Дары ненависти Астахова Людмила

Джойана Алэйа Янамари

Рассвету не пришлось искать щель в тяжелых портьерах, он свободно ворвался в спальню сквозь незашторенное окно, как самый желанный гость. Щекотно тронул ресницы дремлющей женщины, заставив ее улыбнуться. Вот теперь каждый может заняться делом: хозяйка – повернуться на другой бок и снова заснуть, а рассвет – позволить себе укутаться в густой текучий туман и сырой ветер. Апрель месяц на дворе все-таки. Снег сошел совсем недавно, и только кое-где на южных склонах начала пробиваться трава, а настоящую весну в Янамари еще пару недель ждать – пока сменится погода и прогреется земля.

Вот и подождем. А пока пусть мелко брызжет то ли дождик, то ли снежок, скрипят старые вязы и ветер треплет мокрые полотнища флагов. Под этот мерный шорох спится особенно сладко. А если еще под боком пристроится маленький мальчик, теплый-претеплый, то можно и до полудня глаз не разомкнуть.

– Идгард, тебе не стыдно? – шепнула Джона, целуя сына в светловолосый затылок. – Ты уже такой большой.

Ребенок что-то сонно и неразборчиво пробормотал в ответ, стиснув в горячем кулачке ее указательный палец. Ах, совенок, совенок, за что ж тебя ругать? За то, что дитя стосковалось в разлуке? Это ведь для взрослого месяц пролетает почти незаметно, а для пятилетнего малыша три долгие весенние недели – срок преизрядный.

Джона тоже соскучилась по младшему сыну, да так сильно, что сама, вернувшись из столицы в поместье, не спускала его с рук. Тискала, играла с ним, таскала за собой повсюду. Вот он теперь и бегает каждое утро досматривать сны в спальню родительницы.

Прежде чем покинуть постель, Джона укутала мальчика в одеяло, соорудив из него то ли гнездышко, то ли теплый кокон:

– Спи, спи, мой совенок.

Скоро волосы у Идгарда приобретут отчетливый сизый оттенок, глаза из светло-нефритовых станут золотистыми, и тогда мало кто ошибется, чьей он крови. Но несколько лет относительного покоя еще есть, а потом… Загадывать так далеко у Джоны не получилось бы при всем желании, но она и не пыталась. Надо еще дожить. Столько рассветов предстоит встретить, прежде чем леди Джойане придется всерьез думать над судьбой сына.

А пока – она быстро набросила поверх ночной сорочки халат, сунула узкие ступни в туфли, одновременно дергая за ленту звонка. Вставать – значит вставать.

Тяжелый старомодный шлафрок, доставшийся Джоне по наследству от покойной матери, шлейфом волочился сзади, к тому же он прекрасно защищал от сквозняков, беспрепятственно гулявших по огромному дому. Что значит старые добрые вещи, делавшиеся исключительно ради удобства, а не в угоду очередному поветрию моды. В одеяниях, которые предписывалось носить в этом сезоне, недолго простудиться и помереть. Может быть, поэтому нынешние платья так напоминают погребальные саваны? Нет, ну точно! На знаменах Моды начертано золотом: «Естественность – прежде всего!» Никаких корсетов, никаких фижм и прочих приспособлений для введения в заблуждение окружающих, прежде всего мужчин. Какая трогательная забота, надо же!

Лицо у горничной было чуть помятым, словно она полночи провела… И ведь точно! Именно там, где предположила Джона. И с тем, с кем надо. От девушки веяло жарким барахтаньем под толстым одеялом, бесстыдством и глупостью, которая пока еще больше наивность и неопытность, чем окончательное затвердение мозгов. Ох, допрыгается она.

– Милая, завтрак мне в кабинет через полчаса. – И вслед уже убегающей девице: – Скажи привратнику, что я жду письмо из Саннивы. Курьера – чтобы сразу ко мне. – И чуть не забыла: – Рамман уже встал?

Служанка, привыкшая к такой последовательности распоряжений, потопталась на месте несколько лишних минут, на тот случай, если у госпожи появятся новые мысли и вопросы.

– Молодой хозяин вчера изволили поздно ко сну отойти. Почивает.

Джона недовольно наморщила нос.

«Ах, вот оно что?! Изволили припоздниться в кровать, а теперь почивают? Как это мило с их стороны. А если мы их сейчас изволим пробудить, то – что будет?»

Старший сын и наследник Янамари предпочел занять комнаты в новом крыле, пристроенном в прошлом году. Правильно сделал. Рамман уже взрослый и должен соответствовать статусу. А молодому графу, наследнику имени и земель, негоже обретаться в маленькой детской.

Услышав мягкое шлепанье кожаных подошв, оглянулся дворецкий, тут же поклонился, расплываясь в улыбке:

– Доброе утро, миледи!

– И тебе, Юкин.

– Есть ли у вас какие-то пожелания, миледи? Ванну? Заложить коляску?

– Никаких, совершенно никаких, – рассмеялась Джойана, отмахиваясь от угодливого слуги, точно от осы, обеими руками.

– Очень правильно. Погода сегодня отнюдь не для прогулок, – заявил Юкин, важно оттопыривая нижнюю губу. – Паршивая погода, если вам угодно знать мое мнение, миледи.

Джона бросила рассеянный взгляд в окно. Отличная погода: моросит дождик, низкие тяжелые тучи медленно плывут на север, черная полоса еще безлистного, голого леса на самой линии горизонта. Только глухие к голосам духов ролфи[2] могут считать такой прекрасный день паршивым. Хуже них лишь диллайн – абсолютно закрытые для тончайших миров. Высокий, нагулявший за последние тридцать лет изрядный животик полукровка Юкин, пожалуй, сочетал в себе оба недостатка – «глухоту» Вторых и «слепоту» Первых. Иногда Джона пыталась себе представить, как это – не внимать зову, не слышать голосов рек и перелесков, озер и тропинок, облаков и камней, не видеть самою Жизнь. Старалась изо всех сил, но так и не смогла понять – как можно так жить? Впрочем, окружающие, в том числе и Юкин, смотрели на нее с не меньшей жалостью, только по другой причине.

– А я бы не отказалась от прогулки…

– Поберегите себя, миледи. Не ровен час, простудитесь.

– Ладно, ладно, носа сегодня из дома не покажу, – пробурчала Джона, не желая расстраивать добросердечного дворецкого.

И отвернулась, чтобы не видеть довольной улыбки на лице Юкина. Бедный полукровка. Так и просидишь всю жизнь в своей норке. Э-эх…

А Рамман уже проснулся. И застать его врасплох не удалось. Резким рывком отворив дверь в спальню, Джона оказалась вынуждена ловить одну за другой маленькие, набитые травами подушечки, брошенные метким юношей. Несколько минут они азартно перекидывались мягкими «снарядами», прыгая по старинному ложу. Любимая игра, бережно сохранившаяся с детства в качестве традиции, хотя Рамману будущей зимой исполнялось семнадцать и он перерос мать на две головы. Древнее творение столяра под ногами скрипело, но не сдавалось.

Джона подловила момент и выдернула из-под ног сына одеяло.

– Ага! Попался?!

– Ну уж нет.

Он стал ее последней и самой интересной игрушкой – живой, говорящей, любящей. Сколько Рамман себя помнил – родительница не воспитывала его, она с ним играла. В дочки-матери. Точнее, в «сыночки-матери»: в чтение, в прогулки, во всамделишную маму и ее малыша, так весело, непринужденно и эгоистично, как это бывает у женщин, слишком рано познавших материнство.

– Слуги говорят, ты поздно лег. Свидание? – лукаво поинтересовалась Джона, когда их маленькое шутливое побоище закончилось почетной ничьей.

Юноша не смутился вопросом. Считалось, что сердечных секретов меж родственниками не водится.

– Ах, если бы! Опять засиделся над отчетами. Каракули лорда Кутберта может понять только профессиональный шифровальщик. При каком императоре он каллиграфии учился-то?

Императорский наместник, призванный руководить делами графства до совершеннолетия Раммана, потому и был выбран на эту должность, что отличался педантизмом и скрупулезностью. Его доклады предназначались еще и для обучения наследника Янамари азам сложной науки управления.

– При Дагберте Четвертом. Кажется… Ты слишком серьезен для своих лет, дорогой. Я могу тебя познакомить…

– Мама!!!

– Она замечательная девушка! Ты не пожалеешь.

Мать и сын встретились взглядами. Если бы Рамман не изучил свою драгоценную родительницу, решил бы, чего доброго, что она и впрямь озабочена его излишней серьезностью.

– Мама, я уже жалею, что сегодня не заперся на ключ, раз уж ты так преисполнена жаждой сводничества, – жестко ответствовал он, не давая ей ни малейшего шанса.

Джона даже немного обиделась. Это – нечестно!

– Я никогда от вас не запиралась. Сегодня вот снова Идгард прибежал перед рассветом.

Рамман нахмурился. Он знал, почему младший брат каждое утро мчится в родительскую спальню. Потому же, почему он сам поступал так в свое время. Нашлись, значит, «участливые» люди и рассказали малышу всю правду.

«Выясню – кто, тут же выгоню в шею, – мысленно посулил юноша неведомому доброхоту. – А я обязательно выясню».

Он до сих пор помнил тот ужас, который испытал, узнав, что его самая лучшая, самая красивая, самая добрая мама – шуриа, проклятая, обреченная однажды не проснуться без всякой причины. Первой мыслью было найти способ избавить Джону от проклятия – отыскать могущественного волшебника, добыть драконьей крови или рог единорога, как это делают герои сказок – могучие витязи-рыцари. Все те же «добряки» не пожалели времени и сил, чтобы посвятить в подробности: не существует никакого средства, а шуриа обречены на внезапную смерть вот уже тысячу лет. Дескать, однажды за миг до восхода солнца отступающая ночь унесет в стальных когтях душу леди Джойаны, оставив тело бездыханным. Так и будет рано или поздно. Лучше, конечно, чтобы поздно, но бедный мальчик должен заранее подготовиться… Ну, и всякая прочая зловредная ерунда, подаваемая под соусом благих намерений.

Страшный удар для ребенка, что ни говори. И Рамман точно так же, как сейчас Идгард, сломя голову бежал в опочивальню, чтобы не дать злодейке-ночи сделать свое черное дело, подныривал под одеяло и до синяков впивался пальцами в запястья Джоны. Та что-то сонно мурлыкала, пыталась щекотаться, а потом они засыпали в обнимку – абсолютно счастливые. Отец только, знай, посмеивался и обзывал Раммана «маменькиным подбочным сынком». Тот никогда не обижался.

– Жаль, что ты не можешь взять Идгарда с собой в Санниву. Зимой тут скучно. А в этом году так вообще тоска была смертная.

Гнилая зима выдалась – оттепель сменялась оттепелью, сплошная серость и сырость, настоящий снег выпал лишь в начале марта.

– А помнишь, как мы ходили на представления господина Финно? – вдруг спросила Джона.

Горластые зазывалы, яркие флаги, трубачи, канатоходцы, танцовщицы в блестках, дрессированные мартышки, леденцы на палочке, акробаты – что еще нужно для счастья пятилетнему мальчику?

– Конечно. А потом ты в кондитерской на перекрестке Ковровщиков с Златокузнецами покупала мне пончики с шоколадной начинкой, – облизнулся Рамман. – Идгарду они тоже очень понравились.

Джона сдержала обещание и привезла из столицы целую корзину сластей. Она потеряла на почтовой станции сундук с нарядами, порвала пальто и сломала зонтик, но подарки для детей из рук не выпустила ни на мгновение.

– Ты же знаешь, что в столице слишком много глаз и ушей. Идгарду там не место.

Спорить Рамман не стал, а просто перевел разговор на другую тему:

– Судя по твоему настроению, ты совсем заскучала. Считаешь, в Санниве уже все утихло?

Джона рухнула в мягкое кресло боком, возложив тощие длинные ноги на одну ручку, а спиной опершись на другую. Не умела она сидеть как все нормальные люди, просто не умела. Или не хотела. Нормальной же Джойана Алэйа графиня Янамари не была никогда – что правда, то правда.

– За четыре недели? В этом осином гнезде? Когда никаких развлечений, кроме неудавшегося заговора, не предвидится? О нет! – ухмыльнулась она. – Готова поспорить, тив[3] Херевард каждую ночь спит и видит меня в канаве со сломанной шеей.

Джона с самым мечтательным видом созерцала высокий потолок аскетично белого цвета, без лепнины и прочих излишеств. И думала, что, пожалуй, со вкусом у мальчика все хорошо, плохо другое – Рамман изрядно сэкономил на аксессуарах, прямо как истинный диллайн. Гармония есть, но нет волшебства недосказанности. Кровь берет свое, как ни крути. А ведь он даже не похож…

– Тебе не следовало связываться с этим слабовольным ублюдком Лерденом Гарби, – мрачно молвил Рамман, решив, что настало время высказаться откровенно. – От него так и несло предательством.

– Много ты понимаешь, – огрызнулась Джона.

У прожженного интригана Гарби и в самом деле совести не имелось даже в зачаточном состоянии, он не гнушался самыми подлыми приемчиками, когда речь заходила о деньгах и власти, но предателем… Нет, милый мой мальчик, предателем Гарби никогда не был. Пожалуй, Лерден оказался единственным в этом грязном, липком, вонючем болоте, которое именуется Саннивой, кому было не безразлично, что происходит с Великой Империей Синтаф. Единственным, кого интересовало еще что-то, кроме альковных приключений, карнавалов, сплетен или забавных технических новинок вроде воздушных шаров. Лерден Гарби… Щуплый, тонкокостный, черноволосый, одного с ней роста, то бишь очень и очень невысокий для мужчины. «Коротышка Гарби», так его называли светские сплетники, «очаровашка Гарби» – немногочисленные, но очень опытные любовницы, лорд Гарби – враги, причем шепотом и предварительно облизнув пересохшие от волнения губы. Джоне больше нравилось его имя. Лерден, Лерден – само изящество. Ты и был само изящество, когда взошел на эшафот. Пристрастие к хрустящим от крахмала снежно-белым рубашкам потом… ну, в общем, потом принято выдавать за некую браваду, за насмешку над палачами. Но лорд Гарби просто не мог позволить себе умереть в несвежем белье. Никаких символов, судари мои. Своя очень чистая рубашка ближе к телу. И значительно приятнее.

– Он мог выдать меня с потрохами, он мог оговорить и утянуть за собой на плаху, но Лерден промолчал, – сказала Джона, глядя мимо сына, вернее, не глядя в его серые туманные глаза.

– Я…

– Ты не знал. Понимаю.

И все. Никаких воспитательных метд, столь модных в наш прогрессивный и просвещенный век. Давать ли детям полную свободу до пяти лет или с младенчества относиться, как ко взрослым? Пусть господин Бертрэйд экспериментирует, а мы – по старинке – личным примером и собственными мозгами.

Джойана выбралась из кресла, легким движением взлохматила русые сыновьи локоны, а заодно и провела тонким пальчиком по каминной полке. Пыль! Что и требовалось доказать.

– Разумеется, Элсис – девушка приятная во всех отношениях, но я плачу ей жалованье не за…

– Мама!

– Не за твое… хм… просвещение, а за вытирание пыли, – твердо закончила начатую фразу блистательная графиня Янамари.

Настроение Джоны можно было смело сравнить с обширным гардеробом, из тех, что остаются после венценосных особ, когда каждый наряд имеет свой номер по каталогу и предназначен для строго определенного случая. Вот только что мягкое фланелевое платьице под названием «Бестолковая мамаша» леди Алэйа мгновенно сменила на шуршащую холодную тафту наряда «Суровая мать великовозрастного балбеса» (самого строгого кроя). Вроде тех, форменных, которые поголовно носят на архипелаге Ролэнси, чтобы сразу стало понятно, кто в каком чине и ранге, мимо кого гулять, задрав подбородок, а кому кланяться в ножки.

Рамману бы промолчать, но он уже слишком взрослый, чтобы не замечать очевидного и верить в случайности. Он уже давно взрослый. Когда твоя мать – шуриа, иначе не бывает.

– Зачем ты приходила? – спросил он, когда Джона уже стояла на пороге.

Острые выступы лопаток заметно дрогнули. Графиня Алэйа обернула к наследнику свой несовершенный профиль, тщательно занавесила тревогу тончайшей кисеей полуулыбки и молвила:

– Если что-то случится, я имею в виду, со мной случится, ты обратишься за помощью к Аластару.

Все-таки они были плоть от плоти и кровь от крови друг друга, что не могло ни радовать. Умение задавать правильные вопросы, чтобы услышать не то, что хочется, а правду, – это воистину дар свыше.

Аластар! Не имя, а выстрел в упор. Кажется, скажешь слишком громко, и по дубовой створке двери пройдет трещина, а то и по стене. Аластар Дагманд, граф Эск, чистокровный князь одержимых диллайн. Говорят, у него даже кровь золотого цвета, утверждают, что он никогда не спит, и шепчут, дескать, оборотень – он.

Рамман юлой завертелся, забегал кругами по ковру, то ли от ужаса, то ли от предвкушения.

Мать говорила не о смерти, она подразумевала менее радикальную опасность. Значит, чувствовала, что история с неудачным заговором еще не окончена и голова лорда Гарби в ней не кровавая точка, а запятая.

И если что-то случится…

Вообще-то, фигурально выражаясь, тучи над головой леди Янамари сгущались столь же регулярно, как и над долиной Намы – буквально. Что поделаешь, водораздел – место, где сталкиваются воздушные потоки. Джона из той же породы, к тому же проклятая, как все шуиа. Рамман даже успел привыкнуть, как-никак все детство – сплошной калейдоскоп перемен: внезапные ночные побеги из обжитого дома, месяцы захватывающих пряток по замкам и усадьбам, маскарады с переодеванием то в слугу, то в девчонку.

Но сейчас все серьезнее, гораздо серьезнее. Рамман Янамари, конечно, не шуриа, но кое-что чувствует. И если случится… Аластар…

Сероглазый русоволосый юноша собрал всю свою волю в кулак. Он – взрослый, он – уравновешенный, он сделает как длжно. И пусть… пусть с мамой ничего не случится. Эск никуда не денется, триста лет прожил и еще столько же проживет. Еще свидимся.

Вещи и люди различаются тем, что люди от рождения живы, а вещи – нет. Новые постройки мертвы, они красивы и чисты, на них приятно смотреть обычному глазу, но они безжизненны. В спальнях мужчины и женщины не любили друг друга, и не предавали, и не рожали детей, и не умирали от болезни или раны. В столовых не поднимали здравицы, не праздновали свадьбы и не справляли тризны. Медленно, медленно наполняется чаша жизни, постепенно дом станет живым и настоящим, и счастье диллайн и ролфи в том, что они не чувствуют разницы. Полукровки тоже, к слову. Поэтому Джоне в новом усадебном крыле холодно и неуютно, а в старом отцовском кабинете так хорошо и тепло.

Наверное, по причине неприязни к необжитым, чужим местам, из-за нежелания бежать куда глаза глядят от более сильных захватчиков шуриа стали добычей ролфи. Не самой легкой и не самой приятной, но все-таки. Не хотели Третьи бросать свои живые дома, реки, поля, сады, леса и озера, упирались до последнего. В этом отношении Джона унаследовала дух своих предков. Она не отступится от задуманного, не откажется от того, что уже сделано. Даже сейчас, когда воздух пахнет смертельной опасностью, в ушах стоит протяжный свист летящего лезвия и глухой стук чего-то круглого, падающего на доски эшафота. У Лердена не было ни сердца, ни совести, и сложись все так, как они задумали, уже через пару лет он сделал бы все возможное, чтобы покатилась голова графини Янамари. Попытался бы – это точно. Зато у лорда Гарби имелись мозги и своеобразная честь. И эта комбинация искупала все остальные его недостатки, начиная от неумеренности в питии и заканчивая неразборчивостью в связях. Он сумел в последний момент подать нужный знак. Прямо с плахи. Романтичные девы небось посчитали изящный жест прощальным воздушным поцелуем. Впрочем, девы, тем паче романтичные, на публичные казни ходить не должны. Нет там ничего возвышенного, кроме самого эшафота, невольно возносящего презренного злодея над толпой. Лерден наверняка в свой последний миг почувствовал себя почти отмщенным, видя у своих ног раззявленные слюнявые рты и горящие жаждой крови глаза зевак.

Джона пришла на площадь Мира не только попрощаться с соратником, но и за последними инструкциями. И получила их.

Горничная принесла чай, блюдечко с медом и горку крошечных гренок – вот и весь завтрак. К вечеру хозяйка проголодается и будет готова съесть половину быка, но утренняя трапеза всегда легка и не отягощает желудок. Чтобы голова лучше работала.

Выпив чаю, Джона окончательно согрелась, выпросталась из тяжелого пледа, словно птенец из гнезда. А вот эта комната живая – и паучки свили гнездышки за шкафами с книгами, и мышки прогрызли в полу дырки, и не исключено, что где-то за дубовыми панелями в глубине кирпичной кладки спит заветный сундучок с золотом, припрятанный лет эдак триста назад. На огромном кожаном диване, на котором сейчас притаилась Джона, был зачат ее отец, из тонкой фарфоровой чашечки, что в руках, любила пивать чаи прабабка – кстати, чистокровная ролфи. Немые и бессловесные для всех прочих обитателей этого дома, вещи охотно делились воспоминаниями с Джоной, как прежде с ее матерью. Элишва, та могла часами рыться в грудах старого хлама на чердаке и в кладовках. Перебирала побитые молью ткани, рассматривала разбитых кукол, листала выцветшие, рассыпающиеся в труху странички рукописей, никого не видя и ничего не слыша вокруг. Шуриа, что с нее возьмешь?

«Держи, – говорила мать и совала в руки Джоне расшитую бисером подушечку. – Ты чувствуешь? Ты слышишь? Ты видишь?»

И надеялась, что дочь не увидит, не услышит и не почувствует, то бишь не станет такой же, как она сама, – проклятой, шуриа, Третьей. Но однажды августовским вечером Джона легла спать, а проснулась уже в сентябре. Проснулась настоящей – чувствующей неощутимое, слышащей беззвучное и видящей незримое – шуриа. И узнала, что этой подушечкой прапрабабка задушила прижитого от чужого мужа ребенка.

С родичами по отцовской линии вообще «повезло». Алэйа Янамари разве только поедом друг друга не ели из века в век. Удавленный младенчик – цветочки, с ягодками дело обстояло еще лучше. Зато усадьба, десяток раз перестроенная, стоящая на фундаменте древнего замка, была живой, в том сокровенном смысле, как это понимают только шуриа. Призраки, духи, голоса, видения – скучать маленькой Джоне они не давали никогда. С ними было веселее, чем со сводными сестрами, и безопаснее, чем с единокровными братьями. Во всяком случае, поначалу.

– Курьер, миледи! – гаркнул Юкин из-за двери так, чтобы у леди Джоны осталось лишних полминутки в запасе.

Привычка, выработанная столетием безупречной службы, – вот что это такое. Госпожа – женщина вдовая, одинокая и может себе многое позволить, так зачем же ставить ее в неудобное положение?

Курьеру вряд ли дали глоток воды хлебнуть с дороги, а сразу же направили к хозяйке. Он с такой завистью смотрел на недопитый чай, что Джона сжалилась над парнем.

– Пакет на стол, и ступайте на кухню, Винз. Я распоряжусь, чтобы вас покормили.

– И в баньку бы…

– За кого вы меня принимаете, Винз? Разумеется.

Белокурый полукровка принимал ее за шуриа – опасную женщину, отмеченную самой Смертью, хитростью и колдовством избежавшую казни, ловкую бестию. Ну и пусть.

– Счастливо оставаться, миледи.

Лучше бы он не видел, как графиня Янамари умеет пользоваться ножом для резания бумаги. В одно легкое, сильное и точное движение – раз! И нет никаких препятствий между леди Джойаной и ее будущим. Бумага все-таки удивительная, почти волшебная вещь. Терпит все, что угодно, даже тяжелые руны ролфи, даже словесный яд диллайн. А еще из достаточно ровного и квадратного куска можно сделать летающую фигурку. Из писем придворных сплетниц они получаются лучше всего и могут долететь из одного конца кабинета в другой – с дивана в камин. А еще говорят, что курица не птица. Глупости, куры о двух ногах и двух руках пишут удивительно легковесные послания.

Избавившись таким образом от половины корреспонденции, Джона приступила к изучению важных писем. Вскрывала осторожно, вчитывалась внимательно.

Лорд Джафит подробнейшим образом описывал последние новости. С предположениями и выводами, с изложением проверенных фактов и возможных последствий. И ничего хорошего графине Янамари он не сулил. Заговор Лердена Гарби разворошил застойное болото столичной жизни и вывел императора из себя. Седьмого, к слову, синтафского владыку за последние полстолетия. Ну разве не позор?

Атэлмар Восьмой сам взошел на трон в результате переворота. Ему ли удивляться? Было это пять лет назад, Джона как раз родила Идгарда и в столь интересном мероприятии поучаствовать не смогла. Очень жаль, очень жаль.

Следующее послание, от госпожи Бетико, графиня перечитала дважды. В нем сообщалось, что дом Лердена выставлен на продажу, как это принято делать с имуществом государственного преступника, и уйдет с молотка на публичном аукционе через несколько дней. Причем покупатель должен присутствовать лично. Открыто купить дом лорда Гарби Джона не могла. Тив Херевард не такой дурень, чтобы у него под носом провернуть столь опасную сделку. Компрометирующие документы, имевшиеся в распоряжении Лердена, которые он умудрился спрятать, могли утянуть на дно весь нынешний высший свет. А если эти бумаги окажутся у Джоны…

Ух! Аж ладошки вспотели от открывающихся перспектив.

Графиня зажмурилась по-кошачьи, разрешая себе редкое удовольствие – помечтать. Например, об императорском троне. А почему нет? Ну очему? Вернуть утраченное тысячу лет назад, войти в Санниву… нет, в древнюю Солнечную Диллзу победительницей спустя столько веков после того, как отгремели все битвы. А там пусть травят хоть крысиным ядом!

И словно сон в руку… Надо же! Письмецо с далекой родины. О том, что оно с Шанты, догадаться могла только Джона, и то лишь исключительно по корявому почерку господина Тиглата. Считалось, что с островом нет никакой связи. И, как это водится у родин и прочих отечеств, для полного счастья им не хватало сущей мелочи – денег. Лучше в золоте, но и ассигнации конфедератов подойдут.

Если сесть и посчитать, то экстравагантное приданое маменьки влетало гордой наследнице в кругленькую сумму. А с другой стороны, кто же еще станет финансировать борцов за свободу и независимость, если не их… Именоваться принцессой Джоне не позволяла совесть. Какие у этих горцев короли могут быть? Голозадые и полудикие повелители бесплодных скал, нищих долин и тощих стад. Это даже не смешно. Просто папеньке Джойаны очень хотелось, чтобы его последняя пассия – одна из полудюжины дочек кланового вождя, на которую лег его горячий глаз, – называлась принцессой Шанты, и он напел в ухо Атэлмару Шестому, заодно подсказав идею, как прибрать остров вечного раздора между Империей Синтаф и Ролэнси к ручонкам. Элишва потом вспоминала, как во время коронации едва со смеху не померла. Смеяться она перестала, когда узнала, что семейство ее поголовно вырезали пришлые пираты в подозрительно одинаковых мундирах.

Господин Тиглат вышел на Джону несколько лет назад, когда она так внезапно овдовела. И хотя в тот момент графиню Янамари заботили совсем иные проблемы, она нашла в себе силы посочувствовать далекой исторической родине материально. Не глядя подписала чек, с ходу очаровав повстанца нежеланием вдаваться в подробности. Шанте нужны ружья, чтобы выбить из форта на скале Шила гарнизон подлых захватчиков-ролфи? Так купите столько, сколько вам требуется.

Вторые по-прежнему сидели в форте, невзирая на усилия господина Тиглата со товарищи, а деньги Янамари шли на всякие забавные стреляющие штуки. Регулярные отчеты, по крайней мере, выглядели очень убедительно. И всем было хорошо – Шанта, если верить вождю по-встанцев, сражалась, Джона честно помогала сородичам, шилский форт стоял нерушимо, а в воды пролива между Шантой и материком отваживались сунуться лишь имперские фрегаты, и то не поодиночке.

Джона небрежно черкнула в чековой книжке сумму вдвое меньше испрашиваемой. И пусть господин Тиглат порадуется.

Не давал покоя аукцион. В Санниву придется ехать, причем ехать срочно. Возможно, недвижимость удастся тайно перекупить или еще каким-то образом договориться с новым хозяином. В самом крайнем случае влезть без спросу под покровом тьмы, а дом сам расскажет шуриа про все свои тайны.

Решено! Мы едем на аукцион.

Самым нижним лежал узкий, замысловато сложенный конверт серого цвета. Три совиных пера и одно имя. Аластар.

Что-то должно случиться… Когда-то… Или уже случилось…

Грэйн ир-Марен

Рэйберт эрн-Фрэнген, комендант форта Логан, раскуривал трубку. Ни для кого из его подчиненных не было секретом, что командир курит очень редко и никогда без повода. Впрочем, этим вечером повод у него был, и для стоящей навытяжку посреди комнаты женщины в мундире прапорщика вспомогательных войск этот повод не был тайной. Майор Фрэнген был зол, но поскольку во злобе он пребывал постоянно, трубка означала, что комендант просто в ярости.

Еще каких-то пару-тройку часов назад женщина-офицер внутренне содрогнулась бы и стиснула зубы, чтоб не выказывать своего страха. Да что там! – еще час назад Грэйн ир-Марен прошиб бы ледяной пот, а в ногах поселилась бы ватная слабость. Однако за этот час многое изменилось, и в первую очередь – сама Грэйн. Теперь ее талию обнимал черно-зеленый офицерский шарф, а бедро согревала непривычная тяжесть сабли. В каком бы бешенстве ни пребывал нынче майор Фрэнген, он ничего не мог ей сделать. Нет, теперь уже нет. Бумага на столе перед ним, и массивная печать на шнурке алого шелка, и бегущий по волнам вслед за луной волк на этой печати – вот что делало ярость коменданта бессильной. Он это знал, и она это знала, а потому Грэйн не боялась его больше. Ладони ее были сухи, а колени не дрожали. Она – офицер. Наконец-то. Саднило плечо, где уже расцвело свежее клеймо посвященной Локки. И больше всего на свете свежеиспеченная прапорщица боялась, что долгожданное и невероятное звание – ошибка, а хуже того – жестокая насмешка. Вполне в духе майора Фрэнгена, на самом-то деле. Но с богиней войны шутить не посмел бы даже он, так что боль в плече пока что была единственным неоспоримым доказательством чуда. Это все взаправду, это по-настоящему. Она победила, а значит – его злоба и насмешки уже ничего не стоят. Так что теперь Грэйн могла позволить себе спокойствие, а что до взглядов… Каким бы зеленым ядом ни сочился взор Рэйберта, владетеля имения Фрэнген, этот взгляд ее не убьет. Нет, теперь уже и в самом деле – нет.

– Ну, так как? Теперь ты счастлива?

Без малого пятнадцать лет непрерывного сосуществования бок о бок – срок, достаточный не только для того, чтоб узнать человека, но и чтобы изучить его вдоль и поперек. Во всяком случае, Грэйн была уверена, что коменданту нечем ее удивить. Малейший оттенок его голоса, поза, даже цвет глаз – когда от таких мелочей зависит твоя, по большому-то счету, жизнь, поневоле начнешь обращать внимание на нюансы. Она абсолютно точно знала, что это горло не способно исторгнуть иных звуков, кроме рычания. Она ошибалась. Если бы волки умели мурлыкать, и то это не прозвучало бы так… ласково. Это было неправильно, неестественно. Волки мурлыкать не умеют, а майор Фрэнген неспособен говорить тихо и вкрадчиво. Однако именно так он и заговорил, и неправильность происходящего напугала Грэйн сильнее, чем если бы он вдруг вскочил и ударил ее.

По правилам она должна была молчать, но все правила он только что нарушил. Девушка коротко вздохнула и позволила себе отрывистое:

– Да.

И не стала добавлять «эрн»[4].

– Ты кое-что забыла, тебе не кажется? – еще более ласково, прямо-таки медово продолжил комендант.

Шалея от собственной дерзости, Грэйн чуть сузила глаза и практически отрезала:

– Нет, не кажется.

– Прелестно, – не меняя тона, Фрэнген откинулся на спинку кресла и в три движения расстегнул верхние пуговицы кителя, размотал шейный платок и затянулся. – И часа не прошло, как ты надела это, – рука с трубкой описала в воздухе некий жест, должный, по всей видимости, подразумевать перемены в облике и положении собеседницы, – и уже решила, верно, что можешь мне дерзить. Разочарую тебя: не можешь. Во всяком случае, пока. До утра ты все еще моя подчиненная, а сейчас пока и полуночи не пробило. Догадываешься, что я могу успеть сделать с тобой за это время, если захочу? Неужели и в самом деле нет? А я думаю, догадываешься. Вот, к примеру… обвинение, арест, трибунал и повешение поутру… хотя прошу прощения, расстрел. Ты же теперь «офицер», я не смогу тебя повесить. Ну так как? Отвечай: ты счастлива?

– Вы действительно хотите сделать все это? – Грэйн приказала себе не дрожать и не ослушалась приказа, однако… он и вправду мог. Она его знала.

– Пока что я хочу всего лишь услышать, как ты отвечаешь. – Проклятие, а еще он, оказывается, умел улыбаться! И чем дальше, тем меньше нравились ей эти неожиданные открытия. – А чего я захочу потом, будет зависеть от тебя. Итак?

– Нет, – девушка, возможно, и хотела бы солгать, но все равно не смогла бы. Всем известно, что иногда среди чистокровных ролфи, не оскверненных примесью крови одержимых диллайн или проклятых шуриа – да истребит Локка все их поганое племя! – рождаются те, кто способен безошибочно чуять ложь. В такие моменты, как этот, Грэйн сильно подозревала, что майор Фрэнген – один из таких счастливцев, так что лгать ему было бесполезно, а отмолчаться, как обычно, все равно не получится. – Нет, я не счастлива. Пока еще нет. Эрн.

– Мне нравится это «пока», – эрн Фрэнген ухмыльнулся, показав крепкие белые зубы. – Подразумевает, что офицерский шарф и блестящая сабелька – не предел твоих мечтаний. А что же тогда? Неужели?.. – Он аж вперед подался, жадно всматриваясь в ее лицо. – Да нет, ты не можешь быть столь наивна! Неужто ты думаешь, что они дадут тебе землю?

Грэйн возмущенно вскинула голову, мигом забыв про осторожность.

– Безземельные офицеры армии Священного Князя имеют право подать прошение о…

– Офицеры гвардии, – комендант снова развалился в своем кресле и насмешливо выгнул бровь. – Ты не в гвардии.

– Пока не в гвардии, эрн.

– Ты всего лишь прапорщик.

– Пока прапорщик, эрн.

– Нужно быть по меньшей мере лейтенантом и отслужить никак не три пятилетия, а гораздо дольше, чтобы рассчитывать на то, что тебя заметят… Погоди-ка! Тебя уже заметили! Ты же у нас, кажется, совершила подвиг? Выделилась. Обратила на себя внимание настолько, что из Эйнсли пригнали нарочного в нашу глухомань, а лорд эрн-Конри собственноручно подписал твой патент. Ах, да! И еще про тебя написали в газете. Целых три строчки о нашей героине. Да ты хоть понимаешь, дурочка, что все это значит?

– Вполне понимаю, – Грэйн упрямо выставила челюсть. – Эрн.

– Нет, не понимаешь, – комендант внезапно оставил издевательски-насмешливый тон и сел прямо, отложив свою трубку. – Вы влезаете в опасную игру и не знаете правил, сударыня. И в лучшем случае вы закончите, как ваш отец. Что такое? Вы удивлены? Разве вы были слишком молоды, чтоб запомнить его, эрна Кэдвен?

– Я… – Девушка инстинктивно попятилась. – Откуда вы…

– Я был бы очень плохим командиром и никудышным комендантом, если б не уделял должного внимания делам моих подчиненных… и их прошлому – тоже. Ваш отец, капитан Сэйвард эрн-Кэдвен, сдал свой корабль врагу. Он совершил предательство и умер в тюрьме, к несчастью, уже после оглашения ему приговора. Имя его было обесчещено, имение конфисковано, а вы из наследницы Кэдвен превратились в безземельную. Вам было двенадцать лет, Грэйн. Вы не можете этого не помнить.

– Я… – снова начала Грэйн и замолчала.

– Вы скрыли это, когда пошли в армию.

– Нет! Я не скрывала! Я просто…

– Вы просто не упомянули о своем отце, – Фрэнген тонко улыбнулся. – И надеялись, что дочери не придется отвечать за грехи родителя.

– Так гласит закон.

– Законы пишут люди. Впрочем, и выполняют их тоже люди.

– Я уже не была эрни Кэдвен, когда встала под знамена Бегущего Волка. – Девушка поджала губы. – И что за нужда вам была выяснять, кто же такая безземельная ир-Марен?

– О, нет… – комендант смешно округлил глаза и присвистнул. – Так вот каков был ваш план! Верной и беспорочной службой Священному Князю искупить предательство отца? Знаете, Грэйн, такие идеи могут посетить лишь воспитанницу пансиона для благородных девиц. Именно поэтому вы, по вашему собственному выражению, встали под знамена. Похвально и оч-чень романтично. И бесконечно глупо.

– Нет, не поэтому, – отрезала она, откровенно задетая его насмешками.

– Что такое? Я все-таки покусился на святое? Все эти годы вы были сама скромность и покорность, а тут вдруг решили наконец-то показать зубы. И это несмотря на мои угрозы.

– И что с того? – Этот непонятный разговор, полный намеков и ловушек, изрядно утомил Грэйн. Настолько, что всегдашняя ее осторожность попятилась, уступая место усталому фатализму. Пятнадцать лет, долгих пятнадцать лет она рвала себе жилы, фактически ломала себя через колено, чтоб не вспоминать ни о гордости, ни о достоинстве, чтоб стать лучшей, а значит – самой незаметной, самой терпеливой… Все ради этого дня. И теперь… если теперь ей не хватает уже сил для последнего унижения, пусть так. Она устала от игр. Если Рэйберт эрн-Фрэнген всерьез решил уничтожить ее, сбить, словно птицу на взлете, она все равно не сможет ему помешать. Что ж… так будь что будет.

– Ты уязвима, Грэйн. Убедила всех, и даже меня, в том, что у тебя нет слабостей, окружила себя неприступными стенами и притаилась за ними. Но все-таки уязвима и ты. В твоей броне есть прореха, и об этом знаю не только я. Ты все еще не понимаешь?

– Говорите так, словно вам не все равно, что со мной теперь будет, – девушка угрюмо дернула плечом. – Что-то мне сложно поверить в такое внезапное участие.

– И правильно, – он усмехнулся открыто и весело, но Грэйн уже устала удивляться смене его ужимок. – Потому что мне все равно, Грэйн. Если б это было не так, я приложил бы все силы и влияние, чтоб тебе помешать. Но ты никогда мне не нравилась, а потому… Я сделаю для тебя три вещи, эрна Кэдвен, хорошую, плохую и очень плохую. Так сказать, три прощальных дара. С которого начать?

– Вам еще не надоело? – девушка вздохнула и сменила позу на «вольно». – Мне – надоело. Делайте что хотите, я все равно не смогу вам помешать.

– Вы бы подумали, прежде чем говорить такое, эрна Кэдвен.

Она даже не успела заметить, как именно комендант умудрился вылезти из-за стола и оказаться рядом. Только вздрогнула и судорожно сглотнула.

– Ну вот, и теперь вам по-настоящему страшно, – удовлетворенно мурлыкнул он где-то за ее плечом. Грэйн вскинула голову и запретила себе оборачиваться. – И правильно боитесь, ведь откуда вам знать, что взбредет мне в голову? Вы красивая девушка, эрна Кэдвен. На дворе ночь, мы одни, и дверь кабинета закрыта. Вдруг я замыслил что-то недостойное в отношении вас, а?

– Неужели? – она резко обернулась и насмешливо вскинула брови, бестрепетно встречая пронзительный зеленый взгляд коменданта. – Только теперь? У вас была бесконечность времени и возможностей, чтоб не только задумать, но и осуществить все, что угодно. Так чего же вы раньше ждали?

– Да вы, оказывается, стерва, сударыня! – Фрэнген рассмеялся и отступил на шаг. – Остерегитесь, Грэйн. Остерегитесь, потому что вот теперь вы действительно начинаете мне нравиться.

– Довольно, – Грэйн поморщилась. – Хватит меня запугивать, эрн Фрэнген. Чего вы от меня хотите? Скажите прямо, я отвечу, и покончим с этим. И, может быть, вы уже определитесь, как именно ко мне обращаться?

– Кровь не задушишь, да? Хоть ты и пыталась, а она все равно прорвалась наружу. Я имею в виду гордыню. Гордость, словно геморрой, – всегда вылезает в самый неподходящий момент. На тот случай, если ты еще не поняла, – момент неподходящий. Так что не сверкай глазами, Грэйн эрна Кэдвен. Присядь. Я хочу выпить с тобой за твое повышение.

– На тот случай, если вы не догадались, – она смерила его подозрительным взглядом, но подчинилась, осторожно усаживаясь в кресло, – вы тоже мне никогда не нравились.