…И вы будете редактором отдела Чейз Джеймс
Голос эхом вернулся ко мне: какой-то потусторонний звук, от которого меня бросило в дрожь. Меня тошнило и трясло. Сколько же она там пролежала? Может, она мертва уже несколько часов?
Мне нужна была помощь. В доме есть телефон. Оттуда я мог позвонить в полицию. Если я поспешу, они приедут еще засветло. Я сделал два неуверенных шатких шага назад и резко остановился: «Полиция!»
До меня вдруг дошло, чем может обернуться полицейское расследование. Они легко узнают, что мы с Хелен планировали провести месяц на этой вилле. А еще чуть погодя эта весть дойдет до Чалмерса. Стоит мне позвонить в полицию, и вся эта скорбная мерзкая история выплывет наружу.
Пока я стоял, не зная, как быть, в бухточку подо мной вошла рыбацкая лодка. Я сразу понял, что меня прекрасно видно на фоне неба. До лодки было далеко, и моего лица им не разглядеть, но страх заставил меня быстро опуститься на четвереньки и спрятаться. Вот так-то. Влип я по-страшному. Подсознательно я давно понимал, что напрашиваюсь на неприятности. И вот я влип.
Сидя на корточках, я представил себе выражение, которое появится на жестком, тяжелом лице Шервина Чалмерса, когда он услышит о том, что его дочь и я договорились пожить на вилле в Сорренто и что его дочь сорвалась с утеса. Чалмерс наверняка решит, что мы были любовниками. Он еще, чего доброго, подумает, что она мне надоела и я столкнул ее с обрыва.
Существовала вероятность, что и полиция подумает то же самое. Насколько я знал, никто не видел ее падения. Мне нечем подтвердить время моего прибытия. Вдруг она упала всего за час до того, как я появился? Тогда мое дело – труба.
Единственным моим желанием было незаметно убраться отсюда, и как можно скорее. Повернувшись, чтобы двинуться по тропке в обратный путь, я споткнулся о футляр камеры, который уронил, когда увидел ее. Я поднял его, поколебался, потом размахнулся, чтобы бросить его с утеса, но вовремя опомнился.
Сейчас я не мог позволить себе ни одной ошибки. На футляре оставались отпечатки моих пальцев. Я достал носовой платок и старательно протер весь футляр. Пять или шесть раз, пока убедился, что все отпечатки уничтожены. И уж только потом швырнул футляр с утеса.
Повернувшись, я быстро пошел по тропинке. Уже смеркалось. Солнце, огромный огненный шар, пропитало море и небо красным сиянием. На одинокую белую виллу я едва взглянул, но успел заметить, что в трех окнах загорелся свет.
Паника постепенно проходила, и я знай себе поспешал по тропинке. Меня мучила совесть, что я бросил Хелен, но я был уверен, что она мертва, и я решил, что надо думать о себе.
К тому времени, как я добрался до садовой калитки, первое потрясение улеглось, и голова у меня снова заработала. Самым верным решением было бы позвонить в полицию. Если я чистосердечно признаюсь, что собирался месяц жить с девушкой, объясню, как я нашел ее тело, у них не будет причин не верить мне. Во всяком случае, меня не могли бы уличить во лжи. Если же я стану молчать, а они случайно выйдут на меня, то вполне справедливо заподозрят во мне виновника ее смерти.
Я бы так и сделал, кабы не предстоящее новое назначение. Больше всего на свете мне хотелось заведовать иностранным отделом. Я понимал, что этой должности мне не видать, если только Чалмерс узнает правду. Было бы сумасшествием с моей стороны отказаться от будущего, сообщив полиции правду. Если же я промолчу и мне немного повезет, есть шанс выйти сухим из воды.
«Ведь между нами ничего не было, – твердил я себе. – Я ее даже не любил, эту девушку. Она сама во всем виновата. Это она соблазнила меня, она же все устроила. По словам Максуэлла, она сирена с большим опытом. Я буду распоследним дураком, если даже не попытаюсь спастись».
Сбросив весь этот груз с души, я успокоился. «Ну что ж, – подумал я, – надо обеспечить себе алиби».
Я уже добрался до калитки, откуда дорожка вела через сад к дому. Там я задержался и взглянул на часы. Было половина девятого. Максуэлл и Джина думают, что я уже в Венеции. Надежды добраться отсюда до Венеции сегодня вечером не было никакой. Единственная возможность обеспечить себе алиби – это вернуться в Рим. Рано утром я пошел бы на работу и дал им понять, что решил не ездить в Венецию, а остался в Риме, чтобы закончить главу романа, над которым работал.
Алиби было не ахти какое, но ничего лучшего я в тот момент придумать не мог. Полиция легко докажет, что я не был в Венеции, но как доказать, что я провел весь день дома? В квартиру вела отдельная лестница, и никто никогда не видел, как я вхожу или выхожу. Я очень жалел, что не взял машину. Добраться на ней до Рима было бы проще простого. А взять «линкольн», который я видел на площадке перед домом, у меня не хватит духу.
Женщина из деревни, нанятая Хелен вести хозяйство на вилле, наверняка знала, что Хелен приехала на машине. Если машина исчезнет, полиция может прийти к поспешному заключению, что смерть Хелен не случайна.
Придется топать до Сорренто, а потом попытаться уехать на поезде в Неаполь. Я понятия не имел, когда отправлялся последний поезд из Сорренто, но я считал вполне вероятным, что могу на него опоздать, ведь мне предстояло пройти пять долгих миль. Я знал, что в 23.15 есть поезд из Неаполя в Рим, но ведь надо еще добраться до Неаполя. Я снова бросил взгляд на «линкольн». Я боролся с искушением взять его. Огибая машину на пути к подъездной аллее, я оглянулся на тихую, темную виллу, и меня чуть не хватил удар.
Неужели мне померещилась вспышка света в гостиной? Я проворно и бесшумно шмыгнул за машину и присел на корточки. Сердце у меня колотилось. Я долго смотрел на окна гостиной и вдруг снова увидел отблеск света, который тут же погас. Я подождал. Свет зажегся опять. На этот раз он горел дольше.
В гостиной был какой-то человек с фонариком. Кто это? Не женщина из деревни. Она бы включила свет – с какой стати ей таиться? Вот когда я по-настоящему испугался! Пригибаясь пониже, я отодвинулся от машины, пересек бетонированную площадку и отошел подальше от виллы, пока не оказался под прикрытием огромной гортензии. Я спрятался за нее и снова уставился на окна. Источник света передвигался по гостиной, как будто гость что-то искал. Мне хотелось узнать, кто же это. Меня так и подмывало подкрасться и напугать этого человека, кто бы он ни был, скорей всего какой-нибудь воришка. Но я знал, что показываться нельзя: никто не должен знать, что я побывал на вилле.
Минут через пять свет погас. Наступила долгая пауза, затем я различил высокую фигуру возникшего в дверном проеме человека. Он задержался на мгновение на верхней ступеньке. Было уже темно, и я смог разглядеть только его очертания.
Упругим шагом он спустился по ступенькам, подошел к машине и заглянул в нее, включив свой фонарик. Я был у него за спиной и разглядел, что на голове у него черная фетровая шляпа с мягкими опущенными полями. Широкие плечи его выглядели внушительно. Теперь я уже радовался, что не вошел в дом. Такой здоровяк мог не просто постоять за себя, но еще и поколотить.
Свет погас, и он отодвинулся от машины. Я припал к земле, ожидая, что он пойдет в моем направлении, к выходу в конце подъездной аллеи. Он, однако, быстро и тихо двинулся прямо через газон, и я, прежде чем его поглотила тьма, успел разглядеть, что он направляется к тропинке, ведущей к той дальней садовой калитке.
Озадаченный и обеспокоенный, я во все глаза глядел ему вслед, затем, вспомнив, что время уходит и мне еще надо вернуться в Рим, я вышел из своего укрытия и, торопливо пройдя по аллее, миновал ворота и оказался на дороге. Я никак не мог успокоиться и все размышлял об этом госте. Воришка он или каким-то образом связан с Хелен? Вопрос оставался без ответа. Единственным утешением в этой загадочной ситуации было то, что он меня не увидел.
До Сорренто я добрался в десять минут одиннадцатого. Я бежал, шел, снова пускался бегом и прибыл на вокзал вконец измотанный. Последний поезд на Неаполь ушел десятью минутами раньше.
В моем распоряжении оставалось час и пять минут, чтобы каким-то образом добраться до Неаполя. Я забрал чемодан из камеры хранения, стараясь не смотреть на служителя, чтобы не дать ему запомнить мое лицо, затем вышел на привокзальную площадь, где стояло одинокое такси. Водитель дремал и проснулся, когда я уже сел в машину.
– Я оплачу проезд в оба конца и дам вам пять тысяч лир чаевых, если вы доставите меня на неапольский поезд к четверти двенадцатого, – сказал я ему.
На всем белом свете не найдется более безрассудного, более сумасшедшего и более лихого водителя, чем водитель-итальянец. Стоит раззадорить его, как это сделал я, и вам остается лишь сидеть, зажмурив глаза, и молиться. Шофер даже не повернулся, чтобы взглянуть на меня. Он выпрямился, включил стартер, выжал сцепление и выскочил с привокзальной площади на двух колесах.
На протяжении двенадцати миль дорога из Сорренто похожа на извилистую змею. Тут есть крутые виражи, опасные участки и узкие места, где два автобуса могут разъехаться, только если один остановится и даст проехать другому. Мой шофер гнал по этой дороге, как по ровной и прямой линейке. Он держал руку на клаксоне, предупреждая о своем приближении миганием фар, и все же иногда я думал, что мой час настал. По счастливой случайности мы не повстречались с местным автобусом, который ходит каждый час, иначе не миновать бы нам аварии. Когда же мы оказались на неапольской автостраде, стало легче, и я смог немного расслабиться. В этот час движение было небольшое, и такси около получаса с ревом летело на скорости под сто сорок километров в час.
На окраину Неаполя мы въехали без пяти одиннадцать. Наступил самый трудный миг, так как общеизвестно, что в Неаполе круглые сутки полно машин и едут они медленно. Тут-то мой водитель и доказал мне, что он не только безрассудный псих, но и что жизнь человеческую он ни в грош не ставит.
Мы врезались в поток машин, как горячий нож врезается в масло. Ни один итальянский водитель никогда добровольно не уступит дорогу другому, но сейчас они, казалось, были рады поскорее шарахнуться в сторону. И весь наш путь до вокзала сопровождался скрипом шин резко тормозящих автомобилей, ревом гудков и злобными проклятиями.
Я удивился, что полиция не вмешивается. Вероятно, прежде чем полицейский успевал поднести свисток к губам, такси уже скрывалось из виду… Мы прибыли на вокзал в пять минут двенадцатого. Водитель резко нажал на тормоз, машину понесло юзом, и она остановилась. Он повернулся ко мне и улыбнулся.
Я предусмотрительно натянул шляпу на глаза, а в салоне было темно. Он меня ни за что не узнает, это уж точно.
– Ну как, синьор? – спросил он, явно довольный собой.
– Сила! – едва выдохнул я, сунув ему пригоршню грязных тысячелировых банкнотов. – Молодец, спасибо.
Я схватил чемодан, вышел из такси и бегом пересек тротуар. В здании вокзала я купил билет и побежал по платформе к стоявшему поезду. Четыре минуты спустя, сидя в одиночестве в грязном вагоне третьего класса, я смотрел, как исчезают вдали огни Неаполя. Я ехал в Рим.
Когда Джина увидела меня в дверях, ее большие синие глаза стали еще больше.
– Господи, Эд!
– Привет!
Я закрыл дверь, подошел и сел на край ее стола. Оказавшись на «своей территории», я испытывал громадное облегчение. Этот аккуратный и опрятный кабинет давал мне ощущение безопасности.
– Что-нибудь случилось? – резко спросил она.
Меня так и подмывало рассказать ей, как все плохо.
– Да нет, ничего не случилось, – ответил я. – Мне не удалось забронировать номер в Венеции. Тогда я подумал, что могу покорпеть над своим романом, и, попав в плен к собственной одаренности, не мог остановиться до трех часов ночи.
– Но ведь ты вроде бы в отпуске. – В ее глазах сквозили тревога и недоумение. – Куда же ты едешь, если не в Венецию?
– Ох, не изводи ты меня, – ответил я, обнаружив, что мне трудно дается шутливый тон. Вероятно, не следовало приходить к Джине сразу после смерти Хелен. Я уже говорил, что Джина обладала некоторой способностью узнавать, что у меня на уме. Она уставилась на меня, и по ее взгляду я понял, что она заподозрила неладное. – Я решил взять машину и смотать в Монте-Карло. Мой паспорт где-то тут у тебя, не так ли? Дома я его что-то не найду.
Тут дверь отворилась, и вошел Максуэлл. Он задержался в дверях и посмотрел на меня странным взглядом. В его глазах появилась враждебность.
– Ну, привет, – сказал он, входя и закрывая за собой дверь. – Ты что, не можешь жить без этого заведения или считаешь, что я без тебя не справлюсь?
Я был не в том настроении, чтобы что-то ему прощать.
– Если бы я считал, что ты не справишься, тебя бы здесь не было, – резко ответил я. – Я зашел за своим паспортом. В Венеции все отели забиты, не сунешься.
Он немного успокоился, но я видел, что мое присутствие ему не нравится.
– Долго же ты это выяснял. Надо быть поорганизованней. И чем ты вчера целый день занимался?
– Работал над романом, – объявил я, закуривая сигарету и улыбаясь ему.
Его лицо посуровело.
– Иди ты! Пишешь роман?
– Конечно. Считается, что каждый газетчик вынашивает замысел книги. Я надеюсь сделать на ней состояние. Попробуй сам, я конкуренции не боюсь.
– Я умею тратить время с большим толком, – отрезал он. – Ладно, мне работать надо. Ты нашел свой паспорт?
– Это все равно что заявить, будто я тебе мешаю и мне лучше убираться, – сказал я, улыбаясь ему.
– Мне надо продиктовать несколько писем.
Джина, отошедшая к шкафу для хранения документов, вернулась с моим паспортом.
– Я буду готов через пять минут, мисс Валетти, – бросил Максуэлл, направляясь к себе в кабинет. – Пока, Эд.
– Пока.
Когда дверь за ним закрылась, мы с Джиной обменялись взглядами. Я подмигнул ей:
– Ну, я пойду. Я позвоню тебе, когда найду гостиницу.
– Хорошо, Эд.
– Я побуду тут еще пару дней. До утра четверга я буду дома. Если что-нибудь стрясется, ты знаешь, где меня найти.
Она бросила на меня колючий взгляд:
– Но ты же в отпуске. Господин Максуэлл тут за всем присмотрит.
Я выдавил улыбку:
– Я знаю. Но все равно, если вдруг я вам понадоблюсь, я буду дома.
Я вернулся домой. Работать над романом не было настроения. Мысль о смерти Хелен не оставляла меня. Чем больше я о ней думал, тем лучше понимал, какой я дурак. Наверняка полиция заинтересуется загадочным Дугласом Шеррардом. Хелен сказала, что сняла виллу на это имя. Агент по продаже недвижимости обязательно сообщит полиции эту информацию. Станут задавать вопросы: кто такой Дуглас Шеррард? Где он? Возможно, полиция не проявит излишней дотошности. Они узнают, что Хелен не была миссис Дуглас Шеррард. Они догадаются, что она собиралась жить с каким-то мужчиной, а мужчина этот не объявился. Удовлетворятся ли они этим? Оставят ли эту линию расследования? Достаточно ли надежно замел я свои следы, чтобы остаться в тени, если они займутся поисками Шеррарда?
Я сидел в своей большой гостиной, выходившей на римский Форум, и думал, думал… Когда часов в десять раздался телефонный звонок, я с трудом заставил себя подняться с кресла, чтобы взять трубку.
– Алло? – сказал я, сознавая, что квакаю, как лягушка.
– Это ты, Эд?
Я узнал голос Максуэлла.
– Разумеется, я. Кто же, по-твоему, еще?
– Ты можешь немедленно приехать сюда? – Он казался взволнованным. – Бог мой! Такое дело свалилось на мою голову! Только что звонили из полиции. Они говорят, нашли Хелен Чалмерс… Она мертва.
– Мертва?! Как?!
– Приезжай, ладно? Они могут прибыть с минуты на минуту, и я хочу, чтобы ты был здесь.
– Еду, – сказал я и положил трубку.
Вон, значит, как. Завертелось даже несколько раньше, чем я ожидал. Я пересек комнату, налил себе виски и выпил. Я заметил, что руки у меня слегка дрожат, а когда взглянул на себя в зеркало над баром, то увидел, что лицо у меня бледное и одутловатое, в глазах – испуг.
Я вышел из квартиры и спустился к подземному гаражу. К тому времени, как я влился в густой поток машин, спиртное подействовало, и мне уже было не так страшно. Остановившись перед зданием, в котором располагался корпункт «Вестерн телегрэм», я наконец избавился от дрожи в руках.
Максуэлла и Джину я застал в приемной. Вид у Максуэлла был неважный. Лицо белое, как свежевыпавший снег. Джина тоже казалась встревоженной. Когда я вошел, она окинула меня долгим смущенным взглядом и отошла подальше, но я чувствовал, что она продолжает наблюдать за мной.
– Как хорошо, что ты пришел! – воскликнул Максуэлл. Его враждебности и самодовольства как не бывало. – Что скажет старик, когда услышит? Кто сообщит ему эту новость?
– Успокойся, – резко оборвал я. – Что случилось? Давай выкладывай.
– Подробностей не сообщили. Сказали лишь, что ее нашли мертвой. Она упала с какого-то утеса в Сорренто.
– Упала с утеса?! – Я уже заиграл по-настоящему. – А что она делала в Сорренто?
– Не знаю. – Максуэлл закурил сигарету. – Такой уж я невезучий, что это случилось в первый же мой наезд сюда. Послушай, Эд, придется тебе сообщить Чалмерсу. Он взбеленится.
– Не суетись, сообщу. Я одного не понимаю: зачем ее занесло в Сорренто?
– Вероятно, полиция знает. Боже мой! Надо же такому случиться именно со мной! – Он стукнул кулаком по ладони другой руки. – Ты должен заняться этим, Эд. Ты знаешь, что за человек Чалмерс. Он потребует расследования. Он непременно потребует расследования. Он будет требовать.
– А, заткнись! – отрезал я. – Перестань заводиться. Твоей вины тут нет. Пусть себе расследует, если хочет.
Он попытался взять себя в руки.
– Тебе легко говорить. Ты его любимчик. Я же для него – тьфу…
Тут отворилась дверь, и вошел лейтенант Карлотти из римского отдела по расследованию убийств.
Карлотти был черноволосый коротышка с загорелым морщинистым лицом и проницательными бледно-голубыми глазами. Ему было почти сорок пять, но выглядел он на тридцать. Мы были знакомы два или три года и хорошо ладили. Я знал его как умного, добросовестного полицейского, лишенного, однако, какого-либо таланта. Результатов он добивался благодаря старанию.
– Я думал, вы в отпуске, – произнес он, пожимая руку.
– Я уже собирался уезжать, когда все это началось, – отозвался я. – Вы знакомы с синьориной Валетти? Это синьор Максуэлл. Он замещает меня во время моего отъезда.
Карлотти пожал руку Максуэллу и поклонился Джине.
– Выкладывайте, – сказал я, усаживаясь на письменный стол Джины и приглашая его сесть на стул. – Вы уверены, что это Хелен Чалмерс?
– Полагаю, в этом нет никакого сомнения, – начал он, останавливаясь прямо передо мной и даже не собираясь занимать стул, на который я ему указал. – Три часа назад я получил сообщение из управления полиции Неаполя, что у подножия утеса в пяти милях от Сорренто обнаружено тело молодой женщины. Возможно, она свалилась с тропинки на утесе. Полчаса назад мне сказали, что ее личность установлена. Это синьорина Хелен Чалмерс. Очевидно, она сняла какую-то виллу недалеко от того места, где упала. Когда виллу обыскали, из содержимого багажа стало ясно, кто она. Я хочу, чтобы кто-нибудь из вашей редакции поехал со мной в Сорренто для опознания тела.
Этого я и ожидал. При мысли о том, чтобы идти в морг и опознать то, что осталось от красоты Хелен, меня чуть не вывернуло.
– Ты встречал ее, Эд, – поспешно проговорил Максуэлл. – Ехать придется тебе. Я ведь видел только ее фотографии.
– Я отправляюсь прямо сейчас, – сообщил Карлотти, глядя на меня. – Вы можете поехать со мной?
– Поехали, – согласился я и соскользнул со стола.
Повернувшись к Максуэллу, я продолжал:
– Ничего никому не сообщай, пока я не позвоню. Возможно, это не она. Сиди здесь и жди вестей от меня.
– А как быть с Чалмерсом?
– Его я беру на себя, – заявил я и, повернувшись к Карлотти, добавил: – Ладно, идемте.
Выходя за Карлотти из приемной, я похлопал Джину по плечу.
По дороге к римскому аэропорту я нарушил молчание:
– Вы имеете представление, как это случилось?
Он посмотрел на меня серьезным долгим взглядом:
– Я же сказал вам: она упала с утеса.
– Я слышал. А нет ли каких других сведений?
Он пожал плечами так, как это делают только итальянцы.
– Не знаю. Она сняла виллу на имя миссис Дуглас Шеррард. По-моему, она не была замужем, так?
– Насколько я знаю, нет.
Он курил мерзкую сигарету и выпускал дым в окно.
– Есть некоторые осложнения, – произнес он после продолжительного молчания. – Синьор Чалмерс – большой человек. Я не хочу нажить неприятности.
– Я тоже. Он не только большой человек, он еще и мой босс. – Я уселся поудобней. – Кроме того, что она назвалась миссис Дуглас Шеррард, какие еще осложнения?
– Вы о ней что-нибудь знаете? – Его холодные голубые глаза искали ответ в выражении моего лица. – Сейчас об этом деле известно только нам с вами и неаполитанской полиции, но долго замалчивать его нельзя. Похоже, у нее был любовник.
Я скорчил гримасу:
– Чалмерсу это не понравится. Будьте осторожны в разговоре с газетчиками, лейтенант.
Он кивнул:
– Я понимаю. Насколько я слышал, она сняла виллу на имя господина и госпожи Дуглас Шеррард. Как вы думаете, она не могла выйти замуж тайно?
– Все может быть, но я считаю это маловероятным.
– Я тоже. Я думаю, в Сорренто она отправилась на греховный медовый месяц. – И снова он выразительно передернул плечами. – Вы знаете, кто этот Дуглас Шеррард?
– Нет.
Он постучал по сигарете, стряхивая пепел.
– Гранди, который ведет это дело, похоже, склонен считать, что произошел несчастный случай. Меня он попросил подключиться к расследованию только потому, что синьор Чалмерс – большой человек. К несчастью, тут замешан любовник. Не будь любовника, все было бы куда проще.
– А о нем необязательно упоминать, – сказал я, глядя из окна машины.
– Возможно. Вы точно знаете, что у нее не было любовника?
– Я о ней практически ничего не знаю. – Я почувствовал, как у меня повлажнели ладони. – Мы не должны делать поспешных выводов. Пока не видели тела, мы вообще не знаем наверняка, что это она.
– Боюсь, что она. На всей одежде и на багаже стоит ее имя. Среди ее вещей нашли письма. На этот счет нет никаких сомнений.
Мы замолчали, и лишь в самолете на Неаполь он вдруг сказал:
– Вам придется объяснить положение синьору Чалмерсу. Тот факт, что она сняла виллу под чужим именем, обязательно всплывет на дознании у коронера1. Этого никак не избежать.
Я видел, что он боится сам связываться с Чалмерсом.
– Да, разумеется, – согласился я. – Это не ваше дело, да и не мое.
Он искоса посмотрел на меня:
– Синьор Чалмерс пользуется большим влиянием.
– Безусловно, но ему следовало бы хоть отчасти употребить его на дочь, пока она не угодила в такую передрягу.
Он снова закурил свою мерзкую сигарету, поглубже уселся в кресло и погрузился в размышления. Я тоже.
То, что он больше ничего не сказал о Дугласе Шеррарде, меня даже встревожило. Я знал Карлотти: он работал медленно, но на совесть.
Мы добрались до Неаполя около полудня. Нас поджидала полицейская машина. Рядом с ней стоял лейтенант Гранди из неаполитанской полиции.
Это был человек среднего роста, с продолговатым лицом, выступающими скулами и резко очерченным носом, темными серьезными глазами и оливковой кожей. Он пожал мне руку, глядя куда-то поверх моего правого плеча. У меня сложилось впечатление, что он не очень рад моему обществу. Он устроил так, чтобы Карлотти уселся на заднее сиденье, а я на переднее, рядом с шофером. Сам он уселся рядом с Карлотти.
Ехали мы долго и быстро. Я почти не слышал того, что тараторил Гранди, его голос был чуть громче шепота. Из-за шума ветра и рева двигателя я отказался от всяких попыток что-нибудь разобрать, закурил сигарету и стал глазеть в ветровое стекло на раскручивающуюся ленту дороги, стремительно несущейся нам навстречу, а сам вспоминал поездку предыдущей ночью, которая была гораздо быстрее и гораздо опаснее.
Мы добрались до Сорренто, и полицейский шофер повез нас по задворкам железнодорожной станции к небольшому кирпичному зданию, служившему городским моргом.
Карлотти обратился ко мне:
– Вам будет неприятно, но ничего не поделаешь. Ее надо опознать.
– Ничего страшного, – ответил я.
Но оказалось страшно. Меня бросило в пот, и я знал, что, наверное, побледнел. Хорошо, что не нужно было беспокоиться о том, как я выгляжу. В подобных обстоятельствах так бы выглядел любой.
Я прошел за ним в здание. Мы преодолели выложенный кафелем коридор и оказались в маленькой пустой комнате. Посреди комнаты – настил, на котором лежало тело, накрытое простыней. Мы подошли к настилу. Сердце у меня почти не билось, к горлу подкатывала тошнота, от которой я испытывал страшную слабость.
Я смотрел, как Карлотти потянулся и отогнул край простыни.
Да, это была Хелен, и, разумеется, она была мертва. Вид ее разбитого лица лишил меня мужества. Я отвернулся, мне стало плохо. Когда Карлотти вернул простыню на место, подошедший сзади Гранди положил свою руку на мою.
Я смахнул руку Гранди и вышел в коридор. Сквозняк, тянувший в открытую дверь, здорово мне помог.
Два сыщика молча вышли, и мы втроем неторопливо двинулись к машине.
– Да, это она, – произнес я. – Никакого сомнения.
Карлотти пожал плечами:
– А я надеялся на ошибку. Трудно нам придется. Шумиха будет большая.
Я видел, что он не на шутку тревожился из-за Чалмерса. Он знал, что Чалмерс достаточно влиятелен, чтобы лишить его места, стоит Карлотти сделать хоть один неверный шаг.
– Да уж, – кивнул я. Мне не было жаль его. Жалел я только самого себя.
– Сейчас мы поедем в управление. Вы можете позвонить оттуда, – сказал Карлотти, закуривая очередную вонючую сигарету и отшвыривая горящую спичку.
Мы сели в машину: Карлотти и Гранди сзади, я рядом с шофером. Пока мы ехали по перегруженной транспортом главной улице к управлению полиции, никто не проронил ни слова. Когда мы туда добрались, я немного пришел в себя, хотя шок еще давал о себе знать. Они оставили меня в какой-то комнате, а сами ушли в другую посовещаться.
Я позвонил Максуэллу.
– Никакого сомнения, – произнес я, когда нас соединили. – Это Хелен.
– Боже мой! Что будем делать?
– Я собираюсь послать телеграмму Чалмерсу. Дам ему три часа, чтобы прийти в себя, потом позвоню.
Я слышал, как он дышит, будто старый астматик.
– Пожалуй, это все, что ты сможешь сделать, – отозвался он после долгой паузы. – Ладно, если я могу чем-то помочь…
– Присматривай за работой, Джек, – ответил я. – Если дочь Чалмерса срывается с утеса, это вовсе не означает, что работа должна стоять.
– Об этом не беспокойся, ты только возьми на себя Чалмерса, – попросил он. – Мне ни к чему встревать в это дело, Эд. Лучше уж ты. Тебя он любит. Тебя он считает докой. А меня ни в грош не ставит. Я присмотрю здесь за работой, а ты займись Чалмерсом.
– Ладно, будь добр, передай трубочку мисс Валетти.
– Сейчас. Одну минуточку. – Облегчение в его голосе едва не рассмешило меня.
Немного погодя послышался спокойный голос Джины:
– Значит, она мертва, Эд?
– Да. Мертвее не бывает. Блокнот у тебя под рукой? Я хочу послать телеграмму Чалмерсу.
– Диктуй.
Вот чем я восхищался в Джине. Она не терялась ни в каких пиковых положениях.
Я продиктовал телеграмму Чалмерсу. Я сообщил ему, что с его дочерью произошел несчастный случай. Я скорбел о ее кончине. Я писал, что позвоню ему домой в 16.00 по европейскому времени и сообщу подробности. Таким образом я получил три часа, за которые предстояло раздобыть эти по-дробности и разузнать, много ли известно полиции. Кроме того, я запасся временем на подготовку собственной версии, если в том возникнет нужда.
Джина обещала послать телеграмму немедленно.
– Уж пожалуйста, – сказал я. – Не исключено, что Чалмерс позвонит мне раньше, чем я ему. В этом случае ты ничего не знаешь, поняла? Не впутывайся в это дело, Джина. Ты ничего не знаешь.
– Хорошо, Эд.
Было приятно слышать ее спокойный, будничный голос. Я опустил трубку на рычаг и отодвинул стул. Тут вошел Карлотти.
– Я собираюсь взглянуть на место ее гибели, – сообщил он. – Хотите поехать?
Я встал:
– Что за вопрос!
Глава 4
Полицейский катер обогнул высокий утес. Я сидел на корме рядом с Карлотти. Он курил. На нем были солнцезащитные очки с синими стеклами. Мне казалось странным, что полицейский носит темные очки. По моему мнению, он должен был презирать такую роскошь. Гранди и трое полицейских в форме сидели в средней части лодки. На Гранди темных очков не было: что бы он ни делал, он всегда остается официальным и корректным.
Как только мы повернули, я узнал крошечную бухточку и массивные валуны, на которые упала Хелен. Карлотти поднял голову и стал вглядываться в вершину утеса. Он поморщился. По-моему, он представил себе, каково это – грохнуться с такой высоты. Подняв глаза, я подумал о том же. Рядом с такой вершиной поневоле чувствуешь себя пигмеем.
Лодка, пыхтя, вошла в бухточку. Едва она прибилась к валунам, мы выскочили на берег.
– Мы ничего не трогали, – объявил Гранди Карлотти. – Я хотел, чтобы вы сначала все посмотрели. Мы только убрали тело.
Они принялись за тщательный осмотр, а я с двумя полицейскими уселся на один из валунов, чтобы не путаться у них под ногами, и стал наблюдать. Третий полицейский остался в лодке.
Вскоре Гранди нашел футляр от кинокамеры, который я бросил сверху. Он торчал из воды между двумя валунами. Гранди выудил футляр, и они принялись разглядывать его так, как парочка профессоров, наверное, изучала бы какой-нибудь сувенир с Марса. Я заметил, как бережно Карлотти обращается с футляром, и обрадовался, что у меня хватило ума стереть свои отпечатки. Наконец он взглянул на меня:
– Наверное, эта штука принадлежала ей. Она увлекалась фотографией?
Я чуть было не ответил утвердительно, но вовремя спохватился.
– Откуда мне знать? – отозвался я. – Большинство американцев, приезжающих в Италию, привозят с собой камеру.
Карлотти кивнул и протянул футляр одному из полицейских, который осторожно положил его в пластиковый мешок. Они продолжали поиски. Минут через десять, когда они удалились от меня, я увидел, что они сделали еще одно открытие. Гранди наклонился и поднял что-то, лежавшее между стеной утеса и каким-то камнем. Стоя спиной ко мне, они принялись изучать свою находку. Я курил и ждал, чувствуя, что сердце бешено колотится у меня в груди, а во рту пересохло. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Карлотти направился в мою сторону. Оттолкнувшись руками, я встал с камня и двинулся ему навстречу. Я увидел, что он держит в руках то, что осталось от камеры Хелен. Камера разбилась о камень, упав с утеса. Объектив отлетел, боковая панель была продавлена.
– Теперь ясно, как все произошло, – сказал Карлотти, показывая мне камеру. – Видимо, она снимала и держала камеру вот так. – Он поднял камеру и приложился к видоискателю. – Если она стояла на краю тропинки, то легко могла сделать неверный шаг, когда эта штуковина закрывала ей обзор.
Я взял у него камеру и взглянул на счетчик расхода пленки. Отснято было около четырех метров.
– Пленка еще есть, – заметил я. – Судя по всему, внутри нет воды. Проявите пленку – и вы узнаете наверняка, снимала она что-нибудь с вершины утеса или нет.
Эта мысль, похоже, ему понравилась.