Анжелика и дьяволица Голон Анн

Глава 13

Два маленьких мальчика играли в триктрак на краешке стола. Они были полностью поглощены своим занятием, склонив головы так низко, что волосы прямыми прядями падали им на щеки. Седовласый негр, чья курчавая шевелюра смахивала на колпак из пакли, внимательно следил за игрой, опершись подбородком на темные руки с лиловыми ногтями.

Пламя свечи в оловянном подсвечнике заливало мягким светом эту сцену, искорками плясало на золотых кольцах в ушах старого чернокожего, на его скулах и на белой эмали глаз.

При появлении Анжелики и Абигель все тотчас пришло в движение. Мальчики вскочили на ноги, бросились на шею Анжелике, старый негр тоже устремился к ним с разнообразными приветствиями на почти безупречном французском языке, однако же с тем мягким и чуть пришепетывающим акцентом, который присущ африканцам. Это был Сирики, слуга Маниго. Они когда-то подобрали его, больного, среди рабов, свезенных в Ла-Рошель, в ту пору, когда торговля «черным товаром» была одним из многочисленных коммерческих занятий Маниго.

Сегодня на Сирики была все та же, хотя и потертая, с заплатками, прекрасная малиновая ливрея, обшитая золотым галуном, всегда бывшая предметом его гордости. Анжелика вспомнила, как он мчался, подобно пламени, по ландам за беглецами-гугенотами с криком: «Хозяин! Хозяин, возьми меня с собой!..» За ним неслись королевские мушкетеры. Ужасный миг! Но сегодня все они, живые и здоровые, собрались в этом бедном жилище в Америке.

Сирики с гордостью выспрашивал у Анжелики, узнает ли она в светловолосом ребенке того Жереми Маниго, его питомца, которого он нянчил еще грудным младенцем.

— Ведь правда же, он вырос, сударыня? Он становится мужчиной. А ему еще нет и одиннадцати лет.

И действительно, никогда еще щеки у Жереми не были такими круглыми, глаза — такими голубыми, а волосы — такими светлыми.

Рядом с ним Лорье Берн, его партнер по триктраку в тот вечер, казался более тщедушным, хотя тоже окреп.

— Кто из двоих выигрывает? — поинтересовалась Анжелика.

— Он, — ответил Жереми, с упреком указывая на Лорье, — он всегда выигрывает.

Лорье заважничал и состроил в ответ презрительную гримасу, а Жереми принял оскорбленный вид. Долгожданный ребенок в семье богатого ларошельского буржуа Маниго, крупного торговца, где рождались только девочки, этот единственный сын был сильно избалован своими родными. Однажды, когда по дороге в школу мальчик неосторожно задержался, заглядевшись на католическую процессию, он был похищен приверженцами иезуитов. После бесчисленных хлопот, в которых Анжелика помогала коммерсанту, тот смог отыскать сына, но понял, какая опасность тяготеет отныне над всеми протестантами во Франции, независимо от их положения и состояния. Все это побудило Маниго к отъезду из страны.

Абигель утешила мальчика, приласкав его и дав ему кусок пирога.

— Вы продолжите партию завтра, — сказала она. — Я поставлю доску на полку, не смешав кости.

Жереми с полным ртом по очереди сказал всем «до свидания» и вложил свою ладошку в руку Сирики.

Жилище Бернов стояло на середине склона, спускавшегося к главной площади деревни. Оконца в нем были совсем маленькие, чтобы не впускать в помещение холод; к тому же стекло являлось большой редкостью. И все-таки Голдсборо стал одним из немногих поселений, где в первую зиму людям не пришлось довольствоваться рыбьими пузырями или пергаментом вместо стекол.

Построенные осенью на скорую руку, дома гугенотов были довольно тесными. Жилище Берна состояло из двух комнат: в одной питались, да здесь, собственно, и протекала вся жизнь, другая же служила спальней для родителей, кроме того, здесь стоял шкаф. Существовали еще две пристройки — для хранения дров и для умывания. Короткая лестница вела к люку на чердак. Марсиаль, старший сын, заявил, что в доме повернуться негде, и построил себе в саду вигвам из древесной коры.

— Совсем как наш канадец-старожил Элуа Маколе, — заметила Анжелика.

Лорье спал в общей комнате, Северина устроилась на чердаке.

Кстати, Северина тоже была сейчас здесь и жгла мелиссу, чтобы отогнать комаров. По-прежнему худая, с тем же страстным личиком и большим ртом, она вступала в отрочество; однако теперь, под присмотром терпеливой Абигель, она расцвела. Северина тоже поцеловала Анжелику и сразу же заявила без обиняков:

— Как я счастлива, госпожа Анжелика, что все эти истории которые про вас рассказывали, оказались враками! А иначе я бы покончила с собой. Я не люблю жизнь, когда в ней слишком много сложностей и разочарований.

— Ты слишком цельная натура, Северина. Узнаю тебя, ты совсем не изменилась.

Посреди стола красовалась черная, с длинным узким горлышком бутылка старого рома. Сидя друг против друга, Жоффрей де Пейрак и Габриэль Берн оживленно беседовали. Судя по всему, поводом для достижения согласия послужила общая привязанность: Онорина. Жоффрей де Пейрак повествовал о подвигах Онорины в Вапассу, Берн расписывал подвиги Онорины в Ла-Рошели. И оба сходились на том, что это очаровательное дитя, сильная натура и что невозможно не полюбить ее с первого же взгляда.

— Она с самого младенчества такая, — говорил Берн. — Помню, когда я нашел ее в лесу, под деревом, к которому она была привязана…

Он замолчал. Взгляд его встретился со взглядом Анжелики, объятым внезапной паникой, потом снова обратился к Жоффрею де Пейраку, не спускавшему с них глаз.

— Это старая история, — продолжил Габриэль. — Она принадлежит тому миру, что мы оставили позади нас. Когда-нибудь я расскажу ее вам, ваше сиятельство, ежели будет на то позволение госпожи Анжелики, или она сама вам ее поведает. А пока — выпьем за наше здоровье, за здоровье отпрысков наших, присутствующих, отсутствующих или будущих, — заключил славный Берн, поднимая свою рюмку.

Уже когда начался ужин, вдруг появился нежданный гость, совсем маленький.

— Ой, смотрите, кто пришел!

— Мой котенок! — воскликнула Анжелика. Он прыгнул ей на колени и, поставив передние лапки на край стола, представился всей компании, издав чуть слышное, с хрипотцой, но приветливое мяуканье. Затем он потребовал свою долю с пиршественного стола.

— По-моему, он похож на Онорину, когда она пришла к нам, — сказала Северина. — Сразу было видно, что она почитает себя самой важной особой на всем белом свете…

Анжелика рассказала историю котенка.

— Это очень мужественное существо. Не знаю, как Удается такому малышу, преодолев все препятствия, отыскать меня везде, где бы я ни находилась.

— Обычно кошки привязываются не к людям, а к жилью, — изрекла высокоученая тетушка Анна.

Все заговорили о кошках, а тот, о ком шла речь, наслаждался тем временем жареной дорадой note 17, и было видно, что котенок и впрямь почитает себя самой важной особой на всем белом свете. Он был еще тощим, но теперь, когда у него уже хватало силенок умываться, обнаружилось, что сам он был белым, а спинка, половина мордочки и несколько пятнышек — шоколадного цвета; еще несколько пятен, более темных, почти черных, украшали ухо, лапку, а также хвост. Стало видно, что у него длинная и густая шерсть, а круглые, шариками, бакенбарды и пучки пуха, растущие прямо из ушей, придавали ему сходство с маленькой рысью. Он был очарователен и знал это.

Глава 14

Анжелика застала герцогиню де Модрибур за молитвой; тут была и вся ее паства, включая Жюльену, и даже секретарь, Арман Дако, мужественно преклонил колена в сторонке.

Стояла жара, но никто, казалось, не испытывал неудобства, опустившись на колени на глинобитном полу скромного домика, куда переехала жить благодетельница. Впоследствии Анжелика обнаружила, что подобные набожные бдения происходили у королевских невест весьма часто. Деликатная, очаровательная герцогиня отличалась тем не менее завидной настойчивостью и крепко держала свою компанию в руках. Казалось, что молитва — ее излюбленное времяпрепровождение, она словно бы с наслаждением отдавалась ей. Ее взгляд, устремленный к небесам, блистал исступленным восторгом, а лицо становилось еще более бледным, лилейно-белым, словно освещенным внутренним светом. В эти минуты она была прекрасна, но, не будь ее усердие столь искренним, ей, по-видимому, вряд ли хватило бы сил выдержать эти долгие труды благочестия.

И только Жоб Симон, славный капитан «Единорога», единственный из тех, кто спасся после кораблекрушения, не участвовал в этом набожном деянии. Он с грустным видом сидел неподалеку от дома, на песке, рядом со своим деревянным единорогом; лохматый, наводящий неясную тревогу страж и его мифический зверь, казалось, оберегали это собрание весталок.

— Могу вас порадовать, — обратилась к нему Анжелика, идущая к дому. — Будет у вас золотая фольга. Я говорила о вас с господином де Пейраком.

Попав прямо с порога в заунывное бормотание молитв, Анжелика на мгновение растерялась, ибо для нее это было полной неожиданностью. Но госпожа де Модрибур, заметив ее тотчас же перекрестилась и, поцеловав крест на своих четках, спрятала их в карман. Затем она поднялась с колен и пошла навстречу графине де Пейрак.

— Мне так не терпелось вновь встретиться с вами, дорогая. Как видите, хотя мы устроились тут весьма скромно, но чувствуем себя как дома. Место, где мы могли бы собираться и молиться всем миром, — вот то немногое, что нам нужно, дабы восстановить наши силы и мужественно встретить грядущее.

— Замечательно, — согласилась Анжелика, — я очень довольна, что вы уже можете воспринять мое известие.

— Я готова, — отвечала герцогиня, выпрямляясь и пристально глядя на нее.

— Сегодня мы устраиваем на берегу угощение в честь губернатора Акадии, маркиза Виль д'Авре; он сегодня наш гость, и я жду вас вместе с вашими девушками.

Анжелика произнесла свое приглашение серьезным тоном, но при последних словах улыбнулась. Герцогиня поняла это как некий намек и побледнела, а затем легкая краска залила ее лицо.

— Вы, наверное, смеетесь надо мной, — пробормотала она, как бы извиняясь. — Я, должно быть, кажусь вам святошей, не правда ли? Если это вас коробит, простите меня. Но, видите ли, молитва необходима мне как воздух!

— В том нет ничего дурного. Это вы должны извинить меня, — воскликнула Анжелика, которая, увидев выражение детского ужаса, промелькнувшее во взгляде герцогини, пожалела о своем насмешливом тоне. — Молитва — это благо.

— Равно как и радости жизни, — весело заключила герцогиня. — Угощение на берегу, какое счастье! Можно подумать, что мы в Версале, на берегу большого канала… Вы говорите, маркиз Виль д'Авре? Мне это имя что-то говорит. Не ему ли принадлежит охотничий домик на полпути между Версалем и Парижем? Король любит бывать там…

— Не знаю. Вы расспросите его сами. Мой муж желал бы также представить вам некоторых жителей нашей колонии.

— Виль д'Авре! Насколько я понимаю, он представитель Новой Франции и короля в этих краях. Он наносит вам визиты?

— Мы с ним дружны. Вам представляется случай рассмотреть ваше положение и возможности достойно выйти из него.

Анжелика попыталась осторожно выведать обстановку.

Судя по всему, ни одна из королевских невест не сказала «благодетельнице» о предложении, сделанном губернатором Голдсборо — обосноваться прямо здесь. Согласится ли госпожа де Модрибур, чтобы ее подопечные отреклись от священной миссии, возложенной на них — добраться до Квебека и стать жительницами Новой Франции?

В данный момент ее это, по-видимому, не занимало. Она быстро причесалась, распустив темные волосы по плечам, поправила кружевной воротник черного бархатного платья и с готовностью последовала за Анжеликой.

По обыкновению, само собой установившемуся, устраивать рядом с «Трактиром у форта» сборища, которые весьма смахивали одновременно и на совет и на веселое гулянье, здесь сколотили деревянные столы, водрузив на них напитки прохладительные и горячительные, фрукты, различные блюда из рыбы или мяса — кабаньего, оленьего, — и каждый мог попробовать всего вдосталь.

Уже стихийно, в зависимости от дружеского расположения, образовывались группки. Старожилы переговаривались, собравшись вокруг Жоффрея де Пейрака, графа д'Урвилля и Колена Патюреля, Маниго и Берна; а вновь прибывшие беженцы-англичане жались в сторонке, но все-таки поближе к своим единоверцам, ларошельским гугенотам, хоть они и были разных национальностей.

А рядом — новоиспеченные колонисты: матросы с «Сердца Марии» (их соотечественники из Ла-Рошели относились к ним, и не без оснований, не слишком нежно) стояли смирно и почти что прилично под бдительным оком Колена Патюреля — оказывая в качестве губернатора Голдсборо должный прием всем прибывающим, он не упускал из виду свой недавний экипаж, а его лейтенант, Франсуа де Барсампюи, всячески помогал ему.

Среди официальных лиц выделялись несколько вождей индейских племен. Однако напрасно Анжелика высматривала ярко-красную фигуру надменного Пиксарета. Зато она увидела Жерома и Мишеля — прогуливаясь с гордым видом, они! обменивались шуточками по поводу смугло-оливкового выходца с Карибских островов, слуги «человека со специями».

Эти люди с теплых островов, живущие в краю пальм и ананасов, были им, индейцам, привыкшим к медвежьему жиру и маису, еще более чужды, нежели обитатель сибирских просторов — парижанину. Караиб оказался тут, потому что его хозяин, пират с Антильских островов, пожелал здесь остаться после отплытия своего корабля «Бесстрашного», хотя так и не смог толком объяснить причины такого поступка. Может, дело было в том, что он устал странствовать по белу свету, или дружба с Аристидом, оставшимся здесь, а может, стремление пополнить, наряду с другими местными товарами, свой запас трав и специй, которым он мог бы торговать.

Когда Анжелика и герцогиня подошли к толпе, от нее отделился пестро разряженный человек и бросился навстречу им и прежде всего к Амбруазине, шедшей слегка впереди. После разнообразных, причем весьма бурных, приветственных слов и жестов, подметя несколько раз землю своей шляпой с пером, он наконец склонился перед герцогиней в глубоком поклоне. Незнакомец был низенького роста, несколько полноват, но казался чрезвычайно любезным и восторженным.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Наконец-то я вижу эту несравненную красоту, которая у всех на устах в Новой Франции, хотя она еще и не явила себя там. Позвольте мне представиться. Я — маркиз Виль д'Авре, представитель Его Величества короля Франции в Акадии.

Амбруазина де Модрибур, слегка удивленная, в ответ чуть склонила голову. Говорливый маркиз продолжал:

— Так значит, это вы вскружили голову нашему глубокомысленному д'Арребу и совратили с пути истинного нашего святого де Ломени-Шамбора?! Знаете ли вы, что вас обвиняют в том, будто вы стали причиной смерти Пон-Бриана?

— Сударь, вы принимаете меня за кого-то другого. Я не имею чести знать этих господ, и тем более на моей совести нет ничьей смерти.

— Значит, вы неблагодарны.

— Да нет же, говорю вам, вы заблуждаетесь. Я не…

— Разве вы не самая прекрасная женщина на земле!.. Услышав это, герцогиня откровенно засмеялась.

— Примите мою благодарность, сударь. Но еще раз повторяю: я не та.., к кому обращены ваши слова. Держу пари, речь идет скорее о графине де Пейрак, хозяйке здешних мест; благодаря своему очарованию, она действительно могла стать причиной бедствий, вами упомянутых… Кружить головы людям степенным и совращать святых с пути истинного.., это по ее части. Вот она…

Маркиз повернулся к Анжелике, на которую ему указывала Амбруазина. Сначала побледнев, затем покраснев, он забормотал:

— Надо же так перепутать! Ах, простите, я очень близорук…

Он судорожно рылся в карманах своего очень длинного, по версальской моде, жилета, вышитого розовыми и зелеными цветочками, который выглядывал, словно нижняя юбка, из-под фалд его камзола.

— Где же мои очки? Ты не видел мои очки, Александр? Он обернулся к сопровождавшему его подростку — несмотря на свой юный возраст, тот казался настолько же хмурым, насколько маркиз выглядел жизнерадостным и возбужденным.

— Очки! — ответил мальчик высокомерно. — Зачем очки?

— Чтобы видеть, черт возьми! Ты же знаешь, что без моих стекол я практически слеп. Я совершил непоправимую оплошность. Ах, сударыни, примите мои извинения! Действительно, дорогая графиня, у вас ведь светлые волосы! Мне вас описали очень точно. Значит, это вы — Дама Серебряного озера, о которой весь Квебек рассказывает легенды.

Виль д'Авре уже оправился от смущения, к нему вернулись его словоохотливость и улыбчивость, и он с явным удовольствием переводил взгляд с одной женщины на другую.

— Неважно, — заявил он, — и блондинка, и брюнетка — обе прекрасны. Я был бы не прав, предаваясь сожалениям. Чем больше красивых женщин, тем больше счастья. Решительно, жизнь прекрасна!

И, недолго думая, он подхватил обеих дам под руки.

— Вы не сердитесь на меня? — спросил он у Анжелики.

— Конечно нет, — едва успела та ответить, ибо он уже продолжал, обращаясь к Амбруазине:

— И вы тоже, я надеюсь, не сердитесь. Уж такой я человек — прямой, искренний, говорю, что думаю, и если кто-то приводит меня в восторг, я совершенно не в состоянии сдерживать себя. Я питаю подлинную страсть к красоте, любому ее проявлению, красота — мое божество, и я должен говорить об этом.

— Эту слабость, я полагаю, вам охотно простят. Герцогиня де Модрибур, казалось, повеселела. Ее прекрасное лицо, обычно столь печальное, преобразилось. Она снисходительно посмеивалась. Посмеивалась и смотрела маркизу прямо в глаза с отвагой, обычно, ей, по-видимому, не свойственной.

— Сударь, — сказала она, — будет ли мне позволено задать вам один вопрос?

— Конечно. Женщине столь привлекательной позволено все!..

— Почему ваше лицо испачкано чем-то черным?

— Что вы говорите? — воскликнул он обеспокоенно. — А, я знаю, я привез господину де Пейраку образцы каменного угля из залива Шигнекто…

Он лихорадочно рылся в Поисках носового платка.

— Я знаю, что подобный подарок придется ему по вкусу. Мы только что рассмотрели и вместе оценили красоту и качество сего минерала, который столь выгодно заменяет суровой зимой дрова. Я отправляю в Квебек корабль, груженный углем. К сожалению, этот товар сильно пачкает.

Он вытер лицо, почистил одежду и вновь обрел свой апломб.

— А взамен он подарил мне печь-голландку красоты необычайной! Согласитесь, какое трогательное внимание! Какой обворожительный человек! Мой дом в Квебеке будет самым красивым на всем Новом континенте.

— Граф, — обратился Виль д'Авре к подошедшему Жоффрею де Пейраку, — решительно, это невозможно перенести! Вы собираете себе в ваш знаменитый Голдсборо редчайшие сокровища. Теперь вы владеете двумя прекраснейшими в мире женщинами.

— Вы познакомились с герцогиней де Модрибур? — осведомился Пейрак, указывая на Амбруазину.

— Мы только что познакомились.

И он стал целовать кончики пальцев герцогини.

— Она очаровательна.

— Госпожа де Модрибур гостит у нас уже несколько дней. Ее корабль потерпел крушение поблизости от нас.

— Кораблекрушение! Какой ужас! Не хотите же вы сказать, что этот чудесный край, это великолепное море таят в себе такие опасности!

— Не прикидывайтесь младенцем, — сказал граф со смехом. — Вам это известно лучше, чем кому-либо, ведь вы сами только что совершили настоящий подвиг, пробившись на вашем трехмачтовом корабле через водопады в устье реки Святого Иоанна.

— Это совершил не я, это Александр, — заявил маркиз, возгордившись.

Жоффрей де Пейрак представил герцогине Колена Патюреля, губернатора Голдсборо, его помощника Барсампюи, начальника своей флотилии Ролана д'Урвилля, дона Хуана Альвареса, капитана своей испанской гвардии, самых уважаемых людей из тех гугенотов, что прибыли из Ла-Рошели, и, наконец, барона Сен-Кастина, чье присутствие Анжелика только что заметила; затем его будущего тестя, Матеконандо, вождя сурикезов с Пенобскота — на его длинных, заплетенных в косички волосах красовался черный флорентийский берет, подаренный ему Йерудзано.

Герцогиня учтиво всем улыбалась.

— Положительно, граф, вы были правы. По-видимому, на этих берегах больше знатных дворян, чем в королевской приемной.

Она напомнила графу его суждение, высказанное им вскоре после ее появления здесь.

— Мы все здесь дворяне риска, — вскричал лейтенант Барсампюи, — мы с честью несем гербы наших отцов, а ведь в королевской приемной остались лишь буржуа да трусы.

Он хотел, чтобы его оценили — ему нравилась Кроткая Мария, но он опасался, что герцогиня не отнесется благосклонно к его кандидатуре. Для большей надежности он повторил ей свое имя, уже названное графом, и перечислил титулы дворян его ранга в Нанте, откуда он был родом.

Герцогиня с интересом посмотрела на обветренное лицо молодого корсара, дышавшее чистосердечием и задором закаленного в боях воина. И вправду: ни в королевской, ни в монастырской приемной герцогиня де Модрибур не встречала дворян подобного сорта; они были внове для нее. Сдержанное любопытство блестело в глазах Амбруазины, она останавливала свой взгляд то на одном, то на другом из окружавших ее людей. Она хорошо владела собой, и было трудно догадаться, о чем она думает, но интуиция подсказывала Анжелике, что герцогиня испытывает удовольствие, очутившись в непривычном для себя обществе.

Барсампюи пытался знаками привлечь внимание Кроткой Марии, в чем ему следовал, гораздо менее умеренно, Аристид Бомаршан, мечтавший покорить Жюльену.

Однако королевские невесты смиренно стояли, опекаемые своей благодетельницей и Петронильей Дамур; эту команду замыкал секретарь, Арман Дако.

Маркиз Виль д'Авре обнаружил их:

— О, да тут еще и другие дамы, — воскликнул он. — Какое замечательное место! Пожалуйте сюда, сударыни, пожалуйте утолить вашу жажду.

Он разорвал круг и увлек всех к столам. Анжелика услышала, как он говорил Амбруазине де Модрибур:

— Кораблекрушение! Какой ужас! Поведайте мне обо всем, бедная девочка!

Графиня возобновила свое знакомство с бароном де Сен-Кастином, который представил ей свою невесту Матильду, молодую индейскую принцессу, любимую им, прекрасную и утонченную, с тяжелыми черными косами, обрамляющими золотистый овал ее лица.

— Есть ли у вас какие-нибудь новости о нашем английском мореплавателе, Джеке Мэуине? — осведомилась Анжелика у барона.

— Об отце де Верноне? Он вновь в пути. По-моему, он попытался пробраться в Кеннебек к отцу д'Юржевалю, дабы отчитаться перед ним о своей миссии.

— Что нового в войне с индейцами?

— Мои племена ведут себя пока тихо, но новости, долетевшие до нас, их будоражат, и я с трудом удерживаю их. Ведь к западу от Кеннебека абенаки по-прежнему собирают обильную жатву скальпов и пленных. Говорят, они спустили , на воду свои лодки, чтобы напасть на острова в заливе Каско и выкурить англичан и оттуда. Если острова падут, Новая Англия вряд ли оправится от такого удара.

— Славное дельце! — закричал Виль д'Авре — вкушая какое-то яство из крабов, он расслышал последние слова барона.

— Вряд ли оно будет таким славным, если корсар Фипс возьмет в плен вашего интенданта Новой Франции, — возразил Сен-Кастин, — и если, открыв военные действия, английские корабли, которые сейчас ловят рыбу в заливе, осадят мой форт Пентагует.

— Ничего не бойтесь, мой милый, господин де Пейрак займется англичанами, — заявил губернатор Акадии с набитым ртом. — Вы уже отведали этого краба, барон? Отменное лакомство, пища богов. А это что такое? Бьюсь об заклад, мускатный орех. Я не ошибаюсь? — спрашивал маркиз Анжелику, ткнув в нее указательным пальцем; он вконец разволновался, словно открыв тайну необычайной важности.

Она подтвердила сделанное им открытие. «Без мускатного ореха нет вкусного краба» — гласит старая гастрономическая поговорка ларошельского побережья. А ведь в Голдсборо по неизвестной причине остались во время отплытия «Бесстрашного» торговец пряностями и его раб-караиб.

Внезапно внимание присутствующих обратилось в две разные стороны, к двум одновременно происходящим событиям, В один и тот же миг половина голов повернулась к опушке леса, где появился монах в коричневой рясе, неся на голове индейское каноэ, другая половина — к рейду, где плыла шлюпка водоизмещением тонн этак в тридцать.

— Это брат Марк, капуцин из Сент-Обена на реке Сент-Круа, — воскликнул Виль д'Авре, указывая на монаха. — А вот Гран Фонтен, — заключил он, кивнув в сторону моря.

За Гран Фонтеном закрепилось прозвище Большой Лес, из-за окружавшей его оброчный округ великолепной, почти бескрайней дубовой рощи, где он и проводил большую часть своей жизни. Этот великан вел убогое существование, изредка продавая немного пушнины, но главное — он был заядлым охотником и рыболовом, что вовсе не поправляло его дел.

Бесцеремонно отпихивая, отталкивая локтями людей в переполненной шлюпке, он ступил на берег, и, узнав де Пейрака, закричал издалека:

— Пороги в устье реки Святого Иоанна покорены, и сделали это французы, да еще в кружевах — квебекские красавчики. Но их преследовали англичане; так эти остолопы допустили, чтобы на них напали с тыла. А теперь англичане заперли вход в реку, и я не могу вернуться домой. Вот прибыл к вам за подмогой.

Он шел впереди, а за ним двигалась разношерстная компания, которая высадилась из шлюпки. Несколько крепко сбитых акадийцев, группа женщин и детей, явно англичан или голландцев, индейцы-малеситы или мик-маки в своих вышитых островерхих колпаках; на общем фоне выделялась клетчатая юбочка шотландца Кромли, которого граф когда-то послал в иностранные поселения Французского залива, предупреждая об опасности.

— Да, — повторил, приблизясь, Большой Лес, — этот остолоп губернатор совершил невероятное и заслужил, чтобы перед ним сняли шляпу, но из-за него мы все влипли…

— О ком вы говорите, сударь? — спросил маркиз Виль д'Авре, выпрямляясь во весь рост, чтобы выглядеть поимпозантней.

— А, вы здесь, — сказал, заметив его, Большой Лес. — Вам удалось пройти.., из Джемсега? И вы пошли пешком через лес?

— Мне всегда удается пройти там, где я хочу, — вскричал фальцетом разъяренный губернатор, — и вы скоро узнаете, что мне всегда удается настичь нахалов вроде вас…

— Не сердитесь, — попросил Большой Лес, все-таки слегка сконфуженный,

— я же сказал: вы заслуживаете, чтобы перед вами сняли шляпу за это плавание из устья вверх по порогам.

Он засопел и провел рукавом из буйволиной кожи под мокрым носом.

— В конце концов, мы все и вправду очутились из-за вас в затруднительном положении — англичане вьются вокруг, как осы. Лучше бы вы убежали от них, лавируя в Заливе, чем вот так заходить в реку…

— Это был единственный способ спасти мой ценный груз…

— Вот-вот, — усмехнулся один из вновь прибывших. — Можно себе представить. Конечно, ценный — сколько вы мехов награбили, ободрали нас как липку.

— Я ничего у вас не награбил, как вы изволили выразиться, господин Дефур, — возопил губернатор, — по той простой причине, что когда я явился в ваш поселок, там ни одной собаки не было…

— Ну, собака-то как раз была.

— А кроме нее? — прорычал Виль д'Авре, брызгая слюной от ярости. — Все четверо господ Дефур развлекались на природе вместо того, чтобы, как подобает подданным Его Величества, достойно принять его представителя, то есть МЕНЯ! А один из них, убегая, умудрился еще склонить к дезертирству шестерых солдат из форта Сент-Мари и явиться с ними к господину де Пейраку.

— Ну, так вы должны быть довольны, поскольку господин де Пейрак сослужит вам службу. Приведя их сюда, мы пошли навстречу вашим пожеланиям. И вот благодарность…

Оба брата Дефур удивительно походили друг на друга, только младший, который только что приплыл, был еще выше и еще шире в плечах, чем старший. Виль д'Авре мрачно посмотрел на них.

— Ну что ж, будем надеяться, что в скором времени здесь окажутся все четыре негодяя и я смогу заковать их всех в цепи и под надежной охраной отправить в Квебек.

Оба брата и Большой Лес разразились громким нахальным смехом, а мик-маки, все — кровные родственники или братья, оглушительно вторили им.

Большой Лес вытащил из кармана огромный крестьянский носовой платок и стал вытирать слезы, навернувшиеся на глаза от смеха.

— Вы, господин губернатор, здесь не на французской территории. Голдсборо — нейтральное королевство, а мы — при нем.

— Нейтральное королевство! — повторил губернатор, выпучив глаза. — Что я слышу? Это мятеж!.. Бунт против Королевской лилии!..

Жоффрей де Пейрак тем временем потерял к ссоре всякий интерес. Губернатор Акадии славился своими распрями с населением управляемых им территорий, распрями, которые возобновлялись в одних и тех же выражениях при каждом его ежегодном визите.

Граф коротко переговорил с шотландцем и беженцами из английских и голландских факторий — Кромли вывез их скорее из предосторожности, чем перед реальной угрозой войны с индейцами. В конце концов выяснилось, что колонистов-иностранцев, живущих на берегах Французского залива, гораздо более волновало поведение Фипса, их соотечественника из Бостона, нежели действия французов, и они воспользовались оказией, чтобы переждать в Голдсборо, пока не поулягутся страсти в устье реки Святого Иоанна. Шлюпка с акадийцами, оказавшаяся поблизости, охотно приняла их к себе на борт.

— Передохните пока, — сказал им Пейрак, представив их преподобному Пэтриджу, мисс Пиджон и англичанам, спасшимся из залива Массачусетс. — Через несколько дней вы сможете вернуться домой. Старый вождь Скудун держит своих индейцев в руках, и, чтобы его успокоить, я сам отправлюсь к нему.

— Именно от его имени я пришел к вам с этой ветвью, — сообщил подошедший тем временем монах в коричневой рясе.

Он протянул Пейраку кожаный шнурок с нанизанными на него раковинами.

— Скудун призвал меня к себе в селение Метудик, чтобы послать к вам. Эти квебекские господа просят его повести из Джемсега индейских воинов против англичан. Он еще не принял решения и посылает вам вот это.

— Только одна ветвь!

Пейрак перебирал связку ракушек на ладони и размышлял. Послание было весьма скромным. Оно могло означать:

«Что я должен делать? Я жду», равно как и «Примите это в знак моего уважения, прежде чем я начну военные действия, но я буду действовать по моему разумению».

— Вы видели послание, отец мой, что вы об этом думаете? — поинтересовался Пейрак, обернувшись к капуцину.

— Он не двинется с места, не узнав вашего мнения. Однако же он повелел начать некоторые военные приготовления, чтобы угодить тем господам, чьим кораблям угрожают англичане.

В речах капуцина сквозило безразличие. Чувствовалось, что исход переговоров его мало волновал. Он был молод, безбород; лицо его, энергичное и привлекательное, сильно загорело; ветер растрепал его волосы, рясу он подоткнул за веревочный пояс, обувью ему служили мокасины. Было в нем что-то — хотя он и принял сан и мог служить обедню — отчего его звали братом Марком, словно послушника.

— Вам на редкость повезло, что именно вас Скудун послал продираться сквозь лесную чащу, — резко бросил ему Виль д'Авре, — вам же это нравится гораздо больше, чем читать «Отче наш». А так вы смогли вытворять бог весть что на стремнинах реки Святого Иоанна, Сент-Круа и даже Медукснакеаг. Сколько раз ваша лодка переворачивалась вам на голову? Сколько раз вы пускали пузыри в водоворотах и бурунах у скал?.. У этой молодежи на уме только безумные подвиги в пучинах, эта страна их сводит с ума, — воззвал он к Анжелике. — Посмотрите на этого монаха. Он поражает даже индейцев той отвагой, с какой покоряет все реки, считающиеся непроходимыми и опасными. Вы полагаете, он думает о служении Господу, ради чего он и был послан сюда?.. Ничего подобного… А мой Александр? Мои родственники доверили мне его, чтобы я сделал из него настоящего дворянина, а не дикаря, который только и мечтает, как бы ему проплыть по реке против течения со скоростью десяти рысаков, как в прошлом году на Малом Кодиаке. А в этом году ему уже понадобилось устье реки Святого Иоанна…

— Так значит, вы признаете, что впутали всех нас в эту историю, чтобы угодить вашему любимчику? — закричал Бертран Дефур.

— Я не вызывал Фипса, — прорычал Виль д'Авре, выведенный из себя.

— А все-таки невероятное свершение остается, — примирительно сказал брат Марк. — Заметьте, от них бывают не только убытки. Именно воспоминание о прошлогоднем плавании вверх по реке и вот об этом, недавнем, привело Скудуна в такой восторг, что он задумался — а не придти ли ему на помощь французам, доказав тем самым, что он надежный союзник.

Лицо маркиза засияло, и он улыбнулся той юношеской улыбкой, которая молодила его лет на двадцать.

— Говорил я вам! — воскликнул он. — Александр не напрасно рисковал своей жизнью.., и моей. Это необыкновенный молодой человек. Видите ли, граф, если бы не мой Александр, мы бы погибли.

— Осторожно, мы еще не спасены, — поправил его Пейрак, улыбаясь. — Я как раз не хотел бы, чтобы Скудун оставался слишком верен французам. В данном случае я предпочел бы, чтобы его высокомерный нрав одержал верх. Теперь моя очередь найти что-то такое, что могло бы произвести на него должное впечатление.

Он огляделся и пошел к группе англичан — большая их часть сидела на песке, неподалеку от кромки водорослей, за скромной трапезой, попивая пиво.

— Мистер Кемптон, разносчик, есть среди вас? Он был тут и деятельно снимал мерки со всех имеющихся ног, обещая всем поставить назавтра же, самое позднее — на следующей неделе пару башмаков, по-лондонски элегантных и невообразимо прочных. А есть ли у него кожа для такого количества заказов? Конечно, есть, да к тому же отменного качества. В крайнем случае, он раздобудет ее дня через два. Он знает остров, где…

Услышав слова Пейрака, маленький разносчик из Коннектикута — вокруг шеи у него было намотано несколько локтей лент, что делало его похожим на заклинателя змей, — засвидетельствовал свое почтение важной персоне, высоко задрав свой острый нос.

— Мистер Кемптон, — сказал ему граф, — мне был бы нужен ваш медведь.

— Мой медведь! Что вы от него хотите? — воспротивился недоверчивый Илай Кемптон.

— Сделать из него союзника. Или, вернее, доверить ему миссию чрезвычайной важности. Столь умный медведь не может не ощущать в себе потребности поступить на дипломатическую службу на благо Англии. Я хочу взять его с собой в Метудик; он должен покорить Скудуна, вождя малеситов, от которого я жду важных услуг, среди прочего — не выступать в войне на стороне французов.

Илай Кемптон отрицательно покачал головой.