Отмороженный (Гладиатор) Безымянный

Он тогда очнулся от боли в запястьях, скрученных колючей проволокой и от бьющей в нос сладковатой вони разлагающегося собачьего, как ему показалось, трупа, уткнувшись лицом в который, лежал он на земляном полу какой-то землянки. Застонав, он привлек внимание черного, словно углекоп, чеченца, покуривавшего у стены.

Увидя, что Иван очнулся, тот встал и, взяв его за шиворот, приподнял с земли и заглянул в глаза.

– Ты жив, русский собака? Ты пожалеешь, что ты жив…

Чеченец дернул его кверху и посадил непослушное иваново тело у своих ног.

– Ты хорошо нюхал это?

Чеченец нагнул его голову и Иван увидел: то, что он принял за труп собаки, было куском человеческого мяса.

Разодранная грудная клетка белела уже обнажившимися от сгнившего мяса костями, если бы не обрубок шеи и не остатки руки, оторванной по локоть, Иван не признал бы в этой гниющей куче останков человека. Он разглядел даже червей, обильно копошившихся под обломками ребер.

Чеченец пнул кучу мяса ногой.

В ноздри Ивану ударил тошнотворный запах гнили, его замутило.

– Открой глаза, русский билять! – заорал чеченец. – Ты будешь есть этот падаль! Этот русский падаль! И ты сам будешь падаль! Падаль! Падаль!

С каждым словом чеченец бил его лицом о гниющие человеческие кости, разбивая в кровь его губы, нос и брови. Иван успел заметить, как струйка крови с его лица потекла вниз, окрасила кости, закапала с них на червей, превращая их из белых в красные копошащиеся обрубки.

Потом он потерял сознание…

…Иван мотнул головой, копошащиеся перед глазами красные от его крови черви исчезли.

Он не позволял вспоминать себе Чечню, ампутировавшую его душу чисто и уверенно, лучше скальпеля любого хирурга-профессионала самой высокой квалификации. Чечня – это был «хирург», забиравший душу полностью, оставлявший после нее ровное, гладкое место, покрытое таким же пушком волос, как и все остальное тело.

Как будто ее никогда и не было.

«Хирург милостью Божьей», – подумал он, нисколько не смущенный явным противоречием этой фразы. Божий дар – Душа, не казался ему милостью. Это был источник страданий, боли, ужаса, ненависти к самому себе и ко всему миру. Милостью было избавление от Души, которую он отдал в Чечне Великой Смерти, что, собственно, и помогло сохранить ему жизнь.

Только это.

Ладно, хватит воспоминаний…

Раз Крестный здесь не при чем, то – кто?

Кому понадобилось забрать мою жизнь?

Второй звонок Ивана успокоил Крестного. Иван верил ему. И это пока было главное.

Слишком большие планы он связывал с Иваном.

Его нужно было беречь, а для этого необходима была информация – от кого беречь, какие силы вступили в игру?

Кое о чем Крестный и сам догадывался. Но он же не гадалка с Тишинского рынка, выдающая свои предсказания с уверенностью прокурора и столько же верящая в них, сколько адвокат в искренность подзащитного.

Крестный слишком хорошо знал цену человеческим заблуждениям. Самообман шел по твердой таксе: неверная интерпретация важного факта – жизнь. Твоя или твоих людей.

– Ляг на дно, Ваня, – сказал Крестный. – На пару дней. Тебя ищут. Не знаю, пока, кто. Но серьезные люди. Может быть, посерьезнее меня. Жди. Я постараюсь выяснить.

Крестный рассчитывал на встречу с Лещинским, помощником руководителя аппарата Правительства, от которого он должен был получить оставшуюся часть вознаграждения за ликвидацию строптивого банкира. Аванс был получен до операции и Крестный уже перевел на тайный иванов счет круглую сумму. Он знал, что Иван никогда не проверяет, сколько ему заплатили, но мысли пожадничать, сэкономить на оплате его работы, у Крестного даже не возникло.

За такую работу не жалко никаких денег.

Лещинский, несмотря на свою скромную должность, был большим человеком в Правительстве. Гораздо большим, чем человек, помощником которого он числился. Не все, правда, это знали, но и слава Богу.

Известность жизнь не удлиняет. Никому, даже эстрадным звездам.

Лещинский был неким аналогом Крестного со стороны Правительства. Через него шли все заказы от чиновников и часть заказов от политиков. Он обладал колоссальной информацией о связях чиновничества с криминалитетом и мог утопить любого, кто захотел бы утопить его.

Молодой и симпатичный Лещинский знал все обо всех, что делало его существование не только в Правительстве, но и вообще на свете, крайне неустойчивым. Его жизнь могла оборваться каждую секунду, стоило ему лишь сделать неверный шаг, даже не сделать, а ногу занести для неверного шага, захотеть его сделать.

Опасны для него были не столько «динозавры», обросшие каждый своим кланом, своими каналами для выкачки денег, своей охраной и своими «отрядами спецназа», и возделывавшие каждый свой «огород» любовно и заботливо, не допуская к своей «капусте» никаких молодых и голодных «козлов» и ведя регулярный отстрел «браконьеров». Они поделили сферы влияния давно, еще когда он, Лещинский, был сопливым студентом Плехановской академии и алчно, с голодным блеском в глазах поглядывал на их вотчины и собирал информацию о каждом.

Эта-то информация и дала ему возможность понять, что соваться в их закрытые структуры чужаку не следует, «динозавры» все страдали ксенофобией и кадры для своих команд ковали тщательно и взращивали с соблюдением всех требований современной селекции.

Обмануть можно человека, систему обмануть невозможно, понял Лещинский через пару лет своих студенческих исследований правительственных структур, настойчиво выявляя островки стабильности в турбулентном, штормящем море государственной жизни России последних лет. Он учился понимать логику событий, в которых, на первый взгляд, не было никакой логики, учился видеть житейский рационализм в государственном абсурде и настойчиво искал точку безопасного существования в условиях постоянной деструктуризации жизни.

Открытие, которое он для себя сделал, вряд ли имело «народнохозяйственное» значение, да и было, по существу, банальной аксиомой жизненного устройства, но по его личным оценкам оно явно тянуло на Нобилевскую премию.

Его место не внутри, а между, понял Лещинский.

Не надо совершать набеги на огороды динозавров, неудачные примеры таких попыток занимали несколько томов его неофициальной «диссертации».

Переть напролом можно только на кладбище.

И то, если только твой труп будет когда-нибудь обнаружен.

Сколько молодых и наглых, стремящихся отвоевать у стариков свое место у государственного корыта, пропало без вести. Наверняка, их тела нашли последний приют где-нибудь в внутри железобетонных конструкций, в осыпях песчаных карьеров, в топях подмосковных болот или не менее укромных и безвозвратных местах.

Стремясь заместить собою, своею фигурой кого-то, имеющего прочное место в этой жизни, ты должен иметь более прочные основания под собой, чем тот, на чей фундамент ты собираешься приземлиться.

А что наиболее прочно в любой драке, ведь без драки место тебе никто не освободит.

Ум?

Любой ум вытечет из дырки в голове, которую тебе проделает самый что ни на есть безмозглый охранник.

Скорость реакции?

Скорость хороша, когда приходится удирать.

Сила!

Деньги у людей отбираются только силой, добровольно никто с ними не расстается. Любая власть берется только силой.

Любая?

Тут-то и пришло к Лещинскому его житейское открытие.

Соревноваться силой не то чтобы с кем-то из динозавров, с любой из их «шестерок» ему не приходится. Сегодняшняя сила – это количество стволов, которые ты можешь выставить. Ствола у Лещинского не было ни одного, и денег, чтобы купить хотя бы один, тоже не было.

Будь в Правительстве всего один «динозавр» и всего одна структура, Лещинского никогда бы не посетило его озарение. Но в том-то и дело, что таких частных, локальных, индивидуальных структур было несколько и время от времени они выясняли между собой отношения, главным образом, отстаивая от посягательств свои сферы влияния и защищая границы своих территорий.

Нужен координатор, одной из функций которого будет соблюдение корпоративных интересов каждой группы.

Пожалуй, – главной функцией, от которой будет зависеть его существование, его безопасность, его уровень доходов и, соответственно, жизни.

Что еще будет входить в его задачи? А вот это уже не проблема.

Все, что угодно. Координатор может иметь под собой структуру какого угодно уровня, способную выполнять любые задачи. Нужно только не увлекаться, обуздать свое тщеславие и не стремиться на самый верх.

Пример Горбачева его не вдохновлял. Захотел провинциальный властолюбец стать Координатором и стал. Не так уж это и сложно, как оказалось.

Справиться и косноязычный.

Лещинского вдохновлял сам уровень человека, открывший тому дорогу к заветной цели. Он-то мог судить объективно, и, сравнивая себя с первым российским президентом, не мог не видеть разницы. Причем, в свою пользу.

Впрочем, Горбачев – жертва своих же необузданных желаний, местечкового тщеславия, слободского бонапартизма. Тем более, его всегда подпихивала под зад дражайшая супруга.

Вот чего нужно в первую очередь опасаться, решил Лещинский тогда еще, в годы правления Раисы Максимовны. Чтобы твоими поступками, твоими решениями руководили твои желания, а не желания женщины с которой ты живешь. Вернее, под которой ты живешь.

На этом Горбачев и погорел. Погоняемый женой, он ломанулся вверх, зацепился там и попытался создать свою структуру, совершенно не понимая специфики жизни структур.

Каждая структура страдает манией отцеубийства.

Чем обширнее и разветвленнее структура, тем сильнее у нее жажда крови. В каждом ее узелке накапливается это патологическое стремление вверх, и чем выше структурный уровень, тем больше единичных властолюбивых векторов суммируются в мощную обезглавливающую саму себя структурную волну. Часто она ударяет снизу с такой силой, что голова просто отлетает от государственного тела как инородный предмет.

Лещинский вполне мог бы привести примеры из всемирной истории, из французской государственной жизни, например, но распространение своей теории до уровня универсальной его мало интересовало. Его больше привлекал аспект ее практического использования.

То, что раньше называли – «внедрением в народное хозяйство».

Конечно, ошибок Горбачева он повторять не будет.

Во-первых, некому подталкивать его в задницу.

Ни одна баба не в силах привязать его настолько, чтобы занять главное место в его жизни. Случайные женщины, время от времени появлявшиеся в его жизни, так и останутся случайными. Ни одна из них не сможет понять отсутствия у него стремления спрятаться в ее теле и они будут продолжать сменять друг друга, пока одна из них не удовлетвориться ролью пусть главного, но все же предмета домашней обстановки. И еще будет благодарна, что ей отведена не роль кушетки.

Его собственные желания – это единственное, что для него свято.

Во-вторых, в его желания вовсе не входит становиться во главе столь нестабильной и постоянно деформирующейся структуры, как Российское государство.

Если сравнить призвание чиновника с призванием актера, то Лещинский любил не себя в искусстве, а искусство в себе. Внутреннее понимание процесса вхождения в реальную власть и ее практическое осуществление было для него гораздо важнее, ценнее, чем конкретная, пусть даже самая высокая должность в государственно-политическом аппарате.

Кстати, он терпеть не мог современных политиков. То есть чистых политиков, не имеющих реальной государственной власти. То, что называется оппозицией. Это был путь неудачников, стоящих последними в длинной очереди, глотающими слюни и только дышащими в затылок тому, кто снимает сливки.

Это же просто эгсбиционисты, любящие раздеваться на публике и трясти перед телекамерами своими политическими гениталиями. Их путь известен, обычно они заканчивают карьеру, захлебнувшись своими слюнями.

В-третьих, у него совершенно другой способ координирования.

Принципиально другой. Имеющий иную природу.

Координатор, понял Лещинский, не должен быть распредвалом, толкающим поршни и фактически устанавливающим очередность активности между ними. Каждый из поршней обладает своими степенями свободы и способен на такое сопротивление и такую «отдачу», что без особых усилий согнет в дугу любой управляющий собой механизм, а то и выкинет его к чертям собачьим за пределы наличного бытия.

Координация – функция скорее пассивная, чем активная. Координатор не должен думать и принимать решения за тех, чьи действия он координирует. Он должен думать о последствиях их действий.

Ведь все разборки между «динозаврами» происходят по одной простой причине – никто не следит, чтобы эти бесформенные островки государственной стабильности не цеплялись друг за друга в своем хаотическом движении по российскому фарватеру, не напарывались на мели и мины, не врезались в айсберги.

Человеком, который возьмет на себя задачу, обязанность, миссию следить за тем, чтобы интересы главных, наиболее сильных групп соблюдались, не входя в противоречие друг с другом, будут дорожить все, кто своими интересами дорожит. Достаточно превратить себя в этакое машинное масло, в государственный солидол, облегчающий процесс соприкосновения между собой деталей государственной власти.

И не за чем для этого иметь собственную структуру и тем самым подвергаться опасности внутриструктурного переворота.

Нужна лишь информация, умение ее анализировать и делать выводы.

И то, и другое у Лещинского было в избытке. За годы целенаправленного изучения российской чиновничьей жизни у него скопились не только горы такой информации, за которую приходилось платить порой очень дорого, а порою она сама шла в руки откуда не ждал – со страниц газет, с экрана телевизора, из разговоров и сплетен – нужно было только суметь отличить зерна от плевел.

У Лещинского выработалась привычка оперативного анализа всего, что попадало ему в руки, точнее, в голову. Со временем он стал не только убеждаться с каждым попавшим к нему новым фактом в правоте своих мнений и истинности умозаключений, но даже и предвидеть действия тех или иных групп. Лещинский мог предсказать, какой шаг будет тайно предпринят конкретной экономической группировкой и каким образом этот шаг найдет отражение в средствах массовой информации.

Пару раз он даже угадал вечером заголовки утренних статей в «Московском комсомольце». После чего в шутку подумывал, не сделать ли ему карьеру политического оракула…

Но и этого было все-таки мало.

Нужен был еще механизм реализации бесценной информации в реальные действия, конкретные шаги по буйствующей ниве государственно-политического хаоса. Нужна была борона, способная прореживать дикие всходы социального чертополоха и оставлять жизненное пространство наиболее сильным из них, без особого труда выдергивая слабую чахлую поросль.

И Лещинский задумался.

Он был перспективным, только что вылупившимся из институтского яйца молодым функционером, энергичным и способным к самостоятельному мышлению, что делало его привлекательным для любой структуры, стремящейся пополнить свой резерв пешечным материалом, который годами держат на старте, готовя к пути по вертикали.

Беда в том, что план игры зависит от короля, в войско которого ты попадаешь и на до твоих интересов ему совершенно нет никакого дела. Он даже не знает, что ты – живое существо, а не абстрактная фамилия в штатном расписании, что у тебя есть какие-то свои желания, своя неудовлетворенность жизнью.

Попадая в его армию, становясь солдатом, ты всю жизнь обречен добиваться осуществления только его желаний, ища для своих какой-нибудь закуток своей жизни, оставшийся незанятым желаниями короля твоего войска.

Лет через пять тебя так искорежит, изломает чужая воля, что ты искренне будешь считать навязанный тебе извне образ жизни своей настоящей жизнью. Тебе придется забыть, что на свете существует что-либо еще, кроме интересов твоего короля, которые ты еже не сможешь отличить от своих интересов.

Но твоего в тебе уже не будет ничего.

Или почти ничего.

Кроме кошмарных снов, в которых навязчивый мотив преследования тебя самим королем будет сменяться не менее навязчивым мотивом убийства короля, которое будет страстно охватывать тебя во сне и от которого ты будешь просыпаться в холодном поту и хвататься за рюмку какого-нибудь «Гордонса», специально стоящую для таких случаев у изголовья твоей кровати. Терпкий можжевеловый аромат джина будет вымывать из твоих мозгов картины разборок с недосягаемым для тебя авторитетом, а вместе с тем и остатки твоего трепыхающегося еще «эго» из твоей психики.

Такая перспектива Лещинского, конечно, не устраивала.

Привычка к анализу информации и прогнозу помогла ему увидеть то, что начинающий чиновник обычно может увидеть лишь в конце своей неудавшейся карьеры, выходя на пенсию, если, конечно, мозги его не иссохнут к этому времени от постоянного трения о вышестоящее мнение, а зрение сохранит возможность видеть свое отражение в зеркале, а не только во взгляде начальства.

Увидеть и избежать такой участи.

Лещинский долго размышлял, прежде чем увидел свое место в государственной структуре. В результате у него сформировались кое-какие требования, которым оно должно было удовлетворять.

Оно не должно быть слишком высоким, чтобы не привлекать к его фигуре лишнего внимания, что бы там с ним не случилось.

Особенно внимания пронырливых газетных писак.

Он уже знал, что хотя ни одна из газет не имеет полностью самостоятельной позиции, служат они совершенно разным группировкам и держать под контролем их все совершенно невозможно. Контроль здесь происходит на другом уровне, вернее, по другому принципу, не гарантирующему, что использование информации о тебе не окажется кому-то выгодным.

Он должен быть не интересной для газетчиков фигурой.

Не второго и не третьего, а, может быть, десятого ряда.

И он должен стоять у кого-то за спиной, «голову» имея свою, а «руки» – непосредственного начальника. На самом-то деле, конечно, посредственного, чтобы иметь возможность манипулировать его «руками» так, как ему, Лещинскому, нужно.

Наконец, он должен иметь свободный и не привлекающий ничьего внимания доступ фактически к любому островку государственной власти. Что-нибудь вроде регулярных обходов, входящих в сами его обязанности.

И конечно же, при любой смене верхушки он должен оставаться на своем месте. Настолько оно должно быть незначительным.

При всей его значительности в том случае, если займет это место он.

Он почувствовал, что его час пробил, когда узнал о смерти одного настолько незначительного человека, что сам бы никогда и не вспомнил о существовании той должности, которую тот занимал и которая теперь оказалась свободна.

Пока Лещинский, служа на последних, самых микроскопических ролях то в одном министерстве, то в другом, пытался решить свой жизненный ребус, решение было рядом, буквально под боком, но увидеть его даже Лещинскому было нелегко, настолько идеальным оно было.

Когда он узнал из болтовни в курилке, что умерший вчера Аркадий Аполлинарьевич служил на своем месте еще при Брежневе, а карьеру начинал вообще до Хрущева, при Иосифе Виссарионовиче, он сразу внутренне напрягся. Предчувствие удачи окатило его волной, подхватило, понесло и уже просто-таки руководило его дальнейшими поступками.

– А кто это? – спросил он, уже предвкушая удовольствие от разгадки одного из жизненно важных для него вопросов.

И в ответ услышал название должности, которой жаждал, не зная о ней, и которой ему предстояло теперь добиваться.

– Помощник руководителя аппарата Правительства по межотраслевой координации, – ответил кто-то из министерских всезнаек.

«Бог ты мой! – изумился тогда Лещинский. – Даже это слово прозвучало. Все – эврика!»

Месяц он обхаживал руководителя аппарата, который вообще хотел эту должность сократить, за ее полной ненужностью для осуществления работы аппарата. Введена она была черт-те когда, и зачем – уже никто не помнил.

Лещинский показывал такие чудеса красноречия, находил такие убедительные аргументы о необходимости координации работы аппаратов различных министерств и ведомств, приводил такие убийственные примеры государственных промахов, связанных с отсутствием именно такой координации (благо, информации и на эту тему у него было хоть отбавляй), что разубедил-таки своего будущего начальника сокращать должность. Не назначить же на нее Лещинского, самого горячего ее защитника, было бы просто свинством.

Начальник же аппарата свиньей не был. Он был кадром тоже старой формации, из породы тех, в ком система убила личное содержание, и кто борется только за интересы дела. В пределах своего понимания и своей компетенции, конечно.

Он продержался ровно две недели после прихода Лещинского.

Ровно столько тому понадобилось, чтобы найти Крестного.

Лещинский с самого начала знал, что самому ему не придется ни «разводить» отряды боевиков, ни мотаться по городам и весям необъятной России, объясняя бестолковым мэрам и губернаторам что не все промышленные объекты, находящиеся на их территории, принадлежат им, а кто хозяин, и чего – конкретно, знать им вовсе и не обязательно. Лещинский чувствовал интуитивно, что есть структура, для которой эти дела привычны и обыденны, и которая охотно возьмет их на себя, поскольку ежедневно выполняет десятки и сотни подобных дел.

Обязательно найдется, кому выполнять задания. Нужно лишь сформулировать эти задания и оплатить их выполнение.

Ну, оплата – это не его проблема. За хорошую работу никто платить не откажется, «кидала» на своем месте усидит не долго, свои сожрут.

А вот идеи – это пожалуйста!

Первая его идея не принесло ему ни копейки денег, да это и не входило в его планы. Главное было запустить механизм, главным винтиком которого он себя ощущал. Винтиком, на котором все держится.

Доскональное понимание интересов правительственных группировок подсказало ему одну простенькую, но весьма эффективную превентивную меру в отношении строптивого красноярского губернатора, являвшегося заместителем государственной энергетической комиссии и в своих личных интересах, которые он прикрывал, естественно, краевыми интересами, выступавшего против повышения тарифов на электроэнергию. Для РАО ЕЭС «Россия» это было как отсутствие оргазма в затянувшемся половом акте. Все было сделано уже давно, всякое сопротивление внутри Правительства подавлено, Госдума куплена со всеми ее политическими фракционными потрохами, внимание Президента переключено на предвыборную кампанию, население обработано бреднями газетчиков, живописными репортажами с бездействующих энергетических станций и иссушающими мозги обывателя рассуждениями телекомментаторов. Невозможно было обойти одного идиота, который, пользуясь своим громогласным голосом и кое-каким влиянием на членов комиссии, не давал хода продуманному и подготовленному повороту скрипучего государственного колеса. Повороту всего на один градус, может быть, и того меньше. Просто – небольшая корректировочка, которая, однако, обещала принести целой армии чиновников обеспеченную старость, сытую жизнь их детям, бриллианты их любовницам. Да что говорить, много людей рассчитывало покормиться с этой акции.

Первое, что сделал Лещинский, и это была чистая самодеятельность – обратился к «солнцевским». Ему назначили встречу на платформе Востряково у Московской кольцевой и потребовали приехать на электричке, а не на машине. Он так и сделал. Его довольно грубо втолкнули в БМВ, завязали глаза и рванули с места под восемьдесят. Вскоре свернули направо, судя по всему, на Боровское шоссе, и ехали довольно долго, лениво поругивая тесноту на дороге. Затем свернули опять направо, на улицу потише, и минут через пять Лещинского вытащили из машины и провели на второй этаж какого-то здания. Его усадили за стол и сдернули повязку с глаз. Не ожидавший быть допущенным сразу, Лещинский с удивлением увидел перед собою второго в Солнцевском районе человека. На его вопрос, – чего, мол, звонил, фраер, и вообще, откуда телефон узнал, – Лещинский объяснил откуда он и что есть заказ: надо, мол, изолировать одного довольно большого человека на две недели, а потом выпустить. Но так, чтобы он ничего не узнал ни о заказчиках, ни об исполнителях. Пока о нем наводили справки, он слегка огляделся, хотя очень-то вертеть головой все же опасался. Братва из Солнцева больше пижонила, чем вправду была озабочена конспирацией. Глаза ему завязывали, а окно задернуть шторками не удосужились. «Конспираторы хреновы», – раздраженно подумал Лещинский. С одного взгляда он узнал переделкинскую платформу, берег Сетуни, да и улица была какая-то знакомая, какая-то Чоботовская аллея что ли? Да тут же все улицы так называются, вспомнил Лещинский, этих аллей – не меньше десятка.

Справки о нем навели, он для них был человеком из Правительства и, стало быть, вполне традиционным и платежеспособным заказчиком. «Солнцевские» раскинули мозгами, прикинули уровень своей организации к уровню заказа и чистосердечно предложили грохнуть его, да и дело с концом, причем много они за это не возьмут, по средним расценкам – тыщ семь-восемь баксов.

Ничего другого Лещинский и не ожидал. Он отказался от убийства, заявив, что заказчик говорил именно о похищении, а ликвидацию оплачивать не будет. «Солнцевские» зачесали в затылке. Тогда Лещинский предложил комиссионные за поиск компетентного исполнителя. Те сначала приоскорбились – за кого, мол, нас держишь! Но хруст баксов всегда заглушает самолюбие. И Лещинского три дня передавали из рук в руки, пока не свели, наконец, с Крестным. К «солнцевским» он не имел абсолютно никакого отношения, они, собственно, и не знали о нем ничего, кроме этого имени – Крестный. Да им и не положено было знать.

Крестный в конспирацию не играл, видно она ему была глубоко по хрену. Знал человек точно, когда ему прятаться и от кого. Такая позиция вызывала уважение Лещинского.

Они встретились в театральном ресторане на улице Горького. Место назначил, конечно, Крестный, и появился он в ресторане уверенно, спокойно, не бросая быстрых взглядов по сторонам. Вел себя как человек именно того уровня, который устраивал Лещинского. Сел за столик Лещинского и молча, изучающе посмотрел на него.

Лещинский заикнулся о «солнцевских», Крестный сказал одно только слово – «шпана». И Лещинский понял, что опять – эврика, «нашел».

Крестный спросил фамилию и назвал сумму, от которой Лещинский чуть не присел. Но сообразил, что платить-то будет не он, так что – какая разница. Он выразил свое согласие и сказал, что хотел бы иметь возможность дать сигнал. Крестный взглянул на него с интересом, содержания которого Лещинский так и не понял, и назвал знакомый уже Лещинскому номер телефона в Солнцево, из чего Лещинский самокритично заключил, что он дурак, и очевидно, здесь дела так не делаются. Прежде чем идти на встречу с человеком такого уровня, нужно решить заранее все свои вопросы, а не нагружать занятых людей ожиданием своих дурацких сигналов. Но другого выхода у него и не было. Нанимать исполнителя, не найдя заказчика, он не мог. Риск не договориться с энергетиками все же существовал, а платить в таком случае пришлось бы ему самому.

Не ожидая его согласия или несогласия, Крестный встал и направился за другой столик. Лещинский понял, что аудиенция окончена.

Допив свой «Мартель» он отправился в министерство энергетики, где уже успел установить более-менее доверительные отношения с референтом заместителя министра, человеком тертым и сообразительным, что было видно с первого взгляда и слышно с первого слова. Обычный их обеденный треп за бутылкой «Староарбатского» не выходил за пределы общих рассуждений о тупости провинциальных руководителей и абстрактных идей о необходимости внутриаппаратной силовой службы, способной решать оперативные министерские проблемы.

– Я слышал, готовится похищение красноярского губернатора. Вся Москва об этом болтает, а Вы, как всегда, ничего не знаете, – вместо приветствия огорошил он знакомого референта, глаза которого, как обычно, ничего не выражали, кроме готовности своего владельца впитать о чем угодно и от кого угодно.

– Всю Москву я не слушаю, дорогой мой, а вот Вас выслушаю с большим вниманием. О каких это слухах Вы говорите?..

…И вновь Лещинский не ошибся. Референт очень внимательно выслушал слегка расширенную версию слуха о готовящемся похищении, причем Лещинский ввернул, что называют даже сумму, которую заплатил заказчик за похищение, хотя саму сумму референту не сообщил.

Минуту, не больше, тот сидел в раздумье, затем извинился и попросил Лещинского подождать с четверь часа. У него, мол, срочный и важный разговор, а с Лещинским он хотел бы обязательно обсудить одну проблему, интересную для обоих.

Через пятнадцать минут он уже разговаривал с замминистра и уловив в его тоне напористую заинтересованность, решил идти напролом. Он сообщил ему сумму, названную Крестным, прибавив к ней собственные издержки, и сказал, что, опять-таки, по слухам, сумму эту заплатил кто-то из их ведомства.

– Ну, мы-то с Вами понимаем, что по сравнению с теми деньгами, которые наша контора получит в случае повышения тарифов, сумма просто смехотворна, – не моргнув глазом ответил замминистра. – Такие суммы для нашего министерства – это ежедневные, рядовые траты. Конечно, если бы это случилось в реальности, это решило бы существенную для нас проблему. Надеюсь, Вы меня понимаете, я говорю – если бы… Можно даже сказать, что я даже хотел бы, чтобы эти слухи не оказались только слухами.

– Тогда давайте без реверансов, – облегченно вздохнул Лещинский. – Когда у вас назначено очередное заседание комиссии?..

…Крестный тогда всю операцию провернул в два счета.

Упертый провинциал даже не берегся. Вся его охрана состояла из шофера-телохранителя, тупого сибирского амбала, которому только вышибалой работать в каком-нибудь захолустном ресторане, а не людей охранять от московских профессионалов. Он так медленно разворачивал свое огромное тело, что так и не увидел, кто накинул ему удавку на шею и заткнул рот тряпкой, пропитанной эфиром.

Строптивого губернатора скрутили как барана, сунули в мешок и две недели продержали на подмосковной даче, заколотив окна и двери досками и просовывая ему еду через собачий лаз в двери. Шофера держали в подвале, а чтобы не буянил и не разнес подвал вместе с дачей, периодически кололи раствором серы. Старый испытанный способ российских «трезвяков» и «психушек». Он не увидел ни одного лица, не услышал ни одного слова от своих охранников, и был освобожден в центре Москвы. Его подобрала патрульная «канарейка» у входа в Московский планетарий в совершенно бессознательном состоянии. Он облевал весь газон, обоссался и, конечно же, был отправлен в «трезвяк», где опытный врач с двадцатилетним стажем поставил стопроцентный диагноз: острое алкогольное отравление коньяком «Лагранж» французского производства. Документов у него не оказалось, зато в карманах пиджака нашли четыре сотни долларов и карточки нескольких хорошо известных московским любителям развлечений массажных салонов, под вывесками которых, почти не скрываясь, работали публичные дома.

Когда этот придурок протрезвел, он так и не понял, что с ним произошло, и начал орать своим громоподобным голосом, что его похитили, что он губернатор, ну и тому подобную, на взгляд ментов, ахинею. Московские трезвяки кого только не видали.

Он позвонил в министерство и тоже начал было орать, но у него очень вежливо и очень холодно поинтересовались, почему он не явился на последнее заседание комиссии, состоявшееся, к сожалению, без него. Он начал орать еще больше, тогда у него спросили, откуда он звонит. Он бросил трубку и начал орать на ментов. Его похитили, его напоили, его увезли, привезли…

Менты не любят, когда на них орут. Но, чтобы подстраховаться, спросили, что это за карточки у него в карманах. Он долго и с интересом рассматривал ламинированные картонки визиточного формата и сказал, что видит их впервые. Кое-то до него начало доходить, когда по первому же из указанных на карточках телефонов подтвердили, что, действительно, совсем недавно у них побывал сам красноярский губернатор и остался очень доволен уровнем предоставленных ему массажных услуг.

Он начал было что-то бормотать, но и второй телефон выдал такое же подтверждение. До губернатора дошло, что «легенда», которую ему соорудили, выглядит гораздо правдоподобнее его утверждений о похищении. По четвертому телефону он уже сам попросил не звонить. Менты смотрели на него с ожиданием извинений. И он извинился. Сказал, что не протрезвел еще окончательно, когда кричал о похищении, что теперь он вспомнил, где напился, вспомнил всех этих девочек, то есть женщин, ну, блядей, то есть… Он окончательно запутался в словах и просто стал просить уничтожить протокол и записи в журнале. Менты народ обидчивый, но отходчивый. Четыреста долларов помогли им понять друг друга. Губернатор о них не вспоминал, а менты не напоминали. В результате упоминания о них в протоколе не оказалось, как, впрочем, не оказалось в нем и упоминания о задержании губернатора, да и самого протокола – тоже.

Губернатор тем самым спас свою политическую карьеру, но больше никогда не шел против течения. Он оказался понятливым пациентом.

Лещинский стремительно шел к тому образу, который нарисовал в своем воображении и которому, на его собственный взгляд, идеально соответствовал. Он умел выбрать человека, которому можно и нужно было сообщить о себе необходимую для его целей информацию. Дозированную, но весьма красноречивую. Энергетики не забыли его услугу и свели с газовиками. К угольщикам он сам нашел дорогу, и одна из его идей привела к задержке финансирования угольной промышленности и затяжной забастовке шахтеров Кузбаса из-за невыплаты заработной платы.

Крестному понравилась его напористость и интенсивность поставляемых им заказов. Прежде ему приходилось держать целую команду, так сказать, менеджеров, осуществлявших связь с Правительством. Теперь всех их заменил собою один Лещинский.

Уже при втором контакте Лещинский изложил ему свою просьбу-предложение.

Его начальник, руководитель аппарата, слишком хорошо знает свою работу. Его компетентность – реальная помеха столь удачно начатому сотрудничеству. На его месте нужен другой человек. Нет, он вовсе не себя имеет ввиду. Нужен человек, который просто не будет мешать работать.

Эта-то фраза и убедила Крестного, что Лещинский именно тот человек, с которым можно работать. Если бы он заикнулся о собственной карьере, это была бы последняя их встреча. Крестного всегда убеждала логика целесообразности, здравый смысл. В Лещинском этого смысла было – хоть отбавляй.

Крестный пошел ему навстречу. Начальника Лещинского через день нашли в самом центре Москвы в Кремлевском переулке с обширной гематомой в области затылка. Никто не мог понять, как он, никогда не покидавший пределов Кремля без машины, попал в этот аппендикс Красной площади. Впрочем, об этом голову ломали недолго. Вскрытие показало, что его хватил инфаркт, а гематома, скорее всего, от удара об асфальт при падении.

Еще через два дня на освободившееся место назначили человека, показавшегося Крестному подходящим. Он сам его выбрал, надавил на кое-кого из должников, кое-кого попросил, кое с кем попарился в Сандунах, заплатил кое-кому, короче кадровый механизм скрипнул, шевельнулся и нужный человек оказался на нужном месте.

С Лещинского он не взял ни копейки. Во-первых, сам был заинтересован в исходе дела. Во-вторых, Крестный всегда предпочитал иметь кого-то в должниках, чем самому быть у кого-то в долгу. А потратив сотню-другую долларов на нужное дело, он не обеднеет. Скорее – выиграет.

Вот так Лещинский и оказался на своем месте.

И, надо сказать, обжился на нем неплохо. Для Крестного он был человеком из Правительства. Для тех, кто обделывал через него свои дела – связным, представителем криминального мира. Его это вполне устраивало, он не хотел быть ни чьим, он хотел быть сам по себе. Все знать обо всех, все или почти все мочь, и, видя на много ходов вперед, иметь возможность уходить от опасности.

Уже через полгода он мог реально влиять на события в России, чтобы направлять их в нужную для себя сторону. С «динозаврами» у него проблем не было. Он пас их «стада» и вовремя отгонял набеги хищников, подсовывая тем добычу попроще, менее сытную, но более доступную. Старики были довольны и не доставляли ему особых хлопот, со своими мелкими проблемами справляясь самостоятельно.

Гораздо больше мороки было с функционерами новой формации, ворочающими мозгами не хуже него, но так и не нашедшими кормушки, способной удовлетворить их аппетиты. Да и аппетиты у них были – не сравнить со стариковскими. Их ненасытность его порою просто раздражала. Если у стариков мерилом хорошей жизни были наши российские мерки, эталонированные еще во времена Брежнева и ограниченные в силу того, что ограниченность была заложена в самих эталонах, то новые функционеры ориентировались на мерки новых русских, представления о жизни которых сформировались под действием двух факторов: образом жизни миллионеров Нового Света и приоритетом ментального «Хочу!» над реальным «Возможно» в инфантильной психике нового русского.

От них Лещинскому тоже поступали заказы. Но иногда даже для него они оказывались совершенно неожиданными и к сожалению, довольно часто – невыполнимыми. Один, например, вызвался оплатить организацию перемещения столицы на Урал. Лещинский был несколько ошарашен, когда, подумав, увидел целесообразность этого проекта сразу для нескольких российских экономических групп, но все решила следующая мысль, тут же пришедшая ему в голову: «А мне-то это на кой хрен?». И выбросил все из головы.

Но это – так, экзотика.

Гораздо хуже было то, что некоторые из молодых, но резвых, бредящих большой властью и большими деньгами, —большими по меркам нового времени – создавали свои тайные параллельные силовые структуры с целью активно вмешиваться в плавное течение традиционной российской неразберихи.

И слишком часто последнее время эти структуры начали проявлять свою активность. Вмешиваться в дела, относящиеся к его, Лещинского, компетенции. Это его раздражало, поскольку он не знал, как этому противостоять.

Например, с этим «Интегралбанком». Ведь с самого начала деньги предполагалось выводить из бюджета через другой банк, не столь крупный и, уж явно, не столь строптивый. Так нет же, в последний момент решение было изменено, и деньги попали к Кроносову. Кто вмешался? И как им удалось прижать министерство финансов? Этого Лещинский не знал. Знал он только, что вызволять эти деньги пришлось ему. И Крестному.

Кстати, туго тому пришлось. Шуму он наделал немало. А закончилось все банальным инфарктом. Счастливая случайность? Повезло Крестному? «Повезло всем нам», – поправил себя Лещинский. В конце концов, это уже не его дело – почему умер Кроносов. Его нет, деньги попали туда, куда и предназначались. Заказ так или иначе выполнен и должен быть оплачен.

Поэтому Лещинский вез на встречу с Крестным туго набитый долларами дипломат – гонорар за выполненную работу. Кроме того, был у него к Крестному и разговор, в перспективе стоящий гораздо больше не одного такого дипломата…

…Свой разговор был и у Крестного к Лещинскому.

Прежде всего, что за идиотизм – своими руками отдаете в банк деньги и тут же начинаете вызволять их обратно. При всей российской неразберихе в других делах с деньгами всегда обращались четко и продуманно, это Крестный знал твердо. Деньги никогда и нигде не лежали безнадзорной кучей, никогда не попадали не по назначению, если,конечно, назначением считать не строку в бюджете, а их реальное, конкретное, а порой и именное назначение, и всегда доходили до потребителя, хотя потребителя этого чаще всего знали два-три человека во всей России.

«Деньги с пути не собьются,» – было одной из поговорок Крестного, в которых формулировались его жизненные законы.

Второй тревожащий его момент. Что-то охрана у Кроносова была сильновата. Не подобает банкам иметь в распоряжении таких головорезов с гранатометами и действующих столь профессионально. Для охраны от мелких шавок, время от времени, проверяющих надежность банковских стен, вполне достаточно и традиционной втрое-вчетверо меньшей по численности охранной службы. И что-то он, Крестный, не слышал, чтобы где-нибудь банковская охрана имела на вооружении гранатометы. Что-то есть в этом слишком необычное, что-то тут не так.