Трибуле Зевако Мишель

XXIX. Прибрежная таверна

В тот же самый вечер в укромном уголке Двора чудес, где Манфред быстро выздоравливал под воздействием бальзамов и мазей Джипси, уединились двое друзей… Двое братьев…

Лантене, в задумчивости, облокотился о подоконник и неподвижно смотрел в черное небо, будто ожидал восхода какой-то звезды или проблеска вдохновения. За его спиной быстрыми шагами ходил по комнате Манфред. Губы его изогнулись в иронической усмешке, одновременно и горькой, и высокомерной. Этой улыбкой он, казалось, бросал вызов своей судьбе.

После налета на Лувр, после той эпической минуты, когда Лантене вынес на руках окровавленного Манфреда, они ни словом не обменялись по поводу интересующего их обоих дела. Однако они давно научились читать мысли друг друга по выражению глаз. Лантене знал, что друг его ежесекундно отчаянно сопротивляется невозможной и торжествующей любви.

Манфред же знал, что Лантене только и мечтает о том, как бы поскорее вылечить друга. Они молчали… И в то же время чувствовали, что пришло время заговорить.

– О чем ты думаешь? – начал Манфред, плохо скрывая свое нетерпение. – Похоже, совсем не о том, что сегодняшним вечером не удастся заняться астрономическими наблюдениями. Взгляни на небо. Оно такое темное! Куда делись звезды? Они попрятались, злодейки, потому что в сердце моем недостаточно темно!

– Манфред!

– Да!.. Клянусь рогами Люцифера, что даже небо отказывает мне в милостыне на улыбку!

И он продолжил свою нервную прогулку.

– А о чем ты сам думаешь? – спросил Лантене медленно и степенно, как он обычно говорил. – Ты мечешься в клетке, мой бедный больной лев!

– Я просто хожу! Хожу, чтобы не сидеть… Заметь, что только что я сидел, чтобы не ходить… Да что там! Сидя или стоя, засыпая или бодрствуя, я тоскую, брат… ужасно тоскую.

– Успокойся, Манфред, прошу тебя! – сказал Лантене, обеспокоенный чрезмерной раздраженностью друга.

– Послушай… Вчера или позавчера… точно не помню, потому что все дни мои похожи друг на друга… я встретил двух монахов… Они спросили у меня дорогу к своему монастырю… Напились они, что ли? Или я был пьян?.. Я показал им дорогу, стараясь держаться подальше от них, потому как не люблю это отродье… тогда они меня благословили…

– Аминь! – проговорил Лантене, тщательно наблюдавший за улицей.

– Слушай дальше!.. Я пошел осушить фляжку старого вина в корчму, которую мадам Грегуар заполняет своим очарованием… Наливая мне бокал, она поцеловала меня в губы… Этот поцелуй и старое вино оставили на губах какой-то едкий вкус, вызвавший отвращение…

– Ну и нахал! Обязательно расскажу об этом прелестной мадам Грегуар!

– Слушай дальше!.. В сумерках я блуждал по городу и увидел Дурного Жана, он выходил из приюта для прокаженных. Знаешь, он ведь обязан мне жизнью… В прошлом году я вытащил его из Сены. Он чуть не утонул… С той поры он всегда почтительно приветствует меня издали. А тут Жан подошел ко мне и взял за руки. Меня удивил его поступок. Я взглянул на него и увидел, что он плачет… Отчего? От радости, сказал он мне… Он очень рад, что встретил меня. И тут же отошел, чуть ли не бегом. Радость Дурного Жана подействовала на меня, словно отравленное вино…

Манфред остановился, чтобы перевести дыхание… Он протянул ладонь к темным теням за окном.

– О Париж! Бесчестный, преступный Париж! Шлюхи и соблазнительницы попирают здесь сердца! Париж, ты наскучил мне, ты уморил меня своими домами, улицами, людьми, лживыми девчонками, вороватыми, бесстыдными, циничными, соглашающимися отдаться любому, кто больше заплатит… А если этот покупатель король…

Манфред схватил бутылку и с силой швырнул ее о стену, после чего внезапное бешенство его угасло, словно что-то разбилось в его душе подобно разлетевшейся на тысячи осколков бутылке…

Лантене смотрел на друга с жалостливым сочувствием. Сострадание к другу охватило его, и он решился на жертву, перед которой несколько дней отступал его мягкий характер.

– Не так уж и серьезна твоя болезнь, – он постарался выговорить это с легкой небрежностью, – а лекарство в твоих руках… Париж тебе надоел? Но ведь мир так велик…

– О чем ты? – вздрогнул Манфред.

– Ты ведь свободен, брат! Незнакомый мир откроется перед тобой! У тебя есть добрый конь и надежная шпага… В Европе не стихает шум сражений… Повсюду можно найти овец, которых надо защитить от волков, и… может быть… тебя это позабавит…

Голос Лантене задрожал, Манфред зарыдал.

В ту же секунду они бросились в объятия и на какое-то время прижались один к другому.

– О брат!.. Какой ты добрый! – сказал Манфред. – Как ты догадался! Ты разом все понял!.. Прости, что я покину тебя! Ты видишь мне здесь нечего делать!.. Я умру здесь…

А потом очень тихо он добавил:

– Так близко от нее!

– Куда направишься? Поспешно спросил Лантене.

– Разве я знаю? – лихорадочно ответил Манфред. – Север… Юг… Дождь или солнце… Все будет хорошо для меня… Лишь бы только дождь, который будет освежать мою голову, не был тем же самым, что намочит ее волосы… лишь бы одно солнце не светило нам… ей и мне!

– Брат! Брат! Береги себя!

– И потом, смотри… Я давно уже мечтаю увидеть Италию… Эта страна влечет меня… Почему?.. Не знаю. Но в те редкие моменты, когда Джипси разговорится, когда она говорит об Италии… о Риме… особенно о Риме… когда она рассказывает о нем, мне кажется, что я гляжу на семейные портреты…

Внезапно он прервался и, словно уговаривая себя, сказал:

– Да… Мне надо увидеть Италию… и Рим!

– Когда отправишься? – спросил Лантене.

Манфред хранил молчание, и тогда его друг добавил:

– Поезжай завтра… Хочешь?

– Завтра!..

– Да, брат! Ничто тебя не останавливает?

– Ах, Лантене! – воскликнул Манфред. – С какой охотой я отправился бы в другое путешествие! Как счастлив был бы я оказаться куда дальше Италии и Рима, далеко за границами мира и… жизни, если бы я не вспомнил, что ты будешь оплакивать меня!

Друзья переглянулись. Потом, когда всё было сказано, Манфред прицепил к поясу шпагу и надел свою шапочку с черным пером.

– Куда ты? – с беспокойством спросил Лантене.

– Немного прогуляться… Не беспокойся обо мне. Такая безлунная ночь словно создана для таких бродяг, как мы. Горожане боятся нос высунуть, дозорные тоже прячутся, король спит в своем Лувре, а великолепный Монклар о чем-то размышляет в своем особняке. До завтрашнего утра Париж предоставлен нам.

Лантене взглянул на небо.

– Через пару часов небо прояснится, когда луна поднимется достаточно высоко, а ветер разгонит тучи… Хочешь, я пойду с тобой?

– Ничего не бойся! – ответил Манфред.

Лантене вздохнул. Друзья обменялись рукопожатиями. Потом Манфред вышел… Куда он направился?

Куда идут влюбленные, поклявшиеся навсегда уехать от ненавистной и обожаемой женщины? Под чьим окном они хотят провести ночь? К чьему жилищу их так и тянет, будто бы вопреки себе? Манфред пошел к Лувру!

О, эта Жилет, которую он так любил, с такой нежностью и таким пылом, так страстно и так простодушно!

Итак, он шел с намерением вырвать ее из своего сердца. Он шел, чтобы издалека навек попрощаться с ней! Он презирал Жилет.

Она продалась за титул… И он шел к ней, в тень большого дворца, в котором она спала… Он шел туда без какой-либо определенной цели, без надежд, без каких-либо мыслей – с единственным желанием быть немного ближе к ней хотя бы в течение часа… Потом всё будет кончено… Потом он убежит… Он задушит в себе эту безрассудную любовь!

Так вот размышляя о подобных мрачных и противоречивых вещах, он подошел к внушительному темному зданию Лувра. Он медленно пошел вокруг дворца. Когда Манфред добрался до берега, взгляд его попытался отыскать хотя бы одно освещенное окно. И он нашел его!

Вдалеке, за садами, в двух окнах мерцал огонек, напоминавший ироническую усмешку. Почему-то Манфред сразу подумал, что в освещенной комнате находится король! Да он и в самом деле его видел! И Жилет вместе с ним!

Король сжимал девушку в своих объятиях… А она… Она испытывала мерзкую гордость, отдаваясь любовнику-королю!

Манфред с такой ясностью представил себе эту сцену, поднявшаяся ревность терзала его. Потом внезапно гнев его ослаб.

Боль угнездилась в его сердце. Он понял, что его ждет ужасная, пустая жизнь, что ему придется теперь жить одному! Вдалеке от любимой!

– О Жилет! – глухо пробормотал он.

И он отвел свой затуманившийся слезой взгляд.

В это время плотные облака, закрывавшие небо, разошлись, и луч луны осветил кварталы старого Парижа.

Какая-то лодка спускалась по Сене. Появление лодки в такой час было событием чрезвычайным и, можно сказать, зловещим.

Одним прыжком Манфред поспешил укрыться в густой тени вековых тополей, печально шелестевших листьями. Оттуда он наблюдал за скользившей по воде лодкой. Трое гребцов сидели в лодке. Они гребли мощно и уверенно. На корме сидел молодой человек.

Внезапно лодка приблизилась к берегу. Она прошла мимо места, где притаился Манфред, и пристала к площадке напротив деревянного барака, о котором мы говорили в предыдущей главе.

«Завсегдатаи матросской таверны!» – подумал Манфред.

Но тут человек, сидевший на корме, поднялся, готовясь спрыгнуть на берег. Он находился в пятнадцати шагах от Манфреда, так что узнать его было нетрудно.

– Господин маркиз де Сансак! – пробормотал он.

И вот что произошло в ту самую минуту.

Манфред оглянулся на освещенные окна, где, по его мнению, в данный момент находились король и Жилет, машинально он перевел взгляд на Сансака. И весь накопившийся в нем гнев излился на маркиза.

Подчиняясь иррациональному импульсу, он вышел на освещенное место и тем резким, язвительным голосом, присущим ему в те моменты, когда более нежные чувства не владели его душой, закричал с оскорбительным смехом:

– Приветствую месье маркиза де Сансака, цвет французского дворянства! Какую прелестную девушку вы похищаете сегодня, маркиз? О! Не для себя!.. Для вашего хозяина!.. Какой ценой?.. Франциск щедро платит?..

Внезапно дверь таверны открылась.

– Вперед! Пошли! – послышались голоса.

Одновременно в криками на полянку выскочила дюжина вооруженных людей. Раздался звон оружия. Сансак жестом указал на Манфреда.

– Горите в аду! – прорычал тот. – Эти дворянчики еще трусливее, чем я предполагал…

И он с дикой радостью выхватил свою рапиру.

– Вот и представился случай совершить то большое путешествие, о котором я мечтал… Прощай, Лантене, брат мой!

И кончик его рапиры начал свой отчаянный танец, свойственный для фехтовальной манеры Манфреда. Кто-то глухо вскрикнул… Потом раздался еще один крик… Послышалось гневное ругательство, проклятие. Всё это были жертвы выпадов Манфреда.

Манфред медленно приближался к ограде Тюильри, полагая, что среди закоулков этого липового хозяйства он найдет удобное место для безнадежной защиты. Ошеломленные головорезы теперь нападали не столь отважно, предпочитая держаться на почтительном расстоянии от ловкого противника.

– Нападайте же, ничтожества! – кричал Сансак.

Но в атаку бросился Манфред.

Шок был ужасным. Коник рапиры летал в воздухе, клинок свистел, бил и колол. Еще трое разбойников упали на землю.

– Плохой вы бандит, – крикнул Манфред взбешённому Сансаку. – Вы не сумели набрать хороших убийц!.. О, еще один!.. Уже восьмой!

Восемь бандитских тел остывали на песке. Остальные разбежались в разные стороны. Манфред, опираясь на шпагу, гомерически расхохотался. В это самое время к Сансаку подошли еще двое.

– Посмейтесь, маркиз, вместе со мной! – предложил Манфред.

– Недолго ты будешь смеяться! – ответил маркиз и, выхватив шпагу, смело пошел на Манфреда.

А наш герой заметил чуть в стороне маленький домик, окруженный садом и каменной оградой. В ограде он приметил низенькую дверцу.

К ней и отступил Сансак, потому что двое появившихся кавалеров с обнаженными шпагами присоединились к Сансаку. Этот натиск они начали хладнокровно и молчаливо.

– Вся троица в сборе! – крикнул Манфред трубным голосом. – А я-то удивлялся, куда подевались эти змеюги… Добрый вечер, месье д’Эссе, похититель девушек!.. Добрый вечер, месье Ла Шатеньере, титулованный бандит!.. Чума на вас, негодяи!.. Кажется, в прошлый раз я вам остался что-то должен?

– Смелее! На помощь! – заорал Ла Шатеньере. Подбежали пять или шесть наемников, увидевших, как трое дворян атакуют Манфреда.

В этот момент Сансак грузно грохнулся на землю.

Эссе и Ла Шатеньере вскрикнули от ужаса.

– Демон!

– Побирушки![27]

– Смерть ему! Смерть! Манфред увидел перед собой острия семи клинков. Во главе убийц находились Ла Шатеньере и Эссе. Бандиты бешено рванулись в атаку… Рапира Манфреда парировала их выпады, но сама уколов не наносила. Ее владельцу на это просто не хватало времени.

Пролетело еще несколько секунд этого молчаливого и свирепого боя. Манфред уже считал себя погибшим.

Странная улыбка блуждала на его губах.

– Он наш! – рычал Ла Шатеньере, пытаясь достать своей шпагой Манфреда.

Но его выпад нашел пустоту, и Ла Шатеньере злобно выругался.

Манфред исчез. Дверца, о которую он опирался спиной, внезапно отворилась.

Инстинктивно почувствовав за собой свободное пространство, молодой человек отступил назад, не выпуская из виду противников… Дверца сейчас же закрылась.

Из-за нее послышались крики досады, потом – проклятия и оскорбления.

А в саду, при лунном свете Манфред увидел женщину и низко поклонился ей.

Именно она отворила, а потом резко захлопнула садовую дверь. И этой женщиной была Мадлен Феррон!..

Она видела все из своего окна! Она была зрительницей этого неравного боя! Она видела атаку разбойников и их беспорядочное бегство… Она восхищалась этим незнакомцем, который в одиночку сражался с пятнадцатью бандитами.

А когда он оперся спиной о калитку ее сада, Мадлен поняла, что при новой атаке храбрец может погибнуть, она поспешно спустилась…

Разбойники бегали с той стороны стены, искали проход, ведущий в сад.

– Давайте вышибем дверь, – предложил Эссе.

Но озабоченный Ла Шатеньере показал ему на трупы, лежавшие то тут, то там…

– Сегодняшняя партия проиграна, – проговорил он с холодной злостью. – Отступаем!..

ХХХ. Невозможная любовь

Мадлен Феррон сжала руку Манфреда, как бы приказывая ему молчать. В этом зеленом уголке, где в течение десяти минут слышался звон оружия, снова воцарилось ночное спокойствие, и ничто больше не напоминало о происшедшей здесь только что драме, если не считать лежащих то тут, то там трупов.

Итак, Мадлен увлекла за собой молодого человека, который вложил шпагу в ножны и следовал за хозяйкой без сопротивления.

Через несколько секунд он оказался в шикарно обставленной, но тускло освещенной комнате.

«Где я?» – подумал Манфред.

И он внимательно посмотрел на Мадлен.

– Мадам, – пылко заговорил он, – вы женщина или фея?.. Вы кажетесь скорее каким-то добрым гением, которому захотелось меня спасти… Без вашей помощи я был бы уже мертв… или почти мертв! – добавил он с гордой улыбкой.

– Я вовсе не фея, – серьезно сказала Мадлен. – Я женщина.

Серьезный тон этого странного ответа поразил Манфреда.

– Женщин! – воскликнул он. – В таком случае: самая лучшая и самая красивая из женщин, живущих в Париже.

– Красивая? – словно рассуждая с самой собой, заметила Мадлен. – Да… еще на несколько дней. Хорошая? Не вам об этом судить!

– Будь вы злой, будь вы даже злодейкой, вы так красивы, мадам, что ради вас я бы охотно пошел на муки… Кто вы?.. О! Я хочу это знать!..

Мадлен взяла в руки светильник и подняла его таким образом, чтобы хорошо стало видно ее лицо.

– Разве вы меня не узнаете? – спросила она сладким голосом. – Я так вас узнала сразу же.

Встав во весь рост, держа в поднятой руке светильник жестом античной статуи, одновременно благородным и грациозным, так что свет падал на копну ее чудесных белокурых волос, изогнутый торс, влажные губы, Мадлен в эти быстро бегущие минуты предстала эталоном совершенной красоты, когда женщины превращаются в богинь…

Потеряв голову, Манфред восторженно созерцал ее.

– И вы тоже, – все так же сладостно продолжала она, – вы меня сразу узнали… Я это вижу по вашим глазам… Ужасные обстоятельства, которые свели нас однажды, не забываются и никогда не уходят из памяти…

– Мадам… поверьте…

– Молчите! Между вами и мной не может быть никакого притворства… Вы узнали меня, и только великодушие вашего сердца внушило вам мысль игнорировать меня… Назову себя… Я – мертвая с Монфоконской виселицы.

– Ладно! Признаюсь, что я узнал вас, мадам… По вашей красоте. И даже не глядя на ваше очаровательное лицо, которое я и видел-то всего один миг, мог ли я не вспомнить звук вашего голоса, обволакивающего, как ласки любимой женщины.

Манфрел встал и продолжал:

– …Если вы бедны, если вас будут преследовать, если вам придется страдать, если вам потребуется преданность, приходите в любое время, когда вам понадобится… Приходите в маленький домик у ограды Тюильри и назовите себя… Этого будет достаточно…» Видите, мадам, я всё помню… Не хочу знать, почему вы назвали себя мертвой. Я уважаю вашу трагическую тайну…Но для меня, мадам, вы стали Жизнью…

– Несчастный! – глухо проговорила она. – Я несу в себе Смерть!

Манфред лихорадочно продолжал, захваченный порывом, в чем он сам не отдавал себе отчета:

– Почему я спас вас? Почему вы спасли меня, в свою очередь? Ах, мадам, разве оба этих события не кажутся вам имеющими чрезвычайную значимость? Не кажется ли вам, как и мне, что наши судьбы должны были пересечься и соединиться?.. Этим вечером я не хотел приходить сюда… Я вышел из дома… Пришел на берег реки…На меня набросилась кучка негодяев… Я защищался… Потом я подвергся новой атаке… И когда мне показалось, что жизнь моя кончилась, судьбе было угодно, чтобы это произошло именно возле вашего дома, о дверь которого я оперся спиной! И надо же такому случиться, что вы мне открыли спасительный выход!.. Разве это была простая случайность? Нет, нет, мадам… Кто знает, не вел ли меня к вам, без участия моего сознания, могучий инстинкт!.. И что же это за инстинкт, если не любовь…

Он прервался. Слово «любовь» было произнесено совершенно неосознанно.

– Любовь! – повторил он. – Да, мадам, любовь!.. Я любою вас! Чувствую это… Вот и всё… Мне хочется вас любить!..

Он взял руки Мадлен и крепко сжал их. А Мадлен, захваченная этим взрывом чувств, позволила, забывшись, ласкать их.

Порой казалось, что пылкие слова адресованы совсем другой женщине, что его горящий взгляд искал другое, отсутствующее здесь существо.

Да какая разница! Эта любовь, растопившая мрачную безнадежность, захватила ее, привела в экстаз…

На какой-то миг Мадлен пыталась представить себе лицо Франсуа… Но перед нею был Манфред, такой молодой, такой окрыленный любовью!

И вот произошло неизбежное… Они слились в объятии… Их губы соединились, и в то же мгновение у обоих появилось странное, пугающее чувство, что этот поцелуй не пойдет на пользу ни одному, ни другой.

Это было столкновение двух безнадежностей. И они были искренними! Она мечтала только о Франциске I, он – только о Жилет!

Но Мадлен подумала: «О! Полюбить еще раз! Ожить под его жаркими ласками! Возродить свое сердце к новой жизни!»

А Манфред мечтал: «Я забуду ее! Эта женщина, такая прекрасная, даст мне отведать напитка забвения… Я люблю ее!.. Хочу любить!»

Оба чувствовали, что теряют голову.

– Люблю тебя! – шептал он, нервно сжимая ее в своих объятиях.

– Люблю тебя! – отвечала она, охваченная сладострастной дрожью.

Глаза их закрылись в экстазе.

Разбушевавшееся неистовство страсти овладело ими.

– Будь моей! – страстно шептал Манфред.

– Да! Твоей! Твоей! – изнемогая, отвечала она.

Но внезапно, когда он еще сильнее сжал ее в объятиях, когда она, изнемогшая, готова была отдать всю себя, Мадлен своими слабыми руками оттолкнула Манфреда от себя, хриплый крик, полный безнадежного отчаяния, вырвался из ее груди.

– Уходи! Уходи!

– Уходить! – дико оскалился Манфред. – Да ты с ума сошла!.. Ты моя!

– Никогда!.. О, как я несчастна!

– Ты моя! – продолжал он с нарастающим возбуждением.

Он попытался снова обнять женщину.

Мадлен, мертвенно-бледная, с блуждающим взором, разразилась рыданиями:

– Как я несчастна!.. Как несчастна!

Слова ее были похожи на жалобы умирающего ребенка. Манфред поостыл.

Он провел руками по своему вспотевшему лицу и удивленно посмотрел вокруг себя.

– Где я? – пробормотал он. – Я размечтался… о любви… Где Жилет?

Он увидел плачущую распростертую женщину. И тут он понял, что в жизни этой женщины есть какая-то тайна, по безнадежности сравнимая с его чувствами.

Он наклонился над нею, дотронулся до ее плеча.

– Мадам, – сказал он очень нежно…

Она энергично потрясла головой и прохрипела:

– Уходите… бегите… и никогда… никогда… не возвращайтесь!

«Я вернусь, – решил в душе Манфред. – Я хочу знать».

А потом просто, с сочувствием в голосе сказал:

– Прощайте, мадам…

Спустя несколько секунд он был уже за пределами усадьбы, кинувшись от нее бегом, словно сумасшедший. А Мадлен, оставшись одна, продолжала однообразно жаловаться:

– Кая я несчастна!.. Как несчастна!..

XXXI. Рабле

На следующее утро Манфред распростился с Лантене. Тот хотел было верхом сопровождать друга до первой смены лошадей. Однако Манфред настаивал на том, что поедет один. Джипси с интересом присутствовала при споре друзей, стараясь скрыть свою заинтересованность.

– Значит, мне не удастся сопровождать тебя, – грустно сказал Лантене.

– Так будет лучше, – заметила Джипси таким странным голосом, что Лантене вздрогнул.

– Почему? – спросил он.

– Я слишком одинока… Кто знает, не увлечет ли тебя с собой Манфред. Да, я так одинока…

Она повернулась к Манфреду.

– Куда едешь?

– В Италию.

– В Ита-алию! – протянула Джипси.