Гвардия президента Шахов Максим

ПРОЛОГ

31 октября 1944 года, северная оконечность Норвегии, населенный пункт Хельстанген на берегу Варангер-фьорд.

Подводная лодка без каких-либо опознавательных знаков пришвартовалась в самой глубине бухты у небольшого деревянного причала. Мощный прожектор с ее хищно зализанной ходовой рубки освещал небольшую часть верхней палубы и дощатый настил, явно построенный впопыхах. Но даже его яркого света не хватало, чтобы рассеять сгущающийся на глазах сумрак полярной ночи. Поэтому фигуры людей, снующих взад-вперед по неровным доскам от берега к распахнутому люку лодки и обратно, больше напоминали бесплотные серые тени. А может, виной тому были серо-белые полосатые робы заключенных одного из безымянных, но пронумерованных концлагерей, в изобилии разбросанных по оккупированным Великим Рейхом территориям.

Узники, а их было человек двадцать, под бдительным присмотром дюжины охранников, вооруженных автоматами, торопливо перетаскивали ящики из большого штабеля на берегу к люку подводной лодки, а затем с помощью матросов опускали их на веревках внутрь. Некоторые ящики, чаще всего отмеченные в левом верхнем углу желтым кругом, были так тяжелы, что даже четверо заключенных с трудом тащили их по необструганным доскам причала. Это раздражало охранников, и на измученных людей сыпались брань и болезненные удары прикладами.

Один из таких ящиков оказался чуть шире остальных и никак не проходил в лодочный люк. Офицер-подводник, руководивший погрузкой из рубки, прокричал что-то своим матросам, и те потащили ящик обратно на причал. Однако тут же были остановлены предупреждающим взмахом руки высокого офицера-эсэсовца, внимательно наблюдающего за работами с берега. Сам офицер несколькими быстрыми, размашистыми шагами приблизился к матросам. За ним, еле поспевая, семенил плотный коротышка в гражданской одежде и нелепых круглых очках без оправы на самом кончике мокрого носа. Он суматошно размахивал маленькими ручками, что-то возбужденно выкрикивал и даже слегка подпрыгивал, пытаясь заглянуть эсэсовцу в глаза.

Тот широким повелительным жестом отстранил от ящика матросов, а взмахом другой руки подозвал оказавшихся неподалеку двух заключенных. Вместе с ними подошел и один из охранников. Офицер негромко отдал короткое распоряжение и сам отступил в сторону на несколько шагов. Заключенные разломали ящик. Под черными досками оказался саркофаг с крышкой на прижимных болтах из какого-то тяжелого металла. Груз внутри него также хранился в небольших ящичках, судя по цвету, из того же металла, что и саркофаг. В это время вернулся отлучавшийся куда-то охранник и протянул заключенным два объемистых резиновых мешка. Коробки из ящика быстро переложили в них, и с дальнейшей погрузкой на субмарину трудностей больше не возникало. Сам тяжеленный саркофаг снова перетащили на борт лодки и надежно закрепили специальными ремнями в районе боевой рубки на верхней палубе.

Коротышка в гражданском удовлетворенно нахохлился, втянув голову в плечи, перестал щебетать и лишь поблескивал стеклами очков из-под мокрых полей потерявшей всякую форму шляпы. Но продолжал бдительно следить за всеми перемещениями и действиями заключенных. Причем интересовали его исключительно только черные ящики с круглым желтым клеймом.

Офицер-подводник в боевой рубке, скривив презрительно-недовольную гримасу – это кто тут осмелился, кроме него, командовать на боевом корабле, пусть даже у причала и всего лишь при погрузке, – еще какое-то время ругался себе под нос. Сделать это вслух не позволяли высокий ранг эсэсовца и его специальные полномочия, о которых моряк был специально предупрежден. Потому он от всей души сорвал злость на вынырнувшем из люка матросе-сигнальщике и только тогда, восстановив истинно морское хладнокровие, продолжил руководить погрузкой.

Немцы заметно торопились, и для этого имелись все основания. Вообще эвакуация объекта 106/8417-WWF была запланированной акцией, к ней готовились заранее, методично и последовательно, но слегка ошиблись со сроками. Кто бы мог предположить, что эти русские, вместо того чтобы, как у них это принято, приурочить крупную военную операцию (тем более победную) к одной из своих революционно-государственных дат, решат форсировать события! А ведь какая дата: 27 лет их революции! Поэтому даже в Генеральном штабе мало кто сомневался, что именно к 7 ноября будет осуществляться грандиозная операция Карельского фронта по освобождению Заполярья.

Вся немецкая резидентура докладывала то же самое. Но эти непредсказуемые русские начали чуть пораньше, развернулись еще быстрее и вот уже готовы со дня на день доложить своему Сталину об освобождении Советского Заполярья и прилегающих к нему районов на неделю раньше ожидаемого срока. А «прилегающие районы» – это самая крупная немецкая военно-морская база в оккупированной Норвегии: Киркенес. Сил на ее защиту у немцев не было.

Плевать, какими побудительными мотивами руководствовались русские, но эта неделя скомкала всю подготовительную работу отлаженной немецкой машины.

Вместо того чтобы под звуки полкового оркестра с благоустроенных причалов Киркенеса на вполне комфортабельных плавсредствах достойно ретироваться, прихватив все свои военные трофеи, приходится, как сейчас, ковыряться на темном и грязном берегу маленького фьорда, отправляя с наспех сооруженного в течение полутора суток причала ценности, собранные за годы оккупации со всего Севера Европы! И еще кое-что, пока никому не известное и не ведомое, но обладающее таким грифом секретности, что и просто помочиться рядом с ним является государственным преступлением. Zum Teufel![1]

Тем не менее авральная погрузка наконец завершилась. Матросы-подводники начали спешно готовить лодку к отшвартовке: принимали на борт отданные с пирса концы, проверяли надежность раскрепления в рубке нескольких ящиков, остающихся при погружении на верхней палубе.

Луч прожектора переместился на конец причала, куда по приказу старшего эсэсовца охранники согнали всех заключенных. Несчастные люди ежились под порывами ледяного северного ветра, а внезапно усилившийся снегопад вперемежку с дождем мгновенно превратил их полосатые лагерные робы в заледеневший неудобный панцирь, тяжело болтавшийся на исхудалых плечах.

Последние два десятка человек из восьмисот шестидесяти трех заключенных объекта 106/8417, в основном советские военнопленные, и четверо бойцов норвежского рабочего сопротивления. Тела всех остальных вот уже несколько часов как были надежно погребены под обломками жилых бараков и подсобных строений догорающего в полусотне километров отсюда концентрационного лагеря.

Концы в воду. Теперь уже в самом прямом смысле слова…

Короткие очереди из автоматов были почти не слышны из-за шума непогоды. Тела расстрелянных охранники ногами столкнули с причала в воду и поспешили укрыться в теплом чреве гостеприимной субмарины. Туда же, внутрь, по вертикальному трапу суетливо и неумело спустились еще несколько лагерных офицеров, колобком прошмыгнул очкастый коротышка и степенно проследовал высокий эсесовец.

На мостике остались только трое моряков-подводников, которым предстояло вывести лодку по незнакомому фарватеру из узкого фьорда. Впереди их всех ожидал очень неблизкий путь.

Так казалось…

Из материалов английской военной разведки, представленных на Нюрнбергском процессе, впоследствии рассекреченных и использованных авторами многочисленных мемуаров.

Донесение, поступившее по каналам радиосвязи 29 октября 1944 года от руководителя разведгруппы «Норд-ХХ», действовавшей на территории оккупированной Норвегии:

«…В связи с успешным проведением советскими войсками операции по захвату базы Киркенес и возможной угрозой дальнейшего продвижения войск в глубь страны ускорены мероприятия по свертыванию объекта 106/8417-WWF. Оборудование и все материалы интересующей нас лаборатории, расположенной на территории объекта, предположительно будут вывезены вместе с другими ценностями морским путем с ближайшего северного побережья на малотоннажных военных судах или подводной лодке в течение не позднее 48 часов, считая от настоящего момента… Сам объект подлежит полной зачистке…»

Из донесения от 30 октября то же года:

«…Уточняем координаты места погрузки… на судно специального назначения: 69 градусов 46 минут 20 секунд северной широты, 29 градусов 40 минут 03 секунды восточной долготы…»

Из устных воспоминаний командира специальной противолодочной группы Военно-морского флота Ее Величества королевы Великобритании коммандера сэра Джорджа Корнуэлла-мл.

2 ноября 1944 года, северный квадрат Норвежского моря западнее острова Медвежий (принадл. Норвегии).

«…Эта чертова подводная лодка оказалась просто неуловимой! Что могло быть проще для королевских противолодочных фрегатов, чем встретить вражеский объект в заранее указанном месте, в случае отказа под конвоем проследовать в ближайший английский порт в качестве добровольного арестанта и потопить гадину безо всяких сомнений и колебаний?

Поначалу все и развивалось именно по такому сценарию: грамотно подстерегли, уверенно запеленговали, обложили, как лису в норе, со всех сторон, а дальше… Капитан субмарины оказался не просто асом, а каким-то кудесником! Оч-ч-че-ень хорош! Как изящно и элегантно этот немец выполнил всю «обязательную программу» уклонений! И резкие, непредсказуемые зигзаги в стороны, и нырки на глубину, и режим полной тишины… А как он залегал на «жидком» грунте, едва не потеряли! Весь богатый арсенал выложил.

Потом попытался уйти на север. Для любого другого в это время года подобное было бы просто самоубийством, но такой виртуоз мог бы и выкрутиться, чем черт не шутит. Пришлось плотно его преследовать до самого Медвежьего. Там, на «баночке», целую серию «глубинок» точно на него сбросили. Можно было отпевание заказывать. Так ведь соскочил! Шесть часов трупом притворялся, потом отполз, нырнул и бог знает на чем попытался улизнуть!

Трое суток гоняли, как подстреленного зайца. Он бы, конечно, и сам не очухался, повреждения, безусловно, были смертельными, но полученный мною приказ иных толкований не допускал – «Уничтожить».

Разделали нациста под орех уже недалеко от северной оконечности Шпицбергена. Ходовой винт вывели из строя окончательно, корпус разворотили так, что все дерьмо наверх повсплывало. Даже мазут из поврежденных топливных цистерн вытек, правда, немного. Так откуда же много-то взяться после таких гонок! Еще четыре часа потом весь квадрат утюжили.

Ха! Да после такой обработки не то что подводная лодка, туда и подводная килька еще пару лет заплывать побоится! На славу поработали. А противник достойный был, в честном бою погиб. Настоящая морская смерть!»

ГЛАВА 1

Недлинная жизнь Валентина Симакова была сплошной чередой бурь и потрясений. По крайней мере, с точки зрения самого Симочки. Хотя интеллигентный и непредвзятый сторонний наблюдатель, скорее всего, воспользовался бы словами «ну, просто черт знает что такое!». Правовое обоснование данного утверждения можно было без труда обнаружить в многочисленных милицейских протоколах: «противоправные деяния», «мелкое хулиганство», «нарушение общественного порядка».

Такая невезуха преследовала Валю с самого раннего детства. Ну, собрались, например, «опытные первоклассники» отвести душу в укромном уголке школьного двора в компании с пачкой сигарет «Мальборо». Кто-то прокашлялся минут за двадцать, кого-то вывернуло наизнанку, кого дома просто выдрали как сидорову козу. Только для Валентина этим все не закончилось. Горящий окурочек глубоко провалился за шиворот кому-то из кашляюще-блюющих. Тут уж все совсем полегли от хохота. Классная ржачка на всех напала! А перед школьным педсоветом и на учет в детскую комнату милиции почему-то его одного поставили. Где справедливость?

Или уже постарше, в четвертом классе, пивком побаловались. Всем захотелось еще добавить, а очередной «привод» схлопотал только Симочка – за обчищенные карманы какого-то пьянчуги, валявшегося без чувств под скамейкой в парке.

Дальше – больше. Любознательному мальчику захотелось посмотреть, как изнутри устроен банкомат. За что в милицию?.. Хотя в тот раз простили. А вот акробатический этюд худенького шестнадцатилетнего подростка с форточкой в квартире на первом этаже потянул на два с половиной года детской исправительно-трудовой колонии.

Там он и стал Симочкой, там же окончил среднюю школу – отдельное большое спасибо Министерству образования, – а заодно твердо усвоил, что разбой и грабеж – это не его амплуа, что любое оружие просто противопоказано, а от всяких крупных афер ему следует держаться подальше. В общем, стал почти образцовым гражданином, сохранив при этом свою – возможно, даже генетическую – неистребимую страсть к мелким «шалостям», обману, надувательству и поразительную способность унюхать, где что плохо лежит, и «приделать к этому ноги».

Прямо из ворот колонии он шагнул во взрослую мужскую жизнь, то есть оказался в рядах доблестных Вооруженных сил. И там ему понравилось! Особенно когда через полтора года срочной службы, ввиду повального бегства из разваливающейся армии младших офицеров и сверхсрочников, даже ему – мягко говоря, вовсе не образцовому солдату – предложили остаться на контрактную службу.

Плевать, что вокруг снега Заполярья, а до родного Чернигова больше двух тысяч километров! Зато теперь он – заместитель начальника складского комплекса горюче-смазочных материалов, а куда слить «неучтенку» этих самых материалов с максимальной материальной выгодой для себя, вопрос лишь его личной предприимчивости.

Симочка раздобрел, обзавелся десятками «нужных» знакомств по всему Кольскому полуострову и уже собирался потихоньку выходить на всероссийский уровень, когда тяжелая рука сурового военного правосудия легла на его хрупкое плечо. Пришлось изрядно поднатужиться, подскрести остатки излишков, чтобы вместо малоприятного путешествия в ближайшую спецзону отделаться простым увольнением из рядов Вооруженных сил.

Конечно, о возвращении «без штанов» на свою малую нищую украинскую родину не возникло даже и мысли. Но хотя бы временно покинуть благословенные для него края Симакову было необходимо: военная прокуратура пока лишь краем зацепила большущий пласт всевозможных должностных преступлений, а по мере копания вглубь непременно вновь наткнулась бы на фамилию Симочки: не на одном же складе ГСМ свет клином сошелся, были еще склады и технические, продовольственные, и даже вещевого обмундирования…

А тут очень кстати попалось ему на глаза объявление в какой-то газетенке: а не желаете ли вы поработать на Шпицбергене? Да какая разница, что делать! Сейчас важно – где. За свое чуть криминальное прошлое и слегка подмоченную военную репутацию при оформлении бумаг для новой работы Валентин не беспокоился: он собственноручно извлек из своего личного дела весь компромат. Что стоило знакомому мичману – писарю из отдела кадров дивизии – принести Симочке его секретное личное дело прямо на дом, всего-то на одну ночь? Один ящик «паленого» коньяка. И уже к утру у «демобилизованного по состоянию здоровья из рядов Вооруженных Сил» Валентина Ивановича Симакова выросли длинные белые ангельские крылья. По документам, разумеется.

Так Симочка оказался на российском угледобывающем комбинате острова Шпицберген.

Рассказывают, что на всем архипелаге когда-то действовал «сухой закон». Сейчас в это верилось с трудом. Туризм уверенно становился одной из самых прибыльных отраслей в микроэкономике архипелага, оставляя позади даже угледобычу. Ну а как же туристу без этого самого «сухого» дела? Поэтому спиртное без труда можно было найти днем и ночью в любом из немногочисленных поселков. Кроме того, Шпицберген был зоной tax-free, а значит, цены на горячительные напитки вполне соответствовали уровню иностранца с небольшими доходами.

Вот, правда, с развлечениями было… не очень. Поселковый Дворец культуры явно не удовлетворял эстетических запросов широкой русской души. Можно было, конечно, смотаться в столицу Лонгиенбюен – до нее по прямой чуть больше полусотни километров, и ассортимент услуг там значительно больше, – или самим организовать какой-нибудь экстрим. Хотя поездка в столицу – это уже своего рода экстрим. Дорог на Шпицбергене не было вообще. Только направления, как в нашей родной тундре. А средство передвижения – снегоход. Огромные ледяные плато давали возможность пользоваться им практически в любое время года. Правда, с разной степенью риска…

Такие мысли крутились сейчас нестройным хороводом в основательно захмелевшей голове Симакова. Общий градус опьянения разношерстной мужской компании в общежитии российских шахтеров поднялся уже на недосягаемую высоту. Не сумевшие «дотянуть» расползлись по своим комнатам или комфортно отдыхали всемером на небольшом диванчике в углу. А душа Валентина настойчиво требовала продолжения банкета.

Быстренько пересортировав «штабель» на диванчике, Симаков из самой глубины безошибочно выудил за пятку худощавое и короткое тело своего нового кореша Васяна – правда, в глубоко депрессивном состоянии. Столь немилосердно выдернутый из нирваны, тот икал и хлопал глазами, пока его отрешенный взгляд не остановился на почти полной бутылке посередине стола. Сквозь мутную пелену алкогольной интоксикации сверкнула молния инстинкта, и рука сама потянулась вперед. Однако Валентин оказался проворнее, а пальцы нерасторопного страдальца вместо уютного стеклянного горлышка ухватили лишь кисть его руки.

– Теряешь хватку, Васяня! И как только с такой реакцией ты умудрялся на питерских рынках сумочки «чистить»?

Кореш промычал что-то невразумительное и изобразил робкое телодвижение по направлению к диванчику.

– Ни в коем разе. Сейчас культурненько по «стольничку» примем, прокатимся с ветерком, еще пару «пузырей» надыбаем и девчушек каких, если повезет.

Контрольными словами, проникшими под черепную коробку Васяна, были «стольник» и «пузырь». Впрочем, их оказалось вполне достаточно, чтобы запустить процесс оживления организма и сориентировать его в нужном направлении. Программа заработала…

Самый лучший наст был в непосредственной близости от залива. Сквозь его твердую ледяную корку не пробивались наверх скалистые пики, не темнел расползающимися пятнами каменистый островной покров. Правда, здесь подстерегала другая беда: сорваться с высоченной ледяной кручи прямо в воды залива. Так на то и экстрим!

На заднем сиденье снегохода утробно похрюкивал Васян в такт каждому прыжку мчавшейся вперед машины. Во время затяжных подлетов он крепко обхватывал пояс Валентина обеими руками, изо всех сил вжимался в его спину и орал что-то нечленораздельное. Адреналин переполнял Симочку. Он сам орал еще громче, чем его напарник, но старался ни на секунду не отрывать взгляд от яростно прыгающего в нескольких метрах перед рулем пятна света из мощного прожектора, установленного на снегоходе.

При езде с такой скоростью и в таких условиях можно было и не напрягать понапрасну зрение. Ведь даже если успеешь случайно разглядеть в сумрачной круговерти перед рулем какую-нибудь досадную неожиданность, никакая человеческая реакция не поможет предотвратить печальный конец.

Но пока нашим шумахерам везло. Только от напряжения начало сводить судорогой вцепившиеся в руль руки и онемели мышцы бедер, которыми приходилось изо всех сил стискивать сиденье, чтобы на очередном подскоке не оказаться выброшенным на лед.

Однако экстрим экстримом, но организм требовал своего. Симочкин желудок напоминал сейчас шейкер в руках опытного бармена. Изрядное количество разнообразнейшей выпивки вступило в сговор с неприхотливой закуской и под хаотическим воздействием рывков и толчков резко активизировало поиски естественного выхода на свободу. Кроме того, переполнявший Валентина «адреналин» уже сию минуту был готов выплеснуться наружу и ошпарить обутые в меховые унты ноги.

Симаков затормозил и обернулся назад.

– Уф! Ну что, Васянчик, перейдем к пешей экскурсии, а?

Задумчиво-печальный взгляд кореша со всей определенностью свидетельствовал, что уж его-то «адреналин» не стал дожидаться «милостей от природы» и давно проложил свое русло в такие же, как у Симочки, унты.

– Поня-я-тно, – понимающе протянул Валентин, – но все равно, во избежание возможных будущих оказий не помешает прогуляться по каким-нибудь укромным закоулочкам. Вон какие пещерки соблазнительные. И поддувать не будет! Только фонарик надо прихватить: в этих ледяных лабиринтах и днем полумрак.

Кроме аккумуляторного фонаря Симаков взял с собой ракетницу, которую приобрел еще в самые первые дни пребывания на острове. Это было данью островной страшилке о свирепых хищниках, якобы заполнивших все пространство Шпицбергена. О белых медведях, которые разгуливают, где им захочется, включая и обжитые людьми поселки, с единственной целью – пожрать человечины. Действительно, эти самые крупные на Земле хищники на островах присутствовали. У них тут даже было что-то вроде медвежьего родильного дома. Вот только их количество в устном народном творчестве преувеличивалось в десятки раз, да и агрессивность на деле оказывалась вовсе надуманной. При встрече с людьми даже в тундре мишки спешили убраться восвояси, вероятно, хорошо усвоив уроки непосредственного общения с огнестрельным оружием.

А ракетница оружием не считалась. Зато, как утверждали, медведи боялись ее даже больше, чем современных огнестрелов. В общем, ее наличие определенно успокаивало, что немаловажно. Да и сигнал можно было подать, если заблудишься. А вот как раз такие случаи наблюдались сплошь и рядом. Хотя размеры острова были невелики, монотонность пейзажа делала для неопытного глаза все места чрезвычайно похожими друг на друга. И вполне реально было заблудиться, как говорится в русской пословице, «в трех соснах».

Впрочем, сейчас друзьям было легче ориентироваться: всего метрах в двухстах слева был ясно различим край ледяного плато, а за ним простиралась водная гладь. Зачастую западные заливы бывали свободны ото льда даже зимой, так как сюда заворачивала одна из ветвей теплого северного течения Гольфстрим и расчищала простор.

Сами обрывистые ледяные кручи казались монолитными только на расстоянии. Если подойти поближе, то становились заметны трещины, ниши и большие расщелины. Некоторые из них уходили далеко в глубь ледяных скал, образуя там нескончаемые лабиринты коридоров, проходов, лазов и даже огромнейшие пустоты размером с приличный стадион и высотой в десятки метров. Все, как в «настоящих» скалах. Только с одним очень существенным отличием: вся эта ослепительно-холодная белизна постоянно менялась. Такие процессы происходили и в горах: рост, старение, тектонические сдвиги, даже обвалы. Только их скорости были несоизмеримы, как стремительный бег гепарда и движение улитки.

Ежегодно миллионы кубометров льда пополняли запасы Мирового океана. Подточенные теплым течением огромные пласты с шумом обрушивались в прибрежные воды. За этим «внешним» процессом очень любили наблюдать туристы с палуб своих комфортабельных лайнеров, проплывая вдоль побережья на безопасном расстоянии. Но не меньшие изменения происходили и внутри ледников. Таяние и одновременное нарастание нового льда за короткий срок перекраивало уникальную внутреннюю архитектуру ледяных дворцов. Сдвигались монолитные стены, возникали новые галереи, тупики превращались в проходы, а огромные залы складывались, как карточные домики.

Симаков и Васян приблизились к расщелине в ледяной скале. То, что издалека выглядело как еле заметная полоса, теперь оказалось довольно широким «окном» между ледяными пластами.

– Во! – воскликнул Симочка. – Тут и опорожнимся, не спеша, со всеми удобствами.

К его несказанному удивлению, молчаливый Васян вдруг заговорил:

– Это… вот… – Даже от трезвого Васяна, бывало, целыми днями слова не услышишь, а уж в изрядном подпитии вовсе бирюк бирюком. – Неудобно…

– Чего «неудобно»-то, а? – Валентин уже тревожно переминался с ноги на ногу. – Скользко, что ли? Боишься в собственное говно голой жопой приземлиться? Так ты ступенечку проковыряй, обопрись.

– Чисто тут, как в больнице, белое все… не могу…

Чтобы быстрее разобраться с возникшей проблемой, Симаков с ходу предложил:

– Пройдем дальше, там темнее будет, и свет вырубим. Там сможешь?

Друг утвердительно икнул.

Они протиснулись в какой-то узкий лаз, потом проползли под нависающей льдиной, свернули в проход и метров через семь выбрались на более-менее ровный участок с высоким «потолком».

– Ну вот, хоть и не мгла кромешная, но интимный полумрак в наличиию. – Валентин не собирался ждать и нетерпеливо стал расстегивать штаны.

Но тут снова открыл рот Васян, и от услышанного Симочка просто оторопел.

– Знаешь, Сим, мы с тобой… не так близко… знакомы, чтобы уже срать на бу… тьфу… бур-дур-шафт!

– Чего-чего? – Высказанная заплетающимся языком кореша мысль не сразу закрепилась в сознании, но зато через пару секунд на Валю напал приступ гомерического хохота. – Ой! Уй! Не могу! Васянчик, да ты чего?! Какой брудершафт? Зря ты так налегал в общаге на Федькину самогонку. Она же явно из какой-то синтетической дряни. Вот крышу и снесло окончательно. Ты успокойся, я же не предлагаю тебе ягодицами целоваться! Ха-ха-ха! И на твою девственность не претендую.

– Я… все равно… не могу… Симочка, отойди куда-нибудь… за пере-ре-городку, а?

– Какая, к черту, перегородка?! Совсем охренел, идиот? Мы же в лед-ни-ке! Будешь препираться, оба яйца еще отморозим. Ну, ты как хочешь, а я…

С этими словами Симаков расстегнул пояс брюк.

– Симочка! Я б с-сам ушел дальше, да… с-ил нет… уп-паду на фиг!

Валентин оторвал взгляд от покачивающейся фигуры Васяна и посмотрел ему прямо в глаза. На ум тут же пришло вычитанное где-то сравнение с пуговицами от кальсон. «Точно! А парень совсем не в себе. Видал я таких зацикленных. Одного мичмана прямо со склада в психушку увезли с белой горячкой. Так же вот бормотал что-то, и глаза ну точь-в-точь!»

– Ладно, успокойся, дружбан! Я вот по этому проходу в закоулочек сверну. Ты только никуда не уходи, слышишь? Дождись меня или покричи. Возвращаться к машине вместе будем.

– С-спасибо тебе… настоящий кореш… уважаю…

Симочка уже не дослушивал бормотания: приперло так, что он горным козлом с расстегнутым поясом прыгнул «в закоулочек». Но там проход сужался, и не было никакой возможности просто присесть, не говоря уже о комфорте и удовольствии. Так он и проскакал дальше, уже не помнит, сколько поворотов. Но недалеко, это точно. Иначе принес бы к заветной цели полные штаны… удобрений. Едва углядев более-менее свободный участок перед здоровенной ледяной глыбой, тут же из положения «архар в прыжке между скалами» приземлился в положение «горный орел на краю гнезда». Вздохнул протяжно и облегченно, поднял голову и…

Прямо ему в лицо немигающим взглядом уставился какой-то мужик.

– В-ва… – Симочка не договорил. Какой Васян?! Мужик был здоровый и бородатый. Прямо так и уставился. И молчал. Если бы за спиной Валентина не было ледяной стенки, а сам он находился в чуть более удобной для низкого старта позиции, только бы его тут и видели. Но даже в таких невыгодных условиях Симочка не собирался капитулировать. Прямо из позы «орла», не утруждаясь натягиванием штанов, слегка наклонив голову, он двинулся вперед, изо всех сил оттолкнувшись ногами и руками ото льда. «Забодаю на фиг!»

Удар получился сильный и точный. Бородатая рожа ненавистного мужика раздвоилась. Потом… расчетверилась. И начала покачиваться из стороны в сторону.

А вот забодать – не получилось. Даже наоборот: у Симочки возникло твердое ощущение, будто на его голове мгновенно выросла целая рощица длинных ветвистых рогов, причем все они были направлены почему-то внутрь и своими раскаленными остриями вонзились прямо в затуманенный алкоголем Симочкин мозг, и еще дальше, куда-то в основание черепа, и даже – о господи – значительно ниже вдоль позвоночника, как раз в то самое место, обнаженной поверхностью которого Валентин уже начал плотно примерзать к ледяному покрытию пещеры.

Однако положительный эффект от его действий определенно был. Туман перед глазами рассеялся, взгляд сфокусировался, а мозг вернул утраченную способность к адекватной оценке окружающей действительности. Пришло понимание.

Бородатый «троглодит» пристально разглядывал Симочку, спрятавшись за прозрачной ледяной глыбой! «И ведь не понимает, дурак, что я-то его прекрасно вижу». Всем своим видом демонстрируя полнейшее равнодушие, даже отвернув голову в другую сторону, Валентин на четвереньках неспешно пополз в обход глыбы по удаленной параболической траектории. Такая мелочь, как спущенные штаны, не могла волновать настоящего охотника.

Глыба вокруг не обползалась! То есть, выходит, это была и не глыба вовсе, а стена пещеры? Столь сложная геометрическая гипотеза была пока явно не по зубам Симочке. Пришлось выждать еще пару минут, чтобы хваленый человеческий интеллект одержал верх над дикими предрассудками. Поднявшись наконец с четверенек и застегнув кое-как штаны, Валентин обошел ледяной уступ с другой стороны.

Открывшаяся перед ним картина едва не повергла неустойчивый разум в сумеречное состояние. У «троглодита» не было задницы! То есть затылок был, плечи, спина почти до поясницы, а дальше… ничего! «Так это же памятник! – Симочка всегда гордился своей сообразительностью. – На ледяном постаменте». Внутренний голос резонно возразил: «Какой, на хрен, памятник? Здесь не Эрмитаж!»

Пережитый стресс все-таки проветрил мозги. Валентин, не сходя с места, только немыслимо изогнувшись и до предела вытянув шею, попытался снова заглянуть в лицо истукана. Бородач продолжал бездумно пялиться куда-то вдаль безжизненными рыбьими глазами. Симочка слегка передвинул выставленную вперед ногу. Под ступней что-то хрустнуло. Он медленно и осторожно скосил глаза вниз. И тут уже сам застыл, как ледяной: прямо из отсутствующей задней части «троглодита» под ноги Симочке по наклонной глади ледяного постамента неспешно катились золотые колечки, весело подпрыгивали жемчужные и янтарные бусинки, солидно шуршали неторопливо сползающие тяжелые серебряные браслеты. Даже великолепная платиновая диадема, сверкая бриллиантами, пустилась в путь, но, зацепившись острым уголком за ледяной выступ, так и осталась висеть на полдороге.

Куда там сокровищам мадам Петуховой из двенадцатого стула! Тут и Али-Баба, запершись в темноте своей пещеры, от зависти сделал бы харакири. В ледяных чертогах стало невыносимо жарко. Симаков рванул на груди меховую куртку. Хмель сдуло начисто.

– Ну, ни хрена себе, ты и опорожнился!

Валентин вздрогнул от неожиданности всем телом, однако даже не обернулся в сторону шагнувшего в грот Васяна. Он просто не мог оторвать глаз от струящегося под ногами богатства.

– Или это эсэсовец нагадил, а?

– К-какой эсэсовец? – Симочка наконец повернул голову к приятелю. – Како-о-й?

– Чего ты орешь как резаный? Вон этот, бородатый, пучеглазый, в шапке со свастикой и автоматом.

Валентин непонимающе посмотрел в сторону, куда указывала вытянутая рука Васяна. Господи! Так это же «его» «троглодит», но… Как это он сам ничего не разглядел?! Действительно, вросший прямо бородатой мордой в лед мужик был в черной пилотке с фашистской эмблемой, на плечи наброшена какая-то бесформенная хламида… «Маскхалат!» Приглядевшись повнимательнее, Симочка увидел и «шмайссер», свисающий с плеча на потертом ремне дулом вниз. «Во, наблюдатель хренов, – удивленно подумал он о приятеле, – а задницы-то все равно нету!» Только теперь Валентин понял, отчего такая диспропорция: немец заморозился в нормальном виде, а потом, под воздействием черт знает каких факторов, пласты льда пришли в движение и начисто срезали всю филейную часть вместе с окорочками.

Легенд о кладах среди шахтеров всегда гуляло великое множество. Редкое застолье обходилось без занимательного и часто жутковатого рассказа о припрятанных драгоценностях. Их хозяевами назывались потомки – или предки – викингов, появившиеся на архипелаге под предводительством конунга Эрика Рыжего или Косматого и давшие ему первое название – Свальбард; то древнерусские рыбаки, ступившие на эту землю лет через триста и привезшие свое название – Грумант; то вездесущие пираты со всех концов света, припрятавшие здесь награбленное. И конечно же, немцы.

В 44-м фашистов выгнали, но времени кой-чего припрятать было вполне достаточно. Следы пребывания немцев шахтеры находили часто. Какая-то утварь, полуистлевшие обрывки одежды, даже оружие… Но ни разу – сокровища.

«Фортуна знает, кого наградить!» – самодовольная мысль в Симочкиной голове быстро уступила место заботам чисто практического свойства. Как вынести, куда спрятать, каким путем увезти с острова, как, где и за сколько реализовать… Шквал вопросов мешал сосредоточиться.

– Интересно… – вдруг задумчиво изрек Васян. – А кому все это будет принадлежать?

Дурацкий вопрос тут же вернул Валентину способность быстро и безошибочно ухватить суть проблемы и мобилизовать для ее решения все силы своего изворотливого разума.

– Ну ты, кореш, даешь! Кто, по-твоему, эти цацки сюда заныкал?

– Дык, немцы же…

– Во-о-о, правильно, немецко-фашистские оккупанты. А кто раздавил эту коричневую фашистскую гадину в самом ее логове? И на периферии тоже?

– Советская Красная армия, – это Васян почему-то выговорил без единой запинки.

«Во воспитание, а?! Никаких тебе «союзных войск», «антигитлеровской коалиции» и прочей дребедени. Хоть ночью разбуди – без малейших колебаний «Советский Союз – освободитель»!»

– Ну а мы – прямые наследники Советского Союза. Сами объявили, когда чужие долги на себя взваливали. А весь мир радостно подвякивал. Так кому принадлежат все права на неопознанное имущество проигравших?

– Выходит, что нам… – Васяну этот довод явно понравился.

– И называется это на международном языке «контрибуция». – Симочка мог бы сказать и «контрацепция»: столь незначительные звуковые отличия полупьяное ухо кореша все равно не восприняло бы. Важна была идея, а она оказалась на редкость правильной и плодотворной. За что Валя незамедлительно похвалил себя в душе.

– За пригоршню этих «брюликов» и «рыжухи» мы можем на всю оставшуюся жизнь забыть, как тундра выглядит, снег блестит и уголек воняет. Ты, вон, зубы вставишь, «пластику» сделаешь, с голливудской улыбкой будешь по Таити расхаживать…

– Я в Ик-и-ндию хочу! – неожиданно выпалил Васян. – Там… М-м-маугли жил! И птицы красивые.

«Ну, орнитолог попался! А «Маугли» – наверно, единственная книга, которую ему в детстве пьяная мама рассказывала».

– Да ты себе за эти деньги пол-Тадж-Махала купишь! – «О господи! Где Васян, а где Тадж-Махал!» – Йогом запросто станешь.

Кореш отрицательно замотал головой:

– Не хочу йогом, хочу, как Маугли, вот!

– Это что, голой жопой на дикобразе скакать и с гориллами на лианах трахаться? – Симочка не смог отказать себе в подначке, но тут же посерьезнел: – Прости, братан! Настоящая мечта и должна быть такая: далекая, светлая и свободная. Будет тебе Индия, я обещаю! – На глазах Васяна уже навернулись пьяные слезы.

– А пока соберем все это в кучу, – Симочка указал на драгоценности под своими ногами, – и обследуем здесь каждую трещинку. Фрицы помалу не прятали. Вдруг здесь где-нибудь и Янтарная комната зашхерена, а?

– Чего-чего?

– Не бери в голову. – Заметив, что Васян как-то неуверенно мнется, Валентин правильно оценил ситуацию. – Васянчик, милый, поработать придется без допинга. Зато обещаю, что, как только вернемся домой, я из своей заначки напою тебя так, что ты и маму родную не узнаешь!

Тут Симочка абсолютно не лукавил. Этот пунктик уже образовался в длинном и подробном перечне необходимых мероприятий, складывающемся в его умной тыковке. Такая двух-трехдневная пьянка по-черному напрочь сотрет из головы у кореша даже малейшие остатки смутных воспоминаний о месте их столь удачного совместного похода. «Кидать» Васяна он не собирался. По крайней мере, так открыто и жестоко. Разве что совсем чуть-чуть. Ведь это – ЕГО добыча, и место будет знать только он один.

Невозможность немедленного принятия допинга расстроила Васяна, но обещанная полноценная пьянка вместо какого-то сумасшедшего метания на снегоходе по ледяным буеракам полностью компенсировала такое незначительное расстройство. Вдвоем они с многократно усиленной энергией – каждый по своим причинам – окунулись в работу.

…И эта «лавка сокровищ» преподнесла им еще немало сюрпризов. Слава богу, больше не попалось ни одного отмороженного «троглодита». Зато непредсказуемое перемещение льдов понаделало не одну, а полдюжины «нычек». Содержимое раздавленных ящиков и коробок, разорванных мешков и пакетов многократно перемещалось внутри ледника, перемешивалось, оседало в образовавшихся кавернах.

А сколько всего еще не показалось на свет божий! От одних таких мыслей у Симакова сладостно сосало под ложечкой. «Ничего, ничего! Я еще не раз наведаюсь в этот золотой заповедник. И уж точно не забуду прихватить подходящий инструмент!» Рукавицы обоих кладоискателей были разодраны в клочья, пальцы и ладони изрезаны в кровь острыми как бритвы льдинками, но в пылу азарта они не чувствовали боли.

Попадались какие-то обрывки бумаг с записями на непонятном языке, схемами, чертежами, графиками, с длинными столбцами цифр. «Ну, понятно, хваленая немецкая пунктуальность. Добросовестно записывали, что, сколько и откуда прибыло, наверняка взвешивали и оценивали. Чем задаром бумагу переводить, лучше бы парочку картин каких припасли, из тех, что теперь на аукционах миллионы баксов стоят».

Среди новых находок Валентина заинтересовали небольшие, но тяжелые пластины прямоугольной формы, заботливо обернутые какой-то фольгой и аккуратно разложенные по персональным коробочкам. Причем сами коробочки тоже были изготовлены из плотного тяжелого металла, а по конструкции походили на небольшие школьные пеналы. Закрывались они удивительно плотно, не оставляя никаких видимых щелей. Многие «пенальчики» расплющились многотонным ледяным прессом в тонкие лепешки вместе с уложенными в них пластинами, но зато крышки других были срезаны, как хирургическим скальпелем.

Повертев в руках первую попавшуюся «лепешку», Симочка даже отшвырнул ее поначалу в сторону: цвет какой-то грязно-серый, поверхность шероховатая. Но потом внимательно разглядел одну из целых пластин. Под ярким лучом аккумуляторного фонаря в левом верхнем углу ему удалось заметить неглубоко выбитое небольших размеров клеймо со свастикой и две маленькие буковки.

«Не могли, козлы, по-русски написать! – выругался Валентин, когда все-таки умудрился распознать во второй букве латинское «U». – А вот первая… То ли «Л», то ли «Д». Но это русские буквы. В латинском алфавите таких нет! – Симочка напрягся, припоминая давнишние уроки английского языка. Буковка на пластине была почти совсем затерта. – Надо почистить чем-нибудь!»

«Чем-нибудь» оказался острый угол платиновой диадемы. Им Валентин поскреб край пластины. Неожиданно под неброским верхним слоем мелькнул кусочек блестящей полированной поверхности, а у таинственной буквы четко обозначилась поперечная горизонтальная перекладина.

«Так это же «А»! Все равно, чушь какая-то получается. Ладно, времени на разгадывание этих кроссвордов у меня еще будет выше крыши. А сейчас надо завязывать, вон, рук уже до самых локтей не чувствую. Так и отморозить, на хрен, можно! – Симочка огляделся вокруг. – Да и обшмонали мы здесь уже вроде все. Мешочек собрали не на один килограмм! – Валентин похлопал ладонью по ближайшей ледяной стенке. – Ну а те, что попрятались, потерпите: я вас совсем скоренько навещу. Тогда и поиграемся снова в прятки!»

Васян уже какое-то время сидел в углу на корточках и с отрешенным видом разглядывал свои побелевшие от холода и окровавленные ладони.

– Не дрейфь, брателло! Похоже, все подобрали, – Симаков потряс перед носом приятеля увесистым мешком. – Можно и домой двигать. Будем усиленно отогреваться. Я свое обещание выполню на 150 процентов.

Безучастный, казалось, ко всему вокруг Васян при последних словах Симакова подскочил, как ужаленный, и рысцой кинулся к выходу. Следующий позади неспешным шагом Валентин даже удивленно покачал головой и поцокал языком: «Вот что значит своевременное, а главное, правильно определенное экономическое стимулирование! И ведь не ошибается, стервец, ни разу в выборе нужных поворотов, чешет, как по шоссе!»

В шахтерской общаге на их длительное отсутствие – как, впрочем, и на возвращение – никто не обратил внимания. По результатам проверки шахтного ствола отделом технического контроля было принято решение об установке дополнительных крепежных секций. Поэтому спуск двух ближайших смен был отменен, и шахтерское застолье продолжалось с неослабевающим энтузиазмом.

Симаков, на радость всей честной компании, выполнил свое обещание на 100 процентов. Потом еще на 50. Ну и совсем немного еще. Поначалу у него копошились смутные сомнения по поводу возможной нечаянной болтливости Васяна, несмотря на все данные им страшные клятвы, но они полностью улетучились при виде другана-приятеля, поглощающего спиртное стаканами и без закуски. Какая болтливость?! Васян мгновенно впал в состояние винного бурдюка: безоговорочно поглощал все, что ему наливали, и был так же молчалив, как и эта водонепроницаемая емкость.

«Ну, после такого он как минимум сутки пролежит в анабиозе, а после приличной опохмелки – и вторые. Ладно, с мастером насчет него я договорюсь, не проблема». Не видел особо серьезных проблем Симочка и в реализации своего плана вывоза сокровищ с острова.

Конечно, на рейсовом самолете через норвежский Тромсе до Мурманска их не потащишь. Фи! Не больно-то и хотелось связываться с нашим «Аэрофлотом», когда вокруг так и шныряют туда-сюда российские углевозы и рыбаки. У этих ребят опыт нелегального провоза куда и чего угодно имеется о-го-го какой! На корабле слона могут незаметно провезти. Все таможенные находки – результат элементарного доноса, а в спаянном (и споенном!) экипаже такие «разборки» не то что не поощряются, а просто пресекаются на корню. И от «зачинщиков» избавляются быстро и безжалостно: ищи себе другой корабль или окапывайся на берегу. Сколько привезено на Острова спиртного да и чего покруче! А сколько вывезено медвежьих и песцовых шкур, оленьих пантов, редких птиц, шмоток импортных и техники!..

Надо только найти подходящую посудину, которая через два-три дня отчаливает из местного порта на Мурманск, и предложить сразу немалую сумму. За это время Симаков рассчитывал еще пару раз наведаться в сказочные катакомбы и официально отпроситься у начальства суток на десять. Здесь тоже «тропинки были протоптаны»: телефонный звоночек на материк, и уже через несколько часов у него на руках будет телеграмма от надежного человека, что, мол, мама родная заболела, надо бы проведать старушку. Никто здесь не требовал каких-то официальных заверений, начальство очень либерально относилось к таким «подтверждающим документам». А заработанных отгулов у каждого шахтера имелось на пару месяцев дополнительного отпуска, который, конечно, не предоставляли, деньгами компенсировать – жаба давила, так что поезжай, родненький, за свой счет, скатертью дорога, и заменить тебя в сменах всегда желающие найдутся за лишние бабки. Еще и местечко помогут на нашем корабле найти.

Что же касается именно Мурманска, а не Архангельска, куда тоже причаливали корабли со Шпицбергена, то здесь определяющим становился вопрос дальнейшей реализации ценностей. Мурманск и его окрестности были вотчиной Симакова. Здесь он служил, воровал и продавал. Обзавелся множеством нужных связей, свел знакомства не только с нечистыми на руку военными и чиновниками, но и с настоящим криминалитетом. Теперь такие контакты окажутся чрезвычайно полезными.

…Симочка еще долго не мог уснуть. Будущее рисовалось ему исключительно в розовых тонах. Ни в коем случае он не станет разбазаривать впопыхах свое состояние. Чего-чего, а ждать Валентин умел. «Заведу личный сейф в солидном банке, открою свое дело. Бензоколоночку с хорошей репутацией. И непременно под «крышей» военных. Пусть это будет небольшой закрытый гарнизон. А там я уж сумею прибрать к рукам все снабжение. Зато, когда время приспеет, выйду на широкий простор не каким-то пацаном, а солидным деловым человеком. Основную часть клада переведу во всякую валюту и размещу по нескольким мировым банкам, кое-что можно продать. Э-э-эх, мама дорогая!»

Для первой, самой рискованной, реализации надо подобрать что-нибудь попроще, в основном «рыжуху», чтобы меньше вопросов и экспертиз. Благо золота навалом. Светиться с «камушками» не стоит. Разве, что пару-тройку цацек позаковыристее прихватить для разжигания интереса…

Глаза слипались, измученное до предела тело требовало настоящего отдыха, и только возбужденный мозг никак не мог успокоиться, и фантастические в своем великолепии картины его, Симочкиного, сногсшибательного будущего.

Жить ему оставалось еще целых одиннадцать дней.

ГЛАВА 2

– Ну, заходи, заходи! – Хозяин кабинета приветственно взмахнул рукой. – Что ты в дверях замешкался? Никак лыжи с собой прихватил, а?

– Владимир Викторович, я действительно только что с самолета, но в Давосе был в служебной командировке. – Гость вовсе не оправдывался, говорил спокойно, приятным бархатным баритоном. – Честное слово, у них там такая программа – не то что развлекаться, поужинать спокойно некогда.

– Конечно, конечно, а физиономию тебе до бронзового загара ветром надуло, когда ты голову в иллюминатор высовывал, чтобы разглядеть пролетающих мимо парашютисток.

– Ни в коем случае! Это я всегда краснею, когда захожу сюда. – Гость широким театральным жестом обвел все небольшое пространство кабинета. – Никогда бы раньше не поверил, что в Кремле существуют такие «хоромы». Позвольте поинтересоваться, Владимир Викторович, где же теперь уборщица будет свои рабочие принадлежности хранить? – Он в три шага преодолел расстояние до единственного кожаного кресла и удобно расположился в нем, закинув ногу на ногу и картинно жестом стряхнув несуществующую пылинку с рукава светлого замшевого пиджака.

– Но-но, не зарывайся. Знаешь ведь, что я не люблю больших открытых пространств, и этот кабинетик сам выбирал.

– Бедная, бедная страна, где помощник Президента ютится в какой-то мансарде на периферии государственной жизни! Вы б хоть стол свой письменный отправили по прямому назначению.

– Это куда же?

Гость чуть заметно усмехнулся:

– Так в зоопарк, Владимир Викторович. Поставить его в темную клетку, а на табличке написать: «Слонопотам деревянный. Размножается пилением». Посетители бы верили.

– Не трожь! Это единственная вечная любовь всей моей увлекательной жизни. И потом, я же никого здесь не принимаю.

– Значит, плохи мои дела, если уже до официальных чертогов не допускают.

Было заметно, что эти два человека понимали друг друга с полуслова, а легкий незатейливый треп доставлял обоим видимое удовольствие.

Восседающий за внушительным столом мужчина был по-спортивному худощав, носил короткую аккуратную прическу и выглядел значительно моложе своих 45 лет. Он действительно был помощником Президента страны. И самой темной лошадкой в его администрации. Ни одного интервью журналистам, ни одной официальной фотографии. Он никогда не появлялся рядом с Президентом не только в многочисленных поездках по стране и за рубежом, но даже в кремлевских коридорах власти.

«Я – помощник, а не глашатай и рупор пропаганды». Эту фразу знали все, но и здесь никто не мог бы похвастаться, что слышал ее лично. Его побаивались или, по крайней мере, относились весьма настороженно. Как и ко всему непонятному. Хотя сам он никогда не давал повода для подобных страхов. Такая закрытость, конечно, порождала массу слухов и домыслов. Большинство из них касались его всесильности и просто магического воздействия на Президента. Чушь это все. Он просто был настоящим Помощником. Преданным, честным.

Круг вопросов, которыми он занимался, не смог бы достаточно точно очертить никто, включая его самого. Если о большинстве кадров из аппарата можно было сказать: «Вот этот – по связям с общественностью, этот – по социальной политике или по экономическим вопросам», то он для всех и всегда оставался именно Помощником. Впрочем, некоторые страхи в среде президентского окружения выросли бы до небес, если бы стало известно еще об одной его ипостаси. Но определенно о ней знал лишь один человек – сам Президент. Именно знал, но никогда не вмешивался, ничего не уточнял, воспринимал как должное и безоговорочно доверял компетенции своего сотрудника.

Владимир Викторович Алексахин курировал деятельность Команды. Такое подразделение не фигурировало ни в одном самом засекреченном перечне ни одной государственной силовой структуры. Его следов невозможно было отыскать и по косвенным признакам: не существовало ни финансовой отчетности, ни продовольственного и материально-технического снабжения, ни кадровой документации. Потому что самих «кадров», которых с натяжкой можно было отнести к постоянному составу, едва набиралась чертова дюжина.

Зато ресурсы Команды были практически неисчерпаемы. В том числе и людские: к выполняемым ею операциям разово привлекались самые высококлассные специалисты любого профиля из любого ведомства. Втемную. Каждый из них был твердо уверен, что оказывает помощь «смежникам» – военной разведке, ФСБ, спецназу ГРУ или милиции. Аналогичным образом привлекали технику, оборудование и пр. Причем распоряжения на «привлечение» поступали из таких «заоблачных» высот власти, где не спрашивают подтверждений, а выполняют мгновенно и беспрекословно, со смешанным чувством радости и облегчения.

У самих же «команданте» имелось столько подлинных документов всех категорий и уровней секретности, что они и сами порой затруднялись идентифицировать свою ведомственную принадлежность. Да и зачем? Каждый из них был великолепной самодостаточной боевой единицей, способной при соответствующей поддержке решать не только тактические, но и стратегические проблемы. Даже шутливое определение «команданте» не являлось ошибкой: они не были солдатами, по уровню выполняемых задач каждый из них был именно Главнокомандующим.

Оттого, наверно, внутри этой чертовой дюжины и отсутствовала какая бы то ни было военная иерархия и должностное чинопочитание. Было безусловное уважение, были трое старших, имеющих контакт с Куратором и один безоговорочно признанный лидер. Именно он сейчас сидел в удобном кожаном кресле, блаженно покуривал тонкую черную ароматную сигару и рассеянно оглядывал голые стены кабинета, даже – о ужас! – без обязательного портрета Президента и государственного флага России.

– Да-да-да, могу себе позволить, – Помощник безошибочно прочитал его мысли, – я стар, силен и независим.

Гость великолепной улыбкой и коротким жестом руки талантливо изобразил комплимент возрасту хозяина и полное одобрение другим эпитетам.

– Какой актер пропадает! Качалов, Щепкин, Мендельсон…

– Господи, – даже слегка растерялся тот, – а этот-то здесь при чем?

– Друг у меня закадычный с такой кличкой был в далекой юности. Консерваторию по классу скрипки закончил. Выступал потом много на подмостках всех… кладбищ. Всегда спрашивал: «Ну что, по Мендельсону?» Оттуда и прозвище. Ба-а-а-льшой артист был.

– Ох, не к добру вы мрачновато шутите, Владимир Викторович!

– А что, черный юмор у нас – это прерогатива только высокоталантливых журналистов?

– Вот теперь еще и наезжаете.

– Да ни за что! Кому охота портить отношения с прессой, тем более с такой… э… привилегированной.

Герман Талеев действительно был заметной фигурой в журналистских кругах. Он сотрудничал со множеством газет и журналов на внештатной основе, его заметки, очерки, репортажи мечтали видеть у себя самые крупные СМИ. Несомненно талантливый, обладающий искрометным чувством юмора, дотошный, наблюдательный, парадоксальный, он имел еще одно главное «материальное» преимущество, отчего заполучить его в «единоличное пользование» так стремились многие: Талеев был штатным аккредитованным кремлевским журналистом. Для него не существовало закрытых дверей в «верхних» коридорах власти. Никто не мог припомнить, чтобы ему отказали в интервью даже самые закрытые политики страны. Впрочем, никто не мог припомнить, от кого конкретно была аккредитация, но разве это так уж важно? А вот близким знакомством с такой замечательной персоной могли похвалиться очень немногие. Талеев избегал светских тусовок, никогда не показывался на телевидении и вообще слыл затворником. Но чрезвычайно обаятельным. Имеют же знаменитости право на экстравагантность?..

О его личной жизни ходили легенды. Ему приписывали браки со многими известными и популярными женщинами, еще большим было количество мимолетных любовных романов, а разбитые женские сердца можно было измерять центнерами. В действительности же безусловным фактом являлось лишь его безбрачие. На расспросы друзей по этому поводу красавец-журналист лишь разводил руками и с несвойственным ему смущением малоубедительно ссылался на катастрофическую занятость по работе. Если бы друзья знали, что в тот момент он говорит чистую правду!

– Видел-видел твою довольную физиономию в теленовостях. Отличная, Гера, у тебя работа: то на горнолыжной трассе с какой-то доской в одной руке и блондинкой в другой…

– Это – сноуборд, Владимир Викторович.

– А-а-а… Какие трудные эти швейцарские фамилии! Правда, грубовато звучит для очаровательной хрупкой девушки: Сноу Борд, ты не находишь?

Талеев только хмыкнул в ответ, а Помощник продолжал:

– А то на какой-то пьянке со стаканом в одной руке и…

– Позвольте, я закончу, – перебил журналист, – …и брюнеткой в другой руке… Так ведь?

– Чур меня! Да ты и взаправду экстрасенс, прямо мысли читаешь. Но и мы кое-чему обучены: хочешь, угадаю, как ее звали? – Талеев вопросительно вскинул подбородок. – Сима Позиум!

– А вот и не угадали! Ее звали Вера Ниссаж, она художница-авангардистка и лидер феминистского движения Люксембурга. Кстати, давно уже на крючке у ЦРУ за неуемную страсть к кокаину и очень молоденьким девочкам.

– Вот она – просвещенная Европа! Ну а ты-то как в такую компанию попал?

– Во-первых, это была ее персональная выставка. Обратили внимание на картины вокруг? А во-вторых, она меня элементарно вербовала.

– Час от часу не легче! Надеюсь, ты был тверд и неприступен?

– Мало предлагала, – спокойно ответил Талеев.

– Ну и чудненько. А я так вообще ничего не предлагаю…

– Неужели даже в чашечке кофе откажете?

– Да ты совсем-то уж плохо обо мне не думай. Знаю я твою кофейную слабость. Ты ж и меня к этому пристрастил. Из каждой своей… э… командировки привозишь разные баночки, пакетики, скляночки. По ним географию можно изучать: Венесуэла, Колумбия, Коста-Рика; еще этот, как его… ну, раньше был Берег Слоновой Кости?

– Кот-д’Ивуар, но там я никогда не был. Это французы оттуда получают самый крепкий кофе сорта «Робуста».

– Вот мы с тобой к ихнему африканскому кофе и добавим ихнего французского коньячку. Разговор у нас впереди не короткий. – Помощник взглянул на часы. – Меня еще целых 43 минуты никто не побеспокоит.

Он легко встал из-за стола, вытащил из стоящей в углу инкрустированной тумбочки две ажурные кофейные чашки, блюдца с какими-то орешками и нарезанным тонкими ломтиками лимоном. Затем к ним добавились два больших пузатых бокала и бутылка «Курвуазье».

– Давай, Гера, придвигайся к столу вместе с креслом. – В руках Помощника появился большой китайский термос. – Вот, кофе пришлось заранее приготовить. Черт знает что: в кабинете помощника Президента нет элементарного кипятильника!