Зловредная жертва Никольская Наталья
– Вот и кумекай, – пробормотала бабуся, запихнув в нос добрую щепоть табака.
Весь день Игорь не мог дозвониться до Красовских. Домашний телефон не отвечал, рабочий был все время занят. А Сашеньку вообще невозможно было найти: как это ни шокировало Игоря, но работала она не маникюршей и даже не продавщицей мороженого, а учительницей русского языка и литературы, и даже, как успел узнать Игорь, считалась учителем высокой квалификации и блистала великолепной дисциплиной учащихся на уроках.
В момент, когда он, тихонько чертыхаясь, в очередной раз накручивал диск телефона, в дверь позвонили. Едва не сбив бабусю с ног, в квартиру тайфуном ворвалась Сашенька. Надо сказать, что рыдала она безукоризненно. Волосы цвета спелой пшеницы, золотящейся под щедрым летним солнцем, лежали идеальными, подаренными самой природой этой женщине волнами. Распахнувшийся плащ выпускал на свободу мощно вздымающуюся, роскошную грудь, слезы, струящиеся из глаз, не смазывали искусный макияж и не заставляли отекать веки и краснеть нос.
– Модест, – прорыдала она красивым, театральным голосом.
– Помер? – вынырнула из коридора бабуся.
– А-а-арестован, – смогла выговорить девушка и упала на руки стоящего рядом Игоря.
Бабуся успела вовремя среагировать и подпереть своим телом внука с другой стороны, иначе Игорь, несмотря на свой внушительный рост и неплохую физическую форму, упал бы от тройного удара: чисто физического, Сашенька, должно быть, весила немало, чисто психологического – арест симпатичного ему Модеста был полной и неприятной неожиданностью, и чисто чувственного – первый раз в его объятиях находилась девушка с такими женственными формами.
– Спокойно! – в этой ситуации молодому адвокату просто необходимо было продемонстрировать присутствие духа, – главное, не паниковать! Расскажите подробно, как все произошло, – решительно потребовал он у девушки, пытаясь придать ей устойчивое положение.
Когда общими усилиями Сашеньку удалось немного успокоить, она поведала, что беда пришла к ней на работу в виде капитана милиции. Он требовал указать, где скрывается ее сожитель. Найти единственного фониатора в городе было нелегко. Кабинеты его располагались и в театре оперы и балета, и в консерватории, но рабочий график был свободный. Только после долгих поисков, под рыдания невесты, его вывели под руки из квартиры известного в городе тенора.
Больше девушка ничего дельного сообщить не могла. Дома она еще не была, а капитан напускал туману.
Костиков поручил своей помощнице утешать Сашеньку, а заодно попытаться узнать что-то важное посредством доверительной беседы. Сам же стал быстро собираться в УВД, чтобы повидать своего старого, но не совсем доброго приятеля Малышева, старшего следователя. Из-за полузакрытой двери кухни слышался звон чашек, уютное посвистывание закипающего чайника и начало порученной агентше Десятовой доверительной беседы:
– Ты мне вот что разъясни, – требовала бабуся, – что за мудреная профессия у жениха твоего? А то я в сомнения вгоняюсь. Это не он, случаем, кузнечиком непристойным на сценах скачет? Ты же говоришь, что в балетах служит?
– При чем здесь балет? – пожала плечами девушка, – он с вокалистами работает.
– С во-кем? – округлила глаза бабуся.
– С певцами. Занимается болезнями голосовых связок.
– Еще, – потребовала старушка.
– Ну, профилактика и лечение осиплостей, других специфических голосовых проблем.
После минутного раздумия баба Дуся всплеснула руками и три раза перекрестилась:
– Так он доктур! Спасибо тебе, господе Иисусе Христе, царица, мать небесная, а я-то, дура старая, недоброе подумала. Что, думаю, за калисты такие? Непристойные люди что-ли? Ярмольник говорил в передаче про малярию, что в балетах много их работает.
– В «Золотой лихорадке», что ли? – поинтересовался Игорь из прихожей, едва сдерживая смех.
– Ну да, про лихорадку, а не про малярию, – поддакнула бабуся. Еще и имя меня в подозрительность вогнало. Больно сумнительное оно у него.
Вражда-дружба Олега Малышева и Игоря Костикова являлась великолепной иллюстрацией к лекции о природе соперничества. Все, что сближало, одновременно и отдаляло двух друзей детства. Внешность Костикова контрастировала с внешностью Малышева. Все, что вытекало из этого контраста, являлось чуть ли ни основным источником конфликта.
Приземистый, коренастый Малышев был, тем не менее, очень подвижным парнем. Черты лица, по отдельности вполне заурядные, в сочетании рождали образ мужественного и волевого человека. Почему-то этот образ совершенно не привлекал ветреных женщин. После многочисленных, но бесплодных попыток покорения их незнакомых с логикой сердец, Олег решил махнуть рукой на весь женский пол и все силы отдать искоренению преступности в отдельно взятом Тарасове, в частности, и всем мире в общем.
Решить-то он решил, но воплотить… У него получилось махнуть рукой на всех женщин, кроме возлюбленной наделенного природой внешностью киношного белогвардейского офицера, в исполнении Старыгина, Игоря.
Иришку Олег любил уже давно. И, не смотря на то, что она никогда не давала ему повода надеяться на что-то кроме холодноватой дружбы, не терял надежды завоевать ее каменное сердечко.
Его с раннего детства потрясла сцена из фильма «Руслан и Людмила», где повествовалось о том, как пастух пытался штурмом взять сердце гордой красавицы. Нынешняя ситуация до оскомины напоминала ему этот сюжет. Малышев со студенческих времен пытался превзойти самого себя и доказать всему миру и одной девице, что он стоит многого. Путем лишений и героических усилий ему удавалось кое-чего достичь. Но, как и в поэме Пушкина, все эти достижения не могли растопить сердечный лед маленькой, худенькой брюнетки, совсем не похожей на роковую Наину. К тому же имелось одно существенное отличие от Пушкинского варианта. У Ирины-Наины уже был возлюбленный, обладающий всеми теми качествами, которых так не хватало Олегу. Пока Малышев, краснея от натуги, безнадежно пытался выбиться в «хорошие» студенты и хотя бы этим обратить на себя внимание этой околдовавшей его девицы, соперник, учащийся вместе с ним на одном факультете юридического института, изящно сдавал экзамены на «отлично», почти не прикасаясь к учебникам.
Все, за что ни брался Игорь, выходило у него легко и красиво. Это касалось и многих видов борьбы, которыми он немного владел, и работы в адвокатской конторе, и открытии своего детективного агентства с выразительным названием «Икс», что расшифровывалось как «Игорь Костиков – сыск».
После института пути приятелей-соперников разошлись. Игорь избрал поприще адвоката и частного сыщика; Олег с помощью напористости, железной хватки и трудового фанатизма добился должности старшего следователя.
В последнее время им приходилось общаться и даже сотрудничать довольно часто. На агентство Игоря просто сыпались запутанные дела, которые, не без помощи бабуси, естественно, Костиков удачно распутывал. Малышев вел параллельное расследование, но его бескомпромиссность частенько играла ему дурную службу и выводила на ложный след. На почве расхождения во взглядах на дело рождались конфликты, которые усугублялись возрождением скрытой взаимной неприязни.
Правда, заканчивались все эти конфликты благополучно, но раздражение Олега наевшей оскомину удачливостью и правотой Игоря начинало понемногу нарастать.
Вот и сейчас он недовольно скривился при виде старого приятеля.
– Что, опять у соседки драный носок с веревки стащили? – холодно спросил он.
– Меня интересует повод задержания некого Модеста Красовского, – проигнорировал издевку Игорь.
– Опускаешься, Мосол, – не отрываясь от бумаг, бросил Малышев, – с коих пор защищаешь губителей старушек?
– Модест – мой подзащитный, – немного приврал Игорь. Впрочем, он был уверен, что Красовские именно его наймут в качестве адвоката.
– Так вот знай, в данном случае твоему подзащитному париться на нарах до поседения этой пижонистой бородки, – для того, чтобы Игорь понял, что подразумевается именно его бородка, Олег бесцеремонно ткнул в нее пальцем.
– Еще ничего не ясно. Самого преступления нет, значит, не может быть и подозреваемого.
– А труп Аси Гордеевны Красовской в подвале ее собственного дома со следами насильственной смерти – не преступление? А отпечатки пальцев твоего подзащитного на ручке двери, ведущей в подвал, и вообще, на целой куче предметов – не улика? А окурок его любимых сигарет? А дорогая зажигалка, найденная там же, с гравировкой «Зайке Модестику от Сашули»? А толпа свидетелей, просто кричащих о мотиве? Продолжать? Да мне сроду такого чистого преступления не попадалось! Тут даже хороший адвокат не поможет, а не то, что ты.
– Труп точно Красовской?
– Точнее не бывает. Крысы, правда, успели объесть лицо, но возраст, комплекция, одежда, удостоверение, в конце концов!
– А мотив? Какой может быть мотив у обеспеченного, уважаемого в городе прекрасного специалиста?
– И этого не знаешь, – фыркнул Олег, – а что тебе вообще известно? Ладно, я сегодня добрый, сытый и терпеливый. Весь двор трубит, что твой Модест с сожительницей зарились на бабкину квартиру, а та все грозила настрочить завещание в пользу своего партайгеноссе, некого Садикова. Вот парнишка и подсуетился! Еще не известно, может, и было завещание-то. Эх, жаль, поздно труп нашли. В доме уже кто-то побывал.
– А если это просто обычные грабители? Стукнули старушку, забрали ключи…
– Может. Только, если ты такой умный, объясни мне пожалуйста, почему в ее доме все перевернуто верх дном? И ничего не пропало! Кроме сумки, ключей и кое-каких сувениров.
– Откуда знаешь, что не пропало?
– От приятеля ее. Деньги все она на книжке хранила. А книжку у самого приятеля прятала. Богатств особых не было, всю жизнь в кулинарном училище завучем проработала.
– А что за сувениры?
– Да черт их знает, – отмахнулся Малышев, – соседка говорит, что неприличные какие-то, пепельницы в виде клозетов, зажигалки – догадайся сам в виде чего, искусственные фекалии в очень натуральном исполнении. Говорят, их на стул особо нелюбимым гостям подкладывают. Тьфу, гадость, и как порядочная женщина в доме такую мерзость хранила? И где раздобыла? И зачем этому Красовскому дрянь такая понадобилась? Давно говорю, что все интеллигенты в душе – прогнившие насквозь пакостники.
– Примерное время наступления смерти известно?
– А как же!
– Где находился в это время подозреваемый?
– Говорит, наслаждался в объятиях возлюбленной.
– Спал?
– Ну. Только показания сожительницы подозреваемого для нас – тьфу. Пустое место.
– Олег, можно тебя кое о чем попросить?
– Валяй, Мосолик, я сегодня добрый, одних сведений тебе бесплатно выдал целый боекомплект.
– Тебе не было бы трудно называть Александру по имени или по фамилии? Сожительница – это слишком грубо. И, кстати сказать, она законная невеста Красовского.
– Что, успел глаз положить? Ну так передай своей новой пассии, чтобы подыскивала другого жениха или сожителя, по-нашему. Ее Модестик выйдет из тюрьмы, когда она уже бабушкой станет.
– И все-таки, я настаиваю на невиновности Модеста, – проигнорировал провокацию Игорь. – Убеждать тебя в том, что искать надо в другом месте, я не стану. Не раз обжигался. Но в невиновности Красовского я уверен, как в своей собственной.
– Не мешай работать, – махнул рукой Олег, мгновенно потеряв интерес к разговору, – тут серьезные дела вздохнуть не дают, а ты со своим Раскольниковым пристаешь.
Он погрузился в ворох бумаг и, казалось, не заметил, как тихо закрыл за собой дверь его товарищ.
«Черт, тоже мне, частный детектив, – костерил себя Игорь, сидя за рулем своего „Жигуленка“. – Послал следить бабусю за склочным стариком, а главное проворонил. Теперь любой обыватель знает больше частного детектива Костикова. И баба Дуся хороша: каштаны, кошка, моль… Забила мне голову всякими мелочами».
Как всегда, когда дело не шло, Игорь перекинул ответственность на старушку. Уж больно не привык он замечать за собой оплошности. А баба Дуся… Ну что с нее взять! Полуграмотная деревенская старушка. Ей можно ошибаться. Внутреннее раздражение вылилось на голову бедной бабуси сразу, как только ее внук перешагнул порог.
ГЛАВА 3
В ЛОГОВЕ ОБИТАТЕЛЕЙ ДНА
Обдумывать предлог для праведного гнева не пришлось. Всегда аккуратная и следившая, с ее точки зрения, за внешностью бабуся встретила внука в столь затрапезном виде, что он на мгновение просто лишился дара речи. Впрочем, этот дар никогда не покидал его надолго. Что-что, а красноречие и умение выражать свои мысли было одним из доминирующих качеств Игоря Костикова.
– Где ты откопала это рванье? – поморщился он, – и что с твоими волосами? У нас прекрасная ванная комната, будь добра, прими душ и выкинь этот кошмар, что на тебе надет. И вообще, пока ты вела наблюдение за черными кошками, произошли такие события, что дело начинает приобретать совсем другой оборот.
Баба Дуся сразу уловила настроение внука. И хотя она уже знала, что в такие моменты к нему лучше не приближаться на пушечный выстрел, но капитулировать не собиралась.
– Ты прикид мой не трогай, – отрезала она, – это рабочая пикировка.
Слово «экипировка» она уловила еще в зубодробильном боевике с Ван Дамом. Она уточнила его смысл у внука и с тех пор пользовалась им к месту и не к месту, выкинув первую лишнюю, по ее мнению, букву.
– Огородик свой возделывать опять собралась? – снисходительно, с усмешкой, поинтересовался Игорь.
Деревенские привычки еще не совсем выветрились из бабуси, и она с маниакальным упорством разбивала под окнами квартиры внука грядки с зеленью. Правда, чопорные и далекие от нужд простых жителей планеты элитные модели автомобилей безжалостно парковались на нежных, пушистых ростках петрушки и дурманяще пахнущего базилика, но это не останавливало старушку. Она вбивала в газон колышки, натягивала между ними вышедшие из употребления чулки и искренне надеялась, что этот невнушительный забор сможет оградить ее посадки от посягательства груды бездушного железа. Вот и сейчас Игорь решил, что баба Дуся собралась сеять озимые на своей фазенде.
– Не может отличить пикировку огородника от пикировки агента, – презрительно хмыкнула бабуся, – а еще с образованиями! Иду за информацией. Буду работать со свидетелями. Главные свидетели у нас кто? Садиков, бабки стервозные и еще кое-какие личности. Вот ты и работай с приличными пенсионерами, а я беру на себя самое трудное – неприличных.
– Во первых, соблаговолите пояснить, Евдокия Тимофеевна, что вы подразумеваете под понятием «неприличные пенсионеры», а во вторых, разрешите все-таки мне решать, что кому делать.
Игорь и так был раздражен тем, что Малышев грубо поставил его на место, а тут еще бабуся. Бесспорно, она много сделала для раскрытия предыдущих преступлений, но надо же соблюдать субординацию! Так она и перед клиентами будет понукать им!
– Не бухти, Горяшка, ты хоть и начальник, да я постарше, поопытнее тебя буду. За информацией я уже собралась, и времени терять на то, чтобы ты командование начал, у меня нету. Там Сашенька в инфаркте бьется. Надо идти Модестку ее выручать.
Такое бесцеремонное отношение со стороны подчиненного совсем добило Игоря. Хлопнув дверью своего кабинета, он уселся за стол и предался размышлениям о кознях непредсказуемой фортуны.
По улице города брела маленькая лохматенькая старушка. Страдальческое выражение лица и жалкое состояние одежды, вопреки ожиданиям, не вызывали сострадания у спешащих по своим неведомым делам прохожих. Никто не обращал на нее внимания, кроме, пожалуй, рыжей дворняги с бельмом на глазу, которая долго провожала ее взглядом, видимо, философствуя в душе по поводу схожести судеб человеческих и собачьих.
Время от времени старушка метала пронзительные взгляды по сторонам, выискивая вожделенные для людей этой породы темные пивные бутылки, наиболее высоко котировавшиеся в данном бизнесе. Наконец, удача, в виде уже не щедрого на тепло, но еще не жалеющего света солнца, улыбнулась ей, высветив в высокой, пожухлой траве блестящий бок коричневой, замаскировавшейся бутылки. Старушка метнула еще один взгляд, скорее всего, выискивая конкурентов, но, почему-то, не найдя их, вздохнула и горестно побрела дальше, проигнорировав такую желанную находку.
Вот еще аккуратно и скромно стоящая бутылочка привлекла ее внимание. Но и той не суждено было пополнить коллекцию, позвякивающую в драненькой, местами засаливавшейся от долгого и негуманного использования сумки из плащевки неопределенного цвета. Конкурент в виде приземистого, заросшего седой щетиной мужичка уже шустро двигался по направлению к бутылке.
Здесь старушка повела себя неадекватно. Вместо того, чтобы по привычной схеме вздохнуть и горестно побрести дальше, она проявила неожиданную резвость и бросилась наперерез охотнику за пивной тарой.
– Не трожь, – взревел охотник и прибавил скорость.
Жизнь в городских джунглях одарила своих диких обитателей мгновенной реакцией и ловкостью. А старушка была ближе. Поэтому соперники практически одновременно ухватились за столь необходимый обоим предмет. Некоторое время они молча гипнотизировали друг друга, пытаясь силой взгляда парализовать волю конкурента, потом дед с силой рванул бутылку на себя. Неожиданный маневр не усыпил бдительности его конкурентки, с неожиданной для ее внешней хрупкости силой она вцепилась в предмет раздора. Следующая сцена напоминала прямую трансляцию чемпионата по кикбоксингу для жителей домов престарелых. Ложные выпады, попытки бросков через плечо, пыхтенье, привлекли к единоборству за право обладания кубком в виде бутылки зеленого стекла редких прохожих. Теперь, как в настоящем чемпионате, борьба сопровождалась угрозами соперников в адрес друг друга и поощрительными выкриками зрителей.
– Ты труп, – шипел дед.
– Прощайся с солнушком, пенек трухлявый, – вторила ему бабка.
– Ща так вмажу, костей не соберешь, ехидна обшарпанная.
– Сам не рассыпси, дикобраз целюлитный.
Следующая реплика деда была ненормативной, на что старушка, строго посмотрев на ее исполнителя, заявила:
– Попрошу в присутствии дамы некультурно не выражаться.
Дед от неожиданности широко раскрыл рот, обнажив жалко торчащие в одиночестве три зуба и выпустил бутылку, чем и воспользовалась пронырливая старушенция. Она заховала добычу в сумку и трусцой припустила подальше от ринга. Но и старик уже пришел в себя. Он в три прыжка догнал беглянку и с силой дернул за ее сумку. Ткань – не стекло, особенно старая. Ветхие нити затрещали, ручки отделились от основания, три бутылки, составляющие утренний урожай, выпали на безжалостный асфальт и прощальным звоном возвестили о прекращении своего существования.
Бабуська, увидев столь плачевную картину, села на бордюр рядом с осколками от планируемого обеда, не забыв, однако, аккуратно расправить юбку, и, раскачиваясь из стороны в сторону, тоненьким голоском запричитала что-то ужасно жалостливое и слезливое. Дед глубоко, с прерывом, вздохнул и медленно побрел дальше, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Причитание за его спиной становилось все громче и громче. Дед замедлил шаг. Когда монотонный мотив причитаний стал приобретать музыкальную окраску, дед совсем остановился и, немного помедлив, вернулся и сел на бордюр рядом с недавней конкуренткой.
Маленький мальчишка, годик ему пятый,
Из беленькой скатерки вырезал квадраты,
Вырезал кружочки и опять квадраты,
Думал тот мальчишка, мама будет рада, – выводила тоненьким голоском старушка.
Такую манеру исполнения не встретишь на эстраде. Но она чрезвычайно популярна в народе, особенно на деревенских вечеринках для тех, кому за шестьдесят. И песни, исполняемые в этой манере, обычно жалостливые, вышибающие слезу даже у не самого чувствительного человека. Как-то бабуся с удовлетворением наблюдала, как городская стильная и ироничная девица, хихикающая в самом начале песни, с удивлением, граничащим с мистическим ужасом, не могла сдержать слезы, помимо ее желания бегущие из глаз на последнем куплете. Видимо, такой необычный тембр пробуждает в душах что-то древнее, седое, языческое. Так будоражит душу человека вой волка или крик невидимой и оттого пугающей ночной птицы…
Дед придвинулся к ней поближе и заглянул в голубые глаза исполнительницы, подернутые дымкой вековой тоски.
Только мать влетела и сразу увидала,
Беленькой скатерки маме жалко стало,
Ножницы схватила, по рукам ударив,
Кровь из них сочилась, но мать забыла жалость.
Всхлип седого бомжа на мгновение прервал песню. Вдохновленная положительной реакцией слушателя, бабуся, а это была она, набрала в легкие побольше воздуха и проникновенно, с надрывом, закончила:
Мама, дай мне ручки, ей дитя сказало,
Мне сестра сказала, что ты им своровала,
Вы себе скатерку купите другую,
А зачем ребенку вот такие муки,
Ведь нигде не купите маленькие руки.
На последней фразе бабуся уронила голову на руки и замолчала. Звонкое, смачное высмаркивание заставило ее поднять голову. Покрасневшие, отчаянно пытавшиеся удержать слезы глаза бомжа с любовью смотрели на нее. Волосатая, забывшая ощущение мыльной пены рука протягивала ей… нет, не скромный букет полевых цветов, а нечто более ценное в этом мире – зеленую бутылку из-под пива.
Весело уплетая за обе щеки свежий батон и запивая его молоком из пакета, бабуся сидела в окружении похожих на ее нового приятеля граждан.
– А про Аллочку, которой мать в сердце нож вонзила, можешь? – с надеждой в голосе спросила нестарая еще, огненно-рыжая тетка неопределенного возраста.
– Угу, – утвердительно кивнула головой бабуся.
– А про морзю?
– И про морзю, – невнятно обнадежила ее баба Дуся, пытаясь проглотить особо крупный кусок батона.
– И про Нью-Иорк, окутанный голубым туманом?
– Плевое дело, – окончательно справилась с угощением гостья.
– А культурные романсы? Ну, «Тростник», там? – заинтересовался и заросший колоритной, внушительной бородой Валера, представившийся поэтом.
– Целую кучу, – облизала каждый палец по отдельности бабуся.
– Класс! Молодец, Петруха, будем теперь концерты слухать, никаких проигрывателей не надо, – одобрила новое приобретение подвала, где обитали бомжи, рыжая тетка.
– Маха, – протянула она руку бабусе.
– Дульсинея, – неожиданно вырвалось у бабуси.
– А почему Дульсинея? – заинтересовалась Маха.
– А почему Маха? – ответила вопросом на вопрос баба Дуся.
– Фильм такой есть, простота, – покровительственно похлопала ее по плечу новая подруга, – я правда, мало что поняла, мы кино ходим смотреть к магазину «Иоланта», там на витрине много разных телевизоров показывают. Звука, правда, не слышно, но зато не мешает, когда по мы разные программы смотрим. Так эта Обнаженная Маха больно меня затронула. Раньше я Клеопатрой звалась, а теперь решила: буду Маха!
– А-а-а, – понимающе протянула Дуся, – а я как-то слышала песню дюже страстную про Дульсинею, а вообще-то я Евдокия.
– Ну, добро пожаловать, Дульсинея, – рыжая, видимо занимающая главенствующую позицию в данном коллективе, театральным жестом повела рукой, предлагая новенькой ознакомиться с помещением.
Интерьер был бедный. Проще сказать, его не было совсем. Кучи тряпья по углам предназначались для выполнения роли кроватей и диванов, добротная коробка из пенопласта осуществляла функцию стола. Декоративных элементов и электронной техники не было, видимо, по причине отсутствия электрической проводки и слабого естественного освещения.
– Ну, рассказывай, что привело тебя в наш скромный приют, – предложила Маха.
– Повесть моя, деточки, печальная, – пригорюнившись, начала бабуся. – Родилась я на берегу речки синей, в деревеньке Вражино. Детство мое прошло среди природы, цветочков и животных домашних. А сейчас вот настали лихие времена, пришлось продать мой домик беленький и уехать в город. Приютил меня внучатый племянник, ничего, уважительно обращался. Только и тут беда нагрянула: посадили милого внучка ни за что. А меня выгнали из его квартиры: говорят, прописки нет, значит, и житья здесь мне не будет. Опечатали дверь бумажками и велели ехать по месту этой самой прописки. А куда ехать? В домике моем чужие люди обитают, совсем я нынче стала беспризорная, – опять пригорюнилась старушка.
– А за что посадили? – с любопытством спросил дед, с которым она боксировала из-за бутылки, – наркотики продавал или сутенерствовал?
– За мошенство, – важно сказала бабуся, – но я точно знаю, не виноватый он. Навет черным человеком на него возведен. А что больше всего кручинит меня в этой ситуации, так это то, что я во всем и виноватая.
– Так это ты мошенство делала? – жадно дыша ей в лицо, спросил дед, которого, как оказалось, звали Петруха.
– Бог с тобой, – отмахнулась бабуся, – просто я бедоносица.
– Как? – не поняла рыжая.
– Ну беду всем приношу, с кем не поведусь. Поэтому и замуж не вышла, и деток своих не удосужилась завести. Жалко же. Вот и внучек из меня влетел, – опять вздохнула она.
– Эй-эй, тетка, – сразу отодвинулась от нее Маха, ты нам, в таком случае, и вовсе не нужная, мы и так только что место жительства сменили.
– И вы тоже! – всплеснула руками бабуся, – а вы чего?
– Да жили мы неплохо, подвал сухой был, чистый, – начал щетинистый Петруха, – с жителями тоже договоренность имели. Мы прилично себя ведем и во дворе по средам субботники делаем, а они нас не гонят и подкармливают по возможности. Только одна неприятность была: повадилась тетка какая-то зловредная к нам в подвал шастать. Решила воспитанием нашим подзаняться, человеков из нас сделать.
Да ладно бы еще про церковное говорила, а то про Маркса заводила, да про цель-минимум и цель-максимум. Еще и конспекты писать заставляла. Говорит, на водку хватает, на канцелярию тоже хватит. Я ее как-то послал, тут такое началось! Грит, милицию вызову, всех разгоню! Заставляла нас даже график добрых и злых дел вести. А что сделаешь? Приходилось терпеть, чтоб из подвала не выгнали.
А тут с ней что-то странное случилось. Ходит, радуется, грозит чегой-то. Поэта Валеру пообещала на весь мир прославить. Нюрке целый комплект одежи за так отдала. Заставила ее и Маху правило о «жи-ши» рассказать, кто первый рассказал, тот и получил. Нюрка как оделась, так похорошела, что на следующий день и не вернулась, видать, замуж вышла, хоть и не первой свежести, кажись, седьмой десяток ей пошел. Ну, а тут днем нас не было, приходим, а кругом милиция, собаки. Какой-то человек добрый эту тетку и замочил, значит. Да прям в нашем подвале, паразит такой! Хоть куда отвел бы. Хорошо, мебелей у нас мало, не жалко бросать. А подвал ничего был, приятный, – опять вздохнул Петруха.
– Жалко, – тихо, будто только для себя, пробормотал Валера.
– И тебе старое жилище больше нравилось? – сочувственно спросила его бабуся.
– Да нет, – хихикнула Маха, – у него роман с этой теткой был.
– Роман? – не поверила бабуся, с удивлением рассматривая зардевшегося поэта.
– Ты не смотри, что он молоденький для нее, только шестой десяток пошел, у них тут такой роман раскручивался на почве любви к литературе! Он ей стихи читал, а она его котлетами кормила. Дурака такого, жить к себе звала, да он заломался.
– А чего так? – вкрадчиво поинтересовалась бабуся у скромно молчащего поэта.
– Да боюсь я ее, – пробасил поэт, – больно большая и шумная. Зубы бленд-а-медом чистить заставляла по пять минут. Думал, в могилу сведет требованиями своими. Я от своей-то жены убежал из-за заботы, а тут эта махина. Нет, мне свобода ближе.
– Да разве забота – это плохо?
– Так смотря какая забота. Если проверяют, тридцать раз каждый кусок пережеван или двадцать девять, и все время заставляют носки шерстяные колючие надевать, так это не забота, а карцер какой-то, – пожаловался Валера.
– Да и мы его не пустили, – лениво проговорила Маха, – а то ревнивец этот нам все равно житья бы не дал.
– Так у нее муж был?
– Не муж, а бойфренд, – блеснула лексическим запасом Маха, – гад, всю жизнь Валерке отравлял. Его тетка эта покормить приведет, а он – тут как тут. Орет, слюной брызжет, а Аська и рада, сложит ручки кренделем и любуется, как мужчины из-за нее соревнуются. Еще и стравливает, грит, кто ей больше понравиться, с тем жить будет, на того и квартиру запишет. Валерке-то за такие мучения и квартира не нужна, а Садиков этот аж трясется весь.
– Так Садиков – это бойфренд, а Аська – тетка? – уточнила бабуся, тщательно скрывая излишнюю заинтересованность.
Читать бесплатно другие книги:
