотой полосой над отрогами Гиндукуша и вытолкнул огромное белое солнце.

У Кольки даже дыхание перехватило от этой впечатляющей картины. Грандиозность горной панорамы подавляла его. При ярком свете тропа поразила Кольку безжалостностью смерти. В темноте все казалось бесформенным, слитым в одно целое. А сейчас он разглядел огромные ржавые пятна впитавшейся в снег крови, страшные позы мертвых людей, придавленных тюками и лошадьми. Один из душманов лежал на вьюке, безвольно свесившись руками и ногами. Голова его представляла собой кровавое месиво, смерзшееся в кошмарный шар из шелка чалмы и раздробленного черепа. Из ватной спины поднимались струйки дыма, и отверстия от трассирующих пуль все расширялись. У самого поворота скалы, из-за которого вышел караван, лежала еще одна лошадь, но только живая. Она поднимала голову, пыталась вскинуть передние ноги, но все ее попытки были напрасны. Калька находился в середине цепи, и край тропы хорошо открывался только ему. Он приложился к автомату, поймал голову лошади в прицел и выстрелил. Лошадь встрепенулась, легко вскочила на колени и с пронзительным визгом-ржанием стала валиться под откос. Большой вьюк, обтянутый грязно-серым брезентом, рванулся вниз, увлекая за собой животное и человека, который запутался рукой в узде. Духи под скалой грозно завизжали бесполезно паля в воздух.

Со стороны солнца показались вертолеты. Очертания двух машин размылись от яркости, но по мере приближения принимали четкость, доносили до людей свист и гул двигателей. Душманы вновь загалдели, и к вертолетам понеслись перекрещивающиеся линии очередей. Белов закричал:

- Всем укрыться...

Колька высунулся из-за камней и наблюдал за надвигающимися вертолетами до тех пор, пока не увидел струи пламени из подвесок. Он быстро опустил голову н обхватил ее руками, при этом понимая всю бесполезность этого движения, когда за спиной грохнуло сразу несколько взрывов и каменный щебень плеснулся на солдат.

Вертолетчики промазали. Дали залп поверх духов и чуть не смели со скалы группу Белова. Со следующего захода залпы ударили ниже тропы, и вертушки пошли на третий заход. Колька услышал мощный выстрел над головой с самой вершины скалы. Он выглянул в щель между камнями как раз в тот момент, когда снаряд, посланный духами, забравшимися высоко в горы, влетел сквозь блистер ведущего вертолета и блеснул разрывом внутри него.

Колька завороженно смотрел, как метнулись в разные стороны куски машины, как она, распухая огненным шаром, рухнула вниз. Вторая вертушка шарахнулась ввысь, паля НУРСами из подвесок по вершине горы, и водопад щебня зашуршал по стене, срывая с нее снежный покров, засыпая площадку- Калька почувствовал, что его засыпало достаточно сильно. Он рванулся и легко выскочил из холмика, но теперь его ложбинка оказалась засыпанной, и защитный уровень камня, за которым он лежал, теперь едва прикрывал макушку каски. Колька беспомощно огляделся. Все солдаты лежали так же тихо и спокойно под кучами щебня, как перед самой вертолетной атакой, лишь осторожно освобождали головы, сметая с касок пыль, мелкие камешки. Белов, разъяренно жестикулируя, позвал Кальку к себе. Тот на четвереньках пополз было к прапорщику, но увидел Сережку, залегшего между большими валунами, и метнулся к нему.

Сережка имел способность устраиваться как можно более комфортно в любой ситуации. Вот и сейчас камни окружали его со всех сторон и щебень задерживался, не засыпал Сережку, как всех остальных.

- Что ж ты. Колек... Раз засыпало - лежи, не шевелись, - хлопнул Кольку по плечу Сережка, - Представляешь, какой толщины бронежилет над тобой? Ведь зашита! А ты дергаешься. Хорошо еще, что обстрела не было, а то бы - крышка.

Пока Калька менял позицию, духи угодили из базуки в хвост второй вертушки. "Восьмерка", заваливаясь на правый бок, уходила между горами прочь от группы Белова. За вертушкой тянулся негустой черный след. Духи внизу ликовали.

Белов сообщил в полк. Оттуда его злобно выматерили, обвинив в том, что он не выставил дозоры на возможных подходах к группе. Прапорщик понимал всю несправедливость этих слов: людей в его группе как раз хватало на то, чтобы успешно провести бой из засады, но спорить было бесполезно. Теперь оставалось только ждать. А сколько ждать? Очевидно, до завтрашнего утра. Первым делом нужно организовать оборону, и прапорщик с головой окунулся в решение неотложных задач..

Вот она, война! Недавно были охотниками, а теперь сами стали дичью. Белов, зная повадки духов, выставил пост у щели тропы, сквозь которую они ночью спустились к месту засады. Духи сверху так просто не уйдут, всячески будут помогать оставшимся внизу. Второй пост оставил у среза площадки контролировать движение на тропе. Остальным солдатам приказал приткнуться к стене скалы под выпуклости.

Солдаты стеснились у стены - и вовремя. Сверху духи сбросили несколько валунов, но они, не причинив никому вреда, гулко рухнули на площадку и, подскакивая, скатились вниз. Солдаты нехотя жевали холодную тушенку, молча курили. Спать хотелось зверски. Белов разрешил спать, а сам еще раз связался с полком. Колька не спал. Панорама гор, гораздо более высоких, чем они казались ночью, приковывала к себе. Яркое солнце пригревало, и от солдатских ватников валил пар. Когда-то Колька был в горах, но в цивилизованных краях. Промок пошел в гостиницу, переоделся, согрелся. А здесь... Задремал Колька, а через два часа разбудил его Сережка. Прапорщик послал их двоих сменить наряд у тропы.

Колька поплелся за Сережкой, еще не совсем проснувшись. Предыдущий наряд ушел, и Сережка с Колькой уселись в их логово. Но деятельная натура Сережки заставила их обоих собрать крупные камни и выложить что-то вроде крепостной стены, прикрывающей тропу. По задумке архитектора в ней были, как и полагалось, амбразуры, дающие возможность для широкого наблюдения за тропой и обстрела. С площадки слышалась стрельба, видимо, нижние духи сделали попытку пробиться дальше по тропе. Внезапно что-то грохнуло, и, едва ребята упали на землю, снаряд из базуки врезался в кладку. Сережка вскочил на колени, высунул ствол автомата в амбразуру и, ничего не видя в каменной и снежной пыли, зачастил выстрелами. Калька сунулся к другой щели и тоже нажал на курок. Пули злобно защелкали, взвыли рикошетом, беспорядочно заметались по всей длине расщелины.

Утихло. Пыль быстро осела. Сережка весело выругался, а Колька остолбенело молчал. Вдруг сзади раздался голос Белова:

- Психуете? Что за дела?

- Веселимся, - повернулся к нему Сережка. - Ослы из базуки стрельнули - а тут ловить нечего.

Колька тоже повернулся к прапорщику, с одобрением осматривавшему сооружение. И опять грохнул выстрел. Солдаты вновь застрочили. К ним присоединился Белов, предварительно швырнув гранату. Она метнулась через стену, несколько раз задела боками о камни и рванула метрах в десяти от баррикады. Опять тишина.

Сережка услышал стон. У плавного поворота он увидел ствол брошенной базуки и руку, тянущуюся к ней. Сережка полоснул очередью по руке и рывком перескочил через стену.

Белов закричал:

- Стой... Назад, назад... Ты куда? Но Сережка уже несся к базуке. Подскочил к повороту, схватил оружие одной рукой, левой навел автомат на духа и добил его, выглянул за угол и попятился назад, простреливая тропу перед собой. У стены он остановился, перебросил через нее базуку и повернулся спиной к тропе, чтобы перемахнуть через ограду к своим.

Духи выскочили из-за поворота, поливая очередями. Сережка присел, сжался в комок, развернулся лицом к нападающим, но выстрелить не смог. Обожгла руку вражеская пуля, пронизала жгучей болью.

Белов лупил очередями по пригибающимся, но неумолимо приближающимся к Сережке духам.

-Серега, быстро лезь сюда, -звал прапорщик.

Колька целился сквозь амбразуру, но не стрелял: голова Сережки закрывала сектор обстрела.

Сережка перекинул левую руку через край стены, попытался подтянуться. Автомат скользнул ремнем вниз, вдоль раненой руки, вызвав адскую боль. Сережка наклонился, перехватил оружие левой рукой и, перебросив его через стену, попытался еще раз вскарабкаться на нее, поставив ногу в амбразуру Кольки.

Белов крикнул Кольке:

- Я прикрою. Помоги ему.

Колька отбросил автомат, хотел было подняться, но страх, тошнотворный, животный страх, притиснул его к земле. Не мог Колька оторвать себя от уютного убежища. Он ясно представил себе, как над срезом стены появляется его голова, и пули, учуяв жертву, впиваются в его лицо. Жутко. Жутко!

-Ну, что ты, гад! - орал Белов, продолжая палить.- Помоги же ему. Помоги же ты, сука.

Колька даже не пошевелился, занемел всем телом. Белов бросил автомат, вскочил на стену, схватил руку слабеющего, изрешеченного Сережки и потянул к себе уже мертвое тело солдата.

Вдруг прапорщик вздрогнул, секунду постоял и рухнул назад с развороченным лицом и перебитыми ногами.

Колька лежал оглохший, опустошенный ужасом. Через стену хлынули солдаты, выметая духов на самую вершину горы. Медбрат горестно мотал головой, осматривая еще теплые трупы Белова и Сережки. Потом подошел к Кольке, попытался перевернуть его на спину, думая, что и он мертв. Но Колька напрягся и не дал себя перевернуть. Медбрат все понял и выплюнул одно единственное слово:

- Дерьмо...

Глава 10. Олег

С самого вечера варан лежал на песке, широко раскинув мощные лапы и вытянув безобразную голову. Теперь уже приближался рассвет, вытягивая розовую нитку на горизонте. Древний зверь мудрыми глазами всматривался в очертания построек кандагарского аэродрома, с которого со звонким свистом взмывали в еще ночное небо один за одним вертолеты. Знал варан, что нужно поскорее убираться отсюда. Где есть человек и его машины, там обязательно будут неприятности. Но это было любимое место "ящера" на протяжении долгих лет. Вот уже пять лет, как он мог приходить сюда только ночью, а днем убирался подальше в пустыню. Удивительно быстрым движением варан развернул свое длинное тело головой на восток, но свист летящей мины остановил его. Еще ни разу за столько лет войны варан не слышал так близко этого звука, поэтому он вновь замер, впитывая новую информацию о людях. Зря... Мина конечной точкой своей траектории выбрала имение варана. Сверкнул разрыв, взметнулись ошметки животного. Афганистан просыпался.

Олег встал рано, еще не было пяти. Вчера было очень много полетов. Вертушки до бесконечности взлетали и садились. Олег бегал к каждой из них, ловко выдергивал кассету с фотопленкой, на которой прописывались параметры полетов, вставлял другую и возвращался в лабораторию. Там проявлял эти пленки в огромном ведре с проявителем, затем, взглянув на обрабатываемую пленку в лучах света, определял достаточность или недостаточность проявления и перебрасывал пленку в ведро с закрепителем. За целый день набегался до изнеможения без перерыва на обед. Когда вернулись последние "восьмерки", у Олега хватило сил только на то, чтобы снять с них кассеты, сунуть в аппарат новые и добрести до своего топчана в этой же пропахшей фотозапахами лаборатории. Ночью постоянно преследовала одна и та же мысль: "Проснуться раньше, проявить оставшиеся кассеты". Олег знал, что с утра будут опять массовые полеты, и он просто зашьется на работе. Вообще-то одному здесь было тяжело, но остальные двое солдат улетели в Шинданд в командировку для обеспечения полетов полковых вертолетов. Под Шиндандом проводилась широкомасштабная операция по уничтожению огромных скоплений врага. Те двое улетели под командованием Малыша -прапорщика Малышева - добрейшего человека. Он всегда помогал своей группе быстро расправиться с проявкой и прочтением пленок. Олег только печально вздохнул, когда увидел на столе огромную кучу непрочитанных пленок. Был у него помощник, дембель Вовка Долгов, в принципе, неплохой парень, но по общему признанию - алкоголик. Действительно, не было ни одного дня, чтобы Вовка хоть немного, но не был бы выпившим. Где он доставал спиртное? А черт его знает. Где-то брал. Вчера еще Вовка набрался с утра, потом в обед приложился к фляжке со спиртом, а вечером уже не поднимался со своего топчана. Лежал на нем, улыбался в ответ на ворчание Олега, тихо напевал что-то себе под нос, потом уснул. С ним пытались бороться и командир полка, и замполит, и начальник группы АФС (аэрофотосъемки) капитан Кулаков и Малыш. Но все было тщетно. Даже на импровизированной гауптвахте-яме, вырываемой в день ареста самим арестованным, Вовка умудрялся напиваться, чем окончательно сломил командира полка - боевого летающего полковника. На Вовку махнули рукой, и он, одинокий герой, продолжал свою службу. Олег читал уже седьмую пленку, записывая в журнал снятые параметры, когда Долгов, тяжело постанывая, поднялся с топчана и побрел к туалету, шаркая в пыли давно нечищенными ботинками. Вернулся назад он через полчаса уже навеселе, зато притащил с кухни горячую перловку с тушенкой и котелок чаю. Олег на ходу жевал, заряжая пустые кассеты, а Вовка взялся за чтение оставшихся пленок, отрываясь от них только для того, чтобы отхлебнуть из фляги. Олег с опасением посматривал на Вовку, боялся, что он не до конца выполнит работу, напьется раньше времени. Но Вовка работал быстро и четко, несмотря на принятую изрядную дозу спиртного.

Олег услышал двигатели заходящих на посадку вертолетов и выскочил из лаборатории. Вертушки садились парами. Сразу четыре машины зарулили на стоянку полка. К ним со всех сторон кинулись механики, сразу же набросились на свой узел вертолета. Олег заменил кассеты и вернулся в лабораторию. Пленки извивались в ведре змеями, неприятно прилипая к изъеденным химикатами рукам. Олег вынул одну на свет, и тут-то раздался ужасающей силы грохот. Вовка, уже дремавший за столом, выскочил из домика. Олегу ужасно хотелось сделать то же самое, но он не мог, так как пленки еще были в проявителе. Грохнуло еще раз тогда, когда Олег выходил из лаборатории. В конце взлетной полосы находились склады артвооружения, и именно над ними вставал огромный гриб взрыва. Дым клубился черной массой, поблескивая языками огня. Зрелище было потрясающим. Вовка и Олег зачарованно смотрели на все поднимающийся в небо сгусток взрыва, пока сверху не стали падать осколки растерзанного металла. Они падали под ноги солдат, шипели в бочке с водой, стоявшей рядом с лабораторией. Со стороны складов грохнуло еще раз, но уже не так громко как прежде, но этот взрыв принес целую стаю осколков поменьше, опаснее предыдущих, они шли параллельно земле на большой скорости. Мгновенно аэродромный порядок сменился панической суетой. Люди носились по взлетке, выискивая защитные места. Олег с Вовкой спрятались за большие жестяные контейнеры, но осколки легко пробивали их. Неподалеку от лаборатории находился пост афганского караула. Он представлял собой глубокую яму, сверху которой была натянута палатка. Ребята бросились к посту. Там уже было полно людей. В основном летчики и технари. Испуганный ""зеленый" афганский солдат-часовой сжимал побелевшими пальцами автомат, шепча молитвы. Все сидели на земле, прямо в пыли. Олег увидел, что у большинства есть автоматы, и пожалел, что свой оставил в домике. Он тут же кинулся к ступенькам, ведущим из ямы, и побежал за автоматом. Еще раз грохнуло. Олег остановился. У него на глазах вертолет, с которого он только что снимал кассету, начал растекаться огромной лужей дюраля. Пламя невозможно было разглядеть под ярким солнцем, и что-то мистическое чудилось в тающем вертолете, прощально постреливающем разрывами боеприпасов. Горело сразу четыре вертолета, беспомощно оседая на бетонку. Олег встряхнулся и влетел в домик. Косые лучи солнца перечеркивали внутренность лаборатории сквозь пробоины. Олег сдернул с гвоздя куртки: свою и Вовкину, на ходу проверив, в них ли военные билеты, вытащил из-под топчана автоматы, перебросил их на спину и потянулся рукой к зеркальному фотоаппарату японского производства - монстру фототехники, гордости Малыша. Олег снял аппарат с полки и пошел к выходу, но звяканье в футляре "зеркалки" остановило его. Олег открыл кофр{21}. Аппарат рассыпался на три части, среди которых хищно поблескивал острыми гранями металлический осколок.

Олег вернулся назад в яму. Командир полка уже был там и распределял людей на спасательные работы. Олега с Вовкой отправили к самолетам "МИГ-21". Самолеты стояли почти у самых складов, и было удивительно, что они еще уцелели у клокочущей огнем чаши. Наваливались на самолет вдесятером. Быстро подкатывали "водило", цепляли к нему передние шасси самолета, один оставался рулить, а остальные толкали машину, обжигая руки о раскаленный металл. Отталкивали "мигарь" подальше от пожара, на него тут же налетали машины, поливали водой, что-то подсоединяли и проверяли. Олегу некогда было рассматривать, что делают с самолетом. Он бежал назад, к другой машине. Навстречу им катили самолет другие солдаты. Как только этот самолет удалился метров на десять от группы Олега, сзади проревел взрыв, валяя на землю и разбрасывая людей. Олег больно ударился локтем и, ругнувшись, посмотрел назад. Самолет пылал огромным факелом. Огонь легко и свободно рвался к небу, питая свою силу большим запасом топлива. Несколько горевших трупов корчились от жара рядом с остовом самолета. Олег увидел бегущего к нему человека, от которого хлестало пламя. Олег кинулся ему навстречу, но человек не добежал до Олега, упал на колени и повалился ничком. Его одежда горела. Человек дико кричал. Олег оглянулся и увидел спешащего к ним Долгова с большим брезентовым чехлом от самолета. Вдвоем они быстро накрыли человека, и Олег побежал, размахивая руками, навстречу санитарной машине.

Склады горели почти весь день. Только к четырем часам вечера к ним смогли подъехать пожарные машины. Мощные струи воды и пены разбрасывали пожарище, разметали тлеющие ящики с патронами, НУРСами и гранатами. Редкие несильные взрывы на время прекращали работу пожарников. Когда огонь начал отступать, шипя и взметываясь на ярких головешках, в склады ринулись саперы. Они быстро обнаруживали взрывоопасные материалы и выносили их из зоны огня, складывали на машины и увозили прочь от аэродрома.

Закончив с самолетами, Олег с Вовкой вернулись в расположение своего полка. На складах еще звучали взрывы, ралбрасывая кругом уже неопасные осколки. Вокруг царила паника. Афганские солдаты ничего не хотели делать и во главе со своими офицерами молили Аллаха о спасении, стоя покорно на коленях. По пути Олег подобрал офицерскую афганскую фуражку с огромной кокардой, с ярко-красным гофрированным ободком. Олег покрутил ее в руках, удивляясь в который раз опереточному виду военного обмундирования "зеленых", и напялил ее себе на голову. Хоть какая-то, но защита от солнца. Вовка Долгов, не выпивавший с самого утра, приложился к бездонной фляжке и шел счастливый и улыбчивый. Солдаты из советского гарнизона металисъ по всей территории Кандагарското аэродрома, разбойничая и мародерствуя. Влетали в кантины, хватали все, что попадало под руку, выскакивали и неслись дальше, опустошая все на своем пути. Олег увидел "Волгу" афганского генерала, когда-то она сияла блеском черно-лакированного величия. Теперь она имела вид ободранной кошки. Ну ладно, стекла на ней разбиты осколками. А вот кто посрывал поворотники и бамперы, можно было только догадываться, тем более, что Олег увидел чью-то предприимчивую спину, усердно склоненную над передними колесами машины.

Вечерело. Все, ужасно уставшие, занимались подготовкой ко сну. Олег сидел у вечернего костра с ребятами с метеостанции - ждали, когда закипит вода для чая. Вовка уже просыпался и начинал медленно, но верно надираться спиртом опять. Подошли танки охранения. Танкисты приволокли мешок муки и один из них привычно начал готовить огромные оладьи с изюмом на прокаленном жестяном противне.

Уже стемнело. Тревога дня не проходила. Ребята с метеостанции толковали о том, что духи, конечно же, совершат нападение, раз гарнизон остался без патронов. Как бы в подтверждение этого далеко грохнул малиновый разрыв. Олег сходил в домик и принес автоматы.

Вовка взял свой и положил его рядом с собой. Со стороны сгоревших складов доносилась стрельба. Солдаты молча жевали вкуснейшие горячие оладьи и запивали их крепким горячим чаем. К ним подошел капитан Баранов - начальник метеослужбы полка. Попил с солдатами чаю, покурил и, уходя, посоветовал танкистам быть внимательнее, подтверждая этим опасения солдат о нападении духов.

Костер угасал. Угли подернулись белой накидкой, чуть просвечивали сквозь нее глаза-огоньки. Вовка уже дремал. Олег рассказывал негромко одну из своих гражданских историй. Небо иногда озарялось редкими цветками ракет - красных и зеленых.

Внезапно небо рассекли огненные струи крупнокалиберных пулеметных трассеров. Со стороны складов опять затрещали длинные нервные очереди. Танкисты кинулись на броню. Остальные спрыгнули в глубокий окопчик, вырытый на досуге Олегом. Спрыгнули в него и примолкли, настороженно ожидая развития событий. Вовка покачивался, держась одной рукой за край окопа, а другой укладывал автомат перед собой. Издалека донесся мощный вой двигателей "Урала". Столбы света освещали то небо, то стены афганских крепостей, окружавших аэродром. Вдруг фары вынырнули из-за поворота и ударили светом по глазам солдат, спрятавшихся в окопе. Уснувший Долгов испуганно дернул курок автомата, и пули застучали по мгновенно завизжавшемy тормозами "Уралу". Олег прыгнул к Вовке:

- Ты что, охренел?!

Но Долгов пьяно хохотал, саданул Олега прикладом в живот и опять пальнул в сторону машин. Из "Урала" вылетали солдаты и залегали в цепь, мгновенно ощетинившуюся огоньками выстрелов. Олег поднялся с земли, держась за ушибленный живот. Вовка заставил вылезти всех из окопа и приказал идти стеной на солдат из машины. Олег подобрал свой автомат, никак не решаясь выстрелить в Вовку, заговорил с ним. Но тот мгновенно озлобясь и выходя из пьяного забытья, заорал на Олега н повел стволом автомата на него. Олег вскинул свое оружие и, закрыв глаза, длинной очередью вспорол Долгова, ощутив на своих Щеках тошнотворно теплую кровь.

Афганистан засыпал.

Глава 11. Костя

Разгулялся, расшумелся ветер "афганец", превративший из легкого дуновения в рассвирепевший натиск бури. Вначале налетал порывами, потом однообразно, тоскливо завыл, затем пошел резиновой мощной стеной. Летели бумажки , невесть откуда взявшиеся, спички и щепки, но самым неприятным и страшным летящим предметом был песок. Песок хлестал с силой по всему , что попадалось на его пути: по броне танков, дюрали летающей техники, парусине палаток. Неосторожно высунувшиеся на открытое пространство люди отскакивали в укрытие , вскрикивая от боли. Песок стегал по коже , моментально рассекая ее в кровь, забивался в самую ничтожную щелку, насквозь пробивал хэбэшную ткань. Если бы не забота технарей, полетели бы самолеты и вертолеты, но не легко и красиво , ведомые людьми, а безобразно и неестественно, ломаясь на бетоне взлетной полосы, подпрыгивая и круша свои стремительные хищные тела. Но механики знают свое дело, и техника крепко притянута растяжками к земле и зачехлена брезентом. Тросы растяжек тоскливо гудели, рассекая струи ветра. Лопасти вертушек чуть подрагивали, словно ожидали внезапного звука двигателей.

Привычная картина осенних ветров.

Ветер начинал свою работу около двух часов дня и неутомимо усиливался, усиливался и усиливался, сводя с ума людей своим упорством. В четыре часа утра внезапно наступала тишина, и обезлюдевший гарнизон оживал. Люди выбирались из палаток, измученные ветром и духотой, выходили на улицу а одних трусах, жадно втягивали в обожженные песком легкие свежий ночной воздух. Вытряхивали мельчайший песок из одежды, постелей, посуды. Техники шли и машинам, продували, прочищали, готовили самолеты и вертолеты к очередному боевому дню. Отдельные звенья восьмерок уже перемешивали воздух широкими лопастями винтов, унося в своих утробах людей на войсковые операции, продукты на дальние точки, да мало ли что может перевезти на себе этот незаменимый трудяга-вертолет МИ-8!

Оставшиеся на земле спешат в душевые кабинки, построенные из нурсовских ящиков, сверху которых приспособлен топливный бак от "мигаря". Люди стоят под холодными струями воды и пьянеют от наслаждения. Грязь и пот смыты с тел, и теперь дышится легко, и не хочется верить, что днем все начнется сначала.

Костя вернулся во взводную палатку первым. Сидел на кровати и чистил автомат. Шомпол вначале с трудом ходил по каналу ствола, но обильная смазка и ершик сделали свое дело, и шомпол залетал легко и свободно. Ветошью Костя снял излишки зеленоватого масла, собрал автомат, защелкнул предохранитель и вставил полный магазин. До подъема oставалось еще больше часа, и Костя вытянулся на старом синем армейском одеяле. Кто-то из солдат приподнял с двух сторон полог палатки, и свежесть легким сквознячком хлынула внутрь, вытесняя затхлый воздух. Солдаты ложились и засыпали.

День тянулся противно медленно. Комбату пришло в голову провести строевые занятия. Рота уныло стучала каблуками ботинок по жалкому подобию великолепных армейских плацев. Их плац - это прочная корка пыли, залитая водой, как каток, несколько раз. Этим самым достигалась прочность необыкновенная. Костя летал весной на дальние приграничные точки и был поражен, когда увидел, что даже тяжелые транспортные самолеты садятся на импровизированные взлетные полосы, сделанные таким же способом.

- Рота-а-а, стой! -выкрикнул старшина. - Пятнадцать минут на оправку и на обед. Второй взвод заступает в караул. После обеда спать.

Взвод, в котором служил Костя, как-то сразу обмяк. До последней минуты каждый надеется, что неизбежная неприятность обойдет стороной, не коснется тебя, при этом понимая всю невозможность желаемого. В общем-то, быть в карауле второго эшелона, не такое уж наказание. Знаешь ведь, что первым эшелоном идут минные поля, танки, БТРы, десант и пехота, значит основная тяжесть на них, но только не в сезон ветров. Душманы привычны к местным условиям и легко используют их для своей выгоды.

Костя тщательно готовился к караулу. Затянул шнурки на битниках, приладил широкие кожаные щитки, закрывающие голени. Давно подсмотрел у "зеленых" этот способ защиты ног от песка и свистнул у одного из них. Плотно застегнул бронежилет, подогнал лямки вещмешка, экономно уложил в него боекомплект и сухпай. Ремень затянул так, чтобы не давил, но и не болтался и как можно меньше пропускал под куртку песка. Встал, попрыгал на месте, проверил, не звенит, не стучит ли что-нибудь. Удовлетворенно крикнул и пошел на развод.

Взвод стоял за штабной палаткой. Ветер уже ярился. Все гудело и хрипело. Комбат напрягал горло:

- Первое отделение на доты!

Доты окружали аэродром со всех сторон. Вообще-то, это были не доты в полном значении этого слова . Просто широкие кольца бетонных труб с бетонной же плитой сверху, с узким лазом - амбразурой. Сидели в дотах по двое, наблюдали за своим сектором.

- Второе отделение на склады.

Не очень, конечно, весело, но жить можно. Есть навесы. Можно укрыться от ветра. Сердце Кости сжалось от сознания неизбежного.

- Третье отделение на "сквозняк"...

- Мать твою! -чуть не вырвалось из пятнадцати глоток. Сутки торчать на лысом холме, имеющем только неглубокую песчаную трещину. Сутки! До утра так исхлещет песком, что, сели вернешься в полк, неделю сгибы на теле кровоточить будут. А днем без ветра тоже не фонтан. Прийдется лежать под солнцем, не снимая бронежилета и каски, высматривать возможное движение противника и плавиться, разбухать от пота.

Вот и "сквозняк". Низко склонившись, солдаты карабкались на холм, тяжело дыша, задыхаясь. Кристаллики песка уже раздирали пах и терли под руками. Костя влез на площадку и нос к носу столкнулся с командиром отделения, которое пришли менять, литовцем-тезкой Кястасом. Растягивая слова, Кястас обрадованно залопотал:

- Привет, Костик, все нормально. На ближнем подступе мины сигналили, но прорыва не было. Из пулемета стрельнули- тихо. Может, ослы?

Действительно, в этом районе водилось огромное количество ослов, давно уже одичавших. Это тихое животное пострадало от войны не меньше людей. Кишлаки выжжены, кормить их некому. Вот и бродят стада брошенных животных, нарушая границы, прочерченные воюющими людьми.

Костя молча выслушал Кястаса, завидуя в душе, что он уже возвращается в полк. Отделение Кястаса уже нетерпеливо топталось у края площадки, а Костины ребята прятались в траншее.

- Ладно, Кястас, давай, шлепай в полк. До завтра, -хлопнул Костя тезку по плечу и пошел к своим.

Ночь наступила как-то сразу, словно ее принес ураган. Небо, густо заштрихованное летящими песчинками, тускло освещалось луной и мириадами звезд. Все было тихо на охраняемом участке. Костя назначил первый наряд, остальным разрешил отдыхать. Сам прислонился к стенке мелкой траншеи, поднял короткий воротник куртки, закурил и задумался. Незаметно подкралась дремота. Вой ветра и летящие штрихи песка убаюкивали своим однообразием, легко напоминали зимние бураны в родном городе. Сквозь сон удивляется Костя бурану без снега и мороза. Соображает, что батареи горячие, оттого и тепло. Над сопкой вспыхнула ярко-красная ракета, быстро лопнула аккуратным солнечным шаром и мгновенно проспала, унесенная далеко-далеко разъяренным "афганцем". Костя вздрогнул, просыпаясь, скользнул глазом по циферблату часов. Смена постов через сорок минут. Можно еще вздремнуть. Только прикрыл глаза, как почудился ему снег. Да не простой снег, а крупный, густой. Такой снег, что за считанные минуты укутывает город толстым одеялом, глушит все звуки, погружает город в блаженную тишину. Вскинулся Костя и увидел: на сопку и дальше к аэродрому летели хлопья чего-то белого. Встряхнулся Костя и протянул руку навстречу летящему "снегу". К руке его мгновенно прилип небольшой лист бумаги, приятный на ощупь, какой-то пористый, как промокашка, но гораздо плотнее. Костя поднес ее к глазам, но рассмотреть как следует не смог. Солдаты, не занятые в наряде, придвинулись, к Косте. Каждый держал в руке по бумажке. Костя растянул накидку и влез под нее. Яркий луч китайского фонарика осветил листок. С одной стороны его была нарисована картинка. Земной шар, по которому вразвалку шагает огромная горилла в советской армейской форме. Здоровенные когтистые лапы-ноги топчут континенты, оставляя за собой глубокие воронки, растоптанные руины городов, уродливые очертания рек и озер. Волосатые лапы-руки разбрасывают во все стороны света оружие: танки, ракеты, самолеты, корабли, а те, еще падая на землю, уже стреляют по людям, прикрывающим в страхе головы. На голове гориллы маленькая каска, венчающаяся шпилем - Кремлевской башней со звездой и надписью "СССР". А лицом гориллы было лицо Леонида Ильича Брежнева. Широкий разлет бровей, верблюжья губа не оставляли сомнения в том, что это именно генсек. На обратной стороне листовки на двух языках - русском и восточной вязью отпечатан небольшой текст: " Убивая нас - ты убиваешь в себе человека..." Дальше предлагалось бросить все и уходить в горы к духам, а листовка будет служить пропуском.

Все по очереди рассмотрели листовку, посмеялись и разошлись по своим местам. Костя подумал, что утром придется убрать бумажки и сжечь. На политзанятиях замполит грозил разными карами за идеологическую пропаганду, направленную против Союза. Очень он рассмешил всех, посадив на несколько суток "губы" туркмена Салиева за то, что тот, сидя на "очке", вырывал из газет портреты партийных лидеров и слюной приклеивал их на дощатые стены. Салиев удивлялся и на ломаном русском языке доказывал замполиту, что в его действиях нет никакого криминала. Совсем наоборот. Он же не использовал портреты по назначению. Замполит рассвирепел:

- Ты, бабай.., красный уголок в сортире устроил!- и впаял Салиеву еще пять суток.

Раньше на это никогда не обращали внимания. Но приехала проверка из политотдела штаба округа и проверяющие полковники, такие чистые, лощеные, пришли в ужас после посещения солдатского "толчка". После той памятной проверки замполит совершенно озверел - чуть не лишился майорской звезды. Полковые остряки соревнуясь в остроумии, вырезали из газет лозунги у клеили их на стены туалета. Пришлось замполиту самому погнать роту на внеплановое прочесывание кишлаков и приволочь оттуда четыре новеньких "Шарпа" в упаковке. Улетающие в округ полковники гудели в командирском модуле всю ночь, требуя восточной экзотики. Замполит уговаривал официанток из офицерской столовой станцевать обнаженными перед проверяющими потом сунул их в постель к полковникам, заплатив женщинам из своего кармана большие деньги в чеках и афошками. Наутро полковники еще хмельными собирались в Ташкент. Хмуро попрощались с командованием полка, погрозили замполиту и улетели.

Ночь прошла спокойно. Когда вынырнуло солнце Костя с ребятами сжег огромный ворох листовок, тщательно собрав со всего холма бумажки. День прошел тягостно. Привыкшие ко всему солдаты дремали, не обращая внимания на солнце. Вернулись в полк по ветру который нетерпеливо гнал солдат в спины.

Прошел месяц. Наступила осень. Полк был на Пандшере. Кровавые бои, бессонные дни и ночи, потери, потери, потери... Взвод, в котором служил Костя, прочесывал скалы, в которых могли остаться духи. Наделю лазили по горам искали ветра в поле. Когда возвращались назад. Костя забрел в небольшую пещерку, набитую ящиками с оружием. Вернулись в полк. Командир полка на построении объявил Косте благодарность, от пуск на Родину и пообещал награду. Костя летал на крыльях, не верилось ему, что он поедет домой. Обегал все кантины, выбирая подарки родителям и брату. Накупил разной мелочи, чтобы можно было попрятать по карманам при осмотре вещей. Красивые ногтерезки, медальончики с изображением Девы Марии, две зажигалки с пьезокристаллами и несколько кассет для магнитофона. Нагладил вычищенную парадку, назеркалил ботинки, перешил погоны на шинели и потопал в штаб полка за проездными документами.

В штабе ему выдали бумаги. Командир полка пожелал доброго пути и посоветовал спешить на "Ариану". Скоро от нее отправлялся транспорт на Ашхабад. В кассе получил свои чеки за последние три месяца и пошел к замполиту.

Майор приказал открыть вещмешок и вывалить из него все. Посыпались из мешка носки, трусы, несколько фотографий, яркий восточный платок и книги. Замполит пересмотрел все, отложил фотоснимки и принялся перелистывать книги, купленные Костей в "Березке". Хорошие книги, такие книги в Союзе достать очень трудно. По чьему-то головотяпству попали они сюда. Замполит только головой покачал. Булгаковская "Мастер и Маргарита" завели его. И вдруг из одной книги выпал маленький листочек. Замполит поднял его и побелел от гнева. Костя взглянул на бумажонку, и сердце его провалилось. На листке ощерился горилла Брежнев, подмигивая Косте: "Что, говнюк, съел?"

Самолет оторвался от земли "Арианы" и медленно начал набирать высоту, ревя мощными двигателями. Костя смотрел на него сквозь пелену слез. С полковой гауптвахты хорошо просматривалась вся взлетная полоса.

Глава 12. Славка

В стремительной атаке остановить солдата, значит вызвать на себя всю ярость, накопившуюся в нем в ожидании этой самой атаки. Рота летит вперед, поливая все вокруг из автоматов и подствольников, стрекотанье АК, рев подствольников, хлопки разорвавшихся гранат, вскрики раненых, мат спотыкавшихся - все горячит, раззадоривает роту. Духи за стенами дувалов почувствовали это единение роты шурави, увидели бесполезность своего сопротивления, потихонечку стали отступать, но все же стреляли еще густо. Командир роты знает, когда можно залегать, а когда развивать атаку. На собственном опыте научился. Когда-то, в одном из первых боев, увидел, что рота идет навстречу огненному шквалу, крикнул: "Ложись!" а в ответ увидел только командира. И не посмел он больше кричать, а ринулся впереди роты, мгновенно влившись в ее яростный атакующий порыв. Вместе с первыми прорвался командир через стену огня, вместе с ними кинулся на растерявшихся духов и крошил их из своего ствола вместе с первыми прорвавшимися. Только теперь заработал себе прощение командир, только сейчас увидели в нем солдаты не просто офицера, но командира, своего Командира. Почувствовал тогда Славка-лейтенант момент, остро почувствовал, что ошибись он, все могло обернуться иначе. Мог бы лежать где-нибудь сзади роты Славка с развороченной грудью под искрошенным бронежилетом. Не держит бронежилет выстрелов в упор.

В этой атаке Славка снова впереди. Знают солдаты место командира, прикрывают его с флангов, готовы за своего старлея глотку любому перегрызть. Ворвались через дувалы в кишлак. Духи уже запетляли, зашмыгали по кишлаку, по его запутанным узким улочкам. Солдату не в первый раз в кишлаке. Архитектура знакомая, ясно, что к чему. Ориентируются солдаты по главному кишлачному арыку, перебегают от одной стены дувала к другой. Командир Славка хотел было заскочить в один из дувалов, да опередил его сержант Мишка Тарасов. Вышиб ногой ветхую калитку и обомлел на месте. Славка чуть не сшиб сержанта и тоже остолбенел. Стоит перед ними дед в широченных голубых штанах, в такой же рубахе, в чалме замызганной, веревкой вокруг головы намотанной грязной и старой. Борода редкая, клочьями белеет. Лицо цвета вяленой дыни ничего не выражает, глаза прозрачно-белые сквозь шурави смотрят. Обеими руками дед саблю за рукоять держит, клинком в землю оперся. Сержант обошел деда, посоветовал ему "до обеда не рассыпаться" и побежал к дому. Славка пошел было за ним, но почувствовал за спиной хищное движение. Удивился командир: неужели это старик шевелится? Хорошо, что успел обернуться. Сабля сверкнула клинком, уже падающим на голову Славки. Выбросил вверх над головой руку Славка, отбил жало сабли вскользь, но кончик лезвия с легкостью отсек первую фалангу мизинца на левой руке. Дед уже взметнул шашку еще раз, а Славка на курок давит. Молчит автомат - нет патронов. Рвет с плеча оружие командир, хрястнуть в лоб старика, да не успел, пристрелил духа Мишка. Дед с задранной вверх саблей, широко расставив босые ноги, шагнул к Славке и рухнул к его ногам, с предсмертной силой рассек воздух перед шурави, в надежде достать, ужалить ненавистного. Сержант уже был у дома. Славка одновременно с ним упал в пыль, когда сержант швырнул в оконце гранату. Взрыв сорвал с петель дряхлую дверь и разнес ее в щепки о землю. Клубы пыли и дыма рванулись из домишки. Старлей и сержант подскочили к нему и разом влетели внутрь, простреливая перед собой пыльную темноту комнаты. Зря пуляли. Никого и ничего внутри не было. Два топчана - развалюхи с рваными лохмотьями одеял, несколько помятых медных кувшинов на жалком подобии стола, взрывом брошенном к стене. Вышли из домика. Мишка сменил магазин, протянул командиру еще один, полный.

Духи опять ушли, оставив после себя несколько трупов. Оружие унесли с собой. Потерь в роте не было. Несколько раненых легко, да мизинец командира вот и все потери. Прочесали кишлак. Нашли несколько стариков и старух. Ни детей, ни взрослых - все ушли в горы, все сбежали. То ли от шурави, что, скорее всего, то ли от духов, в чем убеждала официальная пропаганда.

Надоела до чертиков эта война. Всем. Нашим солдатам от неясности своего нахождения здесь. Афганским воякам - от бесконечности сидения в горах.

Тихо ночью. Затаился пустой кишлак, насыщенный по горло кровью и ненавистью. Дневные защитники ушли в горы, далеко залегли где-то в мрачных узких пещерах, выжидая своего часа. А дождутся, ударят по шурави острыми уколами партизанских атак. Отставших и раненых изрежут на куски, уведут в плен крепких и здоровых обращать неверных в мусульман.

Не спит рота. Бродят солдатские головы от крепкого хмеля сегодняшнего боя. Лихой был бой, даже красивый, в своей атакующей стремительности. Знает Славка, что солдат надо успокоить, но не расслабить. Сейчас все возможно. Бывало такое, что после боя еще не наступит обратная реакция, все возбуждены, вздернуты, и вдруг блеснет крохотная искорка раздора между что-то не поделившими солдатами. Взрыв эмоций страшен. Драки не миновать. А драка вооруженных, окропленных кровью людей страшна вдесятеро.

Выставил Славка посты, назначил бодрствующего и отдыхающую смены и созвал к себе оставшихся солдат. Расселись вокруг костерка солдаты, слабенькие всполохи огня мерцают, едва освещая закопченные боем лица, сверкая на свежих белоснежных бинтах с небольшими кровавыми пятнами. Сидят солдаты, курят крепкие сигареты, ждут, что командир им скажет. И Славка ждет, когда внимание будет обращено на него. Знает Славка, что нарушит сейчас Устав, и если есть в роте хоть одна гнида, то несдобровать ему. Но верит Славка - нет таких в его роте.

- Вот что, мужики, - начинает Славка, обводя взглядом вмиг приблизившиеся к нему лица, ставшие родными и близкими за несколько месяцев. - Спасибо хочу сказать вам за сегодняшнюю "войну". Молодцы, хорошо воевали. Мишке, вот, Тарасову, - кивнул командир головой в сторону смутившегося сержанта, - большой "ташакур". Если бы не он, не мизинец я потерял бы, а голову. Крепкий душманский дед оказался. - Рассказал Славка эпизод, случившийся сегодня. Посмеялись солдаты, нисколько не заискивая, смеялись, от всего сердца.

Пошарил старший лейтенант в своем вещмешке и вынул на свет божий, а, вернее, во тьму аллахову полную фляжку спирта, подбросил ее на широкой ладони, велел всем кружки приготовить. Передал флягу самому педантичному солдату-радисту Пискареву Женьке, точнее и справедливее которого найти в полку человека нельзя. Женька взвесил оценивающе сосуд и пошел быстро по тесному кругу, останавливаясь перед каждым на короткий миг, и плескал каждому ровно столько, сколько и предыдущему. Дошел до командира, плеснул вначале себе, а потом в командирскую кружку, слегка звякнув горлышком об алюминиевый край. Молчат солдаты. Командир опустил голову, задумался, что же сказать, бойцам.

- Хочу выпить за ваши руки, - начал Славка, улавливая при этом удивленные, быстро брошенные к рукам взгляды солдат. - Нет, ребята, не за эти руки, а за те, что были у вас на гражданке, и за те, что будут потом, когда домой вернетесь. Пусть ваши руки никогда и никому не причинят горя, а только добро принесут, ласку и счастье! - помолчал немного командир, замечая оттаившие лица бойцов. -Ну, быть добру!

Закончил Славка свой тост и опрокинул содержимое мятой походной кружки себе в рот. Спирт вспыхнул обжигающей струей, ринулся в желудок. Замелькали вверх-вниз солдатские кружки, крякнули единодушно солдаты. Каждый задумался о словах командира. Да уж, за эти-то ручонки, страшные и обломанные, никто бы пить не стал - красоты маловато. Грубые, обожженные, закопченные, с корявыми ногтями, с кровавой грязью под ними. Сейчас эти руки способны только стрелять, рвать, резать, душить, уничтожать. Грустно, но неизбежно, если хочешь выжить в этом кошмаре чужой войны. Разбрелись солдаты, вытянулись в мягких постелях пыльной земли, примостившись головами на пышные подушки вещмешков и, усталые, чутко уснули.

Славка проверил посты и сам подремал часа два, прислонившись спиной к теплому дувалу.

Вновь идет Славкина рота в атаку. Не ладится сегодняшний бой. Нет в роте единства. Теряет рота солдат. Духи крепкой стеной насмерть стоят, защищают свою родную горушку, за которой только скалы голые да пустыня мертвым саваном лежит, щетинится редкими колючками. Вот такая земля есть на свете! Какая никакая, а для афганцев она своя, родная и защищать ее надо.

Спустилась рота в ложбинку, такую прекрасную. Пули над ней проносятся, никого не задевают. Благо у душманов гранатомета нет. Не достать им роту. Славка видит, что нет смысла солдат под пули гнать, не зависит от этой сопки успех большой операции, скомандовал отбой атаки. Солдаты благодарно взглянули на командира: "Спасибо, батя!" Вот так в свои двадцать пять с небольшим лет стал батей для своих солдат Славка.

Ярятся духи: ну никак не достать шурави. Пуляют в белый свет, как в копеечку. С полковой стороны по рации щедро поливают матюгами командира роты. Взять горушку и точка! Капитана Русланова, командира другой роты, ставят ему в пример. Тот хоть и потерял больше половины роты, а сопку взял. Только на кой черт она нужна, коли духи на зимние квартиры расползаются, никто не говорит. Знаком Славка с капитаном Руслановым, знает, что батей того никто не называет, да и вряд ли кто-нибудь назовет. Губит солдат капитан. Есть боевая задача сдохни, но выполни! Вот и гибнут солдаты, не успев разглядеть, в Русланове своего "батю".

Настороже провела ночь рота. Духи простреляли всю темень, видимо, боялись атаки. Славка нарочно драконил их, не давал уйти с места. На контратаку духи не осмелились, маловато их было. Надеждой питались сыны Аллаха. Вот, мол, шурави побьем, оружием разживемся. Да не удалось. Чуть светать стало, по связи пригрозили старшему лейтенанту Петракову Вячеславу - командиру роты пехотного полка - сорвать с него погоны, да не посмотрели, видно, что на связи солдат, велели слово в слово командиру передать.

Женька кинулся к солдатам, все рассказал им. Поняли солдаты, что судьба офицерская, судьба бати в их руках. Сержанты выстроили роту в цепь, бесшумно покарабкались из ложбинки, стараясь не разбудить задремавшего под утро старлея. Потом уже, когда вырвались на простор, грянули "Ура!" и пошли ломить сопротивление духов.

Славка подскочил, еще не совсем проснувшись, рванул затвор автомата и вылетел из ложбинки, растерянно глядя вслед пыльной занавеске, поднятой сапожищами бегущей впереди роты, бегущей за спасением своего Бати.

Глава 13. Пашка. Часть 1

К концу первого полугода службы Пашка впервые попробовал покурить "дряни". В общем-то, ничего о этом он для себя не открыл и удивленно смотрел на ребят из своего взвода, которые, накурившись анаши, сидели и лежали в расслабленных лозах. Сладковатый н удушливый запах дыма, маслянистый привкус в гортани и во рту - вот и все, что почувствовал Пашка. Чуть позже ребята притащили из рейда какую-то другую штуковину. Она и по виду сильно отличалась от предыдущей: почти черный цвет, на ощупь липковато-тугая и резкий запах масла - вот что отличало ее. Процесс курения тоже был особенным. Не нужны были традиционные папиросные гильзы или сигареты. Вещество скатывалось в маленький, размером со спичечную головку, шарик, насаживалось на острие иглы и поджигалось. Опиум медленно тлел, курился синей струйкой дыма. Нужно было лишь с силой вдыхать через ноздри этот плотный дым, и эффект не заставлял себя ждать. Пашка попробовал и такой способ. Результат оказался необычным. По позвоночнику стал подниматься теплый мягкий шар, добрался до затылка, перекатился в лобную долю и растекся приятно-оглушающим нежным раствором. Ноги разом отяжелели. Пашка плюхнулся задом в пыль, прислонился спиной к ящикам со снарядами, сложенным штабелями на складе, который сейчас охранял Пашка. Окружающие звуки гасились ватой, в которую превратился жидкий раствор в голове... Насыщенное истомой тело приятно обезвесилось, создавая иллюзию полета. Глаза призакрылись, оставив узкую полоску бельма под веками, зрачки закатились. Голова бессильно свалилась на плечо. Рот безвольно открылся, из него обильно потекла слюна. Блаженство медленного парения все нарастало и нарастало, грозя оборваться страшным падением. Потом все куда-то ушло, разом выключилось. Пашка подремал некоторое время. Внезапная сухость во рту и головная боль швырнули его в реальность: в звуки, в движение, в жизнь боевого полка. Неприятные ощущения прошли достаточно быстро, оставив после себя небольшую, даже приятную в какой-то мере боль в суставах. Пашка еле дождался смены и побрел на кухню, где в больших котлах держался отвар колючки. Пил Пашка долго, вес никак не мог утолить жажду. Отходил было, да потом вновь возвращался и опять пил, пил, пил... Пот ручьями растекался по телу, напитывая ткань хэбэшки. Пашка набрал из узкого ствола колодца воды и выстирал форму. Вечером ребята предложили ему еще разок "хапнуть", но Пашка отказался - не хотелось больше чувствовать себя беспомощным хотя бы даже и под кайфом.

Рота Пашки находилась во втором эшелоне охраны кандагарского аэродрома на отдыхе. Занимались с утра до вечера строевой подготовкой до чертей в глазах, до одурения, до "потери пульса", как называл это состояние старшина роты прапорщик Рахимбобоев, огромный, мускулистый туркмен. За глаза солдаты называли его Рэмбобоевым, и в этом изредка даже сквозило уважение, но очень редко...

Вскоре роту перевели на выносные посты - на "блоки". Жизнь там была ужасной. Камни, бетон "блока", ежедневная смерть, кровь и, как единственное спасение от всего этого - гашиш. Рядом с "блоком", где "тащил" службу Пашка, врос в каменистую почву маленький кишлачок, живущий своей непонятной азиатской жизнью. Люди там жили пугливые, несмотря на то, что кишлачок был договорный. Один из прежних командиров "блока" догадался бросить от движка на дувалы провода, и вечерами в кишлаке загорались тусклые лампочки, что приводило афганцев в благоговейный трепет. Изредка подбрасывали в кишлак керосин, лекарства. Но им было поставлено условие. Как только из кишлака в сторону шурави произведется хоть один выстрел, электричество вырубят и кишлак выжгут. Вот и приходилось седобородому "старшине" кишлака крутиться между шурави и моджахедами, чтобы сохранить столь шаткое равновесие. Видимо, духи понимали всю безнадежность положения для жильцов кишлака и совершали нападения на "блок"" только не со стороны кишлака. Кишлак давно и прочно вошел в жизнь "блока". Солдаты постоянно уходили в "самоволки", меняли шмотки, консервы со сгущенкой и тушенкой, керосин на гашиш. Некоторые из старослужащих имели какие-то свои дела в кишлаке и, несмотря на запрет командования, все же просачивались туда. Пашка тоже имел свой постоянный канал добычи наркотика. Перед выходом на "блок" он набивал вещмешок старыми майками, хэбэшками, сумками от противогазов и прочим тряпьем. Обмен производился по давно установленному тарифу. За майку давали на два "косяка", за хэбэшку четыре-пять. Пашка сотрудничал все время с высохшим от старости одноногим Халимом. Халим ловко скакал на одной ноге, опираясь обрубком другой на самодельный протез из узловатого крепкого дерева. Он брал шмотки, смотрел их на свет, определяя степень крепости, бросал их через плечо в темень лачуги на кучу другого тряпья. Рассчитывался за каждую вещь отдельно. Обычно Пашка, получив плату за первую шмотку, тут же закуривал мастырку и, блаженно затягиваясь, спокойно смотрел за суетливыми руками старика, ловко хватающими вещи и тут же бросающими плату, завернутую в тряпицы, перед Пашкой.

Однажды Халим, хитро улыбаясь, предложил Пашке вместо гашиша шароп-водку. Пашка вначале даже обалдел, ни фига себе! "Сибирская водка"! Повертел в руках длинную стройную бутылку с винтом-крышкой и... отказался. Ну ее на хрен! Это в начале службы, когда только начал ходить "на войну" с духами она нужна была, еще не знал тогда гашиша. Ох, как нужна была тогда водка! Первые смерти переживались как своя. Сколько дней - столько смертей, а то и по нескольку за день. Возвращаешься в палатку, а там пустые койки. Поперву эти койки аккуратно заправляли, на подушки клали панамы убитых, а потом перестали - в привычку вошло, да и новеньким где-то спать надо было. Внутри все заскорузло, запеклось от ежедневной крови, так что до особых сантиментов не было ни времени, ни сил. После первых смертей головами молотились обо что придется от страха и ужаса за жизнь свою, орали и психовали, рыдали и блевали от слабости не физической, нет, от слабости душевной... А что толку! Все равно, не сегодня, так завтра в рейд, в "зеленку", на "блоки", мать, их... Поэтому и долбили наркоту по-черному. Все как-то легче. Хоть не думаешь о тех, кто уже лег, и когда твоя очередь.

В этот раз Пашка быстро изменялся и вернулся на "блок". Почти все уже были на месте, по лицам видно, что накуренные и затаренные. Офицеры изрядно выпили и сильно пьянели. "Дурь" они не курили или почти не курили, а вот спирт или водку употребляли постоянно. К выходу на "блоки" не только солдаты, но и офицеры готовились. Искали спиртное, меняли на все, что угодно, лишь бы достать, лишь бы не оказаться нормальным человеком в ненормальных обстоятельствах. Покупали бутылку за десять-пятнадцать- двадцать чеков, отдавали то, что собирались везти домой матери, жене, детям...

Старшина метался по "блоку", матерился, смешивая русские и туркменские ругательства, раздавал тычки и оплеухи тем, кто попадался под руку. Пашка спросил у молодого Иванова: