Вендетта. День первый Леонтьев Антон

– Вы и есть Анастасия Всеволодовна Лагодина?

– Да, а в чем дело? – спросила девушка. – Я только что подошла, так что в свидетели не гожусь.

Милиционер, сняв фуражку, почесал лысеющую голову, поскреб кадык и промолвил:

– Пройдемте со мной, Анастасия Всеволодовна. Вы должны помочь нам с опознанием.

Они остановились около тела, и другой милиционер, присев на корточки, сдернул с него простыню.

– Вы знаете эту женщину? – спросил участковый.

И Настя увидела маму, лежавшую на грязном асфальте. Галина Сергеевна была одета в темно-красное пальто, шерстяной берет съехал на сторону, а на правом чулке девушка разглядела большую стрелку.

Мама смотрела в сумрачное ноябрьское небо правым глазом, левое веко было прикрыто. Девушка бросилась на колени, схватила Галину Сергеевну за руку.

– Господи, мамочка... Ей же плохо, помогите кто-нибудь! – закричала Настя. – «Скорая»! Вы вызвали «Скорую»?

– Гражданочка, не устраивайте сцену, потерпевшая мертва, – раздался монотонный голос. – Это первое, что мы установили. Врачей вызвали, но, сами понимаете, ожидание может затянуться.

– Что... что случилось? Сердечный приступ, инсульт... – забормотала Настя, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Она все порывалась обнять маму, приподнять ей голову, прижать к себе.

Но участковый отпихнул Настю и грубо сказал:

– Оставьте труп в покое, вы уничтожаете улики. Да какой инсульт, какой сердечный приступ! Грабанули гражданочку, сумку вырвали, кошелек отобрали. А сначала несколько раз по кумполу ударили, причем основательно.

И только в тот момент Настя увидела, что ее руки в крови. И кровь натекла на грязный асфальт – видимо, из раны на мамином затылке.

Девушка пошатнулась, и, не поддержи ее участливый сосед, Настя бы упала. Голова у нее гудела, в глазах двоилось. Единственная мысль занимала ее – маме надо помочь. Настя не верила, что Галина Сергеевна... что мама... что она умерла!

Настю усадили на скамейку около подъезда, кто-то принялся утешать, но девушка не слышала слов. Она смотрела в одном направлении, видя перед собой фигуру, накрытую простыней, и черный, заляпанный грязью полуботинок, высовывающийся из-под простыни.

«Скорой помощи» действительно пришлось ждать долго – Настя потеряла счет времени. Медики прибыли, когда уже окончательно стемнело. Толпа любопытных постепенно разошлась, возле подъезда осталось только несколько старушек и подростков. Настя бросилась к полному мужчине в безразмерном халате, надетом поверх стеганой куртки.

– Мне необходимо задать вам несколько вопросов, – гудел участковый, обращаясь к Насте. Он достал блокнот и, прочистив горло, продолжил: – Назовите фамилию, имя и отчество потерпевшей, а также степень родства, в которой вы с ней находитесь. Вернее, находились?

Настя механически отвечала на вопросы, внимательно следя за тем, как тело мамы укладывают на носилки, затем запихивают в карету «Скорой помощи».

– Пока что все, – сказал, вздыхая, участковый. – Однако, Анастасия Всеволодовна, вам в ближайшее время придется ответить на вопросы еще раз. Всего хорошего!

Последнее пожелание прозвучало словно насмешка – маму увезли, и девушка осталась стоять у подъезда. Внезапно ее охватила тоска, странное и страшное чувство, которое, казалось, было готово разорвать ее сердце.

Ну почему же все так получилось? Прошло лишь несколько лет с той поры, как... как скончался отец, и вот – новое несчастье! Как будто судьбе было недостаточно покарать их семью, и она нанесла еще один удар. Но за что?

Ответа на этот вопрос Насте дать никто не мог – ни участковый, ни следователь, ни медики. Картина вырисовывалась следующая – пара бабулек, сидевших на лавочке у соседнего подъезда, видели, как Галина Сергеевна возвращалась домой. Едва она оказалась около подъезда, ее окружили двое типов. В том, что произошло дальше, показания свидетельниц (одна из них страдала глаукомой, другая близорукостью) расходились: то ли один из типов попытался вырвать у Галины Сергеевны сумочку, то ли нападавшие вначале ударили женщину по голове чем-то, зажатым в руке, а уж потом схватили сумочку: все произошло так быстро и неожиданно, что дамы затруднялись с точной хронологией событий.

Собственно, никто особенно и не интересовался, как именно умерла Галина Сергеевна – по мнению следствия, произошедшее было типичным разбойным нападением, без особых шансов на раскрытие. Лиц нападавших никто, конечно же, не видел, физиономии были скрыты головными уборами (даже относительно оных свидетельницы не могли точно сказать, были на них кепки, вязаные шапки или еще что-то). Убийцы исчезли так же быстро, как и появились. Согласно показаниям еще одного свидетеля, выгуливавшего во дворе болонку, двое мужчин едва не сбили его с ног, а затем уселись в «Жигули» пятой модели – и автомобиль, дав газу, немедленно скрылся в неизвестном направлении. Номерные знаки автомобиля свидетель с болонкой, конечно же, не рассмотрел (начинало уже смеркаться, да и номера были заляпаны грязью). А спустя некоторое время он даже заявил, что не уверен и относительно модели «Жигулей» – не исключено, что была не пятая, а какая-то другая модель.

Настя узнала об этом только спустя почти два месяца: ее занимали совершенно иные заботы. Если бы не тетя Оля и дядя Дима, она бы ни за что не справилась со свалившимся на ее плечи горем. Тетя и дядя помогли с устройством похорон и даже подбросили денег – на сберегательной книжке у матери и дочери Лагодиных к тому времени было всего тридцать два рубля и семнадцать копеек.

Девушка пребывала словно в летаргическом сне, ей казалось, будто она смотрит страшный фильм, и она не хотела признавать, что является в нем главной героиней. Мама, лежавшая в гробу, была такой беззащитной и такой... чужой, что Настя, целуя ее в лоб, вдруг подумала: «Сейчас все закончится, сейчас все прояснится».

Но ничего не закончилось и ничего не прояснилось. Тетя Оля около двух недель жила в квартире Лагодиных, но настал момент, когда сестра мамы вернулась к себе (у нее ведь имелась своя семья и собственные семейные заботы), и Настя осталась одна.

В университете отнеслись с большим пониманием к тому, что Настя пожелала взять академический отпуск – Галину Сергеевну там чрезвычайно ценили, и ее смерть стала большой потерей для философского факультета ЛГУ.

Разбирая мамины вещи и бумаги, Настя наткнулась на практически готовую диссертацию – самое большее полгода, и мама вышла бы на защиту.

Озарение пришло внезапно, ночью, когда Настя ворочалась с боку на бок, не в состоянии заснуть, и перебирала в уме события последнего времени. Кто сказал, что произошло случайное разбойное нападение, что на маму напали подростки-наркоманы или шальные гастролеры?

Настя подскочила и, завернувшись в одеяло, подошла к окну. Сквозь тюль она взглянула на ночной двор – именно там и нашла смерть мама. Но ведь до этого она пыталась напасть на след убийц отца, уверенная, что Всеволода Петровича лишили жизни, что никакого самоубийства не было!

В мамином архиве девушка нашла тетрадку, в которой были записаны имена, даты, телефоны. Похоже, туда Галина Сергеевна заносила все, что имело отношение к смерти супруга. Настя не могла расшифровать многие записи, но ей стало понятно: мама на свой страх и риск вела собственное расследование причин гибели отца. И Галина Сергеевна, Настя отлично это помнила, не верила в то, что Всеволод Петрович покончил с собой. Но если самоубийства не было, то оставался один-единственный вариант: прокурора Лагодина убили!

Настя корила себя за то, что не прислушивалась к словам мамы, не принимала всерьез ее разговоры, не интересовалась тем, что та делала в Болотовске и в Москве. Ага, Москва! В Москве она встречалась с генерал-майором Остоженским. Интересно, о чем они говорили?

Среди записей мамы Настя обнаружила и московский телефон Остоженского. Девушка долго колебалась, но в конце концов решила, что звонить Глебу Романовичу не имеет смысла. Вряд ли разговор с ним что-то даст, а в худшем случае она напорется на Максима. Хотя вряд ли тот живет с отцом, ведь Максим собирался жениться.

Настя уже не сомневалась в том, что смерть мамы связана с гибелью отца. Галина Сергеевна говорила что-то о мафии, о том, что отец многим мешал в Болотовске. Не исключено, что она была права и Всеволода Петровича действительно убили, представив все как самоубийство прокурора, задушившего во время ссоры любовницу. Но если так...

Тогда выходит, что никакой любовницы у отца не было! И он вовсе не стрелял в себя, а был застрелен! И мама, желая докопаться до истины, ступила на опасную дорогу. Поэтому... поэтому и сама стала жертвой преступления!

Настя испугалась подобных мыслей. Ведь в таком случае получается, что и никакого разбойного нападения не было – маму убили намеренно, а сумочку забрали для отвода глаз, чтобы создать видимость ограбления.

Настя попыталась завести об этом речь с тетей Олей, но та сразу же положила конец дискуссии:

– Настенька, я не хочу ни о чем и слышать! Галя вбила себе в голову, что Всеволода убили. Ее можно понять – легче свалить вину на других, чем принять правду. Подумай об учебе в университете, а также о том, что будет дальше. Пусть прошлое останется в прошлом, для тебя важно будущее!

Слова тети Настю не убедили. Чем больше она размышляла, тем сильнее становилась ее уверенность – и отец, и затем мама стали жертвами заранее спланированных преступлений. Причем преступлений, связанных каким-то непостижимым образом с деятельностью Всеволода Петровича в Болотовске, который теперь снова стал Нерьяновском. А значит, искать ответы на все вопросы следует именно там.

В марте 1990 года Настя предприняла поездку в Нерьяновск. Город практически не изменился. Девушка прошлась по Театральной площади и посмотрела на окна своей бывшей квартиры – теперь там жили другие люди.

С собой Настя привезла мамину тетрадку. Красными чернилами там был подчеркнут номер телефона и фамилия: «Хрипунов С.И.». Девушке удалось узнать, что Степан Игнатьевич Хрипунов был патологоанатомом, производившим тогда, в 1984 году, вскрытие тела отца и проходимки Грачевой. Уже около двух лет Хрипунов был на пенсии, что облегчало задачу встречи и беседы с ним. Настя позвонила Степану Игнатьевичу, однако едва обмолвилась о своей миссии, как бывший патологоанатом, ругаясь, повесил трубку.

Тогда Настя отправилась к Хрипунову домой. Обитал Степан Игнатьевич в старом пятиэтажном доме с большим палисадником. Вначале девушка не застала патологоанатома, а когда снова пришла по его адресу вечером, то уже со двора увидела свет в окнах квартиры.

Дверь ей открыл грузный пожилой человек с большой лысиной, в тренировочных штанах и засаленной фланелевой рубашке.

– Степан Игнатьевич? – спросила Настя. – Добрый вечер. Я все же хотела поговорить с вами, если позволите. Меня зовут Анастасия Лагодина, и...

– Катись отсюда, иначе вызову сейчас милицию! – завопил Хрипунов визгливо. – Ишь чего, повадились ко мне ходить! Сначала мамаша, теперь еще и дочка! Не хочу ничего знать, моя хата с краю, я вообще пешка во всей этой истории!

– Степан Игнатьевич, в таком случае мне придется сделать то, что я давно планировала! – заявила девушка. – Я обращусь на телевидение, где у меня имеются очень хорошие связи, и завтра перед вашей квартирой окажется команда репортеров.

– Что ты мелешь? – вскинулся пенсионер. – Какое телевидение? Ты что, совсем с ума сошла, девка? Ты ж под монастырь не только себя, но и меня, и мою семью подведешь!

– Тогда ответьте на мои вопросы, и я оставлю вас в покое, – настаивала Настя.

Степан Игнатьевич нехотя отступил в сторону, распахивая широко дверь.

– Ладно, пять минут у меня для тебя найдется. Ну, заходи!

Настя прошла в тесную, пропахшую кошачьей мочой прихожую. Хрипунов провел девушку на крошечную кухню, указал на колченогую табуретку, прикрыл дверь и поставил на газовую плиту старенький чайник.

– А ведь я тебя помню, – сказал патологоанатом неожиданно. – Только тогда ты была еще девчонкой, а сейчас вон какая стала... Сколько тебе – девятнадцать, двадцать?

– Вы были тогда в... морге, когда я прощалась с папой? – спросила Настя, и Хрипунов кивнул.

– Ты вся в мамашу пошла, – добавил пенсионер. – Она тоже на лестнице шумела, пришлось ее впустить. И чего вы такие неугомонные?

– Мама умерла, – сказала тихо Настя.

Хрипунов вздрогнул, отодвинул занавеску, посмотрел во двор и озабоченно покачал головой.

– Господи, и за что мне такая кара! Я не хочу сдохнуть, не хочу, чтобы беда коснулась моей семьи.

– Вы что-то знаете! – сказала убежденно Настя. – Степан Игнатьевич, вы же... вы же проводили вскрытие! Прошу вас, скажите!

Хрипунов вместо этого заявил:

– Да, жаль твою мамашу, но ведь она сама виновата. Предположу, что не своей смертью женщина умерла, наверняка несчастный случай. Что, машина сбила или кирпич на голову свалился?

– Разбойное нападение, – ответила Настя. – Только инсценированное, как я считаю. Маму убили, потому что она слишком много знала!

Чайник засвистел, Хрипунов снял его с плиты и плеснул в кружку воды.

– Ничего не знала она, твоя мамаша, – сказал он, ставя перед Настей кружку с мутной жидкостью, совсем не похожей на чай. – Но много шумела, поэтому ее и хлопнули. Сидела бы тихо, волну не гнала бы, может, все бы и обошлось.

Степан Игнатьевич помолчал, взглянул на Настю и добавил:

– И ты, если не успокоишься, тоже, как и маманя, кончишь. Что на меня так вылупилась? Я тебе добрый совет даю, глаза раскрываю на настоящую жизнь, ты мне благодарна еще будешь!

Он водрузил на стол металлическую тарелку с пряниками. Настя взяла один и надкусила – пряник был черствым.

– Степан Игнатьевич , я же вижу, вы хороший человек, – упрямо заговорила девушка. – Пожалуйста, скажите правду! Я очень хочу знать! Очень!

– А я жить хочу, тоже очень, – беззлобно огрызнулся бывший патологоанатом. – Господи, и почему вы, бабы, всегда такие настырные и глупые? Говорят же русским языком – не лезь ты в это дело. Тебе что, вывеска нужна, как на трансформаторной будке, «Опасно для жизни»? Вот папаша твой помер, теперь и маманя ласты свернула, а ты все роешь и роешь...

Заметив, что его слова произвели на Настю тягостное впечатление, Хрипунов сменил тему:

– Значит, правду тебе подавай! И что ты будешь с той правдой делать? Солить или мариновать, а потом на развес продавать? Ты же молодая, живешь в Ленинграде, квартира у тебя наверняка отдельная имеется, причем хорошая, а не то, что у меня.

– Вы хотите денег? – встрепенулась Настя. – У меня с собой много нет, но от мамы остались кое-какие украшения...

Хрипунов выругался:

– Деньги, деньги! Они всем затмили разум! А ведь почти при коммунизме живем, в эпоху, когда деньги вообще никакой роли не должны играть. Куда там! Значит, так, девка, на вопросы твои отвечу, так и быть, но ты немедленно из города уедешь и забудешь и обо мне, и о том, что я тебе скажу. Ну, понятно?

– Конечно, Степан Игнатьевич, – согласно закивала Настя. Чтобы узнать правду, она готова была дать любое обещание.

Патологоанатом снова выглянул в окно и наконец заговорил:

– Значит, так. Вскрывал я и твоего папашу, и ту особу, Грачеву, которую он придушил. В том, что бабу именно задушили, сомнений никаких не было. Причем сделали это с особой жестокостью. Но детали я опускаю. Что же папани твоего, прокурора, касается, то тут дело совершенно иное...

Он замолчал, однако Настя не смела прерывать паузу. Почесав за ухом, Хрипунов продолжил:

– Никакого самоубийства, конечно, не было. И угол выстрела не тот, и следов пороха на руках не было, и ожога на коже лица нет – ничто не сходится! Твоего папашу убили с близкого расстояния выстрелом в висок. Вскрытие только подтвердило мою версию, о которой я и доложил начальству. Еще подумал тогда, что заваруха начнется. Еще бы, ведь не кого-нибудь, а прокурора города кокнули! Ан нет...

Хрипунов снова сделал паузу. Девушка молча ждала и услышала:

– Начальство мне вдруг и говорит: «Никакое это не убийство, а типичное самоубийство». А кто я такой, чтобы с начальством спорить? Ну ты сама подумай, девка? Конечно, нужный протокол вскрытия и подписал, где стояли заранее кем-то сформулированные выводы о том, что Лагодин Всеволод Петрович покончил с собой. Что мне оставалось делать, а?

Настя взглянула на Хрипунова, на лице которого было написано отчаяние. Голова у девушки шла кругом. Значит, все правда, отец был убит...

– Мафия! – воскликнула Настя, а Хрипунов зашипел:

– Ну, ты еще с транспарантами к исполкому выйди! Мафия не мафия, а могущественные люди, не какие-нибудь тебе гаврики, и даже не воры в законе. Люди, у которых власть, которые боялись утратить свое влияние и оказаться в тюрьме, и все из-за того, что твой папаша не хотел с ними сотрудничать. Слышал я краем уха, что ему миллион предлагали. На такие деньги можно жить припеваючи до конца жизни, а он отказался!

В словах Хрипунова сквозила неприкрытая зависть, из чего Настя поняла, что патологоанатом от миллиона не отказался бы, но ему его, увы, никто не предлагал.

– А кто они, эти люди? – спросила Настя.

– Ты что думаешь, я их поименно знаю? – Хрипунов неприятно рассмеялся. – Да если бы и знал, тебе точно не сказал бы. Ну вот, душу облегчил, только не знаю, правильно ли сделал, что тебе рассказал. А теперь тебе пора, девка.

Настя поняла: Хрипунов что-то утаивает – глаза у патологоанатома бегали, руки дрожали.

– Степан Игнатьевич, я ведь вижу, вы рассказали мне не все, – заявила девушка, стараясь произвести впечатление уверенной в себе особы.

Хрипунов злобно взглянул на Настю:

– Сразу видно, что папаша твой прокурором был. Ничего не знаю! Иди уже!

Настя оставалась сидеть на табуретке. Хрипунов в очередной раз откинул занавеску.

– Ну что ты тут расселась? Сейчас моя старуха домой притащится, и если тебя увидит, то устроит скандал. Давай, убирайся восвояси, девка!

– Почему? – спросила Настя. – Я не прочь познакомиться с вашей супругой. Расскажу ей, что вы меня в гости пригласили, а потом приставать начали. И вообще, я в милицию могу заявить на вас, Степан Игнатьевич!

Патологоанатом покраснел:

– Вон ты как запела! Я к тебе со всей душой и по-человечески, а ты мне свинью решила подложить?

Насте и самой было крайне неловко за свое поведение, но у нее не было иного выхода. Старик знал еще что-то о смерти отца, но упорно не желал говорить. Поэтому она имеет право задействовать все средства, чтобы развязать ему язык.

– Ну ладно, – тяжело вздохнув, сдался патологоанатом. – Никому об этом не говорил, даже твоей мамаше. С нее было достаточно и того, что я тебе сейчас поведал. Как уже сказал, я подписал протокол вскрытия, но ведь у меня имелся и другой, подлинный. Начальство велело его уничтожить, но я посчитал, что опасно так делать. Подумал: ну как потом вскроется, что прокурора все же убили, а под протоколом, согласно которому он покончил с собой, стоит моя подпись. На меня тогда все шишки и посыплются...

Настя ловила каждое слово патологоанатома, не хотела перебивать, но тут не выдержала:

– И где он, этот протокол, Степан Игнатьевич? Вы его сохранили? Он у вас здесь?

– Нет у меня никакого протокола! – заговорил вдруг суетливо Хрипунов. – Был да сплыл, я его давно уничтожил! Я что, идиот, такие улики хранить?

Настя, понимая, что патологоанатом лжет, нетерпеливо заявила:

– Вы говорите неправду! Но я хочу получить протокол. Понимаю, вам нужны деньги... Продайте мне его! У меня имеется квартира в Ленинграде...

– Да хоть дворец в Бахрейне! – рявкнул Хрипунов. – Соображаешь, чего хочешь? Нет, протокол ты не получишь!

– Значит, вы его все же не уничтожили? Позвольте хотя бы в него заглянуть! – настаивала Настя. – Обещаю, что оставлю вас в покое, как только прочитаю протокол. Я хочу знать, как умер мой отец...

– Я тебе и так рассказать могу, – почти уже согласился Хрипунов, но тут, отдернув опять занавеску, вдруг прошептал: – Старуха моя идет, с сумками... Ну, живо прочь! И все, езжай к себе обратно! Нет у меня протокола! Нет – и никогда не было!

Девушка встала с табуретки, Хрипунов схватил ее за локоть и выволок в коридор. Едва успев натянуть сапоги, но даже их не застегнув, Настя оказалась на лестничной клетке. Хрипунов швырнул ей в руки полушубок и указал на верхний этаж. Настя уже слышала шаги по лестнице, сопровождаемые тяжелой одышкой. Девушка взлетела наверх и затаилась. Осторожно выглянув, увидела полную даму лет пятидесяти с двумя объемными сумками в руках. Хрипунов бросился к жене, причитая:

– Лидочка, разреши я тебе помогу! Ах, тебе же нельзя таскать такие тяжести! А что ты купила, неужели палтуса? И даже апельсины удалось достать, ну надо же! А сервелат не выбросили? А ведь обещали, обещали...

Супруга, вручая ему сумки, проворчала:

– Я только что говорила с Марьей Прокофьевной, она сказала, что у нас в подъезде настоящий концерт был. Какая-то молодуха к нам ломилась...

Патологоанатом, затаскивая сумки в квартиру, заявил:

– Да какая-то пьяная двери перепутала. Ей нужно было к Ивановым, ну, тем, что над нами живут, а она этажом ошиблась...

– Я прекрасно знаю, кто такие Ивановы и где они живут! – заявила безапелляционно одышливая Лидочка. – Степан, не юли! Та вертихвостка к тебе намыливалась?

– Лидочка, ну что ты! – снова запричитал Хрипунов, и дверь в квартиру захлопнулась.

Настя, застегнув сапожки и надев полушубок, осторожно спустилась вниз и побежала прочь, так и не узнав, чем закончилась драма в семействе Хрипуновых.

Девушка бродила по городу и размышляла. Итак, патологоанатом сохранил протокол вскрытия в качестве гарантии, чтобы его, если вдруг вскроется правда, не сделали «стрелочником». Но Хрипунов, вне всяких сомнений, не заинтересован в разглашении подлинных обстоятельств смерти ее отца. Нечего и надеяться на то, что старик вдруг сжалится и разрешит ей ознакомиться с протоколом. И что же теперь делать?

Девушка зашла в пельменную, перекусила, после чего настроение ее значительно улучшилось, а голова заработала с утроенной силой. Итак, все упирается в несносного Степана Игнатьевича. Денег, чтобы подкупить его, нет, да он, пожалуй, и за миллион не выдаст ей протокол. Значит, надо добыть драгоценный документ иным путем!

А иной путь был только один – кража. Настя даже оглянулась по сторонам, опасаясь, не высказала ли столь крамольную мысль вслух. Хотя, естественно, все просто: Хрипунов не собирается отдать ей протокол, значит, надо изъять документ против воли его владельца!

Интересно, где Степан Игнатьевич хранит бумагу? Наиболее подходящее место – его собственная квартира. Но кто знает, может быть, он прячет протокол где-то, к примеру, на даче, у родственников или в камере хранения на вокзале. Нет. Вряд ли, сама себя остановила Настя, такие важные бумаги должны находиться всегда под рукой.

Девушка пересчитала наличность – тридцать восемь рублей семьдесят семь копеек. Негусто, надо сказать. Однако она не покинет город, пока протокол не окажется в ее руках. Обращаться в нерьяновскую милицию бесполезно – наверняка там, как модно нынче говорить, «все схвачено»: многие из сотрудников работают на мафию. Но ведь в Ленинграде или Москве все не так! Ну конечно, когда документы окажутся у нее в руках, она обратится к генерал-майору Остоженскому, и тот ей поможет. Ведь он был хорошим другом покойного отца.

Прогулявшись по Нерьяновску, Настя сняла номер в гостинице «Октябрьская». Надолго ее финансов не хватит, но ведь ей понадобится всего несколько дней, чтобы осуществить задуманное. А задумала она ни много ни мало, а настоящее ограбление.

Девушка испытывала неведомое чувство: с самого детства ей внушали, что брать чужое нехорошо, постыдно, а она собирается тайком проникнуть в чужую квартиру и украсть документы. Но ведь другого выхода у нее не было! И папа с мамой, узнай о ее намерении, наверняка бы одобрили затею дочки. Надо же, как все в жизни изменилось – она, студентка философского факультета ЛГУ, превращается в домушницу... Но ведь не ради наживы, а для того, чтобы узнать правду и восстановить справедливость!

Настя долго размышляла о том, как ей пробраться в квартиру Хрипуновых. Она устроила слежку за патологоанатомом и его ревнивой женой – благо что для этого требовалось только прогуливаться около подъезда и регистрировать все передвижения «объектов».

Спустя три дня Настя узнала, что Степан Игнатьевич практически каждый день ездит куда-то (увязавшись за ним, девушка установила, что он направляется к дачному автобусу номер двадцать шесть), а супруга Хрипунова, Лидочка (в действительности же – Лидия Мироновна), все еще работает, поэтому тоже уходит утром, а возвращается только под вечер.

Самую же интересную информацию Настя почерпнула из разговоров бабулек, сидевших на скамейке перед подъездом. Все они были туговаты на ухо, поэтому говорили громко, и девушка, заняв наблюдательный пункт у соседнего подъезда, без труда услышала то, о чем они беседовали.

Основными темами были политика (бабульки поливали грязью генсека Горбачева), дефицит (подробно обсуждалось то, когда, где и что в ближайшее время выкинут из продуктов или галантерейных товаров), болезни (Настя узнала многое о состоянии здоровья сплетниц) и личная жизнь обитателей дома (тут бабульки были настоящими знатоками и могли бы запросто дать фору членам клуба «Что? Где? Когда?»).

Помимо всего прочего, Настя узнала, что одна из почтенных особ, Марья Прокофьевна, та самая, что докладывала Лидочке о том, кто и когда наведался в ее отсутствие к Степану Игнатьевичу, хранит у себя ключи от некоторых из соседских квартир – старушка слыла надежной и честной.

План созрел в одно мгновение. Настя знала, что вскрыть дверь в квартиру Хрипуновых не сможет – необходимыми воровскими навыками она, дочка прокурора и кандидата философских наук, не обладала. Но кто сказал, что дверь придется вскрывать или выламывать? Она воспользуется запасным ключом, хранящимся у милой Марьи Прокофьевны! Дело упирается лишь в то, как заполучить желанный ключ.

А вот и решение проблемы найдено! Настя купила около расположенного недалеко универсама три гвоздики, а в самом универсаме ей удалось приобрести килограмм овсяного печенья. Затем в киоске «Союзпечать» девушка нашла открытку к Восьмому марта. Праздник вообще-то уже прошел, но ничего, лучше поздравить поздно, чем никогда!

Старушки, как Настя установила в ходе своего наблюдения, покидали стратегически важный объект, то есть скамейку, в промежутке между половиной первого и часом дня – кто-то отправлялся готовить обед для внуков, кто-то собирался прилечь и отдохнуть. В тот день бабушки разошлись без двадцати час.

Марья Прокофьевна обитала на первом этаже, и ее окна выходили во двор, что позволяло старушке наблюдать за всем, что происходит около подъезда. Настя позвонила в дверь квартиры и через несколько секунд услышала шаркающие шаги. Марья Прокофьевна внимательно изучала Настю в «глазок», потом приоткрыла дверь, забранную на цепочку, и осторожно спросила:

– Вам кого?

– Уважаемая Марья Прокофьевна! – произнесла бодрым голосом Анастасия. – Я – представитель военкомата, в мои обязанности входит поздравить всех женщин – участниц Великой Отечественной войны с прошедшим праздником Восьмое марта и вручить подарки.

Заслышав о подарках, Марья Прокофьевна утратила бдительность, сняла цепочку и распахнула дверь. Настя увидела на пороге невысокую, чуть сгорбленную старушку в темно-синем платье и с аккуратно уложенными седыми волосами, скрепленными на затылке костяным гребнем.

Настя вступила в узкий коридорчик. Марья Прокофьевна пригласила ее на кухню, где предложила выпить чаю («настоящий цейлонский, мне Лидочка принесла, соседка, отличная женщина!»). Настя, конечно же, не отказалась и ловко перевела тему разговора на ту самую добрую соседку Лидочку.

– Она со своим мужем так мучается! – заявила Марья Прокофьевна. – Степан неисправимый юбочник, жену свою не ценит. Часто вроде на дачу ездит, а кто знает, куда он на самом деле направляется? Наверняка у него любовница имеется, и не одна. Недавно вон что было: заявилась к нему молодая деваха, твоего возраста, и стала стучать и звонить в дверь. Точно его молодуха! И до того бесстыжая – пожаловала прямо домой! Ну, я сразу же Лидочке и звякнула, благо она недалеко работает – в шестой поликлинике, тут, за углом...

Настя тактично умолчала о том, что той самой «девахой» была она сама. Хорошо, что Марья Прокофьевна ее не узнала. Новоявленная сыщица поддакивала старушке, прихлебывала жидкий чай и осматривала кухню. Затем спросила, можно ли воспользоваться туалетом, и вышла в коридор. Старушка копошилась на кухне, а Настя огляделась. Где же хозяйка держит ключи? В глаза Насте бросилась небольшая деревянная доска, висевшая за холодильником, – там, на гвоздиках, поблескивало несколько связок. Только вот какая из них от квартиры Хрипуновых? Девушка присмотрелась и увидела приклеенные над каждым гвоздиком бумажки, на которых корявым старческим почерком были выведены фамилии. «Ивановы», «Зюзины», «Борько»... «Хрипуновы»!

Девушка осторожно сняла с гвоздика нужную связку и опустила ее в карман. Вот она и стала воровкой! Но ключи придется вернуть, причем сразу же после того, как она побывает в квартире патологоанатома, ведь старушка может хватиться пропажи. Настя уже все продумала – она якобы «забудет» у Марьи Прокофьевны шарф и под вечер вернется, чтобы забрать его, а заодно повесит ключ на гвоздик.

Сердечно поблагодарив старушку, Настя сказала, что ей, к сожалению, пора: необходимо навестить и других ветеранов. Марья Прокофьевна поинтересовалась:

– А к Первомаю подарки тоже будут разносить?

– Я обязательно сообщу вам об этом, – заверила ее Настя и распрощалась. Шарф остался висеть на вешалке, девушка запрятала его под шубу Марьи Прокофьевны так, чтобы старушенция не сразу обнаружила.

Девушка вышла из подъезда – настырная соседка смотрела в окно и даже махала Насте рукой. Пришлось помахать в ответ и направиться к соседнему подъезду. Выждав несколько минут, Настя осторожно вернулась в подъезд – Марья Прокофьевна отвлеклась и за происходящим во дворе не наблюдала. Поднимаясь по лестнице, девушка столкнулась с какой-то супружеской четой и наконец оказалась около квартиры Хрипуновых. Сердце билось как бешеное. Конечно, ведь сейчас она переступит не только порог чужого жилища, но и тонкую грань, отделявшую ее от мира преступников! Но так Настя поступает не для личного обогащения, ведь обкрадывать Хрипуновых она не собирается, а только ради того, чтобы разоблачить людей, виновных в смерти ее отца и мамы.

Настя на всякий случай позвонила в дверь – кто знает, ведь Степан Игнатьевич или Лидия Мироновна могли вернуться в то время, пока она пила чай у Марьи Прокофьевны. Пронзительный звонок разнесся по квартире патологоанатома, но дверь никто не открыл. Значит, путь свободен!

Замок тихо щелкнул, створка раскрылась, и девушка проскользнула в темный коридорчик. Первым делом она взглянула на часы – без пяти два. Лидия Мироновна работает обычно до четырех, дома окажется в начале пятого. Степан Игнатьевич вернется на последнем автобусе, то есть после восьми. В ее распоряжении два часа. Их, надеялась Настя, хватит, чтобы отыскать протокол вскрытия.

Она сняла сапоги и осталась в толстых носках. Не забыть бы потом вытереть грязь, оставшуюся в прихожей – у хозяев не должно зародиться подозрение, что в их отсутствие кто-то побывал в квартире. Настя прошлась по комнатам – их три, все небольшие, типичная планировка хрущевских времен. Итак, где ей начать обыск?

Девушка открыла книжный шкаф и стала методично вытаскивать и трясти книги одну за другой. Занятие было трудоемким, на него у Насти ушло почти полчаса. Она обнаружила старые открытки, фотографию Лидии Мироновны в купальнике (зрелище, прямо скажем, не самое эстетичное), несколько прокомпостированных трамвайных билетов и даже мятый рубль. Но протокола не было.

Будь она на месте Хрипунова, то куда бы спрятала досье? Вряд ли положила бы на видное место, ведь ревнивая супруга могла запросто найти. Настя раскрыла дверцу кладовки. Да, чтобы обшарить все закоулки, ей понадобится не два часа, в два дня! И все же девушка принялась за обыск.

Ей не повезло – Настя задела рукой банку с солеными огурцами, та полетела вниз и разбилась. Этого только не хватало! Девушка устремилась в ванную, схватила ведро и тряпку и бросилась обратно в кладовку. Осколки и огурцы придется взять с собой, не оставлять же их в помойном ведре в квартире! Настя вскрикнула, почувствовав, что порезалась. Какая же она неловкая! У нее оставалось меньше часа, а она устроила в кладовке погром и забрызгала кровью гладильную доску!

Настя отправилась на поиски домашней аптечки и обнаружила ее в платяном шкафу, стоявшем в супружеской спальне. Девушка залила рану зеленкой, залепила лейкопластырем и обмотала бинтом. Так-то лучше!

В тот момент, когда она закончила манипуляции с порезанным пальцем, до Насти донесся какой-то шум. Еще до того, как девушка сообразила, в чем дело, в прихожей раздались голоса. Хозяева вернулись!

Настя похолодела. Но как же так, неужели она ошиблась?

Девушка, не дыша, подошла к двери спальни и осторожно выглянула в зал. Судя по голосам, домой пришли и Лидия Мироновна, и Степан Игнатьевич. В какой же переплет она, однако, угодила! Настя посмотрела на балкон – что, если спуститься вниз по пожарной лестнице?.. Но балкон был все еще законопачен и заклеен, да и хозяева обратят внимание на то, что дверь осталась открытой. Ее сапоги и полушубок! Господи, вещи ведь остались в прихожей, а разбитая банка огурцов лежит в ведре, которое находится в ванной!

Перед глазами у Насти все поплыло, ноги сделались словно ватные. И что ей теперь делать? Выходить с поднятыми руками и сдаваться на милость хозяев? Хотя, может, повезет, и хозяева сейчас уйдут, хотя бы пару минут? Или, скажем, отправятся в туалет или ванную, а она тем временем попытается покинуть квартиру...

Раздался смех, и до Насти донеслось:

– Мне щекотно! Прекрати, дурачок! Хи-хи-хи!

Снова выглянув в зал, девушка увидела прелюбопытнейшую картину: Лидия Мироновна в объятиях мужчины, однако не своего законного супруга Степана Игнатьевича, а статного молодого мужчины с черной бородой. Вот это да! Оказывается, ревнивая супруга, которая постоянно подозревает мужа в изменах и настраивает против него соседей, в действительности сама не без греха – зная, что законная половина находится на даче, Лидочка приволокла домой любовника. В том, что мужчина был любовником, а не коллегой по работе или родственником, Настя не сомневалась: бородач тискал и целовал Лидию Мироновну, а та охала и смеялась.

Они опустились на диван, и Настя осторожно отошла от двери. Надо же, голубки были так увлечены страстью, что не заметили в прихожей чужие сапоги и полушубок! Звуки, доносившиеся из зала, однозначно свидетельствовали о том, что Лидия Мироновна и ее безымянный «милый друг» предаются плотскому греху. Настя в унынии уселась на ковер и прислонилась к стенке. И как долго это будет продолжаться?

– Сейчас, подожди! – услышала она голос Лидочки, и послышались торопливые шаги. Настя еле успела нырнуть в платяной шкаф, как дверь в спальню распахнулась – в комнате возникла Лидия Мироновна, облаченная в черную комбинацию. Она призывно помахала рукой и сказала: – Толик, иди сюда, здесь нам будет удобнее!

«Этого только не хватало», – вздохнула про себя Настя. Сквозь щель она наблюдала за тем, как в спальню прошел бородач, одетый только в полосатые семейные трусы. Настя закрыла глаза и заткнула уши – стоны и охи сделались невозможными. Внезапно в носу у девушки защекотало – шкаф был пропитан нафталиновой вонью, да и пыли здесь хватало. Настя постаралась подавить чих, но у нее не вышло. Но распаленные страстью любовники ничего не услышали. Настя перевела дух – в носу немедленно снова защекотало, и она оглушительно чихнула три раза подряд.

Девушка с ужасом увидела, как Толик на кровати дернулся, а Лидия Мироновна, подскочив, произнесла:

– Ты слышал?

– Да, наверное, на улице фыркнуло, – ответил бородач. – Лидочка, давай продолжим!

– Я в поликлинике работаю и не сомневаюсь: кто-то только что чихнул! – заявила Лидия Мироновна.

– Но кто мог чихнуть, если в квартире мы одни? – спросил Толик. – Разве что какие-нибудь барабашки и полтергейсты, про которых сейчас в газетах пишут?

И словно в подтверждение его мысли Настя чихнула еще раз. Правда, она зажала себе рот руками и спрятала голову между коленок, но ничего не помогло – из шкафа донесся приглушенный странный звук.

– Толик, мне страшно! – крикнула Лидия Мироновна. – Это идет из шкафа! Посмотри!

– Лидочка, да успокойся ты! – послышался несколько взволнованный голос бородача. – И вообще, мне что-то сейчас расхотелось, мне домой пора, жена, наверное, уже с работы пришла...

– Это он! Степан! – выдохнула Лидочка. – Он в шкафу спрятался! Господи, что сейчас будет!

– Ну, мне точно пора! – заявил бородач. – Сама со своим мужем-придурком разбирайся. Если он до того дошел, что в шкафу засаду устраивает...

Лидия Мироновна приблизилась к шкафу и ласковым голосочком просюсюскала:

– Степочка, я тебе все объясню, золотой мой! Уверяю тебя, ты не так все понял! Давай только без сцен, а поговорим как цивилизованные люди!

И Хрипунова распахнула шкаф. Настя от ужаса глотнула пыльного, пропитанного нафталином воздуха и снова оглушительно чихнула. Облаченная в комбинацию Лидия Мироновна уставилась на незнакомую девицу, попятилась, наткнулась на грядушку кровати...

– Не бойтесь! – сказала Настя, вылезая из шкафа. – Я не любовница вашего мужа, уверяю вас. Сейчас я все вам расскажу по порядку...

Лидия Мироновна дико завопила, причем с такой силой, что у Насти заложило в ушах. Крик Хрипуновой больше походил на завывание сирены, оповещающей жителей о налете вражеской авиации. Лидочка схватила стул и швырнула его в Настю. Девушка чудом увернулась, и стул ударился о шкаф.

В спальню влетел бородач, успевший напялить штаны.

– Степан Игнатьевич, не бейте Лидочку! – вопил он, но слова так и застыли у него на губах. Толик тупо уставился на Настю.

– Она! В шкафу! Там! – тыкая в нее пальцем, кряхтела Лидия Мироновна. – Ух, тварь!

Настя попятилась, споткнулась о стул и полетела на пол.

– Прошу вас, я могу все объяснить! – залепетала девушка. – Я тихонько взяла ключи у Марьи Прокофьевны, потому что мне очень надо было побывать в вашей квартире, но так, чтобы вы ничего не знали. Речь идет о жизни и смерти, тайна связана с моими погибшими родителями!

На Настю надвинулся бородач, поигрывавший мускулами и свирепо взиравший на нее. Лидия Мироновна схватила трубку телефона, стоявшего на прикроватной тумбочке, набрала две цифры и затараторила:

– Милиция? Срочно выезжайте по следующему адресу... Что случилось? Воровку в квартире задержали, вот что случилось! Меня зовут Лидия Мироновна Хрипунова. И свидетель есть – мой... коллега, санитар Анатолий Геннадьевич Полянский. Как быстро приедете? Хорошо. Только шевелитесь! Да, пока мы с ней справимся!

Положив трубку на рычаг, Лидия Мироновна повернулась к Насте и заявила:

– Ну что, дрянь, я лично прослежу за тем, чтобы ты оказалась на зоне. А теперь, Толик, одевайся. Милиция приедет минут через пять. Скажешь, что помог мне сумки донести до дома. Этой гадюке, что бы она ни утверждала, все равно никто не поверит.

– Анастасия Всеволодовна, в ваших же интересах сотрудничать со следствием и сделать чистосердечное признание, – заявил молодой тип, сидевший за письменным столом.

Настя посмотрела на него – чуть старше ее, а уже распоряжается человеческими жизнями. Вернее, в данный момент от него зависит судьба только одного человека – ее самой. Следователя звали Андрей Олегович Воскобойников, ему было вряд ли больше двадцати пяти, и особой красотой он не отличался – рыжие волосы, веснушчатое лицо, белесые брови. Однако обращался следователь с Настей корректно и вежливо, что заставляло надеяться: Воскобойников во всем разберется.

Девушке не хотелось вспоминать о том, что произошло в предыдущий день...

Милиция в самом деле приехала достаточно быстро – пусть не через пять, а через десять минут, но Лидии Мироновне и ее любовнику хватило времени, чтобы одеться, привести себя в порядок и замести следы прелюбодеяния. Настя имела глупость угрожать им, заявив, что если они отпустят ее и скажут милиции, что вызов был ложным, то она будет держать язык за зубами и не расскажет о том, чему стала невольной свидетельницей. Услышав такие слова, санитар Полянский поднес к лицу Насти внушительных размеров кулак и пригрозил:

– Пигалица, я ведь сейчас могу тебе рожу расквасить и вообще дух из тебя вышибить, и Лида подтвердит, что ты пыталась на меня с ножом напасть, так что я защищался и имел право тебя кокнуть. Забудь, что видела. И вообще, ты ничего же и не видела!

– Кто ей поверит? – поддакнула Лидия Мироновна. – Обычная домушница пытается выгородить себя, сочиняет небылицы. Никто в милиции и прокуратуре ее и слушать не будет!

Перед прибывшей милицией Лидия Мироновна и санитар Полянский разыграли отличный спектакль – в один голос заявили, что Анатолий Геннадьевич помог донести Хрипуновой до квартиры сумки, и тут-то они застали с поличным воровку, которая обшаривала шкаф.

Настя пыталась оправдаться, однако ее никто не слушал, а один из милиционеров только цыкнул на нее:

– Заткнись-ка! Значит, это ты на нашем участке уже полгода обчищаешь квартиры? Вот ведь шалава! У нас из-за тебя головная боль!

– Да, конечно, она! – услышала Настя приглушенные голоса на лестничной клетке. – Вне всяких сомнений! Она мне сразу не понравилась, взгляд у нее был какой-то бегающий...

Но хуже всего было выступление Марьи Прокофьевны. Старушка давала показания сразу двум милиционерам, а заметив Настю, ткнула в нее пальцем и заголосила:

– Точно, точно, вот она преступница! Заявила мне, что от военкомата подарки разносит, а я, старая дура, уши развесила. Она даже овсяных печенюшек принесла, а сама ключ хрипуновский у меня сперла. Наверняка когда якобы в туалет ходила. Я-то еще удивилась, почему вода все не льется, бачок-то ведь обычно ревет, как реактивный самолет. А она ключ в то время тырила!

Настю запихнули в милицейский «уазик» с зарешеченными окнами и доставили к большому желтому зданию, в котором располагался следственный изолятор. Девушка попыталась поставить сопровождавших ее милиционеров в известность о том, что хочет немедленно побеседовать с прокурором, на что те ответили:

– Вот вызовут тебя на допрос, там и расскажешь, как квартиры обчищала.

Насте пришлось пройти через процедуру снятия отпечатков пальцев и сдать все свои личные вещи, после чего ее по гулким коридорам отконвоировали в одну из камер. Заскрежетала дверь, Настя оказалась в большом помещении. Такое она видела только в кино про милицию, а теперь самой пришлось оказаться в столь малоприятном месте.

В нос ей сразу же ударил острый запах давно не мытых человеческих тел и экскрементов. Настя замерла на пороге. Конвоир подтолкнул ее, захлопнул дверь и, распахнув зарешеченное оконце, предупредил:

– Будете шуметь, бабы, плохо придется!