Одинокий путник Денисова Ольга

- Невзор… Невзор просто не попался им на узкой дорожке, - усмехнулся колдун, - и потом, он очень осторожен.

- Вот именно! Охто, пожалуйста, ну давай ты тоже будешь очень осторожным! Ты же не хочешь, чтобы они убили меня, правда?

Колдун вздохнул:

- Ты хитрый, трусливый маленький негодяй.

- Да! Да, я хитрый и трусливый! - засмеялся Лешек. - Поэтому я никуда не поеду.

Колдун не стал мешать крещению, тем более что из монастыря прибыли дружники Дамиана и множество иеромонахов. Но, оставив двух иереев, трех дружников и мальчиков-певчих, на следующий день они убрались обратно в Пустынь.

Весь день крещения колдун провалялся на кровати, уставившись в потолок, и только вечером вышел искупаться, сказав Лешеку, что тот во всем виноват. Сейчас бы не крещение было в селе, а торжественное изгнание монашества с Пельской земли.

- Охто, ты сам понимаешь, что это ерунда, - Лешек жалел его, да и сам не сильно радовался приходу монахов.

- Да понимаю, малыш, понимаю… И горящих домов видеть не хочу, и изрубленных тел - тоже. Я бессилен, это и выводит из себя!

Однако, когда пришло время колдовать, он словно забыл все свои обещания.

- Тяжелое лето, - сказал он Лешеку. - Иногда, бывает, и без колдовства неплохо обходится, а в это лето не обойдется. Дожди идут, много дождей. Всегда просил дождя - а теперь облака надо разгонять. Не понравилось нашим богам крещение. Оставайся дома, ладно?

- Нет уж! Чтобы они взяли тебя голыми руками? Беззащитного? - вскинулся Лешек. - Ты плохо-то обо мне не думай. Ты считаешь, я монахов сильно люблю?

- Хорошо, хорошо. Поехали.

Колдовал колдун в открытую, не таясь, и его песня силы разносилась над полями далеко и зычно. В Безрыбном дружники выследили его, и вместе с ними к месту колдовства явился иеромонах - просвещать темный народ божьим словом. Только они опоздали: колдун успел допеть свою песню и уйти в небеса. Люди, удерживавшие взглядами белое пламя, в испуге расступились перед вооруженными всадниками, и иерей выступил вперед с обличительной речью.

Он говорил о врагах рода человеческого, об их хитрости и коварстве, о том, как просто смутить неискушенную душу, как просто толкнуть ее в адово пламя. И указывал при этом на костер. Лешек, стискивая рукоять меча, доверенного ему колдуном, стоял ни жив ни мертв и боялся, что пламя упадет и колдун не успеет попросить богов об урожае, тем более что в этот раз просить было тяжело.

Но вдруг краем глаза Лешек заметил шевеление возле костра и думал, что колдун упал, что люди не удержали его наверху. Иеромонах размахивал руками и продолжал говорить, когда у него за спиной на четыре лапы медленно встал огромный медведь, охранявший колдуна. За много лет это случилось в первый раз - обычно медведь лежал неподвижно, уткнувшись носом в костер, глаза его оставались прикрытыми, и Лешек давно перестал думать о нем как о живом, настоящем звере.

Святой отец стоял к зверю спиной и догадался о том, что происходит нечто ужасное, только когда дружники, испуганно крестясь, осадили коней. Медведь же тем временем поднялся на задние лапы и, когда иеромонах оглянулся, издал могучий рев, нависая над его головой. Святому отцу не хватило силы даже для крестного знамения: он присел, накрыл голову руками и, тоненько закричав, оступился и колобком скатился с холма под ноги лошадям. Медведь опустился на четыре лапы и медленно двинулся в сторону монахов, угрожающе рыча. Перепуганные кони взвились на дыбы, люди разбежались в стороны от разящих копыт, и дружникам не удалось их удержать - один из них упал, а двоих лошади понесли в поле. Иерей, шепча слова молитвы, отползал от холма, но медведь не стал долго его преследовать и вернулся на место: улегся носом к костру и прикрыл глаза, словно ничего не случилось.

- Вернитесь! - крикнул Лешек. - Вернитесь скорей! Пламя упадет!

Круг снова сомкнулся, а монахи, проклиная колдуна и обещая ему адские муки, в страхе покинули холм. Надо сказать, больше никогда они не пытались приближаться к месту колдовства.

Колдун вернулся на рассвете как всегда усталым, долго пил и дрожал от холода, а потом рассказал Лешеку, что чуть не упал вниз.

- Знаешь, это, конечно, несмертельно, но очень неприятно. Я падал дважды. Один раз, когда меня вниз сбросил Змей, и еще раз - в юности, когда слегка переоценил свои силы. И каждый раз несколько дней лежал без сознания. Вот был бы монахам подарочек…

- Я бы увез тебя домой. И, знаешь, монахам медведь совсем не понравился, я думаю, они тебе его припомнят.

- Медведь поднимался? - удивился колдун. - Такого ни разу не было на моей памяти. И на памяти моего деда тоже. И… какой он был?

- Он был большой и страшный, Охто!

- Что ж… Значит, мои предки хранят меня надежней, чем я думал, - колдун погладил рукой медвежью шкуру.

К осени колдун свыкся с мыслью о крещении Пельских земель. В конце лета, перед самой распутицей, к нему приезжал один из иереев и пытался запугать, но, при всей ненависти к монастырю, колдун проявил чудеса осторожности (или хитрости), и расстались они договорившись: колдуну не мешали колдовать и лечить людей и скот, а он в ответ не мешал братии проповедовать.

- Малыш, я противен сам себе, - сказал колдун, когда иерей уехал, и весь вечер пил мед, пока не захмелел настолько, что упал с лавки.

Лешек уложил его в постель, но колдун все равно продолжал бормотать себе под нос о том, что это ерунда, что никакой договор ему не поможет. И не стоило опускаться до уступок: он бы и так колдовал и лечил. Надо было гнать монаха со двора, а не беседовать с ним о мире и дружбе.

- Я не знаю, что мне делать, малыш, - шептал он. - Я не боюсь смерти, но ведь вместе со мной из этих земель уйдет знание. И никто не защитит людей от болезней, и никто не объяснит им… и никто не поможет…

Наутро, с тяжелой головой, колдун начал писать книгу. Он ни разу не пробовал этого делать, только переписывал чужие, и долго думал, и стирал написанное, так что испортил несколько листов, протерев их до дыр. У Лешека было уже три книги с песнями, он гордился ими и перелистывал их, любуясь стройными рядами букв и нотных крюков.

- Охто, не торопись, - посоветовал он колдуну, - вспомни, как я писал первые песни. Ты сначала реши, что ты хочешь написать.

- Все! В том-то и дело, я хочу написать все!

- Выбери главное. То, чего нет в других книгах. Хочешь, я тебе помогу?

Выяснилось, что записать надо не так уж и много, если хорошо перед этим подумать. Увы, Лешек ничего не понимал в календарях и таблицах, которые колдун вырисовывал сначала на бересте, а потом переносил на пергамент.

Они работали больше двух месяцев, и колдун, проснувшись, умывался и садился за стол. Без матушки им приходилось тяжело, и Лешек взял на себя хозяйство. Осень была дождливой, словно все то, что боги не вылили на поля летом, обрушилось на землю в октябре. Узица вышла из берегов и подтопила погреб и баню, но колдун не сильно расстроился и ничего не предпринял, целиком погрузившись в свою книгу.

Зима наступила рано, морозы пришли неожиданно и сковали речку льдом. И если раньше с утра до вечера шел дождь, то теперь на землю падал снег. Колдун отказался ехать на торг, даже когда лед окреп настолько, что держал лошадей, - ему было некогда, он боялся потерять и несколько минут, не то что часов.

Когда снег надежно укрыл землю, выглянуло солнце и ударил мороз. Лешек каждое утро выходил на охоту, потому что запасы подходили к концу, а подмокшее в погребе зерно сначала покрылось плесенью, а потом замерзло. Без матушки они оба похудели и осунулись, питаясь от случая к случаю.

В то чудесное зимнее утро ничто не предвещало беды: Лешек подстрелил зайца и возвращался домой, предвкушая, как накормит колдуна жареным мясом. Он мурлыкал какую-то песню - просто от хорошего настроения, - правда, мурлыкал слишком громко. Настолько громко, что не услышал приближения всадников. Они же, напротив, видели его и слышали и приблизились так, что, когда Лешек оглянулся, бежать было поздно.

Впереди, на вороном жеребце, сидел отец Дамиан.

Лешек остановился и уронил зайца в снег. Колени дрогнули и подогнулись, голова ушла в плечи: он почувствовал себя маленьким и жалким, словно не было этих восьми лет, прожитых с колдуном. Словно не яркое солнце светило сквозь прозрачное кружево леса, а масляная лампадка в полутемном приютском коридоре. Дамиан убил его однажды, и ничто не помешает ему сделать это во второй раз.

- Быстренько заткните ему рот! - велел архидиакон дружникам, и только тут Лешек сообразил, что происходит что-то не то. Монахи в последнее время часто проезжали мимо их дома, и за колдуном иногда посылали из монастырской больницы, но никогда ойконом Пустыни собственнолично здесь не появлялся. Мелькнула мысль, что Лешека кто-то узнал и теперь Дамиан приехал за ним, чтобы вернуть в обитель, и тогда надо звать колдуна на помощь! Но голос отказывался повиноваться. Как в кошмарном сне, когда хочется кричать, а из горла раздается только тихий сип. Как когда-то на клиросе перед архимандритом…

Двое дружников подъехали к нему, и один из них протянул руку, чтобы зажать Лешеку рот, когда до него дошла простая и страшная мысль: Дамиану не нужен какой-то приютский мальчишка. Он приехал за колдуном! И в последний миг Лешек успел крикнуть, едва не сорвав голос:

- Охто, беги! Беги!

Дружник двумя руками схватил его голову, одной зажимая ему рот, а другой запрокинув ее назад, едва не сломав ему шею. Лешек попытался сопротивляться, но второй монах спрыгнул с лошади и скрутил ему руки, на всякий случай отбирая лук - легкий лук, которым убить человека можно только выстрелом в упор. Его связали в одну минуту и заткнули рот какой-то черной тряпицей, но он все равно продолжал рваться и кричать, только получалось это тихо и бесполезно.

- Где-то я его видел… - пробормотал Дамиан. - Подними-ка ему лицо.

Дружник послушно дернул Лешека за волосы на затылке.

- Нет. Не припомню. Потом выясним. Поехали.

Лешека кинули поперек седла и, взяв лошадей под уздцы, двинулись к дому. Их было восемь человек.

Колдун, скорей всего, не услышал крика. Он вышел на крыльцо раздетым, даже не подпоясанным, и босиком, и не потому что заметил монахов, а просто потянуться и глотнуть свежего воздуха. Дружник, который вез Лешека, остановил лошадь за деревьями, но Лешеку все равно было видно крыльцо, и он рычал, стараясь привлечь внимание колдуна и вытолкнуть изо рта тряпицу. Но она заткнула ему дыхательное горло, и ему пришлось замолчать, чтобы не задохнуться. Восемь коней всхрапывали и топали, люди переговаривались между собой, и колдун не заметил подвоха.

- Доброго здоровья, - холодно сказал он, увидев Дамиана, направлявшегося к крыльцу.

- И тебе, - ответил архидиакон. Вместе с ним шли трое дружников.

- Что тебе нужно здесь? - колдун не собирался скрывать свое отношение к ойконому Пустыни и громко скрипнул зубами.

- Приехал к тебе в гости, - ответил с улыбкой Дамиан.

- Не может быть, - презрительно фыркнул колдун и хотел уйти в дом, но вдруг один из дружников в два прыжка преодолел высокие ступени и успел схватить колдуна за рубаху.

Этого оказалось достаточно, чтобы задержать его, пока не подбегут остальные, и драки на крыльце Лешек не видел - колдуна быстро свалили с ног. Но сопротивлялся он долго: на помощь троим товарищам подоспели другие монахи, и только после этого, через несколько минут, связанного колдуна вывели во двор.

Прятать Лешека теперь не имело смысла, лошадей привязали к поручням мостков, спускавшихся в воду, а его самого - к высокой иве на берегу. Увидев Лешека, колдун опустил голову и прошептал под нос какое-то ругательство. Его под руки держали двое монахов, он стоял на снегу босиком, а Дамиан подошел к нему вплотную и спросил:

- Мне не много от тебя нужно. Всего несколько вопросов и одна вещь. Останешься в живых, если честно все расскажешь.

- Я не люблю говорить, когда у меня связаны руки, - ответил колдун.

- Попробуй к этому привыкнуть, - улыбнулся Дамиан. - Итак, для начала: где ты прячешь крусталь?

Лицо колдуна изменилось в одну секунду: он этого не ждал. Никогда ему не приходило в голову, что крусталем захочет завладеть братия. Он покачал головой и процедил сквозь зубы:

- Ищите.

- Не беспокойся, найдем. Может, ты поможешь нам? Зачем перерывать весь дом и тратить время?

Колдун покачал головой, и Дамиан жестом указал дружникам на сосну, растущую во дворе. Колдуна, так же как и Лешека, привязали к дереву, но сидя, чтобы Дамиан мог говорить с ним сверху вниз. Трое или четверо монахов направились в дом, а остальные встали рядом с Дамианом.

- Ты можешь меня остановить, - прошипел архидиакон и, выхватив из-за пояса плеть, наотмашь хлестнул колдуна по груди и плечам. Колдун лишь сузил глаза и стиснул зубы: плеть порвала рубаху, и на том месте, куда попал ее металлический конец, начало расплываться кровавое пятно. Лешек завыл и забился: Дамиан убьет его! Не так много надо, чтобы этой плетью убить человека! Ему когда-то хватило пяти ударов.

Но колдун не умер ни от пяти, ни от десяти. Судорога пробегала по его телу от каждого удара, и вздрагивали губы, от рубахи остались одни лохмотья, и кровь пропитала ее насквозь, но колдун молчал, откинув голову и глядя в одну точку, поверх головы Дамиана. Лешек разрыдался, но веревки держали его крепко и помочь колдуну он ничем не мог. Пусть дружники найдут крусталь, пусть Дамиан забирает его и уходит!

- Ты сильный человек, - хмыкнул Дамиан, вытирая лоб, - но у всякой силы есть предел, вот увидишь.

Он ударил колдуна еще несколько раз, пока его не остановил один из дружников - брат Авда, как потом узнал Лешек.

- Дамиан, хватит. Найди другой способ, иначе ты просто его убьешь.

- У меня в запасе много способов, - усмехнулся архидиакон, - но я приберегу их для других вопросов.

Через несколько минут на крыльцо вышел один из дружников и показал Дамиану найденный крусталь - отыскать его было нетрудно, он лежал на полке в сундучке, замок которого Лешек мог открыть ногтем.

- Это он? - спросил Дамиан, но колдун не пошевелился. - Я думаю, он.

Лешек сам готов был крикнуть, что это то, что им нужно, лишь бы Дамиан больше не трогал колдуна, но его рычания никто не слушал.

- Итак, какой стороной к солнцу его надо повернуть, чтобы заставить людей исполнять мои приказы? - Дамиан пригнулся, словно хотел получше рассмотреть лицо колдуна.

Лешек обмер: откуда они узнали? Кому колдун успел рассказать о крустале? Тот не смог скрыть горечи: зубы его громко скрипнули, и глаза закрылись.

- А вот мы сейчас его испытаем, - Дамиан потер руки и, когда дружник передал ему крусталь, направил узкий луч на грудь колдуна. Раны под лучом на глазах начали затягиваться, и Дамиан поспешил повернуть его другой стороной. Радужный, переливчатый свет широким конусом полился на грудь колдуна и на его лицо - Лешек никогда не видел, как солнце преломляется через эту грань крусталя, колдун никогда при нем этого не делал.

- Давай отвечай: что значит «ловить души»? Это мой самый главный вопрос, и я не уйду отсюда, пока не получу на него ответ.

Колдун молчал, и Дамиан недоверчиво посмотрел на кусок хрусталя в своей руке, а потом направил радужные лучи на одного из дружников и велел:

- Замри.

Тот переминался с ноги на ногу и остановился ровно в той позе, в которой застал его приказ, - кривой и неудобной. Дамиан опустил крусталь, но дружник не пошевелился. На лице его застыл испуг, и архидиакон снова направил на него лучи и сказал:

- Читай «Отче наш».

Но дружник молчал, глядя на архидиакона расширенными глазами, полными муки.

- Свободен.

Дружник рухнул в снег как подкошенный и почему-то разрыдался.

- Что ревешь?

Тот ничего не ответил, мотая головой.

- Ну что, мне эта вещь подходит. - Дамиан сунул крусталь в кошель. - Жаль, на колдуна не действует. Ты расскажешь мне, что значит ловить души, или я спрошу тебя по-другому?

- Спроси по-другому, - скривив лицо, ответил колдун.

- Разводите костер, ребята, - велел архидиакон. - Посмотрим, что он нам скажет.

Колдун молчал. Молчал, когда Дамиан пытал его раскаленным на огне копьем, и когда прижимал к ранам на груди горящие головни, и когда вплотную придвинул угли костра к его босым ногам. По бледному лицу колдуна катился пот, глаза были плотно закрыты, и подбородок дрожал от напряжения, сжимающего зубы. Лешек уже не рыдал и не рвался: в нем что-то надломилось, он перестал воспринимать действительность всерьез, словно происходящее было сном, наваждением. Такого не могло случиться на самом деле! По двору расползался тяжелый запах горелой плоти, ноги колдуна обуглились, и любой человек давно бы потерял сознание, но колдун молчал и сознания не терял, только угол рта его подергивался непроизвольно, как это всегда бывало с ним от волнения или усталости.

- Кончай, Дамиан! - взмолился дружник, прижимавший к земле колени колдуна. Снег вокруг растаял, обнажив мокрую пожелтевшую траву.

Дамиан, который мрачнел с каждой минутой все сильней, ногой отодвинул угли в сторону, и они зашипели в снегу.

- Выводите из подклета лошадей, кто там еще у него есть, и поджигайте дом, - вздохнул он, и монахи поспешили выполнить его приказ.

Когда дом со всех сторон обложили сеном и соломой, колдун заговорил, и Лешек не узнал его тихого, надтреснутого голоса:

- Там книги, Дамиан. Они стоят дороже, чем кони. Если ты поменяешь их на серебро, купишь все земли Златояра.

- Мне не нужны бесовские книги. Поджигайте дом, что стоите! Я и без них получу все земли Златояра.

Сухая солома полыхнула легко и бесшумно, и Лешек увидел, как по щеке колдуна побежала слеза. Через сто лет неизвестный певец не сможет спеть его песен. И календарей колдуна тоже никто никогда не увидит. Огонь набирал силу медленно и шипел на покрытых инеем бревнах подклета. Дамиан продолжал смотреть на колдуна, надеясь, что тот его остановит, но когда пожар охватил бревна и дом было уже не спасти, со злостью отвернулся в сторону.

- Послушай, - предложил брат Авда, - может, этот парень знает о крустале? Он же жил с колдуном?

- Хорошая мысль, - улыбнулся Дамиан, - давайте его сюда и разводите костер, тут все давно потухло.

Лешек не сразу понял, что речь идет о нем, и даже не успел испугаться, когда колдун заговорил снова:

- Погоди, Дамиан. Парень ничего не знает. Он ваш, приютский. Я украл его у вас восемь лет назад и держал у себя силой.

Лешек обомлел: что он такое говорит? Зачем он выдает его Дамиану?

- Так вот где я его видел! - архидиакон хлопнул ладонью по ляжке. - Это тот самый певчий, которого я убил? Зачем тебе щуплый приютский ребенок? Ты что-то темнишь.

- Он зарабатывал мне деньги. Он пел, а люди платили. Хорошо платили.

Зачем он врет? Это же неправда, неправда! - хотел закричать Лешек, но тут понял, что колдун спасает ему жизнь.

- Ладно, я сам его об этом спрошу. Об этом и о крустале.

- Не трогай парня, Дамиан, - прошептал колдун, - он действительно ничего не знает. Я скажу тебе все, что ты хочешь…

- Стоило тратить столько времени! - хмыкнул архидиакон. - Отойдите все! Дальше!

Дом пылал, перекрытие подклета с грохотом обвалилось, и он медленно осел на землю, накренившись на бок. Кони, беспокойные до этого, заржали и начали рваться с привязи.

Дружники послушно ушли в стороны, и Дамиан нагнулся к губам колдуна. Лешек не слышал, что он говорил, но говорил он недолго.

Вот что колдун имел в виду, когда сказал о том, что Лешек сделает его уязвимым! Ради тайны крусталя он пожертвовал всем, он вынес нечеловеческие страдания, он позволил сжечь книги! Лешек не мог ни кричать, ни плакать. Ну и пусть! Пусть! Зачем он сразу не сказал все Дамиану! Зачем! Может быть, теперь его отпустят… Лешек вылечит его, они поставят новый дом…

Дамиан выпрямился, и странная полуулыбка играла на его губах.

- Отвяжите его, - приказал он монахам.

Колдун в первый раз посмотрел на Лешека - в его глазах плескалась боль, но в них не было осуждения. Одними губами колдун шепнул ему «прощай»: он давно понял то, с чем не мог примириться Лешек. Лешек закричал, но сквозь тряпку крик его прозвучал хриплым рычанием, а колдун, повернув голову к огню, запел навстречу ему песню силы. Монахи подняли его, но стоять он не мог, и они держали его под руки, чтобы он не упал.

- Ты все равно не сможешь ходить, - сказал ему Дамиан и кивнул дружникам на горящий дом.

В этот миг упала крыша крыльца, и сквозь дверной проем, охваченный огнем, Лешек увидел горящую комнату - пламя перелистывало книгу колдуна на столе. Страницы взлетали вверх и корчились, скукоживались одна за другой…

Монахи подвели колдуна к огню как можно ближе, от жара прикрывая лица рукавами, и с силой толкнули вперед. Песня силы заглушила гудящее пламя, и в ее последнем звуке слились победный звериный рев и предсмертный крик боли.

С грохотом рухнула тяжелая крыша, поднимая в небо столб черного дыма, перемешанного с искрами. На месте дома пылал огромный костер. Погребальный костер.

Лешек завороженно, не мигая, смотрел на огонь и чувствовал, что задыхается. Боль пришла потом, а в тот миг он просто задыхался, не в силах осознать происшедшего.

- Этого - туда же? - спросил у архидиакона брат Авда.

- Зачем? Пусть живет, - усмехнулся Дамиан, - сделаем подарок Паисию.

Монахи собрались быстро, кинули Лешека поперек седла белого коня колдуна, крепко привязали и двинулись к монастырю по замерзшему болоту. Лешек ни о чем не думал и ничего не чувствовал, и только когда перед ним раскрылись ворота Пустыни, словно наваждение, словно оживший кошмар, вдруг понял, что это жизнь с колдуном была его счастливым сном, а теперь пришло время проснуться и посмотреть правде в глаза. Он снова стал двенадцатилетним мальчиком, запуганным и забитым, снова ощутил унизительный страх, снова втянул голову в плечи, и, когда его поставили на ноги и ввели в двери зимней церкви, рука сама собой потянулась ко лбу, творя крестное знамение.

16

Лытка, как ни старался, не мог отвлечься от мыслей о Лешеке и внимательно смотрел на каждого дружника, въезжавшего в обитель: вдруг привезли вести о нем? Конечно, перед послушниками «братия» Дамиана не отчитывалась, но слухи, сдобренные домыслами, быстро разносились по монастырю. Когда же Лытка увидел запряженные сани аввы, покидавшего монастырь, тревога охватила его: неужели Лешека нашли? Но его опасения развеял Паисий, который вышел проводить авву и встретил Лытку недалеко от ворот.

- Ты знаешь, кем оказался наш Лешек? - спросил он, и Лытка не понял - рад Паисий или огорчен, - он внук знаменитого волхва, которого когда-то сожгли на костре. Вот поэтому он и не смог обратиться в истинную веру, так что ни твоей, ни моей вины в этом нет. Авва сам поехал его искать. Князь Златояр отказался выдать его Дамиану, и авва надеется с ним договориться.

В жизни Лытки было два по-настоящему счастливых дня. Первый - когда Господь спас ему жизнь во время мора, но не спасение жизни сделало Лытку счастливым - в тот день он видел Исуса. Видел очень близко. Исус провел своей тонкой десницей по его щеке, и Лытка помнил его прикосновение до сих пор. И слова Христа, обращенные к нему, тоже помнил. Исус сказал: все будет хорошо, ты будешь жить. И называл его по имени. И глаза у него были совсем такими, какими Лытка их представлял - большими и светлыми.

Он никому не рассказал об этом, когда вернулся в монастырь, только отцу Паисию. После болезни Лытка долго оставался слабым и беспомощным, и его вернули в Пустынь - он стал обузой для монахов, путешествовавших от деревни к деревне. Во время мора умерло много иноков, в том числе старый отец ойконом, но многим Господь сохранил жизнь, так же как Лытке. Дамиан, которого авва назначил новым ойкономом Пустыни, предложил похоронить монахов на высоком берегу Выги, на княжеских землях, чтобы люди могли кланяться их могилам и не забывали их человеколюбивого подвига. Авва согласился с этим, и Лытке снова пришлось признать за Дамианом правоту.

Над могилами поставили высокие каменные кресты, и путешествующие по реке видели их издали. Лишь могилы отца Нифонта не было среди них - проклятые язычники сожгли его тело на краде, когда Лытка был чересчур слаб, чтобы за него заступиться.

Вторым счастливым днем стало для Лытки чудесное воскресение Лешека. Всего два месяца назад! И до сих пор у Лытки от радости стучало сердце, когда он вспоминал ту минуту…

В четверг, перед самым обедом, когда они заканчивали спевку (как всегда наверху), дверь в зимнюю церковь распахнулась, и на хоры сразу потянуло морозом. Несмотря на то, что Рождественский храм топили три раза в неделю, в нем все равно было холодно, и певчие кутались в шерстяные плащи и поджимали под себя ноги.

- Эй, Паисий! - услышали все голос отца ойконома. - Смотри, что я тебе привез! Может, теперь ты сменишь гнев на милость и перестанешь пугать меня адовыми муками?

Паисий перегнулся через поручни, огораживавшие хоры, и удивленно посмотрел вниз, щуря подслеповатые глаза.

- Да спустись! Что ты сверху разглядишь? - захохотал Дамиан, и Паисий его послушался. Лытка помог ему сойти вниз по узенькой крутой лестнице - ноги экклесиарха плохо его слушались.

Лешека Лытка узнал сразу, с первого же взгляда, несмотря на то, что тот повзрослел, вытянулся и приобрел тщательно постриженные усы и бородку. Только глаза его были тусклыми и смотрели в одну точку, и губы, прежде мягкие и безвольные, сжались в узкую бледную полосу. Он был одет в волчий полушубок, беличий треух и меховые сапоги, каких в монастыре никогда не видели, и напоминал скорей поселянина.

- Мальчик мой… - прошептал Паисий, разглядев, кто стоит перед ним. - Господь явил нам чудо!

Он осторожно обнял Лешека и привстал на цыпочки, чтобы положить голову ему на плечо, но Лешек не пошевелился, продолжая отстраненно смотреть в стену. Лытка тоже не мог двинуться с места от удивления и радости.

- Это не Господь, а я явил вам чудо, - довольно усмехнулся Дамиан. - Его украл колдун и восемь лет держал у себя, заставляя петь на потеху толпе.

Сердце Лытки замерло от жалости: вот почему у Лешека остановившийся взгляд и скорбно сжатые губы - наверное, жизнь у колдуна была нелегкой. Ничего, в обители он отогреется, здесь он среди друзей…

- Лешек, - он осторожно взял друга за руку, - Лешек, теперь все будет хорошо. Ты узнаёшь меня?

- Да, Лытка, - безучастно ответил тот, - я всегда тебя узнбю, даже со спины…

Голос его был хриплым и тихим, будто каждое слово давалось ему с трудом.

Оживал Лешек медленно, очень медленно. Он почти ничего не ел, и Лытке казалось, что он с отвращением смотрит на пищу и еле-еле сдерживает спазмы в желудке, если что-нибудь глотает. А еще Лытка думал, что Лешек непрерывно испытывает сильную боль: когда на него никто не смотрел, лицо его искажалось мучительной гримасой, сухие глаза жмурились и сжимался рот. По ночам он долго не мог уснуть (Лытка, стоя на коленях в молитве, часто ловил его остановившийся взгляд), а если засыпал, то неизменно ежился и стонал во сне, словно ему снились кошмары.

- Лешек, у тебя что-нибудь болит? - спрашивал Лытка.

- Нет, со мной все хорошо, - неизменно говорил тот.

Лешек на все вопросы отвечал вполне осмысленно, но отрешенно, словно заставляя себя выдавливать каждое слово. Только однажды Лытка увидел проблеск жизни в его глазах, если такой всплеск чувств можно назвать проблеском жизни.

- Лешек, не таись, расскажи мне, что с тобой было. Тебе станет легче, вот увидишь! Расскажи мне! - попросил Лытка. - Колдун мучил тебя? Он издевался над тобой?

Лицо Лешека вмиг потемнело, как грозовая туча, глаза широко раскрылись, и оскалился рот.

- Никогда! Слышишь? Никогда не смей говорить ничего плохого про колдуна! Никогда, слышишь? - закричал он и поднялся на ноги, сжимая кулаки.

Лытка усадил его на кровать, стараясь успокоить, но Лешек и сам расслабился, и вдруг, впервые за много дней, из глаз его полились слезы. Лытка решил, что колдун сильно запугал его, если он боится говорить о нем плохо.

Через неделю, в воскресенье, Лешек принял послушание - теперь его положение в обители было определено и никто не косился на него непонимающе. Перед этим Паисий робко предложил ему прийти на спевку - он и жалел Лешека, и боялся, что волшебство детского голоса навсегда потеряно, но когда Лешек, поднявшись на хоры, запел «Богородице, дево», слезы потекли по щекам иеромонаха и он долго сидел, опустив лицо на колени, и вытирал глаза полами рясы.

Время шло, и Лешек ожил, глаза его немного прояснились, взгляд стал осмысленным, а на лице появились чувства и переживания. Только тогда Лытка понял, насколько губительным для души Лешека оказалось влияние колдуна. У него и в детстве было прозвище «заблудшая душа», и если Лытке повезло - он имел таких замечательных духовных наставников! - то Лешеку никто не помог обрести веру.

Его представления о грехе так и остались детскими, немного наивными, словно и не было этих восьми лет, и Лытке стоило большого труда объяснить ему, что бороться с грехом в себе надо не для похвалы духовника, а для самого себя, для спасения своей души.

- И от кого мне надо спасаться? - усмехался Лешек.

- От Сатаны, конечно, от врага рода человеческого.

- Да? А я думал - от Юги. А Сатана - он богу помощник?

- Нет, Лешек! - терпеливо улыбался Лытка. - Сатана - его враг, он наказывает грешников.

- Но если он наказывает грешников, значит, он помогает богу?

- Как ты не понимаешь! Бог хочет спасти людей от Диавола, но если человек грешит, то Бог помочь ему не может! Но, знаешь, для меня спасение - это не главное. Я люблю Исуса, понимаешь? Он хотел спасти всех людей и за грехи их был распят.

- А Исус - это и есть бог?

- Бог - это святая Троица. Он един.

- Ну как же он един, если он - троица! Юга, Исус и Богородица?

- Нет, не Богородица, конечно, а Святой дух, - Лытка посмеивался: он был счастлив, объясняя Лешеку такие простые понятия. И хотя душа Лешека оставалась далекой от искренней веры, Лытка не отчаивался.

Он любил Лешека и прощал ему все: и его заблудшую душу, и изречения, за которые духовник мог бы наложить на него суровую епитимию, и непонимание, и нежелание понимать. Лытке, наверное, было все равно, станет ли Лешек верить так же истово, как верил он сам. Только одно заставляло упорно склонять его к вере: теперь Лешек не был невинным отроком, которого Господь простил бы и принял в рай. Лытка боялся, что за свои заблуждения Лешеку придется гореть в аду, и сердце трепетало от страха за друга. Лешек остался таким же тонким, таким же уязвимым, несмелым, каким был в детстве, и Лытке хотелось закрыть его собой, заслонить, оградить от жестокостей этого мира. Но защитить его от адовых мук Лытка не мог, хотя и молился по ночам за спасение души Лешека.

И в то же время, надеясь, что Лешек ступит на праведный путь, Лытка с ужасом думал о том, насколько ему самому тяжело далось обуздание плоти, и не мог допустить мысли, что Лешеку придется пройти той же дорогой. Этот выбор - адовы муки или страдания на земле - мучил Лытку, заставляя испрашивать совета у Господа. Он не желал Лешеку ни того, ни другого и сам бы с радостью принял за него все, что предначертал ему Господь.

Лешеку все время было холодно: он кутался в плащ на спевках и сжимался в комок под одеялом - ну разве он способен бороться с грехом при помощи мороза? Да он заболеет и умрет, если хоть раз выстоит час на снегу босиком.

Как можно мучить его постом, ведь он и так бледный и худой, ему надо пить молоко, это понимал даже Дамиан когда-то. У него тонкая и нежная кожа, и веревка, вроде той, которая когда-то помогала Лытке избавиться от похоти, сотрет ее в один миг! И бессонные ночи для Лешека - напрасная жестокость, он с трудом может выстоять всенощную, и после этого у него вокруг глаз ложатся черные круги.

Лытку грызли сомнения, и он решил поговорить об этом с самим Лешеком. И когда рассказал ему о своих опасениях, Лешек ответил совсем не так, как Лытка ожидал. Наверное, он не успел привыкнуть к тому, что его друг уже не ребенок, хоть и выглядит моложе своих лет.

- Знаешь, ты боишься за меня напрасно. Во-первых, я не умру от мороза, я каждое утро растирался снегом и частенько купался в проруби, честное слово. Только холод и мороз - разные вещи. Во-вторых, я вовсе не собираюсь усмирять свою плоть, мне и так хорошо. А в-третьих, ты, наверное, не знаешь… На краю света, за далекими непроходимыми лесами, меж кисельных берегов течет молочная река Смородина. За ней лежит солнечная, зеленая земля - светлый Вырий. Там ждет меня колдун. И ни в рай, ни в ад я не пойду. Лытка, у меня другие боги, и они меня не оставят, поверь мне…

Лытка тяжело вздохнул:

- Лешек, ты заблуждаешься, и это самое страшное… Бог - один, других богов просто не существует.

- Давай не будем спорить об этом, ты не убедишь меня, а я - тебя. Расскажи мне лучше, что за шрам у тебя на поясе?

- Откуда ты знаешь о нем? - удивился Лытка.

- Какая разница? Расскажешь?

- В юности меня мучила похоть, теперь это прошло, - улыбнулся он, - я победил свою плоть, как это когда-то сделал Серапион-столпник. Я лучше о нем тебе расскажу, он был настоящим подвижником. Кроме того, что в юности он, обуздывая страсть, обвязывался веревкой, которая впивалась в его тело до крови, он тридцать лет стоял на столбе, представляешь? Тридцать лет - стоя!

- Как? Вот так тридцать лет и не слезал со столба?

- Конечно! И люди видели его подвиг, и многие последовали его примеру!

- Нет, Лытка, ты что-то путаешь… А как он спал?

- Стоя. Как же еще.

- Ну, предположим. А как же он мылся?

- Он не мылся, даже схимники не моются, это же часть подвига.

- Да? Интересно… А как он добывал еду?

- Добрые люди давали ему хлеб и воду.

- Послушай, Лытка, объясни мне - а для чего он это делал?

- В смысле?

- Ну для чего он стоял на столбе? Что в этом полезного?

- Он усмирял свою плоть, и мысли его устремлялись к Богу.

- А для людей, для других людей - в чем для них-то польза?

- Он вдохновлял их своим подвижничеством, я же говорил.

- И они вслед за ним залезали на столбы и стояли там по многу лет?

- Ну да…

Лешек расхохотался. Он хохотал долго, смахивая слезы с глаз и хлопая себя по коленкам, и Лытка, слегка обиженный за своего любимого святого, все равно радовался - Лешек смеялся в первый раз с тех пор, как вернулся в обитель. И хотя смех добродетелью не считался, Лешеку Лытка прощал все.

* * *

В первые недели в обители боль не отпускала Лешека ни на секунду. Она была такой невыносимой, что он не мог даже расплакаться - ему казалось, что если он позволит ей выйти наружу, то она его убьет. Боль мешалась с кошмаром, самым страшным его ночным кошмаром: просыпаясь на тонком соломенном тюфяке, кишевшем насекомыми, Лешек с замиранием сердца ждал, когда же наконец его разбудит колдун и он обнаружит, что лежит на мягкой кровати под теплым одеялом. Колдун всегда чувствовал, что Лешеку снится монастырь, он всегда будил его и сидел с ним рядом!

Пусть это окажется кошмарным сном, пусть колдун разбудит его! Пусть не в их теплом доме, пусть в шалаше среди леса - но пусть колдун будет жив! Пусть Дамиан передумает его убивать, пусть оставит умирать на снегу, и тогда Лешек его вылечит! В мыслях он выбирал для колдуна самые лучшие и редкие травы, он даже знал, где возьмет их среди зимы и как сделает из них настои и отвары. Он продумал все до мелочей: и как спрячет колдуна в лесу, и как сложит шалаш, и где найдет посуду, и сколько для этого понадобится времени. Он порвет свою рубаху на бинты, он будет перевязывать его каждые два часа, и поить водой, и держать его голову у себя на коленях, как делал сам колдун, когда Лешек болел. И если колдун потом не сможет ходить, Лешек придумает что-нибудь, он будет носить его, и сажать на коня, и помогать ему во всем! Пусть только он будет жив!

Если бы колдун остался жив, Лешек украл бы крусталь у Дамиана и вернулся, и тогда вообще не нужно было бы строить шалаш - они бы ушли на Онгу, вдвоем, к Милуше и матушке, и построили бы там дом. И колдун снова написал бы свою книгу, они бы вместе переписали еще множество книг!

Лешек тысячу раз мысленно прошел путь из Пустыни к дому колдуна, тысячу раз представил, как крусталь залечивает его раны на груди и на ногах, и придумал тысячи слов, которые не успел сказать колдуну и которые, несомненно, сказал бы, пока они добирались до Онги: они ведь всегда говорили дорогой.

Спальня послушников на двадцать человек была стылой и душной. Маленькие окна, затянутые пузырем, днем пропускали мало света, зато ночью сквозь них сочился мороз. Топили в доме послушников через день, утром, и к вечеру второго дня в спальне изо рта шел пар, а за ночь бревна покрывались инеем.

Лешек неподвижным взглядом смотрел на Лытку, стоявшего на коленях и шептавшего слова молитв, и ужас холодным сквозняком полз к Лешеку под одеяло: все это - явь, все это - его жизнь, и никто его не разбудит. И пресная пища, и полутемная спальня, и вши, за несколько дней успевшие изгрызть его тело, и тонкое колючее одеяло, и молитва, бесконечная молитва - это теперь его жизнь.

Каждая мелочь монастырского существования поначалу причиняла Лешеку боль. Мокрый черный хлеб с кислым привкусом, с волглой коркой - да матушка бы не сумела испечь такого, даже если бы очень постаралась! Тонкий тюфяк, двадцать человек в одной комнате, запах немытых тел, от которого спазмом сжимаются легкие.

Могила. Это могила под крестом, где люди погребены заживо, где они гниют, не успев умереть, - от вшей, от сырости, от нездоровой жизни. Здесь никто не ходит по лесу просто так, чтобы побыть в одиночестве, подумать, посмотреть на небо, тронуть рукой ствол дерева и ощутить, как под корой бежит живой сок. Здесь вообще нельзя побыть одному, здесь в твою сторону все время косятся чьи-то подозрительные глаза, тебя слушают чужие уши, и только схимники наслаждаются одиночеством, но одиночество их - просто еще более глубокая могила.

Выходя же за пределы спальни, особенно днем, Лешек непрерывно чувствовал страх. Ему казалось, что с ним непременно сделают что-нибудь ужасное: за то, что он чужой, за то, что он не желает поклоняться их ревнивому богу. Он считал, что все вокруг видят, о чем он думает, и им хочется заставить его молиться так же, как молятся они. Он ходил на службы, крестился, кланялся и озирался по сторонам: заметил ли кто-нибудь, как ему хочется вырваться из храма?

Страницы: «« « ... 89101112131415 » »»