Овечья шкура Топильская Елена
Добравшись до прокуратуры, я стала ждать появления Василькова с дамой-агентессой. Конечно, из сейфа прожигали меня своей срочностью разные деловые бумажки, но до прихода Василькова ничем другим заниматься я не могла. С каждой минутой ожидания агентесса рисовалась мне все более обольстительной и отважной Никитой, грудь ее в моем воображении становилась все пышнее, ноги все длиннее, глаза все больше, причем ноги уверенно вставали в стойку какого-нибудь из боевых искусств, а глаза прищуривались для прицельной стрельбы…
И вот наконец открылась дверь и на пороге показался опер Васильков. Он обвел глазами кабинет, удовлетворенно кивнул, задержался глазами на мне, нисколько не удивившись волшебным превращениям моего лица, после чего кивнул еще более удовлетворенно, и только тогда прошел к моему столу и присел напротив. Протянувшись через стол, он поцеловал мне руку и зажмурился, выказывая полный восторг от того, как правильно я поняла задачу.
— Ну, где твоя девушка? — нетерпеливо спросила я.
— В коридоре, — объяснил Коленька. — Ты готова? Тогда я ее зову?
Дождавшись моего кивка, он пошел к дверям. Через полминуты в мой кабинет вошло существо, настолько не имеющее ничего общего с подругой Джеймса Бонда, что я оторопела. Коленька бережно ввел это существо, усадил к моему столу, а сам присел напротив.
— Люда, это Мария Сергеевна.
Я растерянно кивнула, лихорадочно пытаясь перестроиться на общение в другом ключе, не в том, к которому готовилась.
— Мария Сергеевна, вот Люда Ханурина. Пообщайтесь…
Коленька, видимо, почувствовал мое замешательство и, тихо заговорив о чем-то с Людой, дал мне небольшой тайм-аут, чтобы я пришла в себя. Придя в себя, я как следует рассмотрела Люду. Одета она была во что-то бесформенно-серое, но для ее фигуры фасон никакого значения не имел, налицо было полное отсутствие вторичных половых признаков. Люда была худа и сутула, с большими, какими-то отекшими руками, в глаза бросались неухоженные обкусанные ногти и красные цыпки. Волосы висели сухими прядями, их цвет не запоминался совершенно. Но это все было не главным: поражало лицо. Это было лицо человека без возраста — с землистой кожей, глубокими складками и совершенно мертвыми глазами. Я бы вот так, с ходу, не взялась сказать, сколько ей лет: можно было ей дать и сорок, и шестнадцать. Сорок — по неживому серому лицу, шестнадцать — по подростково-угловатой фигуре. У меня даже мелькнула мысль, что зря я так серьезно готовилась — похоже, ей все равно, что происходит вокруг нее. Она не смотрела на меня, и не осматривала кабинет, в который попала: ее глаза безучастно уставились в одну точку перед собой. Интересно, это ее обычное состояние или ступор, в который она впала после смерти своего друга Вараксина?
Там, где усадил ее Васильков, она сидела согнувшись, поставив локти на острые коленки и покусывая ноготь на правой руке. Я встала со своего места, обошла стол и присела на стул рядом с ней.
— Люда, чаю хотите? — спросила я. Она помотала головой, но не раздраженно, а вполне спокойно, вернее — безразлично. На меня она так и не посмотрела.
— Коля, а ты будешь? — продолжила я. Васильков привстал со своего места:
— Сиди, я сам. А вы пока поболтайте. Люда, расскажи про Володю, — мягко предложил он, замыкая Люду на меня.
— Люда, сколько времени вы были вместе с Вараксиным? — спросила я, с ходу беря быка за рога. Поразмышляв секунду, я нарочно выбрала слегка суховатый тон, решительно отказавшись от сюсюканья. На самом деле эта Люда не производила впечатления трепетной лани; наоборот, мне показалось, что до нее надо достучаться, врезаться в ее защитную оболочку.
— Два года, — тут же ответила она низким глуховатым голосом, продолжая покусывать ноготь и смотреть в одну точку. Рукав ее балахона задрался и обнажил серую кожу предплечья с характерной “дорожкой” по ходу вен. Все понятно, этим объясняется и землистое лицо, и неопрятно висящие волосы, и болезненная худоба, и тусклый взгляд. И неестественное, не напускное безразличие. Я решила и дальше идти напролом.
— Вместе кололись? Или вместе лечились? — я не позаботилась даже о том, чтобы придать своему голосу сочувствие. Из-за спины Люды мне одобрительно кивнул Васильков, якобы занятый приготовлением чая.
— Он меня лечил, — тут Люда впервые посмотрела на меня. И я увидела в ее глазах слезы. Впрочем, она быстро с собой справилась. — Он на это деньги зарабатывал. Вам про тот день рассказать? Давайте, я сначала расскажу, как Володю забрали. А потом вы спросите, что вам надо.
Из-за ее спины Коленька показал мне большой палец. Люда снова сгорбилась, поежилась, как от озноба, и стала рассказывать голосом, лишенным модуляций:
— Мы были дома. В Московском районе Володя квартиру снимал, у метро “Звездная”. Тринадцатый этаж. В восемь двадцать вечера в дверь позвонили. Володя открыл. На лестнице парень стоял. Володя его знал.
— Он по имени этого парня назвал? — быстро уточнила я, заодно проверяя реакцию девушки — можно ли ее перебивать по ходу рассказа, не собьется ли она, не замкнется.
— То есть как я поняла, что они знакомы? — в свою очередь, уточнила она. — Нет, по имени не называл, но это было заметно по их поведению — что они знакомы. Володя не удивился. Парень его позвал. Сказал, что надо поговорить. Володя быстро собрался и ушел. Они уехали на машине Володи. Потом машина оказалась под окнами. Этот парень ее пригнал.
— Ты видела? — спросила я. Она была намного младше меня, и в обращении на “вы” в этой ситуации не было смысла.
— Нет, — снова бесстрастие — сообщила она. — Я не спала ночью. Ждала Володю. В двадцать минут второго я услышала с улицы шум подъезжающей машины. Тот, кто пригнал ее, поставил ее на прежнее место, под окнами. Заглушил, закрыл и ушел.
Да, сам Вараксин поставить свою машину к дому никак не мог, поскольку к часу ночи уже был мертв.
— А ты раньше видела этого парня?
— Нет, никогда. Он никогда раньше не приходил. И на улице мы не встречались.
— А он не звонил предварительно? В тот день или накануне?
— Нет. Это я точно знаю.
— Получается, что он знал, где вы живете?
— Да.
— А кто знал, где вы снимаете квартиру?
— Никто.
— Так уж и никто?
— Никто. У меня никого нет. А Володя никому свой адрес не говорил.
— Никому-никому ?
— Никому. Даже Шиманчик с Красноперовым не знали. Они знали только его мобильный телефон.
Я повернулась к Василькову.
— Коля, а где его мобильный телефон? Вараксина?
— Телефона нет, — быстро ответил Коля. — Я запросил распечатку звонков, проверяю, мы с Людой ее смотрели, но пока ничего оттуда не выловили.
— Понятно, — я снова взялась за свидетельницу. — Люда, а Вараксин уходил с телефоном?
— Да, — ответила Люда, — он вообще никуда без мобильника не выходил, даже в туалет.
— А что, у него были какие-то проблемы? Почему такой режим секретности? Адрес свой ото всех скрывал…
Люда замялась.
— Ну… Как бы…
Она оглянулась на Василькова, и тот немедленно пришел ей на помощь:
— Люда, теперь это уже не имеет значения.
— А… — она опять оглянулась на Василькова. Тот вздохнул.
— Я же сказал — это уже не важно.
— Просто… — теперь Люда смотрела уже на меня, не решаясь выговорить того, что явно знал Васильков.
— Да от армии он косил, вот и все, — вмешался Коленька.
— Просто я боялась, что вы его будете осуждать, — без выражения добавила Люда, снова глядя в стороцу.
— Но ведь за ним не из военкомата пришли? — я переводила вопросительный взгляд с нее на Василькова.
— Нет, — Люда покачала головой. — Но вообще-то… Что-то в нем — ну, в этом парне, который пришел… Было такое… Армейское, что ли… Не знаю…
— Ладно. Ты помнишь, как выглядел парень?
— Сейчас, — ответила Люда, сосредоточенно грызя ноготь. Помолчав полминуты, она монотонно начала перечислять приметы:
— Рост сто восемьдесят сантиметров. Телосложение нормальное. Лицо круглое, справа под бровью — оспинка. Брови немного светлее волос на голове. Короткая стрижка, косой пробор, налево, волосы темно-русые, не очень чистые. Глаза серые, близко посаженные. Нос прямой. Губы узкие…
Я ошеломленно взглянула поверх ее опущенной головы на Василькова. Тот успокаивающе кивнул и сделал мне знак рукой — мол, все в порядке. Я пожала плечами. Девица говорила как по-писаному. Неужели Васильков вложил ей в голову все эти приметы? Неужели он таким образом хочет мне навязать кого-то в подозреваемые? В конце концов, я этого Коленьку совсем не знаю. Почему я должна без оглядки ему доверять? Привел ко мне наркоманку конченую, та мне внаглую лепит информацию (а вернее сказать, дезинформацию), выученную с чьих-то слов, и что я должна думать по этому поводу?
Люда тем временем продолжала бубнить про парня, якобы забравшего ее сожителя Вараксина из дома:
— На правой кисти у него татуировка: орел и надпись “ВДВ”.
Я глубоко вдохнула и решила пока не проявлять недоверия.
— Люда, а одет он как был? Ты не запомнила?
Люда с готовностью ответила:
— Запомнила. На нем были джинсы синие, поношенные. Кожаная черная куртка, правый край ворота потертый, под курткой синяя клетчатая рубашка. Знаете, теплая такая. Фланелевая. На ногах — кроссовки, размер сорок первый. Ну, сорок второй. “Найк” — “левый”, не фирменный, они очень сильно поношенные, стоптанные просто. Такие продаются на барахолке у метро “Звездная”, я знаю, в каком ларьке. На правой кроссовке шнурок грязный, и на одном конце нету такой металлической фигульки.
Вот эта металлическая фигулька, наверняка призванная оживить сухой протокольный язык, которым Люда описывала приметы, меня доконала. Люда явно заучила текст, и если Васильков считает, что я этого не пойму, то он сам дурак.
— Люда, а сколько раз ты этого парня видела?
— Один, — ответила она, нисколько не смутившись.
— А сколько времени он с Вараксиным разговаривал?
— Секунд тридцать, — сказала Люда тем же бесстрастным тоном. — Да, у него еще ремень был такой — с металлической пряжкой, типа солдатского.
Я решительно поднялась.
— Коля, можно тебя на минуточку? — пригласила я Василькова на выход голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Коленька покорно пошел заумной в коридор, перед этим ласково потрепав по плечу свою липовую агентессу.
Выйдя из кабинета, я плотно прикрыла дверь и зашипела на Василькова:
— Зачем ты мне ее привел? Если тебе надо кого-то отработать, сказал бы сразу, без этого спектакля. Только учти, что в камеру сажать без серьезных оснований никого не буду. Я в такие игры не играю.
— Ты о чем? — удивился Коленька. — Все так классно идет, ты ей понравилась. Ты молодец.
— Васильков, я же ясно сказала, я в такие игры не играю. Не надо делать из меня дуру. Она такая же свидетельница, как я композитор. Да еще и наркоманка. Других у тебя не было в запасе?
— Маша, ты что?! — Коленька посерел лицом. — Ты что, думаешь, я тебя дурю?! Да зачем мне это надо?!
— Мало ли! Мог бы сразу мне сказать, кого надо отрабатывать, а не устраивал бы показательные выступления! — я никак не могла успокоиться, а дурацкие оправдания Василькова только заводили меня еще больше.
— А, тебя смущает, что она так уверенно приметы называет? Я же тебя предупреждал — ничему не удивляйся.
— Коленька, — я выдавливала слова сквозь зубы с плохо скрываемым бешенством, — не может нормальный человек за тридцать секунд разглядеть и татуировку, и пояс солдатский, и даже отсутствие рогульки…
— Фигульки, — поправил меня Васильков.
— Да, конечно, это меняет дело, — я все еще кипела бешенством. — А даже если и разглядит, то не запомнит, уж поверь моему опыту. А если человек еще и наркоман, то о чем может идти речь?
— Так, — Коленька отвернулся и захлопал себя по карманам, вытащил сигареты и закурил. — Во-первых, успокойся.
— Я спокойна, — сказала я так злобно, что даже пустила “петуха”.
— Я вижу, — Коленька усмехнулся. — Во-вторых, я же тебе говорил: она прирожденная разведчица. У нее действительно феноменальные способности. Согласен, она наркоманка, и ей вообще немного осталось, несколько лет, и она сгорит. Тем более, что Вараксина убили, так хоть он ее в узде держал, а без него она недолго продержится.
— А во-вторых? — я начала успокаиваться. Может, и правда?
— А во-вторых, знаешь, сколько я с ней возился, пока привел в более-менее сносное состояние? Как нарколог возился, а не как опер. Ты знаешь, что? Проверь ее способности, вот и увидишь, нормальные показания она дает или гонит с чьих-то слов, — Коленька опять усмехнулся.
— Как я их проверю?
— А ты измени что-нибудь в своей внешности.
— Например? — я снова начала злиться.
— Ну, я не буду тебе подсказывать. Чтоб ты меня не упрекнула в двойной игре. Сама придумай. А потом мы вместе зайдем, и ты спросишь у Люды, что в твоей внешности изменилось.
Я недоверчиво смотрела на Василькова. А может, у них разработана целая система условных знаков, чтобы обдурить меня окончательно? Но, подумав секунду, я отказалась от этой мысли: разрабатывать систему, только чтобы ввести меня в заблуждение? Правда, существует такой вариант, что опер Васильков с помощью этой странной девушки уже давно дурит доверчивых следователей. Но если они занимаются этим давно, то уж не наступали бы на одни и те же грабли.
Ну не вызывают доверия такие подробные свидетельства на пустом месте. Уж врали бы более правдоподобно…
— Ты готова? — Васильков затушил окурок и взялся за ручку двери.
— Отвернись! — потребовала я, успев подумать, как глупо я выгляжу. Но Васильков покорно отвернулся.
Сначала я сняла и спрятала в карман кителя форменный галстук. Но поразмыслив, галстук вернула на место и сняла с кителя университетский ромбик. Потом переодела часы с левого запястья на правое, все равно они скрываются под манжетом форменной блузки. И уже направилась было вслед за Васильковым обратно в кабинет, но задержалась на минутку и, пожертвовав красотой, сцарапала с ногтя большого пальца левой руки бледно-розовый лак. Надо было приглядываться, чтобы определить, что на одном из ногтей нет лака, потому что покрытие телесного оттенка на остальных ногтях не бросалось в глаза (не люблю яркие когти).
Мы с Васильковым вернулись в кабинет; за то время, что мы отсутствовали, в кабинете было тихо, оттуда не доносилось ни шороха, ни дыхания. Войдя, я убедилась, что Люда и позу не изменила — как сидела сгорбившись на стуле, так и продолжала крючиться, поставив локти на худые коленки. Васильков демонстративно сел за спиной девицы, но она и ухом не повела, не шелохнулась, и на меня глаз не подняла.
— Люда, — сказала я предельно сухо, — посмотри на меня.
Люда послушно повернула голову в мою сторону. И мне даже стало не по себе — такой мертвый был у нее взгляд: взгляд человека с той, “смертной”, стороны к нам сюда, в мир живых. Тусклые, как у рыбы, глаза, и даже тоски в них не было, ничего — одна пустота.
— Проверяете меня? — глухо спросила она, хотя я пока не задавала ей никаких вопросов. Но она и не дожидалась вопросов. — У вас был значок такой на форме, синий, в виде ромбика. Вы его спрятали. И часы с левой руки на правую переодели. У вас часы на синем ремешке, кожаном. И цифры обычные на циферблате, не римские. И еще лак у вас на левой руке содран. Вы специально содрали?
Я поражение уставилась — даже не на Люду, на Василькова. Такого не бывает!
— Люда, ты ведь даже на меня не смотрела!
— Это вам так кажется, — не поворачивая головы, сказала она. — Просто я все замечаю. И все помню. Мне самой плохо от этого. Найдите этого парня, который увез Володю. Я хочу ему отомстить. Мне Николай Васильевич сказал, что вы сможете.
Я достала из кармана кителя свой университетский значок и прикрутила его на место. Переодела часы на левую руку, достала из ящика стола протокол допроса свидетеля и кивнула Люде:
— Давай сначала и по порядку…
Я допрашивала Ханурину три с половиной часа. Она предоставила бесценную информацию не только о внешности преступника, но и о характере деятельности ее покойного сожителя, и о его взаимоотношениях с компаньонами.
После допроса Васильков увез Люду, пообещал отвезти ее домой и вернуться. Я допытывалась у них обоих, не опасно ли ей оставаться в той квартире у “Звездной”, но Люда сказала, что больше ей негде жить, и если с ней до сих пор ничего не произошло, то ничего и не случится.
— Я осторожная, — сказала она на прощание. Но у меня сложилось впечатление, что ей просто все равно. Ни смерть, ни убийцы ее не пугают. Похоже, она уже свыклась с мыслью о том, что скоро умрет от наркотиков, и ничто ее не держит — Вараксин убит, родных у нее нет. Или она просто считает, что их нет, что в принципе дела не меняет.
Как только за ними закрылась дверь, я перевела дух и налила себе в чашку воды из чайника. В горле у меня пересохло, и слегка кружилась голова после этого необычного допроса. Я на девяносто девять процентов поверила в то, что эта юная наркоманка, как компьютер, помимо своей воли сканирует все детали окружающей действительности. Хоть меня все же грыз червячок сомнения размером в один процент, отказываться от проверки этой информации было бы неразумно.
Время до возвращения Василькова я потратила на выяснение результатов вчерашнего осмотра на берегу Финского залива.
Паша Гришковец отчитался, что на трупе только одно повреждение — огнестрельное ранение правого виска, причиненное выстрелом в упор. Подошвы начищенных ботинок на ногах трупа первозданно чисты, песком не опачканы, поэтому про самоубийство на пляже можно уже даже не заикаться. Зато салон машины Шиманчика очень даже опачкан кровушкой, Паша нашел еще несколько пятен помимо того, которое заметила я. На руле и дверце машины — пригодные отпечатки пальцев, но не Шиманчика. Смерть коммерсанта наступила за три — шесть часов до начала осмотра.
— А слепок, Паша? — спросила я, поскольку мне пришла) в голову одна идея, и ее не терпелось реализовать.
— Все в лучшем виде, сам проследил.
— А в протоколе описал его?
— Обижаешь.
— А размер скажешь?
— Подожди, протокол возьму. Так, тридцать сантиметров. Описание диктовать?
— Подожди, я свои бумажки возьму.
Я положила перед собой протокол с описанием следа в лесопарке и сопоставила с тем, что продиктовал мне Паша. В принципе, если сделать скидку на особенности терминологии двух разных криминалистов, диктовавших описание следов, и отнести разницу в размере, в один сантиметр, на счет различной твердости поверхностей, на которых следы оставлены, — есть над чем подумать…
— Дашь сравнить?
— А что, есть с чем?
— Да вроде есть.
Но кроме слепка с побережья, надо было еще разжиться слепком следа из лесопарка. Придется потратить время и силы на организацию этого. процесса; втайне я надеялась, что сама больше в этот лесопарк не поеду. Я вынашивала коварные замыслы — заслать туда вместе с экспертами Колю Василькова: он покажет им место и напишет протокол дополнительного осмотра, а они снимут слепок. А я в это время займусь чем-нибудь полезным: например, мы со свидетельницей Хануриной поедем на вещевой рынок “Звездный”, и Людмила укажет мне на прилавок, где продают кроссовки, аналогичные тем, что были на предполагаемом преступнике. А потом я изыму пару таких кроссовок для сравнительного исследования. Сделаю экспериментальный отпечаток их подошвы и сравню со следом, найденным рядом с трупом Вараксина, и со следом, отпечатавшимся на мокром песке побережья Финского залива возле трупа Шиманчика.
— А что ж ты не спрашиваешь про орудие убийства? — ехидно поинтересовался Паша, возвращая меня в обсуждение печальной судьбы коммерсанта Шиманчика.
— Подошла эта ручка одноразовая? — поинтересовалась я скорее из вежливости, так как сомнений в том, какое орудие применялось, у меня не было. Единственная трудность, которая могла встретиться, — это идентификация пули. Мелкокалиберные заряды рассыпаются на кусочки, их очень тяжело собрать и идентифицировать. Но если уж орудие валяется рядом с трупом, надобность в идентификации орудия и заряда не так уж велика.
— Нет, не подошла, — с некоторым даже удовольствием ответил Паша, и я искренне удивилась.
— Как интересно! Но ранение-то хоть огнестрельное?
— Огнестрельное. Только не из мелкашки. Эксперт наш говорит, калибр, скорее всего, девять миллиметров.
— Девять миллиметров? — переспросила я. — “Макаров” или “Стечкин”?
— Вот-вот.
— А пуля?
— Если бы у нас была пуля… Ранение сквозное. Пуля прошла навылет.
— А в машине ты искал? — я заволновалась.
— И в машине я искал, и даже на пляже песочек просеял, на всякий случай. Его не там грохнули, туда просто трупешник привезли.
Да я и сама это понимала. Но отсутствие пули означало, что даже если мы вычислим убийцу и найдем орудие, привязать его к трупу будет невозможно.
— Интересно, а зачем там ручка валялась? — подумала я вслух. — Из нее хоть стреляли?
— Из нее стреляли, но не в Шиманчика.
— Может, это он в нападавшего стрелял?
— Скорей всего. Я в медицинские учреждения заслал запросики, на всякий случай. Вдруг кто с огнестрельным ранением обратится. Но ты ж понимаешь…
Да, я понимала, что надежды на это никакой. Раз уж убийца сумел сесть за руль и привезти труп в Сестрорецк, значит, его рана не смертельная. Если он вообще ранен. Шиманчик мог и промахнуться. Так что вряд ли убийца будет светиться у врача; перевяжет рану тряпкой, вот и все дела.
Закончив разговор с Пашей, я положила трубку и стала листать дело по факту убийства Вараксина. Вот то, что меня интересовало: Вараксин убит выстрелом в затылок, в упор. Пуля прошла навылет, ранение сквозное. А это значит, что калибр патрона установим только приблизительно. А уж об идентификации оружия и тут не может быть и речи. Черт, а почему на месте обнаружения трупа пулю не поискали? Или поискали, но не слишком усердно? Во всяком случае, металлоискателя там и рядом не лежало. Можно ли положиться на Василькова или все-таки придется самой тащиться в эту геопатогенную зону, пребывание в которой вредно для психического здоровья, вот вопрос.
Коленьки все не было и не было, и я, потеряв терпение, позвонила ему по рабочему телефону. Трубку снял мужчина, видимо, сосед по кабинету, и доброжелательно ответил, что Васильков только что был, ходит где-то по коридорам. Скот, подумала я и позвонила ему на пейджер. Когда откликнулся ангельский голос оператора пейджинговой связи, я попросила:
— Для абонента “Нарколог”, пожалуйста. “Раз уж ты на работе, проверь предпоследний труп. Где пуля?”.
— Подпись будет? — недрогнувшим голосом спросила меня оператор.
— Что вы? Разве такое кто-нибудь подписывает?
Не успела я положить трубку, как затрезвонил телефон.
— Привет, ненормальная. Это абонент “Нарколог”, — Васильков смеялся. — Ты не подумала — а может, меня уже брать едут?
— Кому ты нужен?
— В общем, да. Ты не первая так шутишь. Если кто мой пейджер почитает… Я тут глушак искал для своего автотранспорта, так мне сестренка младшая прислала сообщение: “Братан, не покупай глушитель, папа из деревни везет”. И ничего, никакого резонанса.
— Можно узнать, почему ты болтаешься у себя в РУВД? Я, между прочим, тебя жду с заданиями.
— Вот поэтому и болтаюсь.
— А говорил, работать любишь.
— Я никогда не вру. Есть информация к размышлению.
— Какая? — заволновалась я.
— Приеду, расскажу. И не проси, — сказал он, хотя я еще ничего и не попросила.
Пока Коленька ехал, я занялась обычным для следователя делом — разложила на столе свои четырнадцать дел и прикидывала, как между ними разорваться. Прикидывая, я предвкушала, как сообщу Василькову, что мы имеем дело с маньяком. Надо предложить ему поискать аналогичные случаи, для начала — хотя бы по сводкам.
Коленька вошел в кабинет с загадочным видом. Я открыла рот, чтобы порадовать его перспективой расследования серии, но его, видимо, тоже распирала информация, и получилось, что мы с ним одновременно выпалили:
— Поздравляю, похоже, мы имеем дело с маньяком!
И оба уставились друг на друга. Коленька пришел в себя первым:
— Чур, сначала я! — заявил он.
— Может, уступишь даме?
— Ни фига! Я и так знаю — ты эту девочку проверила по своим таблицам. Так?
— Нет, не так, мне позвонил маньяк и сказал — готовьтесь…
— Вруша! Ты бы ничего больше не успела за это время. А когда я Люду увозил, ты еще ничего не знала.
— О-о! — Коленька присел к столу. — Я перелопатил горы сводок и… Ладно, ничего я не лопатил. Я заехал в РУВД за талоном на бензин, а в дежурке наш розыскник ругается с какой-то нетрезвой тетенькой. Причем ругается из-за колготок. Выдает ей вещи, а она кричит — колготки не те. Я заинтересовался, стал прислушиваться. Тетка такая хроническая, в дежурке только ею и пахло. Нет, серьезно, перебить собою ароматы дежурной части — это надо уметь. Наш клиент, как у нас в наркологии говорили. Оказалось, у нее дочка пятнадцатилетняя пропала полгода назад…
— Ты хочешь сказать, что ее нашли на территории вашего лесопарка? — мне уже почти все было ясно.
— Ну да! Нашли труп два месяца назад, в июле. И знаешь, где?
— В пруду, — устало сказала я. — А почему дело не возбудили?
— Да потому же, почему и Катю Кулиш не сразу возбудили. Если бы по Кате такого звону не было — городская, то се, — то и тут бы ничего не возбуждали. А за эту девочку, Зину Коровину, ходить-просить было некому. Мать — алкоголичка, отец — гопник. Они ее в тот день, когда она пропала, избили и на улицу выставили. А был, между прочим, не май месяц…
— Полгода назад, значит, март, — уточнила я.
— Вот именно. Девчонку выгнали из дому в одном платьишке. Куда она пошла, одному Богу известно. Что характерно, родители ее и не искали, это классная руководительница всполошилась — учебный год кончается, а девочка в школу не ходит. А летом из пруда выловили труп.
— Причина смерти — утопление, спермы в половых путях нет, повреждений нет, кроме кровоподтеков на запястьях, — уверенно сказала я.
— И откуда ты все знаешь! Почти так. Смерть от утопления. Спермы нет. Другие повреждения в акте не описаны, сильные гнилостные изменения. Наш добросовестный Виталик из ОРО[1] постановление об отказе в возбуждении вынес, розыскное дело списал и битых два месяца вызывал мамашу, чтобы она вещи дочери забрала. Наконец вызвал. А она пришла и давай скандалить, что вещи не ее ненаглядной девочки.
— Все не ее?
— Нет, не все. Платьишко ее, а колготки чужие. Из чего мамаша сделала вывод, что ей хотят подсунуть чужую девочку. Что характерно, все эти два месяца труп лежит в холодильнике морга, не захороненный, поскольку морг, при наличии родителей, за госсчет хоронить отказывается. Поэтому мамочка за вещами и не шла. А тут, видать, приперло — деньжата кончились, может, рассчитывала дочкино платье толкнуть…
— Про мамашу я уже все поняла. Ты про колготки поподробнее, — попросила я Коленьку, и он кивнул.
— Значит, так: девочка ушла из дому в светлых колготках. Так, по крайней мере, мамаша утверждает. А Виталик из морга забрал черные. И пытался впарить маме, а та ни в какую — подайте ей телесные, ну, бежевые.
— Ты материал захватил? — меня затрясло от нетерпения.
— Как же я захвачу без запроса? Наш Виталик — педант, я прочитать и то с трудом выцыганил. Пиши запрос, я заберу.
„ — Отлично, — я быстро настрочила запрос и отдала его Коленьке. — Мне одно только непонятно: зачем он колготки жертвам переодевает? Я сначала думала, что он зациклен на черных колготках — такое бывает. С Кати он черные снял. Но тут все наоборот — он телесные снял и черные надел на девочку.
— Слушай, может, это два разных маньяка? — Коленька разглядывал запрос перед тем, как сложить его и спрятать. — Один зациклен на черных колготках, другой — на телесных.
— Двух разных маньяков придется искать в два раза дольше.
— Ну и что? Меня, например, устраивает. Я к тебе сюда откомандирован, мне тут нравится, и я хочу, чтобы это продолжалось как можно дольше.
— Смею тебе напомнить, что ты откомандирован для работы по убийству Вараксина.
— Какая разница?! — Коленька перегнулся через стол и смотрел на меня в упор смеющимися глазами.
— Ладно. Ты понял, что надо делать?
— Понял. Сам напросился.
— Вот-вот. Ищи все случаи смерти девочек четырнадцати-шестнадцати лет.
— Что, по городу? Может, нашим районом ограничимся?
— Не выйдет. Напоминаю, что Катя Кулиш жила совсем в другом районе.
Коленька обреченно посмотрел на меня.
— Ты вообще-то понимаешь, что мало будет собрать материалы по фактам смерти? Если это действительно маньяк, наверняка в городе — россыпь розыскных дел по пропавшим без вести. Надо уж тогда и их поднимать, искать девочек пропавших.
— Коленька, только на нас с тобой еще и убийство Вараксина. Кстати о птичках, я пока с шефом не говорила про Шиманчика. Надо ведь и убийство Шиманчика сюда подтягивать.
— Аты уверена, что убийство Шиманчика — того же разлива? — по глазам Василькова я видела, что он только что сам собирался убеждать меня в этом.
— По крайней мере, это можно проверить, — сказала я и посвятила Василькова в свою идею насчет кроссовок, и разговор естественным образом перекинулся на его агентессу.
— Ну, как она тебе? — самодовольно спросил Васильков, и я не обманула его ожиданий.
— Нет слов! Признаю, с такой действительно стоит возиться.
Васильков торжествующе улыбнулся, и мне стало понятно, что возился он с Людой Хануриной не только как нарколог. Спал с ней, небось, но, в конце концов, это не мое дело.
— Знаешь, как я с ней познакомился? Мне ее передал “дед” из нашего отдела. Он увольнялся на пенсию, передавал агентуру.
— А она что, и по бумагам агентесса?
— Да, все на нее оформлено, честь по чести. Он ее завербовал, когда она работала секретаршей в одной строительной конторе. Тогда она получше выглядела, это сейчас от нее кожа да кости остались. Наркотики не красят человека, а тем более женщину.
— Да, я бы не сказала, что ей двадцать три года, — я удивилась этому, еще когда заполняла в протоколе ее допроса графы данных о личности.