Робинзон. Инструкция по выживанию Покровский Александр
Робертсон кидается в трюм, потом он вылезает.
– Надо обойти отсек. Надо все время обходить отсек.
Обойдя отсек, он садится на пульте и приваливается к стенке – она прохладная. На минуту он забывается. Ему мерещится какая-то страшная рожа, что-то промелькнуло – что-то с хвостом.
Робертсон взвивается вверх – он не один в отсеке. Аварийное освещение слабое, он включает аварийный фонарь и исследует отсек метр за метром. В самой корме, в углу он видит две светящиеся точки – на него смотрят два глаза. Лоб его покрывает испарина. Потом на свет выходит кот.
– Васька! Ты-то как здесь оказался?
Васька в руки не идет. Предпочитает соблюдать дистанцию.
– Интересно, как ты тут выжил? Тут же температура была сто градусов! А-а-а, понимаю! Ты спрятался ближе к корпусу, а корпус-то холодный. Там и вода есть – конденсат на стенках. Ох и хитрый же ты, Васька!
Робертсон возвращается на пост, приваливается к стенке, закрывает глаза и улыбается – он теперь не один.
Через какое-то время он забывается – он уже больше суток не спал. Как только глаза смыкаются, так немедленно кто-то трясет его за плечо – перед ним стоит Балаян, а рядом с ним – его матросы.
– Что же ты, Робертсон, переборку на болт не закрыл?
– Я закрыл.
– Как же, по-твоему, мы сюда вошли?
– А как. был же пожар.
– Был пожар, мы с ним дрались.
– Но вы же все умерли? Или нет? Вы не умерли?
– Пойдем с нами, Саша Робертсон, там лучше.
– Где это «там»?
– Так, откуда мы за тобой пришли.
Балаян протянул ему руку, Робертсон уже было подал ему руку, но потом отпрянул.
Он открыл глаза – в отсеке никого не было. Он немедленно обежал все – никого.
– Черт! – он привалился к стене. – Привиделось! Ятак с ума сойду! Здесь где-то должна быть еда!
На корабле эвакуация. К лодке подошли теплоходы – экипаж переходит на них.
– На лодке остается аварийная партия и в каждом отсеке по вахтенному! – говорит командир старпому.
– Товарищ командир! – к нему обращается Рустамзаде. – Можно я пойду в первой аварийной партии? Там Робертсон, товарищ командир!
– Начхим! Там, кроме Робертсона, еще тринадцать человек в корме!
– Да, я знаю!
– Хорошо! Старпом!
– Я!
– Анатолий Иванович, включите начхима в состав первой аварийной партии!
– Есть!
– Спасибо, товарищ командир! – говорит Эдик.
– Васька, Васька, а я нашел НЗ! – Робертсон возится с бачком. – Тут у нас питьевая вода, печение, сгущенка, тушенка, нож для вскрытия банок – красота! У нас с тобой есть еда, Васька! Эй! Ты где? Ну ничего, сейчас вскрою тушенку, и на запах ты сам выйдешь.
Робертсон доедает банку тушенки.
– Васька! Тушенку будешь?
Он выкладывает Ваське немного тушенки, а потом приваливается спиной к стенке. Он сидит на посту, глаза после еды закрываются сами. Последнее, что он подумал: «Мне нельзя спать! Мне нельзя спать!»
– Вера Ивановна! – Света опять стоит под дверью командира. Кажется, что она никуда отсюда не уходит.
– Да, девочка!
– Вера Ивановна, а он будет стучать? Они ведь стучат, правда?
– Они стучат. Ты проходи, чего стоять на пороге.
Вера Ивановна выглядит очень уставшей.
– Вы меня извините, Вера Ивановна, что я так часто, но мне просто не к кому.
– К ним подошли теплоходы, и большая часть экипажа уже перешла на теплоходы. На лодке остались только вахтенные. Лодка взята на буксир. Ее ведут в базу.
– А когда ее приведут?
– Все зависит от скорости. Сейчас там шторм, поэтому все медленно. Главное, чтоб трос не оборвался.
Шторм. Теплоходы идут медленно. Трос может оборваться в любой момент. Командир на ходовом мостике вместе со старпомом.
– Только бы трос выдержал.
– Тут главное, чтоб без рывков!
– Тут одни только рывки!
– Трос потом замучаемся заводить!
Робертсон проснулся от громкого шума. Ему приснилось, что он падает в водопад. Качало. А шум возник от того, что Васька таскал по палубе пустую консервную банку. Надо обойти отсек.
Робертсон поднимается и, шатаясь, начинает обход отсека. Он смотрит, не течет ли где. Потом он делает запись в журнале: «Течи нет. Температура переборки снижается. Девяносто градусов. Температура снижается медленно. Наверное, там что-то еще тлеет».
– Температура снижается, но медленно! – докладывают командиру на мостике, стараясь перекричать ветер. – Наверное, еще сохранятся очаги тления. Сейчас она около девяноста градусов. Вскрывать отсеки нельзя! С поступлением кислорода возможна вспышка!
– Хорошо! Ждем!
«Очень болит голова, – делает запись Робертсон. – Мне надо поспать. Я боюсь спать. А вдруг чего? Я все время обхожу отсек. Это помогает. Я стучу. Я стучу все время. Наверное, меня не слышат. Обе линии вала вращаются. Мы идем в надводном положении. Мы очень медленно идем. Надо спать».
Робертсон засыпает. Запахи, звуки. Ему снится, что он в саду. Очень красивый сад. В саду к нему подходит девушка. Она похожа на ту, что на картинке, и на Свету. «Пойдем, – говорит девушка, – я тебя выведу. Это очень легко».
Они идут по лабиринту. Это подземелье. Пещера. Длинный проход, в руках факелы – навстречу им попадаются люди, много людей. Они все молчат. «Кто это?» – спрашивает он у девушки. Она прикладывает палец к губам: «Тс-ссс! Тут нельзя говорить! Нас могут услышать!» – «Услышать? И что тогда?» – «Тогда беда, беда».
Потом – удар, боль. Больно голове.
Робертсон проснулся. Он свалился набок и ударился головой о прибор.
– Надо замерить содержание угарного газа. А кот? Где кот?
Робертсон всюду ищет кота – кота нигде нет. Он мечется по отсеку – нет кота, будто его никогда здесь и не было.
– Господи! Неужели я схожу с ума? Я же видел кота! Он здесь был! Был! Господи! Спаси меня, спаси! Так не может быть! Я не должен умереть! Ты же меня один раз уже спас! Надоумь меня, Господи! Да! Я же могу открыть люк десятого и выбраться наружу!
Он бросается к люку и пытается его открыть. Люк не поддается. Робертсон борется с ним, а потом спускается, падает на посту в кресло, приваливается спиной к стенке, замирает. Рядом с ним кто-то есть. Перед ним стоит Балаян и еще люди.
– Саша, – говорит Балаян, – Мы за тобой! Пойдем с нами! И все будем вместе!
– Нет! Нет! Вы умерли. Я не хочу.
– А ты разве жив, Саша?
– Я жив! Конечно, я жив!
– Посмотри, ты не можешь встать, пошевелится.
Робертсон действительно пытается пошевелиться, но ему это не удается. Он не может шевельнуть ни рукой ни ногой. Наконец он переворачивается, встает на четвереньки – стены, пол, потолок стремительно вырастают, уходят ввысь, а он маленький – и он кричит, кричит. Ему отвечает криками тропический лес.
Просыпается он в испарине. Взгляд на часы – он спал ровно двадцать минут.
– Это был сон. Надо спать. Если я не буду спать, то сойду с ума. Надо обойти отсек и постучать. Надо попытаться открыть люк.
Люк не открывается.
– На ходу люк десятого отсека нельзя открывать. Может захлестнуть волной. На ходу он может быть под водой. Может быть, а может и не быть. Все равно он не открывается. А если попытаться открыть дверь в девятый отсек? Переборка уже остывает. Как только остынет, попробую.
– Трос оборвало!!!
Оборвало трос. Теплоходы останавливаются. Пока шторм не стихнет, ничего нельзя будет сделать.
– Что теперь?
– Пока не стихнет, будем болтаться!
Вахта на лодке остается одна. Лодка еле освещена внутри лампами аварийного освещения.
Штаб Северного флота. Командующий.
– Ну что?
– У них оборвало трос. Шторм. Трос заведут, как только смогут.
– Спасатели?
– На месте.
– Хорошо. Ждем.
Трос пытаются завести, но шторм, к лодке даже не подойти. Корабли разбрасывает, как щепки.
Робертсон в отсеке.
– Сейчас, сейчас. До переборки уже можно дотронуться. Сейчас я попытаюсь пройти в девятый.
Он начинает открывать переборку в девятый, но она не открывается. Что-то мешает – с той стороны вставлен болт.
– Все. Там болт. Не выбраться.
Трос все еще пытаются завести. Ничего не выходит. Попытки прекращают. Шторм. Его надо пересидеть.
Робертсона в отсеке валяет из стороны в сторону. Он почти в бреду. Ему кажется, что он в детстве. Он и она. Они залезают на дерево. Слышится смех. Он кормит девочку ягодами. Она открывает рот, и он кладет в него ягоды. Оба перепачканы, смеются.
Он очнулся. В отсеке нет освещения. Погасла лампа аварийного освещения. Полная темнота. Точнее, светятся только светонакопители в манометрах. Это свет светлячков. Робертсон потерял фонарь. Он шарит, шарит. Ищет его на ощупь. Находит – есть фонарь, есть свет.
– Надо обойти все. От шторма может открыться течь.
Он встает и обходит отсек. На переборочной двери он замечает написанные сигналы для перестукивания.
– Господи! Что ж я раньше! Я же стучал что попало! Надо стучать! Надо стучать! Они должны меня услышать!
Он сбегает вниз, к отливному кингстону помпы. Он начинает стучать по нему – так стук сразу уходит в воду.
Но на лодке акустики уже не несут вахту. Робертсон стучит зря.
– Он же стучал!
– Кто?
– Робертсон!
– Слушай, Эдик, – обращается старпом к Рустамзаде. – С чего ты взял, что в том случае стучал Робертсон? С чего ты вообще взял, что кто-то стучал?
– Но кто-то же стучал?
– Были стуки, а потом они прекратились. Что-то вполне могло зацепиться за борт. А может, в надстройке что-то застряло. Банка какая-нибудь. Стуки больше не повторялись.
Шторм закончился. Море успокаивается. Можно заводить трос.
– Можно заводить трос!
Трос завели. Лодку взяли на буксир.
– Бог, ты есть? – Робертсон сидит с закрытыми глазами и бормочет: – Господи! Прости меня. Извини. Не знаю ни одной молитвы. Помоги мне, Господи! Сделай что-нибудь! Сохрани! Боже! Сохрани!
И тут ему начинает казаться, что он на чудесном острове. Песок, вода, солнце. К нему идет Катя.
– Здравствуй! – говорит Катя.
– Здравствуй! – отвечает он. – Мы никогда не расстанемся. Мы на острове и будем здесь жить.
Катя наклоняется к нему, целует, и сейчас же ее лицо превращается в волосатую мордочку животного.
Робертсон отпрянул и очнулся – его лицо вылизывает кот.
– О господи! Надо обойти отсек!
Он начинает обходить отсек. Он идет и идет по бесконечным переплетающимся лестницам. Ему никак не выбраться из лабиринта, никак. Наконец он опускается на корточки, затихает, приходит в себя – никуда он не шел, ни по каким лестницам, ему все это привиделось.
Иногда Робертсону начинает казаться, что за плечом кто-то стоит. Он очень боится повернуться, потом поворачивается – никого. Он бросается, ищет – никого нет, ему это все померещилось.
Тут часто что-то такое мерещится.
– Анатолий Иванович! Температура переборки в восьмой пятьдесят!
Это Рустамзаде. Он смотрит на старпома с надеждой.
– Знаю!
– Можно же идти аварийной партии, Анатолий Иванович!
– Можно. Сейчас запрошу командира!
«Аварийной партии номер один приготовится к входу в восьмой отсек!»
Аварийная партия готовится. Люди подходят к переборочной двери в восьмой. Командует всем старпом.
– Так! – говорит старпом. – Инструктаж. Первые два человека – разведчик и страхующий. Перед дверью они включаются в изолирующие противогазы. Мы здесь ведем непрерывный контроль за содержанием кислорода и угарного газа в отсеке. Рустамзаде!
– Понял.
– И запас ИПов и патронов к ним.
– Есть!
– Создаем подпор воздуха пять миллиметров, чтоб продукты горения не пошли к нам. Открываем дверь, разведчики входят. Фонари у каждого. Разведчик обвязан страховочным концом. Страхующий его держит. Сначала верхняя палуба, потом нижняя, трюм. Никакой партизанщины. Шаг за шагом. Все время сообщать о самочувствии. О сигналах договорились. Наша связь со страхующим – перестукивание. Вопросы? Пошли!
Аварийная партия заходит в восьмой.
Робертсон в полной темноте. Он экономит, не включает фонарь.
– Надо все время стучать. Меня услышат. Обязательно. И все время ходить. Надо ходить. Куда делся кот? Был же кот! Он пропадает и появляется. Или мне все это кажется? Снится. Мне это все снится. Господи! Где ты! У меня все получится. Надо так говорить. Надо говорить: все получится. Сейчас, сейчас, сейчас я встану и пойду. Надо обойти отсек.
Аварийная партия обходит восьмой. Слышится дыхание разведчика в противогазе. Всюду следы возгорания. Что же горело конкретно – неясно. Видны тела людей. Одни повреждены огнем очень сильно, другие не повреждены совсем. У них лица напоминают печеные яблоки. Разведчик нашел пятерых. Дверь в девятый отрыта – не успели загерметизироваться. Разведчик возвращается. Они берут пробы воздуха на угарный газ. Аварийную партию впускают назад – на проходную палубу седьмого отсека. Они снимают маски противогазов.
– Ну? – спрашивает старпом.
– Там горело все. Нашли пятерых. Остальные, похоже, в девятом. Очагов тления нет. Отсеки можно вентилировать в атмосферу.
– Это если получится. Батарея и так дохлая. Рустамзаде, – говорит старпом, – что там с угарным газом?
– Больше тысячи ПДК.
– Понятно. Сейчас пойдем в девятый.
В девятом аварийная партия находит восемь человек. Все лежат на верхней палубе. Только Балаян полустоит, привалившись спиной к переборочной двери в десятый. Он успел загерметизировать десятый отсек.
– Господи! Я буду очень хорошим. Ты все увидишь, Господи! Только помоги мне! – Робертсон бормочет, а сам все ходит как лунатик, по отсеку и ощупывает его. Потом он садится на палубу, приваливается спиной к стенке – ему надо передохнуть. И сейчас же белые летящие птицы начинают ему мерещиться. Эти птицы садятся на озеро. Озеро сверкает. Вода. Много воды.
Раздается легкий скрип, Робертсон его не слышит. Скрип справа от него – открывается переборочная дверь. В ней ослепительный свет – это свет аварийных фонарей. Для Робертсона все как во сне, все медленно, кто-то подхватывает его на руки, куда-то несет, рядом с ним оказывается кот. Кот лижет ему лицо. Потом на голову Робертсона надевают изолирующий противогаз. Кто-то берет на руки кота.
Робертсона выносят на верхнюю палубу на носилках.
Его глаза покрывает какая-то тряпочка – он отвык от дневного света.
Пока его несут, отбивается телеграмма в Главный Штаб:
«При выполнении боевой задачи подводной лодкой К-216 в восьмом и девятом отсеках возник пожар. В огне погибли: командир турбинной группы старший лейтенант Балаян Александр Сергеевич, старшина – мичман Деев Петр Аркадьевич, старшина второй статьи Сажин Василий Иванович, старший матрос Рудаков Сергей Петрович, матросы: Княжко Валерий Васильевич, Погосян Вазген Оганович, Ломая Важа Григорьевич, Корсун Иван Иванович, Фомин Сергей Вадимович, Попов Андрей Анатольевич, Мамонтов Александр Иванович, Кара-Мурза Петр Керимович, Сомов Дмитрий Антонович…»