Ловушка для блондинов Топильская Елена

— Ну что, механизм ясен, — повернулся ко мне Кужеров.

Да, механизм был ясен. Начальник оперчасти сидел с несчастным видом, видно было, что он всерьез переживает.

— Как она его залучила в помещение для свиданий? — спросил Кужеров Михаила Николаевича.

— Известно, как, — вздохнул тот. — Здесь с бабами не очень. Думаю, что Ольга с Коростелевым его чем-то напоили, потом Коростелев переоделся в его одежду. Про наших контролеров я не говорю, были тут такие, которые за сто баксов маму готовы были продать. Потихоньку избавляемся от них, так новые плодятся.

— А что Коростелев-то натворил? — робко поинтересовался он, помолчав.

— Убийство Шорохова, два побега. Возможно, еще четверых человек замочил, проверяем.

Начальник оперчасти расстроился еще больше. Начальник колонии, все это время сидевший, не проронив ни слова, извинился, сослался на неотложные дела и вышел. Возможно, ему было неприятно смотреть на унижение старого опера.

Осталось выяснить вопрос, куда делось тело. Но я уже знала ответ на этот вопрос, и слова Михаила Николаевича подтвердили мои догадки:

— Тело увезла жена, Кротова. Вывезла в Ивановскую область.

— Михаил Николаевич, а свидетельство о смерти она здесь получала? — Ответ и на этот свой вопрос я уже тоже знала заранее.

— Здесь, — подтвердил он.

— Все понятно. Спасибо за обед. — Я поднялась из-за стола, и Кужеров вслед за мной нехотя сделал то же самое. — У вас есть, где копии снять с документов?

— Найдем, — кивнул Михаил Николаевич. — Ну что сначала? Дело?

— Да, личное дело. А повар у вас откуда?

— Ресторан “Волхов”, Новгород, — ответил он с гордостью. — Сто пятая, вторая[9]. Жену с любовником в машине взорвал. Еще долго будем вкусно кушать.

— Ему отдельное спасибо.

Для проформы мы по дороге в оперчасть посмотрели помещение для свиданий, где все произошло. Ничего особенного, барак как барак. Понятно было, что без соучастников из числа работников колонии здесь не обошлось. Трудно представить, что под видом расконвоированного вышел из зоны другой человек, который к тому же в зоне был известен, и этого никто не заметил. Понятно, что вышел он еще до того, как Кротова сообщила о трупе, но все равно.

И старый опер мог бы поднять шум, но не стал этого делать, поскольку это означало непредсказуемые последствия. Коростелева, по всей вероятности, все равно бы не поймали, а начальника уволили бы, да еще и дело бы возбудили на контролеров, зону бы" потом проверками замучили.

Приговором на Коростелева я зачиталась. Осудил его областной суд, поскольку преступление им было совершено в одном из городов области. Кстати, не так далеко от Приозерска. Из приговора было видно, что жил себе, поживал Виктор Геннадьевич Коростелев с молодой женой и пятилетней дочкой в собственном доме, вернее — доме жены. И вдруг в один прекрасный день зарубил жену и, главное, дочку топором. Инсценировал разбойное нападение, связал себя, нанес самому себе телесные повреждения, но молодцы областные опера, докопались-таки. Доказательства, приведенные в приговоре, меня убедили в том, что убивал женщину и девочку именно Коростелев и никто другой. Но вот с мотивом в приговоре действительно был пробел. Никаких соучастников в ходе расследования не установили, и следствие пошло по самому привлекательному пути: раз нет другого мотива, возьмем то, что лежит на поверхности.

В деле, судя по приговору, были данные о том, что Коростелев незадолго до убийства заходил в агентство недвижимости, оценивал дом. Этот факт сопоставили с показаниями сослуживиц убитой жены Коростелева, которая работала в детском садике, — та жаловалась, что муж хочет уехать на постоянное место жительства в город, поскольку ему работы не найти, а она против. Вот и сделали вывод — раз жена не соглашалась уехать, Коростелев ее убил. Ладно, я согласна, что с натяжкой в это можно поверить, но дочку-то зачем убивать? Дочка мешала в том случае, если ее папа стремился начать жизнь сначала, с новой женой, в новой семье, куда маленькая девочка не вписывалась.

Но, судя по подшитым в личное дело приговору и скудным сведениям об осужденном, никакая любовница, ради которой могло быть совершено это кровавое преступление, и вообще никакая женщина в уголовном деле не засветилась. Кротова возникла, когда Коростелев уже отбыл два года, правда, считая с тем сроком, который он просидел под следствием.

На фотографии, приколотой в личном деле, бесспорно, был изображен наш киллер, и мы с Кужеровым вздохнули облегченно — хоть этого установили с достоверностью. Конечно, он очень сильно изменился за прошедшее время, но характерный тяжелый взгляд его не узнать было невозможно. Значит, вот что у него в прошлом: убийство жены и дочки…

Кужерову я поручила изучить дело Шорохова, тоже запрошенное к нашему приезду из Управления. Все, что нужно нам было для подтверждения его личности и установления возможного места проживания, в личном деле присутствовало, и Серега занялся снятием копий.

Кое-что уже выстраивалось под влиянием тех сведений, которые любезно предоставили нам здесь. Шорохов явно знал, что Коростелев совершил побег, как наверняка знали это многие из заключенных; а после освобождения мог найти Коростелева и начать его шантажировать. Это уже похоже на мотив. Но закавыка пока одна: чтобы шантажировать, надо быть уверенным, что человек платежеспособен. Откуда у Коростелева могли быть деньги? Судя по машине, прикиду, обилию кредиток, Шорохов совсем не бедствовал, значит, крохами от Коростелева не удовлетворился бы. И вообще, если у человека дела идут неплохо, решаться на предприятие, связанное с риском, логично только при перспективе большого куша. Кроме того, если принять во внимание показания мастера с завода, Шорохов задолго до своей смерти знал о местонахождении Коростелева, раз приходил к нему на работу. Но тогда, похоже, шантажа не было. А что изменилось теперь?

Правда, нужно допустить, что Шорохов мог так здраво не рассуждать. Он вполне мог рассчитывать на то, что припертый к стене Коростелев достанет деньги, где угодно, лишь бы отвязаться от него. Неужели он недооценивал опасности Коростелева? Неужели не понимал, что Коростелеву проще убить его, чем заплатить? А может, Шорохов был самонадеянным, как все шантажисты, и не допускал такой мысли?.. Все может быть.

А может, дело вовсе не в шантаже? С учетом темы, связанной с изготовлением оружия, к которой имели причастность и Шорохов, и Коростелев (исходя опять же из показаний мастера), можно допустить, что они замышляли какое-то серьезное преступление, а потом один соучастник убрал другого. Интересно тогда, что за преступление? Ограбление банка? Если оно уже было совершено, а нам о нем неизвестно, значит, не такое уж оно было серьезное. А если еще только должно было совершиться?

Хорошо, но куда в этой конструкции приткнуть четверых мужиков, ударенных по голове, и особенно последнего, выдаваемого за Коростелева? Не это ли преступление готовилось? Но в чем тогда суть, смысл этого преступления?..

— Михаил Николаевич, — позвала я начальника оперчасти, который за своим столом тихо перебирал бумажки, стараясь не мешать мне. — Михаил Николаевич, вы понимаете, что нужно будет возбуждать уголовное дело по факту побега Коростелева?

Михаил Николаевич кивнул, не отрывая взгляда от бумажек. С одной стороны, мне было его жалко, теперь он до пенсии вряд ли доработает. А с другой стороны, прояви он тогда принципиальность, и пятеро человек были бы живы и здоровы. Ладно, один из них преступник и гнида по жизни, но остальные-то в чем виноваты? Да и у меня не было бы шишки на лбу.

— Позвонить от вас можно по межгороду? — спросила я, не касаясь больше возбуждения дела.

— Ради Бога. — Он встал со своего места и пропустил меня к огромному допотопному аппарату, являвшему собой и телефон, и селектор.

Я набрала код Петербурга, номер телефона своего прокурора и, когда тот ответил, закричала в трубку:

— Владимир Иванович, это Швецова. Я немножко задержусь в командировке, мы с Кужеровым поедем в Ивановскую область…

К поезду нас отвезли на машине начальника колонии, а дальше начался долгий и утомительный путь в маленький городок Ивановской области. Поезд, автобус, электричка, снова автобус, а между ними томительное стояние в очередях на железно-Дорожных и автовокзалах и не менее томительное ожидание транспортных средств, как будто нарочно никогда не приходящих по расписанию. И вот мы у цели.

Постовой милиционер на вокзале объяснил нам, как добраться до городской милиции. Еще один тряский автобус, который подвез нас прямиком к нужному зданию…

Городская милиция выглядела прилично: чистенькое, хоть и не новое здание, изнутри обшитое деревом. На стенах — какие-то совершенно застойные плакаты с улыбающимися стражами порядка в новехонькой форме, милиционером и милиционершей. Из личного состава на месте находилась только секретарша начальника горотдела. Улыбаясь, прямо как сотрудница милиции с плаката, она объяснила, что весь отдел копает картошку, и что начальник обещал заехать на работу, но не раньше пяти вечера.

Вздохнув, мы пошли устраиваться в гостиницу. Секретарша, взглянув на наши удостоверения, любезно назвала нам адрес самой лучшей гостиницы, впоследствии оказавшейся вообще единственной в городе.

Лучшая гостиница производила довольно мрачное впечатление. Если бы не Кужеров, я бы предпочла ночевать на вокзале. Судя по угрюмым рожам, озирающим нас исподлобья, это был типичный бандитский притон, и я не удивилась бы, узнав, что номера этой гостиницы набиты мешками с героином и расчлененными трупами. Впрочем, мест там все равно не было, о чем нам с абсолютно советским злорадством поведали у стойки портье.

Мы, тем не менее, героически зашли в ресторан лучшей гостиницы и даже обозрели ассортимент.

Единственное, что не вызывало содрогания, — это цены. Цены были какие-то смешные, но даже по таким ценам есть предложенное можно было только по приговору суда. А может, это во мне говорили столичные амбиции, поскольку те же бандитские рожи, сидя за пластиковыми столиками, спокойно уплетали местные деликатесы.

Но есть хотелось. Кужеров взял себе бутылку пива, которым запил остатки былой роскоши — своих путевых запасов, из которых и мне перепал бутерброд с копченой колбасой и маринованным огурцом. Повару из колонии наверняка громко икалось, в хорошем смысле.

К четырем часам, с робкой надеждой на встречу с начальником ГОВД, мы вернулись в горотдел милиции. Секретарша, улыбаясь так же приторно, попросила подождать. Мы с Кужеровым присели в коридоре на лавочку.

Скрючившись на деревянной скамейке, я положила голову на плечо Кужерову и задремала, но тут Кужеров резко дернул плечом, и сон слетел с меня. Я открыла глаза и увидела чернущего негра двухметрового роста. Не мулата цвета шоколада “Виспа”, которых достаточно на просторах нашей любвеобильной родины и у которых в паспорте написано “украинец” или “русский”, а настоящего эфиопа. На голове эфиопа была надета милицейская фуражка, Длинные худые руки торчали из рукавов капитанского кителя. Он деловито шел по отделению, но, видимо, споткнулся о наши обалделые взгляды и замедлил шаг. Поскольку мы невежливо продолжали пялиться на чернокожего капитана милиции, он ухмыльнулся, показав нам белоснежные зубы и розовые десны, и устало спросил:

— Что смотрите, негра никогда не видели?

И, не дожидаясь нашей реакции, пошел дальше.

— А правда, Машка, чего ты на него уставилась? — спросил Кужеров, со стуком захлопнув рот и переведя дыхание.

— Вот бы нам его одолжить, — пробормотала я, — а то нашу прокуратуру замучили жалобами на отдел милиции за углом. Стоит мимо чернокожему пройти — они его затаскивают в дежурку, шмонают, вытряхивают все из карманов, еще плюх навешают и наркотики в ботинок засунут, чтобы оправдать задержание.

— Ну и почему бы не взять должностных преступников с поличным? Подставить им негритоса и зафиксировать, как они произвол чинят.

— Наш прокурор, что ли, в кустах заляжет с микрофоном?

— А куда смотрит Управление собственной безопасности?

— А они как раз оправдываются тем, что у них негра в штате нету, поэтому нет возможности изобличить негодяев.

— Правильно, без негра никого нельзя не изобличить, — проворчал Кужеров, укладывая мою голову в прежнее положение, к себе на плечо.

Я успела выспаться, ожидая прибытия местного начальства, и наконец начальник ГОВД появился в коридоре — невысокий франтоватый дядечка с ослепительной улыбкой. На нем была подполковничья форма с иголочки; с лихо заломленной набок фуражкой он, видимо, уже предупрежденный секретаршей по телефону, широким жестом пригласил нас в кабинет.

Кабинет начальника горотдела выглядел на уровне столичных стандартов. И даже комнатка отдыха на задворках наличествовала, с холодильником, мягкой мебелью и с хорошим коньяком в баре. Там нас, собственно, и принимали.

Первым делом, еще до выяснения цели нашего приезда, начальник поинтересовался, устроились ли мы в гостиницу. В ответ на наши жалобы, что мест в гостинице нет, он только махнул рукой:

— Устроим! Для нас места всегда найдутся. К сожалению, у нас ведомственной гостиницы нет, но городская вполне приличная. Правда, с удобствами не очень, удобства в коридоре, но раньше были вообще на улице.

Он снял телефонную трубку, попросил секретаршу соединить его с директором гостиницы, очень коротко переговорил и сообщил нам, что вопрос решен.

— Ну а теперь говорите, что от нас нужно?

— Нам нужно быстро получить сведения из вашего адресного бюро на определенного человека, посмотреть ваше кладбище, по возможности поискать на нем определенное захоронение и, если найдем, — эксгумировать тело, провести судебно-медицинское исследование с целью идентификации личности, — перечислила я, но начальник не испугался.

Он нажал на клавишу селектора и сказал секретарше:

— Ксюшу позови.

— Дам вам человека, — пояснил он, — он все вам сделает. Будете довольны.

Открылась дверь и вошел давешний эфиоп в капитанской форме.

— Присаживайся, Ксюша. Знакомьтесь, господа, это наш старший участковый, Франсуа Ксавье. Фамилию не говорю, вы все равно не запомните.

Негр, уже присевший в мягкое кресло, привстал и поклонился.

— Это наши гости из Питера, — продолжал начальник, — надо помочь. Проводи их в гостиницу, устрой, и приступайте. Или вы сегодня хотите отдохнуть? Тогда Ксюша вас в ресторан сводит.

У Кужерова заблестели глаза, но я решительно постановила, что работать начинаем прямо сегодня.

— Мы и так задержались в командировке, а работы здесь много, так что придется начать сегодня.

— Ксюша, иди, заводи машину, по дороге все обсудите, — ласково сказал начальник негру.

Тот улыбнулся показав ослепительные зубы, и вышел.

— Алжирец, чистокровный, — объяснил начальник, проводив его взглядом. — Пятнадцать лет здесь живет, женился, натурализовался, пятерых детишек наплодил.

— А как по-русски хорошо болтает, — удивился Кужеров, — я подумал, что он тут родился.

— Нет, приехал учиться и остался.

— А почему в милиции работает? — не отставал Кужеров. — Так ему нравится? На милицейскую зарплату пятерых детишек кормит?

— Да он у нас старейший сотрудник, всех знает. Работает за интерес. А кормит всех его жена. И весь наш горотдел она, кстати, кормит тоже, вон, ремонт нам сделала, машину для розыска купила. У нее казино, так что вечером от ресторана не отказывайтесь. В гостинице не ешьте, вы люди непривычные, можете заболеть. А при казино хороший ресторан. Днем там для работников милиции комплексные обеды. Значит, я немного ошиблась — он не эфиоп, а алжирец. Но по-русски он говорил замечательно.

Когда мы вышли на улицу, Франсуа Ксавье сидел за рулем ярко-красного кабриолета. Зрелище это так и просилось на экран — чернущий негр в милицейской форме в алой блестящей машине. Он любезно открыл нам дверцы, и мы помчались с ветерком в гостиницу.

Осмотрев отведенный мне номер, я смогла констатировать лишь одно: видала я в своей жизни номера и похуже.

Проводить тут время совершенно не хотелось, поэтому мы с Кужеровым отправились работать. Франсуа Ксавье подвез нас к кладбищу, а сам отправился в ЦАБ собирать интересующие нас сведения.

На кладбище, прямо скажем, было неуютно. Находилось оно на окраине города, освещалось плохо, над ним в темном небе летали вороны и злорадно каркали.

Пока мы с Кужеровым пробирались к кладбищенской конторе по толстому слою палой листвы, мы Успели обсудить, как получилось, что сведения о смерти Коростелева в колонии не попали в данные информационного центра.

— Раньше паспорта осужденных уничтожали, — вспоминала я, — а после освобождения выдавали им новые, а теперь из суда их направляют на хранение в паспортные столы и после освобождения выдают человеку тот же паспорт.

— Маша, не ломай себе голову, — отозвался Кужеров, подкидывая ногой желтые кленовые листья. — Откуда в ИЦ поступают сведения о смерти? Их туда передают люди. Если в колонии кто-то деньги хапнул за то, что глаза закрыл на побег, то этот же “кто-то” и в ИЦ сведения не передал. Вот и вся недолга.

— Ну да, похоже. А если Коростелев паспорт заныкал еще до посадки, то потом просто достал его из укромного места и пользовался. Вот же и на работу устроился, и прописался в Питере…

— Ну да, розыска-то на него не было. Он же умер, ха-ха.

— Ты, кстати, чудовище, в Питере в загс сходил, выяснил, какие документы Коростелева были сданы для получения свидетельства о смерти?

— Вот сразу и чудовище, — проворчал Кужеров. — Сходил и узнал. Жена сдала военный билет без фотографии. Легче тебе стало?

— Понятно. Паспорт без фотографии не сдашь, придерутся, а с фотографией нельзя, вдруг кто-то обратит внимание, что покойник непохож. А с военного билета фотка отлетела, и все.

В конторке сидел старенький дедушка, очень нам обрадовавшийся: ему явно не хватало развлечений.

— Здравствуйте, — вежливо сказала я. — Мы из Петербурга, следователи.

В подробности вдаваться я не стала, и удостоверения показывать мы тоже сочли излишним, видно было, что дедушка и так нам все скажет. Он и вправду обрадовался еще больше и кинулся поить нас чаем, что, кстати, было нелишним, поскольку до ужина в казино было еще далеко, а про ресторан гостиницы вспоминать не хотелось, во избежание желудочного расстройства.

— А у вас рабочий день не заканчивается? — осторожно спросила я, посмотрев на часы.

— Да Господь с вами, — добродушно махнул рукой старичок. — Я ж тут прямо и живу, — он показал куда-то за спину. — У меня комнатка тут, все необходимое есть.

Я подивилась: сторожка была совсем крохотной, видимо, только комнатка и была к ней пристроена.

— Извините, а туалет где? — не удержалась я.

— А туалет во-он там, по второй аллее направо.

— А вам не страшно тут? — задала я совсем бестактный вопрос. Прислушавшись, я уловила скрип раскачивающегося от ветра фонаря, шорох падающей листвы, гортанные крики птиц. С ума тут сойти можно от этих зловещих звуков в сторожке посреди кладбища.

— Да я всю жизнь тут, чего ж тут страшного. А покойники — они не вредные. От них пока еще зла никому не было.

— Все равно, как-то тут… — Я поежилась.

— Ладно, давайте чаек пить, вскипел уже. Чем могу помочь?

Отхлебывая горячий чай, я согрелась, и кладбищенская сторожка уже не казалась мне таким уж зловещим местом. Наоборот, даже симпатично, тепло, уютно, снаружи листья падают с таким приятным шорохом…

— Нам нужно знать, кого тут хоронили за последнюю наделю, — наконец решилась я.

— Чего уж проще, — обрадовался старичок. Я подумала, что он полезет в какие-нибудь амбарные книги, но он тут же продолжил:

— Холясину Анну Ивановну, царство ей небесное, долго болела, отмучилась наконец. Кстати, знаете ли вы, молодые люди, что православные не говорят “пусть земля ей будет пухом”? Это языческое выражение, а правильно — желать царствия небесного.

— Только эту женщину? — переспросила я, грея руки о теплую кружку. — Больше никого не хоронили? Мужчин иногородних не привозили?

— Спаси Господь! — замахал старичок руками. — Последний раз мужчину иногороднего привозили года полтора назад, в тюрьме преставился. Вдова привезла, молоденькая такая, хорошенькая. Говорит, покойничек отсюда родом был, похоронить хотела на родине.

— Неужели вы так хорошо помните? — поразилась я.

— Ну а что ж мне еще делать? Днем за территорией ухаживаю, листья сгребаю, поправляю памятники, если за могилкой уже ухаживать некому, а вечером что мне делать? Телевизора у меня нет, вот сижу, в уме перебираю, кто когда тут обосновался, годовщины вспоминаю. Я ведь тут многих знаю. Родственники мои тут лежат…

— А вы только на память помните, или у вас есть какой-то учет? — поинтересовалась я.

— Вообще-то с меня никто не требует учета, а сам для себя в книжку записываю. Хотите посмотреть?

Я кивнула, дед скрылся за ситцевой занавеской, отделявшей “офис” от жилого помещения, и через минуту вытащил к нам пыльный талмуд. Открыв его, он предоставил нам возможность убедиться, что за последние две недели здесь похоронили только Холясину А. И. Порывшись в талмуде, старичок нашел и Коростелева, похороненного здесь в позапрошлом году.

— А могилу показать можете? — спросила я, и дедушка закивал.

— А как же! А для чего ж я тут. Прямо сейчас хотите?

Мы с Кужеровым переглянулись. Честно говоря, прогулка по неосвещенному кладбищу на ночь глядя в мои планы не входила.

— Мы завтра придем, хорошо?

Поблагодарив смотрителя за чай, мы откланялись. Я не стала говорить деду, что завтра мы придем с медиком выкапывать гроб. Если приметы трупа и группа его крови, а то и пальцы — конечно, если сохранилась возможность получить его отпечатки, — совпадут с данными поселенца, находящегося в розыске со времени смерти в колонии Коростелева, то можно будет считать, что одна часть головоломки нами собрана. А значит, можно будет возбуждать уголовное дело по факту убийства этого поселенца, организации побега и использованию подложных документов и объявлять нашу ушлую девушку, Ольгу Коростелеву-Кротову, в розыск. Уже пора посмотреть ей в глаза.

Выйдя из сторожки, мы с Кужеровым направились к воротам кладбища, и я снова ощутила”, как тут неуютно. Ветер задувал прямо с каким-то полярным присвистом, меня не спасала даже куртка Сергея, которую я нагло приватизировала. Светлее почему-то не стало, а представив себе мрачную и пустынную окраину города за воротами кладбища, где не было никакого движения транспорта, я приуныла. Мы с Кужеровым как-то не подумали, каким образом мы будем выбираться к гостинице, а таксисты тут вряд ли дежурили ночь напролет…

Ощущая себя героиней триллера за пять минут до решающей схватки с ожившими мертвецами, повиснув на Кужерове, я дотащилась до кладбищенской ограды и с тоской выглянула за ворота. И мой отчаявшийся взгляд выхватил ярко-красную машину, спокойно дожидавшуюся у поворота: Франсуа-то Ксавье, в отличие от нас, озаботился тем, как мы будем отсюда выбираться. Кужеров обрадовался не меньше меня, вознеся хвалу всем алжирским богам. Мы забрались в кабриолет и понеслись по вечерним просторам.

Франсуа привез нас в средоточие местного бомонда — казино с обязывающим названием “Европа”.

Под монументальной вывеской была прикреплена солидная табличка, гласившая, что охрану предприятия осуществляет городской отдел милиции. Нас провели с заднего крыльца через кухню, посадили за неприметный столик в уголке ресторана и вполне прилично покормили. Участковый с нами есть не стал, но пока мы жевали, сидел рядом с нами и добросовестно рассказывал о выполнении нашего поручения.

— Ваш Коростелев, — говорил он, — действительно тут родился и проживал до призыва в армию. После армии сюда не возвращался. Его мать, вот тут я вам на бумажке данные выписал, умерла в девяностом году, как раз перед его демобилизацией. Про отца его сведений нет. Дом, где Коростелевы проживали, снесен. Я прошелся по территории, никого уже не осталось, кто бы Виктора помнил.

— Умершим он по вашему адресному бюро не числится? — спросила я, судорожно пережевывая котлету по-киевски, словно в жизни ничего вкуснее не едала. А Кужеров вообще ел уже третью котлету.

— Нет, — покачал головой Франсуа Ксавье. — Он числится выписанным в связи с призывом в Советскую Армию. Десерт будете?

Мы на халяву сожрали и десерт, надеясь, что бюджет казино выдержит наше пиршество. Раз уж тут питался целый райотдел, будем надеяться, что две наши голодные глотки не разорят многодетную семью участкового.

Удовлетворенно оглядев наши размякшие от еды, тепла и света физиономии, Франсуа Ксавье сказал, что гостиница за углом, надо перейти дорогу, и любезно предложил отвезти нас туда на машине. Я уже открыла рот, чтобы поблагодарить и согласиться, но Сергей неожиданно застеснялся и стал заверять нашего гостеприимного хозяина, что и так уже его задержали, и вполне дойдем сами. Франсуа Ксавье настаивать не стал.

Договорившись о плане работ на завтра, мы в его сопровождении вышли из казино, он еще раз предложил транспортные услуги, но Кужеров опять отказался, и участковый на своем ярком кабриолете умчался, рассекая темный осенний воздух, как красная ракета.

А мы с Кужеровым побрели за угол, и только когда он несколько свернул с курса на гостиницу, нацелившись на освещенные круглосуточные ларьки, мне со всей очевидностью открылся его коварный план.

— Чего это ты там хочешь? — противным голосом спросила я, вцепившись в его руку.

— Я? А… Ну, нам на завтрак надо чего-нибудь прикупить, — фальшиво стал объяснять Кужеров, а глаза его уже выхватили ларек со спиртным, и я поняла, что его сближение с алкогольным прилавком неизбежно, как столкновение “Титаника” с айсбергом.

Мне оставалось только принять судьбу такой, какая она есть. Максимум, что я могла сделать в этой ситуации, чтобы предотвратить особо тяжкие последствия, — это выпить большую часть бутылки, которую он собирался приобрести. Но тогда под угрозой моя трудоспособность. Оставалось выяснить, чем он собирается тут напиться. Я с тоской смотрела, как мой спутник приобретает бутылку водки, и сожалела, что даже ради обеспечения завтрашнего трудового дня разделить с ним радость распития этого напитка я не смогу, поскольку мой организм водку не принимает.

По-моему, Кужеров на это и рассчитывал; но, тем не менее, благородно спросил, что бы я хотела выпить.

— Понимаешь, Машка, — бубнил он, — мы уже третий день в командировке, а еще ни в одном глазу; это примета плохая. Давай обмоем, чтобы завтра все получилось, ага?

Силы для борьбы были слишком неравны, и я вяло указала на бутылку с этикеткой финского клюквенного ликера “Арктика”, с некоторым удивлением отметив про себя, как хорошо снабжается спиртным Ивановская область, в Питере я давно этого напитка не видела.

Фужер широким жестом прикупил еще и ликер, и мы побрели в гостиницу. При этом он совершенно забыл про “что-нибудь на завтрак”, бывшее предлогом для этого шопинга. Пришлось мне возвращаться и покупать закуску, еще и потому, что пить без закуски даже ликер я не в состоянии. В общем, в командировках я человек совершенно бесполезный.

Интерьеры гостиницы, особенно после казино “Европа”, навевали мысли о самоубийстве. Нет, серьезно, есть такие места, в которых сама обстановка приводит к мысли либо кого-то убить, либо самому повеситься. Я много раз выезжала на трупы в такие дома, где, на мой взгляд, не совершить преступление было невозможно.

Первое, что я сделала, — это разведала расположение туалетной комнаты и потребовала от Кужерова страшной клятвы, что он по первому требованию будет сопровождать меня туда (шутки шутками, а добираться до туалета было не меньше пяти минут по коридору), и ждать около двери с пистолетом наголо. Единственное, о чем я сожалела, обозрев туалетную комнату, что он не может находиться там одновременно со мной и сторожить меня внутри туалета.

В качестве места распития я дипломатично предложила свой номер, преследуя корыстные цели. Если Фужер напьется до такой степени, что упадет, — пусть падает в моем номере; а то, если я захочу в туалет, а Фужер в это время будет спать у себя, закрывшись, мне ничто не поможет. А так — худо-бедно, но попробую контролировать обстановку…

В общем, когда мы накрыли на стол, он выглядел даже эстетично. Я расслабилась, Фужер открыл бутылку водки и наполнил свой стакан, потом налил мне ликера.

— Ну… За успех нашего безнадежного дела, — произнес он свой коронный тост, подняв стакан.

Я тоже подняла свою посудину и, поднеся ее к лицу, вдруг почувствовала из стакана совершенно неуместный в данной обстановке запах.

— Подожди-ка, — сказала я Кужерову, придержав свободной рукой его руку со стаканом, и он недовольно наморщился. Я снова нюхнула содержимое стакана и задала Сергею вопрос:

— Слушай, а почему оттуда, — я кивком показала на стакан, — пахнет так, как будто я ногти крашу?

— Ну-ка, — озаботился Кужеров, — дай понюхать.

Не выпуская из рук своего стакана, он взял мой и принюхался. Потом покачал головой и отпил чуть-чуть моего ликера. Посмаковав пробу на языке, он скривился и отставил стакан. Я, затаив дыхание, ждала результатов дегустации.

— Знаешь, Маша, — сказал он задумчиво, — не пей ты это лучше.

— А почему так пахнет? — приставала я.

— А потому что это подкрашенный ацетон. И я даже не уверен, что его подкрасили клюквой. Пей лучше водку.

— Да? — с подозрением спросила я. — А свою водку ты нюхал? Дай-ка!

Я отобрала у него стакан и понюхала. По-моему, она пахла точно так же, как и “ликер”, о чем я сообщила Кужерову. Но его измученный долгим воздержанием разум отказывался верить в такой облом. Он и нюхал содержимое стакана, а потом и бутылки, и пробовал на вкус, но даже его тренированный организм противился соединению с этим напитком. Тяжело вздохнув — и от этого протяжного вздоха у меня чуть не разорвалось сердце, — он отставил стакан и аккуратно завинтил обе бутылки.

— Может, чайку? — робко предложила я, сознавая всю неуместность безалкогольного напитка в данной ситуации.

Кужеров горестно покачал головой.

А когда я потянулась к бутылкам, чтобы выкинуть их в мусорное ведро, Кужеров неожиданно вцепился в них.

— Сергей! Что ты собираешься с ними делать? — подозрительно спросила я. — Ты хочешь, что ли, в ларьке деньги забрать? Так в чужом городе, ночью, можешь получить по кумполу. Я тебя не отпускаю.

Но по умоляющему взгляду опера Кужерова я поняла, что он замысливал иное. Он хотел тихо унести бутылки к себе и попробовать все-таки выпить ЭТО. Когда меня осенила эта догадка, я вцепилась в бутылки гораздо крепче Кужерова и остервенело потащила их к себе.

— Ты совсем обалдел, что ли? — крикнула я, прижимая к себе бутылки. — Конечно, у нас на кладбище теперь блат, но не до такой же степени…

В общем, вечер был безнадежно испорчен. Мы еще тихо посидели, уставившись в тусклую картинку в телевизоре, и я лихорадочно соображала, чем отвлечь Кужерова от черных мыслей, как вдруг он хлопнул себя по коленкам и неестественно бодрым голосом спросил, не испить ли нам, в самом деле, чайку?

Я бросилась заваривать чай, а он тем временем говорил:

— Может, и правда пить не стоит. И так здоровья нет, а если еще ацетона хлебнуть…

— Конечно, — с готовностью поддержала я его, — так можно вообще на тот свет отправиться. Я вот видела людей, траванувшихся бытовой химией. Знаешь, врагу не пожелаю…

Накрывая стол к чаепитию, я рассказывала Сереге про женщину, на труп которой я выехала тридцать первого декабря, перед самым Новым годом. Молодая женщина утром поссорилась с мужем и в сердцах ему крикнула, что отравится. А муж, тоже в сердцах, ей кинул — мол, травись, хлорофос в кладовке. И она выпила этот самый хлорофос. И четыре часа каталась по полу в страшных мучениях, поскольку хлорофос тут же выжег ей и пищевод, и желудок, а смерть все не наступала. Так ее и нашел муж…

А Кужеров в качестве алаверды к застольной беседе, рассказал мне про троих пьяниц; один из них жену в роддом отправил и пригласил родных собутыльников отметить это радостное событие. Пили они, пили, пока не бухнулись прямо на пол и не забылись алкогольным сном. А потом один из них проснулся и побрел по квартире, ища, чего бы выпить, — но не воды или кваса, разумеется. И набрел на бутылку с водочной этикеткой; очень обрадовался, схватил ее и жадно к ней припал. Но не тут-то было: только он успел сделать глоток, как к нему подбежал другой. И с криками о том, зачем же он без друзей пьет, вырвал у приятеля злополучную бутылку и допил до конца. В бутылке же, как следует из логики событий, была вовсе не водка, а ацетон. Первый пьяница был спасен нашей доблестной медициной, а вот второго, который вырвал у друга отраву и допил ее до конца, спасти не удалось. И ведь даже не поняли, чего пьют…

А потом мы вместе с ним вспомнили смешной случай из давно минувших дней, про горчаковскую свадьбу. Лешка Горчаков эту историю рассказывал на каждой собирушке, и она неизменно имела успех. На его свадьбу приехали какие-то дальние родственники, он Даже не всех их знал по имени. Отмечали свадьбу в трехкомнатной квартире родителей невесты, народу было полно, и все, конечно, заснули вповалку без разбора спальных мест. Ночью жених проснулся от нестерпимой жажды и побрел по незнакомой квартире, пытаясь в темноте нашарить какой-нибудь живительный источник. И вдруг — о чудо! как по заказу — на какой-то попутной тумбочке явился его взору в бледном свете луны, проникавшем через окно, стакан с водой. Измученный жаждой Лешка схватил стакан и стал большими глотками пить оттуда воду. И пил до тех пор, пока по носу его не стукнула лежавшая в этой воде вставная челюсть какого-то приезжего гостя.

Развлекшись таким немудреным образом, Кужеров вроде бы отошел, и мы с ним с удовольствием попили чаю, а потом он для поддержания беседы начал читать стихи, и я поразилась, сколько он, оказывается, знает лирики! Кто бы мог подумать — Фужер, с его внешностью снежного человека и заскорузлыми ладонями, и вдруг Цветаева и Ахматова. Чего он только не читал мне в этот вечер! И Блока — “Девушка пела в церковном хоре”, и Шекспира — сто тридцатый сонет, “Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать”, и даже Максимилиана Волошина, мое любимое стихотворение, “Голова мадам де Ламбаль”:

…Это гибкое, страстное тело

Растоптала ногами толпа мне,

И на тело не смела взглянуть я…

Но меня отделили от тела,

Бросив лоскутья

Воспаленного мяса на камне…

Я вообще не думала, что кто-нибудь из моих коллег знает это стихотворение; и вдруг — Кужеров!..

Он так вдохновенно читал произведения наших лучших поэтов, что я решилась спросить, а не писал ли он сам когда-нибудь?

— Писал, — смущенно признался он. — Давно, правда…

— Почитай, — пристала я к нему. — Ну, пожалуйста…

— Ну ладно, — сказал, наконец-, заалевший, как девушка, Кужеров. — Я тебе одно прочту, только ты никому не говори потом, хорошо?

— Хорошо, — удивленно согласилась я. — А что, никто из твоих не знает, что ли?

— А зачем им знать? Я для себя писал. Ну и еще кое для кого…

Я позабыт, но не покинут.

И в этом нет твоей вины.

Пусть кубок счастья отодвинут,

Рубцы на сердце не видны…

Я одинок, но жив надеждой,

И пусть истерзана душа —

Тянусь к тебе, родной и нежной,

Под грудой дел едва дыша.

Я не вернусь, но будет свята

Минута каждая с тобой,

До той поры, пока не снято

Кольцо, надетое судьбой…

— Жене? — спросила я тихо.

— Жене. Ладно, пора спать, — быстро сказал Сергей, не давая мне больше вставить слова. — Тебя завтра во сколько разбудить?

Утром, естественно, будила Кужерова я, а не наоборот. Мы по очереди посетили туалет и умылись, с риском для жизни. Вот они, опасности работы следователя — загаженный туалет и ледяная вода в кране по утрам. Козни мафии перед этим временно отступили.

Пойти завтракать в гостиничный буфет мы не рискнули и правильно сделали, поскольку ровно в десять к гостинице подкатил красный кабриолет. Франсуа Ксавье оперативно доставил нас в казино “Европа”, где в ресторане был накрыт шведский стол. За шведским столом активно завтракали несколько человек в милицейской форме и столько же народу в штатском, в которых даже нетренированный взгляд без труда определил бы работников отдела внутренних дел. Усаживаясь рядом с нами с чашечкой кофе, Франсуа подтвердил, что с десяти до одиннадцати по будним дням в ресторане завтраки для сотрудников горотдела.

— Франсуа, а у тебя в Алжире родственники остались? — спросил его Кужеров, откусывая от горячего круассана.

— Нет, мои родители умерли, а братья живут в Европе. В Великобритании.

— Жалко, — пробормотал Сергей. — А то вдруг бы они у нас захотели в ментовке поработать… Слушай, а может, похлопотать, тебя в Питер перевести? К нам в район, например? Жена тоже переедет…

— Ты что, Сергей, — осадила я его. — Тебя вся местная милиция приедет убивать.

— Спасибо, — засмеялся Франсуа. — Я здесь уже привык. Жена местная, свояк — глава администрации. У вас мне будет трудно освоиться.

Подкрепившись, мы отправились прямиком на кладбище. Когда-то я уже проводила эксгумацию в Ивановской области, только в другом городе, и по опыту знала, что стольких бюрократических препонов, как у нас в Питере, в провинции не существует. Хочешь эксгумировать — ради Бога, приезжай и эксгумируй, и не надо долго и муторно испрашивать разрешения в санэпидстанции и гарантировать оплату Управлению ритуальных услуг. Франсуа подтвердил мне, что с тех пор, как я получала опыт эксгумации в их краях, ничего не изменилось.

— Надо только предупредить наше бюро судебно-медицинской экспертизы и взять гопников, чтобы гроб выкопали.

Начали мы с бюро судебно-медицинской экспертизы, которое для этого заштатного городка выглядело вполне прилично; подозреваю, что в оформлении их интерьера без членов семьи Франсуа Ксавье тоже не обошлось. Во всяком случае, нашего чернокожего друга там встречали с почестями, только что в пояс не кланялись, прямо не знали, куда посадить и чем угостить. И то, что нас привез именно Ксавье, послужило лучшей рекомендацией, поскольку особого энтузиазма наша просьба у медиков явно не вызвала, но в присутствии кормильца им деваться было некуда. С кислыми минами нас заверили, что все сделают в лучшем виде. Тут же Ксавье куда-то позвонил и сообщил медикам, что грузовик с песком, полагающийся по правилам перевозки эксгумированных трупов, будет на кладбище к двум часам, а раньше нам и не справиться.

Я поймала себя на том, что и мне, вслед за Кужеровым, безумно хочется переманить Франсуа Ксавье на работу в Петербург. Постепенно я привыкала к его необычной для русского глаза внешности и потихоньку начала любоваться его мягкой грацией, блестящей темной кожей, яркими глазами.