Трибуле Зевако Мишель

IX. Главный прево

Теперь наше любопытство привлечет мрачная личность графа де Монклара. Несмотря на крайнюю важность встречи короля с Лойолой, о которой мы расскажем в дальнейшем, давайте сначала займемся главным прево.

Месье де Монклар отправился из Лувра верхом, в сопровождении двух десятков вооруженных людей. Лицо его отнюдь не было злым или жестоким: черты его были застывшие, одеревеневшие, словно лишенные всякой чувствительности. Взгляд тоже не был жестким, просто он никогда не выражал обычных человеческих чувств.

Речь его нельзя было назвать ни резкой, ни уверенной; она была тусклой.

Он говорил палачу: «Повесьте эту женщину» таким тоном, каким бы сказал своему камердинеру: «Оденьте меня».

Даже отчаянные храбрецы испытывали страх перед этим мрачным олицетворением следствия. Когда он, угрюмый, индифферентный, шел по городу, Париж дрожал от ужаса, который вызывал этот человек.

Поговаривали, что главный прево храбр до безрассудства. Не раз он в одиночку и без оружия проникал в такие притоны, из которых посторонние не выходят живыми. Порой он появлялся в кабачках, пользовавшихся дурной славой, и одного явления прево было достаточно, чтобы там устанавливалась мертвая тишина.

Граф де Монклар и в самом деле не знал страха, потому что страх – это чувство, а у него, похоже, не осталось человеческих чувств.

В сущности, это был ходящий и говорящий труп. В страхе, распространявшемся вокруг его личности, было много суеверного.

Трибуле называл графа архангелом виселицы.

Этот беглый эскиз, который многие сочтут слишком длинным, необходим нам. Продолжим наше повествование. Месье де Монклар ехал в десяти шагах впереди офицера, командовавшего эскортом. Он объезжал стороной скопище улочек, сходившихся ко Двору чудес. Так грязные ручейки вливаются в клоаку.

Там, где один из таких проулков выходил на улицу Сен-Дени, прево заметил скрючившуюся в углу женщину. Заметив приближавшихся всадников, женщина выпрямилась и пристально посмотрела на них. Главный прево был поражен этим взглядом, направленным прямо на него, тогда как обычно все отводили свой взор, кроме, конечно, короля, его хозяина.

Он остановил лошадь и присмотрелся к женщине.

Перед ним стояла старуха неопределенного возраста, одета она была в лохмотья.

Она не опускала глаз. Впрочем, в ее взгляде не было ни угрозы, ни дерзости, ни мольбы.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил главный прево.

– Ничего, монсеньор.

– Кто ты?

– Женщина, страдающая и ждущая…

– Как зовут тебя?

– У меня нет имени… На улицах меня знают как Джипси-цыганка…

– Мне кажется, я знавал тебя.

– Вполне возможно, монсеньор.

Прево показалось, что какая-то глухая радость прозвучала в ее словах.

– Теперь я точно узнал тебя… Это ты приходила ко мне однажды и просила помиловать какого-то цыганенка, которого я приказал повесить.

– У вас отличная память, монсеньор. Событие, о котором вы упомянули, произошло лет двадцать назад, даже больше.

– Верно! – едва слышно проговорил Монклар. – Память у меня изрядная… Это порой даже мешает… О! Если бы я мог забывать!

А громче добавил:

– В самый день казни ты бросилась на палача и сильно покалечила его… Тебя помиловали.

– Я это уже позабыла, монсеньор. Ваша память удивляет даже меня! А ведь в моем племени я считалась лучшей хранительницей памяти о значительных событиях нашего прошлого.

– Цыганенка повесили! – продолжал Монклар.

– Это был мой сын, монсеньор…

Она произнесла эти слова буднично, без тени озлобленности.

– Ну, и что же ты теперь хочешь?

– Ничего, монсеньор!

– Почему же ты так посмотрела на меня, когда я проезжал мимо?

– Привычка… Вот и всё.

Главный прево уже собирался пришпорить лошадь.

– Монсеньор! – обратилась к нему старуха.

– Давай, говори… Я был уверен, что ты захочешь мне что-нибудь сказать.

– Меня уверяют, что вы хотите арестовать Лантене.

– Ты его знаешь?

– Достаточно, для того чтобы интересоваться его судьбой… И потом… меня интересует судьба одной девушки по имени Авет, дочери печатника… Два этих юных создания обожают друг друга, монсеньор. Если Лантене повесят, Авет очень огорчится… и ее отец тоже.

Просьба так мало походила на прошение, что главный прево сразу же интуитивно сообразил: у старухи, скорее всего, на уме другое, а отнюдь не счастье Авет и Лантене. Он не стал отвечать и тронул поводья.

Джипси больше не пыталась его удерживать. Но если бы граф де Монклар догадался обернуться, он вне всяких сомнений содрогнулся от ужаса: таким полным жгучей ненависти взглядом проводила его странная старуха…

А главный прево задумался:

– Хорошая рекогносцировка! Оказывается, Лантене принят в доме у Доле! Мы накроем две цели одним ударом…

В тот момент, когда Монклар со своим эскортом скрылся за поворотом улицы Сен-Дени, из ближайшего дома вышел молодой человек и, заметив Джипси, приблизился к ней.

Пока он подходил, на лице его появилось особое выражение: смесь жалости и отвращения. Молодой человек тронул старуху за плечо. Она резко вздрогнула; так погруженный в глубокую задумчивость человек резко возвращается к реальной действительности.

– Лантене, – пробормотала она, проводя иссохшей рукой по испещренному множеством мелких морщин лбу.

– Что ты здесь делаешь, мама Джипси? – спросил молодой человек спокойным низким голосом.

– Ничего, дитя мое, ты знаешь, мне нравится бродить по улицам. Это напоминает мне прежнюю бродячую жизнь, когда я скиталась по большим дорогам со своим мужем.

– Бедная мама Джипси! Значит, ты не решаешься жить в удобном доме… одеться… мирно жить… в конце концов, стараться заполучить хоть немного благосостояния и счастья!.. Ты же знаешь, что я предлагал тебе всё это, милая мама!.. Иди жить ко мне… я обеспечу тебе спокойную жизнь, я устрою тебе обеспеченную старость…

– Да, да… Я знаю, что ты сохранил ко мне признательность, дитя мое… у тебя доброе сердце…

– Не вы ли подобрали меня, бедного сироту, каким я был, покинутого Небом и людьми!

– Это верно… И ты теперь остался единственной моей связью с жизнью… В этом мире я больше никого не люблю!

Старуха долго и напряженно смотрела на молодого человека. И тот снова почувствовал какую-то тревогу, которая столько раз охватывала его рядом с Джипси.

Ему удалось прогнать это ощущение, и он заговорил сочувственно:

– Бедная Джипси… Вы меня очень любите… словно я ваш родной сын.

– Мой драгоценный ребенок! Да, драгоценный! Ты просто не знаешь, до какой степени ты мне дорог… Если кто-нибудь причинит тебе зло, я не остановлюсь перед тем, чтобы убить его!

– Успокойтесь, мама… Я вырос и могу сам себя защитить.

– Дай-ка твою руку!

Она завладела рукой молодого человека, который, несмотря на нежные чувства к приемной матери, не мог удержаться от жеста гадливости.

– Любопытные вещи можно видеть на твоей руке, дитя мое, – сказала старуха, очень внимательно всматривавшаяся в его руку.

– Давай посмотрим! – сдержанно улыбнулся Лантене.

– Ты любишь! Ты любим! Ты будешь счастлив! Прекрасная свадьба увенчает вашу любовь… Ты будешь жить долго, несмотря на злобу отдельных людей…

– Добрая мама, этого хочет ваше сердце…

– Нет, нет! Так записано на твоей ладони.

– Ладно!.. Ну, мне пора идти. До скорого, мама! Деньги-то тебе нужны?

– Нет. Ты же мне дал позавчера. Этого на месяц хватит.

– Всегда берите, мама. Никогда не знаешь, что может случиться… Мне было бы очень больно, если бы вы оказались в стесненных обстоятельствах!

И он вложил пузатый кошелек в руку Джипси. Потом, сделав над собой усилие, Лантене склонился, поцеловал старуху в щеку и ушел, бормоча себе под нос:

– Бедная Джипси! Что же у меня в сердце, если появляется такая гадливость, когда я даю, как милостыню, сыновью ласку своей приемной матери?

Джипси смотрела вслед уходящему сыну. Странное дело… Взгляд, которым она провожала Лантене, полностью повторял тот, которым она встречала графа де Монклара!

А тем временем главный прево, продолжавший свой путь, выехал из города. Лошадь шла рысью, и через несколько минут граф прибыл к виселице Монфокон.

Стражники, которых он оставил у железной двери, все еще находились на посту.

– Как тот парень? – спросил Монклар.

– Монсеньор, он не шевелится. Его не слышно.

– Может быть, он уже задохнулся?

– Весьма возможно, монсеньор.

– Для большей безопасности откроем дверь только через несколько дней, как я уже говорил… Вас скоро сменят… Сторожите как следует!

– Будьте спокойны, монсеньор! Негодяю надо превратиться в крота, чтобы выйти оттуда…

Главный прево еще раз внимательно осмотрел железную дверь, за которой происходила ужасная драма; там, в замкнутом пространстве со спертым воздухом, среди скелетов агонизировал человек… Потом, отдав последние распоряжения, граф де Монклар отпустил поводья и отправился в обратный путь, в Париж. Полчаса спустя он спешился во дворе своего особняка на улице Сент-Антуан, напротив Бастилии.

Граф поднялся в свои покои.

Он открыл комнату с поблекшей драпировкой и запыленной мебелью. На одной из стен комнаты находилась картина большого размера. На ней была изображена молодая, ослепительно красивая женщина. У колен красавицы стоял малыш со свежим розовым лицом. На вид ребенку было четыре-пять лет. Малыш довольно улыбался.

Граф де Монклар остановился перед картиной. Его натянутое лицо разгладилось, смягчилось, в угрюмых глазах, кажется, затеплилась жизнь…

Он опустился на колени. Руки его протянулись к картине, и сдавленные рыдания всколыхнули его грудь.

Х. Мадлен Феррон

Перед тем как вернуться в Лувр, гле мы снова встретимся с Жилет, в Лувр, где король встречается с Игнасио Лойолой, необходимо рассказать, что случилось с двумя персонажами, дела и поступки которых нам не безразличны.

Мы расскажем о Ферроне и его жене Мадлен.

Феррон вошел в Париж на рассвете через ворота Монмартр, после того как расстался со своим мрачным помощником и целую ночь блуждал наугад в рощицах, раскинувшихся между городской стеной и деревушкой Монмартр. Феррон казался очень спокойным.

Ужасная ночная казнь успокоила его гнев.

Он пересек Париж медленным, беззаботным шагом добропорядочного буржуа, совершающего свою утреннюю прогулку. Он шел без какой-либо определенной цели, не выбирая направления.

Внезапно он остановился и вздрогнул, осознав, что находится перед домом у ограды Тюильри. С болезненным любопытством Феррон разглядывал этот дом.

В пасмурном печальном свете утра дом этот показался Феррону жалким и зловещим.

Дверь дома все еще была открыта. Машинально, даже не подумав закрыть за собой дверь, Феррон вошел в дом. Он сразу же прошел по комнатам сначала первого, а потом и второго этажа.

Что за странная прихоть толкнула его на этот визит? Какое болезненное любопытство?.. Ясно, что Феррон, раз войдя в это жилище, ни за что на свете не отказался бы еще больше усилить свою боль обнаруженными здесь доказательствами измены.

Он осматривал дом с показным спокойствием, обошел шикарно обставленную столовую, украшенную резными поставцами, покачал головой, рассматривая золоченый серебряный сервиз с гравированной заглавной буквой «Ф».

– Франциск! – догадался он.

И в то же мгновение подумал: «Но могло бы означать и Феррон!»

Тем самым даже в такой момент, даже после казни, даже после всего того, что он видел, обманутый муж неосознанно искал доказательства возможной невиновности жены…

Он продолжил свои поиски в большом кабинете, где был устроен фонтан: сложный туалетный прибор, в котором главную роль играла вода – в противоположность обычаям той эпохи. Там доказательства измены были очевидны.

Он поднялся наверх, вошел в спальню, как он это сделал ночью: осторожно, не делая шума.

В этой комнате ничего не изменилось.

Феррон вспомнил, как он склонился над потерявшей сознание женой. Он восстановил всю сцену.

– Вот, – процедил он сквозь зубы, – когда я вошел, она заканчивала одеваться… Она стояла перед этим зеркалом… Так… руки у нее были подняты к голове, она приводила в порядок прическу…

Несчастный муж, вспоминая это, сам остановился перед зеркалом; он даже попробовал повторить жесты жены.

– Да, да, – продолжал он, – бесстыдница наводила красоту перед этим зеркалом, в то время как я… Ах, подлая! Но когда я вошел… какой ужас отобразился на ее лице! Как она должна была переживать, когда увидела в зеркале, как открывается дверь и появляюсь я… О! – внезапно пробормотал он, бросив испуганный взгляд в зеркало… – Кажется, я схожу с ума!.. Вот открывается дверь… Как и у нее!.. Кто это там?.. Кто вошел?.. Женщина!.. Какой ужас!… Это Мадлен!.. Это ее призрак!

– Добрый день, месье Феррон! – послышался спокойный голос.

Поскольку дверь оставалась открытой, Мадлен смогла войти так же свободно, как это сделал прошлым вечером ее муж. Она на какое-то мгновение задержалась в дверях. Как и Феррон, она закрыла в конце концов входную дверь и спокойно пошла дальше.

Феррона охватила дрожь, волосы на голове встали дыбом, он онемел от ужаса. Он находился на последней стадии страха.

– Добрый день, месье Феррон! – повторила Мадлен.

И она кончиком пальца коснулась плеча мужа. Он резво подпрыгнул в пароксизме суеверного страха и забормотал:

– Кто ты? Ее призрак, не так ли? Ты, мертвая, пришла отомстить мне, как я пришел отомстить тебе… живой!

– Вы возбуждаете жалость, месье, – ответила она спокойным голосом, так хорошо известным мужу. – Перед вами не призрак… Я Мадлен, ваша жена… живая… из крови и плоти… Палач плохо исполнил ваш заказ, дорогой мой.

– Живая! – закричал Феррон.

Он устремился к жене и схватил ее.

– Живая… Да, живая!.. Это, действительно, она!.. Распутница!.. Вырванная из смерти каким-то адским чудом, она сразу де вернулась на место своего преступления… Негодяйка!.. Уж не короля ли надеялась ты здесь найти? Или, может быть, какого-нибудь другого бродягу? Потому что ты готова лечь в постель со всяким, кто этого захочет! Живая!.. Ах! Ах! Теперь посмотрим, смогу ли я справиться с тобой лучше палача!..

Он бросился к двери и запер ее на два оборота ключа. Мадлен спокойно уселась.

– Вы говорите глупости, дорогой. Я пришла сюда, чтобы встретить вас!

– Меня!

– Вас! Я в первую очередь подумала, что вы придете сюда. И не ошиблась, потому что вот же вы… Если бы я вас боялась, то не пришла бы сюда… Вы хотите поговорить со мной?

– Говори!.. Что ты можешь сказать? Попытаешься оправдаться?

– Вы не понимаете меня, – нетерпеливо сказала она. – Мне не надо оправдываться. Я не любила вас. Я любила Франсуа, короля Франции, и отдалась ему без какой-либо задней мысли. Вы узнали об этом и оттого стали несчастны… Мне искренне жаль вас, потому что я никогда вас не любила, но была привязана к вам… Как видите, месье, мне не в чем перед вами оправдываться… Я любила всем своим сердцем, всем своим телом.

– И ты осмеливаешься говорить это мне! Мне! Твоя неблагодарность доходит до такой степени, что ты прославляешь свое преступление!

– Я не прославляю, а только пытаюсь убедить вас в том, что мы должны поговорить открыто. И я начала с откровения…

– С цинизма!

– Если вам так нравится, назовем меня циничной. Повторяю свой вопрос и предупреждаю, что вы рискуете опоздать. Итак, хотите поговорить откровенно?

– Это я тебя предупреждаю: ты не выйдешь отсюда живой… Теперь говори… Потрать последние минуты своей жизни, чтобы еще раз солгать, как ты это делала всю жизнь!

Спазм сдавил его горло. Он очень страдал.

И больше всего в эту минуту Феррон страдал оттого, что знал: на этот раз Мадлен не лжет, не пытается оправдаться, что ей, мол, позволительно было пренебречь доверием, что ее можно простить!

Какую-то секунду он представил, как он сжимает в объятиях раскаивавшуюся женщину. Несчастный всё еще любил это очаровательное создание.

– Месье, – ответила Мадлен, – вы только что приняли меня за призрак… В вашем заблуждении есть доля истины… Я больше не женщина… Я больше не Мадлен… Я спрашиваю себя, осталось ли в моей душе хоть одно человеческое чувство, кроме одного… Я сейчас расскажу вам о нем… Вы сказали, что намерены убить меня… Я не очень-то держусь за жизнь… Мне безразлично, умру ли я сейчас… Впрочем, – добавила она, криво усмехнувшись, – я уже познала смерть!

Феррон слушал, не проявляя каких-либо чувств.

– Вы вольны убить меня: я предлагаю сделать это немного позже, когда мы вместе совершим одно необходимое для меня дело…

– Что за дело? – пробурчал Феррон.

– Вы не задумывались о том, что мстить надо не мне одной? – спросила Мадлен, презрительно улыбнувшись.

– Успокойтесь!.. И до другого дойдет очередь.

– Правда? – сказала Мадлен, вставая. – Вы в достаточной мере ненавидите короля Франции, чтобы попытаться отомстить ему.

– Я уже говорил об этом… Сначала вы… потом он.

Феррон, сам того не замечая, перестал «тыкать» жене.

– В таком случае, – сказала она, погружаясь в угрюмое безразличие, – мы сможем договориться… Потому что ненависть осталась единственным чувством, которое поддерживает во мне желание жить… Все прочие чувства умерли!

– Негодная! – прохрипел Феррон.

– Что с вами, месье?.. Вам должно было понравиться то, что я сказала.

– Негодница!.. И вы еще говорите о своей ненависти!.. Ваши слова причиняют мне такую же боль, как и признание в любви…

– Вы ошибаетесь, месье! – холодно произнесла Мадлен. – Я не говорила, что ненавижу короля Франции, бросившего меня. Я не отношусь к числу тех любовниц, у которых любовь принимает порой форму ненависти. Моя ненависть сотворена презрением… Я ненавижу короля Франции, бросившего меня в тот момент, когда я считала его рыцарем. Я ненавижу его за то, что он разбил идола, какого я взрастила в своем сердце… Он разрушил этого идола и тем самым разбил мое сердце! Ненавижу его! Презираю!.. Я хочу отомстить ему… Хотите соединить свое отчаяние с моей ненавистью?

Феррон, казалось, уже некоторое время не слушал Мадлен.

– Как вы выжили? – спросил он чуть слышно.

Мадлен нетерпеливо отмахнулась.

– Ха, месье! Вы опять возвращаетесь к этому?.. Достаточно того, что я осталась в живых! … Веревка оказалась гнилой… она оборвалась… Через некоторое время я пришла в себя… вот и всё… А теперь ответьте… Предположим, Мадлен мертва… То существо, что стоит перед вами, не живая женщина, а лишь форма отмщения. Предлагаю вам свою помощь. Принимаете ее?

Феррон вместо ответа накинулся на нее.

– Палач ошибся, – рычал он, – но я-то уж не ошибусь!.. Ты умрешь!.. Ты…

Он не закончил фразы, упав на пол с предсмертным криком.

В тот самый момент, когда он протянул руку, чтобы схватить Мадлен, женщина резко отскочила назад, а потом молниеносным выпадом пронзила кинжалом горло Феррона.

Феррон упал, как набитый соломой мешок; он еще попытался подползти к Мадлен и ухватить ее… Вместе с кровью он изрыгал проклятия.

Мадлен наклонилась над умирающим. Рука ее поднялась и резко опустилась.

На этот раз кинжал вошел по самую рукоятку в правую сторону груди. Феррон засучил пятками по полу, царапал паркет ногтями, потом застыл в неподвижности…

– Умер! – холодно проговорила Мадлен.

Мадлен Феррон оставалась целый день в маленьком домике у ограды Тюильри, закрыв все окна и двери.

Она сотни раз проходила мимо трупа, не обращая на него ни малейшего внимания. Разве что один раз толкнула ногой.

В ее голове созревал план мести.

Настал вечер, потом пришла ночь. Мадлен спустилась в сад. Она прихватила с собой заступ и начала копать в углу сада. Она работала методично, неспешно.

Около десяти часов она уже выкопала довольно большую яму. Тогда она поднялась на верхний этаж, ухватила за ноги труп мужа и потащила его по лестнице… Голова Феррона глухо билась о ступеньки.

Остановилась она только на краю ямы, бросила последний взгляд на мертвого мужа и столкнула его в темную дыру.

К полуночи Мадлен засыпала яму и заровняла ее.

После этого Мадлен Феррон накинула на плечи широкий плащ, закрыла голову капюшоном и вышла из дома, предварительно тщательно заперев дверь.

XI. Лойола

А теперь мы перенесемся в Лувр, в роскошный кабинет, который оборудовал для себя Франциск I. Король только что распорядился ввести в кабинет Игнасио Лойолу.

Франциск с первого взгляда понял, что перед ним оказался стойкий боец, он не опустил перед королем пламенного взгляда своих черных глаз.

Король встал.

– Вы пожелали говорить со мной, – начал монарх беседу, в душе сердясь на себя, что совсем не по-королевски выглядит перед знаменитым монахом. – Слушаю вас. Что вы хотите от меня?

– Прежде всего, сир, я хотел бы передать вам благословение римского понтифика! – ответил Лойола, величественным жестом поднимая правую руку.

– Король Франции! – продолжал он. – Старший сын нашей Церкви, от имени суверенного понтифика христиан, давшего мне это поручение, от имени святого отца, короля королей, благословляю вас!

Удивленный, побежденный этим величественным жестом, Франциск невольно склонился, почти преклонил колени перед этим устрашающим благословением. Потом он поднялся и высокомерно сказал:

– Король Франции принимает с большой благодарностью благословение святого отца. А теперь, месье, говорите…

Франциск уселся в просторное кресло, откинулся на спинку и пристально посмотрел на Лойолу, а рука его, свесившаяся с ручки кресла, инстинктивно подергивала уши великолепной борзой.

Лойола поджал губы, взгляд его стал жестким.

– Сир, – произнес он, – я принес вам не только благословение святого отца, я хочу донести до вас и эхо его справедливых жалоб. Папа, сир, с печалью и тревогой смотрит на Францию, которую он так любит…

– Клянусь Девой Марией, месье, как ни сильно папа любит мое королевство, было бы странно, если бы он любил его больше, чем я!

Лойола, казалось, не услышал этих слов и продолжал: