Русский фронтир Волков Алексей
– А если… – начал было Литке.
– И не думайте, – мгновенно понял его мысль Головнин. Как не понять, когда пираты стояли такой тесной группой? – Пока мы дойдем, они успеют разбежаться, и гоняйся за ними по всему морю. А они будут гоняться за транспортами.
Жаль, не было возможности услышать, о чем говорят между собой капитаны пиратских кораблей, однако результат переговоров был вполне понятен.
– Уходят! – первым возвестил Лутковский.
Флибустьерская флотилия развернулась и направилась прочь. Все-таки одно дело – напасть на беззащитного купца, и совсем иное – встретиться с военным кораблем. Тут уж без больших потерь не обойтись, а пираты явно не собирались умирать…
– Что и требовалось, господа, – оповестил Головнин, едва замолк мощный крик «ура!», вырвавшийся из луженых матросских глоток.
Хотя кое-кто из молодежи был втайне разочарован.
Эх, молодость!..
17
Снова вокруг лежала бескрайняя степь. Куда ни кинь взгляд от горизонта до горизонта – сплошные травы. Это не Россия, где через каждые двадцать верст – почтовые станции и повсюду взгляд натыкается на хутора, деревни, села… Едва населенный дикий край.
Где ж вы, спешащие сюда поселенцы? Такие просторы – и свобода. Хоть организовывай республику, где все будут равны, а править – только достойнейшие.
Республику Чока.
Муравьев вспомнил старые мечты и невольно улыбнулся.
Что-то он стал сомневаться в собственных юношеских мечтах. Где гарантия, что наверху окажутся самые умные и благородные, а не наиболее ловкие и беспринципные? Последним-то намного проще ловить рыбку в мутной воде.
Разговоры с доном Карлосом, преследование повстанцев поневоле заставили вспомнить историю Французской революции. Старую власть свергли, а потом? Море крови, бесконечная борьба друг с другом и венчающий итог – маленький человек, провозглашенный новым императором и захвативший большую часть мира. Стоила ли игра свеч?
Кто-то, разумеется, выиграл, сумел подняться с самых низов, но не больше ли тех, кто проиграл? Причем не только в среде дворянства, но и простого народа. Зачем же тогда все?
В жизни всегда надо стремиться к справедливости, но не лучше ли добиваться ее законными путями, чем ради нее плодить новое горе, пытаясь низвергнуть существующий порядок вещей? Может, действительно править должен тот, кто имеет на это исконное право, а остальные помогать ему в его хороших устремлениях и отвращать от плохих? Разве не император был олицетворением стойкости народа в дни недавней войны? Стал бы простой крестьянин отстаивать Отечество, если бы им управлял избранный на несколько лет временщик? И как подобный порядок вещей вяжется со Святым Писанием?
Хоть Муравьев считал себя человеком просвещенным, он с детства впитал в себя христианские ценности, а в них есть слова об избранности, но нет – об избираемости.
И все-таки насколько приятно было когда-то мечтать о царстве свободы и разума!
Или – лучше о смугловатой прелестнице? Дон Карлос все равно дремлет рядышком под мерное покачивание экипажа.
Помечтать не удалось. Уже близко показались возделываемые поля. Черные фигурки копошились на них, словно муравьи, а между ними сновало несколько всадников. Даже вглядываться не требовалось: всадники наблюдали за работой. Вот один из них явно остался чем-то недоволен, вскинул руку и огрел провинившегося не то плетью, не то бичом. Тут уж расстояние давало пищу для домыслов, хотя велика ли разница?
Появление отряда немедленно привлекло внимание всадников. Черные рабы распрямились было, но немедленно засуетились вновь. Кто бы ни проезжал, уделом двуногой собственности хозяина был лишь труд. У плантатора всегда есть много средств убедить в своей правоте даже самых нерадивых.
Один из всадников нарочито неторопливой рысью направился наперерез двигающемуся отряду.
Дон Карлос очнулся, почувствовав, что в нем сейчас появится нужда. Николай уже кое-как умел говорить по-испански, но объявившийся рабовладелец вполне мог не знать этого языка.
В самом деле, всадник что-то пролаял на английском. Самое удивительное состояло в том, что на казаков и ехавшего в коляске Муравьева он при этом смотрел свысока, словно был заведомо сильнее. Или же это говорило, что проезжавшие нарушили все мыслимые и немыслимые законы.
– Что он говорит? – В ответ капитану поневоле пришлось напустить на себя еще более высокомерный вид.
Ему не раз и не два доводилось встречаться с наглецами всех сортов, просто в некоторых случаях неписаные правила общества заставляли не реагировать на это, зато в иных требовали немедленно потребовать сатисфакцию.
Тут был третий случай. Муравьев выступал не как частное лицо, а как представитель наместника и самого государя. Соответственно, итог для всадника мог быть весьма плачевным.
– Он говорит, будто мы вторглись в частные владения, – хмыкнул дон Карлос.
– Передайте ему, что здесь – земли русского императора, а я его представитель. И все прочие владельцы обязаны слушаться любых моих распоряжений, – нарочито небрежно заявил Николай.
Подъехавший Быкадоров одобрительно кивнул. По лицу казака было видно – надсмотрщик ему весьма не понравился.
Надсмотрщик еще пытался что-то возразить, но слушать перевод Муравьев не стал.
– Велите ему проводить нас к хозяину. – Капитан излучал ледяной холод.
– Жаль, дерева нет. Я бы повесил молодца, чтобы другим неповадно было, – вставил Быкадоров, подкрепляя слова красноречивым жестом.
Казачья полусотня была лучшим аргументом в кратком споре.
Разумеется, никого вешать Быкадоров не мог. В империи строго относились к человеческой жизни, и ни о каких казнях речи не было. Разве что в военной обстановке – мародеров, но что мог знать о том североамериканец? Его загорелое лицо заметно побледнело, а голос мгновенно утратил высокомерие.
– Слушай, Быкадоров, ты в следующий раз больше так не шути, – произнес Муравьев, когда отряд вновь тронулся в путь. – Подумают еще, что у нас порядки как у них: чуть что – на ближайшее дерево без всякого суда.
Ставший проводником надсмотрщик ехал чуть впереди, но русского он не знал, и капитан говорил спокойно.
– Так чего он высокомерную рожу корчит? – обиженно спросил сотник. – Веревка явно перебор, но я бы приказал его разложить да всыпать плетей так, чтобы он месяц на лошади ездить не мог. Небось, живо бы вся спесь с наглеца сошла! Хозяин его эвон сколько землицы отхватил! Да еще свои порядки здесь устанавливает! Где ж оно видано – людей кнутами работать заставлять? Я понимаю, у нас мужиков вольными не назовешь, но никто над ними с плеткой не прохаживается, и пистолетов никто не носит.
Из-за пояса надсмотрщика в самом деле торчал пистолет, и, насколько можно было судить, все его товарищи тоже были вооружены. Только остальные надзиратели подъезжать к казакам не спешили.
Замечание насчет земли было справедливым. Отряд ехал мимо полей добрую пару верст, прежде чем впереди замаячили постройки. Часть домов еще строилась, и тоже исключительно неграми. Такое впечатление, будто белые вообще не признавали за собой возможности приложить к чему-либо руку. Разве что к бичу или иному средству понуждения рабов.
Плантатор оказался довольно крупным мужчиной лет сорока. Некогда черная борода была прошита нитями седины, полные губы выпячивались так, словно их владелец был заранее недоволен всем на свете, и над ними нависал крупный в прожилках вен нос. Темные глаза смотрели оценивающе, однако, в отличие от надсмотрщика, внешне хозяин был вполне любезен.
– Владелец окрестных земель Ричард Клайтон. – Собственно, сказанное было понятно без перевода.
– Офицер по особым поручениям наместника, гвардии капитан Муравьев. Вот предписания его высокопревосходительства графа Резанова. – Николай протянул плантатору бумаги.
Клайтон мельком взглянул на них и оттопырил нижнюю губу еще больше:
– Тут написано на непонятном языке.
– В России все официальные бумаги пишутся на русском, – отпарировал Муравьев.
У него был перевод на испанский, но очень уж не понравился ему стоявший перед ним рабовладелец.
– Прошу в дом, – предложил Клайтон. – Там расскажете, что привело вас в мои владения.
Николай переглянулся с сотником и спокойно сказал:
– Казаков держи наготове.
– Николай Николаевич! Они у меня бывалые. – Быкадоров едва заметно шевельнул бровью.
Часть станичников словно невзначай рассредоточилась вокруг барского дома в кажущемся беспорядке. В итоге же – дом был плотно перекрыт. Двое же демонстративно поднялись на невысокое крыльцо и встали у дверей часовыми, не то отдавая почести начальнику, не то арестовывая владельца имения.
С Муравьевым внутрь зашел только дон Карлос. Чиновник владел всеми тремя основными языками региона и являлся незаменимым в качестве переводчика. Впрочем, как знал Николай, наградой ему за разгром повстанцев должен был стать офицерский чин. Бывший воспитанник иезуитов сам попросил об этом наместника, говоря, что желал бы сменить штатский мундир.
– Присаживайтесь, господа.
Гостиная не потрясла Николая обстановкой. Видно было, что хозяин старается выделиться, продемонстрировать достаток, однако мебель показалась Муравьеву не более чем жалким подражанием виденному в действительно достойных домах. Но там владельцы принадлежали к аристократии и умели отличить подлинное от подделки. Не говоря об общем впечатлении от хозяйской безвкусицы, когда набор предметов отнюдь не порождал ансамбль.
– До его превосходительства дошли сведения, будто вы используете в асиенде рабский труд, – сразу перешел к делу Николай.
В каком ином случае он мог бы говорить дипломатичнее, в этом – не считал нужным.
– Я свободный человек и имею право поступать так, как захочу, – довольно миролюбиво ответил Клайтон. – Так же как отчитываться в своих действиях я ни перед кем не обязан.
– Ошибаетесь. Любой подданный должен соблюдать законы страны. Рабовладение в Российской империи запрещено. Я понимаю, вы могли этого не знать, и поэтому довожу сей факт до вашего сведения, – скучающим тоном произнес Муравьев.
Внутри его все кипело, но положение обязывало, и он не давал выхода эмоциям.
– Ошибаетесь как раз вы. Я не являюсь подданным вашего императора, и потому его законы меня не касаются, – возразил плантатор.
– Но вы проживаете на территории империи, и потому действующие законы касаются и вас.
– Я – свободный человек, – повторил Клайтон. – И занял землю по праву сильного. Что я здесь делаю и каким образом веду хозяйство, не касается никого.
– Но только в Луизиане или в любом другом штате. Здесь дело другое. В соответствии с данными мне полномочиями вынужден вас предупредить: или вы меняете способ хозяйствования, или покидаете российские пределы.
– По какому праву вы мне такое говорите? – вскинулся Клайтон.
– По праву представителя власти.
– Я ее не признаю, – жестко отозвался плантатор. – Повторяю – я свободный человек и таковым останусь и впредь.
– Что ж, выбор вами сделан. Сколько дней вам дать на сборы?
– Какие сборы? – Клайтон упорно играл в непонимание.
Или действительно не понимал. Муравьеву собеседник не показался чересчур умным.
– Вы отказались соблюдать законы империи и потому обязаны в кратчайший срок покинуть ее территорию. В противном случае я буду обязан арестовать вас, и дальнейшую судьбу будет решать наместник.
– Что?! – Клайтон приподнялся.
– Я непонятно выразился? – Капитан не двинулся с места.
– Вы предлагаете мне бросить мою землю?
– У вас есть на нее документы?
– Какие могут быть документы? – заорал плантатор.
– Удостоверяющие ваше право на владение.
Сунувшийся было в гостиную негр с подносом от крика хозяина испуганно шарахнулся прочь.
– Убирайтесь вон!
Но дверь резко отворилась, и в ее проеме возник Быкадоров. За спиной сотника виднелось еще несколько казаков.
– Вон отправитесь вы, – по-прежнему спокойно подытожил Николай. – На сборы вам дается неделя. После чего все имущество будет просто конфисковано в казну.
– Мои люди… – начал было Клайтон.
– При малейшей попытке сопротивления, согласно указу наместника, все вы считаетесь разбойниками со всеми вытекающими последствиями, – понял его мысль капитан.
Смотреть на рабовладельца было страшно. Он покраснел так, что, казалось, его сейчас хватит удар. Клайтон задыхался, ловил воздух открытым ртом, а пальцы судорожно шарили у ворота.
Муравьев терпеливо ждал. Ему было ничуть не жаль плантатора. Более того, наглость хозяина возмущала офицера настолько, что он бы не отказался преподать тому урок.
Рабовладелец оказался живуч. Он кое-как отдышался, шагнул к дальнему столику и припал к стоявшему там кувшину с водой. После воды наступил очередь сигары. В нарушении всех приличий гостям ничего не предлагалось, хотя еще вопрос – приняли бы они предложенное?
Пальцы Клайтона, когда он прикуривал, заметно дрожали.
– Когда я смогу получить деньги за землю? – все больше успокаиваясь, спросил он.
– Как вы говорите, земля ничья, так о каких деньгах может идти речь? Если бы вы ее купили или получили официально – дело другое.
– Я вложил в нее свой труд, – веско заявил хозяин.
– Не свой, а рабов, – уточнил Муравьев.
– Обработанная земля, дом, постройки, – не слушая, продолжал перечислять Клайтон.
– Прежде чем что-то занимать, надо как минимум получить на это согласие. Так что через неделю я вновь буду здесь. – Николай поднялся и пошел прочь.
– Столько денег и где я их получу? – донеслось до него причитание. – Столько сил!..
– Это – не мои проблемы, – сказал вместо прощания Муравьев.
18
– Жан, есть прекрасная новость! – Де Гюсак вошел сияющий, словно внезапно на склоне лет получил в наследство секрет омоложения. – Лафит в городе!
– Я знаю. – Липранди оторвался от тетради, куда делал какую-то запись.
Рядом на столе лежала дымящаяся трубка и стояла чашка кофе.
– Откуда? – удивился было Гюсак, но тут же вспомнил о многочисленных знакомых своего напарника во всех слоях общества, равно как и на многих важных постах, и произнес: – Хотя чего я удивляюсь?
– Вот именно, – согласился Липранди и потянулся за трубкой.
Его политика принесла определенные плоды. В кратчайший срок Липранди сделался довольно популярной личностью в Новом Орлеане, и его осведомленность в делах просто поражала. Притом что делился он с напарником отнюдь не всем узнанным.
Незачем было знать Гюсаку все. Например, о появившейся сети доброхотов, которые не только поставляли информацию Липранди, но уже и сами передавали ее дальше. Если какие-то детали пока еще могли ускользнуть от внимания агентов, то общие тенденции просматривались четко.
– Вы далеко пойдете, Жан. – В голосе Гюсака одобрение было смешано с толикой гордости, словно Липранди являлся ему близким родственником. – Я в ваши годы, признаться, был просто повесой, хотя судьба порою давала шансы. Впрочем, жалеть все равно поздно.
– Жалеть поздно всегда. Раз уж зашла речь о сожалениях, значит, случившегося не исправишь. Но какой смысл в несбывшемся? Думать надо о будущем.
– Вы философ, Жан.
– Отнюдь. Я сугубый практик, – не согласился Липранди. – Потому моя цель если не на сегодня, то на завтра – сходить в море вместе с Лафитом да прикупить у него по дешевке товара.
– Да, здорово. Тогда я со спокойной душой смогу окончательно свернуть здесь все дела и вернуться в Европу. О Париж! Хотите, отправимся туда вместе?
– С радостью бы, однако пока молод, надо успеть переделать кучу дел. Я еще в стольких местах не был!
– Да, вы действительно молоды, раз тянет на путешествия, – вздохнул Гюсак. – Не то что я…
Утешать в подобных случаях бессмысленно. К тому же напарник Липранди, как многие французы, по натуре отчасти являлся неосознанным позером и нуждался не столько в утешениях, сколько в аплодисментах.
– Судно у нас есть. Остановка за малым – получить приглашение Лафита на его базу, – рассуждал, затягиваясь трубкой, Липранди.
– Ваш тезка сам звал нас к себе, – напомнил Гюсак. – Важно, чтобы он не отказался от своих слов.
– Не откажется. И база не столь далеко.
– Вы уже и это знаете? – без удивления спросил француз.
– Конечно. На самом деле в мире очень мало настоящих тайн. Вернее, они лежат несколько в иной сфере. Просто не хотелось являться в гости без приглашения.
Де Гюсак с интересом ждал продолжения.
– Напротив Мексики есть остров, который называется Галвестон. Там, говорят, весьма удобная бухта, а около нее наш общий знакомый построил небольшой городок и дал ему имя Кампече.
– Поражаюсь вашей осведомленности, Жан. Даже мне ничего узнать не удалось.
– Ничего странного. Буквально до недавнего времени продажа товара происходила неподалеку от Нового Орлеана. Очевидно, Лафит решил не терять времени на дополнительные перемещения, вот и приоткрыл тайну паре торговцев. А там понемногу пошли круги по воде. Вот и мне вчера шепнули на ушко. Кстати, хотите еще одну новость, о которой сегодня наверняка будет говорить весь город?
– Разумеется, – не стал чваниться Гюсак.
– Помните, то и дело возникали голоса о необходимости покарать казаков?
– Конечно.
– Свершилось. Правда, кара пала на тех, кто отправился это проделать. Но разве есть в том особая разница? – улыбнулся Липранди.
– Как это? – не понял француз.
– Подробностей пока не знаю. Так, в общих чертах. Некие плантаторы объединили свои силы, взяли своих присных, присоединили к ним каких-то разбойников и напали на одну из казачьих станиц. Не учли лишь одного, очевидного любому, кто сталкивался с русскими: казаки – извечные воины. Про них можно сказать и хорошее, и дурное, однако служба у них всегда на высоте. А дерутся они так, что от противника лишь перья летят. В общем, налетчиков расколошматили. Многих убили, зато уцелевшие удирали, словно на крыльях. Один уже утром был в Новом Орлеане. С чем его можно поздравить. Набегом же руководил какой-то Маккойн или Маккейн.
– Маккуйн, – машинально уточнил Гюсак.
– Особой разницы не вижу.
– Известная личность, один из богатейших землевладельцев Луизианы. А уж люди у него – один к одному. Их едва ли не каждый в штате боится.
– Теперь местные жители могут позабыть свои страхи, – с иронией прокомментировал Липранди.
– Вы что? Маккуйн такой авторитет, за него столько людей вступится вплоть до губернатора! Вы не знаете, он жив?
– Губернатор?
– Нет, Маккуйн. Губернатору ничего не сделается.
Липранди пожал плечами и лишь затем сказал:
– Понятия не имею. Вы думаете, беглецам было время посмотреть, не случилось ли что-нибудь с начальством? Но, думаю, к обеду станет известно.
Гюсак ушел и через минуту вернулся с бутылкой.
Отказываться Липранди не стал. Мужчины выпили, и лишь после этого Гюсак спросил:
– Скажите, Жан, вы ведь уже сталкивались с казаками. Они могут в отместку напасть на Луизиану?
– Если на всю, то в чем смысл? На завоевание целого штата нужен приказ начальства. Тогда вопрос: нужна ли России война? Как вы думаете?
– Вы шутите, Жан? Сейчас им необходимо навести порядок в Мексике. Зачем им еще земля?
– Вот вам и ответ, – кивнул Липранди.
Гюсак наполнил стаканы вновь:
– А если сузить вопрос? Скажем, вероятно ли нападение на асиенды? Того же Маккуйна или другого, на кого выведет след? На случайного плантатора, в конце концов?
Липранди не спеша выбил трубку, прочистил мундштук, а затем принялся набивать ее вновь.
– Тогда ответьте мне – будут ли наказаны Маккуйн с компанией за нападение на войска другого государства?
– Войска?
– Казаки являются военным сословием и иррегулярным войском Российской империи. Поэтому нападение на них все равно что нападение на русскую армию, – пустив щедрый клуб дыма, пояснил Липранди.
Гюсак выпил в одиночку и затем сказал:
– Кто же будет наказывать состоятельных и уважаемых граждан?
– Правительство. Есть же губернатор, полиция.
– Если бы Маккуйн натворил нечто подобное на территории штата, его бы, без сомнения, наказали. Оштрафовали, а то и вообще бы могли посадить. Но все, что происходит на чужой территории, властей не касается.
– Странно. По-моему, любое преступление является преступлением, где бы оно ни совершалось.
– Вы просто никогда не жили в Америке. Здесь все иначе, и европейские законы и традиции практически не действуют. Менее всего – в бывших британских колониях.
– В этом случае почему бы плантаторам не вкусить того, что они старались проделать с другими? По мне, так будет просто справедливо. На деле же – кто знает, во что все выльется? Но вам-то что за дело до местных разборок?
– Признаться, просто любопытно. Никогда не имел дел с казаками, но тот факт, что они разбили людей Маккуйна, говорит о многом. Интересно посмотреть на этих воинов. Я видел многих знаменитых флибустьеров, разбойников, местных офицеров, но никогда не встречался ни с одним казаком.
– Так поезжайте в Тешас и посмотрите, – предложил Липранди. – Хотя не столь давно это можно было увидеть и в Париже.
– Пока не знаю. Русские меня несколько настораживают. Я же с ними тоже не сталкивался. Кого бы я действительно желал увидеть перед отъездом – это графа Резанова. Хотя на казаков все же хотелось бы взглянуть.
Липранди улыбнулся и внимательно посмотрел на партнера:
– Все прекрасно. Может, у вас и будет подобная возможность. Но пока я предлагаю выбраться в город и послушать, что говорят. Чувствую, можно услышать немало интересного. А уж преувеличений наверняка будет столько… – И Жан покачал головой.
19
Новый Орлеан бурлил. Новость о разгроме соединенного отряда плантаторов успела облететь всех. Встречаясь на улицах, мужчины первым делом спрашивали, не слышали ли, а затем начиналось обсуждение случившегося.
Кое-кто злорадствовал, но подавляющее большинство откровенно возмущалось коварством русских казаков. Последнее слово стало неожиданно популярным в Новом Орлеане, как задолго перед тем становилось известным всем в Пруссии, в германских княжествах, в Италии, во Франции…
Предыстория случившегося не составляла ни для кого тайны. Потому и мнение новоорлеанцев было почти единодушным. Мужчины были возмущены нападением казаков на едущий наказать их отряд. То тут, то там слышались крики наиболее яростных граждан с требованием воздать по заслугам коварным казакам, а лучше – истребить их поголовно, чтобы никто и никогда не осмеливался покушаться на неотъемлемые права свободного человека иметь в услужении рабов.
Но крикунов было не столь много, хотя именно они бросались в глаза. Многие просто слушали их, согласно кивая или лишь изредка в наиболее ответственные моменты поддерживая гневный крик. И конечно, была масса таких, которые возмущались вместе со всеми, но никаких ответных мер не предлагали. Разве что требовали как можно скорее сообщить о случившемся президенту, а он пусть решает, что лучше сделать в подобном случае.
Все это происходило на улице. В «Кафе беженцев», в которое заглянули Липранди и Гюсак, криков было значительно больше. Оно понятно: все-таки люди здесь собирались более состоятельные, ответственные перед обществом за собственное процветание. Соответственно, помимо обличений и призывов тут звучали более взвешенные мнения об ответных мерах.
Кое-кто, напирая на малочисленность казаков, предлагал решить проблему собственными силами. Мол, недостатка в волонтерах не будет, можно даже достать несколько орудий, да и пользоваться ими некоторые умеют.
Кое-кто агитировал за привлечение армии. Мотивация была проста: армия существует для защиты граждан Североамериканских Штатов от любой угрозы извне. Разве же тут не угроза, и кровь невинно убиенных не вопиет к небу об отмщении?
Прозвучали радикальные предложения: обратиться в конгресс и лично к президенту с требованием вышвырнуть новых властителей Мексики из Америки прочь.
– Собственно, русских там горстка, – вещал один из радикалов. – Мы же с англичанами справились, а уж с русскими…
– Раз Испания продала свою бывшую колонию, надо признать законным находящееся на нашей территории мексиканское республиканское правительство. С этими мы всегда договоримся, – вторил ему другой.
Не беда, что слово «этими» было произнесено с издевкой. Главное для любого республиканца – это признание. Разве столь важно, кем и какой ценой?
– Но, господа, это же война! – сообразил третий. – До тех пор пока в деле не участвует армия, никаких претензий никто нам не предъявит. У России нет сил идти против нас. Тут же ситуация изменится. Готов ли президент объявить войну?
– Можно без всякого объявления. Достаточно уговорить губернатора, чтобы дал нам один полк, а дальше мы все сделаем сами. И уж когда русские сбегут за океан, можно будет заняться государственным устройством Мексики.
Липранди помалкивал, лишь слушая разговоры и запоминая лица. Де Гюсак тоже не вмешивался. К ним не приставали. Так и должно быть – раз не превратился в местного жителя, не суйся с советами. Твое дело – кивать да при желании помочь деньгами или личным участием в предприятии.
Желающих руководить гораздо больше, чем желающих делать, а желающих советовать в несколько раз больше, чем тех, кто хочет руководить. Потому «нет» конкуренции со стороны посторонних!
Появление Жана Лафита на время притушило спор и заставило улечься страсти.
Главу флибустьеров здесь уважали. За удачливость, деловую хватку, деловитость. Да сверх того, многие являлись его компаньонами, а остальные хотели бы ими стать.
– Жан, вы в курсе, что позволяют себе эти варвары?
– Разумеется.
– Мы решили примерно наказать их. Вы дадите нам своих непревзойденных канониров?
– Сожалею, господа. Все мои суда в море. Могу признаться как друзьям: с той же самой целью.
Развивать тему дальше Лафит привычно не стал. Он вообще не любил посвящать кого-нибудь в подробности своих дел. Многое же вообще не доверял никому.
– Жаль. Но может быть, вы сами присоединитесь к нам?
– Послезавтра утром я вынужден буду покинуть Новый Орлеан. Дела. Но обязательно навещу губернатора и выскажу ему свое мнение. Власть обязана защищать собственных граждан. Надо, чтобы наше великое государство подкрепило вас имеющимися в его распоряжении военными силами. Кстати, у меня имеется много товара. Есть ли желающие его забрать?
Желающие нашлись. Как ни пылали многие жаждой мести, это отнюдь не означало, что они так уж горели желанием лично участвовать в схватках. Да и вообще, месть преходяща, а деньги – вечны.
Но к немалому сожалению многих желающих, тех, кто имел дела с морским бизнесом, их суда сейчас находились в иных местах, и отправиться следом за Лафитом им было попросту не на чем. Потому те немногие, у кого моряки оказались свободны, ощутили себя подлинными счастливцами и избранниками. Раз за них Господь, кто может быть против?
Липранди и Гюсак тоже были довольны. Шхуна, находящаяся в распоряжении компаньонов, до сих пор стояла в порту, и Лафит согласился взять двух соотечественников с собой.
Бесстрастное лицо Липранди не выражало никаких чувств, в душе же его боролись две страсти. С одной стороны, он радовался окончанию миссии. Дела все сделаны, и осталось последнее: навестить пиратскую базу. Но намерение североамериканцев вторгнуться в Тешас порождало определенную тревогу.
Сумеют ли устоять казаки? Очень уж их мало на такую протяженную линию, и трудно собрать силы для отражения агрессии. На мексиканские же войска надежда была слабой.
И конечно, очень хотелось лично наказать наиболее пылких республиканцев, оскорбляющих его страну. Так хотелось, что рука сама тянулась к шпаге. Только долг офицера и подданного сейчас заключался в ином. К сожалению. Его задача была проста: слушать и делать выводы.
Хотя порою так хочется действовать!
20
Быть надзирателем Муравьев не собирался. Он назначил конкретный срок, предупредил о последствиях, и теперь осталось лишь проверить исполнение. Как и обещал – через неделю. Находиться же все время рядом не делает офицеру чести.
Существовала крохотная вероятность, что рабовладелец попытается за неделю укрепиться, встретить вернувшихся вооруженной силой, но что бы это ему дало? Можно отбиться от небольшого отряда, однако при конфликте с властью продержаться на территории чужого государства – вещь сказочная. На нарушение законов кто-то может посмотреть сквозь пальцы, но никто не потерпит вооруженного бунта.
Потому уехал Николай со спокойной совестью и даже гордостью за исполненное поручение. Куда – тоже было понятно. Поместье дона Педро, по местным меркам, находилось практически рядом. Даже совесть спокойна – не ради личных дел заглянул, а переждать назначенный срок. Казаки не возражали. Им тоже хотелось повидать соратников по недавним боям, равно как отметить встречу и отдохнуть. Потому решение капитана было принято с воодушевлением.
Времени до вечера осталось крайне мало, и в итоге пришлось остановиться на ночевку прямо в степи. Муравьев был готов двигаться во тьме, однако лошади притомились, а являться в гости в глухой предутренний час не слишком вежливо. Потому пришлось смириться, тем более ждать осталось не слишком долго. Что такое ночь? Заснул – она и пролетела.
Как раз со сном выходило плохо. В кочевой армейской жизни Николай привык отдыхать в любой обстановке. Не столь давно при преследовании удирающих из России французов ему частенько приходилось спать прямо на снегу.
Нет, конечно, постель в отчем доме – лучшее из мест, но где тот дом, и суждено ли туда попасть? Прерывать карьеру Николай не хотел, до генеральских же чинов ему было еще далеко.
В молодости бытовые трудности кажутся чем-то преходящим и отнюдь не способны испортить настроение.