О бедном вампире замолвите слово Боброва Ирина

Дреплюза вспомнила эпизод в процедурном кабинете, потонувший, было, в литрах холестеринового пива и весеннем разливе чувств влюбленной демоницы. Она видела человеков — в этом страшная медсестра была уверена так, что согласилась бы держать пари на собственные копыта. Да что там копыта! Она бы поставила на кон самое дорогое — свое родство с князем Астаротом!

Страшная медсестра вышла из здания и отошла от двери — ровно настолько, чтобы снующие туда-сюда машины «скорой помощи» не мешали ей думать. Она не помнила точно, что именно сказала в тот вечер, когда вдруг открылся портал, но в том, что видела именно человеков, была уверена на сто процентов. Смелостью демоница никогда не отличалась и, если бы дело касалось только любви, никогда бы не полезла в пекло, каким представлялся ей мир этих полнокровных монстров. Ради любви бы не полезла. Только ради денег она тоже бы не сунула голову туда, где полно воды и серебра и есть еще очень много вещей, соприкосновение с которыми несет смерть. Но вот ради того, чтобы получить и любовь, и богатство, и вечную молодость, страшная медсестра решила рискнуть. Дреплюза подобрала увесистый булыжник, решительно развернулась и вошла обратно в здание больницы.

Она прошла в туалет, с трудом втиснула могучие телеса в разбитую кабинку и, закрыв дверцу на проволочный крючок, прошептала:

— И здесь, и там; и здесь, и там; и здесь, и там…

Ничего. Совсем ничего. Страшная медсестра потрогала одну стенку кабинки, потом другую, толкнула дверцу раз, другой — и снова ничего не произошло. Демоница задумалась, с большой неохотой вспоминая тот ужасный миг, когда Кирпачек дал ей от ворот поворот.

— Я открыла шкафчик… потом… потом я хотела отравиться, как Гильотина, о которой писал Швампир… Или это была леди Макбес? В общем, чувствуя себя Хотеллой, которую задушил Квазиморда, я потянулась за святой водой… — вспоминала романтичная демоница, — и не нашла ее. Тогда я сказала что-то о счастье… Да. Точно! Я сказала, что нет мне счастья… — Дреплюза сделала паузу и облизнула языком, длинным, синего цвета, в черных пигментных пятнах, вдруг пересохшие губы. Она покрепче сжала булыжник и, рыкнув для смелости, прокричала: — Нет мне счастья ни здесь, ни там! — Почувствовав, что нашла верные слова, она быстрым речитативом прошептала три раза: — Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там…

Дверь кабинки, подернувшись рябью, растаяла. Изумленная Дреплюза увидела точно такую же туалетную кабинку, зеркальным отражением представшую ее взору. К большому облегчению страшной медсестры, она в этом зеркале не раздвоилась. В хлипких стенах кабинки напротив присутствовали только утопленный в пол унитаз и проволочная корзина для мусора. С минуту страшная медсестра стояла в оцепенении, но оно быстро сменилось страхом и ненавистью: в кабинке появился человек!!!

Человек был женщиной и одет так, как демоница не смела и мечтать. Вещи на женщине-монстре дорогие, такие не купишь в магазине, их можно заказать только по каталогу и за очень большие деньги. Бежевый костюмчик ничуть не отличался от нарядов, что позволяют себе приобретать только богатые вампиреллы, чертовки и демоницы. А фигура!!! Фигура у человеческой женщины была такой, какую тучная демоница не могла представить даже во сне. Замершая напротив самка человека была не просто стройна — она была идеальна во всех тех местах, какие у других женщин называются проблемными. Огромное сердце демоницы залила черная зависть, и она, зарычав, швырнула булыжник в кабинку напротив.

Незнакомка в стильной одежде ловко поймала летящий предмет и в ответ плеснула в демоницу что-то, что явно хотела вылить в унитаз. Дреплюза взвыла: морду зажгло так, будто весь мировой запас кайенской хлорки оказался у нее на рыле. Она отпрянула назад, и тут же, подернувшись рябью, портал закрылся.

Страшная медсестра, воя одновременно и от боли, и от радости, кинулась смывать с себя потустороннюю дрянь, которая уже не могла испортить ей настроение.

Из туалета Дреплюза вышла совсем другим существом. «Теперь можно позволить себе все без исключения, даже любовь к молодому красивому вампиру, доктору Кирпачеку, — думала она. — Теперь у меня будут и богатство, и вечная жизнь, и — что самое важное ввиду запоздалой страсти — вечная молодость». Все, что нужно сделать, это пробраться в мир человеков, загрызть там кого-нибудь, напиться свежей крови и вернуться назад. Хотя Дреплюзу не оставлял страх, она твердо решила в ближайшее время совершить вылазку в мир человеков.

Страшная медсестра покинула стены больницы. Она шла по улице и ничего не видела. Похолодало, набежавшие тучи обещали дождь, холодный ветер трепал широкую блузу, украшенную камешками искусственной глины, но страшная медсестра даже не вспомнила, что забыла в гардеробе пиджак. Она так ярко переживала открывшиеся возможности, так вжилась в роль богатой дамы, что даже не заметила отсутствие ридикюля. Демоница шла по улице, радостно стуча копытами и размахивая пустыми руками, а перед глазами мелькали картины будущего богатства: слитки драгоценного силиката, россыпи бесценного алебастра, горы дорогостоящего цемента, тонким порошком рассыпанного по полу в ее будущем замке… Замок нужно будет купить в первую очередь, мечтала она. Вспомнив о замке, демоница подумала о том, как объяснит свое неожиданное богатство налоговой инспекции, и решила не торопиться богатеть. По крайней мере до тех пор, пока не найдет опытного и покладистого бухгалтера. Однако радость будущей миллионерши все же омрачало маленькое обстоятельство: почему самка человека была такой стройной, а ей достались тонны жира? Вон как легко она подпрыгнула, схватив камень, а Дреплюза даже кинуться на нее не смогла, чтобы отомстить за отраву, выплеснутую прямо на рыло!

— Жаль, промахнулась, — вздохнула демоница, не зная, что предмет ее зависти только что там, с той стороны, думал о том же, правда испытывая совершенно противоположные чувства.

Глава 8

Там

— Хорошо, что промахнулась, — облегченно выдохнула агент Блондинка, спрятав в сумочку невероятно большой, размером с ее кулачок, ограненный алмаз.

Немного подумав, она достала телефон и набрала номер. Когда в трубке послышалось ленивое «альо-о», Грета быстро проговорила:

— Зюзя, ну наконец-то! Немедленно приезжай, нужно поговорить! Какое собрание?! Какая встреча?! Я сказала: не-мед-лен-но!!!

Грета Сайбель чувствовала, что несколько выбита из колеи. Черт, высунувшийся из шкафа во время описи имущества поэтов, мог заставить сомневаться в здравости собственного рассудка кого угодно, но только не блондинку. Если она видела черта, значит, он действительно был: черт женского пола в китайских лосинах и вообще — дурно одетый, дурно пахнущий, с рогами и крыльями. И потом в кабинке туалета, куда девушка зашла вылить остатки минеральной воды, тоже появился черт. Кажется, тот же самый, что вылез из шкафа. Камешек, которым запустила в нее рогатая особа женского пола, тоже вполне реальный. Агент Блондинка привыкла верить собственным ушам, собственным глазам и вообще верить себе. Она никогда не сомневалась, ей проще было принимать жизнь полностью — со всеми нереальными выкрутасами, которые она частенько являла людям.

Да — аномально, но возможно…

Надо отметить, что Грету Сайбель выбило из колеи вовсе не явление Дреплюзы и не скандал демоницы с начальницей приставов Трубогайкиной. Глаза Греты, ободренные верой хозяйки в их непогрешимость, увидели гораздо больше, чем открылось возмущенному взору приставши или облагороженным толстыми линзами очам Мамонта Дальского. Глаза Греты смогли посчитать демоницу явлением реальным, не нашли в ней ничего сверхъестественного, а потому внимательно рассмотрели ту часть помещения, что просматривалась за спиной рогатой скандалистки.

Насколько позволял увидеть узкий проем шкафа, там находилась заштукатуренная чем-то серебристым стена. На фоне стены острые глазки агента Блондинки разглядели золотой шкафчик. Золотой! В этом Грета, обладавшая стойким чутьем на все настоящее и дорогостоящее, была тоже уверена. И то, что столик, на котором лежали шприцы, сделан из чистого золота, агент Блондинка тоже не упустила из вида. Еще глаза Греты разглядели за оконным стеклом кусок другого мира. В слабом свете фонаря, ровным пятном упавшем на дорогу на той стороне, сверкали россыпи драгоценных камней, как две капли воды похожих на те, что так живо интересовали и полковника Репнина, и саму Грету Сайбель. Благодаря стечению обстоятельств один такой камень она заполучила, но сообщать об этом начальнику не собиралась. Случайно наткнувшись на Эльдорадо, девушка решила освоить сказочное место сама, но, понимая, что без помощников не обойтись, чувствовала смущение.

Грета Сайбель была так выбита из колеи, что даже не заметила, как быстро кончился день. И о потерянных часах Грета тоже не сожалела. Реальность вытворяет шутки с пространством, небрежно обращается с материей, открывая проходы в другие миры, так почему же время должно оставаться неизменным?

Хрупкая девушка, тридцати одного года от роду, стильная и будто бы слегка отрешенная от всего, обладала острым аналитическим умом. Она быстро нашла единственную правильную версию происходящего — параллельный мир, двери в который открываются только в этом старом доме. Хотя возможны еще проходы туда и обратно, и, скорее всего, они находятся где-то поблизости, если зона аномалии нестабильна. А если это так, то домик на Крупской то же самое, что пещера Али-Бабы, лампа Аладдина и жилплощадь Хозяйки Медной горы. Оставалось только выяснить, как открыть проход между мирами, но это уже не ее проблемы. Задача Греты — собрав сведения, нашептать их в нужные уши. Вот только уши полковника Репнина Грета Сайбель не считала достойным уловителем столь важной и, самое главное, дорогостоящей информации. Это агент Блондинка знала наверняка. Еще она знала, кому принадлежат уши, в которые с удовольствием прошептала бы информацию, за которую Репнин бы одновременно удавился, предал родную контору и плюнул на макушку столь любимого им памятника Феликсу Эдмундовичу.

Принадлежали эти уши герою-афганцу Захару Владиленовичу Зюзе. Собственно, хотя Зюзя и строил из себя крутого вояку, эдакого Рекса, в армии он не служил, а в Союзе ветеранов Афганистана просто работал. Или, скорее, числился, поскольку круг интересов Захара Зюзи был очень широк.

Когда-то Зюзя решил для себя, что у него все будет и ему за это ничего не будет, и теперь успешно претворял выбранную программу в жизнь. Вот только в первой части столь замечательной установки имелся небольшой прокол. У него почти все было, но всегда чего-то не хватало, какой-то малости, крохи. Это «почти» оказалось той самой пресловутой крошкой в шикарной постели Захара. Душу жгла неудовлетворенность, мысли вертелись вокруг навязчивого «почти». Он проводил бессонные ночи, думая о тех счастливчиках, у кого действительно было все.

Со сном у Зюзи было напутано с рождения. Маленький Захарка орал дурниной, стоило только солнышку опуститься за горизонт. Мать, укачивая неспокойного сына, спев все колыбельные, включала в репертуар любимые песни из любимых фильмов. У мамы-Зюзи было много любимых фильмов, но самый любимый — знаменитый советский блокбастер «Следствие ведут знатоки».

«Наша служба и опасна, и трудна…» — напевала мама.

Зюзя-младший успокаивался, прекращал орать и закрывал глазки, готовясь заснуть. Но тут же просыпался Зюзя-старший.

— Ты что поешь?! — кричал он, отбрасывая одеяло с синего татуированного тела и опуская ноги на холодный пол. — Ты что, сына ментом хочешь сделать?!!

— Хорошая работа, — отвечала невозмутимая мама. — Вырастешь, сынок, пойдешь в школу милиции.

— Мой сын — легавый?!! — возмущался папа. — Да я его лучше придушу, чем в менты отдам!

— Конечно, он рядом с тобой будет сидеть, на нарах, — парировала мама, — а между ходками на моей шее!

— Ну че ты… че ты… — смущался папа, ретируясь под одеяло. — Я ищу эту… как ее… работу…

— Ищешь! Разожрался на моих харчах!!! — Мама хватала со стола скалку и с видом опытной регулировщицы семейных отношений начинала поигрывать этим не любимым всеми мужьями предметом. — Ты когда с тюрьмы пришел, Ленин у тебя на груди такой красивый был, а теперь на китайца стал похож, — и мама, сдернув супруга с дивана, обличающе тыкала Зюзю-старшего кухонной утварью в грудь, в то место, где был вытатуирован высокохудожественный портрет вождя мирового пролетариата. — Это что, Ленин? Нет, ты мне скажи, у Ленина такое круглое лицо было? Его что, сковородкой по морде били, чтобы форму придать?!! А глаза? Глаза как щелочки: не Ленин, а прямо Мао Цзэдун!

— Да чего это Мао, ничего не Мао, — слабо оправдывался папа.

Дальше спор по поводу репертуара колыбельных песен перерастал в бурный скандал. О маленьком Зюзе как-то само собой забывалось. Он лежал в детской кроватке, улыбаясь, пускал пузыри и делал далеко идущие выводы. Естественно, что при столь разностороннем подходе к его воспитанию, Захарка рос своеобразным ребенком…

— Я тебя в школу для слабоумных оформлю! — кричала учительница, доведенная обличениями Зюзи-правоборца до белого каления.

— Оформляйте, — со спокойным достоинством говорил примерный пионер Зюзя, честными глазами взирая на учительницу математики. — Там мяса по триста граммов дают. Ежедневно. А здесь повара полные сумки домой уносят, детей обворовывают. Мой прадед за советскую власть жизнь отдал: доносы писал на шпионов. Его расстреляли, когда он на Сталина донес, что тот немецкий шпион. Мой дед в Великую Отечественную геройски погиб: однополчане забили за то, что он толкнул к пулемету Александра Матросова. Не для того они отдали свои молодые жизни за народное счастье, чтобы повара с кухни продукты таскали, детей обворовывали! А вы вчера мела полную коробку домой унесли, Марь Иванна, а мы тут на доске пишем чем попало. Но придет наше время, и мы встанем — за правду встанем!

— Негодяй!!! — кричала взбешенная сорванной контрольной Мария Ивановна, волоча Захара Зюзю к дверям.

  • Вихри враждебные реют над нами,
  • Темные силы нас злобно гнетут,
  • В бой роковой мы вступили с врагами,
  • Нас еще судьбы безвестные ждут… —

громко орал нарушитель дисциплины под дружный хохот класса.

Мамина программа работала без перебоев. Захара неудержимо тянуло к соблюдению законов. А уж проследить, чтобы эти законы соблюдали другие, — это он считал делом своей пионерской чести…

— Я тебе такую характеристику дам, что тебя с ней даже на зону не возьмут! — кричала другая учительница парой уроков позже.

— Давайте, Марь Петровна, — нагло ухмыляясь, отвечал преподавательнице истории Захар-правонарушитель. — На зону с вашей характеристикой с руками-ногами оторвут, я там в авторитетах ходить буду.

Можете хоть щас писать начинать, я против зоны ничего не имею! — С вызовом глядя в полные негодования глаза заслуженной учительницы, он сквозь зубы плевал на пол и затягивал популярную в криминальной среде песню:

  • Мурка, ты мой муреночек,
  • Мурка, ты мой котеночек,
  • Мурка, Маруся Климова,
  • Прости любимого!

Но слишком уж несовместимы были столь разнородные жизненные программы, тянули каждая в свою сторону. Так тянули, что Захар Зюзя не стал ни милиционером, ни зеком. Захар Владиленович стал депутатом, и не без участия Греты Сайбель.

Без Греты из Зюзи получился бы только милиционер, обчищающий карманы арестованных, или заключенный, который бы стучал начальству, сдавал подельников и был бы типичной шестеркой. Что уж углядела в тощем ушастеньком Зюзе практичная Грета — одному богу известно. Но через год их знакомства он прочно встал на ноги, через два года научился на этих ногах ходить, а через три — побежал. Точнее поехал. На очень дорогой машине, иногда один, но чаще, из соображений престижа, в компании личного шофера и личного телохранителя.

К телу своему Захар относился очень трепетно, берег его, холил и лелеял. К телу Греты Сайбель он относился с аппетитом, и аппетит этот с годами не угасал, а только разгорался. Каждый раз, как на горизонте загоралась новая звезда Зюзиных перспектив, разгорался аппетит к Гретиному телу. Еще бы, ведь открывались заманчивые перспективы благодаря Гретиным связям!

И вот Захар Зюзя почти богатый, почти довольный жизнью, почти пуп Вселенной. Он же — владелец славного свиноводческого хозяйства с претенциозным названием «Со свиньями в светлое будущее». Кроме свиноводства Захар еще занимался оказанием прачечных услуг. Он владел химчисткой, которая называлась тоже красиво: «Чистые руки» — сообщала прохожим красная с черным вывеска. Еще Захар Зюзя имел доход с похоронного агентства «Холодные ноги» и кафе-распивочной «Горячее сердце». Помимо всего выше перечисленного, у него еще была фирма по производству плюшек и пряников под названием «Дунькины радости». Обо всех достижениях славного Зюзи усердно строчил хвалебные оды литератор Семен Лепота. И вот сейчас, ожидая в новеньком «лексусе», когда подойдет Грета, Захар жалел о том, что не смог встретиться с Лепотой. Тот куда-то пропал, и пропал не вовремя: у Зюзи намечался очередной крупный заказ славному поэту-писателю. Дело в том, что Зюзя решил выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра, а посвященные ему поэмы и романы добавили бы популярности кандидату.

Грета, как всегда элегантная и деловитая, открыла дверцу и почти по-киношному села в машину. Солнце, катившееся к закату, блеснуло в дорогих темных очках, отразилось в серьгах, усыпанных мелкими бриллиантами. Ее длинные ноги на миг поразили воображение и сердца всех особей мужского пола, которым посчастливилось наблюдать эту картину. Проходивший мимо мужчина с рыжим портфелем и в шляпе покраснел и смутился, а стоящие неподалеку тинейджеры одобрительно засвистели. Захар надулся от удовольствия: ему нравилось, что Грета была предметом вожделения для других мужиков.

— Слушай, какую речь я написал, — начал Зюзя, но Грета, которой изрядно поднадоели и самодовольство Захара, и его бесконечные рассуждения о том, каким хорошим мэром он будет, молча вырвала листок из его рук. Пробежав взглядом по тексту, она скептически скривила губы. Захар собирался выступить в роли правоборца и в предвыборной речи описывал методы, благодаря которым все обездоленные и обделенные будут восстановлены в своих правах. — Ну что тебе опять не нравится? — обиделся претендент на престижное кресло в главном кабинете городской администрации.

— Правозащитник… — Это слово Грета произнесла сквозь зубы с таким презрением, будто сплюнула. — Знаешь, Зюзя, мои права не надо защищать, я свои права сама так защищу, что мало не покажется. А мэр должен вовремя завозить уголь, заботиться о том, чтобы были вода и свет, и — прости за столь низменные подробности — следить за своевременным вывозом фекалий. Так вот когда он со всем этим справляется, я за него голосую. Наш мэр справляется, так что можешь не напрягаться, за тебя я голосовать не пойду. — Захар обиженно засопел, прямота любовницы выбивала из колеи. Грета раскрыла сумочку. Достала косметичку и, вытащив из нее камень, повертела в руках, стараясь поймать солнечный луч. Бриллиант засверкал так, что Зюзя зажмурился. — С таким довеском, Зюзя, ты можешь о депутатстве и мэрстве не заморачиваться. С таким довеском, милый Захарушка, тебе и президентство не нужно будет. — И девушка положила камешек, стоящий миллионы евро, любовнику на колени.

— Это… — проговорил Зюзя, когда вставший колом в горле вопль восторга прорвался наружу сдавленным бульканьем, — то…

— Оно самое, — с презрительным превосходством хмыкнула Грета. — И еще больше будет. Сегодня вечером надо быть на месте. Мне самой интересно поучаствовать. Подъедешь сюда, на Крупскую. Вечером расскажу остальное.

— Где?.. Где, Гретулька, это место? Где?! — Захар наконец-то обрел дар речи, но Грета не ответила. Она выскользнула из салона машины и, покачивая бедрами, грудью и сумочкой, пошла прочь. — Стерва, — прошипел Зюзя, аккуратно положил камень в карман куртки и повернул ключ в замке зажигания.

«Лексус» сорвался с места, едва не раздавив высокого бомжа, и очень скоро доставил Зюзю на окраину города, в поселок Восточный.

Поселок Восточный всегда был пристанищем людей веселых, находчивых и отчаянных. Там жили остряки и юмористы, у каждого по меньшей мере три ходки, и меньше десяти лет зону редко кто «топтал». Многие городские бандитские авторитеты получили «начальное образование» в этом славном райончике, возникшем на неудобном для жизни пространстве — треугольнике между заводами, рекой и железнодорожной выемкой. Возник «бермудский треугольник» в Барнауле стихийно, в основном состоял из внеплановых домов и общежитий, именуемых в народе «шанхаями». Но, как это часто бывает в провинции, около таких вот перекосившихся домишек были припаркованы очень дорогие машины. Так что «лексус» Зюзи не явился чем-то из ряда вон выходящим, и восхищенная толпа у машины депутата не собралась.

Захар, толкнув скрипучую калитку, тропинкой, заросшей по краям весенней травкой, прошел в маленький дворик. На табуреточке возле низкой двери, что вела в чрево сложенного из шпал дома, сидел тощий, но еще крепкий старик.

В этом доме мама пела колыбельные, здесь прошло счастливое детство Зюзи. Захар глянул в узкие, слепые оконца, отметил, что стекла не мылись, наверное, со дня похорон матери, окинул взглядом покосившееся крыльцо, дворик, заплеванный окурками, маленький огородик и довольно улыбнулся. Сейчас у него квартира в элитном доме, а скоро будет трехэтажный коттедж, подумал он, в кармане поглаживая драгоценный камень коротенькими пальцами.

— Папа, собирайтесь, есть дело.

— Дела у прокурора, — ответил старик и зашелся в приступе кашля, каким страдают злостные курильщики, — а у тебя, Захарка, не дела, а фуфло барыжное. Чё опять тебе жить не дает?

— Да я, папа, если хотите знать, жизнь свою не зря живу! Я, папа, свою жизнь живу с пользой и интересно, и меня в городе уважают! — воскликнул Зюзя.

Старик, взглянув на сына, ядовито усмехнулся.

— Наслышан, как же! Хе-хе, говорят, ты в авторитете у ментов.

— Ну, папа, зачем так громко? — Депутат испуганно вздрогнул и вжал голову в плечи. Он бросил быстрый взгляд на забор, по другую сторону которого жил недавно вернувшийся после пятнадцатилетней отсидки известный авторитет по кличке Гудрон. Но, видно, соседа не было дома, за забором только тявкнула собачонка — все смолкло. Захар, осмелев, достал алмаз из кармана. — Как думаете, на сколько это потянет? — спросил он, имея в виду вес камня и цену, осторожно положив на колени родителю камешек, оставленный Гретой.

Зюзя-старший затянулся папиросой, вроде бы с безразличием посмотрел на камень, но глаза его хитро блеснули.

— Лет на пятнадцать — двадцать, сынок. На Колыме.

— Типун вам на язык, папа!!! — в ужасе отшатнулся Зюзя-младший. — Я, папа, метеоритный дождь видел, я затмение видел, я еще весь мир увидеть хочу!

— С такими делами есть шанс северным сиянием полюбоваться. И очень скоро, — ответил папа, поперхнувшись хриплым, ядовитым смехом. — Раньше бы я первый с тобой на гоп-стоп пошел, но ради светлой памяти твоей мамы, говорю тебе: выбрось и займись настоящим делом. Работой.

— Ну-ну, как вы?

— Да, — ответил Зюзя-старший и, взяв с пустого ящика рваный валенок, принялся прилаживать к заднику заплатку.

Захар пулей вылетел со двора, уткнулся носом в черный бок новенького «лексуса» и вдруг понял, что папа прав. Что будет и Колыма, и северное сияние, и пятнадцать — двадцать лет строгого режима. А вот этого красивого и невероятно дорогого автомобиля не будет. Книг, написанных во славу ему знаменитым алтайским литератором Семеном Лепотой, тоже не будет. Не будет в его жизни и квартиры в элитном доме, и дорогих ресторанов, и всего того, что делает жизнь приятной и красивой, тоже не будет.

Захар-правоборец шикнул на Захара-правонарушителя. Зюзя, вспомнив о предстоящих выборах, решил немедленно отправиться в Белокуриху отдохнуть и набраться сил, наплевав на назначенную Гретой встречу.

Вечером агент Блондинка, нервничая, выкурила три сигареты подряд, но любовник так и не появился. Она прошла по улице в одну сторону, потом в другую. Темнело. Фонари еще не зажглись, постовыми стояли вдоль улицы. Легкий полумрак загустел, вечер плавно переходил в длинную темную ночь. Грета тоскливо посмотрела на дом, в котором предстояло провести еще часов двенадцать. У поэтов было шумно, из окна лился свет, падая на козырек подвала. Внештатница вздохнула, подумав, что Зюзе дорого обойдется сегодняшняя ночь.

У дома остановилась машина. Девушка, притаившись за стволом старого тополя, с интересом наблюдала, как из нее вылез мужчина, прошел к багажнику и, открыв его, принялся выгружать садовый инструмент. Захлопнув багажник, человек прикурил сигарету, обошел машину, остановился, потом снова вернулся к выгруженному инструменту. Он то и дело подносил ко рту сигарету, затягивался и вертел головой по сторонам. «Кого-то ждет», — подумала Грета. И точно, к тучному владельцу лопат и кирок подошел бомж. Послышались приглушенные голоса. Гретины бровки взлетели вверх, она усмехнулась, услышав знакомый баритон. Подхватив инструменты, двое мужчин быстро пересекли дорогу и проскользнули в подвал.

Блондинка усмехнулась: пользуясь темнотой, думали просочиться незамеченными. Она, обладая острым зрением, узнала конспираторов. Полковник Репнин собственной персоной и агент Блаженный, сгибавшийся под тяжестью лопат. Байку о кладе купца Морозова Грета слышала не раз, но предположить то, что ее шеф будет так глуп, чтобы поверить в это, она не могла. Что ж, удачи! Агент Блондинка усмехнулась, представив, как начальник будет завтра зол, получив вместо клада большую дулю, и достала из кармашка стильного пиджака сотовый телефон. Она еще раз набрала номер Захара. Приятный голос в динамике сообщил ей, что абонент находится вне зоны доступа. Грета с раздражением бросила сотовый в сумку и решила заглянуть в «Пятерочку». Уже поднявшись на ступени, она бросила взгляд в сторону дома, где предстояло провести ночь, и едва не рассмеялась, увидев, как из такси выскочил совершенно голый мужчина. Такси развернулось и сорвалось с места, оставив пассажира посреди дороги.

— Без комплексов мужик. — Грета улыбнулась и вошла в магазин.

В этот вечер Грета Сайбель долго стояла у дома номер восемьдесят шесть на улице имени Надежды Константиновны Крупской, не в силах поверить в то, что мужчина мог отказаться от встречи с ней, пусть даже встречи деловой. Зря она поджидала Захара, он так и не появился, впервые за все время их отношений проигнорировав распоряжение властной подруги. Пообещав себе, что устроит Захару сладкую жизнь, девушка вошла в дом. У нее были ключи от кабинета номер двенадцать, в котором предусмотрительный полковник Репнин тоже сделал дыру в стене, и дыра эта тоже была замаскирована зеркалом, как и в кабинете Груздева.

Блондинка закрыла дверь, сняла пиджак, повесила на вешалку и прошла к зеркалу. Голова кружилась — от предвкушения богатства и от переживаний. Дурных предчувствий у Греты не было. Почему-то казалось, что добыть золото и драгоценные камни из соседнего измерения будет не сложнее, чем купить их в магазине. Ну а если не получится открыть портал между мирами — что ж: камушка, которым запустила в нее рогатая демоница, хватит на то, чтобы не знать ни в чем отказа до конца жизни. В том, что Зюзя может присвоить алмаз, опасений у блондинки не было. Она знала своего дружка как облупленного. Кишка у Захара тонка, чтобы воспользоваться привалившим богатством самостоятельно. Он побоится провернуть незаконную махинацию, он сейчас не будет рисковать достигнутым положением, а особенно своим будущим. Подумав о любовнике, девушка нахмурилась. Несостоявшееся свидание немного портило настроение, и агент Блондинка решила его поправить. Для этого у нее имелось проверенное годами лекарство: бутылка шампанского и баночка красной икры. Икру Грета ела ежедневно, это стало ритуалом. Она высыпала на тарелку горку чипсов, потом выдавливала на каждый из них мягкий сыр из тюбика, добавляла сверху щедрую порцию икры и обязательно запивала «лекарство» шампанским.

Быстро сервировав маленький столик, подвинула его к зеркалу, потом, подтянув следом кресло, села напротив. Любоваться собой — тоже ритуал Греты Сайбель. Перед зеркалом она проводила большую часть своего времени. Эта белокурая девушка смотрелась в него постоянно, ловила отражения в витринах, в стеклах проезжавших мимо автомобилей, в восхищенных глазах мужчин и завистливых взглядах женщин. Отражение Грету радовало, она была до такой степени довольна им, что порой ей казалось — это какая-то другая, невыразимо прекрасная, идеальная женщина.

— Экологически чистая женщина, — с замиранием в сердце шептала блондинка, жалея, что с людей нельзя брать деньги за то, что они ею любуются. Когда Грета смотрела в зеркало, то переставала быть язвительной стервой, глаза ее сияли, она любовалась собой и радовалась.

Сегодня отражение повело себя странно: оно впервые не радовало Грету. Она смотрела на себя и отмечала морщинки в уголках глаз, да и в глазах уже не было того блеска, как в юности. Девушка поднесла руку к волосам и убрала тяжелую прядь со лба, открыв пробор. «Пора к парикмахеру», — подумала она и нахмурилась, отметив, что седых волос стало больше.

Настроение окончательно испортилось, аппетит пропал. Грета пригубила шампанское, взяла чипс с икрой, посмотрела на него и положила обратно на тарелку. Есть не хотелось. Снова взглянула в зеркало. Высокий лоб прорезала вертикальная морщинка, от уголков губ к подбородку сбегали горестные складки, а в больших голубых глазах затаилась тоска.

— Красивая женщина умирает дважды: первый раз, когда стареет, — грустно усмехнулась Грета, впервые в жизни посмотрев на себя без самолюбования. — А мертвому человеку деньги не нужны…

Со смертью Грета Сайбель познакомилась давно, в раннем детстве. Она хорошо помнила, как папа брал ее на работу, как объяснял, в чем его работа заключается, как показывал инструменты.

Папа маленькой Греты работал патологоанатомом.

— Смотри, Гретулька, — говорил он трехлетней дочке, — вот это срезы. Посмотри в микроскоп, как интересно. А вот здесь, посмотри, привезли удавленника. Видишь, стрингуляционная полоса на шее — от веревки. Эту вот девушку зарезали, шестнадцать проникающих ножевых ранений. А вот еще, вот! Посмотри…

Грета смотрела. Смотрела на трупы, как на что-то обычное, обыденное. В пять лет девочка твердо знала, что трупы — это естественно, это то, к чему все живое в конце концов придет. В семь лет она заходила в отделение патологической анатомии при городском морге и здоровалась с пластмассовым скелетом, стоящим в коридоре, как с давним знакомым. В девять, принеся папе обед, спокойно сидела на стуле в покойницкой и жевала булочку, ожидая, пока освободится посуда.

Грета выросла, расцвела и, зная о смерти все, торопилась жить. Она никогда не задумывалась о том, что такое душа. В ее сознании прочно зафиксировалось, что тело — это и есть человек, что умирает тело, а разговоры о душе с ней вести было некому.

Мама Греты — очень уважаемая женщина — работала на заводе главным инженером. Зарабатывала она достаточно, больше папы. Благодаря маминым связям в тринадцать лет девочка съездила в Артек, но вспоминать об этой поездке она не любила. Тогда Грета с большим нетерпением ждала встречи с матерью, хотелось скорее рассказать ей о новых друзьях, о том, как интересно было в горах, каким бурным бывает море. Мать, встретив свое чадо в аэропорту, сразу же завела разговор о том, как трудно достаются деньги и сколько сил ей пришлось приложить, чтобы достать путевку. Грета чувствовала себя виноватой, расходы матери на ее отдых она восприняла как укор, но одновременно с этим в душе зрела обида. Когда подъехали к дому, она уже не могла сдержать слез.

— Ну и что опять сырость развела? — поинтересовалась мама.

— От радости, — прошептала Грета.

Несколькими днями позже, собираясь в школу, Грета особенно тщательно выбирала блузку.

— Мам, как я в этой вот? — и она покрутилась перед матерью.

Та нахмурилась и, поджав губы, сказала:

— Не понимаю, почему тебе так не терпится выставить напоказ вторичные половые признаки?

Грета замерла, не понимая, о чем говорит мать, потом, взглянув на бретельки новенького бюстгальтера, просвечивающие через капроновую блузку, недоуменно воскликнула:

— Мам, так это же твоя блузка! Ты ее в десятом классе носила…

— Да, — хихикнула мама и, пробормотав: «Вот молодая дура-то была», снова уткнулась в книгу.

Радостное нетерпение, с каким Грета Сайбель ждала первого сентября, улетучилось. Она сняла мамину блузку и надела простую ситцевую кофточку. В школе поделиться с одноклассниками впечатлениями о летнем отдыхе тоже не получилось.

— А я в Артек ездила, — похвалилась девочка подругам.

— Врешь! — сказала отличница Юлька. — Туда только за хорошую учебу посылают или за подвиги. А ты троечница, и по русскому у тебя две двойки, и на подвиги у тебя смелости не хватает!

— Ага, у нее даже с урока сбежать — кишка тонка, — рассмеялась Лидка-волейболистка, затягивая ремешок на старенькой юбочке. — А ты, Юлька, большая уже, а все в сказки веришь! — Не по годам развитая спортсменка ехидно улыбнулась и поинтересовалась: — Путевку-то мама поди достала?

Грета ничего не ответила. В тот день она впервые сбежала с уроков. Сбежала в единственное место, где ее слушали внимательно, не обзывали дурой, не перебивали, — в морг. Папа куда-то отлучился, и девочка, пройдя в покойницкую, присела на краешек высокого стула. Она посмотрела на трупы и начала рассказывать о поездке, о новых друзьях, о празднике, каким стали для нее в этом году каникулы.

Грета Сайбель думала, что знает о смерти все, и потому торопилась узнать жизнь. К вещам девушка относилась трепетно, ценила их, дорожила ими, сожалея о том, что, когда она станет пахнущим формалином трупом, со всем своим добром придется расстаться. В могиле не нужны ни красивые наряды, ни драгоценности, ни деньги. Она жила жадно, ни в чем себе не отказывая, старалась взять от жизни все и сейчас.

В этом они с Захаром Зюзей были похожи. Познакомилась с ним Грета давно, еще до смерти отца. Недоброкачественная опухоль давала папе-паталогоанатому полное право выбрать самую удобную полку в родном морге, где, вскрывая трупы, он провел лучшие годы своей жизни. Грета, зная, что отец не протянет больше полугода, начала присматривать квартиру, на которую после его смерти обменяет жилье. Подруга познакомила девушку с человеком, которого отрекомендовала как отличного специалиста в области недвижимости, не обремененного совестью. Риелтор, маленький, конопатый, ушастенький парень, сразу предложил денежной клиентке ну очень интересный вариант: купить квартиру в том же доме, где находилось их с папой жилье, а потом две либо соединить в одну, либо обменять на большую жилплощадь.

— Там алкаш больной живет, он долго не протянет, — говорил Зюзя. — Мы его кормим, поим, чтобы он в квартиру нашего человека прописал. Наследников нет, так что достанется нам хатка на халяву и продам тебе, Гретик, ее с большой скидкой.

У Греты сразу возникли подозрения — слишком уж дешево достанется ей такой лакомый кусок. Узнав номер квартиры, девушка рассмеялась. Ай да папа, ай да молодец! А она еще не могла понять, кто так щедро снабжает папашу выпивкой и продуктами!

— Зюзя, ты сколько денег на этого пьяницу потратил? Много уже?

— Ну да, порядочно, — кивнул риелтор.

— Так вот, дорогой, можешь с этими деньгами попрощаться. — Грета улыбнулась.

— Не понял…

— Это моя квартира. Я в ней прописана, а алкаш, которого ты кормишь, — мой папа.

— У-у-у-у-у… Во гад!

— Гад, Захарушка, ты, а мой родитель — молодец мужик, хорошо лоха развел.

Риелтор расстроился, плечи поникли, улыбка сползла с побледневшего лица, на глаза навернулись слезы. Он был похож на ребенка, которому дали подержать красивую игрушку и, когда он обрадовался своему счастью, отобрали. Что-то дрогнуло в сердце суховатой, сдержанной блондинки, и она пожалела Захара Зюзю. И до сих пор жалеет.

Грета достала из сумочки телефон, долго вертела его в руках, размышляя, стоит ли еще раз звонить любовнику. Обычно она не баловала Захара вниманием, это он всегда был пунктуальным и являлся на свидание вовремя. Блондинка набрала номер любовника, долго слушала длинные гудки и уже было собралась нажать на сброс, как веселым женским голосом спросили:

— Кто тама?

— Гиппопотама, — буркнула Грета, — дай Зюзе трубку.

— А он… эта… в зюзю уже… Не может подойти, — ответили ей. По голосу Грета поняла, что дама тоже приближается к тому состоянию, в котором уже находится Захар. В трубке послышался звон стекла, потом, видимо, упало что-то тяжелое.

— Киска, кто там?

Грета слушала пьяный голос любовника и удивлялась своему равнодушию. Еще двумя часами раньше она бы закатила скандал, а потом бы горько плакала из-за неверности Зюзи. Но сейчас только изогнула бровь, услышав ответ Зюзиной подружки.

— Да твоя старуха, — сказала девица и, хихикнув, добавила: — Захар, она правда думает, что ты на ней женишься?

— Да на ней последний бомж жениться не станет. Такая стерва, не то, что ты. Иди сюда, лапочка…

Грета несколько минут слушала пьяные смешки, вздохи, реплики, потом написала сообщение следующего содержания: «Выхожу замуж за последнего бомжа. Прошу больше не беспокоить» — и отправила эсэмэску бывшему любовнику.

Затем, прошептав: «Нет в жизни счастья… и в смерти его нет… нет, не было и не будет ни здесь, ни там», она снова посмотрела в зеркало. Отражение будто раздвоилось. Стекло потемнело, и, заслонив прекрасный образ Греты, из его глубины выглянула страшная морда демоницы: злые красные глаза с поперечными зрачками, мерзкие клыки, завернутые вверх, к свиному рылу, жесткая, стоящая дыбом щетина на рогатой голове…

Грета Сайбель замерла, на минуту забыв о том, что уже дважды видела эту морду — в шкафу у поэтов и в кабинке туалета, но растерянность быстро прошла. Девушка, обратив внимание на затаившуюся в глазах демоницы тоску, спросила:

— Что, тоже хреново?

— Угу, — кивнула страшная харя в зеркале и, рыдая, прохрюкала: — Нет в жизни счастья…

— Нету, голубушка, — согласилась с ней блондинка, — ни здесь, ни там нету… Ладно, бог с ним, с Зюзей, но замуж действительно пора…

— Никто не берет, — прорыдало страшное отражение.

— Сама возьми, руки вон какие загребущие, с когтями. — Грета вздохнула, впервые в жизни подумав, что с окружающим миром все в порядке, что реальность серьезна и не опускается до шуток с зеркалами и шкафами. — Да, мозги порой играют странные шутки, впору к Груздеву обращаться, — пробормотала она. — Дожила Греточка до галлюцинаций. Пошла-ка я отсюда…

Грета Сайбель быстро собрала сумку, накинула пиджачок и вышла из кабинета. Она подумала, что непременно найдет счастье, что больше в ее жизни не будет одиноких ночей в холодной квартире. В силу присущей ей основательности во всем Грета решила не откладывать дела в долгий ящик и приступить к поискам счастья сейчас же.

Глава 9

Там

Кирпачек долго слонялся по квартире, у него все валилось из рук. Уже много времени вампир находился под впечатлением разговора с «соседом из шифоньера». Он и не знал, что экологические проблемы так далеко зашли, что голод стал не делом далекого будущего, а вполне реальным фактом текущего настоящего. Точнее, знал, но не придавал этому значения, думая, что на его бессмертную жизнь хватит. Впервые так глубоко и серьезно полюбив, вампир подумывал о семье, мечтал, что у него появятся ребятишки.

Кирп закрыл глаза и представил дочку — маленькую, со смешными хвостиками на голове, в кружевном платьице из тонкой паутины. Потом возник портрет сынишки — серьезного, умного мальчика с книгой в руках. Вот они — счастливая семья. Сервиза ставит на стол тарелки, раскладывает столовые приборы, потом открывает шкафы, холодильник — а там ни крошки… Желая отвлечь голодных ребятишек, как-то занять их, чтобы не плакали, пока он будет бегать по городу в поисках съестного, Кирп включает телевизор. С экрана в детские ушки льются потоки новостей о кошмарах и ужасах жизни, что их ждут за стенами квартиры. Кирпачек лихорадочно переключает каналы, находит мультфильм и… пульт выпадает из его ослабевших рук.

По экрану скачут ужасные монстры, нестандартно решившие продовольственную проблему. Они каким-то невероятным образом перестроили свои организмы и теперь легко заглатывают по целому телевизору за один присест. Мутанты поглаживают раздутое пузо, сквозь которое просвечивают светящиеся экраны. Сюжет мультфильма прост: главарь потребителей плазменных экранов на жуткохрусталической матрице ранним утром ведет свою банду «на дело». Налет на магазин бытовой техники заканчивается желудочной оргией, и, съев все телевизионные приемники производства фирмы «Тинки-Винки», главарь налетчиков громко отрыгивает и рычит: «Ляля…»

Сервиза падает в обморок, Кирп кидается к ней, успевая подхватить потерявшую сознание жену. Он ошалело смотрит на то, как малышка-дочка, смешно переваливаясь на пухленьких ножках, семенит к телевизору и начинает облизывать экран. «Кусать хосю», — хнычет она. Сын, отложив книгу, берет младшую сестренку за пухленькую ручку и, укоризненно взглянув на отца, тихо говорит: «Не плачь, папа принесет съедобный телевизор…»

Кирпачек вздрогнул, открыл глаза, с трудом прогоняя страшные видения. Он понимал, что такое развитие их мира вполне реально, и от этого осознания волосы на голове зашевелились, а по коже пробежала пупырышками крупная дрожь. Чувство собственного бессилия железным обручем сжало сердце, ледяной страх за жизнь детей так сковал вампира, что он даже не вспомнил, что детей этих нет пока даже в проекте. Боль прорвалась наружу, из глаз брызнули слезы, снимая напряжение. Кирп рухнул в кресло, с ужасом глядя в темный экран телевизора.

Вздохнув, подумал, что жениться ему еще рано. Как бы ни была сильна его любовь к Сервизе, он не вправе обрекать ни ее, ни их будущих отпрысков на нищенское существование и голодную смерть. Нет, он никогда не позволит своим детям жить в таком мире! Он построит для них другое будущее. Но вот как? Ответить на этот вопрос Кирпачек фон Гнорь не мог. Если что-то не предпринять, то скоро и очень скоро ему придется наблюдать, как разумные существа превращаются в зверей. Как хлынут озверевшие люди всех родов в мир человеков и, не принимая их разумности, будут клыками рвать глотки милых существ, чтобы только добраться до вожделенной пищи. А человеки, оказывается, совсем не страшные!

Он вспомнил, как забавно звучит его имя на человеческом диалекте, и улыбнулся. Это ж надо — Кирпичик! Так вампиры называли драгоценный минерал, очень редко встречающийся в природе. Кирпич был самым желанным подарком для любой женщины и самым выгодным вложением денег для любого мужчины. Он решил обязательно купить перстенек с махоньким вкраплением дорогого камня и подарить его Сервизе.

Бесцельно блуждающий по комнате взгляд упал на букет чертополоха, полученный в подарок от «мифического существа», и улыбка сползла с лица. Вампир вдруг понял, что нужно сделать.

— Если мир меняет кровь, то и его жители должны измениться, — решительно проговорил он вслух. — Иначе гибель. Гибель в обоих мирах!

Человеки тоже имеют право жить. Они ничем не хуже вампиров, ведьм, демонов и других людей.

Кирпачека затопило чувство, которое явилось причиной выбора профессии, — любовь. Он любил весь мир, не хотел, чтобы кому-то в этом мире было больно. Но за столь короткое время работы в больнице его идеалистическая вера в то, что все болезни будут исцелены, сильно ослабла. Вера Кирпачека фон Гноря пошла сеткой крупных трещин. Не имея возможности спрятаться, как это делали многие из его коллег, в спасительный и так необходимый в этой работе цинизм, молодой врач жестоко страдал. Смотрел в незамутненные раздумьями глаза пациентов и не понимал. Не хотел понимать. Давно ведь уже доказано, что все болезни от нервов, только осиновая болезнь от удовольствия!

От удовольствия?..

Кирпачек замер, удивляясь, как такая простая мысль никому не пришла в голову раньше. Он кинулся к компьютеру и, пока машина загружалась, метнулся к телевизору, по пути схватив папку. В папке, не доверяя часто зависающей машине, Кирпачек хранил самые ценные документы — все данные, которые ему удалось собрать об осиновой болезни. Плюхнувшись в кресло, он положил бумаги на колени и щелкнул пультом. Экран засветился, мелькнула реклама, потом по экрану заметались маленькие фигурки детей, убегавших от безобразного существа.

Это был новый лохавудский блокбастер. Ужасный синеглазый монстр — человек — методично уничтожал выводок невинных крошек-вурдалаков, нанизывая их на осиновый кол, словно на шампур. Потом, жутко хохоча, он принялся пожирать малышей. Кирпачек содрогнулся. Кем же был режиссер, снявший такой фильм? Но потом он подумал о том, что ведь это (!) пользуется спросом, ведь это (!) смотрят, и на этом (!) зарабатывают большие деньги. Ему вдруг захотелось самому взять в руки осиновый кол, вонзить его в сердце автору сценария, режиссеру, актерам, а потом пойти в кинотеатр и из пожарного шланга поливать зрителей святой водой, пропущенной через крест. А тех, кто останется в живых, добить серебряными пулями…

Кирп вздрогнул, приходя в себя. Правую сторону груди прошила острая боль. «Так вот и заболевают осиновой болезнью», — подумал вампир, схватившись за сердце. С трудом успокоившись, переключил канал — опять то же самое! Святые зомби мирно шествуют по красивому, затянутому кружевной паутиной темному коридору храма. Они провожают двух юных влюбленных к алтарю, чтобы соединить их тела священными узами брака. Картинка ясного, незамутненного счастья жениха и невесты! Умиротворенные лица зомби полны кротости… Вдруг, проломив стену, навстречу им выскакивает человек!!! Он, дико рыча, взмахивает длинным серебряным мечом и начинает кромсать стариков в капусту, пытаясь добраться до двух юных демонов. Старые монахи вступают в бой, пытаясь выиграть время, но где ж им справиться с квинтэссенцией зла — с человеком?

Вампир нажал следующую кнопку — соревнование юных оборотней-скаутов, парнишки меняют формы, но тут из темноты выскакивает человек. Он жутко хохочет, достает огнестрельное оружие и с садистским наслаждением расстреливает мальчишек. Пораженные серебряными пулями, скауты падают на землю. Они стонут, молят о пощаде, но киношный монстр безжалостен. Он медленно поднимает руку с пистолетом и, глядя на судороги несчастных, стреляет жертвам собственной злобы в сердце…

В Интернет Кирп не стал лезть, там человекофобия приняла вид массовой истерии…

Сопоставив сводки бюро статистики о возрастных и социальных группах заболевших, вампир схватился за голову. Решение проблемы плавало на поверхности. Его подозрения были неверны, осиновая болезнь не имела психосоматических причин, ею заболевали только поклонники фильмов ужасов!!!

Взгляд Кирпачека стал грустным и серьезным одновременно. Да, задача, возникшая перед ним, невыполнима. Искоренить зло в средствах массовой информации, кажется, будет невероятно сложно. Пожалуй, перевести их гемоглобиновый мир на хлорофилловую диету куда более простое дело.

Глобальность задачи придавила врача, размазав его по креслу. Нужно было посоветоваться, и единственный, с кем можно говорить откровенно, — хирург Гундарго.

По пути в больницу вампиру не повезло: угодил на митинг, проводимый партией «ЖИзнь. РОдина. ПЕНсилЬвания». Лидер организации, не подумав о том, какую аббревиатуру составят остряки из народа, с досады грыз когти, но было поздно: как ни винил себя почтенный гоблин, что не проверил название блока на предмет всевозможных сокращений, словечко крепко прилипло. Утешало только то, что дружественный пенсильванцам Единый блок левитирующих орков отличился куда сильнее его партии. Опять-таки острый народный глаз выхватил из названия то, что упустили руководители организации. Гоблин искренне радовался, слыша, как называют его политических соратников.

Митинг прошел не так торжественно, как ожидалось. Картину партийного единения разрушили извечные противники орков — гномы. Они в пику врагам устроили демонстрацию протеста. Подземных гномов тройным кольцом окружили полицейские гоблины. Прорваться сквозь такой заслон казалось невозможным. Кирпачек лихорадочно соображал, что же делать. Со стороны улицы имени Кощея Бессмертного заслон был слабее, а вместо гоблинов в заграждении стояли мелкие тролли. И Кирпачек громко, чтобы его услышало как можно больше народа, закричал:

— Ребята, нас тут в загон загнали, а там хоббитов целую машину в полицию повезли!

— Мужики! — тут же вскинулся кривоногий гном, потрясая мозолистой рукой, заросшей черной шерстью. — Нас, шахтеров, — в загон?!! Мы что, орки какие — своих бросать?!! А ну, пошли пацанов выручать!

Толпа радостно взревела и ринулась за своим вожаком к повороту на Кощея Бессмертного, смяв заслон троллей. Митинг плавно перетек в побоище, а Кирпачек, выбравшись из толпы, со всех ног помчался в больницу.

Доктор Гундарго проводил осмотр послеоперационных больных. Он надолго задержался у постели старенького дракона. Этого пациента с невероятными трудностями родственники доставили из глухой провинциальной деревушки.

— Нельзя вам вставать, — убеждал Гундарго впервые попавшего в больницу пациента.

— Дохтур, мне бы отлить? — попросил дедушка, оскалив огромную беззубую пасть в заискивающей улыбке.

Гундарго было потянулся к кнопке вызова санитарки, но вовремя вспомнил, что в целях экономии в больнице убрали все ненужные на взгляд экономистов излишества.

Хирург изрядно намаялся, проводя сложнейшую операцию на сердце, которое по размеру больше самого хирурга, но не пропадать же больному? Он вопросительно посмотрел на Кирпачека, и врачи сами отправились за суднами.

Драконы тоже вымирали и были настолько редкими гостями в больнице, что спасать их жизни приходилось ценой невероятных усилий. Не было ни подходящих операционных столов, ни инструментов. Сегодня Гундарго оперировал, позаимствовав у слесарей ножовку по металлу и стремянку, а на кухне тяжелый мясницкий тесак. Каких трудов персоналу стоило продезинфицировать такой нестандартный операционный набор, Гундарго представлял — санитарки все как на подбор: или мелкорослые ведьмы, или подрабатывающие после учебы студентки-вампиреллы. Суден для драконов тоже не предусматривалось. Врачи принесли четыре — все-таки дракон в четыре раза крупнее любого из пациентов больницы.

— Вот дедушка, это судна, — сказал Гундарго, — в них в туалет ходить будете.

— А какась? — спросил колхозник.

— И какась тоже, — ответил дракону Кирпачек, торопясь увести Гундарго из палаты.

— А какась ими пользуваются? — спросил дракон уже у закрытой двери. — Ох, есь твою меть, — выругался дедушка и, изловчившись, просунул лапы в судна. — Вонь те порядки какие! Ну и какась в них ходють?

Вопрос был риторическим, так как ответить дракону, даже если бы его услышали, никто не смог — из-за смеха, который свалил с ног и беседующих в коридоре врачей, и персонал больницы, и больных. Зрелище что надо! Дракон держался за стены двумя верхними лапами и осторожно переставлял нижние. Обутые в железные судна четыре нижних конечности разъезжались, а грохот стоял такой, что дракон сам настолько испугался, что его миндалевидные глаза стали квадратными, а черточки зрачков округлились.

Над деревенщиной долго потешалась вся больница, но этот же дракон стал причиной коллективных переживаний…

Как только больной смог расправить крылья, удержать его на месте было невозможно. Каждую ночь дедушка выбирался в окно и проводил время в городе: посещал дискотеки, катался на горках ужасов и не пропустил ни одного злачного места. Врачи убеждали его, что после операции на сердце противопоказаны такие нагрузки, но старый дракон в ответ только улыбался.

— Я, может, один-разъединственный раз в город-та и попал. Ведь помру когда-нибудь, а вспомнить мне нечего будет. Всю жизнь работал в колхозе, событий у нас там никаких. Теперь, если придет мой смертный час, что ж — так тому и быть, не жалко с жизнью будет распроститься, есь твою меть…

В одну из таких ночей его труп привезли полицейские. Дракон умер, катаясь на гравитационных лыжах. В открытых глазах умершего застыло блаженное выражение, беззубую пасть растянула счастливая улыбка.

— Главный врач нам за то, что отпускали послеоперационного больного в город, головы оторвет! — ужаснулся Гундарго, он в ту ночь дежурил в больнице. — Вы с него хоть лыжи снимите…

— Жалко старика, — вздохнул Кирпачек.

— Не надо жалости, Кирп, так умирают только обласканные Дракулой — спокойно, без мучений.

Мгновенная смерть… Хотел бы я также умереть — быстро, легко и в тот момент, когда занимаюсь любимым делом…

Сейчас дракон был еще жив, и врачи помогли ему разуться. Только закончили снимать судна с драконьих лап, как прибежала санитарка Яграфья, сообщив, что хирурга вызывают в приемное отделение — на «скорой» привезли попавшего в аварию демона. Совсем еще мальчишка, он переломал крылья, рентгеновские снимки не обнадеживали.

— Женщина за рулем — катастрофа, — проворчал Гундарго, выслушав подробности. Они с Кирпачеком драили руки смолой, потом обрабатывали их серой, прежде чем натянуть перчатки. — Ампутация неизбежна, раздроблены все суставы.

— О святой Дракула! — ужаснулся Кирпачек. — Бедный парень.

— А ту ведьму, что наехала на парнишку, задержали?

— Нет, — ответила хирургу санитарка Яграфья. — Сбежала она. С места преступления скрылась, небось боялась, что посадют. Молодежь нынче совсем измельчала. Это надо ж, в час пик лететь на метле по главной магистрали такой шибко пьяной!

Врачи зашли в операционную. Юный демон посмотрел на них с болью в глазах. Демонов вообще никакая анестезия не брала, напротив, являлась для них тонизирующим средством.

— Доктор, — прохрипел оперируемый, — вы отрежете мне крылья? Я больше никогда не буду летать?

— Крылья, малыш, сколько ни отрезай, всегда отрастают снова, — ответил Гундарго. — Скальпель…

Операция прошла успешно. Вампир в который раз поразился профессионализму призрака. Движения коллеги были точными, легкими, быстрыми. После операции врачи так устали, что было уже не до разговора. Сняв халаты, они вышли в фойе. Оба молчали.

Подошел Тлибзюзюк. Его сальное, потное лицо светилось самодовольством. Он достал из кармана несвежий платок и вытер лоб. Потом инфекционист свысока поглядел на коллег, немного помолчал и, раздуваясь от важности, произнес:

— Завтра начну готовить доклад для главного инфекционного врача столицы. — Зомби замолчал, ожидая громких поздравлений, бурного выражения зависти, но лица коллег оставались спокойными. — Так вот, он прочтет мой доклад на чрезвычайном заседании в присутствии самого короля. Я, между прочим, тоже получил пропуск. — И Тлибзюзюк показал впечатляющую бумагу с круглой печатью. — Доклад будет посвящен решению проблемы ликвидации осиновой болезни. — И зомби, не прощаясь, пошел дальше, но вдруг остановился и заявил: — Иду на повышение. В министерстве здравоохранения работать буду.

— Подхалимом? — поинтересовался Гундарго, всегда отличавшийся прямолинейностью.

— Да вы!!. Да как вы смеете?!! — завопил Тлибзюзюк, но врачи, игнорируя его, направились к выходу.

Они немного постояли на улице, оба молчали — после встречи с инфекционистом остался неприятный осадок. Нежгучие лучи ласкали кожу, и, если бы не усталость, возможно, Гундарго и Кирп даже получили бы удовольствие от прогулки. День был теплым, алое светило отражалось в гальке под ногами, камешки вспыхивали, искрились так, что солнечные зайчики на некоторое время ослепляли прохожих. Деревья весело шумели, переговариваясь с ветерком, лужи высохли. Мир прекрасен!

Эльф, романтичный и грустный, хрупкий и тонкий телом, тоже был прекрасен и гармонично вписывался в спокойную красоту мира. Он стоял с букетом чертополоха в руках, с надеждой глядя на Кирпачека.

— Эт-то вам, — заикаясь, прошептал эльф. Он робко протянул цветы и потупился.

— Спасибо, — несколько растерянно ответил вампир, с трудом узнав в дарителе пациента, которого недавно привозили в больницу с камнями в почках. — Право, не стоило благодарности.

— Эт-то не благ-го-о-дарность, это при-и-зна-ние, — смутился эльф.

Гундарго стоял рядом, лукаво усмехаясь, и ждал продолжения. Хирургу стало интересно, как наивный Кирпачек выкрутится из щекотливой ситуации. Вампир и не подозревал, что ему предстоит услышать!

— Я в-ва-ас лю-у-уб-б-лю, — прошептал эльф, выставив руку с букетом, в его глазах плескалась такая страсть, что Кирп отшатнулся, будто это как-то могло помочь. — Д-а-арю в-ва-ам рук-ку и се-э-эрд-д-це.

— Благодарю, не надо. — Кирп с трудом справился со смущением. — Мне не свойственно обращать внимание на существ одного со мной пола.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Крепкие ребята строили Великую Магистраль в начале американской истории. А работали на той стройке ...
«Вы говорите «заботы», «неприятности»? Все у вас называется «заботой»! Мне кажется, с тех пор, как б...
«– Посмотрите-ка, Холмс, – сказал я. – Какой-то сумасшедший бежит. Не понимаю, как родные отпускают ...
Цикл новелл-писем «Менахем-Мендл» – одно из самых ярких произведений знаменитого еврейского писателя...
«Нашу певицу зовут Жозефина. Кто ее не слышал, тот не ведает, какой может быть магия пения. Нет чело...