Слёзы Шороша Братья Бри
– Арчи, пойдёмте-ка со мной в дом, в мою лабораторию. Что же душу томить – пусть она порадуется.
Обычно Буштунц принимал коллекционеров в комнате на первом этаже. В ней не было ничего лишнего: стол, три кресла и полки для тех глобусов, судьба которых решалась здесь. И то, что старик распахнул дверь в святая святых своего бытия под влиянием сиюминутных обстоятельств, прокатившихся слезой по щеке Блейка, а потом по сердцу Буштунца, было первым и последним в его жизни исключением из табу для себя.
– Простите, я волнуюсь. Здесь… особая аура. Здесь всё другое. Здесь… на всём… душа маэстро…
Блейк произносил слова, которые не в эти мгновения родились в его душе. Они словно съедали чувства, которые появлялись в нём, ещё зелёными. Они словно повторялись за невидимым суфлёром. И игра актёра с каждым словом обнаруживала фальшь. Блейк сам почувствовал это. Руки его вспотели. Он засуетился, метнулся к рабочему столу Буштунца, на котором лежали матрицы и заготовки для нового глобуса.
– Боже мой! И из этого… получается это?! – он, с глазами хищной птицы, пальцем клюнул воздух в направлении глобуса. – Поверить трудно! Невероятно! Просто-таки невероятно! Вы точно знаете какой-то секрет! А?! А?!
Буштунц промолчал. Перед ним был тот же самый, но какой-то другой человек, такой, которого он не пустил бы сюда. Глаза Блейка суетились больше, чем он сам: они выполняли задание. Они бегали от одного предмета к другому, от стола к полке, от полки к шкафу, от шкафа снова к столу. Им очень хотелось проникнуть внутрь ящичков, может быть, даже заглянуть в карманы куртки Буштунца (вдруг он носит это около сердца). Но им оставалось лишь голодно рыскать, чтобы зацепиться за какую-нибудь подсказку… Подсказки не было – Блейк почувствовал внутреннее раздражение и растущую неприязнь к старику.
– Время, время, время, – лихорадочно пробормотал он. – Я бесстыже транжирю чужое… ваше время. Я уже, кажется, сказал, что болен, и… перед тем как вверить свою судьбу докторам… простите меня, я хотел бы успокоить душу… хотел бы удостовериться…
Его трясло как в лихорадке, когда он достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги.
– Вам… плохо? – в недоумении спросил Буштунц.
– Нет! – выкрикнул Блейк. – Мне нужна ваша помощь! Помогите мне! Я умоляю вас: помогите!
– Чем же я могу помочь вам, Арчи? Скажите, наконец.
Блейк протянул листок Буштунцу.
– Посмотрите внимательно. Только не торопитесь и не говорите ничего сразу. Там – рисунок вещицы и два слова под ним. Мы знаем: она у вас. Покажите её немедля! Ради… ради вашего же блага!
Увидев рисунок, Буштунц побледнел. Сознание его безоглядно понеслось в прошлое, заставив сердце бежать вслед за собой. Ноги его стали чужими…
– Решайтесь же! – потребовал Блейк и зачем-то добавил: – Вам самому станет легче.
Буштунцу удалось устоять. Он собрался с силами и как можно твёрже сказал:
– Убирайтесь из моего дома! Сейчас же! И больше ни единого слова от вас!
Блейк, в растерянности, отпрянул назад, его левая рука коснулась глобуса. Он повернулся и, скорчив гримасу, правой ударил по нему со всего маху.
– А если вот так?! Дитя?! Детище?! Сейчас же отдайте вещь!
У старика перехватило дыхание, и, давясь воздухом, он выпихнул из себя слова:
– Вы… способны т-только…
Что сказал старик дальше, Блейк не слышал. Может быть, он вообще больше ничего не сказал. Но Блейк всегда знал продолжение этих слов, и это продолжение включилось в его ушах само, а вслед за ним зазвенел презрительный смех детей. Потеряв на мгновение ощущение времени и места и способность различать лица, он схватил глобус и ринулся на Буштунца и ударил бы старика, но тот рухнул на пол прежде, чем это случилось. Блейк отбросил глобус и несколько минут пытался прийти в себя.
Молодой человек, с глобусом в одной руке и школьной тетрадкой с надписью «Дневник Д.Б.» в другой, вышел через калитку и быстро зашагал, будто неожиданно вспомнил, что куда-то опаздывает. Он не замечал ничего вокруг и как-то яростно, кусая воздух, бормотал себе что-то под нос. Ему не приходило в голову, как воспринимают его в данную минуту прохожие. Пребывая в исступлении от свершившегося, он не заметил, как поравнялся с машиной. Дверца открылась, и он оказался внутри.
– Я всё исполнил… всё исполнил…
– Успокойся, сынок. Теперь всё позади, и я рядом с тобой. Отдышись… Вещь у тебя?.. Вещь у тебя?
– Да… Вот.
– Так. Это глобус, и он гораздо больше искомой вещи, ты не находишь? А это что?.. Это, насколько я понимаю, личные переживания подростка. Оставь их себе на память о сегодняшнем дне. Теперь, будь добр, сосредоточься. Спрашиваю ещё раз: вещь, которую я просил забрать у Буштунца, у тебя?
Молодой человек замотал головой и, разрыдавшись, признался:
– Нет… нет… Её нигде нет – я перерыл всё.
Сидевший рядом человек прижал его к себе и стал гладить по голове.
– Не плачь. Ты сделал всё, что мог. Ты молодец. Не надо плакать.
– Буш… Буш… С-старик умер… С-сам. Он не сказал… но он узнал… узнал вещь на рисунке. Что же делать? Он умер – что же нам делать?
– Забыть. Просто забыть. Старик унёс своё тщеславие с собой. Избраннику не нужен дублёр. Ты сделал всё правильно. Теперь я вижу, что ты сделал всё правильно. И поедем-ка домой.
Глава восьмая
Кресло Буштунца
– Ч-ш, – прошептал Дэниел, приставив указательный палец к губам и прислушиваясь. – Похоже, я должен вас покинуть.
Он встал из-за стола – Кристин, Маргарет и Сибил переглянулись, ничего не понимая.
– Бабушка, Сибил, спасибо вам. Всё было очень вкусно.
Дэниел открыл дверь.
– Мэт?! Ты?!
Мэтью махнул с качелей, совсем как в детстве, и подошёл к Дэниелу.
– Здравствуй, студент! Я видел тебя сегодня, но подойти не мог: срочный заказ.
– Ты по-прежнему с утра до вечера в мастерской? В колледж не собираешься?
– Мой колледж – наша с Роем мастерская, и Рой в ней за профессора.
(Отчим Мэтью Рой Шелтон, слывший первоклассным механиком, держал небольшую автомастерскую. Он всегда относился к пасынку как к равному и этим заслужил его уважение.)
– А как насчёт жизни? Насчёт будущего? – спросил друга Дэниел, сам не зная, почему задаёт этот избитый вопрос.
– Дэн, о чём ты? Это и есть моя жизнь, и я не хочу другой. И, вообще, не по мне что-то усложнять и выдумывать ради философии. Может быть, кому-то это и нравится, а? – усмехнулся Мэтью.
– Я не знаю, что мне нравится и чего я хочу. Кажется, ещё год назад знал, а теперь не знаю. В последнее время со мной что-то происходит. Чувствую, независимо от того, хочу я этого или не хочу, что что-то в моей жизни изменится. Даже не так: жизнь моя изменится. И все мои планы: университет и дальше – для меня будто всё больше и больше теряют смысл.
– Дэн, я вижу, что тебе труднее, чем мне. Вижу, что ты изменился. Ты… говори больше, а я буду слушать. Помнишь, как в детстве? Ты всегда что-нибудь придумывал и наслаивал, наслаивал на это слова. И мы жили в этих историях. Я любил это… Ты погостишь у бабушки?
– Неделю точно. Ты сказал: говори больше. А мне и вправду надо многое тебе рассказать. Я начинаю понимать, что жизнь порой сама наслаивает, чего не ждёшь. Ты не будешь надо мной смеяться, если я скажу… если я скажу тебе, что мне кажется, что я здесь лишний?
– Может, мы давно не виделись и, наверно, стали немного другими, но эти оговорки насчёт того, буду ли я смеяться над другом, неуместны.
– Понимаешь, это началось случайно. В какой-то момент… нет, об этом потом…
– Дэн, да успокойся ты. Что пришло в голову сейчас, то и говори. Без оговорок, без «потом». Что-то я раньше в тебе такого не замечал.
– Вроде бы я разобрался в чём-то, и многое встало на свои места. И иногда мне кажется, что я успокоился и ушёл от этого. Но я снова и снова ловлю себя на том, что это притворство, игра в самообман. Оно возвращается. Сами события выстраиваются так, что я хожу и хожу вокруг чего-то… чего-то важного, может быть, самого важного, но пока непонятного. Оно где-то рядом. Оно по какой-то причине не хочет отпускать меня. Оно… как-то связано с моим дедом. Помнишь его глобусы?
– Разве их можно забыть, Дэн?
– Помнишь ту картинку, которую мы с тобой видели через микроскоп?
– Конечно.
– Стыдно признаться, но до сегодняшнего дня в моей голове место этой картинки занимала неразбериха. Не понимаю, как это могло случиться… Представляешь, я совсем недавно видел ту же самую картину в галерее. С этого всё и началось. Я видел там другие работы этого художника (его зовут Феликс Торнтон, он покончил с собой год назад). Так вот, все эти работы связаны какой-то внутренней силой. Это не странно. Но они пленили меня. Не только в том смысле, что поразили как произведения живописи – они забрали меня из этой жизни. Я вижу, слышу, я как бы здесь, в этом пространстве, но, понимаешь, Мэт, как бы… как бы… На самом деле я не здесь. Не телесно не здесь. Нет, я не хочу сказать, что меня покидает душа… Я не знаю, где я. И не могу ничего объяснить. Ни себе, ни тебе. Иногда (стыдно говорить об этом) хочется плакать. А ещё – зажмуриться сильносильно на одно мгновение, ничего не видеть и не слышать… и вообще отключиться, а потом очнуться… или здесь, или… не знаю где. Я сумасшедший?
– Признаюсь, Дэн, я не всё понял. Но мне плевать, сумасшедший ты или не сумасшедший. Одно я знаю точно: я с тобой… Дэн, кажется, не один я с тобой, – Мэтью усмехнулся и кивком показал Дэниелу, стоявшему спиной к дому, на девушку в дверях.
Дэниел обернулся.
– Крис, иди к нам. Познакомлю тебя с моим лучшим другом. Мэт, это Кристин Уиллис, моя…
– Личный секретарь, – поспешила заполнить паузу Кристин.
– Тогда, скорее, агент по вытаскиванию Дэнов из проблемных ситуаций. Причём, со школьных лет, – поправил её Дэниел.
– А почему Дэнов? Хотя не отвечай. Сама понимаю почему: ты всегда разный. Представь, наконец, мне своего лучшего друга.
– Мэтью Фетер, профессор авто-мото-вело-медицины.
– Очень приятно, профессор, – Кристин протянула ему руку. – Я могу так обращаться к вам в дальнейшем?
– Как вам угодно, если намечается дальнейшее, – ответил Мэтью, заставив (не желая того) Кристин покраснеть.
Дэниел, выручая её, попытался заретушировать случайные погрешности болтовнёй.
– В свои одиннадцать лет он разобрал по косточкам «Бьюик», который уже не подавал признаков жизни…
– Не надо, Дэн, – перебил его Мэтью. – Я не кинозвезда, а всего лишь профессор.
– Я просто хотел сказать, что наш дорогой и всеми любимый «Бьюик» ещё несколько лет радовал нас, бегая трусцой с искусственным клапаном…
– Ребята, давайте сегодня часов в десять сходим в «Левый Правый», – предложил Мэтью. – Я давно нигде не был.
– Что это, «Левый Правый»? – Кристин недоумённо посмотрела на Дэниела.
– Там можно и столик заказать, и потанцевать. Музыка живая, и ребята неплохо играют, – ответил Мэтью, понимая, что ответить должен он. – А вот почему «Левый Правый», никто тебе не скажет, потому что сам этого не знает.
– Я с удовольствием побуду в компании профессора и параноика.
– Дэн? – спросил Мэтью.
– Честно говоря, хотел посидеть сегодня в лаборатории деда. Может, вдвоём сходите.
Мэтью и Кристин переглянулись и засмеялись. Потом, не сговариваясь, одновременно сказали:
– Диагноз подтвердился.
– Диагноз точный.
– Да уж, попался, – подыграл им Дэниел, но не остался в долгу: – А вы быстро спелись, друзья.
Кристин снова смутилась.
– Кристин, если ты не против, я зайду за тобой? – сказал Мэтью и как-то по-другому, без штучек, посмотрел на неё.
Она вдруг почувствовала, что голос, который только что прозвучал, что этот взгляд, который был каким-то другим, и есть настоящий Мэтью, и поняла, что ещё не раз ей придётся сегодня покраснеть.
– Да, договорились. Отдохну от нудного босса, – ответила она.
Дэниел сидел в большом мягком кресле Буштунца в его лаборатории. Бабушка как-то говорила, что дед нередко после многих часов кропотливой работы, усевшись в него отдохнуть, засыпал. И теперь Дэниел ощущал на себе его неземное притяжение, которое словно размягчало и плоть, и душу пришельца и отнимало у него охоту к перемене места. На столе, рядом с глобусом, на который уставился микроскоп, лежали четыре записные книжки Буштунца, найденные Дэниелом в выдвижных ящичках. Он уже просмотрел их и в одной обнаружил то, что искал, – список лиц, которым дедушка продал или подарил глобусы. Феликса Торнтона среди них не было. Потом Дэниел около получаса, не отрывая глаз от окуляра, рассматривал дедушкино местечко без места. И теперь, когда он сидел в кресле человека, которого уже не было, в полной тишине, в таинственном свете, оставленном этим человеком, к нему откуда-то (может быть, из этого местечка, а может быть, из этого света) словно попросилось предчувствие, которое он легко впустил в сердце… Он в последний раз в этом родном ему доме. В последний раз в этой и реальной, и потусторонней лаборатории. Никогда больше его не встретит бабушка. И он никогда не увидит своих родителей… Всё-всё куда-то уходит от него… или он уходит…
– Что это в голову лезет?! – Дэниел встрепенулся, но остался в кресле. – Не надо было застревать здесь одному. Опять меня затягивают эти выдумки. Лучше бы пошёл с Мэтом и Крис в «Левый Правый» – развеял бы эти прилипчивые выдумки, на то он и «Левый Правый». А здесь… Что это?! Что это?!
Дэниел испугался. Испугался так, что волосы на его руках встали дыбом. Он испугался какого-то странного прикосновения. Он понял вдруг, что местечко тянет его к себе, зовёт его. Это оно дохнуло на него так ощутимо… сейчас, наяву, в этой комнате. Он испугался, потому что оно было живым. Потому что оно дышало на него, касалось его кожи. И он мог бы, если бы не боялся, потрогать этот воздух… В следующий миг Дэниел вздрогнул… от стука в дверь и нашёл себя… в кресле дедушки.
– Спокойной ночи, Дэн, – тихий голос Кристин вошёл в комнату через едва приоткрытую дверь, которая поспешила закрыться сразу же после этих слов.
Дэниел не успел ответить и вообще сообразить, в чём дело. А когда пришёл в себя, подумал, что через минутку пойдёт к ней и расспросит обо всём… Но кресло Буштунца, жадное до человеческого тепла, родного ему тепла, не захотело отпускать его. И он проснулся только утром.
– Доброе утро, бабушка. Я что-то не вижу нигде Кристин. Сибил суетится у неё в спальне. А где же она? Ты не знаешь?
– Уехала твоя Кристин. Рано утром вызвала такси и…
– А что случилось-то? Она сказала что-нибудь?
– Странно, внук, что ты спрашиваешь об этом меня. Привёз девушку в гости и потерял её у себя дома.
– Бабушка, у тебя дома. Так что держи ответ.
– Что знала, уже сказала. Вызвала такси. От завтрака отказалась – только чашечку кофе выпила. На мой вопрос, почему так рано уезжает, ничего не ответила. Да, сказала, что всё было очень хорошо, что я прелесть, и поцеловала меня в щёку. Тебя такой ответ удовлетворит? Ну, вот.
– Поем позже, бабушка, – сказал Дэниел и поторопился к выходу.
По лестнице спускалась Сибил. Заметив, что Дэниел собирается уходить, она окликнула его:
– Дэнни, мальчик, постой-ка! Сибил тебе кое-что скажет. Сердце Сибил всё чувствует.
– О чём ты, Сибил? А… ты знаешь, почему уехала Крис.
– Конечно, знаю. Я с ней утром около дома столкнулась, – тон её, как и весь облик, был явно заговорщицким. – Я как раз пришла, а девочка вышла поджидать такси.
– Ну! – с нетерпением и в то же время недоверием поторопил её Дэниел.
– Я же говорю, а ты меня не слушаешь. Мы поздоровались. Я на неё поглядела. Она на меня глянула. Глянула – и глазки сразу спрятала. Понял?
– Сибил! Что он ещё должен понять?! – не сдержавшись, вмешалась в разговор Маргарет.
– Я же говорю: глянула и глазки сразу спрятала. Понять тут очень просто: влюбилась его девочка, – ответила Сибил хозяйке и, повернувшись к Дэниелу, повторила: – Влюбилась твоя девочка.
Несколько секунд Дэниел и бабушка молчали, озадаченные нелепым сообщением.
– Сибил, дорогая, сколько раз я тебя просила свои догадки не выдавать за факты. Могут же у Кристин быть какие-то неотложные дела дома. Может быть, вспомнила что-то, – Маргарет, обращаясь к Сибил, говорила это больше для внука, но он уже не слушал её.
– Твоя девочка… твоя девочка, – бормотал себе под нос Дэниел, направляясь в мастерскую Роя Шелтона.
Рой долго и крепко жал его руку, говоря при этом, что Дэниел стал совсем взрослым, что он похож на своего деда, с которым ему однажды посчастливилось посидеть у озера и потолковать о житье-бытье… Дэниелу не повезло: Мэтью, по договорённости с заезжим клиентом, перегонял отремонтированную машину…
Вечером следующего дня позвонила Кристин.
– Привет, Дэн! Не думала, что так скоро придётся тебя беспокоить: ты ещё родиной насладиться не успел.
– Крис, очень рад снова слышать твой голос! Сибил меня вчера ошарашила. Теперь давай твою версию.
Кристин несколько секунд молчала: она не ожидала услышать от Дэниела что-то вроде намёка по поводу её быстрого отъезда и совершенно не была готова объясняться с ним. Она решила не заметить намёка.
– Дэн, кажется, мы чуть не пропустили важную новость. Позавчера на Тимоти Бейла было совершено покушение. Когда я узнала об этом, у меня сердце ёкнуло: он нам совсем как родной стал, заодно с Торнтоном. Наверно, мы так втянулись в эту историю, что не сможем усидеть на месте. Дэн, надеюсь, я не ошибаюсь, когда говорю «мы»?
– И ты ещё спрашиваешь!
– Именно это я и хотела от тебя услышать. Вот почему: травма головы у Бейла оказалась не слишком опасной, и сегодня он уже дома. Естественно, прервал свою поездку с «Торнтоном», пришлось вверить свою страсть бесстрастному доверенному лицу. Ты слушаешь меня?
– Я как раз смотрю в зеркало и вижу, что превратился в распухшее от напряжения ухо.
– Фу, какая гадость! Ну ладно, всё равно слушай, я-то тебя, к счастью, не вижу. Я только что разговаривала по телефону с его женой.
– С чьей женой?
– Тимоти Бейла, распухшее ухо! По-моему, добрая душа. Другая бы послала меня подальше, а она выслушала.
– И что?
– Я сказала, что с Бейлом хочет увидеться некто, связанный с Феликсом Торнтоном. Ты уж меня прости, что я без твоего согласия имела в виду тебя.
– Прощаю, по такому случаю.
– Слушай главное. Она попросила меня перезвонить через пять минут, а через пять минут объявила, что Тимоти (это она так сказала: Тимоти) будет ждать тебя послезавтра в одиннадцать утра. И последнее: я за рулём своей «Хонды» – ты при мне. По рукам?
– По рукам. Мэт и ты – мои лучшие друзья, по рукам?
– Целую тебя… в щёку.
Глава девятая
Бумажный комочек
Госпожа Бейл проводила Дэниела и Кристин в кабинет мужа на втором этаже. Повсюду на стенах: и в холле, и вдоль лестницы, и в коридоре – висели картины, написанные Торнтоном. Нелепые пустоты среди них нарушали гармонию. Вероятно, они возникли на месте картин, снятых для передвижной выставки.
– Сюда, пожалуйста. Тимоти ждёт вас.
Человек с повязкой вокруг головы, худощавый, с нервическим, белым, под стать повязке, лицом и неуверенным взглядом, который контрастировал с надменным ликом этого солидного дома, увидев Дэниела, попятился и провалился в своё крутящееся кресло.
– Ничего не говорите! Я прошу вас: ничего не говорите! Я знаю вас. Я не знаю эту девушку, но точно знаю, кто вы. Простите, садитесь. Устраивайтесь, как вам удобно. Я… я рад этому случаю. Восемь лет я ношу этот камень на сердце. Всё это время я прошу прощения у Господа. И вот теперь я могу… я хочу покаяться перед вами.
Дэниел и Кристин были шокированы таким неожиданным началом, но оба, не договариваясь, сообразили, что надо просто слушать.
– Ведь вы внук Дэнби Буштунца. Я не могу ошибаться: ваши черты так схожи. Таких глаз я никогда ни у кого не видел. Они снятся мне. Да, снятся… Я виноват. Я говорю вам: я виноват в его смерти.
Это признание током пробежало по всему телу Дэниела и ударило в голову. Он уже был готов наброситься на Бейла, но что-то остановило его, может быть, взгляд из-под повязки на голове.
– Потом писали, что он умер от сердечного удара, – продолжал Бейл. – Но никто… никто, кроме меня и ещё одного человека, не знает, от чего случился этот удар…
– Кроме вас и Феликса Торнтона? – спросила Кристин.
– Да, – он произнёс это слово так тяжело, как будто это было не слово, а ещё один камень, который он сбросил с души.
Бейлу понадобилось какое-то время, чтобы перешагнуть через это «да» и идти дальше.
