Ночная смена Кинг Стивен

После того, как парень был уже мертв и в воздухе повис густой запах горелого мяса, мы все снова пошли на пляж. Кори нес свой старый радиоприемник — из тех, что размером с чемодан и которым батареек нужно, наверное, штук сорок. Но на нем, все-таки, можно было слушать и кассеты. Качество звучания и громкость были, конечно, не ахти какими, но работал он вполне сносно. До того, как Кори ввели А6, он был довольно состоятельным человеком, но с тех пор деньги волновать его перестали. Даже эта старая магнитола была для него только осколком прошлого. Приемник мог поймать только две радиостанции. Первая, портсмутская, называлась WKDM и пичкала своих слушателей исключительно религиозными программами вперемежку с новостями. Даже ди-джеи были у них все какие-то рехнутые. Подборочки у них были приблизительно такие: Перри Комо — «Молитва», Джонни Рэй — «Псалом», Джеймс Дин — «Восточный Эдем», ну и так далее. Где только откапывали такие… Однажды какой-то идиот запел песенку под названием… что-то вроде «Вязания снопов». Мы с Нидлзом просто по земле катались от хохота. Чуть истерика не случилась.

Массачусетская станция была намного лучше, вообще совсем другое дело, но поймать ее можно было только в ночное время. Отличная молодежная радиостанция — много хорошей музыки и презабавные письма от радиослушателей. Думаю, они применяли для ретрансляции оборудование станций WRKO или WBZ, а может быть, WDOPE, KUNT или WA6 или какой-нибудь еще такого класса после того, как там все умерли или просто побросали свои рабочие места. Очень веселая радиостанция — просто ухохотаться, помереть со смеху можно. Как раз ее мы и слушали, когда шли обратно на пляж. Сюзи держала меня под руку, Келли и Джоан шли впереди, Нидлз плелся где-то сзади за нашими спинами. Замыкал шествие Кори, размахивая своим радиочемоданом в такт шагам. Стоунзпели свою «Энджи».

— Ты ЛЮБИШЬ меня? — то дело спрашивала меня Сюзи. — Я просто хочу знать: ты меня ЛЮБИШЬ?

Она просто нуждалась в том, чтобы я постоянно заверял ее в своей любви. Я был для нее плюшевым мишкой, как в одноименной песенке Элвиса.

— Нет, — честно ответил я. Она уже в те годы была настоящей толстухой. И если она доживет до старости, в чем я сильно сомневаюсь, то станет настоящей жирной свиньей. К тому же, она была слишком болтлива.

—Ты мерзавец, -прохныкала она, и, вырвав свою руку, закрыла лицо. Ее покрытые лаком ногти тускло блеснули в свете почти полной луны, поднявшейся около часа назад. -Снова реветь будешь?

— Заткнись! — крикнула она, и я понял, что сейчас она точно разрежется.

Мы вышли на гребень холма, с которого начинался спуск к пляжу, и я остановился. Я всегда ненадолго останавливался на этом месте. До того, как применили А6, здесь был общественный пляж. Туристы, веселые компании и семьи, выехавшие на пикник, визгливая малышня, их толстозадые бабули в белых панамах или с шезлонгами с солнцезащитными козырьками и так далее. Люди на подстилках валялись здесь под ярким солнышком вперемежку с обгрызенными кукурузными початками и конфетными обертками, свежий морской воздух был смешан с автомобильными выхлопами и запахом машинного масла с находившейся тут же неподалеку стоянки.

Но сейчас никакой грязи и мусора нет. Все съедено приливом. Всю эту хреновню слизнул своим огромным прохладным языком океан. Люди уже не придут сюда и не нагадят здесь снова, как раньше. Есть только мы, но от нас не много вреда. Мы любили пляж, очень любили — и не мы ли только что сделали ему жертвоприношение? Даже Сюзи любила его, маленькая толстозадая сучка Сюзи в дурацких расклешенных брюках клюквенного цвета.

Песок был почти безупречно белым и покрытым мелкими ветряными барханчиками, как в пустыне. Только кое-где валялись на нем небольшие спутанные клубки бурых морских водорослей и щепки, принесенные прибоем. Все кругом было залито ярким лунным светом, предметы отбрасывали сочные чернильно-черные тени с четкими очертаниями. Высокая спасательная вышка, находившаяся ярдах пятидесяти от нас, была совершенно белой в этом свете и походила на какой-то гигантский фантастический скелет, грозно возвышающийся над пляжем.

И прибой, ночной прибой, выбрасывающий на берег пенистые волны вдоль всей береговой линии, на сколько хватало глаз. Может быть, эти волны еще прошлой ночью были где-нибудь у берегов Англии.

«Энджи» в исполнении Стоунз, — с потрескиванием объявил ди-джей из динамика радиоприемника. — Свою сегодняшнюю встречу с вами я открыл этой песенкой неспроста несмотря на то, что ей уже много лет. Ведь настоящее искусство вечно, а это его произведение — чистое, как говорится, золото. Я — Бобби. Сегодня ночью с вами должен был быть Фред, но Фреда подкосил грипп и он весь буквально-таки опух. Только не волнуйтесь, пожалуйста, дорогие слушатели и особенно слушательницы. С Фредом все будет в порядке».

В этом месте Сюзи хихикнула сквозь слезы, а я шагнул наконец, к пляжу и быстро зашагал под уклон.

— Подождите! — послышался сзади голос Кори. — Верни! Эй, Верни, подожди!

Ведущий радиостанции без умолку тараторил какие то забавные четверостишия, а его ассистентка спросила вдруг, куда он поставил пиво. Он что-то ответил ей через плечо, отвернувшись, видимо, от микрофона, — я так и не разобрал, что. Пока они разбирались, где там у них пиво, мы уже почти дошли до пляжа. Я обернулся, чтобы посмотреть, где Кори. Он, как всегда, плелся сзади, и его походка была настолько потешной, что мне даже стало немного жаль его.

— Побежали, — предложил я Сюзи.

— Зачем?

— Просто так. Потому, что я очень люблю побегать, — сказал я, шлепнув ее по заднице. Она снова захныкала.

Мы побежали. Тяжело пыхтя, как загнанная лошадь, она шлепнулась в песок где-то у меня за спиной и закричала, чтобы я остановился, но я уже выкинул ее из головы. Ветер свистел у меня в ушах и трепал мои волосы. Я вдыхал полной грудью резкий и терпкий запах морской соли. Все ближе и ближе были слышны тяжелые удары прибоя. Вода была как черное стекло с резко выделяющимися на нем белыми гребнями пены. Я скинул резиновые шлепанцы и побежал дальше босиком, не заботясь о том, что могу поранить себе ногу случайно подвернувшимся под нее осколком какой-нибудь раковины с острыми краями. Кровь просто кипела в моих жилах!

Вот я вбежал под навес, где уже был Нидлз. Келли и Джоан стояли снаружи, держась за руки и глядя на воду. Не останавливаясь, я сделал несколько кувырков через голову, чувствуя, как песок сыплется мне за шиворот, и остановился около Келли. Он вскочил на меня верхом и шлепнул по ляжке, как наездники стегают своих лошадей. Джоан расхохоталась.

Вообще всем было очень весело. Всем, кроме Сюзи, которая уже не бежала, а еле волочила ноги. Даже Кори уже почти догнал ее.

— Небольшой костерчик, — сказал Келли.

— Думаешь, он в самом деле так и приехал из Нью Йорка, как рассказал нам? — спросила Джоан.

— Не знаю.

Лично я не видел никакой разницы в том, так он приехал, как рассказал нам, или не так, из Нью-Йорка или откуда-нибудь еще. Когда мы натолкнулись на него, он сидел за рулем огромного роскошного «Линкольна» и что-то бессвязно бормотал, мало чего, по-видимому, понимая. Его голова раздулась до размеров футбольного мяча, а шея напротив, была тоненькой как сосиска. На коленях у него лежал путеводитель, почему-то вверх ногами. Видимо, ему было все равно. Мы вытащили его из машины, связали веревкой, нашедшейся у него в багажнике, втащили на самый высокий холм около пляжа и сожгли там. Он сказал, что его зовут Элвин Сэкхейм и все время, как в бреду, звал свою бабушку. Он даже Сюзи принял за свою бабушку. Ее это очень развеселило. Бог ее знает, почему. У нее какое-то очень необычное, мягко выражаясь, чувство юмора. Вы бы знали, какие странные вещи могут порой рассмешить ее.

Сжечь его предложил Кори, и это не было шуткой. Учась в колледже, он прочел массу книг по колдовству и черной магии и, отведя нас в темноту за «Линкольном» Элвина Сэкхейма, он сказал нам шепотом, что если мы принесем жертву темным силам, то, может быть, духи защитят нас от А6.

Конечно, никто из нас не поверил сначала во все это, но постепенно разговор становился все серьезнее и серьезнее. Для нас это было по меньшей мере дико, но в конце концов мы решились и сделали это. Мы привязали его к штативу, на котором был раньше наблюдательный бинокль, в который, если опустить десятицентовик, можно было увидеть в ясную погоду практически весь Портленд. Проверив, достаточно ли крепко он привязан, мы разошлись в разные стороны в поисках сухих веток или дров, как дети, играющие в новую игру. Все это время Элвин Сэкхейм почти безжизненно болтался там, где мы его оставили, уронив голову на грудь и невнятно бормоча что-то своей воображаемой бабушке. Глаза Сюзи ярко горели, как у какой-нибудь ведьмы во время шабаша, грудь сильно вздымалась от учащенного взволнованного дыхания. Все происходившее ей явно нравилось. Когда в поисках дров мы спустились в небольшую ложбинку за холмом, она подошла ко мне и, обняв, крепко поцеловала в губы. Ее губы были покрыты толстым слоем помады и поэтому ее поцелуй был похож скорее на прикосновение чего-то очень жирного и сального с приторным слащавым запахом.

Я с очень недовольным видом оттолкнул ее в сторону, и она начала с тех пор дуться на меня.

Набрав достаточное количество сухих веток и досок, мы вернулись наверх и обложили ими Элвина Сэкхейма до пояса. Нидлз крутанул колесико своего «Зиппо» и костер стал быстро разгораться, даже бумаги не понадобились. Сэкхейм закричал почему-то только после того, как огонь коснулся волос на его голове. Запах поплыл как от свежеприготовленной китайской свинины.

— Дай мне сигарету, Берни, — попросил Нидлз. — Сзади тебя, в машине, у заднего стекла пачек, наверное, пятнадцать валяется.

— Идти не хочется, — проговорил он с какой-тo странной улыбкой и прихлопнул комара на руке.

Я дал ему сигарету и присел на песок. Мы с Сюзи встретили Нидлза в Портленде. Он сидел на бордюре перед зданием театра и играл Лидбелли на старой большой гибсоновской гитаре. Гитара была настолько дорогой, что у нас, почему-то, не возникло никаких сомнений в том, что он просто стащил ее где-нибудь. Звуки гитары неслись вдоль всей Конгресс-стрит, как будто он играл в концертном зале.

Сюзи, наконец, добрела до навеса, все еще не в силах отдышаться оттого, что пробежала несколько метров.

— Ты мерзавец, Берни, — пропыхтела она, плюхнувшись в песок.

— Ну, Сюзи. Давай-ка смени пластинку. Эта у тебя что-то совсем заедает.

— Подонок! Сукин сын безмозглый! БАРАН!

— Исчезни, — тихо сказал я, — или в глаз получишь. Сомневаешься?

Она снова заплакала. Нюни она распускать любила. Может быть, даже больше всего на свете. К этому времени подошел Кори. Он попытался успокоить ее, положив ей руку на плечо, но получил в ответ сильный удар локтем прямо между ног. Прошипев сквозь зубы какое-то самое сильное, наверное, его ругательство, он скрючился и отошел в сторону и, в конце концов, красноречиво плюнул в ее сторону.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — взвизгнула она и бросилась вдруг на него, молотя по воздуху руками, как ДВУМЯ пропеллерами. Кори от удивления несколько раз хлопну глазами и, чуть не упав, бросился наутек, держась руками за свой самый важный орган. Разъяренная Сюзи неслась за ним во всю прыть, препотешно тряся своим жирным задом и истерично выкрикивая самые разнообразные ругательства и проклятия. Нидлз запрокинул голову и громко расхохотался. Шум прибоя почти заглушал звуки радиоприемника.

Келли и Джоан куда-то исчезли. Повертев головой, я увидел, что они ушли уже далеко вдоль берега по самой кромке воды. Идут себе в обнимочку и не видят всего этого цирка. Они выглядели так, как будто только что сошли с рекламного плаката какого-нибудь туристического агентства — ПОСЕТИТЕ УДИВИТЕЛЬНУЮ СЕЙНТ-ЛОРКУ. Ну прямо точь-в-точь. Они действительно здорово смотрелись, просто позавидовать можно.

— Берни?

— Что? — отозвался я. Я как раз вспоминал в тот момент, как Нидлз чиркнул своей зажигалкой и поднес огонек к сухим веткам у ног того бедняги, совсем как средневековый палач во времена инквизиции или какой-нибудь звероподобный неандерталец.

— У меня начинается, — тихо проговорил он.

— Да? — я быстро посмотрел на него. — Ты уверен

— Конечно уверен. Голова болит, желудок. Мочеиспускание тоже болезненное.

— Может, это просто Гонконгский грипп. У Сюзи о уже был и прошел. Правда, с осложнением на мозг, -усмехнулся я. Это было еще в университете, где-то за неделю до его закрытия и приблизительно за месяц до, того, как человеческие тела начали вывозить за город грузовиками и закапывать в огромные могилы с помощью экскаваторов и бульдозеров.

— Смотри, — сказал он и, широко раскрыв рот, зажег перед ним зажигалку, чтобы было виднее. Я приподнялся и отчетливо разглядел первые грязно-серые пятна на его языке и слизистой горла, первые признаки опухания. Да, это был А6… никаких сомнений.

— Действительно, — констатировал я и без того очевидный факт.

— Но я не так уж плохо себя, вообще-то, чувствую, — сказал он. — По крайней мере внушаю себе это и не раскисаю… Признайся, ты ведь очень много и часто о нем думаешь.

— Вовсе нет, — соврал я.

— Думаешь… Как и тот парень. Ты тоже думаешь об этом, мне можешь не рассказывать. А что касается того бедолаги, то я считаю, что мы даже лучше ему сделали. А он даже и не понял, наверное, ничего.

— Понял.

— Не важно, — пожал он плечами и повернулся к морю. Мы молча курили и смотрели на волны, с шумом выкатывавшиеся на песок и с шипением скатывавшиеся обратно. Все-таки, это не миновало Нидлза. Я сразу стал воспринимать все окружающее как-то по-другому. Был уже конец августа. Через пару недель уже, может быть, начнутся первые заморозки. Самое время перебраться куда-нибудь потеплее, под хорошую крышу с теплым очагом. Зима. К Рождеству, может быть, никого из нас уже не останется в живых. Может быть, все мы будем лежать и разлагаться в какой-нибудь гостиной чьего-то заброшенного дома, а приемник Кори будет еще какое-то время продолжать тихо работать, стоя на журнальном столике или книжной полке, если радиостанции к тому времени будут еще работать. Через никому не нужные уже занавески будет пробиваться слабый зимний свет.

Мое воображение нарисовало все это настолько ярко и явственно, что я передернул плечами. Не стоит думать о зиме в августе.

— Вот видишь? — рассмеялся Нидлз. — Ты ДУМАЕШЬ об этом.

Что мог я ему возразить? Я только поднялся на ноги и сказал:

— Пойду поищу Сюзи.

— Может быть, мы последние люди на земле, Берни. Ты не думал еще об этом?

В бледном лунном свете он сам выглядел наполовину покойником: черные круги под глазами на осунувшемся лице с обостренными чертами, мертвенно-бледные тонких пальцы как кости…

Я подошел к воде и пристально посмотрел вдоль прибрежной линии в одну и в другую стороны, но не увидел ничего, кроме пустынного пляжа и черных волн с аккуратными белыми гребешками пены. Шум прибоя превратился уже в настоящий грохот, который сотрясал казалось, всю землю. Я закрыл глаза и ввинтился в песок голыми пятками. Песок был прохладным, влажным и очень плотным. А если мы действительно последние люди на Земле, тогда что? Оставалось надеяться только на то, что к утру мои мысли будут не такими мрачными.

Тут я увидел Сюзи и Кори. Сюзи восседала на Кори, как на диком мустанге, брыкающемся, возмущенно трясущем головой и разбрызгивающем пену. Оба были мокрыми от пота. Я не спеша подошел к ним и столкнул ее с бедного Кори ногой. Освобожденный Кори быстро вскочил с четверенек и отбежал в сторону.

— Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! — заорала Сюзи, разинув при этом свою пасть так, как будто хотела проглотить меня. Пасть эта была как вход в комнату смеха. Когда я был малышом, мама часто водила меня в Гаррисоновский парк, где была очень любимая мною комната смеха с кривыми зеркалами. На фасаде этого здания вокруг вход ной двери было нарисовано огромное лицо весело смеющегося клоуна, а дверь была как раз как бы его ртом.

— Ну, давай, вставай, — протянул я ей руку. 0на недоверчиво взялась за нее и поднялась. Вся она была в налипшем на мокрую одежду и кожу песке.

— Как ты посмел ударить меня?! Как ты мог… — Да ну тебя, — попытался я оборвать ее, но остановить ее просто как проигрыватель было невозможно, пока это самой ей не надоедало.

Мы медленно побрели по песку к остальной компании. Они уже подходили к небольшому домику недалеко от пляжа. В нем, конечно, никого не было. В домике было всего четыре кровати, причем одна из них — двуспальная, но для одного из нас места все равно не хватало. Нидлз великодушно объявил, что будет спать на полу. Его, похоже, начинало одолевать безразличие ко всему.

В домике кроме жилых помещений, находившихся на верхнем этаже, была еще и небольшая лавка, располагавшаяся внизу. Все было покрыто уже довольно заметным слоем пыли. Решив посмотреть, что нам может пригодиться, я спустился в лавку. На полках лежало множество хлопчатобумажных футболок с надписью «ЭНСОН БИЧ» и трехцветным морским пейзажем на груди, дешевенькие медные браслеты, которые сияют как золотые при покупке, но начинают зеленеть уже на следующий день, яркие и тоже дешевые сережки из какого-то светлого металла, волейбольные мячи, безвкусно раскрашенные фарфоровые статуэтки, изображающие мадонну с младенцем, полиэтиленовые пакеты с забавной надписью «ВОТ, ЖЕНА, КУПИЛ ТЕБЕ ПОДАРОК», бенгальские огни к Четвертому июля, который, похоже, никто и никогда праздновать уже не будет, пляжные полотенца и покрывала с изображениями роскошных девиц в бикини в окружении названий различных знаменитых курортов, среди которых ярче всего выделялась, конечно, надпись ЭНСОН БИЧ, воздушные шарики, женские купальники и мужские плавки чуть ли не всех оттенков радуги и прочая ерунда. По всему полу были разбросаны чьи-то визитные карточки. В углу был небольшой бар с зазывающей вывеской ОТВЕДАЙТЕ НАШИХ УСТРИЦ.

Я часто приезжал в Энсон Бич, когда учился в высшей школе. В последний раз это было за семь лет до А6, я приезжал тогда с девушкой по имени Морин. Это была высокая и очень красивая девушка. Чаще всего она надевала на пляж свой любимый купальник — розовый, а я шутил по этому поводу, что купальника совсем не видно, а если приглядеться то выглядит он как нижнее белье. Мы любили выходить на дощатый причал и подолгу смотреть на океан, забитый лучами яркого солнца. Под босыми ногами доски причала были почти нестерпимо-горячими, но нам это все равно очень нравилось и мы так ни разу и не отведали ИХ УСТРИЦ.

— Что ты там высматриваешь?

— Да так просто, смотрю, что может пригодиться.

Ночью мне приснился кошмарный сон с участием Элвина Сэкхейма, и я проснулся весь в холодном поту. Он сидел за рулем своего сверкающего желтого «Линкольна» и, уставившись куда-то в пространство остекленевшими глазами, о чем-то разговаривал со своей бабушкой. Но страшным было не это. Самым страшным было то, что это был не просто Элвин Сэкхейм. Это был обгоревший зловонный труп Элвина Сэкхейма. Он все говорил и говорил, а я все никак не мог проснуться и чуть не задохнулся во сне от жуткого зловония, исходившего от него.

Сюзи спала совершенно спокойно, неуклюже раскидав во сне ноги. На моих часах было без десяти четыре утра, но они остановились. На улице было еще темно. На море было сильное волнение, и волны разбивались о берег с невероятным грохотом. На самом деле была уже четверть пятого, и скоро должен был начаться рассвет. Я вылез из постели, подошел к балконной двери и распахнул ее. Мое разгоряченное тело приятно обдуло прохладным свежим ветром с моря. Все-таки, несмотря ни на что, я не хотел умирать.

Я спустился в лавку и нашел там, подсвечивая себе огоньком зажигалки, четыре упаковки пива «Буд» и несколько больших картонных коробок с самыми разнообразными сигаретами. Пиво было теплым, поскольку электричества не было и холодильник поэтому не работал Я не отношусь к любителям теплого пива. Пиво есть пиво, а настоящее пиво должно быть холодным. Выбирать, однако, не приходилось. Я взял пачку сигарет и, выйдя на крыльцо, уселся на каменные ступеньки. Открыв банку, я сделал несколько больших глотков.

Ветер с океана уже почти высушил мою кожу от противного липкого пота, и я почувствовал, как начинаю сходить с ума от мыслей о том, что я сижу вот здесь и пью пиво, а практически все остальное человечество уже погибло. Уничтожено. Не ядерным или каким-нибудь биологическим оружием. ПРОСТО ГРИПП. У меня появилось желание поставить огромную мемориальную доску в память о себе где-нибудь на Бонневильском соляном озере, например. Из бронзы. И чтобы ее хорошо было видно издалека. И большими буквами на ней: ПРОСТО ГРИПП.

Я швырнул пустую банку в левую сторону от крыльца. Она пусто звякнула о бетон и закатилась за угол здания. Невдалеке на пляже черным треугольником темнел навес, под которым мы вчера стояли. Я подумал о том, как хорошо было бы, если бы Нидлз тоже проснулся сейчас и спустился ко мне.

— Берни?

Она стояла в дверях, накинув на себя мою рубашку. Ненавижу, когда кто-нибудь надевает мои вещи. К тому же, от нее воняло, как от свиньи.

— Ты больше не любишь меня? Да, Берни? Я ничего не ответил ей. Бывают моменты, когда я чувствую какое-то вселенское сострадание буквально ко всему, что окружает меня. Сейчас мне было очень жаль ее, хотя она этого совершенно не заслуживала.

— Можно посидеть с тобой?

— Вряд ли мы здесь вместе поместимся.

Она обиженно шмыгнула носом и повернулась, чтобы уйти.

— Нидлз подцепил А6, — тихо сказал я. Она остановилась и посмотрела на меня. Ее лицо было совершенно спокойным. Не лицо даже, а какая-то совершенно тупая физиономия.

— Не шути так, Берни. Я молча закурил сигарету. Не может быть. Он же… У него же…

— Да, у него не было А2. Гонконгского гриппа, как у тебя, у меня, у Кори, у Джоан. Как у всех, одним словом.

— Но, значит, у него нет…

— Иммунитета против А6, — закончил за нее я. — Может быть, мы тоже, все-таки, можем заразиться им от него?

— Вряд ли. Но это не исключено. Получается, он просто наврал нам, что перенес А2, чтобы мы взяли его с собой тогда, — задумчиво проговорил я.

— Конечно наврал, — вздохнула она. — Я бы точно так же поступила на его месте. Никто ведь не хочет оставаться один… Пойдем, может быть, спать?

— Нет, я посижу еще.

Она ушла в дом. Я мог и не говорить ей о том, что А2 не дает практически никаких гарантий против А6. Она сама прекрасно знала об этом. Я сидел и смотрел на прибой. Несколько лет назад Энсон был одним из главных центров серфингистов в Америке. Вдалеке я увидел какую-то высокую вышку типа наблюдательной. Через несколько мгновений она как-то пропала. Не знаю — может быть, ее просто стало не видно, а может быть, она просто померещилась мне. Иногда Келли так мерещится Джоан или кто-нибудь или что-нибудь еще. В последнее время они, кстати, пристрастились отделяться от всей остальной компании и бродить вместе по окрестным холмам, горам или пляжу. Вот и сейчас их наверняка нет наверху.

Я спрятал лицо в ладони и с силой сжал его, чувствуя руками каждую образовавшуюся напряженную морщинку.

А волны все обрушивались на песок и откатывались, обрушивались и откатывались, обрушивались и откатывались… Бесконечно. Мы приехали сюда летом, я и Морин. В первое лето после окончания высшей школы и перед поступлением в колледж, задолго до того, как А6 пополз из юго-восточной Азии и постепенно накрыл весь земной шар черным покрывалом смерти. Мы ели пиццу, слушали радио и втирали друг другу в спину масло для загара. Стояла замечательная погода. Яркое солнце, ослепительно-белый песок и пронзительно голубой океан…

2 часа ночи, пятница.

Холл с наслаждением затягивался сигаретой, развалившись на небольшой скамье недалеко от элеватора. Скамья эта была единственным местом на третьем этаже, где можно было спокойно перекурить и ненадолго отвлечься от работы, не опасаясь появления начальства. Именно в этот момент и появился зловредный Уорвик. Холл совершенно не ожидал увидеть шефа и был, естественно, совсем не рад этой неожиданной встрече, рассчитывая, что Уорвик может появиться там никак не раньше трех. Да и вообще, он редко показывался на рабочих местах во время ночной смены. Особенно на третьем этаже. В это время он предпочитал, обычно, отсиживаться в своем офисе н попивать кофе из своего любимого электрического кофейника, который стоял у него прямо на рабочем столе. Кроме того, в последнее время стояла ужасная жара и, в связи с этим, выше первого этажа Уорвик обычно не поднимался.

Этот июнь вообще был самым жарким месяцем за всю историю существования Гейтс Фоллз. Однажды уже в три часа утра (!), столбик термометра, висящего у элеватора, поднялся почти до 35С! Можете представить себе, какое адское пекло стояло там в дневную смену.

Холл работал на подъемнике в старом, давно созревшем для свалки приспособлении, изготовленном какой-то кливлендской фирмой еще в 1934 году. Устроился он на этот завод совсем недавно, в апреле, что означало, что он получал по 1 доллару и 78 центов за час работы. Пока это его вполне устраивало — ни жены, ни постоянной подруги. Кормить и содержать ему, кроме себя, тоже было некого. За последние три года он, подобно бродяге, кочевал из города в город, нигде не задерживаясь дольше нескольких месяцев: Беркли (студент колледжа), Лейк Тахоу (водитель автобуса), Гэлвестон (портовый грузчик), Майами (помощник повара), Уилинг (таксист и мойщик посуды) и, наконец, Гейтс Фоллз (оператор подъемника). Здесь он собирался пробыть по крайней мере до первого снега. Человеком Холл был спокойным, склонным к уединению и очень любил поэтому те редкие часы работы завода, когда бешеный ритм производства немного утихал, давая ему возможность расслабиться и, улизнув на третий этаж, предаться своим мыслям. Новое место работы его. в принципе пока устраивало.

Единственное, что ему здесь не нравилось, были крысы.

Третий этаж был длинным и пустынным. Освещен он был только мерцающими отблесками света с нижних этажей завода и был, в отличие от них относительно тихим и почти безлюдным, поскольку совершенно не был занят никакими производственными мощностями. Другое дело — крысы. Их здесь было немало. Единственным действующим механизмом на этом этаже, был грузовой лифт, которому безразлично есть ли что-нибудь на третьем этаже, нужен он здесь или нет. А здесь, в общем-то, ничего и не было, кроме огромного количества девяностофунтовых ящиков с каким-то производственным волокном, давно ожидающих сортировки на предмет пригодности. Некоторые из них (особенно те, в которых было спутанное и порванное волокно) валялись здесь уже, наверное, несколько лет и были покрыты толстым темно-серым слоем жирной производственной пыли. Ящики эти были идеальным убежищем для крыс — отвратительных огромных и толстопузых тварей с дико сверкающими выпученными черными глазами. Эти отвратительные создания нагло сновали почти повсюду вокруг, опасаясь приближаться лишь к человеку. Но даже с такого расстояния в их шерсти отчетливо были видны крупные и не менее отвратительные вши или какие-то другие паразиты, в которых Холл разбирался хуже.

За то небольшое время, что Холл успел проработать на заводе, у него появилась одна немного странная привычка — он собирал все пивные банки, которые попадались ему на глаза и складывал их в кучу рядом с тем местом, куда он любил подниматься отдыхать. Этих банок была у него там уже целая куча. Даже не куча, а, скорее, некий арсенал, — поскольку иногда, чтобы развлечься или просто развеять тоску, он швырялся ими по снующим взад-вперед крысам, причиняя им этим довольно незначительное, впрочем, беспокойство.

За этим занятием его несколько дней назад незаметно застал управляющий завода мистер Формэн, тихо поднявшийся зачем-то на третий этаж по лестнице, а не на лифте.

— Чем это вы тут занимаетесь, Холл? — недоуменно спросил он.

— Крысы, — спокойно ответил Холл, понимая, насколько нелепо звучат его слова. — Я борюсь с ними с помощью банок из-под пива.

Крыс, в общем-то, почти и не было — почти все они попрятались от жары.

Точно такой же, слово в слово, вопрос задал сейчас и Уорвик. Получив такой же, как и несколькими строками выше, ответ, он машинально кивнул головой и замолчал на несколько секунд, пытаясь осмыслить неожиданные слова Холла. Уорвик занимал должность начальника участка и был крупным, коренастым, но немного туповатым человеком. Рукава его почти полностью промокшей от пота рубашки были угрожающе закатаны, а галстук ослаблен и сдвинут набок. Поняв, наконец, что над ним смеются, он дико сверкнул глазами и рявкнул на спокойно развалившегося на лавке и почти не обращающего на него внимания Холла:

— Мы платим вам не за то, чтобы вы швырялись банками по крысам в рабочее время, мистер!

— Гарри не посылает запроса вот уже двадцать минут, — лениво отбрехиваясь, вяло огрызнулся Холл. — Я же не могу включать подъемника, не получив запроса.

Про себя же, тоже довольно спокойно, он подумал следующее: «Какого черта, паршивая ты задница, тебе не силится в твоей дурацкой конторе. Попивал бы лучше свой дурацкий кофе и не мотал бы людям нервы своими дурацкими вопросами и воплями».

Уорвик резко дернул головой, давая этим понять, что разговор окончен и затопал вниз по лестнице, обиженно и возмущенно бубня себе под нос:

— Шайка бездельников! Сейчас загляну еще к Висконски. Ставлю пять против одного, что он наверняка почитывает сейчас какой-нибудь журнальчик! А мы платим ему за это деньги!

Холл так и не сказал ему больше ни слова в свое оправдание, резонно решив, что это совершенно бессмысленное занятие.

Уорвик неожиданно остановился и снова затопал вверх.

«Что на этот раз», — устало подумал Холл.

Уорвик действительно собирался сказать что-то еще, но, увидев вдруг крысу, резко вскрикнул:

— Еще одна! Давай скорее!

Холл молниеносно метнул банку из-под «Нехи», которую уже держал в руке. Банка была пущена метко и толстая крыса, пучеглазо таращившаяся на них с одного из верхних ящиков, противно пискнула и с глухим звуком грохнулась на пол. Уорвик откинул голову назад и радостно захохотал, когда Холл встал для того, чтобы принести банку назад.

— Вообще-то я искал тебя специально для того, чтобы поговорить, — сказал, наконец, Уорвик, — на этот раз более дружелюбно.

— Неужели?

— Следующая неделя — четвертая неделя июля, — начал Уорвик. — Это значит, что для рабочих, работающих у нас больше года, с понедельника по субботу будут выходные. Для остальных же — сокращенный рабочий день и уборка цехов и территории. На это время у меня есть к тебе одно интересное предложение. Я набираю одну специальную команду. Хочешь неплохо подзаработать?

— Смотря что нужно делать, — почти не проявляя заинтересованности, пожал плечами Холл.

— Надо будет вычистить все подвальное помещение. Этим никто не занимался уже двенадцать лет. Работенка, конечно, адская, но мы собираемся использовать брандспойты и отсасывающие насосы.

— Так почему бы вам не заняться этим самому заодно с советом директоров, раз все так просто?

Уорвик зло сверкнул глазами:

— Согласен или нет? Два доллара в час сверх обычной платы. И двойная оплата за сверхурочное время.

Холл быстро прикинул, что сможет быстро заработать таким образом семьдесят пять долларов, которые как раз были бы ему сейчас очень кстати.

— Я согласен.

— Работать будем по ночам. Из-за жары. К понедельнику будь готов. Я на тебя рассчитываю.

С этими словами Уорвик опять затопал вниз по лестнице. Сделав несколько шагов, он остановился и снова обернулся к Холлу:

— Ты ведь учился в колледже, не так ли?

Холл кивнул.

— О'кей, студент. Буду иметь в виду.

Уорвик наконец ушел. Холл закурил еще одну сигарету и, сжав в руке банку из-под минеральной воды, стал дожидаться появления следующей крысы. Он попытался представить себе, что представляет собой подвал и в воображении его возникло непроглядная тьма, сырость плесень, зловонный запах гнили и… крысы. Огромное, невообразимое количество крыс. Может быть там есть даже и летучие мыши. Какая гнусность!

Холл с омерзением швырнул банку об стену и грустно и устало улыбнулся самому себе. Откуда-то издалека донесся зычный голос Уорвика, что есть силы распекающего бедного Висконски.

О'КЕЙ, СТУДЕНТ. БУДУ ИМЕТЬ В ВИДУ.

Вспомнив эту фразу, Холл мгновенно перестал улыбаться и сделал глубокую затяжку. Через несколько секунд поступил запрос от Висконски о подъеме груза нейлонового волокна и Холл отправился к своему рабочему месту. Крысы сразу же повылазили из своих ящиков и расселись на их крышках, провожая его немигающими черными глазами. Выглядели они совсем как присяжные в суде.

11 вечера, понедельник.

Когда вошел Уорвик, одетый в старые рабочие джинсы и высокие резиновые сапоги, его дожидались уже около тридцати шести человек. В этот момент Холл как раз слушал краем уха нудную болтовню Висконски. Гарри Висконски был необычайно толстым, необычайно ленивым и необычайно угрюмым человеком.

— Ну и работенка нам подвалила, — ныл Висконски, когда вошел Уорвик. — Вот посмотрите, домой мы вернемся с рожами, которые будут чернее, чем самая черная ночь в Персии.

— О'кей, — бодро начал Уорвик. — Судя по плану подвала, внизу должен быть осветительный кабель с шестьюдесятью лампами. Вот новые лампы, так что света должно быть достаточно для того, чтобы видеть, чем вы там будете заниматься. Итак, парни, — он указал на группу рабочих, сидевших напротив больших сушащихся мотков промасленной бечевы. — Вы займетесь насосами и рукавами для откачки воды, а также рукавами брандспойтов. Рукава длинные. Разматывать их надо будет аккуратно и не менее аккуратно опускать вниз. Работающие с рукавами должны будут стоять вдоль них на расстоянии приблизительно метров в семьдесят. Думаю, будет достаточно. Тех, кто будет работать с брандспойтами, предупреждаю особо: будьте предельно осторожны и внимательно следите за тем, чтобы под струю воды не попал никто из людей, иначе его придется везти, в лучшем случае, в больницу.

— Кто-нибудь точно изувечится, — снова вполголоса начал канючить Висконски. — Вот посмотрите.

— А вы, парни, — Уорвик указал на другую толпу людей, в которой были и Холл с Висконски. — Вы будете сегодня головной командой. Разделитесь на пары. На каждую пару — по одной электрической вагонетке, в которых вы будете вывозить наружу то, что не всосет насос. В вагонетках сейчас старая рабочая одежда, всякие негодные железяки от станков и прочий хлам — вываливайте все это барахло у западной стены. Есть кто-нибудь, кто не умеет пользоваться вагонетками?

Руки никто не поднял. Электрические вагонетки представляли собой небольшие опрокидывающиеся узкоколейные вагончики, приводимые в движение электродвигателем, работающим от автономных аккумуляторов. От длительной эксплуатации у вагонеток отломилось почти все, что только могло отломиться, кроме самого необходимого — включая сидения для рабочих.

— О'кей, — продолжал тем временем Уорвик, не останавливаясь почти ни на секунду. — Все подвальное помещение разделено на несколько секций, каждая из которых должна быть тщательно вычищена к четвергу. В крайнем случае, закончить должны не позже пятницы. Есть у кого-нибудь вопросы?

Вопросов не было, все это время Холл пристально вглядывался в лицо шефа и у него почему-то появилось странное предчувствие, что в ближайшее время с Уорвиком обязательно должно что-нибудь произойти. Причем не просто что-нибудь, а что-нибудь очень нехорошее. Мысль эта понравилась Холлу. Уорвика он, мягко выражаясь, недолюбливал.

— Ну и прекрасно, — закончил на этом Уорвик. — Тогда давайте начинать.

2 часа ночи, вторник.

Холл очень быстро утомился от бесконечной болтовни Висконски, а более всего — от его совершенно невыносимого нытья. «Напарник» был абсолютно неисправим. Ему не помогла бы, наверное, даже хорошая трепка — она стала бы, скорее, лишь очередным поводом для того, чтобы в очередной раз всласть похныкать.

Холл понял, что у него просто немного пошаливают нервы и попытался развеселить себя мыслью о том, как он отстегал бы Висконски ремнем по его жирной голой заднице. Такая страшная экзекуция его, наверное, просто убила бы. Несмотря на то, что картинка, нарисованная воображением Холла, получилась довольно забавной, она не вызвала у него даже слабой улыбки из-за очень сильного и малоприятного запаха, царящего вокруг — зловонной смеси запахов застоявшейся и гниющей воды, плесени, тошнотворно воняющих промышленных отходов и еще бог весть чего. В самом начале коридора, в котором они находились вдвоем с Висконски, Холлу сразу бросилась в глаза фантастически-огромная колония бледных поганок, растущих прямо из разрушающегося от времени и сырости бетона.

Случайно соскользнув с заевшей от ржавчины одной из шестерен вагонетки, которую Холл хотел провернуть, его рука на мгновение коснулась плотных зарослей этих грибов. Они показались ем у… теплыми и мягкими. Их прикосновение было подобно прикосновению человека, страдающего отеком кожи.

Шляпки грибов, никогда не видевших света, составляли огромный ковер равномерного бледно-желтого шелковистого цвета. То место подвала, в котором находились сейчас Холл и Висконски, имело очень высокий потолок (а выражаясь точнее — низкий пол) и было завалено огромными старыми вышедшими из строя станками, что придавало ему сходство с каким-нибудь кладбищем древних кораблей. Корпуса давно умерших станков, подобно полусгнившим бортам старинных судов, поросли пятнами желто-зеленого мха. Впечатление усиливалось еще больше доносящимся откуда-то издалека шумом воды, с огромной силой вылетавшей из брандспойтов. С равномерным шумом, напоминающим шум прибоя, вода эта стекала по полузасоренным дренажным стокам вниз по направлению к реке.

Вот, наконец, в поле зрения появились и крысы. Они были невероятно огромными, просто гигантскими!.. Обычные крысы — такие, как наверху — казались бы просто карликами по сравнению с этими чудовищами! Почти не шевелясь, они наблюдали, как потоками воды из работающих где-то на полную мощность брандспойтов смывает их жилища — коробки, ящики, большие жестяные футляры, ворохи бумаги и картона. Глаза их были огромными, выпученными и почти ничего невидящими оттого, что всю жизнь они прожили в кромешной тьме, а тут вдруг в их жизни неожиданно появился свет.

— Давай остановимся и перекурим, — дрожащим голосом предложил Висконски, совсем сбившись с дыхания от страха. Закурить действительно было кстати. Холл обернулся по сторонам и, убедившись в том, что их никто не видит, прислонился к вагонетке и достал из нагрудного кармана сигарету, протянув одну из них трясущемуся Висконски.

— Если бы знать раньше, что нас здесь ожидает, я никогда не дал бы Уорвику уговорить меня на такое безумие, судорожно затягиваясь, простонал Висконски. — Эта работа не для ЧЕЛОВЕКА! Но он налетел на меня как сумасшедший именно в тот момент, когда я решил несколько минут вздремнуть, пока не было работы. Он был просто безумен и страшен тогда и я думал, что он просто прибьет меня.

Холл слушал эту болтовню молча, но тоже думал о Уорвике. О Уорвике… и о крысах. Мысли о них каким-то странным образом переплетались в его сознании, составляя неразделимое целое.

Судя по всему, крысы видели людей впервые. Они, казалось, относились к их появлению совершенно спокойно и не испытывали никакого страха. Внешне, по крайней мере, это никак пока не проявлялось. Вдруг одна из них приподнялась на задних лапах, совсем как белка, и, приготовившись к нападению, неожиданно метнулась в сторону Холла. Несмотря на то, что их разделяло несколько метров. она преодолела это расстояние одним прыжком и впилась своими острыми зубами в толстую, к счастью, и грубую кожу его левого рабочего ботинка. В какую-то ничтожно-малую долю секунды Холл, наконец, молниеносно осознал, что этих чудовищ здесь не сотни и даже не тысячи, а много более. Вспомнил он и какие ужасные инфекционные заболевания переносятся этими тварями. На какой-то миг в его воображении возникла и отвратительная физиономия Уорвика… Но уже в следующее мгновение, не размышляя слишком долго, он резким и сильным ударом правой ноги отбросил громко взвизгнувшую крысу далеко в темноту.

Наблюдавший эту сцену широко раскрытыми глазами Висконски снова заскулил дрожащим от страха голосом:

— Мне нужны де-е-еньги!.. Но ей-богу, приятель, это работа НЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА! Какие жуткие твари!..

Все время он продолжал испуганно оглядываться по сторонам, ежесекундно дергая головой:

— Мне кажется, что они понимают все не хуже нас с тобой… А представь себе, что было бы, если бы мы были маленькими, а они, наоборот, большим и…

— Заткнись! — резким окриком оборвал его словесное недержание Холл.

Висконски приумолк на время и, испуганно посмотрев на своего напарника, проговорил только:

— Ну прости, приятель. Я просто…

Несколько секунд прошли в почти полной тишине, нарушаемой лишь их дыханием, гулким биением сердец и зловещей возней крыс в отдалении. Вдруг раздался пронзительный истеричный визг Висконски, окончательно вышедшего из равновесия:

— Господи, какая же здесь вонь! Я не могу так!! Эта работа НЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА!!!

Зажмурившись и топая ногами как ребенок, он остервенело тряс вагонетку, схватившись в ее край обеими руками.

Холл совсем уж собрался отвесить ему хорошую оплеуху. Истерика была сейчас совершенно ни к чему. Вдруг из вагонетки на руку Висконски выполз огромный черный паук. Мгновенно прекратив орать, бедный Гарри совершенно оцепенел и уставился на паука широко раскрытыми от ужаса глазами. Прошло несколько секунд, прежде чем он сообразил, что паука нужно сбросить. Черное мохнатое страшилище упало на рельс с отвратительным неожиданно громким стуком, чем повергло и без того перепуганного насмерть Висконски в настоящий шок, благодаря которому он, наконец, замолк. По-видимому, надолго.

— Пошли, — вывел его из оцепенения Холл. — Чем быстрее начнем, тем скорее закончим.

— Надеюсь, — промямлил еле слушающимся языком исстрадавшийся Висконски. — Надеюсь…