Кавказушка Санжаровский Анатолий
Её руки сверх всякой меры до мозольного остекленения навертелись всякой работы, женской и неженской, лёгкой и нелёгкой. Но не было в её жизни минутушки, чтоб посидела с этой чертовкой ручкой перед белым господином Листом.
Нина снова подала ей ручку.
Ручка снова тукнулась пером в пол.
Тогда Нина вложила Жении меж пальцев ручку и, поверх обхватив её кулачок с ручкой, стала водить по листу.
С пера стекла на бумагу первая буква.
А.
Жения поразилась.
Как легко! Как просто!
Пускай написала не сама, но ручка, ручка-то была именно у неё, у Жении, в пальцах!
– Теперь сама, – сказала Нина.
Сама Жения не могла. А у Жении под пером почему-то сразу падала и растягивалась, будто укладывалась спать.
Нина написала большую печатную «А».
Печатная "А" сразу глянулась Жении. Какая тут мудрость? Две худые и высокие палочки столкни верхами, точно двух пьяниц лбами, а посередке для надёжности свяжи их ещё одной короткой палочкой-верёвочкой. Разве это сложно?
Всю первую страницу в тетрадке измазала Жения печатной буквой «А». Вторая страница пошла под «Б».
– В вечер проходим по две буковки, – сказала Нина.
Она старательно и строго, как настоящая русачка, [27] учила Жению писать русские буквы и частенько вспоминала себя в детстве. Вспоминала, как сама начинала учиться.
Нина только-только вбежала в третий годок, когда у неё померла мать.
Отец скоро ещё женился. Мачеха не любила Нину. Нина не любила мачеху. Девочка росла возле отца.
Утром, бывало, идёт отец на работу, на пальце болтается Нинушка. Сидит отец, на счётах кости гоняет. Капиталов тогда больших не водилось, отцу то и нужны кости что пониже, не выше тысяч, а Нина на тех же счётах гоняет верхние, миллионные, кости. Стоит на стуле напротив и со стула сводит свой дебет-кредит.
Отец огородину сажать, Нинушка туда же. Отец ткнул в лунку тыковку-семечку, Нинушка рядком пяточкой вниз старательно воткнёт весёлыми пальчиками свою семечку. Отец с мужиками лясы точить – Нинушка вкруг ног вьётся. Отец курить, табачную соску сосать да пускать дым в Нинушку – Нинушка не уступит. У неё во рту воображаемая козья ножка. Она её потягивает, потягивает чинно, солидно и окуривает отца. Отец закрывается от её дыма , а она назидательно выставляет ему его же резон:
– От дыма загородку не поставишь. Терпи.
Дожили они так до той поры, когда стали по вечерам собирать мужиков, баб где-нибудь в избе и учить грамоте. Подъехала пора ликбеза.
И в учителя выставили Нинушкина отца.
Был он в грамоте сам не особо какой резвый казак, и всякий раз на работе и дома, как идти в школу, готовился аккуратно. То, вывалив на сторону лопатистый язык, обстоятельно выписывал буквы, то до хрипоты заучивал какой стишок из деревенского букваря для взрослых "Красный пахарь".
А Нина смотрит и себе пишет, рисует каракули.
А Нина слушает и себе запоминает.
Вечером, в школе, Нина опять рядышком с отцом.
Отец сидит на своём стуле, Нина стоит на своём.
Перед ними долгий грубый стол. Вокруг стола на лавках больше девки, бабы. Мужиков не очень-то и затащишь.
Начинается урок.
– Ну, – спрашивает отец, – кто скажет, какую на дом букву задавали?
Молчат. Вывернутые взгляды исподлобья.
Не стерпит Нинушка, скок на стол и во всё горлушко:
– Пы-ы! Покой! И пишется так…
Хлоп на коленки и поползла по столу, всем подряд бабам строчит в тетрадки ту злополучную "пы".
В другой раз отец спрашивает, кто расскажет стишок "Красный пахарь", который задавал на дом, и тут уж, раздосадованный всеобщей молчанкой, подтолкнёт Нинушку к столу:
– Ну-ка, дочушка, вжарь этим сырым кулебякам!
Отец ставит её на край стола, приобнимает одной рукой за коленки, жмётся к ней щекой.
– Бабы… Бабунюшки… Ну какие вы неразумные! – срывает сердце отец.
Ему возражают:
– Тихон ты Лексеич! Ну игде ты удумал разуму искать? Ой… Ты от горя за речку, а оно уже стоит на берегу!.. Да мы, бабы, умом ещё когда отшиблены! Скоко пережили… Скоко горшков разбилось об наши головы? Всю умность вышибло! Какие уж стишки нам упомнить!?
– Учитесь, должны помнить, – подпекает отец. – Вон дочушка… Малое дитё, а всё знает! Я для себя читал стишок. Три разка прочитал. Она всё и положь на память. На четвёртые разы она уже мне наизусть его выпевает!.. Она вот вам по памяти отгремит, а вы слухайте. Повторяйте за ей… Ну, доча, врежь!
Голос-звоночек льётся серебристо. На околице слыхать.
В лад вторят ему, гудят бабьи причетные голоса:
- – В стране, где всюду барин правил,
- Преграды нам повсюду ставил,
- Где рабством скованный народ
- Не видел радости и света,
- Где жизнь тяжёлая была, -
- Там наша власть Советов
- Решает нынче все дела.
- Мудрил над тьмою хмурый знахарь,
- И поп обманывал народ,
- Но ныне вольный красный пахарь
- Свершает жизни поворот!
– О! – вскинул отец указательный палец. – Без запинушки! Дитё! А вы, холодные печурки, никак не можете…
Однажды, на излёте августа, Нина попросила отца:
– Папунюшка! Миленький! Запиши меня в настоящую школушку.
– Рано тебе ещё. Тебе только шесть. Ещё годик ужди. Побегаешь со мной на ликбез, почитаешь мой букварь "Красный пахарь", а там и сведу.
– Да что мне твой "Красный пахарь"? Я его уже ве-есь наизустушку знаю! В-ве-есь!
И первого сентября Нина в первый раз не побежала с отцом на работу в сельсовет. Она аккуратно завернула деревенский букварь для взрослых в красный платок, взяла тетрадку, самоловчик (чернильницу-непроливайку), железную ручку-трубочку – с одной стороны карандаш, а с другой стороны перо "Пионер", так и написано, Нина сама прочитала: "Пионер" – и пошла, куда шли все дети первого сентября. В школу.
Вошла.
Широкий светлый коридор.
И друг за дружкой высокие двери.
Бежит радостная Нина по коридору, читает, что написано на дверях.
"4-ый класс". Сюда ещё рано.
"3-ий класс"…
"2-ой класс"…
"1-ый класс". Ага, сюда! Сюда!
Нина влетела в класс.
И учительница, и ребята – уже сидели за низкими столиками – все упулились, пристально уставились на неё.
– Здравствуйте! – ясно сказала Нина. – Я пришла в школу. Я хочу учиться.
– Девочка, ты мала, – холодно сказала учительница и вывела Нину за дверь.
Нина громко заплакала и снова вбежала в класс.
– Я хочу учиться!
– Тебе только кашу есть! – сердито пальнула учительница. – Ты ещё маленькая.
– Нет! Я хочу учиться!
– Девочка, не мешай мне работать с классом.
Учительница снова стала выводить Нину.
Нина нарастопашку уперлась руками-ногами в дверные косяки.
– Не мешай, девочка! Иди домой!
– Я хочу учиться! Не пойду! Не пойду домой! Не пойду! Не пойду! Совсем не пойду!.. Никогда не пойду!!!..
Нине стало невперенос обидно, что её выпроваживают из класса.
Она заплакала так громко, что её услышала вся школа.
В её крике было что-то требовательное, даже провокационное, властно зовущее кого угодно сильного, лишь бы унял эту вредину училку.
В класс заглянул директор.
Учительница сказала ему:
– Вот пришла учиться. Как писать будет? Из-за столика ж не видать!
Столики, за которыми сидели ребята, сколочены наскоро, непрочно. Мизинчиком ткнёшь – шатаются. Ребята звали их "корабли Магеллана".
Директор подмигнул учительнице и тихо сказал:
– Давайте её посадим. Что станет делать?
А у Нины спросил:
– Ты писать не умеешь?
– Умею.
– А ну пиши!
Нина хотела положить букварь на столик – с пальчиков навытяжку еле достала до середины стола.
– Вот видишь, какая ты маленькая, – сказала учительница. – Ты даже не достаёшь. А писать и подавно не умеешь. И читать не умеешь.
Нина заплакала и сказала:
– Не верите? А я умею!
– Показывай, что ты умеешь.
Нина села на краешек ближней скамейки. Поставила чернильницу на пол, положила на коленки свой букварь для взрослых. На букварь пристроила тетрадку и стала писать по порядку весь алфавит печатными, а рядом рукописными буквами.
Тут весь класс сбежался смотреть и притих.
– Гм! – уверенно просиял директор. – Азбуку ты… Правильно… – Открыл её букварь: – Читай-ка.
– А давайте… «Саша пахала пар… Паша пахала – охала… У Пахома пар – пух» , – бегло, захлёбисто читала Нина.
Открыла в другом месте. Бойко, напористо:
– «Давайте, братцы, в каждой хате раздуем искры Октября!»
Перекинула несколько листков:
– «У нас была коммуна. Лука был наш староста. Он будил нас рано. Наша работа была: пахать, боронить, скотину убирать…»
Нина серьёзно переворачивала странички и выхватывала отовсюду:
– «Товарищи, Советы ваша защита. Смотрите, чтобы кулак не попал в Совет…». «Покупай товар только в кооперативе. Подумай, сколько передашь, если будешь покупать на базаре…» «Шефы помогают деревне строить новую жизнь. Шефы посылают в деревню делегаток. Делегатки помогают устраивать ясли…» «Зимой потную лошадь вытирай и попоной накрывай. Овёс давай за два часа до работы…» «Помните, крестьяне, что не под силу одному, то легче артели…» «Со всяким крестьянином может случиться беда – пожар, наводнение, град, падёж скота. Здесь нужна скорая помощь. Вот для такой помощи выбираются крестьянские комитеты взаимопомощи (кресткомы). Средства для помощи комитеты добывают сами…» «Помни – трёхполье хуже чумы. Помни – легко с ним дожить до сумы. Поэтому бросай трёхполье и заводи многополье…»
– Интересней что-нибудь поищи, – ласково попросил директор.
Нина молча листает букварь, читает про себя. Выбирает.
– Может, – думает вслух, – вот это?.. «Никогда не клади ребёнка спать с собой в постель: ты его можешь заспать. Не тряси и не качай; если есть дома качка или люлька, выбрось её и клади ребёнка в чистую корзину. На дно положи чистый матрац, набитый сеном, а сверху покрой клеёнкой и чистой простынкой…» Ой, неинтересно это… Может… «Церкви – под клубы, колокола – на машины!» Или… «Денег дома не держи, лучше в кассу их снеси».
Ребята засмеялись.
А Нина назло им стала читать ещё громче. Ещё выразительней:
– «Только общими силами, только путём кооперации крестьяне могут улучшить своё хозяйство…»
Нина с опаской покосилась на директора.
Директор приветливо улыбался. И Нина, подумав, – чтение начинало её утомлять – распахнула свой букварь в конце.
– «Разумные развлечения отвлекут мужчин от пьянства. Не запрещайте вашим сыновьям заниматься в кружках военных, сельскохозяйственных, физкультурных и др. Кружки – это спасение молодежи от пьянства…» Или… «Прошу выслать мне „Крестьянскую газету“ на 6 мес. и журнал „Лапоть“ тоже на 6 мес. по следующему адресу…»
Нина понуро посмотрела на директора:
– Скукота всё это… А давайте я вам лучше стихи из своего взрослого букварика расскажу. По памяти… Про красного пахаря… Про "улица волнуется…" Иль вот эти…
- Проталинка, проталинка,
- Широкий водопой.
- Вот слух идёт немаленький,
- Грозится враг войной.
- Уж подули ветры буйны,
- Вскрылись замыслы буржуйны.
- В бой хотят втянуть Союз.
- Союз молвил: «Не боюсь».
И директор, и учительница, и все ребята смотрели на Нину большими глазами.
После стихов началась арифметика.
– Два прибавить два. Сколько будет?
Нина отвечает со смешком директору:
– А не больше, чем и у вас. Четыре!
Умножение, деление…
Что ни спроси, так всё от зубов и отскакивает.
– Откуда ты всё знаешь?
– Папушка научил.
– А кто твой папа?
– Секретарь сельсовета.
– А-а! – сказали в один голос директор и учительница. – Мы у него зарплату получаем.
А один директор сказал потом:
– Ты нам всё хорошо рассказала. Уже время обеда. Иди отдыхай. Иди и скажи папе, что ты молодца! А взять сейчас тебя в школу мы не можем. Тебе только шесть. На будущий год приходи. В первом классе тебе делать нечего. Сразу возьмём во второй.
Отец сразу и купи Нине учебники для второго класса.
13
Нина сказала:
– Девчонки, если что… Не пишите домой сглупу, что убили. Не пугайте… Не вас учить, уже знаете… А напишите, жива, здорова… А сойдёт, сольётся война – сами узнают…
Жения разнесла раненым ужин.
Собрала посуду.
Больше ей в санбате делать нечего. Но она не уходит. Угнулась в ведро, ложкой дёрг, дёрг по стенке, будто соскребает что, а сама – сплошной слух! – не сведёт с Нины удивлённых глаз, вперехват ловит, что та за странности говорит своим подругам, говорит да ещё со всеми прощально обнимается, целуется.
Куда-нибудь уходит? На задание?
А куда сунешься навстречу ночи? И в таком непотребном виде?
На Нине гражданское тряпьё. Драная ватная фуфайка, тёплые штаны. На лице сажа, грязь. В руке кривая палка.
На пробу Нина делает несколько шагов, с усилием налегает на палку.
– О! Под старуху кондыляешь на ять! – в печальной улыбке поднимает палец одна из подруг.
Нина выходит.
Жения семенит следом.
– Нина! – окликает Жения. – Ти зачэм всё это надэл?
Нина дурашливо хохотнула:
– Без перчаток чай пила! Простудёхалась. Вот толсто и оделась… Упугучилась… [28]
– Ти кюда?
– На бал-маскарад! – внешне весело раскланивается Нина. Но в душе ох и не нравится ей, когда перед важной дорогой вот так лупят в лоб: куда? Надо же! Закудахтала дорожку!
– Ти иди заданий? Да? Возми мне… Я свободни до утра.
– Какое ещё задание? – насильно смеётся Нина. – На танцы иду… На половецкие плясандины… А вы танцуйте на здоровье с ложками-мисками… Всяк танцуй свои танцы.
– Я хочу иди месте тобой…
Нина остановила глаза на Жении.
«Отбыли Вы, мамаша, здесь семнадцать дней. Изучили, прошли всю русскую азбуку. А что ж дальше? А дальше вот что. Засиделись, загостились Вы у сыночка, пора пробивать Вам дорожку на Геленджик да провожать Вас домой… Узнаем поточней, где главный немец, чем он "богат" и двинем…»
И твёрдо провела рукой из стороны в сторону:
– Со мной нельзя.
Жения передала Вано подслушанные обрывки странного разговора Нины с подругами, не забыла, разумеется, про свой разговор с Ниной, подивилась её диковинному наряду. Спросила:
– Что бы всё это, сынок, значило?
– Это только то и значит, что значит, – уклончиво ответил Вано. – Давай об этом не будем. Лучше свежий пришей подворотничок.
Белых ниток не было. Жения надёргала долевых ниток из бинта, пришила к стойке-воротнику гимнастёрки узкую бинтовую полоску. Получилось вроде недурно.
Вано ушёл к себе позже обычного.
Нина так и не приходила спать.
А утром, свет ещё и не думал, как показалось Жении, разбивать, разбавлять тьму, прибежал ликующий Вано.
– Мама! Мамочка! Я принёс радость! Только что был совет…
– На рассвете какой совет?! – ничего не понимала Жения. – Мало дня, что на рассвете? Или у них там у всех бессонница?
– Сейчас, мама, у всего мира бессонница.
Жения задумалась.
– Ты хорошо, сынок, сказал. Сейчас никому не спится сладко. Даже врагу.
– Я обязан драться и за себя, и за отца…
– Посто-ой… Как это и за отца? Разве он не мужчина? Сам не постоит за себя? Или – он погиб? Может, у тебя есть какие бумаги, что так говоришь? Не таись… Что с тобой? От тебя невозможно добиться языка… [29]
Глаза всегда выдают виноватого. И хорошо, что было ещё темновато, что была ещё полуразмытая ночь, и мать не видела ни перемены в его дрогнувшем лице, ни в его глазах.
Действительно, за час до её приезда Вано получил ответ на свой запрос. Отец погиб. Но, узнав, что мать ещё не получила похоронку, несколько успокоился, для верности в мелочь изодрал сталинградское извещение, полагая, что это ни больше ни меньше какое-нибудь недоразумение. И о нём сын не заикался матери. Ну, чего, в сам деле, до времени жечь матери душу? А ну скажется это послание всего-навсего ошибкой? Уж лучше пока помалкивать.
Вано молчал, и это молчание угнетало его.
Он частенько порывался вывалить всю правду. И всякий раз удерживал себя. Может, сейчас рубнуть? Ну, рубнёшь. А дальше что? Чем эта правда поможет матери? Она её убьёт… А вдруг эта правда повернётся после заурядной путаницей?
И, опуская глаза, Вано так повёл разговор:
– На войне бывает всё. Кто-то где-то недосмотрел… перепутал фамилию… адрес… Могло и сильно ранить отца. Сам не может писать, поблизости нет грузина-знакомца, а русскую сестру попроси написать – как дома станете читать? Мог ведь отец так подумать? Мог? Вот и молчит до поры… Я должен биться и за него, и за Тамару, и за тебя…
Жения глубоко вздохнула.
– Я ведь, мама, – виноватясь голосом, продолжал Вано, – заскочил на минутку. Проститься…
Мать отшатнулась.
– Ка-ак проститься?
– Мы выступаем в бой. Мне по штату положено быть впереди… А впереди всегда ураганней, – смущаясь, тихо проговорил Вано.
Жения помертвела.
– Ты хочешь сказать, вся твоя радость в том, чтоб скорей погибнуть? Тебе надоело жить?
– Ма-ма-а…
– Прости… что я молочу… Как в лихорадке… Насчёт боя ты правильно… Но в бой я тебя одного не пущу! Не пущу! Я с тобой… Буду рядом… Я заговорённая… – Жения горячечно похлопала себя по нагрудному карману, где лежала попавшая ей в таз пуля. – Я заговорённая. Меня пули не трогают. Буду я рядом, не тронут и тебя…
«Вот так номер, – опало думает Вано. – С мамкой вперёд на врага! С мамкой на передовую… Засмеют ребята. А потом… Мало нам отца? А ну угадает пуля ещё и в мать? Да при мне! Как я тогда?..»
Твердея духом, мать положила руку сыну на плечо:
– Я догадываюсь, про что ты думаешь. Не думай, выбрось всё то из головы. Пускай я не держала в руках автомат. Пускай я не умею стрелять. Не это вовсе главное. Главное – я рядом. Буду я рядом, уцелеешь и ты… И… Я могу сгодиться там! Ранят кого, вынесу из боя… Могу подать первую помощь. Остановить кровь, перевязать… Я всё умею! Нина научила. Мне сам Кручинин доверяет накладывать сапожок из гипса!
14
Из боя мать и сын вышли невредимыми.
Вано ликовал, как младенец.
–Ну, так я не права? – пожурила его мать. – Не будь меня там, ты б сейчас был далеко-о. Как я только и углядела… Ко времени глянула… Ты из автомата косишь-ломаешь их цепь, а я не будь дура знаю, беда и спереди навалится, и с задов может цапнуть. Раз за разом зырк, зырк вокруг. Никого сзади и с боков. А тут гляну – из плотного туманного сумрака гада ползёт. Со штыком. Из-за камня. Я по каске узнала, уже когда совсем близко подполз. Толкнула тебя в плечо и рукой на него, ты в секунд очередь по нему… А то б он нас обоих по-тихому надел на один штык… А фашину надо бить, би-ить… И глупо пропадать самим…
Оконфуженный Вано с минуту молчал.
Согласился после:
– Без тебя я б уже как жив не бывал… Ты у нас геройша! Сама очистила себе дорогу домой!
– Это как?
– Обыкновенно. Дорога, которую мы взяли, ведёт на Геленджик и дальше. К дому… А знаешь, – в голосе Вано качнулись хвастливые нотки, – а ведаешь ли ты, только из-за тебя пошли биться за дорогу на Геленджик? Совет был про то именно.
Мать осуждающе покосилась на сына.
– Болтушок же ты… Из-за меня…
– Ничуть! Только то из горшка льётся, что было в горшок налито. Уже после боя побежал среди солдат шепоток… На сегодня вроде намечались бои и за дорогу на Геленджик, и в другом месте. Вот собралось большое начальство и решает, за что ж сперва драться. Говорили, говорили и тогда самый главный на совете говорит: прежде всего мы должны отнять дорогу на Геленджик. Из-за того, что эта дорога не у нас, мать одного нашего солдата не может вернуться домой. Надо срочно расчистить ей дорогу. Уже более двух недель гостится в части…
Жения с ядком улыбается. Ну и трепач! Ну и ляпалка!
Она не верит Вано.
А Вано и сам не знает, то ли верить ему своим словам, то ли нет. То ли он всё это действительно слышал, то ли присочинил сам. Ни то, ни другое он сказать твёрдо не может.
– Одним словом, мама, – подбивает Вано бабки, – не хотела ты сегодня прощаться на рассвете, придётся прощаться сейчас. Дорога открыта! Тебе надо возвращаться. Я об этом похлопочу.
Жения сражённо остановилась.
– Вано! Ти чито мелешь?! – закричала она по-русски, уверенная, что на русском всякий довод звучит убедительней.
Читать бесплатно другие книги:
