Адония Шервуд Том
— Да ладно. Неплохо ведь обратился. От кого поручение?
— От учителя, мастера Глюзия. Он велел передать, что уезжает и неизвестно когда вернётся. Так что занятия откладываются. Пока.
— Уезжает или уже уехал?
— Уехал. Раненько утром все и двинулись.
— Кто — все?!
— Ну, и мастер Глюзий, и мастер Филипп, и мастер Регент… Патер срочно распорядился.
Адония, всплеснув руками, шагнула, обхватила шею мальчишки и звонко чмокнула его в щёку, словно перед ней был не полузнакомый подросток, а оставшаяся в пансионе Фиона.
— Молодец! Хорошо выполнил поручение. Ты ел уже? Пойдём позавтракаем. Накрой там маленький столик, а я умоюсь и прибегу. Ну, что стоишь, глазки выпучил? Иди давай. Пёс ничейный.
Мальчишка, дробно прохлопав себя ладонями по плечам и коленям, подпрыгнул, развернувшись на месте и качающимся, дурашливым шагом ушёл.
— Надо стараться! — назидательно заявила Адония кошке, вернувшись в залу и стягивая с себя одежду. — Надо заниматься старательно, каждый день, и делать успехи. Вот как в пансионе — я ведь первой была по латыни!
Пёстрая кошка сидела в центре разбросанной постели, охватив передние лапки кольцом пушистого хвоста, согласно жмурила жёлтые глазки. Адония босиком прошлёпала в мыльню, напустила в выложенную рыжим мрамором раку остывшей за ночь воды, налила туда мыла из накрытого плотной крышкой горшочка, влезла, ойкнув от схватившей её озорной, липкой прохлады, принялась самозабвенно плескаться.
— Да! — продолжила она разговор с собой. — Я ведь, кажется, весьма способная девочка. Стану делать успехи — и патер будет доволен.
И, уже выбравшись из рыжей купели и растираясь докрасна жестковатым, груботканным куском купельного полотна, с горечью в голосе добавила:
— Ну почему ты оказался такой свиньёй, милый, милый Цынногвер!
Бодрая, свежая, полная задора и жизни, прибежала она в монастырскую столовую-кухню. Мальчишка уже загрузил стол приборами. Сидел, ждал. Увидев Адонию, он торопливо выбрался из-за стола и поклонился. И так же привстал из-за своего стола и поклонился девочке какой-то незнакомый пожилой человек в смешном, с кружевами на рукавах, одеянии.
— Что-нибудь уже принесли? — с румянцем во всё лицо, с озорным блеском в синих глазах проговорила-пропела Адония, панибратски хлопая по плечу, приглашая обходиться без церемоний, смутившегося мальчишку.
— Только зелень и хлеб, — ответил тот, принуждённо улыбаясь и устраиваясь на скамье. — Повар ничего и не предлагал, ждал вашего… — маленькая неловкая пауза, — Ваше величество… распоряжения.
— Значит, так, — подняла Адония лицо к подошедшему повару. — Специально ничего готовить не надо. Дайте чего — нибудь, что с утра приготовили. Да, и ещё приготовьте миску с едой для моей кошки, на целый день, я буду, кажется, до вечера занята, и ещё пива.
Поклонившись, высветлив лицо доброй улыбкой, повар вернулся к плите.
— Мастер Глюзий говорил, — понизив голос, доверительно сообщил Адонии её сотрапезник, — что фехтовальщик не должен пить пива. Оно, конечно, вкусно, но оно и коварно. От него делается большим живот и появляется неуклюжесть в движениях.
Адония, отправив сосредоточенный взгляд в его лицо, в следующий миг повернулась в сторону плиты и громко произнесла:
— Пива — не надо!
Завершив завтрак, Адония промокнула рот салфеткой: «Кажется, из того же полотна, что и моё полотенце!» Спросила:
— Кто, кроме Глюзия, имеется здесь из приличных фехтовальщиков? Я бы хотела заниматься, не пропуская ни одного дня.
Вдруг в её поле зрения, сбоку, объявился тот самый, в смешном одеянии господин, который глубоко поклонился и произнёс с отчётливо неанглийскими интонациями:
— Позвольте просить прощений за безпокойственность и иметь удовольствие представляться, Ваше великанство!
Адония в растерянности выбралась из-за стола, также отдавая поклон.
— Мой имя — мэтр фон Штоке. Я есть нанят преподобный гроссмейстер Люпус для ваш обучений математик, географий, алхимий, а также посольский этикетус, а также разговариват и читат на языках испанский, немецкий, французский, а также латин.
— Вот это да! — восхищённо прошептала Адония.
— Долшен отметит, — добавил, снова глубоко кланяясь, мэтр фон Штокc, — что преподобный гроссмейстер Люпус платит мне замечательный деньги, так что я всегда буду требоват от занятий с вами долгий время и множество польза. Когда вам угодно будет начинат?
Прямо сейчас! — прижала развёрнутую ладошку к груди опьянённая счастьем Адония и добавила: — Aurora musis arnica![11]
— Манифик, фройляйн! — раскинув руки наподобие крыл, вскричал заморский учитель. — Латин, как мне видит, у нас уже есть!
— Есть, уважаемый мэтр, — зардевшись, подтвердила Адония. — И позвольте в эту минуту попросить вас называть меня как-нибудь скромно, а не «фройляйн» и, уж конечно, не «ваше великанство».
— Это можно, — кивнул учитель и, немного задумавшись, предложил: — Тогда будем вас именовать «студиора».
— Что это значит?
— Но-о! Вы же хорошо знает латин! Что мы понимаем, когда говорим «studens»?
— Стараться!
— Именно так! Именно так называет всякий молодой человек, кто имеет обучение в университет любой стран. Студенс! Стараться! Но, поскольку вы — хотя и облачён в мужской обмундирований — фройляйн, а не молодой человек, я стану иметь удовольствий называет вас «майне студиора».
— Манифик, майне мэтр.
— А меня зовут «Маленький» — вдруг подал голос забытый, и, по-видимому, слегка уязвлённый этим мальчишка.
— Гут морген! — поклонился и ему безупречно вежливый Штокс. — Но, кажется, вы не есть тоже мой ученик?
— Нет, нет, — смутился, опуская глаза, вмиг покрасневший подросток. — Я здесь с поручением…
— Тоогда позвольте с вами прощаться, герр Маленкий. Мы уходит начинит занятий.
— Слушай, Маленький, — торопливо проговорила Адония. — Приходи вечером, поболтаем. И узнай всё-таки, кто остался из фехтовальщиков!
Подросток, торопливо кивнув, сел обратно за стол и с силой потёр нос. Адония и фон Штокс, увлечённо обмениваясь быстрыми фразами на латыни, прошествовали к двери. Повар, подойдя к столу, поставил на него миску с приготовленной для кошки едой. Маленький, в ответ на его безмолвный вопрос, торопливо схватил её:
— Да, конечно! Сейчас отнесу!
И выбежал. Быстро шагая по улице, он лучился счастливой улыбкой и время от времени, не сдерживая восторга, шептал:
— Эх, пёс ничейный!
Тёмное сердце
Патер бродил в одиночестве по библиотеке. Хотя, конечно, это была вовсе не библиотека. Этим благородным словом в «Девяти звёздах» именовался подвал, где стопками, колоннами, шпалерами от пола до потолка и вдоль стен были свалены книги и манускрипты. Помимо награбленных денег, сокровищ и всяких редкостей, отряды его «капитанов» привозили в монастырь и все, какие только попадались во время их кровавых забав, фолианты.
— Давно нужно было порядок здесь навести, — мерно, без эмоций, выговаривал себе патер. — Хорошо ещё — сухо. А то ведь пропали бы книги.
В этот день Люпус надрывно, до непривычно выступающего пота на лбу, трудился. Нет, эту работу он не мог поручить никому. Раскрывая книгу за книгой, он в беглый миг определял её содержание и перекладывал на свободное место, в стопу уже просмотренных. Лишь изредка, счастливо вздохнув, он относил какой-нибудь фолиант на длинный, специально для этой цели приготовленный стол. На нём уже лежали рукописные книги: преподобного Айжека Мцехского «Доказательные протоколы ведьм, уличённых в сношениях с потусторонними силами»; Георга Тубриса «Каббалистические рефрены»; Якова Шпренгера и Генриха Инститориса «Молот ведьм»; и троекнижие жившего в своё время в Генуе араба — римского студента, затем преподавателя, а затем и признанного учёного Абу Али Хасана ибн Сайда, объявленного в своё время еретиком и сожжённого, — «Колдовство в зависимости от времени суток», «Колдовство в зависимости от времени года», и «Колдовские снадобья и инструменты».
Вдруг, раскрыв грязный, без обложки, с дурно сшитыми, пожелтевшими, рукописными страницами фолиант, патер обморочно простонал:
— О-о-о! Какая радость!
Руки его весомо оттягивал, подрагивая источёнными временем ломкими листами, «Протокол…» Людвига Лоренцо Папатти «…всех ставших известными расследованиям святой инквизиции заклинаний, применявшихся самыми известными еретиками для вызывания суккубов, инкубов, а также властительных демонов Преисподней».
— Написано на испанском! Ну почему не на латыни?! Когда она выучит испанский настолько, чтобы смогла переводить? Полгода? Год? Ведь никому, кроме неё, доверить эти строки нельзя!
Положив тяжёлый, истрёпанный том во главе недлинного книжного ряда, Люпус торопливо вышел из библиотеки. Миновав сложную анфиладу подвалов, ведущих вниз лестничных маршей и коридоров, дошел до какого-то совершенно тёмного помещения. Продвигаясь вперёд осторожными, короткими шажками, вытянутой перед собою нетвёрдой рукой нащупал спинку стула, затем край стола. Отыскал лежавшие на столе кремень и огниво, высек огня. Зажёг масляный светильник, от него зажёг укреплённые в трёх углах факелы. Вернулся к столу, сел на стул и стал пристально смотреть в дальний, неосвещённый угол.
— Где же ты, Тень! — наполненным отчаянием голосом пробормотал, почти прорычал он. — Почему после Массара ты не являешься мне?! Годы идут!!
Он немного наклонился вперёд, выслеживая долгожданное движение тёмного контура, увенчанного вытянутыми параллельно полу рогами. Напрягая зрение до выступившей на веках слезы, смотрел, смотрел. Моргнул, вытер глаза. Снова, порождая шуршащее над головой негромкое эхо, забормотал-захрипел:
— Мне было обещано бессмертие. Где оно? Я всё сделал, как было указано. Мои капитаны уже много лет, скрываясь под сенью ночи, пополняют копилку мучительнейших смертей. Чего стоит один только мадагаскарский Джо Жаба! Над нашими с тобой головами, Тень, находится круглая башня, где фехтовальщики тренируются на живых людях и где проходят все поединки. Свод над нашими головами давно уже пропитан горячею кровью! В точности, как свод пыточного подвала в Массаре! Почему ты не являешься больше?!
Он со всхлипом вздохнул. Закрыл глаза. Сжал кулаки, поднёс их к лицу и прижал к глазницам. Стал едва слышно шептать:
— Я скопил столько золота, сколько не снилось и самому Крезу. Я уже готов лишить эту страну всякой власти, заменив её властью новой святой инквизиции. Но мне нужно обещанное! Я неостановимо старею. Я не хочу умирать. Я боюсь умирать!
Он порывистым движением отнял кулаки от глазниц, широко раскрыл глаза и снова уставился в тёмный угол.
— В тот раз тебя вызвала ведьма. Бросала какие-то кости и читала какие-то заклинания. Но я по твоему приказанию перебрался в эту страну! И что же? Здесь нет инквизиции! Никто не знает здесь ни одной ведьмы! Ко мне слишком поздно пришла мысль не искать ведьму, а вырастить собственную. Но когда вырастет эта волчица? Сколько лет пронесётся ещё, прежде чем она придёт сюда и перепробует все заклинания? Пять? Десять? Мне бы только знать… — Люпус прервался, со стоном вздохнул. — … Что ты помогаешь мне! Что я не покинут! Останови моё старение! Верни молодость! Хотя бы до тех времён, когда ведьмочка вырастет! А я ещё умножу для тебя и кровь, и страдания. Ещё умножу!
Люпус встал, прошёлся по глухо отзывающемуся подвалу. Загасил факелы, загасил светильник — и вышел.
Спустя полчаса он объявился в дверях отведённой Адонии залы. Сама Адония лежала на спине на кровати, положив ноги в ботфортах на её невысокую «ножную» спинку. Она уверенным, громким голосом произносила:
— Ля фэнэтр — окно! Ля табль — стол! Ля шамбр — комната!
Возле приоткрытого, со вставленной заново бирюзовой стеклиной «фэнэтра», за пространным канцелярским столом восседал, нацепив на нос очки, довольный фон Штокс. После каждой произнесённой девочкой фразы он, поигрывая нижними буклями своего длинного парика, так же громко произносил:
— Гут, йа-йа! Гут, йа-йа!
Люпус шагнул вперёд. Кашлянул.
— Ах, патер! — вскрикнула, вскакивая прямо в ботфортах на постели, а затем шумно спрыгивая на пол, Адония. — Ах, милый патер!
— Прошу не досадовать на меня, — проговорил Люпус, осеняя крестом помещение и находящихся в нём, — что помешал. Здравствуйте, мистер Штокс. Здравствуй, Адония.
— Она есть преспособнейший ученица, — проговорил, вставая, манерно кланяясь и машинально подхватывая свалившиеся очки, учитель.
— Рад, очень рад, дочь моя, — добрым голосом произнёс патер, протягивая Адонии руку для поцелуя. — Я лишь на минуту прерву ваши занятия, чтобы сообщить вам две вещи. Первая. Обращаюсь к вам с просьбой — при моих визитах в дальнейшем внимания на меня не обращать, а продолжать урок до его отмеренного финала. Я присяду в сторонке, послушаю. И вторая. Я пожелал, Адония, чтобы ты изучала иностранные языки, для того чтобы сопровождать меня во время визитов в другие страны. Посольские хлопоты — всегда достаточно сложное дело. И мне важно, чтобы рядом со мной находился преданный мне переводчик. Вот и всё. Ещё раз отмечаю, что очень рад вашим успехам.
Он повернулся, снова перекрестив перед собой воздух, но, как будто что-то припомнив, остановился в дверях.
— Да, и ещё. Поскольку самый ближайший визит должен быть в Испанию, я бы хотел, мистер Штокс, чтобы вы с Адонией, оставив все прочие науки, занялись бы только испанским.
— О, это можьно! — Склонил свой парик учтивый учитель. — Как прикажете, майн гроссмейстер!
Адония, дойдя вместе с монахом до второго этажа, вприпрыжку вернулась и звонко крикнула:
— Ну что, милый Штокс! Как будет по-испански «окно»?
Картина
С этого дня Люпус, казалось, об Адонии просто забыл. Шли день за днём, и месяц за месяцем, а патер не появлялся в северном бастионе и не интересовался, как идёт обучение.
Разумеется, Адония занималась не только испанским. Она находила время и для гимнастики, и верховой езды, брала, за отсутствием лучшего учителя, уроки фехтования у Маленького. Иногда, выбрав день для отдыха, посвящала его двум новым, тщательно сберегаемым от посторонних глаз тайнам: рисовала и писала стихи. Но уже очень скоро она разговаривала с учителем только по-испански. Кошку Адония называла не иначе, как «донна Бэлла», а жеребец, на котором она совершала верховые прогулки, именовался теперь «дон Мигель».
Так прошёл год.
Однажды ярким солнечным днём Фон Штокс испросил у патера аудиенции.
— Пришёл пора подводить итог, майн гроссмейстер, — торжественно сказал он монаху. — Наш учениц говорить, читать и писать на испанский так, как будто она сам — испанский девочка.
— Сможет ли она перевести книгу, написанную по-испански, на наш язык? — торопливо спросил Люпус.
— Несомненно, йа.
— Это прекрасно. Я очень доволен вашей работой, мэтр. Как и было договорено, выдаю вам ваше жалованье, полную сумму, и отпускаю вас съездить к семейству. Соответственно, и девочке устроим каникулы. Месяца два или, скажем, три?
— Пусть это будет три, если можно.
— Разумеется, можно.
Фон Штокс уехал, и пора была бы уже поручить маленькой ученице сделать перевод «Протокола», но патер медлил. Мучился какой-то неуловимой догадкой, чего-то ждал. Наконец признался самому себе:
— Нет. Всё-таки преждевременно приобщать её к моей тайне. Старуха была исчадием крови и знала силу крови, и пила кровь. А что сможет сделать полезного десятилетняя девочка, пусть даже переведёт и прокричит в подвале все древние заклинания? Нет. Сначала нужно приобщить её к крови.
Прошли десять дней после отъезда учителя, и, к нескрываемой радости Люпуса, в «Девять звёзд» вернулись уехавшие год назад капитаны.
Длинная вереница крытых повозок миновала въездные ворота и доползла до южного бастиона. Моросил лёгкий дождь. Повозки встали возле неприметных ворот. Встали и сопровождавшие их всадник, но несмотря на дождь разгружать привезённое не торопились. Ждали патера.
Вот он появился, но и тогда не начали снимать стягивающие поклажу верёвки.
— Хочу показать сокровищницу нашей маленькой королеве, — пояснил монах понимающе закивавшим капитанам. — Она прогуливается верхом, я послал за ней.
Действительно, вскоре послышался грохот копыт и во двор перед бастионом влетел дон Мигель. Умело осадив и развернув коня к коновязи, Адония поставила его рядом с утомлёнными лошадями приехавших, спрыгнула на землю, набросила поводья на торчащий из бревна деревянный клин.
— Рада приветствовать вас, джентльмены! — произнесла она звонким голосом.
Заулыбавшиеся капитаны, взмахнув шляпами, изобразили подчёркнуто куртуазный поклон. Все, кроме Регента. Он, улыбаясь во всё лицо, раскинул руки и пошёл к девочке с явным намерением обняться. И вдруг осёкся. В грудь ему ткнулся короткий хлыстик, которым только что был погоняем подёрнувшийся парком дон Мигель. Нарочито приветливому взгляду Регента встретился взгляд ледяных синих глаз, и улыбка истаяла на его лице.
— Ты хочешь сказать, что забыла Цынногвера? — бархатно проговорил Регент.
— Я хочу, чтобы ты знал своё место, — спокойно проговорила Адония, отняла хлыстик и, пощёлкивая им по голенищу ботфорта, подошла к патеру.
Монах, видевший эту сцену, довольно кивнул. Глюзий озадаченно сдвинул брови. Филипп ещё раз повторил свой поклон.
— Я позвал тебя сюда, чтобы показать силу нашего братства, — сообщил Люпус Адонии. — Мне думается, время пришло.
Он подошёл к двери, отрывисто постучал. Клацнул деревянный портик смотрового окошка, и почти сразу же дверь отворили. Адония вошла вслед за монахом. Её глазам предстал длинный, уходящий в глубину здания коридор, освещённый цепью подвешенных к потолку фонарей. Патер уверенно шёл по этому коридору, и Адония поспешно шагала за ним, а впереди — было слышно — торопился ещё кто-то третий.
Коридор привёл их в огромный, выстроенный ромбом подвал. В острых вершинах ромба темнело по дверному проёму. Человек, пришедший первым, влез на устроенную у стены невысокую лесенку с помостом и зажигал свечу в висящем над ним фонаре. Вот он чем-то заскрипел, и светящийся глаз фонаря отошёл в сторону, а в руки к человеку «приехал» новый, в котором он также стал зажигать свечу. Адония с любопытством задрала голову вверх. Под потолком висело необъятных размеров железное колесо, с которого свешивались десятка два или три фонарей. Подвал наполнился шумом шагов, довольными голосами, пыхтением, стуком. Отведя наконец взгляд от чудесного колеса, Адония увидела, что и капитаны, и ещё какие-то люди вносят в подвал сундуки, тюки, свёртки. В центре, под колесом с ярко светящими уже фонарями составили вплотную друг к другу десяток столов.
— Маловато места, — озадаченно проговорил Регент, и Адония тотчас подумала — «для чего маловато?»
В эту минуту патер позвал её, и она обернулась. Он стоял возле одной из дверей. В левой руке у него был подсвечник с тремя свечами, а правой он делал приглашающий жест. Они прошли в следующее помещение, и следом же юркнул фонарщик и проворно стал зажигать огонь и здесь.
Адония ахнула. Вдоль стены, на невысоком помосте, стояли раскрытые сундуки. В них тускло светилось золото, обрызганное блеском самоцветных камней. Над ними, так же вдоль стены, тянулся слегка наклонённый планшир, в котором ровными столбиками были уложены золотые монеты.
— На имеющиеся у нас деньги, — гордо выговорил монах, — можно нанять пару хороших армий для пары немаленьких государств.
— Я читала в нескольких книгах про сокровища, — заворожённо проговорила Адония, — но никогда не думала… Что такое может быть в самом деле!
— Всё это — наше. Моё, капитанов, простых фехтовальщиков. А теперь и твоё тоже. Любой из нас в любое время может прийти сюда и взять столько, сколько потребуется. Без счёта.
— И никто-никто не считает?
— Считают, только когда приходит время выплачивать жалованье наёмным работникам. Учителям, поварам, конюхам. Кузнецу.
— Стекольщику, — подсказала Адония.
— Да, и стекольщику.
— А я когда-нибудь научусь обращаться с деньгами? Например, поехать в город и что-нибудь там купить?
— Непременно научишься. Твоего учителя я отпустил домой, на каникулы. Так что и ты три месяца сможешь попутешествовать. С Глюзием, например. Ну, и ещё будет пара бойцов в сопровождающих. Пора, пора тебе посмотреть большой мир.
— Ах, как чудесно!
— Да. Но осенью снова начнутся уроки.
— О, патер, я так люблю уроки!
— Я знаю.
Они вышли назад, в ромб зала. И здесь Адония увидела, для чего нужны были эти столы. Беспорядочными грудами были вывалены на них кольца, перстни, золотые цепочки и цепи, нити жемчуга, кубки, посуда, ларцы и мешочки с монетами, золочёное оружие, мех, шёлк, атлас.
— Возле южного берега, патер, — сообщил кто-то из капитанов, — встретили уходящего с добычей пирата. Вот, посмотрите, что нашли в его трюмах!
Двое, натужно кряхтя, притащили большую квадратную раму, забранную парусиной. Раму прислонили к стене, парусину срезали — и Адония вскрикнула от неожиданности. Большая, в три её роста картина, обрамлённая массивным позолоченным деревом, являла невыразимо нежный пейзаж с водяной мельницей и краем домика, красная черепичная крыша которого просвечивала местами из-под обвивших весь дом виноградных лоз. Янтарно-оранжевый виноград крупными коническими гроздьями свисал в проёме окна с приоткрытой резной ставней. Возле водяного мельничного колеса сидел, оперевшись на выставленные за спину руки, медноволосый босой пастушок. Взгляд его задумчивых серых глаз был направлен на бегущую воду. Весь этот чудесный уголок благодатной земли был залит мягким солнцем.
— Таких больших — две, — громко пояснил кто-то, — а ещё средних и меньше — двадцать четыре.
Стали вносить и расставлять вдоль стены другие картины. Адония, изнемогающая от волнения птичка, металась от рамы к раме, приседала, вставала, вскрикивала, всхлипывала и, не пряча наполненных слёзками глаз, говорила:
— Какая красота! Смотрите, какая красота! Смотрите, смотрите!
— А девочка-то и впрямь с живинкой, — негромко произнёс кто-то.
Адония не расслышала, а патер, повернувшись на звук голоса, многозначительно поднял палец.
Прошёл не один час, но Адония забыла о времени. Как заворожённая, обойдя все остальные картины, сидела она на каком — то стуле напротив той, с водяной мельницей, и, не отрываясь, смотрела. Такое счастье было на её лице, такое благоговение, что никто, без всяких на то указаний, не заступал и не заслонял от неё картину. Даже очень тяжёлые предметы обносили вокруг.
— А вот это действительно роскошь! — вдруг громко проговорил патер.
Адония на миг оглянулась, посмотрела на поблёскивающую лаком и обтянутую чем-то вызывающе красным мебель, и снова вернулась к задумчивому пастушку.
Очнулась она от тишины. Встрепенувшись, глянула вокруг себя — и увидела, что всё из повозок перенесено, работа закончена, а все стоят молча и смотрят на неё, и на суровых обветренных лицах бродят улыбки.
— Кажется, я знаю, что следует сделать, — торжественно проговорил Люпус. — Завесьте-ка её обратно парусиной, джентльмены, на улице дождь, и отнесите в залу к нашей юной наследнице.
— Ах, патер! — вскрикнула потрясённая девочка.
— И, кто-нибудь, — добавил довольный монах, протягивая Адонии руку для поцелуя, — скажите поварам, что обедать будем в северном бастионе. В кают-компании.
С колотящимся сердцем, не чувствуя — дышит она или нет, хлопотала Адония вокруг рамы. Картину наклонили, чтобы прошла под свод коридора, тяжело топая, понесли, и объявленная наследница, уцепившись за свисающий край парусины, топая ботфортиками, принялась помогать.
Как удачно оказалась выдвинута кровать! Как раз возле свободной панели стены и поместилась картина. Цынногвер осторожно снял парусину, отступил, вытирая пот. Встретив короткий взгляд синих глаз, поклонился.
Все, и Адония тоже, обедали на втором этаже, в капитанской. Но девочка ничего не ела. Она только сидела среди капитанов, за общим столом, и не переставая теребила свой хлыстик. Задумчивая улыбка светилась на её лице.
Отобедали, и повара проворно утащили посуду.
— Ну что же, — произнёс Люпус. — Добыча хорошая. Расписывать поровну, на всех?
— Наверное, так, патер. Поход этот был общим.
— И пирата встретили вместе?
— Да, и его.
— Ну, картины и утварь оценим потом, — как бы советуясь, проговорил монах. — Сейчас считаем только чистое золото.
Он подошёл к стене, потянул за витой свисающий шнур. Отъехала в сторону тяжёлая бархатная портьера. За ней, на стене, открылся деревянный, окрашенный чёрной краской планшет. Вверху на нём были нанесены имена — всего с дюжину, а под ними, в столбики, выписаны какие-то цифры. Люпус взял мел, дописал к трём столбикам, к цифрам внизу, ещё по одной. Отошёл. Подытожил:
— А всё-таки Джованьолли на первом месте. Пока. Как видим, торговля ромом — прибыльнее, чем морские походы!
Он через минуту ушёл. Мужчины, их было в кают-компании шесть, достали трубки, табак. Вздохнув, Адония встала из-за стола.
— Примите мою благодарность, джентльмены, — проговорила она, — за доставленный праздник.
— Для нас истинное удовольствие — доставить вам праздник, ваше великанство, — почтительно, с потешно серьёзным лицом ответил Филипп.
— Что, рассказали уже? — рассмеялась Адония. И вдруг, сгоняя улыбки с весёлых лиц, строго спросила: — А кто выиграл-то в прошлый раз? Табакерку — Цынногвер или великанство — Филипп?
В кают-компании повисла звенящая тишина.
— Ну что ж это вы? — лукавым, как бы заговорщицким голосом, приглушённо пробормотала Адония. — Как будто бы испугались. Я что, страшнее того встреченного на юге пирата?
— Кажется, да! — шумно выдохнув, ответил Филипп.
— Так кто же?!
— Цынногвер выиграл, — твёрдо сказал Глюзий. — А Филипп проиграл табакерку. Если уж всё знаешь, так должна понимать, почему Регент, а не кто-то другой подошёл к тебе обниматься.
— И, честно признаться, — быстро добавил Филипп, — мы все ему очень завидуем. Ваше бесподобное великанство.
Адония подошла к слегка побледневшему Регенту. Пристально взглянула в лицо. Так же, как несколько часов назад, уткнула в грудь ему хлыстик. И, заложив свободную руку за поясницу, торжественно проговорила:
— Прощён.
И удалилась, провожаемая хохотом и звучными хлопками аплодисментов.
Глава 6
Минуло ещё четыре лета. Адония завершила изучение тех иностранных языков, которые рекомендовал Люпус. Больше того, в личных апартаментах бывшего инквизитора лежали кропотливо переведённые, переписанные, сшитые и обложенные переплётами так важные для монаха книги. Но в смысл, в глубинную тайну этих книг Люпус Адонию не посвящал. Годы неостановимо шли, а он ждал, как старый терпеливый паук. Он должен был подготовить и совершить главное: окропить душу послушной ему ученицы живой человеческой кровью.
Тупые шпаги
Этим утром Глюзий не спешил начинать тренировочный бой между учениками. Он был занят непривычным для всех и для него самого делом. В фехтовальный двор он принёс мешок с известью, длинную верёвку, колышек и молоток. Находившиеся во дворе ученики озадаченно смолкли. Повинуясь его властному жесту, отошли к манекенам. Он же, вбив колышек в землю в центре двора, привязал к нему верёвку, к другому её концу привязал нож и, словно гигантским циркулем, натянув верёвку и в полуприсяде шагая вокруг колышка, вычертил ножом большой, идеально ровный круг. Затем отложил в сторону нож, верёвку и выдернутый из земли колышек, развязал мешок и, набирая в пригоршни извести, отсыпал ею только что начертанный круг. В середине двора образовалось ярко-белое кольцо, шагов двадцать в диаметре.
— Николас! — сказал он, закончив работу. — Что ты стоишь? Краска готова?
Его ученик поспешно разложил на столе подле манекена стопу белой ткани, несколько шпаг, поставил два горшка с краской.
— С сегодняшнего дня, — сообщил ученикам Глюзий, — задание усложняется. Все схватки будут происходить внутри круга. Пора учиться раздваивать внимание. То есть следить не только за встречным клинком, но и за тем, куда ставишь ногу. Если кто-то выступит за линию, то, сколько бы он ни нанёс перед этим уколов — проиграл. Адония, Николас!
Николас, юноша, годами двумя постарше Адонии, спешно приготовлял шпаги. Они были безжалостно загублены местным кузнецом: их острые концы, раскалив, он загнул и сплющил, оставив в тупой оконечности тонкую щель. В этот просвет Николас вдевал шерстяной жгутик, завязывал его, обрезал концы и обмакивал в горшок с краской. Конец шпаги Адонии он окрасил жёлтой краской, а свою обмакнул в зелёную. Подняв её к лицу, он задумчиво проговорил:
— Похоже на цвет помёта лягушки.
В этом была издёвка, и больше того — оскорбление. Но оскорбление такое, что не придерёшься. Ничего не было произнесено в адрес самой Адонии, и всё же стоящие рядом понимали иносказание.
Адония, Николас, Маленький и пятнадцатилетний Робин взялись за свёрнутые белые ткани. Они оказались грубо сшитыми балахонами. Набросив их через головы, подростки обвязали балахоны в поясах, тотчас превратившись в отряд белых мундиров.
Вызванные Глюзием вошли в круг. Подняли безопасные шпаги с ярко окрашенными наконечниками, приняли боевые стойки. Качнулись тела, коротко звякнул металл. И тотчас на снежно-белом балахоне Адонии, в самом центре поместилось зелёное пятнышко. «Помёт лягушки…» Лицо её было бесстрастным. Она научилась прятать обиду, но, как любая девочка-подросток, страдала от её присутствия в сердце. Нет, Адония фехтовала даже по строгим меркам Глюзия хорошо, но потенциала воли, необходимого для того, чтобы на самом деле оставаться бесстрастной, у неё не было. Противник, который всё же время от времени проигрывал ей, бессовестно пользовался её ранимостью. Вот и сейчас Адония досадно пропустила вполне безобидный выпад, и плечо её оснастилось ещё одним зеленоватым пятном.
«Он всегда очень умело расстраивает меня перед боем. Я ведь двигаюсь быстрее его, и он… Выпад!., боится меня. Вот, явная дыра в его позиции, я могла бы сейчас… Тушэ!.. достать его… Выпад!.. Но локоть — как ватный».
Тушэ! Выпад! Укол!
— Два — один, — негромко произнёс стоящий за кругом Маленький.
«Вот только он всегда на моей стороне…»
— Три — один!
«У манекена я — как змея, даже самой нравится. Почему же здесь, в схватке передвигаюсь как кукла?»
— Четыре — один!
— Стоп! — скомандовал Глюзий. — Обновите краску.
Адония, опустив шпагу, стояла, не выходя из круга. Её краска была постыдно свежа. Обмакнуть свою шпагу в горшок отправился один Николас.
— Внимание! — сказал Глюзий, когда Николас вернулся. — Завтра я отправляюсь в маленькое путешествие по южному побережью. Того, кто сейчас выиграет, я возьму с собой и буду давать персональные уроки. Алле!
«Это не совсем честно. Ведь видно же, кто выиграет. На мне — четыре пятна, на Николасе — только одно. Конечно, Глюзию приятней путешествовать в мужской компании, а не со мной — сопливой девицей. Любимицей патера… Хоть и мастер — а не совсем честно!»
Действительно, это было нехорошо. Условие произнесено не перед схваткой, а позже, когда многое было уже очевидно. И это неравенство являлось, безусловно, обидным для Адонии, и должно было её ещё больше ослабить. Однако имелось в ней свойство, которое в своё время помогло ей остаться жизнерадостным человеком в неравной войне с донной Бригиттой: чем в более сложные условия её ставили, тем увереннее она себя чувствовала. «Чем хуже — тем лучше».
«Николас уже ликует… — Адония ушла в низкую стойку, провела точный синистр. — … Он считает, считает уколы… а о втором условии, похоже, от радости-то забыл!»
Николас, с холодной полуулыбкой наблюдая за её лицом, почувствовал неподдельное удовольствие: вот то, что всегда до дрожи приятно! Лицо этой гордой девицы, любимицы патера, сделалось злым и отчаянным. Сейчас она бросится в стремительную, нелепую, разрушающую собственную защиту атаку. Обеспечено ещё два или три укола…
Да, она сделала отчаянное лицо и обрушила ряд злых, жёстких ударов. Николас, отступая, без особенных усилий парировал — и точно бросал выпады, — есть укол, ещё есть укол… Есть! Вот и седьмой!..
— Заступ!! — во весь голос вдруг выкрикнул Маленький.
Николас, увидев вдруг, как, отбрасывая маску отчаяния и обиды, лицо Адонии делается улыбающимся и счастливым, похолодел. Он ещё не понимал, в чём дело, но чувствовал, что где-то эта маленькая змея его перехитрила. Заполошенно осмотрел свой балахон — всего два жёлтых пятна. Метнул взгляд на её — семь зелёных!
— Заступ! — с металлом в голосе подытожил и Глюзий.
Николас глянул под ноги — и похолодел. Обе ступни его находились за белой, отсыпанной известью линией.
— Робин, Маленький! — не обращая больше на него внимания, скомандовал Глюзий. — В круг!
— Действительно, помёт лягушки, — сказала Адония, проходя рядом с онемевшим противником и со скорбной миной глядя на свой запятнанный балахон. — Поеду-ка к морю. Отмоюсь.
Невероятное дело
Адония наслаждалась путешествием. Неторопливое передвижение по зелёным лесам и полям доброй матушки Англии. Глюзий — верхом. В распоряжении Адонии — лёгкий крытый возок. Она же сама и правила парой спокойных лошадок. Чистый воздух, простор, птицы самозабвенно поют, кузнечики неостановимо стрекочут. Какие-то весомые бумаги, а также деньги в кошельке Глюзия позволяют им ехать там, где они захотят — иногда и вовсе без дорог, по полям, по пригоркам, по затенённым лесным опушкам. А вечера! Лениво шевелящийся костерок, тёплые сумерки. Лошадки мирно хрустят травой неподалёку…
Но самым потрясающим для Адонии был миг, когда они выехали на край пригорка, с которого в просвете между деревьями открылось бескрайнее, на полземли, сверкающее под солнцем море.
— Это — море! — прошептала Адония, встав во весь рост на облучке возка.
Глаза её наполнились восторженными слезами.
— Да, — сказал Глюзий. — Море. Если я правильно взял направление, то внизу, на берегу, должны быть наши.
— Кто?
Читать бесплатно другие книги:
