Корона последней принцессы Леонтьев Антон

Светлой памяти моей мудрой и горячо любимой бабушки Лены, давшей мне путевку в жизнь и настоявшей на том, чтобы ее первый внук был назван не Димой или Сережей, а Антоном

– Госпожа Кочубей, мои самые искренние соболезнования!

Высокий седовласый мужчина в хорошо сидящем черном костюме, с черным же галстуком, в узле которого матово посверкивала белая жемчужина, поднялся навстречу Алене, вышедшей из кабинета главного патологоанатома.

Все происходящее представлялось Алене дурным сном. Она не знала, как себя вести и что делать. Ей казалось, что вот-вот все прекратится, она откроет глаза – и окажется в кровати. Выяснится, что ей пригрезился ночной кошмар и что все на самом деле в полном порядке.

И самое главное – что ее папка, горячо любимый единственный папка, жив.

– Господин профессор Кочубей был гордостью международной науки! Это невосполнимая потеря для всех нас! От лица Академии наук соболезную вам, уважаемая госпожа Кочубей, и вашему семейству! Разумеется, с учетом трагических обстоятельств все расходы по погребению берет на себя академия…

Мужчина вещал о чем-то еще, а Алена стояла рядом и смотрела в пустоту. «Этого не может быть, не может быть, не может быть… – билась у нее в голове единственная мысль. – Папа ведь был совсем еще даже не старый. А, ну да, он ведь умер не от болезни, его убили…»

Девушка почувствовала, что в горле встал комок, а на глаза наплывают слезы, и приказала себе держаться. Ведь она, в конце концов, дочь самого Павла Леонидовича Кочубея, ученого с мировым именем, признанного эксперта в области судебной антропологии! И она не имеет права распускать нюни!

Но на сердце было ужасно тяжело, хотелось убежать, унести ноги из этого унылого, уродливого бетонного здания, на табличке у входа в которое значится: «Столичный институт судебной медицины». Хотелось кинуться прочь, обратно в гостиницу, залезть под одеяло, накрыться им с головой и зареветь всласть. Только это не поможет. Не поможет вернуть папку к жизни. Ее дорогого, милого, неисправимо оптимистичного папку. Профессора Павла Леонидовича Кочубея.

Представитель Академии наук продолжал декламировать что-то пафосным тоном на не очень чистом английском. К Алене подошел невысокий лысый мужчина в белом халате и произнес:

– Госпожа Кочубей, если не ошибаюсь? Прошу вас следовать за мной!

Алена извинилась перед типом из академии и отправилась по длиннющему коридору вслед за коротышкой в халате. Девушка была готова следовать за ним дни, месяцы, годы напролет, потому что знала: когда они достигнут конечной цели, ей придется столкнуться лицом к лицу с ужасной правдой.

Они зашли в лифт, который унес их куда-то в недра Столичного института судебной медицины – под землю. Как будто в преисподнюю! И снова бесконечный коридор, стены которого выкрашены унылой болотной зеленью. Миновали двери на фотоэлементах и оказались в просторном зале. Алена поежилась, но не столько от холода, сколько от страха. Коротышка в халате подошел к блестящим металлическим ячейкам, вмонтированным в стену. Уверенным, привычным движением потянул на себя один из стальных квадратов.

Перед Аленой предстало человеческое тело. Девушка поспешно отвернулась, чувствуя спазмы в горле. «Не может быть, не может быть, не может быть…» – вновь застучало в ее голове. Она уставилась на потрескивающую и мигающую неоновую лампу в противоположном конце помещения. Алене казалось, что пока она не бросит взгляд на тело, все будет в полном порядке. Все будет по-старому. Возобновится прежняя привычная жизнь, прерванная телефонным звонком ранним утром около двух часов назад. Этот звонок изменил всю ее жизнь. Потому что представитель полиции сообщил ей, что найдено тело ее отца-профессора.

Слово «тело» не оставляло надежды. Это значило, что папка… что ее милый, родной папка мертв! И ее просили посетить морг Столичного института судебной медицины, чтобы принять участие в процедуре официального опознания покойного. Морг… Какое жуткое, уродливое слово!

После звонка Алена вела себя как сомнамбула. Быстро оделась и спустилась в холл гостиницы – ее должен был забрать автомобиль. Она была уверена, что произошла нелепая ошибка. И отчего-то решила, что столкнется с папкой именно там, в холле. И что они вместе вернутся в номер, весело болтая. И тотчас забудут о страшном недоразумении.

Но, похоже, все вокруг были уверены в том, что ее отец мертв. У покойника, на опознание которого ее пригласили, были найдены документы. Но ведь это ничего не значит, твердила Алена, сидя в автомобиле, который нес ее по ночной столице. Документы у папки могли, к примеру, украсть – его рассеянность легендарна! Карманнику не составляло ни малейшего труда стырить бумажник с паспортом. А потом тот самый воришка угодил под машину – и все решили, что это и есть профессор Кочубей.

Только вот незадача: в паспорте имеется фотография, как и на прочих документах, которые носил с собой папка. И полицейские наверняка бы заметили, что человек, лежащий на асфальте, совсем не похож на фото в паспорте. Но мало ли среди работников местных правоохранительных органов ротозеев и растяп! Ведь эта небольшая балканская страна, в которую около месяца назад прибыл профессор Кочубей в составе российской делегации, пользовалась не самой лучшей репутацией: коррупция среди чиновничества была притчей во языцех, полицейские продавали душу за пару сотен долларов, напасть и обворовать могли посреди бела дня у мавзолея здешнего тирана, товарища Хомучека. Поэтому Алена была уверена, что фарс разрешится сам собой. Самое позднее – тогда, когда она прибудет в этот самый Столичный институт судебной медицины.

Но в институте никто не бросился приносить ей свои извинения и заверять, что произошла ошибка. Более того, ее принял заместитель директора, который отлично говорил по-русски (учился в свое время в Ленинграде, а потом защищал кандидатскую в Москве). Он принялся восхвалять заслуги ее отца, которого, оказывается, знал лично. И его горестные вздохи не оставляли надежды – тело он уже видел и не сомневался, что профессор Кочубей мертв.

Только оказалось, что вовсе не несчастный случай послужил причиной смерти. Папка был убит – об этом поведал тот же заместитель директора института судебной медицины. Профессора нашли в одном из переулков в квартале «красных фонарей». Кто-то ударил его несколько раз сзади куском чугунной трубы – орудие убийства нашли всего в нескольких метрах от тела. Смерть, как уверял заместитель директора, видимо считая, что это успокоит Алену, наступила практически мгновенно.

Только тогда девушка поняла весь ужас ситуации. А теперь она стояла около тела и смотрела в противоположную сторону, сосредоточив взгляд на потрескивающей неоновой лампе.

– Госпожа Кочубей, прошу вас взглянуть на тело!

Голос коротышки в белом халате вернул Алену к действительности. Но ей вовсе не хотелось возвращаться в этот жестокий, полный несущих несчастье ночных телефонных звонков мир! Нет, не так. Ей хотелось повернуть сейчас голову – и увидеть перед собой тело абсолютно чужого человека. Человека, который никак не мог быть ее папкой. Человека, который не звался Павлом Леонидовичем Кочубеем.

Но еще до того, как Алена перевела взгляд с мигающей лампы на мертвеца, она уже поняла: самые дурные предчувствия подтвердились. И никакая это не ошибка.

На стальном поддоне лежал ее любимый папка. Его седые усы, родинка в уголке левого глаза. И раны на голове! Девушка покачнулась, и патологоанатом подоспел ей на помощь. Но Алена уже справилась с дурнотой, длившейся всего долю секунды.

Она должна вести себя так, как учил ее папка. Не время давать волю эмоциям. Она должна быть сильной, очень сильной! Именно так говорил он ей шесть лет назад, когда маме поставили неутешительный диагноз – лейкемия. Тогда они надеялись на чудо, а также на успехи медицины. Но полгода спустя стало ясно, что лечение не сможет спасти маму. Так они и остались с папкой вдвоем. Алена знала, что когда-то ей придется прощаться и с ним. Но была уверена – этот момент наступит еще не скоро, очень не скоро!

И вот этот момент наступил. Как будто долгое путешествие внезапно закончилось. Как будто она, долго плутая по лабиринту, вдруг вывернула за поворот – и узрела бездонную пропасть.

Полиция не ошиблась. Не обманывал и заместитель директора. Это был он, профессор Павел Леонидович Кочубей. Ее папка. Он лежал перед ней, накрытый по грудь простыней. С головой, изуродованной ударами чугунной трубы.

– Да, это мой отец, – произнесла еле слышно Алена.

Патологоанатом, видимо не расслышавший или не понявший девушку, вскинул на нее глаза. Алена, кашлянув, оторвала взор от тела и произнесла громко и четко:

– Да, это мой отец! Могу ли я остаться с ним наедине?

– Вне всяких сомнений, – ответил коротышка.

Требовалось подписать какие-то бумаги, видимо, протокол официального опознания. Алена не стала ничего читать – ей бросилось в глаза имя отца, напечатанное жирным шрифтом. В Герцословакии, где она находилась, использовали также кириллицу, так что проблем с пониманием не было…

Забрав документы, коротышка тактично вышел. Алена прикоснулась к щеке покойника. Какая же, однако, холодная! А ведь прошло всего несколько часов с тех пор, как они видела папку в последний раз – живым и невредимым, разумеется. И она не помышляла о том, что… Что больше они никогда не смогут поговорить, переброситься шуткой, просто вместе помолчать.

Алена отошла от тела. Ее нервы были на пределе. Ей хотелось зарыдать, но она не могла вести себя как истеричная девица. Папка бы этого не одобрил.

– Папа, я очень тебя люблю, – прошептала девушка и, вернувшись к телу, поцеловала покойника в лоб. Затем вышла в коридор. Она отказалась от того, чтобы ее проводили наверх, и самостоятельно отправилась к лифту.

Когда дверцы сомкнулись и кабина, загудев, пришла в плавное движение, Алена прислонилась к металлической стенке и закрыла глаза. Слезы потекли сами собой. Она знала, что горе настигнет ее – рано или поздно. Так было и с мамой. Хуже всего стало после похорон, когда разошлись соболезнующие, когда она осталась с папкой в большой, неуютной квартире. Потому что тогда она окончательно поняла, что повернуть время вспять не получится. Потому что осознала, что это не кошмарный сон. Потому что она осталась с болью наедине. Вот и сейчас с ней происходило то же самое.

Если бы они только не поехали в эту Герцословакию, если бы папка не принял это предложение, если бы только царскую семью не расстреляли и не потребовалось бы спустя много десятилетий эксгумировать останки и проводить процедуру их опознания…

Если бы, если бы, если бы… Алена горько заплакала, потому что вдруг поняла, что теперь она – одна-одинешенька. У нее нет больше никого. Вот и папка, дорогой, замечательный папка, тоже ушел в вечность. Ах, если бы тогда, месяц назад, все сложилось по-другому…

– Дочка, это уникальное предложение! – произнес Павел Леонидович Кочубей.

Профессор Института общей генетики им. Н.И. Вавилова Российской академии наук пошевелил седыми усами и выразительно взглянул на дочку. Алена, его гордость, сокровище и правая рука, пошла по стопам отца – закончив, как и тот когда-то, медицинский институт, она училась теперь в аспирантуре, и научным руководителем у нее был не кто иной, как родной отец. Только это вовсе не облегчало ее участи, а, наоборот, возлагало огромную ответственность. Алена знала, что с нее особый спрос, что все сравнивают ее со знаменитым отцом, имя которого было отлично известно не только в России, но и за рубежом. То, что прощалось другим аспирантам, никогда не прощалось ей. Поэтому Алена должна была представить не просто хорошую, крепкую диссертацию, а нечто из ряда вон выходящее. И отец дал ей понять, что поможет советом и укажет, как скомпоновать материал, однако вовсе не собирается нянчиться с дочерью – она сама должна доказать, что является настоящим ученым и носит фамилию Кочубей по праву. Отец даже был излишне строг с Аленой, щепетильно считая, что если она его отпрыск, то на этом все ее привилегии и заканчиваются. Обычно, читая куски ее диссертации или статью для научного журнала, профессор Кочубей был крайне придирчив, порой даже не оставлял в них камня на камне. У Алены каждый раз сердце сжималось, когда отец поднимал вверх костлявый указательный палец правой руки и провозглашал:

– А вот этот момент я вообще считаю нонсенсом!

Затем следовала лекция на полчаса, а то и больше. И как только ей удалось все-таки защитить диссертацию… Даже не верилось! Алене специально задавали каверзные вопросы, потому что на защиту дочери самого Кочубея сбежался весь институт. Да и папины недоброжелатели, которых, как у каждого известного ученого, было немало, специально притащились, дабы попытаться потопить Алену. Ничего не вышло! Было задано двадцать три вопроса, и с ответами она отлично справилась. Во всяком случае, ей так показалось. А вот папка после защиты хоть и поцеловал и поздравил, но вид у него был такой, будто дочь не выдержала испытания. Неужели и в самом деле она оплошала? А все уверяли, что это была лучшая защита за последние годы…

С другими своими аспирантами отец вел себя иначе – и на ошибки указывал не так категорично, и часто хвалил, даже когда причин-то особых не было, и морально поддерживал. Взять, к примеру, Катюшу Горицветову. Если Алена считалась правой рукой профессора Кочубея, то Катюша была, видимо, левой. Великовозрастная девица с восковым лицом и медными волосами, собранными на затылке в старомодный узел, Катюша не признавала джинсов или брюк для женщин, предпочитала в одежде темные тона и глухие стоячие воротнички, носила круглые очки и уделяла повышенное внимание корректному произношению, говоря «творо€г», «щаве€ль», «обеспе€чение». Катюша была по уши влюблена в Павла Леонидовича (что являлось секретом Полишинеля), постоянно тряслась о его здоровье и корила за страсть к никотину. Алена даже называла ее в шутку «мачехой», отчего Катюша всегда вспыхивала, заливалась свекольным румянцем и отвечала:

– Алена, я благоговею перед твоим отцом как перед великим ученым! Он для меня авторитет в области науки! А в науке, как тебе доподлинно известно, нет места чувствам!

Таким высокопарным слогом Катюша всегда и выражалась. Видимо, сказывалось ее увлечение Толстым и Мопассаном.

Алена постепенно свыклась с мыслью, что рано или поздно Катюша в самом деле станет ее мачехой, выйдя замуж за отца. И она бы сама была последней, кто возражал бы против этого союза. В конце концов, папка ведь живой человек, и блюсти вечный траур по скончавшейся шесть лет назад маме было бы более чем странно.

И вот наступил тот летний день… Экзаменационные страсти в институте были в разгаре, а отец сообщил Алене, что получил официальное приглашение от правительства Республики Герцословакия, расположенной у Адриатического моря, на Балканах. Ему предлагали возглавить экспертную комиссию по эксгумации и идентификации останков королевской семьи Любомировичей, бывших правителей горного государства, когда оно было еще монархией. То есть до того, как в стране начали строить коммунизм под руководством мудрого товарища Хомучека, балканского Сталина.

Папка, помимо всего прочего, увлекался историей, политологией и философией, а также опубликовал под псевдонимом «Леонид Павловский» восемь исторических детективов. Правда, это было строжайшей тайной, разглашению не подлежавшей даже под страхом смертной казни. Страсть отца к гуманитарным наукам Алене по наследству не передалась, и она во всем доверяла поистине энциклопедическим знаниям профессора Кочубея.

– Дочка, это уникальный шанс! – заявил тот с апломбом, и его костлявый палец вознесся вверх. – Правда, у меня запланированы лекции в Монреале… Но я канадцам откажу – они, безусловно, поймут!

Если Павел Леонидович загорался какой-то идеей, то никто и никаким образом не мог его переубедить.

– Ты поедешь со мной! – безапелляционно заявил профессор Алене. – Думаю, до сентября мы справимся. Потому что место захоронения останков локализовано, их надо только извлечь и идентифицировать. Так что никаких проблем не возникнет. Катюша тоже поедет.

Алена знала, что Катюша вообще-то собиралась летом навестить больную бабушку в Орле, но такие мелочи отца не занимали. Наука прежде всего – для него самого и всех прочих!

– Герцословаки собирают команду лучших из лучших! – продолжал Павел Леонидович в упоении. – И мне предложено возглавить интернациональную рабочую группу! Это несомненная честь! Я знаю, что профессор Хохмайер из Германии или профессор Дорнетти из Швейцарии тоже не отказались бы занять данный пост, но герцословаки остановили свой выбор на мне!

Ну да, папке не было чуждо тщеславие. Впрочем, он имел на то право – в своей области он действительно был лучшим из лучших.

– Но ведь останки королевской семьи уже давно обнаружили, – только и заметила Алена. – Чем тут, собственно, заниматься? Грубо говоря: вырыли, поместили в гробы да и похоронили бы в кафедральном соборе. Отчего вдруг такая суматоха?

От ее слов Павел Леонидович аж перекосился. Алена намеренно его немного поддела – папка иногда зазнавался.

– Алена, что я слышу? И от кого – от моей дочери? Такие речи недостойны настоящего ученого! Да, местонахождение останков королевской семьи, расстрелянной герцословацкими коммунистами тридцать первого декабря 1945 года по прямому приказанию товарища Хомучека, диктатора этой прелестной страны, было обнаружено в горах еще в середине семидесятых. Но Хомучек был тогда еще у власти, и по его приказанию штольню забросали гранатами, да еще устроили там свалку, дабы полностью искоренить воспоминания о последнем короле, его супруге и невинно убиенных детях! Напомню: а у нас, в России, на месте Ипатьевского дома бассейн возвели. В общем, и там, и здесь никакого чувства исторической ответственности!

Папка оседлал своего любимого конька – как о судебной антропологии, так и об истории он мог говорить часами.

– А ведь какие были раньше времена! – воскликнул профессор благоговейно. – Герцословакия считалась балканским раем. Ее морские курорты не уступали ничем Французской и Итальянской Ривьере. В былые времена туда, на пляжи побережья Адриатического моря, стекались сливки европейского общества – дворяне, денежные тузы, богема. Игорные дома ничем не уступали казино Баден-Бадена или Монте-Карло. Известные, а по большей части еще неизвестные поэты, художники, писатели, актеры, ставшие затем, впрочем, очень даже известными, принимали там солнечные ванны, насыщали организм минеральными водами, крутили романы и спускали деньги в казино... И все это на фоне великолепной архитектуры стиля модерн! Просто сюжет для моего нового романа!

Алена вздохнула. Папка зачастую бывал неуемным. «Лекция» продолжалась.

– После кончины товарища Хомучека наступили времена оттепели. За почитание расстрелянных членов королевской семьи уже больше не ссылали на урановые рудники и не отправляли в расход. А когда в середине восьмидесятых православная церковь Герцословакии провозгласила убиенных мучениками и причислила к лику святых, к штольне, являвшейся все еще мусоркой, началось массовое паломничество. Потому что живы были еще те, кто помнил беззаботные и сытые времена монархии – тогда очередей за колбасой отчего-то не было, да и тайная королевская полиция, которую в книгах и фильмах представляли как своего рода балканское гестапо, по сравнению со спецслужбами коммунистического режима была, можно сказать, благотворительной организацией. А в детских букварях едва ли не на первой странице печаталась история о том, как злодейские сатрапы короля мучили коммунистов и бросили товарища Хомучека, тогда одного из лидеров подпольного движения, в острог. Его подвергали там чудовищным, прямо-таки нечеловеческим пыткам – не разрешали ему читать и перестали выдавать молоко, которое требовалось ему из-за язвы желудка. Одно слово – живодеры! Только когда к власти пришел товарищ Хомучек и иже с ним, ни книг, ни молока в тюрьмах вовсе не стало. Да и суд присяжных, который товарища Хомучека, кстати, дважды оправдывал, тоже исчез, уступив место «тройкам», кои не стеснялись выносить смертные приговоры по дюжине за час. Кстати, нигде не говорится, каким же образом товарищ Хомучек заработал язву желудка. А ведь оказывается, что от жирной и переперченной ресторанной пищи, которую ему поставляли из французского заведения прямиком в тюрьму. Тюремную-то баланду он на дух не выносил, а сочувствующие среди интеллигенции и буржуа оплачивали из своего кармана его сытные завтраки, обеды и ужины. А когда товарищ Хомучек дорвался до власти, он в первую очередь отправил на расстрел этих самых сочувствующих интеллигентов и буржуа. Потом принялся за своих верных соратников. Чуть позже и за народ. Излишне говорить, что те, кому повезло (то есть кто очутился в тюрьме, а не лег в сырую землю), не имели возможности заказывать еду из французского ресторана. Да и французские рестораны, которыми так славилась Герцословакия, как-то в одночасье закрылись…

Слушая лекцию, Алена усмехнулась: ее папка, некогда член КПСС, после развала Союза открыл в себе монархическую жилку.

– Так вот, последним коронованным правителем Герцословакского королевства был Георгий III. Он правил с 1931 года по 1945-й. В 45-м Советская армия победоносно шла на Берлин, немцы убрались из горной страны, и там произошла буржуазная революция, король отрекся от престола. А затем товарищ Хомучек, сбежавший из тюрьмы (во время третьего процесса его все же приговорили к пожизненному заключению за разбойное нападение на банк и убийство четырех человек), чувствуя, что настал его час, устроил в столице Герцословакии заварушку, позже названную «Великой Герцословакской социалистической революцией». В действительности это был отлично срежиссированный путч, оплаченный Советским Союзом. Короля вместе с семьей заключили под стражу, затем сослали в дальнюю горную провинцию. Страна раскололась на два лагеря – одни поддерживали старый режим, другие выступали за новый, коммунистический. Но король дискредитировал себя – якшался с нацистами, хотя официально в период Второй мировой войны Герцословакия сохраняла нейтралитет. Да к тому же придворная камарилья в последние годы совсем потеряла совесть, в королевском дворце скандал следовал за скандалом, и народу прежняя власть попросту опротивела.

Профессор Кочубей вздохнул и потянулся к портсигару. Алена проворно схватила его и убрала за спину. Павел Леонидович, который клятвенно обещал, причем уже много раз, что бросит курить, еще раз вздохнул и продолжил:

– У них имелся свой придворный маг, некое подобие нашего Распутина. Видимо, судьба последних Романовых ничему не научила последних Любомировичей. Так вот, этот тип вертел королем и королевой как хотел, а заодно и всей страной. Понятно, что все могло закончиться только одним – катастрофой. Что и случилось. Герцословакия стала, можно так сказать, первым очагом «холодной войны», которая, собственно, разразилась еще до окончания Второй мировой. Советский Союз и Запад во главе с Америкой тянули одеяло каждый на себя, желая поделить Европу в соответствии со своими представлениями. Советская армия до Герцословакии не дошла, поэтому капстраны считали это государство своей сферой влияния, в пику Тито в Югославии. Но товарищ Хомучек нарушил правила игры, сверг короля и объявил Герцословакию коммунистической державой. Поэтому Запад и Восток и вцепились друг другу в волосы, споря за обладание яблоком раздора – Герцословакией. Чтобы предотвратить возможную реставрацию монархии, товарищ Хомучек принял мудрое, с его точки зрения, решение – расстрелять всех членов королевского семейства, дабы подчистую уничтожить династию Любомировичей и тем самым сделать невозможным их возвращение на престол.

Алена сидела в кресле около письменного стола отца и внимала рассказу профессора. Она даже положила на столешницу портсигар. Павел Леонидович взял его, извлек сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся.

– Дочка, я знаю, что надо прекращать курить, но, скажем, последний король Герцословакии Георгий III тоже много курил. И умер вовсе не от рака, а от пули. Так что кто знает, может, и мне предстоит умереть вовсе не от страшной болезни, вызванной курением.

– Папа, прекрати! – воскликнула в сердцах Алена. – Такими вещами не шутят!

Стряхнув в пепельницу пепел с сигареты, профессор Кочубей кивнул:

– Извини, дочка, ты права. Но вернемся к нашим королям. Говорят, что товарищ Хомучек телеграфировал в Москву, спрашивая совета, и Иосиф Виссарионович, не особо щепетильный, надо признать, в отношении чужих жизней человек, ответил ему: «Перестрелять, как бешеных собак. Всех до одного. Немедленно!» Товарищ Хомучек, получив индульгенцию от «старшего брата», последовал совету. Королевская семья была ликвидирована накануне Нового года. А затем, в течение нескольких дней, и ее ближайшие родственники. Правда, не все, потому что еще до начала войны некоторые из Любомировичей удрали из страны и осели кто в Скандинавии, кто в США, кто в Южной Америке. Вот это теперь и является главной проблемой.

Павел Леонидович затянулся в последний раз, затушил сигарету и сказал:

– На сегодня последняя, клянусь, дочка! Послушай далее. Герцословакия уже несколько лет ведет переговоры с Европейским Союзом о своем в нем членстве. И одно из условий принятия от страны заявки – решение проблем, связанных с так называемой реституцией, то есть возвращением незаконно отнятой собственности бывшим владельцам. В большинстве случаев этим занимаются суды или специальная комиссия, но что касается членов бывшей королевской семьи, то тут случай особый. Потому что король был абсолютным монархом, и ему принадлежала, по сути, вся страна. Но имелись и личные владения Любомировичей: замки, дворцы, пастбища, леса, шахты. Кстати, шахта, в которую были сброшены тела расстрелянных, тоже принадлежала королю. Какая мрачная ухмылка судьбы! А помимо того – коллекции картин, фарфора и монет, драгоценности, редчайшие книги и так далее. И еще счета в заграничных банках, и даже золотой запас Герцословакии. Представители Любомировичей, которые между собой грызутся за право называться претендентом на королевский престол, желают получить компенсацию, а лучше – сокровища своих предков. Этот скандал портит нервы нынешним правителям Герцословакии и уменьшает шансы на принятие страны в ЕС. Поэтому на самом высоком уровне было принято решение помириться с Любомировичами, кое-что им отдать (конечно, далеко не все, что они требуют), а в качестве моральной компенсации торжественно захоронить останки расстрелянной королевской семьи в главном кафедральном соборе столицы, Экареста.

– Но, папа, если известно, где лежат кости короля и его семьи, то зачем нужны международные эксперты? – поинтересовалась Алена.

– А для того, дочка, чтобы комар и носу не подточил! Потому что после расстрела короля по всему миру стали возникать якобы спасшиеся чудом принцессы и принцы. Особенно известен случай с принцессой Василисой. У короля Георгия и королевы Марии было пятеро детей – четыре сына и одна дочка, самый младший ребенок. Девочка являлась, наверное, наиболее любимым и избалованным отпрыском Любомировичей. Во время расстрела ей было около четырнадцати лет. Я ни секунды не сомневаюсь, что коммунисты всех уничтожили, что никто не мог никаким чудом спастись. Но лет десять спустя после расстрела, в пятидесятые годы, объявилась некая молодая дама, уверявшая, что она – избежавшая казни принцесса Василиса. Были и другие самозванки и самозванцы, но история с ней наиболее известная.

– А может, она не была самозванкой? – спросила Алена.

– Дочка! – рассмеялся Павел Леонидович. – Эта дамочка была такая же принцесса Василиса, как и великая княжна Анастасия, якобы спасшаяся в Екатеринбурге! Посмертная генетическая экспертиза останков Анны Андерсен, твердившей в течение многих десятилетий, что она является Анастасией Романовой, доказала, что она – обманщица, с царской семьей в родственных отношениях не состоявшая. Зато ее ДНК совпала с ДНК родственников одной польской девицы легкого поведения – уже давно ходили слухи, что она и играет роль «Анастасии».

Сборы не отняли много времени – профессор буквально горел желанием отправиться в Герцословакию и приступить к работе. Их делегация из трех человек – сам Павел Леонидович, Алена и Катюша Горицветова – вылетела в столицу балканского государства Экарест в начале июля.

Алена уже бывала несколько раз вместе с отцом за границей – то на научных симпозиумах, то в иностранных университетах, где профессор Кочубей читал лекции. Но Герцословакию она еще не посещала. Ее отец, являвшийся полиглотом, говорил в том числе на герцословацком, хотя и не очень хорошо. Впрочем, так как команда ученых была интернациональной, основным языком общения был английский, которым и профессор, и Алена владели вполне прилично.

Самолет доставил их из Шереметьева-2 в международный аэропорт Экареста. Их ожидали представители Академии наук Герцословакии, под эгидой которой и проводились изыскания. Прибывших гостей доставили в расположенную в центре Экареста гостиницу, некогда носившую имя «Ленинград», но после падения коммунистического режима и переориентации страны на Запад называвшуюся «Савой».

Чем-то Герцословакия походила на Россию, а Экарест – на Москву. Но имелся и местный, балканский, колорит. Да и пейзаж был совсем другим. Хотя столица и располагалась не у Адриатического моря, чувствовалось его влияние – влажный климат, пальмы в кадках около здания гостиницы.

Экарест оказался большим современным городом с населением в несколько миллионов человек. Архитектура здесь смешанная: кое-что сохранилось с дореволюционных времен, в основном старинные величественные дворцы, в том числе и огромный королевский, являвшийся ныне, впрочем, музеем; имелись и «шедевры» социалистической эры – высотки по типу сталинских, а также серые уродливые многоэтажки; и, наконец, сомнительные архитектурные новшества последних лет, времен безудержного капитализма и повальной демократии – стеклянные небоскребы, места обитания тех, кто преуспел при новом режиме. Алена обратила внимание на то, что в Экаресте на каждом шагу встречаются ресторанчики или кафе – видимо, сказывалась привычка местных жителей хорошенько закусить. Сверкали огнями, особенно в ночное время, многочисленные казино.

Но представителям российской делегации было не до экскурсий по Экаресту, хотя на второй день пребывания, до пресс-конференции, намеченной на вечер, их и провезли по городу в специальном автобусе. Алена сделала много фотографий, а вот папка совсем не уделял внимания достопримечательностям – профессор Кочубей просматривал важные бумаги.

Во время пресс-конференции, имевшей место в большом зале главного корпуса Академии наук, Алена сидела среди журналистов, потому что за большим столом, застеленным зеленым сукном и уставленным множеством микрофонов, восседали исключительно эксперты, прибывшие со всех концов планеты, дабы принять участие в эксгумации останков королевской семьи. Девушка имела возможность впервые увидеть людей, статьи которых много раз читала и работы которых цитировала в своей диссертации. Слева от профессора Кочубея, находившегося в центре, сидел профессор Уве-Свен Хохмайер из Германии. Сухопарый, в больших очках в золотой оправе, с растрепанным венчиком волос вокруг лысины, он чем-то напоминал жюль-верновского профессора Паганеля. Как и папка, немец считался одним из ведущих специалистов в мире по судебной антропологии. Хохмайер то и дело бросал на своего соседа странные взгляды, и, несмотря на улыбку, игравшую на лице профессора из Мюнхена, Алена была уверена – он в глубине души чувствовал себя обойденным: еще бы, ведь руководителем команды исследователей был назначен не он, а русский! Девушка вспомнила: отец как-то обмолвился, что немецкий ученый – очень мнительный и зловредный человек.

Справа от профессора Кочубея находилась дама лет шестидесяти с хвостиком, с короткими седыми волосами и загорелым морщинистым лицом. Сразу было видно, что в молодости она была очень красива, да и сейчас ни у кого не повернулся бы язык назвать ее, Валерию Дорнетти, профессора из Женевы, старушкой. Она была живой как ртуть, постоянно улыбалась и говорила на всех мыслимых и немыслимых языках, в том числе на герцословацком без акцента и на русском с едва заметным акцентом.

Некоторых ученых Алена в лицо не знала. Она разглядела еще невысокого плотного француза с нафабренными тараканьими усами и иссиня-черными, наверняка крашеными, волосами. Это был Этьен де ля Вильфор, который специализировался на исследованиях в области генетики и не так давно ошарашил ученый мир заявлением, что открыл секрет бессмертия. Парижский профессор был шумным, крикливым и громогласным, а к тому же, как подозревала Алена, завзятым ловеласом. А также девушка узнала тихую даму непонятного возраста (ей можно было дать как двадцать пять, так и сорок) азиатского происхождения – профессора Минг Кой из Южной Кореи.

Журналисты задавали в основном вопросы, не имевшие отношения к научным исследованиям. Профессор Кочубей призывал всех набраться терпения и подождать первых результатов.

Затем по залу пролетел гул. Репортеры потеряли интерес к ученым, развернув камеры и фотоаппараты в сторону входа. Там возникла странная процессия – пузатый мужчина лет за пятьдесят, в отлично сшитом старомодном костюме, из нагрудного кармашка которого торчал сиреневый платочек, держал под руку величественную даму в эффектном алом платье, с жемчугами вокруг шеи. Они вместе толкали инвалидное кресло на колесиках, в коем горделиво восседала пожилая хрупкая дама, в шикарном голубом платье, с бриллиантами в ушах, вокруг запястий и с тиарой в седых волосах. А вслед за ними плелся унылый, полноватый молодой человек с рыжими волосами, веснушчатым лицом и огромными оттопыренными ушами. Впрочем, одет он был как фотомодель – в дорогущий приталенный костюм, который, однако, ничуть не улучшал внешность этого типа, а только подчеркивал многочисленные недостатки его рыхлой фигуры.

– Королевская семья, королевская семья! – пронеслось среди журналистов.

Катюша Горицветова, которая внимательно изучала всевозможные модные журналы, забитые великосветской хроникой, шепнула Алене:

– Дама в инвалидном кресле – младшая сестра последнего короля, расстрелянного коммунистами, Георгия III, герцогиня Зоя. Ей уже порядком за восемьдесят, она страдает артритом и не может ходить, к тому же плохо слышит, практически ничего не видит, однако является номинальной главой династии Любомировичей. По крайней мере той ее части, кто признает старшинство герцогини. Потому что имеются и побочные ветви, представители кузенов короля, которые утверждают, что именно они являются законными наследниками и единственными претендентами на престол. Вообще-то монархом в Герцословакии мог являться только мужчина, поэтому, по мнению многих, Зоя не может быть главой королевской семьи, и право на престол среди всех этих принцев, принцесс, великих князей и герцогов имеет один из троюродных братьев последнего короля.

Тем временем слово взял толстопузый тип, оказавший единственным сыном Зои, великим князем Кириллом. Его сопровождали супруга, великая княгиня Фелица, и их отпрыск, внук Зои, великий князь Борис, который, как считали многие, являлся основным претендентом на корону Любомировичей. Алена не могла представить себе, что этот лопоухий неуклюжий тип может стать королем. А если и станет, то он будет на редкость смешным и малопривлекательным монархом, решила девушка.

– Дамы и господа! – заговорил на великолепном английском великий князь Кирилл. – От лица моей глубокоуважаемой матушки, главы династии, герцогини Зои, я официально приветствую изыскания, направленные на то, чтобы восстановить историческую справедливость и предать наконец, по прошествии без малого семидесяти лет, кости последнего короля Герцословакии, его супруги, четырех его сыновей, единственной дочери, а также преданных слуг торжественному погребению по православному обычаю. Злодейское убийство его величества короля вместе с семейством послужило отправной точкой долгих десятилетий ужасающих репрессий…

Великий князь Кирилл, к которому Алена сразу же почувствовала непреодолимую антипатию, еще около четверти часа растекался мыслею по древу, вспоминая прежние времена, поливая грязью коммунистов и почти в каждом предложении не забывая упомянуть, что только он сам, его матушка и его сын являются претендентами на престол.

Затем произнесла несколько слов и герцогиня Зоя. Она отчеканила на редкость твердо и громко:

– Я являюсь единственным свидетелем тех великолепных времен! Я знаю, что скоро пробьет и мой час, и мне предстоит последовать в мир теней, где я встречусь с моим горячо любимым старшим братом Георгием, королевой Марией, моими племянниками Феликсом, Каролем, Адрианом и Михаилом и моей крестницей и племянницей Василисой. О, она была прелестным, непосредственным, шаловливым ребенком! Как я ее любила и баловала! Но коммунисты не пожалели даже ее, девочку-подростка, которая никому в своей жизни не сделала ничего плохого!

– Ваше королевское высочество, а как быть со слухами о том, что Василиса сумела спастись? – задал вопрос кто-то из журналистов. – Ведь и в пятидесятые годы имелась претендентка, и даже сейчас существует дама, утверждающая, что она – принцесса Василиса…

Ответить хотел великий князь Кирилл, но Зоя властно подняла морщинистую руку, на которой сверкнули старинные перстни, и заявила:

– Все это самозванки, как тогда, так и сейчас! Я встречалась в пятидесятые годы с так называемой Василисой, которая заявляла, что она – моя племянница. С реальной принцессой у нее не было ну никакого сходства! Сразу было понятно, что это безграмотная крестьянка, решившая пойти по стопам бесчисленных Анастасий. Милая Василиса, которую я любила всем сердцем, была зверски убита, в том нет ни малейших сомнений! И я сама, не находись я тогда в Великобритании с моим супругом, герцогом Джеймсом, тоже стала бы жертвой кровавого режима. Мне сказочно повезло, а вот моему брату, королю Георгию, и всем членам его семейства – нет. Они были убиты… были убиты…

Голос старой дамы дрогнул, и ее сын заявил, что больше вопросов задавать не следует – его матушка чувствует себя не очень хорошо.

На следующий день на небольшом самолете, предоставленном в распоряжение ученых одним из местных олигархов, члены международной группы вылетели в отдаленный горный регион, где и располагалась шахта, в которой покоились останки королевской семьи. Перелет занял около двух часов, и с высоты птичьего полета Алена могла любоваться в иллюминатор незнакомой красивой страной.

Горные провинции разительно отличались от местности, в которой находилась столица. Казалось, что здесь время замерло или даже что часы пошли вспять. Девушка видела хижины и домики, которые наверняка стояли здесь и пятьдесят, и сто лет назад. В горах были видны огромные отары овец. Патриархальная жизнь текла своим чередом, и никакие политические пертурбации не влияли на ее ход.

Самолет приземлился на небольшом военном аэродроме. Их встретили два небольших автобуса, которые повезли ученых к лагерю по дороге, где казалось, будто автомобили зажаты между высоченными горами и уводящей в бездну пропастью. И только где-то высоко алел горизонт: солнце уже садилось.

– Это край вулкодлака, – пояснил профессор Кочубей Алене и Катюше. – А вон в том замке, – он указал на руины средневековой крепости, возвышавшиеся на одном из утесов, – якобы и обитал воевода-князь, который после смерти не был принят ни адом, ни раем и превратился в кошмарное чудовище, помесь медведя, волка и человека, в того самого вулкодлака. Якобы он до сих пор бродит в лесах и нападает время от времени на одиноких путников, желая упиться их кровью и насладиться их плотью…

От таких рассказов Алене сделалось жутко. Как образованный человек, более того – ученый, она не верила в подобные сказки. Но, с другой стороны, девушка не раз убеждалась, что многие мифы имеют под собой реальную основу. И кто знает, может, в покрывающих горы лесах и правда прячется какое-то неведомое науке существо, некое подобие снежного человека, которого местные жители считают вулкодлаком…

– Кстати, где-то здесь располагается знаменитая на всю страну тюрьма, в которой отбывают наказание самые кошмарные и жестокие убийцы и маньяки, – добавил профессор. – Что и говорить – настоящий край вулкодлака! Жуть, да и только![1]

Катюша Горицветова, ни жива ни мертва от страха, впилась в подлокотники кресла и старалась не смотреть на мрачный пейзаж. Алене сделалось смешно, и она произнесла утробным голосом:

– Ой, Катя, смотри! Вон там, на скале! Чудовище! Оно сейчас на автобус прыгнет!

– Где? – испугалась аспирантка Павла Леонидовича и завертела головой, в самом деле думая узреть монстра. – Господи, у меня крестик имеется…

– Катя, ты же современный человек! – укорил ее профессор Кочубей. – И как ты можешь верить во всякую чушь? Такие истории – пережитки наивного представления об устройстве мира, отголоски язычества, которые…

В тот момент автобус тряхнуло, и откуда-то издалека потянулся протяжный зловещий вой. Профессор замолк на полуслове. Один из местных, находившихся в автобусе, пояснил по-английски:

– Это волки. А кое-кто уверен, что вулкодлак. Обычно вой означает скорое несчастье, чью-либо близкую смерть.

– Ну что же, надеюсь, что следующей жертвой не я стану! – заявил бодро профессор и принялся рассказывать о роли волка в истории религиозных культов.

Алена же, вполуха слушавшая отца, смотрела в окно – и вдруг на одном из отрогов действительно заметила в последних лучах заходящего солнца какую-то высокую и страшную фигуру. То был не человек и не зверь. Автобус плавно повернул, и чудище, если оно не было игрой воображения или, скажем, корявым деревом, осталось позади. Алена тряхнула Катюшу и прошептала:

– Поверни голову, быстрее! Ты видишь? Вон там! Ну смотри же! Неужели в самом деле… вулкодлак?

Катюша поджала губы:

– Алена, не думаю, что имеет смысл насмехаться над моими фобиями. В конце концов, просто некрасиво! Я знаю, что ты считаешь меня трусихой, однако это не дает тебе права издеваться надо мной!

Алена не посмела сказать, что заметила нечто непонятное и страшное. Однако она попыталась уверить себя, что ей просто привиделось. Ну да, просто фантазия, игра света и тени. Или там действительно был волк или медведь, которому ее распаленное воображение приделало рога и когтистые лапы...

В штаб-квартиру научной экспедиции, находившуюся в небольшой деревушке, в непосредственной близости от заброшенных штолен, они прибыли, когда солнце уже село. Международных экспертов разместили в здании школы, предоставленной в распоряжение команды ученых. Классные комнаты и кабинеты были переоборудованы под лаборатории, а также под жилые помещения.

Алене пришлось делить комнату с Катюшей. Та чуть ли не всю ночь ворочалась с боку на бок, вздыхала, что-то бормотала. Алена, которая обладала очень чутким сном, наконец не выдержала:

– Катя, не бойся, вулкодлак сюда не проникнет! Если хочешь, купи завтра на местном базаре корзинку чесночных головок и разложи их на подоконнике. А теперь давай спать, у нас впереди трудный день!

Следующий день действительно был тяжелым – предстоял спуск в штольню и осмотр места захоронения останков. Катюша отказалась идти в «пещеры», как она это называла, и предпочла остаться в штаб-квартире, заняться бумажной работой. А вот Алена вместе с отцом, а также с другими учеными отправилась в горы.

Их вел один из команды экспертов, опытный спелеолог, которому давал советы пожилой мужичок, местный житель. Тот, по собственным его словам, уже не единожды подбирался к заваленному входу в штольню.

От деревушки надо было идти около получаса в горы. Наконец показались покосившиеся деревянные столбы и ржавая колючая проволока, на которой болтались щиты с изображением черепа и костей, а также надписи по-герцословацки. Что-то из разряда «Запретная зона» или «Не влезай, убьет», как поняла Алена.

Они прошли через распахнутые ворота и оказались на территории бывшей свалки. Кучи мусора, превратившиеся в курганы, все еще возвышались перед уходившими в небо горами. Печи, в которых сжигались отходы, уже давно не работали.

Теперь пришлось подниматься по узкой тропке. Алена хотела помочь профессору Валерии Дорнетти, однако та, несмотря на свой возраст (который, скорее всего, приближался к семидесяти), весьма лихо справлялась с препятствиями. Зато задыхался и жаловался на боль в груди французский ученый, который явно отдавал предпочтение калорийной пище. А вот мюнхенский профессор вышагивал, словно робот, сосредоточенно глядя перед собой.

Тропа закончилась, и члены экспедиции оказались перед лазом, забитым гнилыми досками. Местный житель без труда приподнял одну из них, первым пролез туда и поманил пальцем ученых. Сначала рискнула туда зайти швейцарская профессорша, вторым последовал Павел Леонидович. Алена была третьей.

Она несколько раз бывала в пещерах – в Испании, Мексике и Словакии. Однако те были этакими аттракционами для туристов: заблудиться там невозможно, да и пещеры больше походили на декорации. Здесь же совсем другое дело. Никаких прорубленных в каменной породе ступеней и скрытых в стенах прожекторов. Прохладно и сыро. Слышалось далекое журчание подземного ручья.

Спелеолог, пролезший вперед, снова оказался во главе экспедиции. Алена заметила, как дрожит профессор Дорнетти. Да и саму ее бил озноб – то ли от холода, то ли от волнения.

Они подошли к крошечному лазу, протиснуться в который можно было только боком. Как пояснил местный житель, раньше здесь имелся широкий проход, но после оползня его завалило.

Пришлось уподобиться червю и изгибаться всем телом, чтобы попасть в следующий зал. Но он заслуживал приложенных усилий – сталактиты и сталагмиты украшали просторную пещеру. И у Алены сложилось впечатление, что она попала в сказку «Тысячи и одной ночи».

Миновав несколько других пещер, они подошли к большой куче щебня. Проводник пояснил, что это и есть вход в искомую штольню. Спелеолог постучал отбойным молотком по стенам пещеры, нашел пустоту и сказал:

– Думаю, лучше всего будет пробить новый вход. Потому что разгребать завалы – гиблое дело. Внутри пещера, согласно показаниям очевидцев, расширяется, поэтому мы без труда попадем в штольню и отсюда.

Павел Леонидович прикоснулся к влажным камням и в упоении произнес:

– Вот теперь я понимаю расхожее выражение «прикоснуться к истории». Потому что, дочка, мы в самом деле можем к ней прикоснуться, находясь здесь! Что скажете, профессор?

Он обращался к немецкому коллеге. Уве-Свен Хохмайер ответил:

– О, у меня уже чешутся руки! Однако, прежде чем мы сможем приступить к извлечению останков, нам надо попасть внутрь. Но расчисткой пути, конечно же, займутся чернорабочие.

Профессор Валерия Дорнетти откатила в сторону несколько камней, закрывавших вход в штольню. Галантный француз перехватил один из валунов со словами:

– Мадам, я понимаю, что вам, как и всем нам, не терпится попасть в штольню, однако прошу вас – не надо собственноручно разгребать завалы! Для этого имеются другие. Наше же дело – заниматься наукой!

– Я так не считаю, месье, – возразила швейцарка. – Настоящий ученый не побоится запачкать рук.

Последующие два дня ушли на то, чтобы пробить стену пещеры и попасть в штольню. И еще три дня, чтобы разобрать более мелкие завалы, преграждавшие дальнейший путь. Наконец настал момент, когда можно было спуститься в подземный колодец, на дне которого покоились останки членов королевской семьи.

Но колодец был тоже на треть завален осколками породы, щебнем и булыжниками. Здесь требовалась осторожность, потому что среди камней могли оказаться и кости. Поэтому все извлеченные в корзинах камни просеивали через сито. Уже в первый день нашли золотое пенсне на полусгнившем черном шнурке и несколько косточек.

– Пенсне принадлежало королеве Марии! – заявил Павел Леонидович, показывая Алене фотографию августейшего семейства. – Она была близорукой. По поводу осколков костей пока еще рано делать выводы, но, по моему мнению, они – часть голени. Однако экспертиза покажет, так ли это и частями чьего скелета они являются…

Напряжение нарастало с каждым часом. Чем меньше щебенки и камней оставалось в подземном колодце, тем медленнее продвигалась работа. Находки множились. Были обнаружены части одежды, а также драгоценности – разрозненные камни и сохранившаяся почти полностью изумрудная брошь. Профессор Дорнетти сразу же идентифицировала ее как украшение принцессы Василисы.

– А это значит, что все истории, будто принцесса якобы избежала расправы, – просто мифы, – констатировала кореянка Минг Кой.

Павел Леонидович возразил:

– Коллега, наличие здесь украшения принцессы еще ничего не означает. Хотя, конечно, вы правы – она была убита в ту ужасную ночь!

Катюша Горицветова так и не спустилась в пещеры, а занималась тем, что каталогизировала и сканировала находки, не покидая штаб-квартиры, вела учетные записи, а также работала над своей диссертацией.

Алена все время проводила с отцом, и он даже несколько раз похвалил ее, что было для него вообще-то нетипично.

В конце месяца наступил долгожданный момент – практически все завалы удалось разобрать, и обнажилось дно подземного колодца. Было найдено множество осколков костей, а также фрагменты черепа мужчины, предположительно, одного из сыновей короля – кого именно, предстояло выяснить после обнаружения прочих останков.

Алене повезло: ей разрешили спуститься на дно колодца. Спускаться надо было при помощи троса, привязанного к поясу, отталкиваясь ногами от стен колодца, глубина которого оказалась около тридцати метров.

Внизу уже установили мощные лампы. Сверху узкий, книзу колодец расширялся, дно было площадью около сорока пяти квадратных метров. Девушке сразу, едва она спустилась, бросились в глаза скелеты. Они лежали на камнях вповалку. Когда-то расстрелянных просто швырнули в колодец. Не исключено, что кто-то из них был еще жив. Но даже если и сумел чудом уцелеть при падении, то все равно практически немедленно скончался, ведь колодец закидали гранатами. Алена предпочитала не думать о судьбе последнего короля и его семейства. Разумеется, никто не мог выжить в такой бойне. Чудес не бывает, и юная принцесса, как и ее родители, и старшие братья, нашла смерть на дне колодца много десятилетий назад…

Работы велись крайне осторожно, было важно не пропустить ни одной мелочи, ни одной косточки, обрывка одежды или кусочка металла: для истории все имело исключительное значение.

Две недели спустя, вернувшись на пару дней в Экарест, профессор Кочубей дал обстоятельное интервью на телевидении, где поведал о промежуточных результатах изысканий:

– Нами обнаружены одиннадцать человеческих скелетов, что полностью соответствует числу тех, кто был расстрелян. Итак, сам король Георгий и его супруга королева Мария, четверо их сыновей и дочка, принцесса Василиса. Эти семь человек и составляли августейшую фамилию. Помимо того, вместе с монархом и его близкими были ликвидированы лейб-медик, горничная королевы и принцессы, камердинер короля и принцев, а также повар.

Последняя деталь почему-то особенно часто упоминалась в газетах и постоянно муссировалась на телевидении. Посмотрите, мол, какими исчадиями ада были коммунисты! Они не только короля и королеву расстреляли, что еще можно как-то понять, не только принцев в возрасте от семнадцати до двадцати четырех лет (причем самый младший страдал синдромом Дауна), что тоже, в общем-то, естественно, – новая власть не хотела оставлять прямых наследников свергнутого тирана, но и простых людей, слуг.

– Значит, нет никаких сомнений в том, что принцесса Василиса тоже стала жертвой расправы? – допытывались у Павла Леонидовича журналисты.

Профессор пояснил:

– Как я уже упомянул, нами в числе прочих был обнаружен скелет подростка женского пола, возраст которого в момент смерти составлял примерно тринадцать-пятнадцать лет. Обрывки одежды позволяют сделать вывод, что девочка была одета в серое шелковое платье с инициалами «VL» – Василиса Любомирович. В корсете платья, как и в корсете королевы Марии, мы нашли большое количество драгоценных камней, в основном бриллиантов и изумрудов, что подтверждает известные данные: члены королевской семьи, надеясь на освобождение или побег, зашивали в одежды фамильные драгоценности.

Рассказал профессор и о том, как каждый из несчастных нашел смерть.

– Анализ останков позволяет сделать следующие выводы. Король Георгий был застрелен с близкого расстояния в голову. Причем смерть, вне всяких сомнений, наступила мгновенно. Это также подтверждается рассказами лиц, приведших в исполнение приговор революционного трибунала, – после оглашения оного первым, в голову, из «браунинга» был застрелен король. Королева Мария, видимо, умерла не сразу от пулевых ранений, поэтому на ее скелете имеются следы множественных колото-режущих ран, нанесенных, по всей видимости, при помощи штыков. Принцы Адриан и Феликс были тоже застрелены в голову – первый в затылок, второй в лоб. Принц Михаил был, скорее всего, жестоко избит, о чем свидетельствуют многочисленные переломы. Пулевые ранения к смерти не привели, видимо, его сбросили в колодец еще живым. Голова принца Кароля буквально отделена от туловища. Вероятно, при помощи штыка. Лейб-медик и камердинер были также застрелены в голову, а повар и горничная – заколоты штыками. Наконец, ее королевское высочество принцесса Василиса… Девочка получила не менее пяти пулевых ранений в грудь, что, однако, не привело к моментальной смерти. Однако… – Тут профессор запнулся, а затем сказал: – Однако она была убита зверским способом – кто-то из членов расстрельной команды воткнул девочке в левый глаз штык. Это известно из протоколов допросов убийц и полностью соотносится с выводами экспертизы. Следов сексуального насилия на телах членов королевской семьи, вопреки расхожим вымыслам, обнаружено не было. Так что я могу сейчас официально объявить: никто из членов семьи последнего короля Герцословакии не спасся. Принцесса Василиса была убита. Таков окончательный и не подлежащий сомнению вердикт нашей комиссии…

Последовали долгие недели, заполненные кропотливым трудом, – требовалось провести экспертизы ДНК, а также восстановить внешность каждого из убиенных. Это было уже простой формальностью, однако являлось необходимым для всестороннего изучения моментов гибели королевской семьи. Профессор Кочубей снова переместился из провинции в Экарест, где к его услугам была современная лаборатория. Алена и Катюша Горицветова ассистировали ему. Дело спорилось: были подвергнуты анализу останки короля и трех его сыновей. ДНК сравнивалось с генетическим материалом некоторых ближайших родственников как самого Георгия (для чего были взяты образцы ДНК у герцогини Зои, а также у нескольких дальних родственников), так и королевы (она была иностранной принцессой, и у нее имелись родственники в Дании, Германии и Англии). Это лишний раз подтвердило печальную истину – в подземном колодце покоились останки именно последних Любомировичей.

Между тем Герцословакия готовилась к торжественной процедуре погребения короля, королевы и их детей. Было решено выделить место в кафедральном соборе Петра и Павла, в котором находились гробницы многих из королей. Похороны планировались на конец октября. Ожидалось прибытие большого числа зарубежных гостей, в том числе представителей династических ветвей Любомировичей, которые были разбросаны по всему миру – в Европе, в Америке и даже в Новой Зеландии.

Алену не особенно занимали эти официальные моменты – отца уже пригласили на предстоящую церемонию погребения, как и всех прочих экспертов, способствовавших идентификации останков короля и его семейства, однако Павел Леонидович еще не знал, сможет ли он присутствовать на траурном мероприятии: завершение исследований было намечено на начало сентября, а затем российская делегация возвращалась обратно в Москву. В конце концов, начинался учебный год, и профессор не хотел бросать своих студентов и аспирантов на произвол судьбы, ведь он и так отсутствовал почти три месяца.

Алена с легкой грустью думала о том, что придется покидать Герцословакию. Горная страна ей понравилась, хотя, конечно, девушка знала, что не может вечно оставаться здесь. Быть может, вместе с папкой она в октябре прилетит на один или два дня, чтобы присутствовать на погребении Георгия и членов его семейства…

В середине августа настроение профессора Кочубея вдруг резко испортилось. Он был чем-то озадачен, недоволен, поражен. Дочери Павел Леонидович ничего конкретного не говорил, но Алена и так заметила, что у отца на душе кошки скребут. Девушка попыталась выяснить у Катюши, в чем же дело, но та только плечами пожала: она усиленно работала над своей диссертацией и ничего такого не видела. Сам же профессор уж точно не ставил ее в известность касательно причин, приведших к изменению его настроения.

Алена пробовала осторожно выведать у отца, что стряслось, однако тот отделывался общими замечаниями, а как-то даже накричал на нее, заявив, что она не должна мешать ему своими дурацкими вопросами. Кричал Павел Леонидович крайне редко, и это означало, что дело приняло серьезный оборот.

Попала ему под горячую руку и Катюша Горицветова – Алена застала ее как-то в слезах, и «мачеха» призналась, что научный руководитель в достаточно грубой форме заявил, что у него сейчас имеются куда более важные дела, чем чтение кусков ее диссертации.

– Алена, я понимаю, что пришла в неурочное время, ведь профессор сейчас очень занят. Но ведь Павел Леонидович сам мне говорил, что я могу задавать вопросы. А мне так нужно его мнение касательно третьей главы моей диссертации!

Алена вызвалась помочь Катюше, смотреть на которую было жалко, но та печально покачала головой:

– Я тебе до чрезвычайного признательна, Алена, однако не хочу обременять еще и тебя своими проблемами. Боюсь, если это дойдет до Павла Леонидовича, он окончательно выйдет из себя. Он чем-то страшно расстроен. Буквально раздавлен! И все время пропадает в лаборатории. Причем отказывается от помощи ассистентов, а делает все один, в основном – ночью. У меня сердце кровью обливается – он ведь работает на износ!

Катюша вытащила большой кружевной платок и громко высморкалась. Алена и сама заметила, что ее любимый папка сторонится помощников и в особенности своих коллег. В чем же дело, он упорно не говорил. Но Катюша права – профессор Кочубей производил сейчас впечатление человека, увидевшего призрак. Продолжать терзать его вопросами все равно бессмысленно, потому что профессор отличается легендарным упрямством и может, как устрица, просто замкнуться в себе, отметая любые вопросы и попытки помочь. Оставалось только одно – терпеливо ждать. Алена знала: рано или поздно отец расскажет ей, в чем же дело, и, возможно, даже поинтересуется ее мнением.

За день до гибели Павел Леонидович, взъерошенный и молчаливый, долго ходил взад-вперед по своему номеру в гостинице и курил одну сигарету за другой. Алена тактично не вмешивалась, хотя не могла без содрогания смотреть на то, как отец насыщает свои легкие никотином. С тех пор как от лейкемии умерла мама, Алена дала себе слово, что будет заботиться о здоровье отца. А почти целая выкуренная пачка крепких герцословацких сигарет, да еще в течение всего двух часов, ни к чему хорошему привести не могла.

В день гибели, во второй половине дня, Алена видела отца в лаборатории. Он сначала говорил с кем-то по телефону, причем по-герцословацки, а потом вышел, громко хлопнув дверью. Заплаканная Катюша доложила Алене:

– Павел Леонидович на взводе! Я пыталась его успокоить, но ничего не выходит. Никак понять не могу, что творится. Ах, только бы все закончилось хорошо!

Алена в тот момент даже представить себе не могла, что видела отца в последний раз живым. Затем она пыталась в течение нескольких часов дозвониться до него, но его мобильный, которым профессор пользовался в Герцословакии, был отключен. Беспокойства девушка не испытывала, потому что знала: отец часто выключает телефон, дабы спокойно работать. Алена решила, что поговорит с ним вечером, когда он появится в отеле, и тактично намекнет ему, что нельзя срывать свое напряжение и плохое настроение на подчиненных, в первую очередь на Катюше.

Вечером, за ужином в ресторане, отца Алена так и не увидела. Телефон его все еще молчал, и она оставила на автоответчике очередное сообщение с просьбой перезвонить ей как можно быстрее. Но отказ папки от ужина не насторожил и не обеспокоил Алену – он вечером вообще ел мало.

Поэтому, так и не поговорив с отцом и решив, что обязательно сделает это на следующий день, Алена отправилась к себе в номер. Там она написала несколько сообщений по электронке друзьям и коллегам в Москве, приняла душ, прочитала нудную статью в научном журнале, немного посмотрела телевизор и легла спать. А посреди ночи ее разбудил телефонный звонок. Так она и узнала, что ее папка умер. Вернее – убит…

Двери лифта распахнулись, и Алена стряхнула с себя воспоминания. Она задумалась всего на пару секунд, пока лифт, гудя и вибрируя, поднимал ее с нижнего этажа института судебной медицины наверх, а случилось так, что пережила заново события последних месяцев, причем в течение всего нескольких мгновений.

А как было бы хорошо, если бы она вдруг на самом деле оказалась в прошлом! Хотя бы во вчерашнем дне. Тогда бы она ни за что не отпустила папку из лаборатории одного – ведь он отправился навстречу своей смерти...

В коридоре Алена увидела ошарашенную Катюшу Горицветову. Та, тоже заметив Алену, метнулась к ней с криком:

– Это ведь не он, да? Нелепая ошибка, кошмарное стечение обстоятельств, правда? Но не Павел Леонидович, так?

Алена поняла, что должна проявить силу, потому что рядом с ней человек гораздо более слабый и беззащитный, чем она сама. И его требуется защитить, успокоить. Но утаить от Катюши правду она не имела права. Поэтому, взяв девушку под руку, Алена завела спокойным, задушевным тоном разговор о том, что сейчас бы неплохо выпить по чашке кофе.

Катюша немного успокоилась, видимо посчитав, что профессор Кочубей в самом деле жив и имела место ошибка. Усадив впечатлительную аспирантку в кресло, Алена, смотря в стену, принялась излагать сухие факты.

– Нет! – простонала Катюша, зажимая розовенькие ушки ладошками. – Павел Леонидович не может лежать там, в морге! Это все ерунда! Он не мог умереть! Ведь он был таким молодым, еще полным сил…

Алена, чувствуя, что сама вот-вот расплачется, крепилась изо всех сил.

– Сердце подвело, да? – частила Катюша. – Он почувствовал себя плохо, а прохожие, увидев лежащего на тротуаре мужчину, решили, что он… что он пьян, и не стали помогать? Ведь так? Или… Наверное, несчастный случай? Милый Павел Леонидович может задуматься и перейти дорогу на красный свет... Или идти по трамвайным рельсам, сам того не замечая и думая о чем-то исключительно важном…

Алена медленно произнесла:

– Нет, не сердце виновато. И несчастного случая не было. Павла Леонидовича… моего отца… убили!

Катюша вытаращилась на Алену, затем ойкнула, закатила глаза и брякнулась в обморок.

Хорошо, что врачи были рядом и смогли при помощи нашатыря привести несчастную аспирантку в чувство. Лежа на кушетке, с бледным лицом, после инъекции для повышения тонуса, Катюша в ужасе шептала:

– Такой человек убит! Господи, как страшно! И как ужасно несправедливо! Гордость российской науки… Уж лучше бы меня убили…

– Что ты такое мелешь! – прикрикнула на нее Алена.

Катюша снова затряслась в рыданиях, а Алена отвернулась, чтобы никто не видел ее собственных слез. Глупые мысли лезли в голову: если бы ей предложили выбрать между папкой и этой Машей-растеряшей, вернее, Катюшей-истерюшей, она бы…

Какой бы выбор она сделала, Алена предпочла не додумывать. Ей даже стало стыдно за себя. Нет, папку к жизни уже ничто и никто не вернет, и зачем думать, что могло бы быть… Когда-то, много лет назад, она так просила боженьку, чтобы мама выздоровела, чтобы ее страшная болезнь отступила, чтобы курсы лечения наконец-то оказали положительное действие. Отец однажды застал ее за самосочиненной горячей молитвой и долго кричал, что никакого бога нет, что все это глупости и суеверия, что надо надеяться на самого себя и на природу, а также на целительные силы человеческого организма.

А на кого или на что надеяться ей теперь? Ей двадцать шесть, и она потеряла отца, своего единственного близкого родственника.

Когда ближе к полудню Алена попала обратно в отель, там ее встретили коллеги отца. Ученые приносили ей соболезнования и выглядели шокированными. Но девушка заметила торжествующую ухмылку немецкого профессора и то, как француз, только что рассыпавшийся в цветистых комплиментах в адрес профессора Кочубея, уже смеялся, похлопывая по ягодицам одну из симпатичных ассистенток. А кореянка, нисколько не стесняясь, громко поинтересовалась у швейцарской ученой:

– Валерия, а кто же теперь станет главой нашей команды? Я считаю, что необходимо равенство, то есть вместо покойного русского профессора во главе экспертной комиссии должна стать женщина. – Она явно имела в виду себя.

Алена сделала вид, что не заметила всех этих бестактностей. Она сопроводила Катюшу, которая все еще была слаба и еле держалась на ногах, в номер, а затем спустилась в ресторан. Кусок в горло не лез, однако ей требовалось немного перекусить и выпить чашку обжигающего черного кофе, чтобы набраться сил.

По местному телевидению уже сообщали о гибели профессора из России, причем умудрились переврать фамилию. Высокий полицейский чин с одутловатым лицом и бегающими глазками заявил, что преступление будет раскрыто по горячим следам. Показали и мрачный переулок, в котором обнаружили тело профессора – в так называемом Ист-Энде, в районе «красных фонарей», недалеко от публичного дома и секс-шопов. Алена услышала за спиной беседу по-английски двух ассистентов, которые, видимо, ее просто не заметили: