Никому ни слова Литовкин Сергей

Птичье молоко

– День рождения у меня сегодня, – сказал я начальнику отдела после того, как он завизировал уже почти всю пачку бумаг, принесенных нынче к нему на доклад.

– Поздравляю, – хмуро буркнул тот, не поднимая глаз от очередного бланка с угловым штемпелем «Генеральный Штаб ВС СССР».

– Прошу добро в отделе какой-никакой фуршетик выставить, – продолжил я осторожно.

– Вы что, обалдели, товарищ капитан второго ранга? – встрепенулся начальник, назвав меня на «вы» и по званию, что свидетельствовало о сильном его раздражении. – Только на прошлой неделе мне всё темечко продолбили. Прошляпили визит парткомовцев. А они-то не врезать приходили, а планы индивидуальной перестройки офицеров проверять. Почему это бутылка из шкафа выкатилась? И сколько их еще в том шкафу оказалось? Кто, кстати, предложил политрабочим флажки с трезубцами на штабных картах порисовать? А?

Я промолчал и потупил голову, зная, что в этой ситуации лучше оставаться безмолвным и избегать пересечения своего взгляда с шефовским.

– Торт выставишь. «Птичье молоко», например. Тем и отметишь, – чуток остыл и расслабился он через минуту. – Ну, и чайку малость крепенького разрешаю, но без излишеств. Смотри!

Ответив «Есть!», я собрал бумаги и отправился к себе, но по дороге заглянул в один из отдельских кабинетов, где оказалось в наличии несколько моих сослуживцев. Полковники Балакин и Алёхин висели на телефонах. Причем Павел Алексеевич Алёхин, как начальник группы и лицо более ответственное, оперировал одновременно тремя трубками, профессионально жонглируя ими и обеспечивая каждого корреспондента комплектом коротких междометий и веских замечаний. Балакинский разговор был, как мне показалось, вязким, затяжным и очень личным. Он почти все время молчал, вяло кивая головой невидимому собеседнику и изредка повторяя одно и то же: «Вот ведь суки!» Третий соратник – подполковник Александр Сергеев – перекладывал бумаги, распределяя их по трем кучкам. Судя по объему пачек и темпу работы, процесс этот мог затянуться до глубокой ночи. При моем появлении все трое повернули головы в мою сторону, изобразив соответствующей мимикой вопрос: «Ну, как?» Они знали цель визита к начальству.

– Шеф разрешил распитие коньяка под торт «Птичье молоко». Коньячком-то я запасся, все талоны позавчера отоварил, а вот с тортом – неувязка. В «Праге» за сутки записываются и по ночам стоят. А спекулянты, повестку им в ящик, только иностранцам за валюту торты эти толкают, – доложил я состояние вопроса. – Надеюсь на помощь извне…

Пал Лексеич в три секунды свернул разговоры по всем телефонам, порылся в своем необъятном справочнике и уверенно набрал какой-то номер.

– Алю, але! Это есть Прагаресторан? Вас обеспокоить четырёокий секретырь Чешкословацчыского посольчества Йозеф Страшлибка. Мы хотел иметь немного сколько торт «Питичково молёко».

Мы начали тихо подыхать от смеха.

В ответ на тираду Лексеича с другого конца провода послышались какие-то речи о предварительной записи, очереди и прочее, что его вовсе не смутило, и он продолжил, не обращая внимания на дальнейшие слова собеседника.

– Да, да, конечино, записать, записать. Придет к торту наш уборсчик от посольчества, кто звать Алёхин. Вы записал? Через час. Два торт. Мы ждать. Вы дать. Спасибо. Благодать ваш любезничесть.

Все это он оттарабанил на одном дыхании на полном серьёзе и, только бросив на рычаг трубку, позволил себе чуть-чуть улыбнуться.

– Здорово языками владеешь. И что там ответили? – с подозрением спросил Балакин, не забыв параллельно сообщить в трубку: «Вот ведь суки!»

– Неважно. Заявка подана, а теперь пора и за тортами собираться, – ответил Алёхин, осматривая свой гардероб в стенном шкафу. – Не к лицу посольскому работнику разгуливать в зеленых военных штанах с красными кантами.

– Может, мне сбегать? – спросил я, опасливо ожидая возможного согласия. – Мой ведь праздник, как-никак. Да и штаны у меня черные и без кантов.

– В твоем взгляде совершенно отсутствует холопская покорность и обаяние потомственного карманника, что, ты уж мне поверь, неизбежно украшает облик низового работника импортного посольства – агента соответствующих органов, – высказался Лексеич, брезгливо оглядев меня с ног до головы. – Так и прёт флотский золотопогонный гонор. А штаны давай, пригодятся.

– Ну, вы тоже не дворник, – обиженно протянул я, окинув взглядом генштабовского полковника.

В это время выражение его лица разительно изменилось, утратив связь с окружающим, тело расплылось на стуле, потеряв осанку, а вялый взгляд, брошенный в мою сторону, мгновенно, как мне показалось, зафиксировал мое текущее финансовое состояние.

– О! – только и смог я удивленно вымолвить, оперируя отвисшим челюстным аппаратом.

– Это я только с виду дурачок, – сказал Пал Лексеич, возвращаясь в свое обычное состояние, – дипломатическим уборщиком буду я. Снимай штаны.

Вскоре Павел Алексеевич приобрел гражданский облик. Коричневая выходная кожанка Сергеева и мои форменные черные брюки были признаны им допустимой моделью рабочей одежды посольского дворника.

– Должен быть какой-то документ, – сказал Алёхин, выложив содержимое карманов, – вдруг проверят.

На столе появились многочисленные квитанции, удостоверения, пропуска. Наиболее приемлемым нам показался читательский билет библиотеки какого-то технического общества, выполненный на латыни с фотографией. Выглядел он очень солидно. Кроме того, Лексеич захватил еще и сберкассовскую чековую книжку. Такие штуки только-только появились тогда и знаменовали собой новый перестроечный кульбит по обезналичиванию трудовых сбережений граждан.

– А это зачем еще? – задал я наивный вопрос.

– Счета мои в Сберкассе невелики, но постоянно открыты для поступления финансовых средств. Может, и ко мне завернет ручеёк, – хмыкнул Лексеич. – Как видишь, я к приему готов. Кстати, давай-ка червонец на торт.

***

Алёхин вернулся через полчаса, держа в каждой руке по большому торту со знаменитым рисунком на коробках, сопровождаемый завистливыми взглядами. Одну штуку он вручил мне, а вторую припрятал в сейф, якобы в качестве веского аргумента для решения одного личного вопроса. От разглашения подробностей визита в ресторан «Прага» он уклонился, но переписал с тортовой коробки какой-то телефон в записную книжку и сообщил, что советско-чехословацкая дружба в своем неуклонном развитии взяла еще один рубеж.

После 18.00 все офицеры отдела во главе с начальником собрались в нашем кабинете и целый час поздравляли меня с днём рождения. При этом были успешно уничтожены запасы коньяка, неприкосновенный водочный резерв и остатки спирта специального назначения. Торт «Птичье молоко» не был обойден вниманием и пользовался неизменным успехом до своего полного окончания. За непревзойдённого добытчика Лексеича выпили дважды.

Только Сергеев сидел хмурый и очень вяло откликался на шутки. Он всего месяц, как прибыл в Генштаб из какой-то глухомани, по общему мнению совершенно неприспособленной для какой-либо жизни и даже для военной службы. Инициатор его выдвижения наверх был неизвестен, что настораживало окружающих. Нельзя было исключить, что карьерным взлетом он целиком обязан собственным исключительным способностям или перестроечной неразберихе, но сомнения оставались сомнениями. Сейчас у него была масса проблем по устройству в столице, небрежно относившей пришлых офицеров с семьями к категории под противным названием «лимита».

– Что невесел, Саня? – спросил я на правах именинника и организатора застолья.

– Сын меня достал. Осенью ему в первый класс, а сейчас дома сидит и дурака валяет. Насмотрелся по ящику всяких передач про землю обетованную. Теперь долбит и долбит: «Почему я не еврей?», «Вот был бы я евреем».

Вдруг стало тихо. Все замолчали и начали прислушиваться к нашему разговору.

– А ты?

– Ну, я ему начал было о том, что будет он потомственным русским офицером – гордым защитником Родины и все такое, но жена не дала политинформацию завершить. Говорит: «Только через мой труп! Ты уже за все будущие поколения отслужил. Хватит! Пусть хоть сын поживет как человек». А этот опять канючит и канючит. Я ему и сказал сгоряча: «Да еврей ты, еврей. Только об этом надо пока молчать. Мы тут себя за русских вынуждены временно выдавать».

– Во! Здорово придумал. Успокоился?

– Фигу! Теперь требует дебильник. Ну, этот, плэйер, что ли, он называется. И еще видак, говорит, нужен ему позарез и доска с колесиками – скейтборд. Но это ерунда. Сегодня в кадры меня чего-то вызывали, биографию переписывать заставили. Еще и пару анкет заполнил. Не иначе, как наследник где-то проболтался. В общежитии, видать, ляпнул кому-то, еврей этот. Раскололся.

Дружный хохот всех присутствующих отметил последнюю фразу Саши. Тот смутился, но поведал компании, что сам он в детстве под влиянием кинофильмов мечтал быть стопроцентным индейцем – борцом за свободу и независимость краснокожих.

– Это у них семейное, – отметил Балакин, оторвавшись от очередного телефонного разговора. – Вот ведь суки! – Продолжил он уже в трубку, обращаясь к невидимому собеседнику.

– Смеётесь! – обиделся Саша. – Шикуете. «Птичьим молоком» водку закусываете. А мой пацан такого торта еще и не пробовал. Отнесу вот кусочек, – показал он бумажный кулёк.

– Пал Лексеич, – попросил я Алёхина, – давайте-ка передадим второй торт спиногрызу Сергеева от имени советских офицеров. Может, вернется блудный сын назад, в русскую общину.

Пользуетесь вы моей добротой, как коммунальным водопроводом, – обиженно высказался Алексеевич. – Открываете крантик, заполняете ёмкости и таскаете полными вёдрами. И ещё возмущаетесь, когда струйка тонкая. Ладно уж, берите. А то еще в антисемитизме заподозрите.

Он отпер сейф и выложил на стол коробку. Потом, пробурчав что-то о широте и открытости своей славянской души, вытащил из нижнего отсека флакон какого-то ликёра.

Получив дефицитный торт «Птичье молоко», подполковник Сергеев отправился домой в приподнятом настроении. А мы с Лексеичем засиделись допоздна за разговорами. Я, правда, больше слушал, да поддакивал и удивлялся. Он ведь не зря как-то заявил о себе, что в качестве личности многогранен. Как стакан…

Арбатский военный округ (Штрихи перестроечного куража)

Вторая половина восьмидесятых. В нашем руководящем военном главке – политучеба. Этажи пусты. Только я – дежурный по управлению – оставлен без идеологического пайка. Да еще начальник – генерал-лейтенант – уклонился от приема оного, что, естественно, не нашего ума дело. Сидит себе в кабинете, смотрит телевизор.

Синхронно с началом движения командирской двери в мой служебный «предбанник» вскакиваю со стула и столбенею, сопровождая взглядом выходящего генерала. Стойка «смирно» и еще чуть-чуть смирнее. Так надо для соблюдения принятого этикета. Игнорирование этого правила наряду с другими нарушениями периодически выталкивает офицеров в места, не только отдаленные, но и скуднооплачиваемые.

– Пройдусь по управлению, – говорит начальник мягким, приветливым голосом, дирижерским движением руки предоставляя мне право сделать выдох или, что маловероятно, но внешне похоже, отпуская мои грехи. Выхожу вслед за ним в коридор и наблюдаю, не теряя из вида многочисленные телефоны в дежурке, за неторопливым его перемещением по нашему длинному коридору, не намного уступающему по протяженности крейсерской палубе.

Из бокового коридорного ответвления встречным курсом неожиданно появляется один из наших авиационных полковников с папкой под мышкой. Скорость и направление его движения не оставляют иллюзий: он, несомненно, прибыл извне и спешит в туалет. И туда ему надо уже давно и срочно. Думается, что он был бы готов и пробежаться, но свято соблюдает завет, гласящий, что бегущий полковник в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику. Зная нашего «летуна», могу предположить, что только высокие государственные интересы воспрепятствовали ему спокойно поглощать политжвачку, ежечасно прерываясь на перекур с оправлением естественных и прочих надобностей.

При виде генерала он вытормаживает и выполняет соответствующую стойку, пропуская начальство мимо себя, нетерпеливо переминаясь, однако, с ноги на ногу, что можно оправдать только изнурительным долготерпением. Наверное, все знают, как это тяжко бывает переносить. Он уже собирается сделать последний рывок, благо до цели остается не более десятка метров, но не тут-то было. Не ограничившись кивком, генерал приближается к нему и удостаивает рукопожатия. Однако и этого ему кажется мало. Взяв полковника под локоть, он начинает прогуливаться с ним по коридору, ведя неторопливую беседу. Когда эта парочка приближается в очередной раз к дежурке, я слышу, что ответы на командирские вопросы становятся все глуше и замедленнее. Прислушиваясь к шагам через приоткрытую дверь, я все более проникаюсь сочувствием к сослуживцу.

– Хоть бы кто-нибудь позвонил, – думаю я, надеясь, что приглашением генерала к телефону смогу освободить товарища от принудительной прогулки. Однако никто не проявляется – все хором перестраиваются.

Снова выглядываю из двери и встречаюсь взглядом с полковником. Тот напоминает волка, попавшего в капкан и отгрызающего себе лапу. Его глаза излучают страдание и все еще не согнутую волю. Однако через несколько минут принудительной прогулки в голосе моего коллеги отчетливо начинают прорезаться трагические нотки, особо отчетливые на фоне все возрастающей неравномерности семенящей походки.

– Попроси добро удалиться! – посылаю я телепатический сигнал в пространство, но моцион продолжается и кажется бесконечным. Я бы так, наверно, не смог. И кто это там, в желтой прессе злопыхал о паркетных офицерах? Его бы на такой выгул по ковролину!

Раздается звонок. Я с надеждой хватаю трубку городского телефона: жена одного из наших интересуется, когда будет выплата денежного довольствия. Отвечаю, что не знаю, и это – чистая правда.

А прогулка продолжается. На первый взгляд променад смотрится прелестно. Генерал, не чураясь, более получаса дружески беседует с подчиненным и с интересом вникает в его заботы. Перестройка в действии. Однако на деле все не так, как кажется.

Наконец, после заключительного рукопожатия, командир оставляет свою жертву в наиболее удаленной от туалета точке маршрута и возвращается восвояси. Проходя мимо меня, выполняющего стойку, он бодро хмыкает и снова отпускает мне грехи. Только секунд через двадцать в коридоре слышится топот. Я гляжу вслед бегущему. Проходы пусты, никого. Все перестраиваются. Недоумевать некому, ну и для паники – пока еще не время.

***

Через пару дней, а потом и еще неоднократно, я видел генерала, прогуливавшегося по нашему управленческому коридору с кем-либо из офицеров. Своих собеседников он обычно крепко держал за локоть. Кажется, я знаю, где он их вылавливал.

Добро на сход

Этот военный госпиталь – один из лучших. Двухместные палаты со всеми удобствами. Отличный спортзал с тренажерами. Всякие чудесные аппараты для физиотерапии. Мечта. Нет только телефонов в номерах, они водится в генеральских люксах. Строго говоря, госпиталь – не совсем госпиталь, а реабилитационный центр. Поэтому условия – получше, а психологов и психиатров – побольше.

Занесло меня сюда в девяносто шестом, когда я написал рапорт с просьбой об увольнении со службы по болезни. Прослужив к тому времени почти тридцать лет, я давно готовил себя к этому шагу, но оттягивал окончательное решение. Уже изрядно подзабылась бурная флотская молодость, а моей последней деятельностью было руководство небольшой группой офицеров центрального аппарата, осуществлявших координацию научных работ в одной неширокой, но плодотворной полосе оборонных исследований. Конечно, здорово донимал радикулит, периодически вылезали всякие болячки, но если бы не полное отсутствие всяческих перспектив, я бы, пожалуй, еще потерпел и не спешил с увольнением. Последнее, самое решительное решение мне удалось принять после окончания работы над формулировкой особенностей текущего момента, заключавшейся в том, что любая дальнейшая деятельность на моем посту если не бессмысленна, то преступна.

Помог мне это понять мой товарищ – руководитель одной научной организации, профессор, доктор и все такое. Заглянул он как-то ко мне в кабинет с вопросом о вариантах дальнейшего финансирования исследований, которые вела его контора по заказам нашей.

– Скажи честно, – спросил он, – сколько лимонов нам выкатится в этом квартале?

– Ну, точно не знаю, – пожал я плечами, – грозятся увеличить перечисления процентов на пятнадцать.

– При исходном мизере и невменяемой инфляции – просто царский подарок. Давай готовить постановление о прекращении работ. Сам я давно живу на импортные гранты, но орлы мои от нищеты уже разлетелись, – профессор вздохнул и криво улыбнулся. – Помнишь доклад Петру о строительстве Флота?

– Дал Сенат нам сто рублев на постройку кораблев, этот, что ли? – ответил я.

– Ага. Девяносто три рубли прогуляли, пропили. И осталось семь рублев на постройку кораблев, – продолжил он.

– Но и на эти семь рублев – мы настроим кораблев! – закончил я бодро, но осекся. Мой собеседник показал мне кукиш.

– Не та нынче элементная база, да и Петра на горизонте не видно, чтобы взять казнокрадов за цугундер. Прощай, товарищ. Помнишь, как меня в это грязное дело заманил? Золотые горы сулил. Теперь на внешний рынок не вылезешь – замаран связью с оборонкой. А так, торговали бы мы своими разработками и поделками на площади Тяньаньмынь. Я бы на твоем месте застрелился, – продолжил он, но вдруг замолк и внимательно проследил за движением моей руки.

Копаясь в ящике стола в поисках сигарет, я подмигнул ему и успокоил:

– Не строй диких иллюзий – не застрелюсь. Как в девяносто третьем пистолеты изъяли, подозревая всех в нелояльности, так еще и не вернули. Мне, во всяком случае. Телефоны, правда, включили, – я гордо погладил глянцевые бока аппаратов.

– Мой лучший ученик вчера в Германию умотал, – профессор закурил предложенную сигарету. – С одним осциллоскопом и пассатижами их годовой план натурных экспериментов выполняет. Такие кадры только Россия дает. А я, пожалуй, поеду в Штаты, лекции почитаю. Все лучше, чем шоколадками торговать. Надеюсь, кончится когда-нибудь этот бардак. А свои семь рублев пропей лучше сам, а то другие прокутят. Пропадут неправедно. На дело мало, а на глупости – как раз.

В тот день и созрело у меня ключевое решение о завершении службы.

Уйти оказалось не так просто. Дебаты о том, что делать с Вооруженными силами, шли на каждом углу, но разумных решений не было. Видимо, надеялись, что голодные войска сами разбегутся. Но те издавна отличались стойкостью. Получалось, что досрочно уволиться можно только с позором, разорвав контракт, или достойно, но по болезни. Я выбрал последнее. Состояние здоровья действительно оказалось довольно хреновым, что подтвердили объективные обследования в госпитале, где я вылеживался вторую неделю. С появлением каждого нового диагноза я начинал чувствовать себя все хуже и хуже. Дело в том, что в тумбочке лежала пара медицинских справочников, исправно перечитываемых на сон грядущий. Информация по выявленным заболеваниям в их совокупности давала неутешительный прогноз – здоровяком-долгожителем мне уже никогда не быть. К сожалению, финансовое изобилие тоже не грозило – к доктору не ходи. Классическая формулировка о преимуществах здоровья и богатства перед болезненной бедностью не оставляла иллюзий. Мой вариант был не из лучших. Досадно и обидно. Одна радость: с таким комплектом дефектов, очевидно, никто не станет удерживать меня на казенной службе.

Моим соседом по палате оказался полковник моего возраста с очень знакомой физиономией, который, как оказалось, также силился вспомнить, где мы могли раньше встречаться. Мы начали искать точки пересечения наших судеб и вскоре установили, что этих точек – тьма тьмущая. Короче, если он становился в очередь сигаретами (портвейном, апельсинами), то я оказывался за ним или он – за мной. Сосед, Алексей, тоже начинал службу на Флоте, но лет десять назад по настоятельной рекомендации руководства сменил прежнюю форму на общевойсковую. Он возглавлял какой-то учебный центр и, работая с молодежью, верил в светлое будущее. В госпиталь его привела необходимость подлечить язву и отдохнуть от тещи. Недомогание носило комплексный характер.

Как правило, в вечернее время, прогуливаясь по дорожкам около корпусов, мы вспоминали отдаленные и близкие по времени события, делились впечатлениями, уточняли детали. Однажды часа три проспорили из-за фамилии одного из комбригов. Чуть не разругались. Хотя, казалось бы, какая разница – Козлов он был или Баранов? Ведь расхождений относительно его деловых и морально-нравственных качеств у нас не имелось. Прислушиваясь к беседам прочих согоспитальников, я обнаружил поразительное сходство с нашими диалогами. До полного маразма – подать рукой. Требовалось сменить тематику бесед и обсуждений.

– Мы будем искать тебе работу, – сказал Алексей, – не сидеть же тебе на диване в ожидании очередного сериала по ящику?! Судя по твоим отметкам в медицинском табеле, скоро, брат, ждет тебя долгожданная пенсия.

– Куда спешить? – отвечал я. – Дай хоть немного отдохнуть. Я вон кучу книг насобирал в надежде все это прочитать, когда удастся выбраться в запас.

– Ты сумму своего пенсиона считал? Надеешься на гордую, но быструю голодную смерть?

– Может, и поднимут.

– Только после полного вымирания поколения рабоче-крестьянского офицерства. Кто кого защищает, тот с того и имеет.

После недолгого препирательства я согласился выйти на поиски объекта приложения своих будущих трудовых усилий за умеренное вознаграждение.

Следует отметить, что отношение к пенсии и ее денежному наполнению у офицеров носит традиционно мистический характер. Еще будучи курсантом военного училища, юноша, проникаясь высокими стремлениями и порывами по обеспечению обороноспособности Отечества, рассчитывает на ответную заботу о себе по завершении службы. Частенько, в узких и расширенных кругах, ведет разговоры об оставшихся годах, месяцах и процентах, сулящих в перспективе скромные земные радости, невозможные в период службы. Было принято, что жесткие ограничения на всякую свободу мыслей и деяний, убогий быт, риск здоровью офицеров несколько компенсировались довольно ранней пенсией приличного размера. На фоне практической неактуальности проблемы пенсионного обеспечения для гражданского населения: среднестатистическая продолжительность жизни наших мужчин ну никак не дотягивает до возраста великой халявы. Бывают, конечно, и крепкие мужички-долгожители, но их, к сожалению, немного.

Поэтому представляется весьма обидным и позорным, когда полковничья пенсия рухнула ниже донышка мизерно-минимальной потребительской корзины. О майорских и капитанских достатках при этом лучше и не вспоминать. Они сами только матерятся по этому поводу.

Но вернемся к нашим баранам. Или – к папахам.

Когда я перечислил все свои требования к будущему месту работы, мой соратник однозначно заявил, что таких мест не бывает и быть не может. Более того, если такое возникнет, то подлежит уничтожению, как зона паразитизма и моральной деградации. Возможно, я немного переборщил со своими запросами.

– Будем искать с широким охватом рынка рабсилы, – сказал он и назначил одного из своих офицеров, посетивших его в лечебнице, моим полномочным представителем. – Вот, Сергей, помотайся-ка ты по работодателям за нашего капраза. Глядишь, и самому пригодится. Доклад ежедневно в одиннадцать ноль-ноль.

Итак, я почувствовал, что добро на сход уже почти получено и пора готовиться к гражданской жизни по правилам постперестроечного дурдома. Делу поисков работы очень помогла установка в нашей палате городского телефона. Оказалось, что поступивший недавно в учебный центр Алексея боец является близким родственником одного из видных хозработников госпиталя. Пришлось приложить немало усилий, чтобы прервать поток благодеяний, посыпавшихся на нашу палату, как из прохудившегося мешка с крупой.

Поиски начались с приобретения толстой пачки печатной продукции, предназначенной для облегчения свиданий трудящихся с работодателями. Таких изданий, содержащих многие сотни и тысячи вариантов, оказалось около десятка. Есть выбор. Определив разумный диапазон искомой зарплаты, мы, сменяя друг друга, начали обзванивать фирмы и частных лиц. Моя попытка повысить верхнюю планку доходов была грубовато отвергнута заявлением сокамерника:

– Приличному мужику больше не заплатят.

Сергею было поручено съездить по нескольким адресам и осмотреться на месте. Практически во всех случаях предлагалось явиться лично на собеседование. После некоторого количества заведомо провальных переговоров мы отработали занудливо-тактичный вариант ведения беседы, обеспечивающий получение по телефону максимального объема сведений. Где-то в моих бумагах до сих пор валяется листок-вопросник.

К концу третьего дня стало ясно, что в пределах Садового имеется от пяти до семи мест сбора жаждущих приличных заработков. Эти места располагались в залах дворцов культуры или им подобных заведений и через каждые десять-пятнадцать дней (как проговорилась одна дама) передислоцировались. Квалификация, навыки, возраст и прочие параметры соискателя, судя по разговорам, никого особенно не интересовали. Самое главное, что нам хотели вдолбить с той стороны телефонного канала, это фамилию того, кто посылает безработного на сборный пункт.

– Смотрите, не перепутайте, – четыре раза повторила мне в течение разговора одна из собеседниц, – Сарафанова, запишите, не забудьте и сообщите регистратору, что вы от Сарафановой.

С огромной неохотой, с долгими паузами и туманным словоблудием работообещатели проговаривались, что для занятия ответственной и перспективной должности потребуется внести некоторую незначительную сумму, баксов пятьдесят-семьдесят. Необходимость затрат оправдывалась оплатой обучения или залогом, подтверждающим серьезность намерений соискателя рабочего места. В некоторых случаях на эту сумму обещали по оптовой цене отвалить товар с невиданными, чудесными свойствами для распространения в широких слоях населения с огромной выгодой для распространителей. На вопрос о программе обучения, которое необходимо оплатить для повышения квалификации, одна из собеседниц не без затруднений произнесла:

– Ну, как же. Этот. Минимент же с макретином.

Этот ответ был одним из самых исчерпывающих. Другие, видимо, более подготовленные господа, ссылаясь на конкуренцию и коммерческую тайну, отказывались сообщать подробности по телефону.

Сергей, побывавший на одной из подобных тусовок по «сетевому маркетингу», коротко охарактеризовал результаты наших изысканий:

– Лохотрон!

С этого мероприятия его выставила охрана за то, что задавал неправильные вопросы, интересовался критериями отбора и пытался немного поэкзаменовать руководителя «международного синдиката» по азам экономики.

Через одну свою шуструю знакомую Сергей записал меня на собеседование в очень закрытую организацию, членом которой можно стать только по специальной рекомендации. Знакомая, по его словам, не бедствовала, а даже сорила деньгами.

В назначенное время, в субботу, сбежав из госпиталя в самоволку, я прибыл в некий НИИ, где в фойе меня встретили, проверили документы и проводили в небольшой зал, где уже находилось человек тридцать-сорок. Пока я осматривался, на трибуне появился мужчина среднего возраста благообразной наружности и начал неторопливо рассказывать о достижениях ассоциации. Все, по его словам, было здорово. Организация вложила средства в перспективные научно-практические изыскания и получает хорошие доходы. Все участники программы живут единой, большой и дружной семьей. Их объединяют общие интересы, они вместе отдыхают и развлекаются.

«Хреновина какая-то», – подумал я и окинул взглядом зал. К моему удивлению, все с огромным вниманием вслушивались в каждое слово выступающего. Ни единого шевеления и постороннего шороха. Ни шепота, ни ропота, ни ухмылки. Лица слушателей с полуоткрытыми ртами производили впечатление абсолютно дебильных. Я попытался повнимательнее вникнуть в смысл речи и вскоре понял, что ошибался. Выступающий и все присутствующие были необыкновенно привлекательными и добрыми людьми. Их одухотворенные лица просились на холст или доску художника-иконописца. Речь еще продолжалась, но меня пригласили проследовать за обаятельным юношей.

Мы зашли в небольшую комнатку, в которой находилось еще несколько человек, приятных и доброжелательных. Поговорили о возможности моего участия в ассоциации. Требовалось оплатить вступительный взнос в размере полутора тысяч долларов или навсегда покинуть моих новых друзей. Я с ужасом подумал, что придется снова стать одиноким в этом жестоком мире и решил внести свою лепту в общую кассу. Единственная загвоздка состояла в отсутствии требуемой суммы в наличии. Средства можно было получить, продав квартиру или дачу, на что я охотно готов был пойти за счастье стать членом ассоциации, названия которой, увы, я так и не запомнил. Присутствующие любезно согласились одолжить мне деньги на несколько дней под расписку, которую мог заверить оказавшийся здесь же нотариус.

Пока оформляли бумагу, мне потребовалось срочно посетить места общего пользования, ибо внутри разбушевался литр пива, выпитого не без удовольствия за час до этого. Тот же юноша, посочувствовав, вызвался меня проводить. Вскоре, вздохнув с облегчением, я стоял перед зеркалом у умывальника, ополаскивая руки.

Из зеркала на меня смотрела совершенно дебильная улыбающаяся рожа, а за моей спиной, почесывая пузо, попыхивал цигаркой мой провожатый – рыжий уголовник. Несколько болезненных щипков за нос и за щеку картину не изменили.

– Вот ты какой, оказывается, товарищ Зомби! – с удивлением прошептал я, стараясь не менять выражения лица, ранее мне принадлежавшего. – Пора перевоплощаться назад.

Похоже, что помещение умывальника выпало из зоны действия психотронных дурилок или сработали какие-то другие факторы, пиво, например. Оставаясь в образе, удалось уговорить конвоира сходить в зал за якобы оставленной там сумкой с документами. С целью минимизации риска встречи с новыми знакомыми я рванул через двор и заборный пролом. Повезло. Ушел без потерь. Даже психика почти не пострадала, как сказал знакомый спец по глюкам.

– Нет, мужики, шли бы вы куда подальше с вашей работой, – погрозил я кулаком Сергею и Алексею, когда мы собрались на очередной «разбор полетов», – слишком рискованное это дело. Обойдусь, пожалуй, без шальных денег.

– Я никогда не сижу без денег, без денег я бегаю, – заявил Сергей с металлом в голосе.

– Ладно, – сказал Алексей, – поищем через отставников. Работают же они где-то. А ты, Сережа, повтори еще раз свою фразу. Запишу для истории.

Оказалось, что довольно много наших-бывших служит в различных охранных лавочках, сберегая от праведного народного гнева приватизированную соцсобственность и новоявленные активы и пассивы. Подобные варианты я отверг с возмущением, как несовместимые с моим, как говорится, менталитетом. Никто, правда, и не настаивал.

В большинстве фирм зарплата не впечатляла, но наши люди, работавшие там, намекали на наличие неафишируемых способов повышения личного благосостояния. Какое-то коллективное мошенничество или новый вариант традиционной русской забавы – воровства.

Единственное место, насыщенное отставниками, где мне пообещали приличный заработок, оказалось буферной конторой, существующей между военными заказчиками и промышленностью. Типичная кормушка.

– Тьфу, – что еще мог я сказать.

Поиски продолжались девять дней и прекратились, наконец, с моей выпиской.

Заключение медкомиссии гласило: «Ограниченно годен». Прекрасная формулировка. Добро на сход! Почти так же я радовался когда-то, будучи зачисленным в высшее военно-морское училище.

Через несколько месяцев случайно подвернулась самостоятельная работа в неожиданной для меня области. Это, правда, уже совсем другая история.

Напоследок отмечу лишь, что когда, поиздержавшись, я в очередной раз обращаюсь мысленно к небесным силам с мольбой о предоставлении средств к существованию, то подозреваю, что вскоре на меня вывалиться значительный объем прилично оплачиваемой работы. Я, конечно, предпочел бы получить все сразу деньгами, без этой трудовой экспансии. Однако сведущие люди пояснили, что еще со времен известных манипуляций с тридцатью сребрениками все платежные средства остаются прерогативой противной Господу стороны. Так оно, наверно, и есть.

Непустое множество

Я писатель и живу в подмосковном поселке. Так принято у русских писателей. Если живешь в другом месте, это значит, что ты или не писатель, или – не русский, или еще не переехал. Есть такие подмосковные поселки, где кроме писателей живут только бизнесмены, ранее считавшиеся спекулянтами. Переделкино, к примеру. Если не врут. В этом окружении писатели хиреют, мельчают и вымирают. Их наследники стесняются своего происхождения, но борются за средства существования в форме переходящих на них авторских прав.

Наш поселок не таков. Здесь всякого люда хватает. Говорят, что тут случалось много любопытного, но мне запала в память только пара событий. Первое относится к временам становления Советской власти. Утверждают, что проезжая через поселок на автомобиле, председатель СНК Ульянов (Ленин) захотел попить и послал охранника к одному из домов, откуда того послали дальше. Во втором доме – то же самое. Испугались, может быть, местные жители вида вооруженного охранника. Редко они тогда встречались на улицах, в отличие от времен нынешних. Так и не удалось Ильичу попробовать нашей чудесной родниковой водицы. Никого, однако, не арестовали. Видать, момент тогда еще не настал. Не созрела еще ситуация.

Относительно второго события мнения разделяются. Одни свидетельствуют, что это было годах в пятидесятых, а другие уверены, что на двадцать лет позже. Но все сходятся в том, что как-то обнаружился в поселке брусок золота весом с десяток килограммов. Дескать, этим бруском провисшие ворота много лет подпирали, но вдруг царапнули его и – на тебе.

Мне тот дом с воротами показывали втихаря, но жители его все отрицают и прозрачные намеки игнорируют. Живут при этом не бедствуя. Причина появления золотишка в наших местах проста, ведь до октябрьских событий начала прошлого века в поселке проживала семья известного ювелира нерусских кровей, покинувшего Россию с первыми признаками нарождения новой социальной реальности и власти, ей соответствующей. Его отдаленные потомки в прошлом году обходили местных старожилов, пытаясь собрать свидетельства о принадлежавших их предку земельных участках и строениях. Безуспешно, правда. Старожилы смогли дожить до преклонного возраста как раз только благодаря тому, что никогда ничего не свидетельствовали и никаких заявлений не делали.

В наше время отдаленный ранее от столицы поселок оказался вдруг рядом с кольцевой автодорогой, что привлекло сюда народ разный и пришлый. Это не всегда радует, но не шибко удивляет.

Писателем я стал несколько лет назад, именно из-за того, что здесь, в нашем поселке, постоянно живу после завершения казенной службы. Об этом, однако, расскажу поподробнее.

До того, как стать писателем, я считал себя офицером. Большинство окружающих разделяло мои иллюзии, в результате чего к моменту увольнения в запас я имел полковничье звание, комплект «песочных» и прочих медалей и был признан ветераном Вооруженных сил. Выполняя воинский долг в течение почти тридцати лет, мне, к счастью, удалось никого не укокошить. Несколько десятков бездушных мишеней на стрельбищах – не в счет. Это очень радует, ибо соответствует одной из христианских заповедей, мною одобряемой. На самом-то деле мое воинское звание звучит так: «капитан первого ранга», что как раз и соответствует полковничьему статусу в сухопутных войсках. В малопродвинутой в сторону флота среде в связи с этими воинскими званиями и их соответствием часто возникает путаница: сухопутчики зачастую путают высокий флотский статус капраза (и его три больших звезды) со званием младшего сухопутного офицера – капитана, имеющего четыре, но ма-а-а-ленькие звездочки армейского образца. Из-за этих-то заморочек, разговаривая с сухопутными коллегами по телефону, как правило, представляются как «первого ранга Туткин», опуская слово «капитан» во избежание панибратского «тыканья» с другого конца провода.

Через дорожку от моего «имения» издавна располагалось здание дирекции небольшого заштатного санатория, осевшего в этих благодатных местах с незапамятных времен. Сам-то санаторий базируется метрах в двухстах подальше вдоль улочки, а эту территорию, запущенную и загаженную, содержать в приличном состоянии стало нынче уже некому. Особенно ярко выявилось это годов с девяностых, потребовавших для выживания коммерческой оборотистости. Главврач был стар и, готовясь к жизни вечной, думал уже о душе, а прочие его подчиненные спасались большими надеждами на перестройку и мелким воровством.

Тогда-то, в один из явно нелучших дней, и упал подгнивший дощатый забор, окружавший дирекцию, открывая нашим взорам обширную помойку со всеми признаками мусоросборного полигона. Картина дополнялась специфическим запахом, косвенно свидетельствующим о прорыве канализации в ранее огороженной области. К вечеру того памятного дня наименее ароматная часть зоны была оккупирована группой бомжей, совершающей перманентное братание с немалой популяцией местных алкоголиков. Запылали костры, зазвучали крики и песни, изредка прерываемые воплями возмущения от неразделенного уважения. Вся жизнь на нашей улочке пошла по-новому. Можно сказать – потекла.

Как-то вечерком, двигаясь по неосвещенной дороге и осторожно переступая через лицо неопределенной национальности, погруженное во все, что из него исторглось, я столкнулся с престарелым санаторским вождем. Выразив краткое, но теплое приветствие, я живо поинтересовался перспективами восстановления ограды и возвращения «мира нашим домам». Тот обратился к сопровождавшей его завхозихе с некоторым укором и, я бы сказал, раздражением:

– Где забор? Где доски, которые я выписывал?

С таким же успехом, похоже, можно было расспрашивать монашку о способах применения противозачаточных средств. Поток встречных претензий, обид и возмущений был бурен и неукротим, что оказалось способным утомить не только меня, но любого собеседника, не имеющего специальной подготовки. Вопрос был мгновенно утоплен в болоте греховного словесного блуда. Главный устало махнул рукой и вяло удалился.

– А вы пишите жалобы! Может, нам и средства на забор выделят, – смерив меня презрительным взглядом, провещала помощница и заторопилась вслед за шефом.

Потом я еще несколько раз встречал главврача, но, видя его обеспокоенность чем-то внеземным, не посмел более приставать к нему с прозаическими заборными вопросами. Вскоре тот, однако, умер, освободившуюся должность долго никто не хотел занимать, и развал продолжился небывалыми темпами. Доски из собственных личных запасов, периодически приколачиваемые мною к остаткам многометровой санаторской изгороди напротив дома, исчезали мгновенно и бесследно с таинственной неизбежностью.

– Делать нечего, – сказал я себе, доставая пишмашинку прошлого века, – будем писать кляузы.

Я не отношу себя к извращенцам, получающим удовольствие от подачи жалоб. Слово «ябеда» казалось всегда достаточно обидным, однако дело есть дело, и выполнять его следовало качественно и ответственно. В заведенной для переписки большой папке росло количество «входящих» и «исходящих» бумаг, коллективных заявлений и одиночных ответов, актов и протоколов, но толку не было вовсе.

Да, подтверждали приходящие письма, так жить нельзя. Меры будут приняты, вопросы рассмотрены, а средства – изысканы. Кому надо – указано, с кого попало – спрошено. Никакого отношения к реальности эти чиновничьи произведения не имели и иметь, наверное, не могли. Дело делали одни, а бумаги писали другие. А друг с другом они, по всей видимости, никогда и нигде не встречались.

***

В этот биографический период я находился в состоянии приятного ожидания увольнения в запас с военной службы. Жалко, конечно, расставаться с делом всей жизни, но участвовать в регистрации развала без возможности противодействия ему – еще хуже. Словно на похороны ходишь ежедневно.

Тогда, в конце девяностых годов, бытовала любопытная практика направления будущих отставников на переподготовку по гражданским специальностям. Это, по идее, было весьма разумно, ибо на пенсию, выплачиваемую Родиной своим защитникам, можно просуществовать только избавившись от всех вредных привычек, а также гастрономических и эстетических пристрастий и заблуждений. При этом получить востребованную гражданскую специальность с приличным заработком казалось неплохой идеей. А посему я тогда вполне успешно прошел обучение на подобных курсах, патронируемых, кажется, королевой Великобритании. По полной, как говорится, программе превращения вызывающе-красных советских офицеров в безобидных менеджеров – пескарей капитализма.

Там же я и познакомился с Владимиром, ставшим моим первым литературным критиком. Он уже давным-давно находился в запасе, трудился на солидной бюрократической должности и нуждался только в дополнительном дипломе для дальнейшего продвижения по административной вертикали. Занятия он посещал редко и обычно старался успокоить пытавшихся вскочить при его появлении преподавателей мягким, но властным жестом начальствующих перстов. Случайно мы с ним оказались соседями в аудитории, и как-то, получив очередную отписку из московской или областной администрации, я попросил у Владимира совета.

– Погляди, – сказал я, передавая ему пачку бумаг, – надоела уже эта бестолковая писанина. Целый год пишем кляузы, а кавардак все бардачнее и бардачнее. Подскажи, может, прекратить и плюнуть на это дело?!

Володя неторопливо перелистал подборку листов, аккуратно переложив их в хронологический ряд, и ответил:

– Слово не воробей, а бумага – тем более. Не надо было начинать, а уж если начал, гони до победного. Учти, что в тот момент, когда ты перестанешь дожимать, найдется возможность сделать тебе какую-нибудь гадость. АППАРАТ (именно так он и произнес это слово) мстителен, как обманутая женщина. Но пока давишь, можешь рассчитывать, что тебя не тронут.

– Ну, уж, – возмутился я, – моя правота несомненна, а этот убогий санаторий не способен даже кило гвоздей купить. Что они могут?

– Дело не в средствах, а в принципе. Побеспокоил высокую инстанцию – должен раскаяться. А систему победить невозможно. Кстати, мне нравятся твой стиль и слог. Ты, случаем, беллетристику не пишешь?

– Нет. Только стихи и поздравлялки разные, – произнес я, краснея.

– Принеси завтра почитать. А про кляузы прозаборные не думай особенно. Пиши себе и пописывай. Дави, но не пережимай. Даже если всех уволить по твоим заявлениям, ничего не изменится. Для тех, кто тебе отвечает, самое главное выдержать срок ответа на жалобу и адресата не перепутать. Такая наша доля. Читай классику. Салтыкова, например, который весьма Щедрин на правду о доле нашей чиновничьей, – сказал Володя и цинично улыбнулся.

***

Некоторое количество стихов мне удалось отыскать, перебрав мятые листки и пролистав старые блокноты. Писал я их обычно на различных собраниях и заседаниях от пронзительной тоски по уходящему в бестолковщине времени. Владимир, оказавшийся большим любителем словесности во всяких ее формах, быстро все прочитал и даже одобрительно похмыкал:

– Ага, – сказал он, – тут кое-что можно публикнуть в журнальчиках. Напомни мне потом, через недельку-две. Должна такая возможность появиться.

Возможность, однако, не появилась, а Володя исчез, как оказалось, приняв новую ответственную должность в дальнем зарубежье. В день выдачи дипломов за его документами прибыл идеально прилизанный чиновник с выражением лица, сравнимым по целеустремленности с топором типа колун.

В заключение образовательного курса нам пришлось позаниматься на компьютерах и сунуть нос в Интернет. Я почти забыл про свою стихотворную подборку, а тут вдруг обнаружил возможность раскидать все это добро по разным сайтам, редакциям и литературным клубам сети. Именно это я вскоре и сделал, начав с газетных серверов и подписывая все сообщения, не скрывая собственного имени. К моему удивлению, мне позвонили через день из редакции весьма центральной газеты и сообщили, что берут на публикацию мои стихи. Более того, было рекомендовано написать что-либо и в прозе. Такое предложение застало меня врасплох, но воодушевило. Я сел за стол, взял шариковую ручку и четкими буквами написал на первой странице тетради «Рассказ».

***

Первый рассказ о своей флотской службе писал я довольно долго. Писал на бумаге, ручкой, а потом еще дольше набивал одним пальцем на клавиатуре взятого на время у старого приятеля ноутбука. Постарался подробно и правдиво описать один из морских походов, но получилось довольно смешно. Я удивился этому, но решил, что истинную правду вообще невозможно воспринимать всерьез. В противном случае появляется стремление к суициду или участию в каком-либо экстриме, как говорится.

Рассылка рассказа по Интернету оказалась делом занимательным. На нескольких сайтах его любезно вывесили на всеобщее обозрение. Теперь мне потребовался уже собственный компьютер, принтер, выход в Интернет и еще куча всего, чуждого любому нормальному человеку прошлого, двадцатого века. Меня захватила эта деятельность. Начали активно появляться и книжки с моими вещичками, а я уже не мог представить себя без Интернета и виртуального общения со всем миром. Естественно, я совсем запустил кляузное дело, но на заключительном этапе этого пинг-понга успел необдуманно высказать несколько резковатых оценок морально-нравственных свойств партнеров по переписке из контор различных уровней управления. Ругательных слов не применял, но они логично могли бы завершить мои письма. Забыл я Володины заветы. Обидел АДМИНИСТРАЦИЮ, чем, собственно, и завершил волокиту. Смирился, наверно, устал от бюрократии. Тем более что появилась такая отдушина, как сетевая литература.

Но вот тут-то и проявилась Володина правота. Опытный чиновник чувствовал и прогнозировал опасность заранее. Нельзя было останавливаться и называть любезные ответы отписками. До меня доползла информация, что в результате работ по перекладке телефонных кабелей на санаторской территории всех сторонних абонентов отключают. А все сторонние – это я, как оказалось, и есть. Других-то не оказалось. Словом, попал мой кабель на вражескую землю. Нашли, гады, как побольнее укусить. Оставить меня без телефона и Интернета. Страшная кровная месть!

К вечеру после серии переговоров я получил заверения от связистов и нового санаторского руководства, что никто не собирается лишать меня связи. Во всяком случае, в ближайшем и обозримом будущем. Особенно приятным и доброжелательным показался мне руководитель связного узла. Поделился я этим впечатлением со своей старой приятельницей, работавшей некогда вместе с ним.

– Скажешь мне свое впечатление после третьей встречи, – загадочно произнесла она.

Утром следующего дня телефон замолчал.

***

Описание метаний в глухом ватном пространстве безответственности может служить предметом отдельного повествования. Я писать об этом не слишком хочу. Противно. Спасла меня, однако, поддержка, оказанная моими интернетными соратниками по писательским организациям и клубам. Узнав о бедственном положении, товарищи (многие из которых – господа) закидали администрацию электронными письмами в мою защиту. Особенно действенным, как мне представляется, было послание бывшего соотечественника, романиста из Америки, в котором он ссылался на личное знакомство с президентом Бушем и грозил московскому региону международным конфликтом по поводу прав человека. Вечно ему буду благодарен!

Угроза затяжного международного конфликта привела к тому, что в выходной (!) день в мой дом протянули новый кабель, не забыв, естественно, содрать за него изрядную, сумму. Тут, кстати, и пришлось снова встретиться с руководящим связистом, который избегал меня все эти дни, как чумного спидоносца. С органичной для любого столоначальника наглостью, он пожурил меня за то, что я посмел выражать свое недовольство на стороне, а не воспользовался неотъемлемым гражданским правом умолять его нижайше и коленопреклоненно, создавая должный антураж в приемном помещении и возле оного. Встречаться с ним в третий раз мне уже не хотелось, а говорить, собственно, было не о чем. Читаем классику. Там все описано.

Вскоре я получил несколько вышестоящих писем в ответ на Интернет-экспансию, в которых сообщалось, что районная и областная власть никакого влияния на телефонные узлы не имеют, ибо те являются самостоятельными коммерческими, автономными и акционерными организациями. Что хотят, то и делают, иными словами. Можно, дескать, отказаться от их услуг, если не устраивают.

Нет, надо было все-таки дать испить тогда водички вождю мирового пролетариата в нашем поселке, потому как все больше и больше начинают нравиться мне его самое первое, октября семнадцатого года указание по поводу вокзалов, почты, телеграфа и телефона. Банковские офисы игнорировали, а вот телефонные станции революционными матросами укомплектовали.

– Барышня, Смольный, плиз! – захотелось прокричать в трубку.

***

По рекомендации Володи и в рамках требований неписанного бюрократического кодекса я продолжал утомительную переписку с инстанциями. В свободное время, которого оставалось совсем немного, удавалось иногда написать один-другой рассказик.

Шли пасхальные дни. Выглянув в окошко, я увидел нашу по обычаю загаженную улицу с жалкими остатками забора, вдоль которого что-то косолапо передвигалось. Пригляделся и узнал санаторскую завхозиху. «Благословляйте проклинающих», – выкатилось из памяти нечто, сугубо христианское.

– Угу, – сказал я себе и начал было благословлять, но скоро понял, что получается не совсем то. Вторая попытка оказалась удачнее, поскольку удалось скомкать первое же слово в безобидный «блин». Блин комом. Благословение никак не вырисовывалось.

«Ничего, – подумал я, – потренируюсь и выскажусь по-божески, по-христиански, как положено. К Рождеству, например. Раньше, пожалуй, не успею без срывов фразу отработать».

За спиной что-то чирикнуло. Приехала почта из Интернета. Истово замигал на экране красный прямоугольник, сигнализирующий о прибытии очередного вируса. Не забывают обо мне в Сети.

– Будем лечиться, – сказал я монитору, мысленно благословив отправителя в жесткой форме.

На душе потеплело…

Переписка

Завел я себе как-то новый ящик для электронной почты в Интернете. У меня и так этих ящиков штук восемь, но почти все неудачные. То ничего не отправить с них, то не получить. Письма теряются. Вечером зашел на один портал, а там – реклама завлекательная. Дескать, заводите у нас ящики почтовые – емкие, быстрые, бесплатные и навороченные. Ну, я и завел. Зарегистрировался, ответив на десяток вопросов. Честно сказать, наврал много в этих ответах. Все врут. Посмотрел на разные дополнительные возможности и решил установить автоответчик. Никогда у меня такой штуки не было, а тут захотелось попробовать. Приходит, допустим, мне сообщение на этот адресок, а ящик откликается: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату. Посмотрите пока, плз., его авторские проекты по следующим URLам: http://www.litovkin.ru/ – «На флоте бабочек не ловят» … и пр. (еще штук эдак пять)». Послал сам себе писульку через другой ящик и получил через минуту привет от автоответчика. Приятно, словно пообщался со старым другом.

Наутро проверяю почту и обнаруживаю, что весь новенький ящичек забит какими-то письмами. И писем этих аж девятьсот восемьдесят шесть. Во! Удивился я. Так много мне еще не писали. Потом пришло разочарование. Почти все послания оказались одинаковыми. Все из одного адреса и с английским содержимым. Проколупавшись в своей почте полчасика, выяснил следующее.

Накануне я выключил свой компьютер, а вот жизнь в Интернете от этого, понятно, не остановилась, и на мой новый ящичек от имени руководства портала было послано поздравление новому пользователю, то есть – мне. Заверяли: я никогда не пожалею, что завел себе бесплатный ящик там где следует, а не в другом каком месте. Указывали, что отвечать на это теплое поздравление не обязательно, так как оно произведено с помощью автоматической программы. Однако мой автоответчик тактично отправил в ответ полагающийся текст: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату…» и т. д. На другом конце хорошо бы и заткнуться. Но не тут то было! Тот адресок, с которого всем, кому ни попадя, рассылались поздравления, числился запрещенным для приема корреспонденции, вследствие чего почтовый сервер сразу выдал на мой ящик сообщение, которое, переведя с английского, можно изложить следующим образом: «Это сообщение создано автоматически системой поставки почты. Сообщение, которое вы послали, не может быть доставлено получателю. Копия прилагается… (далее – 65 строк текста)».

Если вы думаете, что мой автоответчик это спокойно съел, то глубоко ошибаетесь. В ответ автоматической системе доставки почты он отправил хорошо усвоенный текст: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет…» и так далее. Адресок, в который все это было отослано, как водится, вовсе не предназначался для получения чего-либо и числился запрещенным для приема корреспонденции. Следствием этого стало новое послание в адрес моего ящичка: «Это сообщение создано автоматически системой поставки почты. Сообщение, которое Вы послали, не может быть доставлено получателю. Копия прилагается… (далее – 186 строк текста)». Мой ящик ответил скромно, но с достоинством. Текст вы, полагаю, помните. Автоматическая система доставки почты не сдавалась. Так они между собой и перекидывались всю ночь до полного заполнения моего ящичка, после чего автоответчик замолчал и уже не смог перебросить перчатку противнику.

На тот портал я больше не хожу и в тот, забитый под завязку, ящик не лазаю, но собираюсь все-таки завести себе еще парочку автоответчиков для взаимной переписки. Есть в этом что-то человечное: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату…» А в ответ – не менее теплые слова. Пусть попереписываются. А там и до искусственного интеллекта рукой подать…

Мечта (Вместо послесловия)

Детей часто спрашивают, кем они мечтают стать, когда вырастут. Этим вопросом, отрицающим самодостаточность нынешнего существования ребенка, взрослые, наверное, прикрывают свою беспомощность в понимании реальных детских проблем. На подобные вопросы малыши, как правило, отделываются заявлениями типа: хочу стать космонавтом (летчиком, моряком, и т. п.). Подобных ответов ждут, и они обычно всех удовлетворяют. Так бывает в основном.

Я же в раннем возрасте какое-то время был оторван от общества сверстников, в котором, собственно говоря, и формируются необходимые стереотипы. Взрослые в этот период были заняты собственными проблемами, им было не до меня, а я внимательно прислушивался к их диалогам и что-то варил в голове, определяя для себя приоритеты из мира солидных граждан и гражданок СССР середины пятидесятых годов прошлого века. В коммуналке тех лет можно было услышать многое.

В один из майских вечеров собрались у нас гости отметить праздник и поговорить о жизни. Подвыпивший отцовский сослуживец, устав препираться с законной супругой, случайно встретился со мной взглядом и автоматически выпалил стандартный вопрос, не очень-то отдавая себе отчет в собственных действиях. Я, помнится, был доволен проявленным ко мне вниманием и гордо преподнес плоды своих размышлений: «Хочу быть Главным Начальником!» Судя по реакции собеседника, ответ застал его врасплох. Он осоловело уставился на меня, продублировал пару раз мои слова громким шепотом и с грустью во взоре опрокинул в себя полстакана водки. Похоже, он и сам хотел именно этого, но боялся признаться. А посему молча отвернулся в сторону и, прикрывая лицо клетчатым платком, уронил скупую слезу. К нам он больше никогда не заходил. А я хорошо запомнил этот случай и в дальнейшем отвечал всем великовозрастным приставалам, что собираюсь стать моряком. Те были рады правильному и вполне ожидаемому ответу. Поддерживая эту легенду, я поступил в военно-морское училище, много лет отдал Флоту, исправно бороздил моря и дослужился до звания капитана первого ранга. Словом, стал начальником. Но, слава Богу, не главным.

Иногда вспоминаю свой самый первый ответ на сакраментальный вопрос и думаю, что правильнее было бы тогда сказать, что хочу быть моряком. Сам я такие вопросы детям никогда не задаю, но могу поболтать с ними о море…

Страницы: «« 12345

Читать бесплатно другие книги:

Журналистку Юлию Смирнову удивить трудно, но олигарху Фисташкову это удалось: он неожиданно предложи...
В новую книгу Александра Покровского, автора знаменитых книг «РАССТРЕЛЯТЬ», «72 МЕТРА» и многих друг...
Данное издание содержит большое количество народных рецептов. Из этой книги вы узнаете о секретах фи...
С пролитой водой сравнивается в Библии человеческая жизнь. Проливается каждый ее день, и невозможно ...
Над человеческой жизнью словно распростерт покров – чувств, мыслей, впечатлений, любви. Об этом рома...
Капитан Дмитрий Корсаков – один из лучших оперативников ФСБ. Он в совершенстве владеет рукопашным бо...