Генерал Зима Тюрин Александр

Люба была в мешковатом комбинезоне судового механика, но я все же приметил, что она несколько располнела. Однако это ни капельки не испортило ее. По крайней мере, на мой алчущий взгляд. Всё тот же презрительно кривящийся ротик, в который я столько раз — в своих мечтах — впивался как вампир. Увеличившиеся выпуклости делали её ещё притягательнее. А любины глаза — с чуток растянутыми уголками — снова принялись выволакивать из меня душу.

Так, надо сопоставить факты. Встреча с прежней начальницей, давно слинявшей в солнечную Калифорнию, не может быть случайностью, с бОльшей вероятностью я бы встретил Серого Волка и Елену Прекрасную.

— Принцесса Нея? Ты была ею? Ты втравила меня в эту идиотскую историю?

— В идиотскую историю ты втравил себя сам, когда украл автомобильный борт-компьютер. Есть такой древний закон «Не воруй», в общем и целом он справедлив до сих пор.

— А справедлив до сих пор древний закон «возлюби ближнего своего»? Или теперь он действует в краткой гастрономической редакции?

— И с чего ты взял, что тебя не любят?

— Ах да, мне (и миллионам таких как я) подарили замечательную возможность очистить от своего присутствия бывшую РФ. Все могло быть так культурно, добрые самаритяне из независимой организации «Лучший мир» помогают всем желающим пройти добровольную эвтаназию. Зачем мириться с низким стандартом жизни и отсутствием банковского счета, если можно получить эвтаназионный грант и целый месяц перед кончиной наслаждаться шоппингом. Можно даже купить розовый унитаз со встроенным интеллектом.

— Почему обязательно скончаться, ты бы мог найти свою нишу.

Ох, сколько я слышал таких бодрых голосов по телеку, несть им числа, мол «вертись, совок, и все наладится, будешь жить как в Чикаго». Но даже такая банальщина не портит Любу. Собственно поверх этих произносимых слов я веду свой внутренний мысленный диалог с госпожой Виноградовой. «Ну как ты жила все эти годы?». А она мысленно отвечает: «Материально ничего, но мне так тебя не хватало».

— Конечно-конечно, Любовь моя. Мог найти нишу, уголок, щелку. Мог выращивать в своем организме органы на продажу, печеночку-селезеночку в нанопленочной упаковочке. Вырастил-продал-пополнил счет в банке, снова вырастил. Только благодаря применению «управляемых онкогенов» счастливый владелец счета в банке тянет не дольше белой лабораторной мыши… Скажи прямо, как ты меня нашла и что тебе от меня понадобилось?

Она показала мне рукой, присаживайся, устраивайся поудобнее. Тут за надстройкой, на корме, и в самом деле не слишком ветрено. Минут двадцать можно посидеть на запасных кранцах <прим. мешки с пробочной крошкой, предназначенные для предохранения корпуса судна во время швартовок>.

— Нашла, потому что искала. Вернее, искали тебя мои сетевые боты. И вскоре после того, как ты появился в сети, тебя вычислили по характерным фразам и старорежимному стилю мышления. «Третьим будешь?», «Не хвались едучи на рать, а хвались едучи срати», «Кто там? сто грамм» и прочий соцарт. Если бы не я, то тебя бы нашла полиция и тебе бы не поздоровилась. От одного до трех пожизненных сроков. В этом случае тебе, Сенечка, действительно пришлось бы продажей своих органов удовлетворить иски, предъявленные «вдовами демократии» и Комитетом Защиты Свободы.

— А, значит, ты позаботилась о моем здоровье? Что ж ты, вместо коробки конфет прислала бутылочку с какой-то дьявольской мочой. Ты ведь меня сразу подставила, сделала из меня луч света в темном царстве…

— Это не моча, Сеня, а полимерная вода с модифицированными водородными связями.

— Просто полимерная вода?

— Да не может быть «просто» полимерной воды, Сенчик. Наоборот, это всё сложно. Обычная вода структурно состоит из дигидролей, а поливода — из неограниченного множества молекул воды, сцепленных водородными связями и, так сказать, сшитых квазичастицами, которые прозываются экситонами.

Экситоны так экситоны. Я поймал себя на том, что мне все равно, о чем говорить с Любой. Мне просто нравится заглядывать ей в ротик, из которого изрекаются всякие истины — всё, как и пять лет назад. Как и тогда, я опять в роли фанатично верного вассала. А, значит, являюсь потенциальной жертвой, которую можно одурачить, использовать и выбросить. Все-таки надо как-то ответственнее относится к собственной судьбе.

— Стоп, Любовь. Ты говоришь «вода», а снег и лед, а холод откуда?

— Оттуда, — весомо ответила Любовь. — Рост поливоды, то есть полимеризация, происходит за счет тепловой энергии окружающей среды — система-то открытая. А после понижения температуры до точки замерзания, обычная окружающая вода превращается в лед и снег. В обычный снег, обычный лёд-1.

— Уф, а я уже думал, что это какой-нибудь страшенный лед-6 или 7, для которого требуется дьявольское давление… Хотя и для создания поливоды требуются дьявольские мозги. Должно быть, выстраивание водородной сетки и экситоновых волн должно учитывать миллионы различных факторов. Ведь это происходит не в химическом реакторе, а в естественной среде. Кто ж этим управляет?

Любаша покачала головой, намекая на мою умственную недостаточность.

— Напрямую никто. Полимерная вода находится на самоуправлении. Это среда распределенного искусственного интеллекта, причем он, скорее, напоминают колонию информационных амеб, чем единый организм.

— А почему одних товарищей поливода убивает, а других нет?

— У всех амрашей и пискиперов есть химические маркеры — результат того, что им делают геннотерапевтические прививки, для противодействия гриппу, СПИДу и тэ дэ. Поливода, как информационная система, способна их распознавать.

— И зачем понадобился я в этой сказке о мертвой воде?

— Ты, так сказать, у нас — водяной. Ты состоишь на 80 процентов из поливоды, в то время как другие люди на те же проценты состоят из воды обычной.

Да это то же самое, что сказать человеку, что он состоит из соломы или червяков. Мне от этих новостей то жарко, то холодно, то инь и янь одновременно.

В руке у Любови показалась штука, похожая на большую вилку, только с дисплейчиком.

— Ты с этим осторожнее, проткнешь ненароком, и из меня вытечет вся эта ваша мертвая вода.

— Встань, — приказала она.

Она провела вдоль меня своей «вилкой» — терагерцевый сканер, что ли — и на дисплейчике появился мой светлый образ. Вид изнутри. Целиком и по частям. Берцовая кость, таз, лопатка и прочие куски для «супового набора». Части тела кружатся и показывают себя со всех сторон, особенно позирует череп, улыбка прямо-таки американская. Видно, что от ID-чипа осталась только царапка на решетчатой кости — это, наверное, мертвая вода постаралась. Давняя грыжа пищевода тоже не просматривается — и здесь поливода меня подправила, спасибо. Но… огромнейшее «но». Появилась во мне какая-то сеть. От крестца, обвивая позвоночник, тянется она к рукам. И самое страшное, несколько ее паутинок уходит прямо в череп. Б-рр.

- Блин, что это за гадость, паутина какая-то? — голос мой был откровенно блеющим, жалобным. Я в глубоком изнеможении повалился на кранцы.

— Это, скорее, система микротрубок, — голосом лекторши отозвалась собеседница, — такая вот структура помогает тебе взаимодействовать с поливодой.

— Я и без поливоды прекрасно бы обошелся. И откуда эта структура во мне взялась?

— Помнишь тот случай, когда на праздновании восьмого марта в трудовом коллективе ты напился и пробовал поцеловать меня. Это было незадолго до твоего увольнения.

— Кажется, я тогда поцеловал стенку. На ней даже не было помады.

Лукавлю, немножко. В тот вечер, вернее на той вечеринке, Люба была непривычно мягкой со мной. Мы танцевали медленный танец, я чувствовал соски ее грудей сквозь ее кофточку и свою рубашку, и таял, как мартовский снег. Она говорила начистоту, что хочет уехать в Силиконовую долину, потому что ей надоело работать с баранами (я деликатно не воспринял это на свой счет). Несмотря на то, что мы всегда были на «ты», мы выпили на брудершафт и поцеловались. После поцеловались еще раз. Я уже понадеялся, что всё будет у нас хорошо, мы станем жить вместе, в уютной квартирке, и не обязательно даже в Силиконовой Долине…

— Тебе кажется, Сеня. Мы поцеловались, а потом уж ты ударился об стенку и маленько отрубился. Ты и так был пьян в зюзю. Пока ты находился в отключке, я задрала тебе рубашку — у тебя и так все было растегнуто — и поставила тебе укол. Порция наноботов поплыла в стиле брасс по твоим кровеносным каналам, у каждого в заплечном мешке кусок рекомбинантного ДНК, у каждого рука-энзим для резки нуклеотидных цепей. Потом ты очнулся, ничего не вспомнил и пошел в сторону унитаза, перебирая руками по стене. Как космонавт.

Можно сейчас поднимать бровки домиком и кричать: «Как вы посмели?». По какому праву вы произвели генные модификации? Да, они посмели, у них права, в том числе на мою душу и тело, и их права защищены адвокатами и правозащитниками… Укол так укол, хотя я бы предпочел, чтобы эта зараза передалась мне половым путем. Однако для проформы надо хоть повозмущаться.

— Без меня меня женили на каких-то рекомбинантных ДНК. Да как вы смеете!

— Смею, — Любка придвинулась ко мне ближе и я стал ощущать тепло ее кожи, не смотря на свежий ветерок, гуляющий над Карским морем. — Это расплата за твою похоть, за то, что ты пожирал мое невинное тело своими наглыми глазами. Меня ничего не интересовало кроме математики, а ты все пытался заглянуть мне в вырез кофточки. Ты, проклятый похотливец, все время ронял карандаш на пол, чтобы поднимая его, заглянуть мне под юбку. Думаешь, я этого не видела?

— Я был молод и у меня не было девушки! У меня тогда был этот самый… тестостерон. Да и имелось, что посмотреть в указанном тобой месте. Нечего такие юбки короткие носить.

— А я была еще моложе, Семен Иванович, особенно в эмоциональном плане! Я еще не вкусила с древа познания добра и зла.

— Да хватит тебе невинность изображать. Невинные так, как ты, не поступают. Ты приняла меня на работу только для того, чтобы, в итоге, воткнуть свой шприц в моё беззащитное тело. Я тебе сразу не понравился, поэтому тебе легко было принести меня в жертву. Ты приняла на свою работу не мой разум, а мой организм. А затем, как паучиха, три года продержала мой организм в своих тенетах. На той памятной вечеринке ты даже стала имитировать расположенность и какие-то чувства. Сплошное коварство, по этому предмету у тебя точно пятерка.

Она протянула мне вязаную шапочку и улыбнулась так, как заботливая жена. Одень, мол, дурашка, уши озябнут.

И, хотя у меня уже зуб на зуб не попадал, я гордо отверг шапку.

— Не горячись, Сеня, в жертву всегда приносили лучших, а не абы кого. Я выбрала тебя, потому что у тебя были достаточные способности, ведь структура управления поливодой потихоньку использует ментальные ресурсы мозга через диффузный нейроинтерфейс. Я выбрала тебя, потому что ты мне понравился, потому что хотела с тобой работать вместе, каждый день, в одном офисе, я хотела ежедневно с тобой общаться и выслушивать твои далеко не всегда удачные шуточки. Для меня, в то время, это был максимум влюбленности.

— Ладно, «максимум влюбленности» уже не измеришь, а вот просчитанность эксперимента поражает, — признался я. — Сетчатая структура для управления поливодой возникла во мне за пять с лишним лет до появления поливоды. Кто все это спланировал?

— А я тебе всё равно правды не скажу, должен понимать, — Любка поднесла свои изумрудные глазищи так близко, что у меня затряслись поджилки и заколотилось сердце. — С тебя достаточно знать, что существует некий Центр, который обрабатывает столько информации, что способен прогнозировать события и планировать свою реакцию на много лет вперед.

— И Центр этот явно не Москве располагался, а за морем. Как же ты дала себя завербовать врагам твоей страны? Что насчет нравственности и патриотизма? Твой же дед вместе с моим дедом в восемнадцатой армии воевал, они вместе Будапешт брали и Вену.

— У настоящих профессионалов, по большому счету, нет нравственности, про патриотизм я уже не говорю. Их интересует только возможность самореализации. У ученых нет своего народа и своей страны, у них есть только своя наука. Запиши это себе в мозжечок.

— Про интерес к баблу тоже записать в мозжечок?

— На начальном этапе важно и обеспечение полного материального благополучия, чтобы ничто не мешало самореализации, — солидно ответствовала Любовь, как не поверить. — Но, тем не менее, группу Бреговского спасла я. Не так давно ЦРУ пронюхало про наших законсервированных друзей и начало искать их. Центр поставил мне задачу опередить цэрэушников — иначе бы всему спецназу крышка. Искала лично я, так что ребятки из команды Бреговского мне сильно обязаны и порвут за меня любого, учти.

— Конечно-конечно, ЦРУ — это тупые бюрократы, не способные на тонкую многоходовку. А вот интеллектуально развитый Центр выпустил из погреба ледяных орков, создал атмосферу кризиса, и у ооновского правительства появился наконец микроскопический, хотя и реальный враг. Какая-нибудь крупная корпорация теперь получит заказы на новую военную и полицейскую технику, конгресс выделит миллиарды на сокрушение «самой большой угрозы нашей демократии со времен энергетической империи Медведева». Очаг «ледяного руссофашизма» будет задушен с большой помпой, с вручением многих премий и обильными славословиями в честь «несокрушимой свободы». Голливуд снимет блокбастер под названием «Твари». Немножко специй в пресное блюдо никогда не повредит, так? Именно это нужно вашему Центру. Угадал?

— Так. Могло быть так. Однако Центр решает совсем другие вопросы.

Ну, Любовь Рафаиловна, здесь ты не будешь меня водить вокруг пальца, демонстрируя превосходство своего разума. В неточных науках я и сам мастер анализировать, подперев буйну голову кулаком.

— Я знаю, по поводу чего волнуется Центр. И даже могу ему ему посочувствовать. Ах, эти хакеры-вонякеры. Они запросто украдут какую-нибудь новейшую интеллектуальнейшую технологию, или она сам к ним переползет, чай не дура. И начнут они удовлетворять свои потребности, не платя ни цента в супермаркете, не поглощая рекламу и не прося кредита. Так, глядишь, возродится натуральное хозяйство, и от ооновской «демократии» останется нуль на палочке. Под предлогом борьбы с руссофашизмом можно и хакеров передушить. Так?

— Могло быть так, — опять уклончиво ответила Любовь и сказала. — Посмотри вокруг… какая широта — знаешь?

Я огляделся вокруг — по зеленоватому оттенку воды понятно только, что это Карское море. Льда нет, но и купаться не тянет.

— Семидесятая? — сказал наудачу я.

— Семьдесят вторая. Но льда нет до самого северного полюса.

— И какая связь?

— Безо льдов что-то не то творится в высоких широтах. И это может отразиться на всем земном шарике. Катастрофически.

— Что ты темнишь? Что творится? Земля Санникова всплыла? Планета Земля начала партизанскую борьбу?

— Зафиксирован подъем суши в некоторых местах. Не исключено смещение магнитного и даже географического полюса. Не время сейчас делать научный доклад, но, по мнению экспертов, планета, как большая система, выходит из устойчивого состояния. Вот это и волнует Центр в первую очередь.

Центр, центр, что это за центр волнующийся такой, прямо пуп земли. Меня терзают смутные сомнения…

— Центр — это не те ли ребята из закулисья, которые организовали сибирскую войнушку и сгубили матушку Россию вместе с зимушкой-зимой? Только они не ожидали, что Россия — это такой камень, который из мирового здания так просто не выдернешь, может всё посыпаться. И когда стало сыпаться, ребята из закулисья решили немножко отыграть назад.

— Ага, пофантазируй еще с полминуты, — издевательски предложила Любка.

— Я про комитет «Омега», о котором писали некоторые наши газеты в канун сибирской войны. Скопление всяких ротшильдов и прислуживающих им математиков с секретной штаб-квартирой в лондонском Вест-Энде. Денежные мешки и специалисты по теории игр. Играли вот играли и доигрались.

— Так ротшильды или математики? Как-нибудь определись.

— Я и пытаюсь, Люба. Допустим, кто-то из ученых экспертов, математиков и физиков, работавших на Омегу, откололся и создал собственную организацию. Специались по теории игр в один прекрасный момент переквалифицировались в специалистов по теории пристойного поведения. В конце концов, ученые должны смотреть дальше, чем жадные капиталисты.

— С этим невозможно не согласиться, — кивнула Любка, — вполне тривиальная мысль.

Я хотел что-то еще сказать, но понял, что всё бесполезно — подсознательно я согласен быть игрушкой в любкиных руках. Не найдя слов, я поднял очи горе и мое внимание привлекла низкая облачность. Небеса отяжелели за время нашего разговора и как будто стали давить на беспокойное море. Вообще-то морская болезнь меня не берет, но сейчас я ощутил дурноту. Из мрачной набрякшей тучи вышло что-то очень длинное и извивающееся — ни дать ни взять хвост дракона, проживающего за облаками. От удивления я «встал на дыбы»: вскочил с кранцев, застыл.

— Это что за хренотень, Любовь, ты в курсе?

— Я, как всегда, в курсе. Это не хренотень, Сеня, а УНТ-лифт <прим. лифт из углеродных нанотрубок>, спущенный с орбитальной платформы. Через пятнадцать минут он будет здесь. У тебя еще есть время переодеться.

— Зачем?

— Чтобы не замерзнуть. В наших условиях у нас нет возможности использовать комфортабельную кабину стандартного подъемника. А надо очень попасть на эту платформу, потому что хакеры-вонякеры взяли под контроль орбитальный лифт совсем ненадолго.

Блин, что она еще придумала для моей потрепанной персоны?

— Вот уж нет, я — подопытный кролик, я — белая мышь, но не до такой же степени. Я никуда не собираюсь, ни вверх, ни вниз, ни влево, ни вправо.

— Не хочешь же ты сказать, что ты просто боишься?

— Я не просто боюсь, я очень-очень…

— Он шутит, — голос принадлежал не Любе. Могучий командирский бас и хриплый задорный баритон. Майор Бреговский и лейтенант Ласточкин сейчас подпирали меня с обеих сторон. Если бы они сейчас прыгнули солдатиками в набежавшую волну, то непременно утянули и меня с собой. Я затравленно оглянулся, выворачивая шею, позади стояло еще трое бойцов ледяного спецназа. А ведь мне надлежало обрадоваться своим боевым товарищам, которые выжили в том страшном ночном бою против невидимок.

— Так что ты «очень»? — издевательски переспросила Люба.

Попался, опять попался. Она сделает меня при любом раскладе. Не могу же я при этих самураях сказать, что заранее перебздел.

Я промолчал, но, наверное, заметно сдулся в оптическом диапазоне.

— Зимнер, с нами не пропадешь, ты только не отставай, как в прошлый раз, — сказал Ласточкин будто даже виноватым голосом.

— Пошли переодеваться, — позвала Люба.

— Да-да, переодень его, Любаша, в подгузники и все такое, — сказали бойцы и с нежностью посмотрели на нее. В их глазах не было фальши — меня не обманешь. А она с нежностью посмотрела на них. Затем подтолкнула меня в плечо.

И повела меня дальше подталкиваниями, тычками и пинками — а я шел на ватных ногах, опасаясь, как бы не навернуться. В моей голове нарисовалась гулкая пустота, как всегда у меня при встрече с непреодолимой силой. На трапе, ведущем вниз, я чуть не пересчитал носом ступеньки.

А потом открылась дверь в какую-то каптерку и я увидел свой скафандр. Дело совсем плохо — буду возноситься на воздуся в костюмчике космонавта. Замерзнуть, сгореть, задохнуться, упасть и расплющиться — всё это в меню, всегда пожалуйста.

— Чего стоишь, раздевайся, снимай манатки, самое время, — повелела Фортуна в лице Любы.

— Как, при тебе? Я стесняюсь.

— Конечно, при мне. Стесняйся дальше, только без меня ты не оденешься по-человечески, да еще и попробуешь улизнуть.

— Хорошо, только гляди в другую сторону, — обреченно сказал я.

— Да я тебя в упор не вижу, так же как и желтое пятнышко у тебя на трусиках.

Но, когда я расстегнул рубашку, ее ладонь легла мне на грудь.

Мое сердце трепетало, как рваное грязное полотнище на топе тонущего парусника, то ли от стыда за свое неважнецкое тело, то ли от страха перед путешествием в небо. Любовь сказала:

— А сейчас не стесняйся, — и провела ладонью от моей шеи до живота.

Совсем другой трепет прошел по моему телу и я забыл о стыде и страхе.

Ее руки заставили меня присесть на какую-то трубу, ее руки опустили мне веки, я ощутил запах ее кожи и тепло ее тела около своего лица. А потом ее руки прижали мою голову к ее груди, и вся моя дрожь растаяла среди ароматных выпуклостей ее тела.

Успокоившись, я открыл глаза и наблюдал, как комбинезон неторопливо спадает с нее. Вот он сполз до ее пояса, открыв то, что давно манило меня, как оазис в пустыне. Сейчас меня не интересовала конкретика, столь милая сердцу каждого эротомана, я не хотел впиться в ее тело, как жадный сексуальный потребитель. Меня дурманила сама близость, исчезновение стен, перегородок, барьеров, панцирей.

— Почему не раньше? — спросил я, — почему только сейчас? Я же раньше был моложе и лучше кажется.

— Тебе действительно так кажется. Но с тех пор я задолжала тебе третий поцелуй.

Я протянул руки и помог ее комбинезону упасть еще ниже. И не получил коленом в глаз.

Она стала опускаться своим телом, чудесным и умным до самой последней клетки, на какое-то тряпье, валяющееся на палубе — им, скорее всего, протирали цилиндры двигателя.

«Почему все-таки не раньше, — подумал я еще раз, соединяясь с ее плотью, — когда у нас было столько времени в запасе?»

Конечно, я мог бы вспомнить о сексуальной жизни некоторых насекомых самок, которые используют «это самое» для пожирания любовников. Мог бы даже экстраполировать впечатления от богомолов на человеческие взаимоотношения. Но не стал. Дело в том, что для меня открылась дверь, в которую я стучал столько лет. Это Генри Миллер, американский охальник, детально описывает, как устроена «давалка» каждой его новой подружки, которую он обследует сами знаете чем. А для меня было важно, что мечта воплотилась, что мы — такие разные, не просто разнополые, но и разноумные, разведенные миром по разным углам, вдруг оказались вместе, максимально близко, ближе некуда.

Едва я успел излить свои чувства, как она согнала меня пинком, и стала деловито натягивать на мое тело этот чертов скафандр. В нем я сразу ощутил всю несправедливость бытия. Ну, почему бедные простые глупенькие людишки за всё платят по столь высокой цене?

Скафандр весил минимум тридцать кило. Это ж гибкая металлопластиковая броня с актуаторами, придающими ей функции экзоскелета, плюс подкладка, или подскафандр. В нем системы жизнедеятельности и сенсоры — так вот, подскафандр впился в меня, как «железная дева»! Тысячи мелких зондов и коннекторов проткнули мою кожу, вошли в мои кровеносные сосуды, нервные окончания и прочие ткани. Благодаря этой подкладке скафандр фактически слился со мной в одно целое, он стал моей второй кожей. Люба игриво царапнула мою броню и я это ощутил, как будто на мне ничего не было! Пришлось даже уменьшить степень чувствительности. Какая-то змейка из мундштука проникла мне в горло, вызывая острое желание блевануть. Мама родная, другие змейки втянулись мне в нос, уретру и прямую кишку! Неприлично и даже больно! Столь тесного симбиоза даже я не ожидал. Замерцали дисплеи — верхний надшлемный, нижний подшлемный; прозрачный передний показывал скорости объектов и расстояния до них. Слева и справа к моим глазам приникли инъекторы, прыснули чем-то, ай, я заморгал, но поздно. Не взирая на мои конвульсивные моргания, мигом образовались мономолекулярные контактные линзы-экраны, вслед за тем открылось виртуальное окно.

Судно как будто исчезло, подо мной была бездна морская, надо мной — сфера небесная, с навигационной разметкой в горизонтальной системе координат. Отвесная линия уходила в небесную бездну, как лестница Иакова, как стебель волшебного гороха. Я дернулся от страха, тут же экзоскелет скафандра «услужливо» усилил мое движение. Меня бросило вперед, я столкнулся с чем-то и отлетел, и еще раз столкнулся. Все загремело, зазвенело, виртуальное окно стало прозрачным и я снова увидел каптерку.

— Не суетись, — послышался в наушниках голос Любы. — Иначе ты превратишься в теннисный шарик.

Какое-то время мне казалось, что дверной проем также тесен для меня, как игольное ушко для верблюда, но потом я кое-как протиснулся. Прошел по коридору, пролез в отверстие, которое, скорее всего, недавно вырезали в переборке, и оказался в трюме. Буду знать теперь, что и на буксирах бывают трюмы. Надо мной открылась крышка люка, сверху спустился гордень грузовой стрелы, Люба зацепила гак на скобе, выползшей из моего скафандра, и меня потянуло вверх. А еще стало раскачивать, на море было какое-то количество баллов.

На крышке люка уже стояло четверо спецназовцев — тоже в скафандрах — включая майора Бреговского и лейтенанта Ласточкина. Как живые монументы, как статуи командоров. Они только разок изменили величественную позу, сняв меня с гака. На фоне такой бравой компании я смотрелся не очень выигрышно, как по психологии, так и по экстерьеру, и Люба это, конечно, заметила. Второе, что меня смущало — это нечетко определенное задание. Люба показала мне листок электронной бумаги с планом действий, но писюлька, второпях набросанная на круглой женской коленке, не производила серьезного впечатления.

— Кто-нибудь из нас знает подробности операции? — задал я почти риторический вопрос.

— Ты все поймешь сам, — поспешил отозваться бодрый голос Любы. — И запомни, я всегда любила тебя.

Угу, так я и поверил, хотя во что мне еще верить? «Хвост дракона», то есть орбитальный лифт, уже дотянулся до палубы судна и оказался УНТ-лентой. На конце ленты болталось подъемное устройство. Оно явно предназначалось не для транспортировки людей, а для устранения загрязнений ленты или для ее тестирования. Бреговский обозвал подъемник червяком, но, скорее, он напоминал цветок о пяти лепестках, ведь он был нанизан на УНТ-ленту, как на стебель. Подъемник представлял собой легкий каркас с линейным двигателем, по сторонам у него было пять гнездовидных держателей для полужестких ёмкостей-грязепреемников. Вот туда мы и загрузились. Виртуальное окно снабдило отвесную линию указателями высоты в виде ступенек через каждые сто метров. Лестница в небо ждала нас.

Меня со товарищи начало возносить — с такой скоростью, что не только про любовь забудешь, ну и как себя зовут. «Ступеньки» проносились мимо, едва удавалось их заметить. Через какую-то минуту буксир стал крохотной точкой на поверхности волнующегося моря, напоминающего сейчас мятую бумагу. А потом мы влетели в облако и сразу попали в зону турбулентности — совсем как летчики. Однако сейчас я был не внутри кабины, а снаружи. Ветер скреб по коже, это нейроконнекторы знакомили мое тело с окружающим пространством — пришлось уменьшить чувствительность скафандра до минимума.

— Не шевелитесь, — гаркнул Бреговский, его скафандр ощутил луч радара.

Подъемник замер, нас болтало посреди ничего, раскрашенного рекламным аэрозолем в цвета халвы и пастилы, я даже перестал дышать от страха. Может быть поэтому ооновский истребитель нас не заметил.