Ты, я и Гийом Машкова Диана
За столами сидело несколько человек: темноволосый юноша – испанец, худенькая мадемуазель лет тридцати по имени Беатрис – руководитель проекта и русская девушка Света. Все обернулись на меня и как по команде улыбнулись. Меньше всего на искреннюю походила улыбка Светланы – видимо, ей никак не хотелось терять статус единственного и незаменимого русскоязычного сотрудника в группе. Всю жизнь я слишком трепетно относилась к чувствам других людей и, если понимала, что мое присутствие кого-то смущает или стесняет, спешила уйти. Терпеть не могу навязываться или быть обузой. Но со вчерашнего дня меня словно подменили. «Нравится – не нравится, – мысленно обратилась я к Светочке, – а придется терпеть, голуба моя». И тут же подсела за ее стол, чтобы пристать с бесчисленными вопросами по существу и не очень.
– Светлана, – вступилась за меня Уэнди, подметив, видимо, недовольство девушки, – объясните Яне, что к чему. Расскажите, как мы работаем и что ей нужно будет делать. Лучше вас никто о вашей работе не расскажет, не так ли?
– Да, конечно, – Света бросила на Уэнди испепеляющий взгляд, но возразить не посмела, – расскажу.
Наверное, в отместку за то, что я свалилась ей на голову как снег, Светлана продолжала говорить по-английски, хотя вроде бы никто не запрещал нам перейти на родной язык. Я внимательно выслушала лекцию, из которой не почерпнула ничего нового – все это десять минут назад мне рассказала Уэнди.
– Слушай, – я решила, что настало время взять инициативу в свои руки, и перешла на русский язык, – а ты давно у них работаешь?
– Уже четвертый год. – Светлана горделиво расправила плечи. – Разумеется, они проводят в России только половину времени: например, три месяца здесь, три – в Англии. И называются каждый раз по-разному. – Она хихикнула. – Но платят неплохо. А пока их нет, я просто отдыхаю.
– Как это? – Я представить себе не могла, что можно столько времени подряд не работать и при этом от безделья не сойти с ума. – А чем же занимаешься? Детьми?
– У меня нет детей! – Света презрительно на меня взглянула – Я же говорю – отдыхаю.
– Ладно. – Я ни черта не поняла, но в знак согласия кивнула головой. – Ну и что конкретно тут нужно делать?
– Смотри. – Света наконец сменила гнев на милость и стала с удовольствием и чувством превосходства объяснять. – Здесь у нас все последние российские справочники самых крупных российских компаний. Нужно выискивать наиболее перспективные, ориентированные на работу с Западом, и выходить на их руководство.
– Как? – Я понятия не имела, ни что определяет, какие предприятия заслуживают внимания моих новых работодателей, ни как «выходить» на это самое руководство.
– Господи! – Света уже начала раздражаться. – Ну, смотришь на объемы компании, на их позиционирование на рынке, на рекламу. Если все круто – звоним, пишем письма, напрашиваемся на встречу.
– Свет, что-то я не совсем понимаю. – Я попыталась сообразить, что к чему на самом деле. – Уэнди сказала, что они хотят помочь России найти инвесторов. А зачем нужен западный капитал тем, у кого и так все более чем неплохо? В поддержке-то нуждаются перспективные, но, как бы это сказать, бедные компании.
– Да какая поддержка?! – Света прошипела громким шепотом, опасливо оглянувшись на Беатрис. – Никому это не надо. И никакие интервью никогда не напечатают, хотя запишут их сотни. Люди приехали заработать на рекламе, неужели не ясно?
– Нет. – Светкины интонации помогли мне почувствовать себя беспросветно тупой.
– Все эти поиски инвесторов, презентации российских компаний – только прикрытие. – Постепенно Света входила в роль наставницы несмышленого дитяти и, кажется, начала получать от этого море удовольствия. Ну и ради бога – я не возражала, жалко, что ли? – Задача Беатрис в том, чтобы заполучить рекламодателей в это их приложение, которое в Великобритании никто читать не будет. А цена крошечной рекламы – на восьмую страницы, например, – восемнадцать тысяч фунтов. Это где-то тридцать пять тысяч долларов. Можно квартиру в Москве купить.
– Да ладно! – Я глупо вытаращила глаза. – И что, находятся те, кто платит?!
– Конечно! – Света укоризненно покачала головой. – Еще как находятся. Особенно если с просьбой поучаствовать к ним обращается министр по отрасли. Если предприятие транспортное – значит, министр транспорта, если телекоммуникационное – значит, министр связи, и так далее. Вот для этого-то нам и нужны встречи с политиками: чтобы получить рекомендательные письма. А все эти глупые интервью – только прикрытие. Ясно?
– Ясно. – Я опустила голову. Меньше всего после услышанного мне хотелось здесь работать. – А тебя не смущает, что мы обманываем своих?
– Слушай. – Света посмотрела так, словно стремилась прожечь во мне взглядом дырку, – во-первых, ты ничего не знаешь, во-вторых, увидишь этих самых «своих» – сказанула, тоже мне – и поймешь, что они не имеют с нами ничего общего. Для них такие деньги вообще ничего не значат.
– Не может быть! – Я снова искренне удивилась.
– И откуда только ты такая на мою голову свалилась? – Света устало вздохнула. – С Луны, что ли?
– Нет, – ответила я на автомате, – из Казани.
– А-а-а, ну это все объясняет! – Светочка уже открыто издевалась. – Ладно, не дуйся, – смягчилась вдруг она, – поживешь в Москве месяц-другой, сама все увидишь.
– Да зачем оно мне нужно?!
– А по-другому не получится, можешь мне поверить! Тем более с нашей-то работой. – Она отвернулась от меня и уткнулась носом в монитор. – Возьми вон. – Она кивнула головой, указывая на край стола, – полистай пока справочник. Может, чего умного найдешь.
Я полистала. Минут десять. А потом к нам с широчайшей улыбкой на устах подплыла очаровательная Уэнди, обняла обеих сразу за плечи – я еле сдержалась, чтобы не дернуться, – и напомнила, что мой первый рабочий день начинается завтра. В девять тридцать. А сейчас я могу идти. Распрощавшись с каждым из присутствующих отдельно, я изобразила на лице жалкое подобие великолепной улыбки Уэнди и отправилась восвояси. Наглаживать «диссертационный» костюм, начищать единственные ботинки и заранее мучиться угрызениями совести перед будущими жертвами нашего коварства – ведущими российскими бизнесменами.
Только выйдя из квартиры на лестничную клетку, я вдруг сообразила, что сегодня – первый раз за последние два с лишним года – я ни разу не подумала об Артеме в течение – я взглянула на дисплей мобильного телефона – целых пяти часов! А если учесть, что он и ночью мне, кажется, не снился, получится целых тринадцать. Вот это было воистину неожиданное и – чего греха таить – полезное открытие. Пора уже было избавляться от этой позорной зависимости. Только сейчас я поняла, что смертельно устала от попыток всегда и во всем ему угодить, от роли старательной наложницы: покорной, подчиняющейся малейшим изменениям в настроении господина. Раньше мне казалось, что я обязана сделать все, чтобы сохранить наши отношения, поступать так, чтобы Артему было легко меня любить. А он даже и не замечал, с каким трудом мне все это удается. Какие ухищрения я предпринимала каждый раз, чтобы выглядеть ради него достойно, чего мне стоили сопряженные с вечными трудностями и мамиными скандалами поездки в Москву, как я страдала, оставляя в Казани Катерину и бросая привычную жизнь. Все это воспринималось как должное. А я ничего и не объясняла: хотела создать нам праздник, посвятить всю себя любви, а не глупым упрекам. В конце концов, ведь это я – не он – говорила, что готова на все. И опять же я – не он – любила до потери памяти.
Я вдруг споткнулась на слове «любила». Неужели теперь уже все? Мне вдруг стало очень страшно расставаться с этим вживленным в меня чувством. Я боялась потерь: нет ничего печальнее зрелища ушедшей любви – взять хотя бы нас со Славой. Не может быть, чтобы и с Артемом я прошла через это. Через постепенно появляющееся раздражение, через чувство досады, когда мужчина прикасается к тебе, через взаимное безразличие и постоянное желание спать. Спать, чтобы не оставаться с ним рядом. Я не хочу забыть, что значит сладострастие и блаженство, не хочу утратить бурлящей во влюбленном теле силы, не имею права потерять желание лезть, ползти, карабкаться вверх. Ради единственной цели: быть с ним. Но я должна, обязана знать одно: есть ли у меня надежда.
Дрожащей рукой я вытащила из сумки мобильный и набрала номер Артема.
Он бросил все дела в университете и примчался мгновенно, как только я сказала, что нам нужно поговорить. Артем фактически прибежал ко входу в МДК, где мы условились встретиться, запыхавшийся, с неизменным серым рюкзаком за плечами, осмотрел меня с головы до ног, убедился, что я цела и невредима, и, расслабившись, с облегчением вздохнул. Мы зашли в кафе на Новом Арбате и заказали пиво. Конечно, рано было еще в час дня напиваться – с пива меня всегда «развозило» мгновенно, – но мне необходимо было откровенно поговорить. А на трезвую голову я стеснялась Артема. Не могла. Между нами постоянно витала какая-то недосказанность.
– Ты что, решила уехать? – спросил он, наконец отдышавшись, и, не дождавшись моего ответа, продолжил испуганно гадать: – Или заболела?
– Нет, – ответила я на все вопросы сразу. – Но и не решила остаться.
– Что случилось? – Он с тревогой посмотрел на меня. – Не взяли на работу? Ты не расстраивайся, это же только первая попытка!
– Да-а, – я махнула рукой, – взяли на свою голову, идиоты.
– А что?! – Никогда еще я не видела Артема таким взволнованным. – У тебя голос по телефону был какой-то… убитый. И сейчас ты не та.
– Артем, – я печально усмехнулась, – сейчас я как раз такая, как всегда. Прости, нет у меня больше настроения играть для тебя в праздник.
– Яночка, – он схватил меня за руку, – ты только не уезжай. У тебя здесь все получится!
– У меня! – Слезы сами по себе в три ручья потекли из глаз. – Ты говоришь «у меня», а не «у нас». Пойми, мне больно и тяжело. Я здесь одна: и без тебя, и без Кати.
– Почему? – Артем выглядел растерянным – похоже, он относился к той категории мужчин, которые не выносят обильных женских слез, потому что не знают, что в этом случае делать. – Я же ведь рядом!
– Артем, – я торопливо вытерла глаза платком, – это не то «рядом», к которому стремятся люди, когда они по-настоящему любят друг друга! А я столько всего в своей жизни ради этого чувства разворотила!
– Послушай. – Артем серьезно и с глубоко запрятанной болью смотрел мне в глаза. – Я очень тебя люблю!
Я застыла, превратившись в слух, – хотелось, чтобы он повторял эту фразу еще и еще, а главное, чтобы за ней не последовало никаких омерзительно закономерных «но».
– Но моя семья категорически против. Пойми, я не могу наплевать на маму – для нее это будет смертельный удар.
Все. Надежда оборвалась. Ухнула вниз с громадного, уходящего верхними этажами в облака, небоскреба. Неужели и на этот раз не разобьется вдребезги?! Живучая тварь. Да сдохнешь ты наконец?!
– Почему? – прошелестела я одними губами, заранее зная ответ.
– У тебя муж. И его ребенок. – Мне показалось, что Артем уже сам смертельно устал от внутренней борьбы и этих размышлений. От отсутствия свободы, от чувства долга перед семьей. В глазах его читались беспомощность – такая же, как у меня, – и серая печаль. Здорово же мы оба притворялись друг перед другом, скрывая свои самые глубокие, самые тяжелые чувства!
– С мужем все кончено, – по инерции я что-то объясняла. – Я тебе рассказывала – у него другая.
– Да. – Артем тяжело вздохнул. – Но есть же Катя. Мама говорит…
– Артем! – Я выкрикнула его имя так громко, что на нас обернулись. – Катя – ребенок. Милая, замечательная девочка, которой нет еще и трех лет! Ты помнишь себя в три года? Я не помню. И Катя вырастет и все забудет. Будет считать тебя настоящим папой. А твою маму – настоящей бабушкой! Ты знаешь, сколько людей в мире так живут?! И эти люди счастливы, а мы с тобой нет!
– Я не могу поступить так с мамой. – Он едва бубнил, словно превратившись в лишенного собственного разума зомби. – Она сказала, что сойдет с ума, если я только вздумаю жить с тобой.
Я не верила своим ушам. Надо же, чудная, интеллигентная Маргарита Михайловна собралась сходить с ума по заказу! Чтобы доказать свою позицию собственному сыну. Чтобы решить за него не принадлежащую ей судьбу. А правильнее – судьбы!
– Я бы твоего ребенка с радостью воспитала, – сказала я, глядя Артему в глаза. Не было у меня ни навыка, ни желания для ответного шантажа. – И мама моя тут ни при чем.
Мы сидели молча и пили свое ставшее вдруг прогорклым пиво. Потом Артем проводил меня до Сережиного дома, но подниматься не стал. Я, не оглядываясь, закрыла за собой подъездную дверь и, не в силах взять себя в руки, разревелась.
Глава 3
Утро следующего дня начиналось нервно. С такой тщательностью я, кажется, никогда еще никуда не собиралась. Даже на защиту. Из дома вышла заранее – боялась опоздать и, как выяснилось, не зря: добрых пятнадцать минут я блуждала в лабиринтах подземных переходов станций «Тверская», «Пушкинская», «Чеховская» и никак не могла сообразить, где нужно выбраться на поверхность. Так что в результате еще больше извелась. После вчерашнего разговора с Артемом я вообще стала раздражительной и каждую секунду готова была взорваться.
К нужному подъезду в Трехпрудном я подбежала минута в минуту, торопливо нажала номер квартиры и кнопку «вызов» на домофоне. Ответа пришлось ждать невероятно долго. Прежде чем заспанный голос Уэнди произнес с несвойственной англичанам интонацией, нараспев «да-а-а?», я успела прийти в отчаяние, набрав код домофона уже пять раз. Наконец дверь открыли.
В квартире царил какой-то невообразимый беспорядок – журнальный столик перед белым диваном был заставлен пустыми бутылками и грязными тарелками, на которых слиплись и ссохлись остатки неподдающейся определению еды, сам диван украсился розовыми, судя по всему, винными пятнами, а бумаги, какие-то графики и планы, были разбросаны по всему полу. Поверх этой груды макулатуры красовался разлинованный и испещренный разноцветными рунами (и у кого это, интересно, такой корявый почерк?) огромный лист ватмана. Уэнди сжала пальцами виски и хмуро пояснила: «Мы тут вчера работали допоздна. А это… – она кивнула головой на ватман, – план встреч на ближайшие две недели. Если хочешь – посмотри». После этого она, шаркая по паркету мягкими тапочками, удалилась – поднялась в свою спальню. Я еще раз огляделась. Первой реакцией было желание организовать уборку – убрать со стола, выкинуть бутылки, вымыть посуду. Но я вовремя себя остановила: не хватало только стать няней для этих переросших детей. Пусть сами о себе заботятся. Я сняла пиджак, повесила его на спинку стула и села на колени перед ватманом.
Так, на сегодня – четверг восемнадцатое апреля (господи, ну кто так пишет, с трудом можно хоть что-то разобрать) – в 14:00 – мясокомбинат «Черкизовский», а в 18:00 – министр Пужанов. Уже страшно. Завтра пока пусто. Суббота – выходной, а в воскресенье на 10:00 – губернатор Московской области. Понедельник начинается с компании «Конти» – понятия не имею, что это такое и чем люди занимаются, на вторник – авиакомпания…, название невозможно разобрать. Бог ты мой, а я, кроме слов «аэропорт», «самолет» и «пилот», вообще ничего из этой области по-английски не помню. На следующий день – МТС и потом что-то еще, кажется, Campina.
Дальше я читать не стала. Информации и так получила больше, чем нужно. Хотелось сбежать, пока не поздно, и не позорить себя перед всем честным народом, но я отчетливо понимала, что не имею права так поступить. И всячески пыталась пресечь зародившуюся было панику. «Назвался груздем – полезай в кузов», – твердила я про себя старую пословицу, которая услужливо всплыла в мозгу. А чего я, собственно, ждала? Что возьмут на работу и станут платить деньги просто так, только за факт моего присутствия?! Нет, конечно. И в мыслях не было. Поэтому план действий такой – что поймем, переведем. Что не поймем – придумаем. Главное – нельзя молчать, демонстрировать замешательство и неуверенность. Я все знаю, я все могу! Я должна научиться зарабатывать деньги, чтобы устроить свою жизнь – забрать из Казани Катю и доказать родителям Артема, как сильно они во мне ошибались. Да и ему. Пусть убедится наглядно, кого именно он потерял из-за своей нерешительности, страха и убийственного «нельзя-расстроить-маму»!
Я села за стол, порылась в книгах, которые громоздились на широком подоконнике, нашла среди них русско-английский словарь и уткнулась в него. Так, нужно выучить все виды мяса – говядина, баранина, свинина; подумать, что они там производят на «Черкизовском» – колбасу, сосиски, консервы, полуфабрикаты; и вообще представить себе, что это за бизнес такой! Какие могут понадобиться слова?!
В десять явилась Света и удивленно спросила, чего я так рано приперлась. Я не ответила – очень волновалась перед интервью. Все прочие мысли, к огромному моему облегчению, вылетели из головы. И я, надеясь извлечь из Светы хоть какую-то для себя пользу, начала приставать к ней со своими расспросами. Но она, похоже, была не в духе. Единственное, что удалось из нее выудить, – это имя президента концерна, Бабаев Игорь Алексеевич. Именно к нему мы и должны были ехать на встречу. Я повторила несколько раз про себя незнакомые имя и отчество, чтобы отскакивало от зубов, и снова углубилась в словарь.
Уэнди и Беатрис спустились часов в одиннадцать. Выглядели они не очень – какие-то помятые, заспанные, в домашних халатах. Беатрис села за письменный стол, подозвала меня к себе, раскрыла передо мной свой ноутбук, нашла нужный документ и велела перевести его на русский язык. Уже во второй раз за утро я едва подавила в себе желание сбежать. Мало того, что текст письма содержал такое количество неизвестных мне слов и оборотов, что мгновенно потемнело в глазах, так еще и в ноутбуке была только английская клавиатура – то есть русские буквы нужно было находить исключительно интуитивно. По старой памяти, так сказать. Разумеется, я то и дело не попадала по нужным клавишам и была вынуждена повторять и повторять свои попытки. Пока до меня наконец не дошло, что нужно смотреть на клавиатуру как можно меньше, а довериться своим пальцам – благодаря переписке с Артемом у них в последнее время была постоянная и весьма интенсивная тренировка. Таким образом дело пошло на лад. Но сам текст переводился плохо – мне однозначно не хватало знаний. Тогда я свернула документы, с которыми работала, воровато оглянулась – не наблюдает ли кто за мной – и начала шарить по папкам и файлам компьютера. Наверняка же что-то подобное уже кому-то писали и переводили. К счастью, так оно и было. Я быстренько скопировала готовый продукт в начатый мною перевод и исправила его, руководствуясь оригиналом, который мне подсунула Беатрис. В результате вышло совсем неплохо. А главное, вся работа заняла минут тридцать, не больше. Не найди я это спасительное письмо на русском языке, которое, скорее всего, перевела в свое время Светлана, могла бы провозиться и до вечера.
Около двенадцати в квартире появился еще один русский – Александр Иванович, так он представился – и громогласно объявил, что, если через двадцать минут мы не будем сидеть в машине, доставку наших стройных поп в «Черкизовский» к 14:00 он не гарантирует. «Переведи, будь человеком», – бросил он мне. Я выдала упрощенный вариант.
Уэнди и Беатрис сделали страдальческие лица и поднялись в свои спальни. Спустились они ровно через полчаса. Таких перемен в их внешности я никак не ожидала! Обе были одеты в шикарные строгие костюмы – как кинозвезды на каком-нибудь жутко официальном приеме у Президента – с изящными кожаными портфелями в руках. Длинные волосы Беатрис были распущены и волнами спускались на плечи, придавая ее несколько угловатым формам мягкость и очарование. А Уэнди без преувеличения выглядела фотомоделью на картинке глянцевого журнала. Они театрально застыли на лестнице в соблазнительных позах, наслаждаясь произведенным эффектом, потом одновременно рассмеялись, спустились вниз и, крикнув мне «Пойдем!», вышли за дверь. Я, ощущая себя просто пугалом огородным, выскочила следом.
Всю дорогу Уэнди и Беатрис без умолку говорили – обсуждали подготовленные для предстоящего интервью вопросы. Шумели, кипятились, что-то доказывали друг другу. Такая вот разновидность служебного совещания на заднем кресле автомобиля. Я сидела рядом с водителем и старательно вникала в содержание их беседы. Понимала я от силы процентов тридцать, а потом и вовсе перестала соображать, что к чему: в чертовом «БМВ» с непривычки меня так укачало, что единственной мыслью стало: «Как бы не испачкать ненароком машину». Как мы доехали, как я дошла до приемной, я не помнила совершенно. Кто-то догадался напоить нас сладким чаем, после которого мне стало хоть немного легче.
Господин Бабаев оказался не страшным зубастым бизнес-монстром, как вполне можно было предположить, исходя из его статуса и положения, а вполне милым человеком средних лет. Мы разместились в его кабинете, и Беатрис, лучезарно улыбаясь, начала приставать со своими идиотскими вопросами: «А что вы производите?», «А какие технологии?», «А сколько у вас работает людей?» Я старалась, как могла, хотя бы передать общий смысл сказанного своими словами. «Своих слов» катастрофически не хватало. Черт возьми, если бы не эта жуткая задница, в которой я вдруг оказалась, ни за что бы не вздумала так рисковать! Перевод с английского на русский примитивных вопросов Беатрис мне еще как-то удавался, а вот с пламенными речами Игоря Алексеевича я справлялась с большим трудом. Он вдохновенно говорил о новых технологиях, используемых на предприятии, рассказывал, как создаются фермы и выращивается скот, хвалился новейшей системой обучения и мотивации персонала. Никогда бы не подумала, что человек, который не работает сам на производстве, так четко знает все подробности процесса и детали, черт бы их побрал! Чем больше углублялся он в специфику и особенности работы своего концерна, тем труднее становилось мне подбирать подходящие слова. Да еще и французский, периодически и весьма некстати, встревал в чудовищный по отсутствию профессионализма перевод. Когда через сорок минут синхронная пытка подошла наконец к концу, я ощущала себя так, будто меня, как тряпку, засунули в воду, а потом отжали. Подкладка костюма была мокрой насквозь и противно прилипала к телу. Хотелось залезть под какой-нибудь гигантский вентилятор, чтобы просушиться. А лучше всего, конечно, сначала в душ, а потом уж под вентилятор. Понятно, что ни того, ни другого в моем распоряжении не оказалось. Зато в качестве «утешительного приза» мне, как и Уэнди с Беатрис, достался красивый синий пакет с фирменной эмблемой Черкизовского мясокомбината. Девушки, да и я тоже – чего греха таить, – заметно оживились и стали радостно вытаскивать на свет божий подарки под умиленными взглядами руководителей концерна. Я старалась изо всех сил, чтобы не выдать своего разочарования: в пакете лежал ежедневник, календарь и ярко-красная кружка. Черт, мне бы больше подошла палка колбасы и банка тушенки. Хоть какой-то вклад в Серегино гостеприимство. Днем я вообще практически не ела – в этой дурацкой Москве любой общепит можно охарактеризовать одним-единственным словом: «Дорого!» Даже мерзопакостный «Макдоналдс». Вечером, в доме у Сергея, я очень стеснялась и почти ничего не брала в рот. А Артем, даже если мы с ним встречались, на подсознательном уровне всегда помнил о том, что меня нужно поить, но про еду хронически забывал.
Проводили нас до самого КПП. По дороге расторопные помощники все-таки догадались сунуть нам образчик лучшей своей продукции – палку сырокопченой колбасы, которая божественно пахла, доводя голодный организм до самозабвения. Уэнди и Беатрис восторженно перемигивались, из чего я сделала вывод, что мне не достанется ни кусочка.
В машине я, как и следовало ожидать, пережила хорошую взбучку от новоявленной своей шефини – но не по поводу слабых знаний. Оказывается, я с недостаточным энтузиазмом переводила страстные излияния Беатрис на тему рекламы. Я должна была говорить вдохновенно, с блеском в глазах, так, чтобы заинтересовать, привлечь, убедить! А я, сволочь такая, мямлила себе под нос, упершись взглядом в полированную поверхность стола. В глубине души я чувствовала удовлетворенность таким поворотом событий: мне нисколько не хотелось, чтобы приятный и улыбчивый Игорь Алексеевич выкидывал на ветер тридцать-пятьдесят тысяч долларов. Пусть лучше еще коров на них купит – все больше пользы. Я отмалчивалась. А чтобы не раздражаться, отключила слух и стала думать о Кате. Соскучилась жутко! И надеялась, если меня не уволят раньше, купить билеты в Казань на следующие выходные. Беатрис постепенно успокоилась. И они с Уэнди переключились на обсуждение следующего интервью – мы ехали в министерство. А меня вдруг начала мучить другая, навязчивая и страшная мысль: ни в какое правительственное здание без московской прописки меня не пустят. Вот и получится, что останусь я за бортом и меньше чем через час потеряю работу.
На прописку, как ни странно, даже и не взглянули. Отобрали паспорт, сверились со списком, а потом вышел референт и, проведя нас через «вертушку», пригласительным жестом увлек за собой по громадным извилистым коридорам. Я шла, глазела по сторонам и думала: не приведи господь тут затеряться – ни за что не найдешь дорогу к выходу и будешь неделями блуждать между наглухо закрытыми величественными дверями и отстраненными служащими министерства, упакованными в строгие костюмы. Разве к таким подойдешь с вопросом? Одним только взглядом испепелят, почтешь за благо тихонечко умереть от голода в каком-нибудь укромном тупичке.
Удивительно, но кабинет министра оказался гораздо меньше того, в котором мне посчастливилось побывать несколькими часами раньше. Хозяин восседал во главе овального стола для переговоров и строго хмурился на нас. Я невольно поежилась под неприветливым взглядом и постаралась выбрать максимально отдаленный от хозяина кабинета стул. Беатрис, видимо, была уже весьма и весьма привычна к самым разным выражениям лиц интервьюируемых персон – она выдала одну из самых сногсшбательных своих улыбок и приступила к делу. Я пыталась уловить хотя бы общий смысл и пометить на бумаге основные моменты, чтобы не забыть, что конкретно говорить, когда Беатрис наконец заткнется и даст возможность перевести. Но она не спешила закрывать рот и рассыпалась комплиментами, откровенной лестью и подхалимством. Голова у меня трещала, то ли от голода, то ли от плавного движения чертовой иномарки в бесконечных московских пробках, то ли просто от нервного напряжения. Да и сложно было с непривычки пережить такой насыщенный рабочий день – шел уже седьмой час, а встреча только-только началась. Наконец Беатрис замолчала и выжидательно уставилась на меня. Я вздрогнула, а потом покрылась холодной испариной: кроме корявых сокращений, впопыхах сделанных карандашом в тетрадке, в голове не задержалась ни единая фраза. Что переводить?!
Я прилепила на помертвевшие губы жалкое подобие извинительной улыбки и, заикаясь, начала лопотать что-то совсем уж невнятное. Министр сдвинул густые брови так плотно, что между ними теперь и вошь не смогла бы пробежать, и взглянул на меня со всем презрением, на которое только способно человеческое существо. Я съежилась и постаралась исчезнуть, но последнее было вне моих возможностей. В результате я окончательно сникла и растерялась настолько, что при всем желании не могла уже выдавить из себя ни слова. Ощущения были такими, словно на физиологическом уровне произошел ряд необратимых изменений: язык отвалился и комом застрял где-то в горле, а губы срослись. Все закончилось моим абсолютным позором и тем, что многоуважаемый министр, добив меня коротким злобным взглядом, снизошел до собственной практики в английском языке. Я сидела дура дурой остаток встречи и молчала, уткнувшись носом в тетрадь. Сначала были только оцепенение и робкая радость оттого, что меня перестали замечать и принимать за человека. Так, досадное и случайное дополнение к интерьеру кабинета министра. Но потом мысли дернулись, заворочались и пришел настоящий испуг. Все! Вот сейчас мы выйдем, сядем в машину, и меня немедленно уволят, не заплатив даже за этот рабочий день. Идиотка! И куда я пойду? Как заработаю на жизнь?! Чем оправдаю в глазах родных свой блудливый побег?
Странно, но во всех своих бедах я теперь обвиняла не собственную неподготовленность и внезапный шок, а грозного министра. Бог ты мой, думалось мне, неужели при такой высокой позиции в жизни нельзя быть добрее и снисходительнее к людям?! Не давить их, как омерзительных червей, по неосторожности выползших под их величественные ноги на мокрый от дождя асфальт? Про себя я искренне возмущалась отсутствием понимания, сочувствия и желала великому мира сего, сидящему передо мной, скорейшей отставки. Неприятно, черт возьми, жить в стране, которой управляют лишенные человечности полубоги. Или полудьяволы. Поди их тут разбери за всем этим лоском, блеском и бесстыдной роскошью в условиях повсеместной посткризисной нищеты.
За все время интервью Беатрис на меня даже не взглянула. А мне стало наплевать: смертельно усталый и голодный организм включил защитную реакцию – «а пошли вы!!!». И они пошли. Расплылись серым облаком перед глазами, рассеялись.
Очнулась я лежащей на ковре в приемной, по которому полчаса назад все мы чинно проследовали на интервью. Надо мной испуганно склонились Уэнди и дородная пожилая дама – кажется, секретарша министра.
– Слава богу, глаза открыла! – Дама перестала обмахивать меня папкой с документами государственной важности и поднялась с колен. – Давай, забирай ее скорей отсюда! – обернулась она к Уэнди.
– What do you say?[3] – с перепугу Уэнди, обычно исправно воспринимавшая слово «давай» в его невообразимом количестве значений без перевода, не сообразила, что к чему.
– Take this away![4] – Тетка делала паузу перед каждым словом, с трудом выковыривая из памяти нужные слова и невежливо тыча в меня толстым пальцем. От умственного напряжения она даже раскраснелась.
– O’key. Don’t worry.[5] – Уэнди встала на ноги и потянула меня за руку вверх. Я с трудом поднялась.
Пока мы плутали по величественно-бесчувственным коридорам, Уэнди в полный голос возмущалась тем, как со мной обошлась «эта корова», которая даже и не подумала вызвать врача. Мало ли – вдруг у человека сердечный приступ или резко упало давление, а она только и мечтает, как бы поскорее избавиться от проблем. Я молча плелась следом и думала, как странно устроена голова человека, – то, что сейчас выкрикивала Уэнди, я понимала до последнего слова. А интервью перевести не смогла. Наверное, это тот самый принцип распределения удачи, именуемый «законом возмездия», о котором мне поведал еще во времена раннего студенчества один замечательный человек: если вчера повезло и удалось найти работу, значит, сегодня за это нужно платить. Например, полным провалом и демонстрацией своей тупости на высшем уровне. Да и какой, откровенно говоря, переводчик с английского языка из филолога – специалиста по французской литературе. Одно недоразумение. Прошли те времена, когда запись в дипломе соответствовала знаниям выпускника. И если уж было сказано, что человек владеет двумя языками – французским и английским, – то так оно и было.
Беатрис мы ждали в машине добрых полчаса. Я успела запоздало испугаться того, что случилось бы, если б мне действительно понадобился врач: ведь никто же не станет лечить без страховки или прописки. Ложись и помирай. И что тогда будет с моей маленькой Катей? Ладно, сейчас у нее есть какая-никакая, сумасшедшая, но мать. А если я умру? Нет, так нельзя – ради своего ребенка я обязана жить. Мои размышления прервала Беатрис. Она вернулась к машине с таким сияющим видом, будто ее только что короновали и теперь судьбы миллионов людей в ее руках.
– Можно тебя поздравить? – Уэнди быстро уловила настроение шефини и взяла восторженный тон. Я предпочла помолчать, но тоже старательно включилась в игру (вдруг, помилуют и не уволят?), состряпав подобострастное выражение лица.
– Да! Нас нужно поздравить! – В счастливом расположении духа, помноженном на восхищенную реакцию подчиненных, Беатрис становилась щедрой. – Мы смогли с ним договориться и получить рекомендации! Вряд ли кто-то из бизнесменов станет игнорировать указания министра Пужанова.
– Ты – гений! – Уэнди продолжала ублажать начальницу. – Как тебе удалось?
– Честно говоря, – Беатрис подмигнула, – Яна помогла. У нас с министром благодаря ей нашлась общая тема для разговора. – Говорила она так, будто я не сидела здесь же, в одной с ней машине. – Мы как бы объединились против ее некомпетентности, а на этой почве двум профессионалам легко сойтись.
Она самодовольно улыбнулась.
– Здорово! – подхватила Уэнди.
– Главное, быть профессионалом! – И Беатрис, откинувшись в кресле автомобиля, прикрыла глаза.
Интересно, безразлично думала я, в следующий раз мне тоже нужно хлопнуться в обморок, чтобы доставить им всем удовольствие? Или достаточно просто продолжать выставлять себя идиоткой?
– Да, кстати, – очнулась Беатрис, – еще одно такое интервью, и я тебя уволю!
Вопрос разрешился сам собой. Значит, есть еще надежда получить деньги за работу и поехать на следующие выходные к Кате.
Глава 4
А ночью мне приснился сон. Будто я гуляю с Катенькой на даче: дочка едет на велосипеде, я иду пешком. В это время у меня звонит мобильный телефон. Я отвечаю и слышу в трубке незабываемый голос министра: он орет, ругается, говорит, что таким остолопам, как я, не место в Российской Федерации, что я позорю честь страны перед иностранными журналистами. Я пытаюсь оправдываться, успеваю вставлять короткие предложения между потоками брани, объясняю, что образование у меня непрофильное, что я не переводчик, а филолог. Он орет: «Какая разница!» – и добавляет, что нечего было тогда лезть не в свои сани, тем более такие. Дальше я слушаю молча, только киваю головой, как будто он может это видеть. Ну не объяснять же человеку, что не было у меня других вариантов, что на зарплату научного сотрудника или преподавателя вуза не прожить. Уж кому как не правительству знать, какие средства выделяются на содержание бюджетников – они же сами их утверждают, наши мизерные зарплаты! Пока я «говорю» с ним – то есть молча киваю в трубку, – ко мне подбегает Катенька, пытается что-то сказать, но я не могу оторваться от телефона: не с кем-нибудь говорю – с министром! Она с обидой машет на меня рукой, отдает велосипед и убегает вперед. Я спешу за дочкой, но не успеваю ее догнать – ноги проваливаются в глубокий, как на пляже, песок. Безнадежно вязнет в нем и велосипед. Непонятно, как мы оказались на широкой песчаной дороге, по которой туда-сюда снуют машины, увязая в песке. Я пытаюсь прибавить шаг, чтобы поспеть за Катериной, но меня кто-то удерживает за локоть. Оборачиваюсь – оказывается, министр уже идет рядом со мной – огромное жирное лицо, крохотные свиные глазки – и продолжает стыдить и ругать на чем свет стоит. Я выбрасываю бесполезный теперь аппарат, сажусь на велосипед и спешу за дочерью. Ее легкий розовый сарафан мелькает где-то далеко впереди между машинами. Она бежит не оборачиваясь, маленькая и трогательная в своей на меня обиде. Я думаю, что сейчас догоню и возьму ее за руку. Главное, чтобы она не упала, не оступилась – в таком потоке ее даже не заметят, раздавят.
Только я успеваю подумать об этом, как вижу тонкие белые ручки, взметнувшиеся вверх, и Катя, потеряв равновесие, падает на дорогу. Я бросаю велосипед, отталкиваю министра и бегу. А к лежащему на песке ребенку уже приближается машина. Я бегу изо всех сил, но черная иномарка наезжает на Катю и даже не останавливается – спешит вперед. Я ору и несусь по дороге, увязая по колено в песке. Но не успеваю. Вторая машина проезжает по ее худеньким, как палки, ножкам. И тоже уезжает. Я подбегаю, хватаю Катю на руки. Она кричит: «Больно! Больно!!» А я, мокрая от пота и слез, запоздало понимаю, что нельзя было брать на руки, поднимать. Вдруг позвоночник…
Проснулась я от собственного, в голос, плача. И простыня, и одеяло, и подушка были мокрыми от пота и слез. Хорошо хоть, дверь в гостиную, где я спала, оказалась плотно закрыта – хозяева, похоже, ничего не слышали. Я поплакала еще, теперь уже тихо. Потом осторожно, чтобы не скрипеть диванными пружинами, сползла на пол и стала собирать в сумку вещи. Все! Хватит дурью маяться. Поиграли в приключения – и хватит. Сегодня же куплю билет на вчерашнюю зарплату: из расчета пятьсот долларов в месяц за один рабочий день мне дали двадцать пять. На плацкартный билет хватит, да еще и на гостинцы для Кати останется. В удивительное время, черт возьми, живем! За день работы половой тряпкой для иностранных журналистов я получила в полтора раза больше, чем за месяц научных изысканий в чине аспиранта. И после этого меня еще кто-то посмеет обвинять в отсутствии патриотизма?!
Я металась по комнате как полоумная, хватая и запихивая в сумку вещи одну за другой. В голове мелькали яркие картинки то из сна, то из вчерашнего интервью с министром. Панический страх за своего ребенка перемежался с ненавистью к таким вот власть имущим. Когда сборы были закончены, я взяла в руки телефон и посмотрела на время. Было шесть утра. На дисплее мигал конвертик – одно непрочитанное сообщение. Я открыла. Послание было от Артема. «Поздравляю с первым рабочим днем! Ты – умница. И помни, что я тебя люблю и горжусь тобой». Я обессиленно опустилась на диван и снова разревелась. В тот день на вокзал я не поехала.
Пятница, лишенная выездов на интервью, прошла спокойно. Я сидела, уткнувшись в выделенный Уэнди ноутбук, и переводила письма. О вчерашнем никто не заговаривал. В шесть вечера к нам спустилась Беатрис, чтобы пожелать хороших выходных. Заодно она лениво спросила, нет ли у Светы или у меня желания поработать в воскресенье – на десять утра было назначено интервью с Громовым. Светлана скромно опустила глаза, явно не горя желанием тащиться на работу в выходные. А я сказала, что мне все равно. Если нужно – приеду.
Артем все эти дни был занят в университете – так что общались мы в основном, перебрасываясь коротенькими сообщениями по телефону. В субботу можно было бы встретиться, но я чувствовала себя совершенно подавленной и разбитой: такая нечеловеческая усталость накатила, что справиться с ней не было сил. Я проспала чуть ли не до полудня – к тому времени Сережа с Надей уже куда-то испарились, кажется, накануне они говорили, что уедут на весь день к родителям, – а потом собралась и пошла на рынок. Пользуясь отсутствием хозяев, нужно было успеть купить продукты, немного прибраться и приготовить что-нибудь вкусное на ужин: хотелось быть хоть немного полезной. Ну не привыкла я чувствовать себя обузой!
Рынок располагался рядом с метро. Большое огороженное пространство, забитое матерчатыми палатками. Толстые торговки, кавказской наружности хозяева, жуткая грязь, толпы продирающихся к прилавкам покупателей – в общем, все то же, что и в Казани. Даже двуязычие представлено в привычном виде. Только у нас – русский и татарский, а здесь – русский и какой-то еще. Какой именно – не поняла, да и бог с ним.
Я сонно обошла весь рынок, присматриваясь к ценам, и со второго захода начала покупать. Глупость все-таки говорили мои запуганные телевизором родственники, что в Москве все несоизмеримо дороже. Нет. Примерно так же. А «страшилки», наверное, придуманы для блага москвичей, чтобы хоть как-то оградить их от нашествия иногородних на столицу: и так уже развернуться негде, а мы все прибываем и прибываем. Что ж делать, если львиная доля российского капитала закопана в Москве. Здесь, значит, и есть смысл ковыряться. Я тяжело вздохнула. Да, деньги-то в столице при желании заработать легче, а вот добиться счастья так же сложно, как и везде. Горько усмехнувшись, я запретила себе развивать мысли об Артеме.
Потратила я, ощущая себя транжиркой и богачкой, треть заработанных за два дня денег – пятьсот рублей. Притом что и продукты купила, и Катеньке подарок: крошечные, на клетчатой подкладке, джинсы. Я представила себе, как она в них будет смотреться, и радостно улыбнулась. Для завершения образа стильной девушки нужно было найти еще маленький рюкзачок и какую-нибудь джинсовую шляпку – ладно, до отъезда поищем. В уме я уже все рассчитала: сейчас у меня осталось чуть меньше тысячи, за следующую неделю – пять рабочих дней – заработаю три тысячи семьсот пятьдесят рублей, а если еще за завтрашнее интервью как за полный день заплатят, будет четыре пятьсот. Тысяча – на билеты, три отвезу для Кати в Казань, ну а оставшихся денег хватит на жизнь здесь и на подарки.
Правда, пора бы уже было подумать о том, чтобы снять квартиру, – не вечно же стеснять Надю с Сергеем, – но Артем на эту тему молчал. А я, изучив по газетным объявлениям рынок аренды жилья, сама пока ни на что не решалась. Чтобы что-то снять, нужна была тройная сумма помесячной стоимости квартиры – первый и последний месяц проживания оплачиваются сразу и еще риелтору отстегивается сто процентов. Минимальная цена однокомнатной квартиры – двести пятьдесят долларов в месяц, значит, я должна буду выложить сразу семьсот пятьдесят. От этих расчетов моментально разболелась голова. Похоже, квартиру я вряд ли смогу себе позволить. Но как же тогда мне удастся забрать к себе Катю? Хорошее настроение, вызванное покупкой детских джинсов, снова пропало.
До вечера я все успела: привела в порядок оба костюма, постирала блузку, убралась в квартире и приготовила мясо по-французски. Артем звонил несколько раз, жаловался, что скучает, хотел приехать. Я уговаривала его потерпеть до завтра, хотя и сама уже малодушно изнывала от желания увидеться с ним. Но нужно было проявить силу воли: в спокойной обстановке подумать и что-то наконец решить. Мы договорились встретиться завтра днем, после интервью с губернатором.
Перед сном я позвонила Славе с Катей – они тоже укладывались спать. Как я поняла, Татьяна читала Кате на ночь книжку, а Слава складывал разбросанные за день игрушки. Ничего не скажешь – идиллия. При мне муж почему-то никогда особенно не интересовался детскими делами и уж точно не снисходил до каких-то там уборок. И что с ним такое сделала эта Татьяна? Может, для Славы много значила полноценная, в том числе и в сексуальном смысле, жизнь? То, чего я давно уже не могла ему дать?
И для меня, конечно, тоже близость с любимым человеком была очень важна, но в том-то все и дело, что с любимым. А со Славой этот момент давно потерялся. Прошел.
Катенька обрадовалась, когда узнала, как скоро я к ней приеду, и до слез растрогала меня, ответив на вопрос: «Что тебе, солнышко, привезти?», одним-единственным словом: «Себя». Ну как же такую дочку можно больше жизни не любить?! После звонка домой на душе стало легче – в Казани все было спокойно, никто мою Катеньку не обижал, и я напрасно изводила себя мучительными страхами и кошмарами.
Сергея с Надей я в тот вечер так и не дождалась – рано уснула.
Было здорово ехать по пустой воскресной Москве. Машина неслась по красивейшим центральным улицам города, а Уэнди с Беатрис, опустив до предела стекла, высовывались из окон и громко кричали: «Look! It’s wonderful!»[6] – каждый раз, когда мимо нас проносилось огромное и величественное сооружение сталинской эпохи. Я надувалась от гордости за державу и со снисходительной улыбкой на губах делала вид, что всю жизнь, каждый день вижу такие дома. А сама смотрела по сторонам с не меньшим восторгом и любопытством. Надо же, стоит очистить город от массы кишащих всюду людей и огромной своры нетерпеливых машин, как к нему возвращается утраченный в будни дух величия и кристальной чистоты, которую способны транслировать в мир только произведения искусства. Пораженная этим открытием, я шепотом признавалась Москве в любви. Несмотря на все связанные с ней страхи, разочарования и тоску, я чувствовала одно: Москва – это мой город. Обещающий, манящий, зовущий город моей любви. Из всех городов, что мне довелось увидеть, ни один не вызывал у меня такого поклонения и восторга, как этот, бывший для меня то эссенцией реальной жизни, то эликсиром волшебной сказки. Оставалось только заслужить право остаться в нем, отвоевать свое место под солнцем. И обязательно поделиться им с моей маленькой Катей.
Борис Всеволодович – приятный седовласый мужчина с гордой осанкой военного человека в высоком звании – встретил нас на пороге огромного светлого кабинета. Улыбнулся доброжелательной открытой улыбкой и пригласил садиться. Мне даже показалось, что на меня он посмотрел особенно нежно – как на внучку. На душе стало тепло. И правда, много ли человеку надо? Да чтобы заметили его, одарили ласковым взглядом и отнеслись как к живому существу, а не как к предмету обстановки.
Губернатор говорил четко, с расстановкой, терпеливо ждал, когда я закончу с переводом, и только потом приступал к следующей фразе. Беатрис, поддавшись созданному гостеприимным хозяином общему настроению тепла и уюта, не тараторила как заведенная, следуя своей журналистской привычке сказать и услышать как можно больше, а задавала вопросы размеренно. И с улыбкой. Было видно, что и ей Борис Всеволодович очень понравился. А может, это такая профессиональная психологическая фишка – отражать своего собеседника. Настраиваться на тот же эмоциональный лад, говорить в том же темпе и тем же тембром, делать схожее выражение лица. Зная о подобном методе из курса психологии, я теперь имела возможность получить о нем максимальное представление на практике. Жаль, что я так не умею и вряд ли когда-нибудь научусь – если уж человек мне нравится, я и безо всякой психологии буду солнышком сиять и «отражать» его, а если не нравится, как вчерашний министр, бессмысленно пытаться выдавить улыбку. Все равно она получится фальшивой. Но я дала себе честное слово потренироваться. Глядишь, с таким умением и жить станет легче.
Мы говорили о ресурсах Московской области, о ее инфраструктуре, о культуре, сельском хозяйстве, производстве и сохранившихся ремеслах. Губернатор рассказывал так интересно и заразительно, что мне и самой захотелось побывать в разных городах и селах Подмосковья, увидеть сохранившиеся старинные церкви и крошечные деревенские музеи, попасть на восстановленные заводы, погулять по красивым лесам и полюбоваться на озера и реки. Беатрис все больше напирала на то, чтобы губернатор дал нам рекомендации, адресованные руководителям крупнейших подмосковных предприятий с объяснениями, как полезно будет Московской области привлечение иностранного капитала. Но я не стала переводить весь этот бред. Не хотелось мне, чтобы, прикрываясь именем Громова, Беатрис навязывала людям рекламные услуги. Если моим соотечественникам действительно понадобится иностранный капитал, они и сами сообразят, как его привлечь. Подрывная деятельность Беатрис и ее сотрудников к благим намерениям помочь встать на ноги государству Российскому никакого отношения не имела. Им бы деньги, как и всем, содрать.
Вместо того чтобы выклянчивать у человека подпись на заготовленные нами заранее письма, я самовольно задала вопрос, который не давал мне покоя в течение всего интервью.
– Извините, Борис Всеволодович, но зачем вам столько телефонов? – На столе Громова громоздился десяток разных аппаратов – от старинных из дерева, отделанного желтым металлом, до современных моделей из пластика. – Они что, все работают?
– Работают, разумеется! – Губернатор весело рассмеялся. – На рабочем столе вообще не должно быть ничего лишнего – только то, что нужно для дела.
– А как же быть, если они вдруг начнут звонить все сразу? – не удержалась я от следующего глупого вопроса.
– Правильно расставить приоритеты, – серьезно, но с улыбкой, ответил Борис Всеволодович. – Что же еще?
– Спасибо! – Я не удержалась от широкой улыбки. – Я запомню.
Из приемной мои работодатели выбирались в самом отвратительном состоянии духа – Беатрис шипела на меня, как змея, а Уэнди ей поддакивала.
– Ты плохо переводила про рекомендации! – Она потрясала в воздухе своим дорогущим, явно дизайнерским, кожаным портфелем.
– Я все перевела дословно, – мне не хотелось ни с кем ругаться. Встреча с Громовым оставила приятное ощущение уверенности и покоя. Нужно было сохранить его, не растрачиваясь на глупые эмоции. Еще с Артемом предстоят тяжелые переговоры. Пригодится.
– Почему тогда он ничего не подписал? – Беатрис даже раскраснелась от гнева.
– Наверное, не захотел подписывать без согласования с заместителями. – Я старалась успокоить разбушевавшегося руководителя проекта. – Мы же оставили бумаги. Подпишут – позвонят.
– Дура! – Мы уже вышли на улицу, и Беатрис не сочла нужным сдерживать свои эмоции дальше. – Если сразу не подписал, значит, просто выбросит! Ясно?!
Я пожала в ответ плечами. И даже не подумала оскорбляться. Зато Уэнди неожиданно перешла на мою сторону и зашептала что-то Беатрис на ухо – видимо, призывала к корректности в обращении с русскими сотрудниками. Беатрис отмахнулась от нее, как от мухи, и, отвернувшись от нас обеих, залезла в машину. Уэнди забралась следом. Я, как всегда, села вперед, рядом с шофером. Кажется, по этикету это место обычно отводится охраннику или тому, кто значительно младше по рангу. Но я не возражала – во-первых, ни за что не хотелось сидеть слишком близко от Беатрис, во-вторых, впереди укачивало меньше. А ранги, чины и регалии – дело наживное. Да и к чему все это нужно? У меня по-другому расставлены приоритеты. Я улыбнулась, вспоминая слова губернатора, и прикрыла глаза. Продержусь еще пять суток, потом сяду в поезд и поеду к Кате. На целых два дня забуду и про журналистов, и про интервью, целых тридцать шесть часов пробуду с любимой дочкой, не отходя от нее ни на секунду.
По приезде в офис мне неожиданно и приятно повезло – Уэнди, пока Беатрис не видела, отсчитала мне двойную зарплату: целых пятьдесят долларов! Всего за полдня работы! И шепотом попросила не обижаться, дескать, у Беатрис сегодня «не все дома». А для наглядности покрутила пальцем у виска. Оказывается, та поссорилась со своим непутевым бойфрендом, который путешествовал с ними кем-то вроде приживала и постельного ленивца. Редко кто видел его за пределами кровати или дивана, а главное, без стакана в руке. Но, видимо, были у него какие-то иные, тайные, заслуги, и теперь Беатрис мучительно переживала его поспешный отъезд в Великобританию и свое одиночество. Я понимающе кивнула и сказала, что совсем не обижаюсь. Тем более что у Беатрис весьма уважительная причина для злости на весь белый свет – кому же знать, как не мне. Я попрощалась и убежала – через тридцать минут мы должны были встретиться в метро с Артемом.
Глава 5
– Куда пойдем? – Я взяла Артема за руку и прижалась к нему плечом. Сколько ни пыталась воспитывать свое упрямое тело и внушать ему, что пора вести себя скромнее и поумерить бурные реакции на появления Артема, прислушиваться оно ко мне не собиралось. Каждое прикосновение по-прежнему оборачивалось жаждой подчинения и страстью. Ну что ты будешь делать?!
– Для начала – прогуляемся. – Артем успел почувствовать мое состояние и успокаивающе погладил по руке. – Потом в японский ресторан: у нас с тобой сегодня встреча с хорошим человеком насчет работы. Ну, и вечером, если Серега не будет против, поедем вместе к нему.
– С ночевкой? – Я обрадовалась как ребенок. С момента моего поселения в Москве мы еще ни одной ночи не провели вместе с Артемом.
– Да. – Он чмокнул меня в губы и потащил за собой.
Мы вышли из метро и зашагали вверх по улице, оставляя за спиной Кремль, который успели наводнить толпы любопытствующих туристов. Было хорошо. Рядом с Артемом я сегодня ощущала себя так, будто он был и воздухом, и весной, и солнцем. Я помнила о том, что он ни на что не может решиться, знала, что его раздирают мириады противоречий. Но сегодня я была уверена в том, что он любит меня на самом деле – иначе стал бы так переживать, заботиться, волноваться? Все еще может у нас сложиться – главное, не отчаиваться. Ему только нужно на-учиться преодолевать свой страх. Жить собственной жизнью. А я должна объяснить, что бояться – значит обрекать себя на печальную участь (рассказать ему, что ли, историю Анни Плейден?), бояться – значит жить по указке других, бояться – значит запретить себе любить. Ладно, нужно будет как-нибудь собраться с духом. Или книжки правильные подарить. Пусть прочитает, наверняка на многие вещи посмотрит по-другому. Точно. Заеду завтра после работы в книжный магазин. Что ж делать, придется действовать не раз уже испытанным его мамой способом. Не все ей одной подсовывать ему религиозные статьи.
Пока мы гуляли, я болтала без умолку, рассказывая Артему о своем новом, практически «правительственном» образе жизни, а он снисходительно улыбался. Потом мне стало интересно, с кем мы идем встречаться и чем нам это может помочь. И Артем рассказал про своего давнего приятеля – Матвея, весьма известного в определенных кругах человека, руководившего закрытым пиар-агентством. Специализировалась его контора на организации предвыборных кампаний разного рода и ранга политикам – то бишь всем, нацеленным на депутатские и правительственные кресла.
– Подожди-подожди. – Я как-то не сразу уловила смысл сказанного. – А разве не партии предлагают своих кандидатов и организуют предвыборную кампанию?
– Слушай, ну я не специалист. – Артем пожал плечами. – Я только знаю от того же Матвея, что за определенную сумму он создает из просто богатого человека депутата, что называется, под ключ. Понимаешь, кто-то же должен разработать программу продвижения, организовать расклейки, рассылки, телеэфиры, побегать по инстанциям с пухлыми конвертами. То есть, по сути, сделать все, чтобы создать продукт, который заинтересует финального потребителя – избирателя.
– Что-то больше смахивает на бизнес. – Я задумчиво покачала головой.
– А это бизнес и есть. Ты еще не заметила, что у нас все успешные производственники и предприниматели либо в родственной, либо в иной какой связи с политиками? – Артем свернул в очередной переулок.
– Наверное, – на ум услужливо пришел пример родного Татарстана, где любая состоявшаяся в большом бизнесе личность оказывалась так или иначе родственной Президенту.
– Так вот, – Артем извлек из кармана мобильный телефон и стал набирать номер, – Матвей рассказывал, у нас многие правительственные должности созданы, чтобы лоббировать чьи-то интересы, и потому элементарно стоят вполне конкретных денег.
– Да ладно! – Я отмахнулась от жуткой картины, невольно созданной Артемом. – Не верю.
– Дело твое. Я и не настаиваю. – Он пожал плечами и прижал телефон к уху.
Через десять минут мы уже сидели в огромном двухэтажном японском ресторане с Матвеем – худощавым мужчиной лет тридцати пяти с сединой в густых волосах – и его, судя по всему, полуслучайной подругой, полной брюнеткой, которая была уже подшофе, а потому безжалостно липла к своему кавалеру. После каждой предпринятой ею атаки Матвей отодвигался, но деревянная лавка угрожающе близилась к концу. Ее длины хватило бы максимум еще на два-три нападения со стороны хищной девицы.
Я с любопытством оглядывалась по сторонам, рассматривая официанток в длинных кимоно, иероглифы на стенах, бамбуковые перегородки и столы из тяжелого рельефного дерева. Было непривычно. Перспектива оперировать палочками вместо вилки немного пугала.
В три часа дня я уже хотела есть так, будто меня не кормили целую вечность: все эти интервью с руководителями страны высасывали море энергии и нервов. Но, едва взяв в руки меню, я поняла, что придется терпеть до дома. Во-первых, цены были, мягко говоря, негуманными, во-вторых, как ни старалась, я не могла найти ничего похожего на понятную организму русского человека пищу. Ну, разве что «пельмени с креветками», хотя назывались они как-то совсем по-другому, и, если бы не разъяснения под названием, я бы никогда не догадалась ни о форме, ни о содержании продукта. Матвей, заметив смятение на моем лице, воспользовался ситуацией и пересел ко мне на скамейку.
– Так, Артем ничего не понимает. – Он вытащил у меня из рук меню и принялся энергично листать. – Я тебе сейчас все объясню.
И объяснил. Про сырую рыбу, отварной рис, водоросли, соевый соус, васаби и прочую белиберду. С голоду от подобных рассказов меня начало немного мутить, и я малодушно подумала, что лучше было бы купить в «Макдоналдсе» гамбургер и съесть его с риском для жизни. Но назад пути не было – над нами уже доброжелательным оранжевым столбиком возвышалась казахской наружности официантка. Пришлось выбирать. Проблему несколько облегчило заверение Матвея в том, что он угощает всех. Я остановилась-таки на пельменях в силу их понятности и простеньких – без изысков – роллах. Рис, рыба, водоросли. Бр-р-р.
На поверку все оказалось не так уж страшно, а уж под саке и вовсе пошло хорошо. Вот еще одна особенность русского человека – есть он будет далеко не все подряд, какой бы ни был голодный. И станет предварительно дотошно выспрашивать, что, к чему да как. А вот что касается алкогольных напитков – выпьет что дадут. Лишь бы градус был. Помню, как сильно меня порадовал в свое время ответ одного нашего общего с Каримом знакомого на вопрос: «Андрей, вы пьете кальвадос?» – «Если жидкий – пью», – резонно заметил Андрей.
Чем чаще на нашем столике меняли пустой глиняный кувшинчик с саке на полный, тем веселее всем становилось. Матвей говорил много и охотно, а я удивлялась тому, как сильно его жизнь отличается от нашей с Артемом. А ведь, казалось бы, в одной стране живем.
Артем подкараулил момент, когда Матвей окончательно расслабился, и начал рекламировать меня, выводя рулады на все лады, «какая я хорошая, умная, ответственная и вообще, кандидат наук». Матвей слушал, опустив голову на грудь и мечтательно закатив глаза.
– В любовницы возьму, – заплетающимся языком подытожил он и повернулся ко мне: – Пойдешь?
– Как Артем скажет! – Черт бы побрал это саке! Чего только под влиянием незнакомой жидкости не ляпнешь. Вредно мне было, видно, столько читать о парижской жизни артистической молодежи времен Аполлинера. Совсем стыд потеряла! Я испуганно взглянула на Артема, чтобы посмотреть, не обиделся ли он.
– Да?! – Артем нетрезво удивился. Он-то, как ему казалось, пытался пристроить меня на постоянную работу, почти по профилю, а тут – нате вам, в любовницы. Потом на его лице расплылась хитрая улыбка. – Сколько?
– Тебе – штука. Единовременный одноразовый платеж. – Матвей улыбнулся мне. – Яне – пятьсот в месяц, пока не надоест.
– Дешево, – однозначно заявил Артем. Он поднял кувшинчик и стал разливать по керамическим рюмкам.
– Ладно, – Матвей посмотрел на него, с трудом фиксируя в нужном направлении мутный взгляд, – сам скажи.
Я сидела не дыша: совершенно перестала понимать, что происходит. То ли они вполне серьезно затеяли эти торги, то ли шутят. Девица Матвея к тому времени уже обиделась и испарилась, так что даже апеллировать было не к кому. Да еще, как назло, то ли от выпитого, то ли от фривольности ситуации, меня охватило невыносимое возбуждение. Хотелось сию же секунду, чуть ли не здесь же – на этом самом столе, – отдаться Артему. И если Матвею нравится, пусть смотрит. О-ой, что-то голова совсем закружилась.
– Мне – пять, ей – по штуке. – Артем не рассчитал и налил Матвею через край.
– Не-е-е, – Матвей отрицательно покачал головой и поднятым указательным пальцем одновременно. – Сейчас не могу. Тяжелые времена. Так что трахай сам.
– Буду! – тяжело кивнув головой, согласился Артем. И они, пьяно перемигнувшись, одновременно рассмеялись.
– Что, испугалась? – поинтересовался Матвей, оборачиваясь ко мне. Знал бы он, какие у меня в голове возникали картины, пока они разыгрывали свой спектакль, дурацких вопросов бы не задавал.
Я с трудом произнесла «нет» и для наглядности помотала головой. Бедной голове было тяжело уже не то чтобы раскачиваться, а даже элементарно держаться на плечах. Ощущение было такое, что она все время норовит в своем кружении оторваться и укатиться под стол. Вот уж поистине будет зрелище, достойное эпитета «macabre»[7]. В духе Эдгара По.
– Правильно! Хорошие девочки доверяют своим мужчинам, – Матвей громко отхлебнул из рюмки. – А может, разочек согласишься? Одну ночь вполне потяну.
Мне и слова не дали сказать.
– Эй-эй, держи себя в руках. – Артем наконец проявил признаки вменяемости. – Я тебя просил человека на работу устроить, а не к разврату приобщать.
– Да понял я, – Матвей махнул рукой, – только у меня теперь на самом деле все непросто. Думаю, свернем мы свою деятельность.
– Что так? – Артем удивленно вскинул брови.
– Нашлись уже товарищи пошустрее, – Матвей тяжело вздохнул. – Я и с тобой-то встретиться хотел, чтобы один вопрос обсудить. Не поможешь в Англию отсюда свалить? Ты же там почти уже свой. Наверняка знаешь, что к чему.
– Примерно знаю. – Артем сразу сник. – Я-то только по приглашению от научных центров езжу.
– Ну и когда снова едешь? – Матвей заинтересованно подался вперед.
– Через месяц.
Я онемела. Через месяц? Он так сказал? Сердце внутри меня сжалось и, кажется, перестало стучать. Так бывает. Когда летишь с ледяной горки вниз и вдруг понимаешь, что от стоящего на пути дерева тебе не увернуться, когда, словно в замедленной съемке, видишь, что твою машину по скользкой дороге несет прямо на притулившийся у обочины грузовик. Все это со мной когда-то было. Правда, господь сжалился: санки, подскочив на кочке, перевернулись раньше, чем доехали до ствола; машина в двух сантиметрах от грузовика, но все-таки остановилась. А теперь – удастся ли промотать время назад, не слышать эти слова?
– Ну, вот и узнай там, что к чему, – голос Матвея донесся до меня словно издалека. – Сообщишь.
Матвей расплатился, оставив тысяч пять рублей – не меньше. Я, почти не соображая, что происходит вокруг, автоматически отметила про себя, что мама в университете за месяц столько получает. Мы вышли на улицу, и Матвей отправился к припаркованным у обочины автомобилям.
– Подвезти? – услужливо предложил он. – Я на машине.
– Нет-нет. – Я торопливо отошла от серой «Тойоты». – Мы лучше погуляем.
– Ладно, – согласился Матвей и полез за руль.
– Артем, – я, позабыв на время о только что пережитом потрясении, страшно испугалась за жизнь Матвея и начала яростно шипеть, – сделай что-нибудь! Он или разобьется, или его посадят в тюрьму.
– Не-а. – Артем спокойно развернулся и пошел в другую сторону. – Он всегда так ездит. У него номера «свои» и какие-то волшебные корочки есть. Отпускают.
До дома Сережи мы добирались молча – язык у меня во рту совсем не ворочался, а Артем не горел желанием поговорить. Только приехав, я сразу попросила его позвонить Матвею – проверить, добрался ли он. Артем послушно набрал его номер, спросил: «Ты как?» – и, сморщившись, выслушал в ответ гневную тираду. Оказывается, этот герой уже давно добрался и завалился спать. А мы его, понимаешь ли, разбудили. Разумеется, мне досталось по цепочке за не к месту проявленную заботу о ближнем. Но как-то вяло, без энтузиазма, – все-таки Артем почувствовал свою вину за то, каким образом – хотя бы за это (!) – я узнала о его намерении уехать.
Мы сидели на кухне и пили сладкий чай. Хозяева ушли то ли в театр, то ли в кино, так что квартира часов до одиннадцати вечера оказалась в полном нашем распоряжении.
– Почему ты не сказал мне, что уезжаешь через месяц? – Я задала наконец этот вопрос.
– А что, для тебя в этом большая неожиданность? – Артем не смотрел мне в глаза. – Ты же давно знаешь, что большую часть времени я теперь живу в Кембридже. Если не поеду – потеряю позицию. Выбора нет.
– И дальше? – Еще чуть-чуть, и я готова была разреветься. Ну не может быть, чтобы я так страшно в нем ошиблась. Он же признавался мне в любви, он же не разыгрывал страсть – она была неподдельной, настоящей. Нельзя так притворяться, так играть! Да и чего ради?
– Ты спрашиваешь о том, как ты будешь здесь жить? – Артем тяжело вздохнул. – Ну, месяц у нас с тобой еще есть – организуем. Снимем тебе комнату или квартиру, найдем постоянную работу.
– У меня на квартиру нет денег! – Почему я говорю об этом? Почему не в состоянии рассказать ему, что у меня на душе, как она болит? – Зачем только я приехала в эту Москву?!
– Чтобы найти хорошую работу. – Артем уставился в пол. Кажется, он боялся теперь на меня смотреть.
– Нашла! – мое оцепенение неожиданно сменила ярость. – Клоуном для иностранцев за пятьсот долларов или вот еще – любовницей разорившегося дельца за те же деньги?!
Господи, почему я опять говорю не то? Неужели боюсь, что если начну уговаривать его, умолять, просить, то придется всю чашу обид и унижений выпить до дна? Боюсь, что он снова скажет свое неизменное «нет» и приведет тысячи причин в его защиту?
– Но не бывает же все и сразу, – возразил Артем, по-прежнему пряча глаза, – потерпи. Будет иначе. Всего пару месяцев назад ты получала всего пятьсот рублей.
Я вскочила с табурета, роняя его на пол, и, хлопнув ни в чем не повинной дверью, ушла на свой диван. Не могла я больше говорить! Ну что тут скажешь, если он все равно отказывается понимать. Если он не в состоянии оценить тех жертв, которые я принесла во славу его. Принесла в надежде сделать нас счастливыми.
Я лежала вниз лицом, поливая слезами подушку, и думала о том, какая же я дурная. Какой глупостью все в результате обернулось, каким унизительным и бессмысленным оказался мой побег. Артем гонит от себя эти мысли, не хочет знать, что именно ради него я бросила все и приехала в Москву. Он как страус прячет голову в песок, не желает видеть вещи такими, какие они есть. Почему он чувствует глубокую ответственность перед мамой и не чувствует ее – до конца не чувствует – передо мной? Ему бы пристроить меня на работу, в квартиру заселить. Как будто эти действия без возможности быть с ним рядом имеют смысл!
Дверь в комнату тихо скрипнула. Я не обернулась. Артем подошел к дивану, сел со мной рядом. Потом начал медленно, как-то задумчиво и грустно, ласкать. Я хотела заорать на него, чтобы убрал немедленно руки, что испортит мой единственный костюм. Но уже не смогла. Тело под его прикосновениями обмякло и стало податливым как воск. Я дрожала и хотела только одного – чтобы он не останавливался, чтобы продолжал. И он не остановился. Перевернул меня на спину, задрал до пояса юбку и вошел в меня, неотрывно глядя мне в глаза. По щекам моим все еще стекали слезы, а он растирал их большим пальцем и тихо, едва слышно, постанывал от возбуждения, касаясь мокрых ресниц.
– Ты плачешь. – Он шептал мне в самое ухо. – Это я заставил тебя плакать?
– Да. – Я ответила прерывисто, задыхаясь от вожделения.
– Пойми меня, я должен заставлять тебя страдать, чтобы ты познала радость. – Он продолжал шептать. – Ведь так?
– Да! – слово вырвалось одновременно со вздохом. Я готова была сойти с ума, узнавая в его словах Аполлинера.
– И я могу делать с тобой все, что захочу. Верно?
– Да!
– Потому что ты принадлежишь только мне. Потому что ты моя собственность.
– Да…
Мы лежали на скрученных в жгут простынях и даже не делали попыток пошевелиться. Я крепко, изо всех сил, прижималась к Артему и боялась того момента, когда он захочет покинуть мое тело. Слезы продолжали непроизвольно катиться из глаз. Но все, что существовало за пределами постели, было теперь далеким, неважным и смутным.
Читать бесплатно другие книги:
