Мантия с золотыми пчелами Солнцева Наталья

Глава 5

День за днем проходила перед старицей Ольгой вся ее жизнь. Беззаботное детство, сладостная юность, тревожное ожидание замужества…

Жарко, истово молилась царевна Ксения в Троицкой обители, просила себе любви, счастья с молодым герцогом Иоанном. Гнала прочь дурные мысли, ночные страхи. Потеряла сон… Едва сомкнет веки – разверзается перед нею бездна, куда она стремительно падает… летит, летит… и нет той бездне конца и края. Кто-то невидимый злобно хохочет, вещает скрипучим голосом: «Высоко вознеслась, голубица, больно падать будет! Не свадьба у тебя впереди – срам и бесчестие! Беду привез на своем корабле твой суженый, обручился он не с тобой – со смертью безглазой. Плачь, царевна, пока все слезы не выплачешь! А когда выплачешь, вырвешь от горя свои черные косы, расцарапаешь нежные щеки…»

– Господи! – в ужасе шептала царская дочь. – Почто караешь? В чем моя вина?

Преданная мамка, которая всюду сопровождала Ксению, успокаивала:

– Какие у тебя грехи, дитя? Чиста ты перед Богом и телом, и помыслами.

– А гордыня? – рыдала Ксения. – Разве батюшка мой не тем же грешен?

Мамка испуганно озиралась: не колыхнется ли парчовая занавесь, не скрипнет ли дверь? Доносчиком мог оказаться кто угодно: и постельница[8], и простая прислужница.

– Тише, тише…

– Я завет нарушила, повидалась с женихом до венца, – стуча зубами от нервного озноба, призналась Ксения. – Лицо свое ему открыла. Поклялись мы друг другу в верности навеки…

Мамка затрясла рогатой кикой[9], запричитала.

– Нельзя было! – сокрушалась она. – Кто ж тебя надоумил?

– Сама… сама! Не утерпела.

Царевна прижала руки к груди, так забилось сердце при воспоминании о тайной встрече. Датский принц был изящен, воспитан в европейском духе, по-русски знал всего пять слов, но у любви – свой язык, понятный лишь двоим. По тому, как засияли его глаза, дрогнули красивые губы, Ксения догадалась, что вызвала у нареченного ответное чувство.

– Мы созданы один для другого, мамушка…

Старуха прижала ее к себе, как в детстве, гладя по густым шелковистым волосам.

– Даст Бог, сыграем свадебку! Уж я меду напьюся досыта. А ты спи, спи…

Она запела колыбельную, коей убаюкивала маленькую Ксению, и та сладко вздохнула, закрыла темные очи. Ишь, брови-то собольи, ресницы в полщеки, губы алые, будто спелые вишни. Как же красу такую не полюбить, яблочком наливным не соблазниться? Сказывают, иноземки сухи, желты и корявы, волос не моют, в мыльню не ходят…

Мамка уложила царевну, подлила маслица в лампаду, опустилась на колени и давай бить поклоны, молить Богородицу о заступничестве, просить счастия для своей любимицы.

В полночь Ксения проснулась, вскочила, потребовала зажечь свечи. Во сне ей привиделся диавол в царском обличье. Кто то был, она не узнала. Московский люд и бояре поклонялись сему диаволу, а царевну отдали ему на растерзание. «Ежели жить хочешь, покорись!» – шептал скрипучий голос. И стоял в палатах запах серы, дыма и крови…

– Они все м-мертвые… – бормотала Ксения. – Мертвые…

– Кто? – наклонилась над нею мамка.

– Батюшка… матушка… и б-братец…

Забегали прислужницы, принесли святой воды, кинулись окроплять все углы, и кровать, и перину с подушками, и саму прелестную боярышню.

– Никак порчу кто навел, – бубнила мамка, вздрагивая от каждого шороха. – Не уберегли голубицу! Ох, горе нам! Горе!

Наутро царь Борис приказал собираться в обратный путь, в Москву. Ехали медленно. То и дело пускался дождь. Ветер срывал с бояр и стрельцов шапки. Деревья стояли наполовину голые, унылые. Дорожные колеи развезло. Из-под колес летела жидкая грязь, возки приходилось вытаскивать из колдобин вручную. Хрипло кричали возничие, громко ржали лошади. Рыжие поля вокруг деревень мокли под дождем, крестьяне боязливо смотрели с обочин на царский поезд…

Ксения всю дорогу плакала, изнемогая от тоски. Царица Марья страдала головной болью, ее растрясло, она едва дышала. Бориса снедало беспокойство. Вся семья словно предчувствовала недоброе. К вечеру из Москвы прискакал гонец, доложил о внезапной болезни герцога.

– Зело опасен недуг? – всполошился Борис.

– Врачи уверяют, что болезнь излечима. Королевич «неосторожно нарушил пределы воздержания и умеренности». Ежедневно доставляемые из дворца кушанья прилежно отведывал, вот и захворал.

Об этом писал и сам Иоанн в своем послании нареченному тестю. Однако царя это не утешило. Он пока ничего не говорил дочери, не желая расстраивать ее раньше времени.

Теперь процессия ехала почти без остановок, невзирая на непогоду. По прибытии в столицу Борис собрал на совет лучших лекарей, в том числе и прибывших с дружиной жениха. Те в один голос клятвенно заверяли: есть средства, способные вернуть герцогу пошатнувшееся здоровье.

Вопреки надеждам, Иоанну становилось все хуже. Болезнь без видимых причин «принимала более и более зловещий характер», и когда царь, взяв с собою патриарха и ближайших бояр, решился проведать будущего зятя, тот уже никого не узнавал и не мог говорить. «С ним сделалась сильнейшая горячка».

Напрасно царь давал обеты и сулил за спасение королевича «великия милости». Напрасно молились царица Марья и царевна Ксения. Высокородный жених скончался, несмотря на все усилия врачей и аптекарского приказа. Царю донесли об этом ночью, сразу как свершилось прискорбное событие. Ксения, услышав горькую весть, лишилась чувств…

– Сглазили мою ягодку, – причитала мамка. – Сие порча и колдовское заклятие! Наговор!

По Москве поползли слухи, что королевича отравили. Некоторые указывали на князя Белосельского, который не скрывал своей страсти к дочери царя Бориса. Иные подозревали самого Годунова, который-де возревновал будущего зятя, быстро снискавшего народную любовь, и поспешил избавиться от него.

Ксения была безутешна. Бояре тишком прозвали ее «вдовствующей невестой», переглядывались, шушукались. Она заперлась в кремлевских палатах и никого к себе не допускала, кроме мамки.

Однажды старуха сообщила царевне, что ее желает видеть придворный из свиты почившего герцога Иоанна. У него, мол, поручение от господина.

Ксения тотчас же накинула шубу и, никем не замеченная, выскользнула из дворца. Каблучки сафьяновых сапожек с хрустом проламывали лед. В ночном воздухе летали белые мухи. Темноту освещал смоляной факел, прикрепленный к стене…

– Царевна, – на ломаном русском произнес мужской голос. – Ты ли это?

– Я…

Она показала кольцо, подаренное Иоанном, с его вензелем.

Человек, укутанный в теплый плащ, вытащил из-под полы шитый серебром кожаный мешочек.

– Возьми. Велено тебе передать от королевича. Он когда слег, но был еще в памяти, попросил…

Ксения, затаив дыхание, подошла ближе. Она, презрев приличия, осмелилась без ведома родителей и охраны покинуть дворец, встретиться с иноземцем, говорить с ним! Ее поведение неслыханно. Батюшка будет недоволен.

Человек в плаще прошептал ей на ухо несколько слов. Мешочек перекочевал из его обветренной руки в нежную белую ручку царской дочери. Ксения половину из услышанного не поняла – посланец плохо изъяснялся на языке московитов. Она с трудом уловила смысл. В мешочке – военный трофей Иоанна, который был отозван королем Дании прямо с поля боя. Покинув баталию, принц направился к невесте, трофей захватил с собой. Чувствуя приближение смерти, Иоанн не нашел, кому доверить мешочек, и поручил передать его Ксении. Она одна в чужой Московии стала ему роднее всех…

– Сохрани это, царевна, – добавил датчанин. – Спрячь подальше. Так, чтобы никто не нашел. Герцог вернется за трофеем…

– Вернется?

Из глаз Ксении покатились слезы. Она укрыла мешочек под меховой шубой. А посланец растворился в ночи, словно бестелесный призрак…

Венецианское зеркало было овальным, в раме из бронзового багета, украшенной завитками. От этих завитков рябило в глазах.

– Все, не могу больше…

Астра встала и прошлась по комнате, разминая затекшее тело. Десяток свечей догорали на столе, в воздухе стоял сизоватый туман и запах крашеного парафина.

– Фу! Хоть топор вешай, – ворчал Матвей. – Неужели у тебя голова не болит от этого чада?

– Болит… только по другой причине. Два часа прошло, а она молчит.

Астра имела в виду женщину-двойника, которая жила в зеркале.

– Что ты хочешь у нее узнать? С чего начинать расследование?

– Я его уже начала…

Было около десяти вечера. Матвей приехал с тренировки и с порога почувствовал запах дыма. Бросив в кухне пакеты с едой, он ринулся в гостиную открывать окно. Если в квартире Астры горят свечи, значит, она проводит сеанс с зеркалом. Такой особый вид гадания, при котором она задает вопросы собственному отражению, принимая его за мифического двойника.

Зеркало, бесспорно, интересное – сделанное неизвестно кем и когда, с золотистой амальгамой, с надписью латинскими буквами на обратной стороне: ALRUNA, что означает сокровенное, тайное. Если долго вглядываться, поверхность мутнела, в ее глубине словно клубился желтоватый туман. А дальше вступала в игру фантазия Астры…

– Мы с Улей почти ровесницы, – выпалила она. – Я должна понимать ее. Вот я и решила пройтись по ее улице, посидеть во дворе – представить себе ее жизнь, день за днем, год за годом…

– Почему ты не позвонила? Ты же обещала, что без меня туда ни ногой! Мало ли что за птица эта Ульяна Бояринова? Ее бывший одноклассник произвел на меня двойственное впечатление. Я бы ему не доверял…

– В жизни все имеет две стороны. Если я смотрю в зеркало, то и оттуда смотрят на меня.

Астра любую тему могла свести к парадоксу.

– К чему ты приплела зеркало, скажи на милость? – вспылил Матвей.

– А к тому, что не только я разглядывала двор и дом Ульяны, но и меня разглядывали…

У Карелина пересохло в горле.

– Кто?

– Испугался? – усмехнулась она. – Правильно. Нам предстоит очень опасное и запутанное дело. Все в нем наполовину реальное, наполовину придуманное… И люди, и слова, и события…

Он подумал, что их с Астрой отношения тоже какие-то нереальные… с двойным дном. Любовными не назовешь, дружескими – тем более.

– Не морочь мне голову! Ты звонила Борисову?

– Конечно.

Борисов много лет работал у ее отца начальником службы безопасности. Астра, можно сказать, выросла у него на глазах, и он по-отечески опекал ее. У Борисова были связи в правоохранительных органах, в криминальной среде, в деловых кругах – он мог добыть любую информацию. В одном случае он покупал необходимые сведения, в другом – налаживал равноценный обмен.

– Ну, что он сказал? – нетерпеливо спросил Матвей. – Эта Ульяна Бояринова та, за кого себя выдает?

– Никаких подтверждений обратному Николай Семенович не нашел. Она действительно родилась и выросла в Москве, живет по месту регистрации, то бишь в квартире, которая после смерти матери перешла в ее собственность. Действительно окончила факультет журналистики МГУ, замужем не была, ни в чем подозрительном не замечена, ни по каким гражданским или уголовным делам не привлекалась… Официально нигде не работает, пишет статьи и самостоятельно рассылает их по Интернету в газеты и журналы. Тем и кормится. Других средств к существованию у нее вроде бы нет…

– Вроде бы?

– Соседи, проживающие этажом выше, – некие Трошкины, – заметили, что Бояринова стала модно и дорого одеваться. Вероятно, у нее появился мужчина.

– Откуда им это известно?

– Они знают Ульяну не первый год, в отличие от новых жильцов, и помнят ее скромный гардероб. Ее мать, Надежда Порфирьевна, едва сводила концы с концами.

Несколько свечей догорело, остатки фитильков с шипением гасли в оплывшем парафине. С улицы через оконную сетку пробивались в комнату крохотные ночные насекомые.

– Послушай, а эти Трошкины не доложат Ульяне, что ею кто-то интересуется? Тарханин поставил условие…

– Я помню. Ульяна ничего не узнает. Я строго предупредила Борисова. Да он сам с усами. Не первый раз нам помогает. Наверняка с Трошкиными побеседовали под достоверным предлогом.

– А ее паспорт кто-нибудь видел?

– С паспортом все в порядке. К Ульяне заходил человек под видом сотрудника избирательной комиссии. Предъявил удостоверение, сказал, что идет обновление списков. Просьба показать документ не вызвала у нее ни паники, ни замешательства.

– Надеюсь, к остальным жильцам он тоже заходил?

– А как же! Кстати, она не торопилась открывать дверь – ждала, пока на площадку выйдут соседи.

– Осторожная дама…

– При нынешнем уровне квартирных краж и мошенничества Бояринова поступила правильно. Я кому попало никогда не открываю.

– Значит, либо Тарханин ошибся, либо сознательно ввел нас в заблуждение.

– Получается, так.

Матвей ощутил приступ голода и вспомнил, что не ел с самого утра. По дороге из «Вымпела» он накупил кучу еды.

– Ты ужинала?

– Я же тебя ждала!

– Давай туши свечи, а я пошел на кухню…

За ужином Астра рассказала, что ей удалось выведать у болтливой любопытной старушки Антонины Федоровны.

– Мне повезло. Бабулька, которая сидела на лавочке под липой, оказалась именно той, что была мне нужна. Во-первых, она живет в одном подъезде с Ульяной – на первом этаже; во-вторых, целыми днями либо торчит у окна, либо дышит свежим воздухом во дворе. И все подмечает.

– Она видела Тарханина?

– Во всяком случае его машину она описала довольно подробно и номер запомнила.

– Сколько ей лет?

– За восемьдесят, но бодра, не потеряла вкуса к жизни, и память у нее сохранилась – дай бог каждому.

– А зрение?

– Она обходится без очков. Если только для чтения пользуется. Точно не скажу.

– Наверное, возрастная дальнозоркость! – засмеялся Матвей. – У бабушки осталось не так много развлечений, и наблюдать за соседями – основное. Что ж, отлично.

– Я завела с ней знакомство… Напросилась еще раз в гости. После моих вопросов она глаз с Ульяны не спустит.

Астра рассказала о чаепитии и беседе с бывшей санитаркой.

– По моему мнению, Антонина Федоровна ни о какой «подмене» Ульяны ни сном ни духом. Соседка кажется ей странной, что неудивительно. Любой, чье поведение не соответствует общепринятым меркам, вызывает у людей настороженное внимание. Меня тоже многие считают странной!

«Разве это не так? – подумал Матвей. – Мы оба по-своему странные. И чувства, которые нас связывают, были бы непонятны окружающим. Да и я сам не понимаю себя до конца…»

Вслух он принялся рассуждать о другом: как действовать дальше. Вести разговоры об Ульяне с жильцами дома больше нельзя.

– После Борисова и тебя, дорогая, кто-нибудь из них смекнет, что дело нечисто, и проболтается. Мы нарушим обещание, данное клиенту. Его бывшая одноклассница не должна ничего заподозрить. Пустые разговоры ничего не дадут. Надо бы проследить за этой барышней: куда она ходит, с кем общается, откуда берет деньги на новые шмотки… Не с неба же они валятся?

– Ну, допустим, Ульяна получает их по карточке в банкомате.

– Гонорары за статьи?

– Ты же не знаешь, о чем она пишет!

– Гораздо интереснее, где она берет материал для статей. Не на улице же? Вдруг дама промышляет шантажом?

– Я бы не прочь заглянуть в ее компьютер… – мечтательно произнесла Астра. – Если бы Тарханин увез Ульяну в какой-нибудь ресторан и продержал там хотя бы час, мы бы скинули содержимое машины на флэшку и…

Матвей решительно возразил:

– Предлагаешь забраться в чужую квартиру без ведома хозяйки? Это взлом… Я против! К тому же на компьютере наверняка установлен пароль…

– Жаль, что мы с тобой не хакеры.

– Хочешь ввязаться в неприятности?

Воодушевление, охватившее Астру, угасло. Она высказала банальную мысль о сестрах-близнецах и сама же ее опровергла. Чтобы сестра-близнец, о которой не было слышно долгие годы, заняла место Ульяны, нужны повод и смысл.

– И серьезная подготовка, – подтвердил ее сомнения Матвей. – Женщина, выдающая себя за Ульяну, должна иметь представление о ее привычках и образе жизни.

– Может, поискать ее отца?

Астру одолевали плохие предчувствия – поиски отца таинственной Ульяны казались бесполезной тратой времени.

– Кого-то убьют, чует мое сердце… – пробормотала она.

Ту ночь, когда она напилась в клубе «Мустанг», Люси помнила смутно. Крепыш Марк доставил ее домой, уложил в постель и… уехал. Она провалилась в сон, полный кошмаров. Утром, заглянув в зеркало, Люси ужаснулась. Ее маленькое личико, обрамленное спутанными кудряшками, было помятым и опухшим, под глазами образовались сизые мешки.

– Что за гадость мне подсунули? – простонала она, прикладывая ко лбу холодный компресс. – Бр-ррр-р!

Люси пила мало, потому что ее организм совершенно не выносил алкоголя – она быстро пьянела и отключалась. Даже бокал шампанского ударял ей в голову.

– Боже… – причитала она, прислушиваясь к ноющей боли в темени. – Как же мне плохо…

Если бы не Марк, она не рискнула бы пробовать фирменный коктейль, о котором была немало наслышана. Да и цена «кусалась». Но когда платит мужчина, грех отказываться. К тому же Марк мог обидеться, и знакомство не имело бы продолжения. Он ей приглянулся – такой вежливый, сильный, надежный и при деньгах.

«Всадник без головы» оправдал свое название. Люси очухалась только к вечеру, проклиная свою безрассудную страсть к острым ощущениям. Знаешь, что нельзя пить, – повесь на рот замок и терпи.

Она поужинала омлетом и улеглась у телевизора. Попытки вспомнить, обещал ли Марк позвонить, ни к чему не привели. Но Люси все-таки ждала звонка. Неужели она не сумела заинтересовать крепыша? Было бы жаль…

Он не позвонил. Разочарованная Люси успокаивала себя тем, что Марк просто решил не торопить события.

На следующий день она отправилась в салон красоты приводить в порядок свой основной «капитал» – внешность. Роясь в сумочке, она наткнулась на визитку Марка с косой надписью на обратной стороне: «Захочешь – позвони!». Лаконично и прямо. Он передавал инициативу ей – быть или не быть развитию отношений. Видимо, Марк сунул визитку в сумочку, когда уходил…

Конечно же, быть! Люси едва дотянула до вечера, чтобы не показаться навязчивой. Замужество не прошло для нее даром. Кое-какие навыки хорошего тона она успела перенять у бывшего супруга. Может, попросить у него денег на операцию по уменьшению носа? При ее мелких чертах лица нос кажется великоватым.

– Он мне должен, в конце концов! – прошептала Люси, нанося на кожу освежающую маску. – Он сломал мне жизнь…

От жалости к себе она прослезилась и набрала номер Тарханина.

– Люси? – удивился тот. – Что-то случилось?

– Мне нужны деньги, – с ходу заявила она. – На операцию.

– Ты заболела?

В его голосе прозвучал откровенный сарказм. Ему было отлично известно название этой «болезни» – одержимость выгодным браком. Люси нуждалась в надежном мужском плече и тугом кошельке – второе даже важнее. Тех денег, что он перевел ей на счет, катастрофически не хватало.

Честно говоря, Люси немного побаивалась Тарханина. Он на многое способен. Не будь этого страха, она бы потребовала при разводе куда больше, чем однокомнатная квартира в Химках и те гроши, которые он по-барски «отстегнул» ей.

– Не жадничай, Игорь… – обиженно протянула она. – Я тебя выручила, а ты…

– …расплатился с лихвой! – закончил он фразу по-своему. – У тебя что, есть претензии?

– Нет, но… Бог велел делиться…

– Что на сей раз будешь переделывать? Ноги удлинять?

– Мне нужна коррекция носа, – пропищала Люси. – И, возможно, подтяжка.

– Какая подтяжка в двадцать четыре года? – взвился Тарханин. – Ты в своем уме?

– Я не хочу остаться одна из-за мелких дефектов, которые можно убрать…

– Самый серьезный твой дефект неизлечим, – вздохнул бывший муж. – Это глупость, милая. Тут даже трепанация черепа бессильна.

– Как ты смеешь оскорблять меня? – захныкала Люси. – Сам бросил и еще издеваешься… Не надо было жениться на дурочке!

– Ты права…

– Дай денег, Игорь, от этого зависит моя судьба…

– Никак на твоем горизонте появился жених? – осенило его. – Приятно слышать. Рад за тебя!

– Дашь денег или нет?

– Все деньги в обороте, – терпеливо объяснил он. – Ни одного лишнего рубля изымать отчим не позволит. Ты же знаешь, бизнес ведет он.

– Но деньги-то твои! – не унималась Люси. – Нету рублей, дай «зелени»!

– Ты и без операций прекрасна, детка. Зачем тебе лишний раз ложиться под нож хирурга? Побереги здоровье.

Она помолчала, осмысливая услышанное.

– Это угроза?

– Помилуй, солнышко. Исключительно забота!

– Знаю я твою заботу…

Люси в сердцах бросила мобильник на диван. Он зазвонил – пора было смывать маску.

– Жадина, – выкрикнула она в потолок. – Чертов скупердяй! Ну и плевать…

Покончив с косметическими процедурами, Люси набрала номер нового знакомого. На визитке было написано: Брагинский Марк Александрович, брокер. Последнее слово привело ее в замешательство.

– Слушаю вас, – сразу отозвался он.

– Это я, Люси…

– Ах, Люси! Я мечтал о вашем звонке…

Глава 6

На исходе лета 1622 года старица Ольга совсем ослабела. Она с трудом поднималась с ложа, долго молилась у образов в углу кельи, потом садилась к окошку и глядела во двор монастыря. Мимо ходили сестры в черных покрывалах, чуть в отдалении зеленели березы. В листьях уже пробивалась желтизна. Волосы Ольги тоже рано побелели от пережитого. Чем ближе подкрадывалась к ней смерть, тем чаще она ощущала себя не стареющей инокиней, а пленительной и гордой принцессой, рожденной царствовать. Ее имя – Ксения Годунова…

Она все помнила до мелочей – и внезапную кончину любимого батюшки, и страшные дни смуты, и то, как на ее глазах удавили брата Федора и матушку… Ксению самозванец велел пощадить, «дабы ему лепоты ея насладитися еже и бысть»…

Вот он, диавол в царском обличье, беглый монах-расстрига Гришка Отрепьев, холоп из холопов, который при помощи польских сабель и колдовского ухищрения уселся на царский трон и стал править на Москве! Всех одурачил, опутал своими чарами – и польского короля, и русских бояр, и народ, и мать убиенного в Угличе царевича Дмитрия, коим назвался. «Неведомо каким вражьим наветом прельстил царицу и сказал ей воровство свое. И она ему дала крест злат с мощьми и камением драгим сына своего, благовернаго царевича».

Инокиня Марфа – бывшая царица Мария Нагая – прилюдно признала шельму своим родным сыном! «Новый царь» въехал в столицу верхом, в раззолоченной одежде. Самозванца сопровождали польские всадники, бояре и окольничие[10]. По обеим сторонам дороги толпились москвичи – приветственные крики заглушали перезвон колоколов.

Ксении казалось, она вот-вот проснется, и рассеется жуткий сон – исчезнет приземистый уродец, которого с хоругвями и святыми образами ожидали в Кремле архиереи… Но уродец беспрепятственно помолился в Кремлевских соборах, а после лил притворные слезы на гробу «отца своего» – Иоанна Грозного.

Видать, Гришка заключил договор с нечистым, и тот посадил его на царство Московское. Не иначе как в бесовском тумане присягали воеводы расстриге, сдавали ему города и крепости, а крестьяне и посадские люди встречали его хлебом-солью.

Ксению заперли в доме князя Рубец-Мосальского, приказали ждать, пока потребует ее к себе «государь»…

– Гляди, не вздумай перечить царю! – строго предупредил ее князь. – Он тебя помиловал, ты ему должна ноги целовать! А станешь противиться, он разгневается, еще убьет ненароком. Силища у него, ух! Не гляди, что мал. Подковы гнет шутки ради!

С улицы доносились крики, шум, стук копыт и выстрелы. Пахло пылью и пороховой гарью. Пьяные шляхтичи бесчинствовали в столице, волокли к себе на потеху молодых женщин и девушек, грабили богатые дома. Панские гайдуки стреляли в воздух, громили лавки и винные погреба…

Ксения помнила, как обмерла, увидев Дмитрия вблизи. Низкого роста, неуклюжий, с непомерно широкими плечами и короткой «бычьей» шеей, он был безобразен. Одна рука длиннее другой, волосы рыжие, лицо противное, с большими бородавками на лбу и щеке. «Царь» поднял на Ксению бесцветные водянистые глаза, облизнулся…

Рубец-Мосальский, который привел ее в покои самозванца, поспешил удалиться.

– Иди сюда… – промолвил Дмитрий. – М-ммм! И правда, хороша! Не врали людишки…

Он был одет в желтую шелковую рубаху, подпоясанную по-московски, штаны и сапоги светлой кожи. Ксения боялась упасть, так онемели ноги.

Что было потом, лучше забыть навсегда…

Старица Ольга трижды перекрестилась и смиренно опустила очи. В монастырских стенах негоже предаваться греховным мыслям. Токмо не вырвать из памяти тех долгих дней и ночей, проведенных в объятиях палача всех ее родных, кособокого чудовища с железной хваткой и бесстыжей ухмылкой… Уж и терзал он ее, и мучил, приговаривая: «Сладка царская кровь… как мед! Сладки чистые уста… Не для меня ли сберегла свое девство, царевна?» И хохотал, запрокидывая голову, показывая неровные зубы. Ксения лежала на скомканных простынях ни жива ни мертва, содрогаясь от ужаса и отвращения. А он снова приникал к ее груди, не целовал – кусал, не ласкал – щипал, мял, заламывал руки, сдавливал шею, пока не захрипит, не застонет. Выдохшись, расплетал ей косы, приказывал стоять посреди опочивальни нагой, едва прикрытой волосами, а сам ходил кругом со свечой, щупал ее тело, причмокивал…

– Чего дрожишь? – спрашивал. – Думаешь, мало дед твой, Малюта Скуратов[11], девок попортил, мало поизмывался над ими? А сколь кровушки дворянской пролил, не сосчитать! Он забавлялся, а тебе платить… Ты проклята! Все вы, Годуновы, прокляты! Зачем я тебя живой оставил, не догадываешься?

– Ты бес! – захлебывалась слезами Ксения. – Бес!

Дмитрий не отпирался, злорадно посмеивался.

– А ты, дьяволица, разжигаешь меня… Из-за твоей красоты я к невесте своей остыл, к ясновельможной панне Марине[12].

Больно охоч до женского полу оказался самозванец: приводили к нему и молодых боярских жен, и дочерей, и даже монахинь… Натешившись с ними вдоволь, он неизменно возвращался к Борисовой дочери.

– Присушила ты меня, приворожила, – шептал. – Чертовка! Изголодался я по твоей белой коже, по твоим жарким губам…

Рвал в нетерпении ее вышитую сорочку, наваливался своим коротким тяжелым телом, часто дышал в лицо, обдавая запахом яблочного вина, с животным наслаждением вгрызался в ее плоть… Казалось, не человек он вовсе – демон похотливый, жадный до удовольствий, с силою зверя, со страшным бесцветным взглядом. От этого взгляда Ксения цепенела, теряла всякую волю к сопротивлению, позволяла творить над собою поругание и срам, коих не представлялось ей в самом кошмарном сне…

Очнувшись от наваждения, она не могла понять, как до сих пор не умерла, как продолжает терпеть унижения и позор, подвергая себя насилию ненавистного тирана. Молиться Ксения не могла – уста ее сковывались, а по телу разливалась невыносимая боль. Предоставленная сама себе в запертых снаружи покоях, она бродила от стены к стене, ощущая всю бездну своего падения и взывая о спасении к покинувшему ее жениху. Но тот ее не слышал…

В конце лета, измучив Ксению своей ненасытной страстью, Дмитрий вдруг предложил:

– Хочешь, отпущу тебя, красавица? Денег дам, карету, коней резвых…

– Не верю…

– Опять правы люди, – заложив руки за спину, заявил новый «государь». – Умна ты больно, отроковицей еще славилась «чудным домышлением». Так просто не отпущу. Выкуп потребую. Отдай мне то, что оставил датский принц Иоанн…

Ксения отшатнулась, побледнела:

– Не знаю, об чем говоришь…

– Трепыхнулось сердечко? – ухмыльнулся расстрига. – Ты мне не лги, голубица! Не то перышки вмиг ощипаю!

– Ничего не знаю, – уперлась Ксения.

Круглое лицо самозванца со вздернутым носом побагровело от ярости, но он сдержался, сжал пальцы в кулаки.

– Врешь! Себе надумала дорожку к трону проторить. А нету в тебе истинно царской крови! Ни капельки! Отец твой, Борис, из простых опричников вышел, конюшим[13] служил моему батюшке Иоанну Грозному. Едино по слабоумию братца Федора Иоанновича до власти был допущен. А мать твоя – дочь гнусного злодея – через то в царицы выбилась. Они на мой престол посягнули!

Ксения, стараясь не смотреть ему в глаза, забормотала:

– Ты не сын царя, ты беглый инок, расстрига и вор, Гришка Отрепьев. Колдовством, волхвованием трон занял. Настоящий царевич в Угличе погиб, зарезался по неосторожности. Мамки проглядели! Он в ножички любил играть, а тут приступ падучей болезни случился, вот он и ткнул себя ножиком… Не виноват мой батюшка в его смерти! Не мог он…