Пляска смерти Стриндберг Август
– Не стоит предполагать, что ты получишь секс, Хэвен.
Он посмотрел на меня:
– После всего этого я недостаточно себя проявил для секса? Девушка, что должен сделать мужчина, чтобы отвечать твоим стандартам?
– Когда выяснишь, дай мне знать. – Это сказал Ричард. Он остановился возле кровати и посмотрел на меня. – Ты могла бы быть моей лупой по-настоящему, но не захотела. Выбрала его – их – вместо меня.
– Если бы я стала настоящей лупой, ты не хотел бы меня. Это я у тебя в голове увидела.
Он покачал головой:
– Ты могла бы быть моей лупой в лупанарии, со стаей.
– Но я бы потеряла ребенка.
Он не смотрел мне в глаза.
– Тебе невыносима мысль, что это может быть не твой ребенок?
– Да.
– Я и так твоя лупа, – сказала я. – И еще я Больверк. Ничего для тебя и меня не изменилось бы, стань я настоящей волчицей. Ты бы только усердней стал бы искать среди людей Истинную Подругу.
Он посмотрел на меня:
– Ты мне даже иллюзию оставить не хочешь?
Я попыталась сесть, и Мике пришлось мне помочь. Все тело окостенело, болела каждая жилка.
– Какую иллюзию, Ричард?
– Что мы могли бы быть вместе, парой, хотя бы с волками.
– А как бы шла моя жизнь вне полнолуний?
– А разве плохо было бы быть только со мной, без других?
Я посмотрела ему в лицо… может, я устала, физически, умственно, эмоционально… после всего, что было ночью, все утро, он думал только о себе, своих проблемах, своих страданиях.
– Ричард, все на свете вертится вокруг твоих переживаний? Это все, о чем ты можешь думать?
– Ответь, Анита, ответь. Так ли было бы плохо быть со мной вместе, парой? Ты да я, и никого больше? Так ли плохо?
Я еще раз попыталась уйти от ответа.
– Ричард, зачем тебе знать ответ?
Я оперлась на Мику, он меня поддерживал.
– Mon ami, – сказал Жан-Клод, – оставь тему.
Он снова покачал головой.
– Нет, давайте до конца. Я думал раньше, что если бы он, – Ричард указал на Жан-Клода, – не помешал бы, мы были бы парой и были бы счастливы. Но я вижу тебя с ним, – он показал на Мику, – и с ним, – на Натэниела, – и мне нужно знать. Нужно. Скажи мне правду. Я не разорву триумвират. Я не убегу. Но скажи правду, чтобы я знал, на каком я свете. Чтобы знал, насколько усердно мне искать Истинную Подругу. Скажи правду, и я, быть может, смогу жить дальше. Сейчас я знаю, что не могу стоять и смотреть, как ты выберешь еще одного любовника. Вот этого – не смогу.
Ричард присел на смятый, грязный край кровати. Лицо у него было похоронное.
– Если бы ты стала волчицей по-настоящему, и тебе пришлось бы жить со мной, оставить Мику и Натэниела, было бы это плохо?
У меня заболело горло – но не от того, что мои звери натворили. Его просто перехватило спазмом, глаза жгло. Почему это от Ричарда мне всегда хочется плакать?
– Не вынуждай меня, – шепнула я.
– Скажи, Анита. Скажи.
Мне пришлось сделать два глотательных движения, и слезы полились у меня по лицу, когда я сказала:
– Да, это было бы плохо.
– Почему? Почему было бы плохо, чтобы мы жили вдвоем, растили нашего ребенка? Если он мой, я хочу присутствовать в его жизни.
Вот оно. Он вспомнил ребенка – и сразу слезы сменились злостью, которая у меня и так достаточно близко.
– Ты не видишь меня, Ричард. Видишь какой-то идеал меня, а это не я. И никогда вообще я не была.
– То есть как – не вижу тебя? Вот ты, здесь сидишь.
– И что ты видишь, Ричард, скажи мне?
– Я вижу тебя.
– Я сижу голая на кровати, меня держит голый мужчина, и еще двое голых мужчин в этой комнате – мои любовники. Ты только что сказал, что не можешь смотреть, как я возьму очередного любовника, а сам знаешь, что мне нужно искать нового pomme de sang, чтобы питать ardeur.
– Я думал, ты не собираешься искать его всерьез, только делаешь вид.
Вот этого перед всеми говорить не надо было.
– Мне кажется, Ричард, что у меня сейчас уже нет выбора.
– В следующий раз, как придет волчица, просто не противься ей, и ты сможешь быть моей лупой. Мы будем вместе, потому что ты ни с кем больше быть не сможешь.
Ну, все, вот оно. Я сказала правду.
– Я не хочу быть только с тобой, Ричард. Не хочу терять ни Мику, ни Натэниела, ни Жан-Клода.
– То есть если бы я сказал «выбирай», то потерял бы тебя.
Я подумала: «Ты давно уже меня потерял, Ричард». А вслух сказала:
– Я не могу быть только с одним мужчиной, Ричард, и ты это знаешь.
– И даже если ardeur остынет, ты не выберешь кого-то одного из нас?
Мы глядели друг на друга, и так тяжел был его взгляд, так тяжел… Он по-своему был упрям не меньше меня, и сейчас был момент, когда это взаимное упрямство могло бы нас погубить.
– Нет, Ричард, вряд ли выберу.
Он сделал глубокий, невероятно глубокий вдох – и выдохнул очень медленно. Потом кивнул, будто сам себе, и сказал, на меня не глядя:
– Вот что мне нужно было услышать. Не в эти выходные – я буду занят, но в следующие, если по-прежнему захочешь, можешь пойти со мной в церковь.
Не зная, что сказать, я ответила:
– Ладно.
– А потом семейный обед, как всегда, – добавил он и пошел к двери. Там он остановился, обернулся, держа руку на дверной ручке. – И я найду кого-нибудь, кто хочет той же жизни, что и я.
– Надеюсь, что найдешь, – прошептала я.
– Я тебя люблю, – сказал он.
– И я тебя люблю, – ответила я совершенно искренне.
– Я тебя ненавижу, Анита, – сказал он, почти не изменив интонацию.
– И я тебя ненавижу, Ричард, – ответила я совершенно искренне.
Глава двадцать четвертая
Новая грязь – новая ванна. Из-за бурного превращения Хэвена не только у меня были сгустки на волосах и еще много где. Прибудь на место команда судебных медиков, Бог один знает, что бы они решили.
Со мной в ванну пошли Мика и Жан-Клод. Натэниел повел Хэвена в кормильную – там держали живность – то есть я так думаю, что живность. Честно говоря, «кормления» я никогда не видела, но Натэниел и Джейсон мне говорили, что еда там не запрещенная, значит – животные. Среди оборотней есть такие, которые мне очень и очень нравятся, но смотреть, как они едят, мне не хотелось никогда. Некоторые зрительные образы мне просто не нужны.
Октавий и Пирс хотели вернуться к себе, но Клодия их остановила и спросила, где охрана, что стояла у них на дверях.
– Они пытались помешать нам с Хэвеном выйти из комнаты, – ответил Пирс.
– Это их работа, – сказала Клодия.
– Значит, не слишком они для нее годятся.
– Вы их убили?
Он опустил глаза, потом поднял.
– Когда мы ушли, они еще дышали.
Клодия послала Лизандро и Клея посмотреть, Грэхема оставила при себе, а Октавию и Пирсу велела остаться в ожидании известий. Оба крысолюда оказались живы, но были ранены, причем серьезно.
Из-за проблем, которые у нас возникли с мастерами Кейп-Кода и Чикаго, охрана была усилена, и в зале гробов оказались дополнительные охранники, что было удачно: Менг Дье расколола свой гроб, когда получила силу, которую набрали все наши от нашего секса с Огюстином. Менг Дье, получившая дополнительную силу. Не слишком хорошая новость.
Сейчас дополнительные охранники пригодились: Клодия приставила четверых к Октавию и Пирсу. Лизандро она поставила над ними старшим и дала приказ снестись с Фредо, который отвечал за зал гробов. Сама Клодия осталась с нами и Клея оставила при себе. Двое из них стояли у двери со стороны спальни, пока мы мылись. Клодия и Клей тоже перемазались, но им пришлось ждать своей очереди.
Жан-Клод подтянул меня к себе через теплую воду, я положила голову ему на плечо:
– Неужто мы это сделали?
– Не совсем, ma petite, – выдохнул он мне в волосы.
Мика подвинулся к нам, стоя на коленях. Волосы прилипли к голове, казались прямыми и черными. Шартрезовые глаза выделялись на смуглом лице еще сильнее, когда волосы не отвлекали от них. Придвинулся он так близко, что прядь его волос задела мои, и иллюзия черноты исчезла, потому что его волосы даже мокрые не были так темны, как у меня или Жан-Клода. Невероятно густой цвет, темно-коричневый, но не черный.
– Да, не совсем, – шепнула я прямо в щеку Мики.
Мика меня поцеловал, потом оперся спиной на ванну, чтобы нас видеть.
– Ладно, отмылись, теперь подумаем: почему мы не могли разбудить тебя и Жан-Клода?
– Я думала, Жан-Клод все это время не спал.
– Только не в начале; он тогда отрубился так же, как и ты.
– А откуда ты знаешь, что он просто не был мертв для мира, как обычно?
– Он дышал.
Жан-Клод рядом со мной шевельнулся, будто был удивлен.
– Дышал… интересно, – сказал он, тщательно контролируя голос.
– А не должен был дышать? – спросила я.
– Нет.
Я обернулась у него в руках, чтобы заглянуть в лицо. И на нем ничего не отражалось. Красивое и непроницаемое, как портрет, будто вместо лица с дыханием и движением это был застывший снимок – одиночный миг прекрасного лица. Когда Жан-Клод старается скрыть как можно больше, он бывает таким.
– И почему то, что ты дышал, удивляет больше, чем то, что ты не умер на рассвете? – спросила я.
– Я еще и сны видел, – сказал он.
Я наморщила лоб:
– Но ведь ты спал. Когда спишь – видишь сны.
– Я снов не видел почти шестьсот лет.
– И что тебе снилось? – спросил Мика.
– Очень практичный вопрос, mon chat.
Я посмотрела на одного, на другого:
– Я чего-то не поняла?
Жан-Клод посмотрел на меня:
– Что снилось тебе, ma petite? Кто тебе снился?
Так же дружелюбно и мелодично звучал его голос.
– Ты спрашиваешь так, будто знаешь.
– Ты сама должна сказать, ma petite.
– Мать Всей Тьмы, – ответила я, понизив голос, будто от произнесения этого имени в ванной стало темнее.
– Марми Нуар, – кивнул он.
– Да, – сказала я, пытаясь прочесть что-то за этой вежливой внешностью, и не смогла. – Тебе она тоже снилась?
– Oui.
– Вам обоим снилась глава совета вампиров?
– Она куда больше, чем только глава совета, – сказал Жан-Клод. – Она – создатель нашей цивилизации. Наши законы – это ее законы. Говорят, что она была первым вампиром, и что она действительно мать нас всех.
Я прижалась к нему теснее, и он прижал меня рукой, как под крыло взял, так что я обняла его за талию. И почему-то даже это было недостаточно близко, когда разговор шел о Матери Всей Тьмы.
– И что конкретно тебе снилось? – спросил Мика.
– Она пыталась ради меня прикинуться человеком, но Бог свидетель, это плохо у нее получалось.
– Я видел, как она склонилась над тобой, ma petite. Видел, как она стала уводить тебя от меня. И я не мог до тебя дотянуться, темнота держала меня, а она склонялась над тобой. – Он вздрогнул и сильнее прижал меня к себе. – Я не мог до тебя дотянуться, а ее голос издевался надо мной за мою беспечность. – Жан-Клод поцеловал меня в макушку. – Но еще она говорила, что если бы я поставил тебе четвертую метку, она бы тебя убила, потому что, раз она не может тобой управлять, тебя следовало бы уничтожить.
Мика придвинулся к нам, приткнулся ко мне, зажав между нами руку Жан-Клода, и свою руку положил ему на плечи. Сам он стоял на коленях возле меня, потому что их головы сошлись над моей, и у него хватало на это роста.
– Но ты проснулся раньше Аниты, – заметил Мика. – Почему?
– Я подумал, что если смогу прервать сон, это освободит ma petite. Это не получилось, но я сумел разорвать хватку Марми Нуар на моих мыслях. И это само по себе удивительно.
– Удивительно – это очень слабо сказано, – согласилась я. – Как ты смог вырваться?
– А как ты?
– Я вызвала единственного из живущих во мне зверей не из семейства кошачьих. Ей подчиняются только кошки. И я видела ее в той комнате, где лежит ее истинное тело. Оно дернулось, когда мой волк его укусил – я думаю, по-настоящему.
Они стиснули меня сильнее, будто что-то в моих словах их напугало. Понятно, что такое могло напугать, но…
– Ребята, я чего-то не секу? Вдруг вы оба испугались сильнее.
– Способность посылать духовного зверя через сон и ранить кого-то другого среди нас редка, ma petite.
– Среди вампиров, ты хочешь сказать?
– Oui.
– Среди нас тоже, – начал Мика, – но…
И он резко замолчал.
– Но что? – спросила я.
Не получив ответа, я отодвинулась от них, чтобы заглянуть в лицо Мики. Жан-Клод, когда хотел, мог скрыть что угодно, но у Мики это получалось хуже. Если как следует всмотреться, что-то заметить можно было.
Он опустил глаза, как будто понял, что я делаю.
– Так, Мика, в чем дело?
– Химера умел вторгаться во сны.
– И кому-то наносить раны при этом?
– Нет… – Мика задумался. – Когда захватил мой тогдашний пард, еще не мог. Но за те годы, что мы были вместе, сила его выросла – может быть, научился? Спроси у захваченных им доминантов – тех, кто выжил. Спроси, умел ли он их ранить во сне.
– Для ликантропа это очень редкая способность – умение вторгаться в чужие сны, подобно вампиру.
– Химера сам был редкого сорта, – сказала я, вспоминая, как он был страшен. Он мертв, я его убила, но мало что я видала на свете такого страшного, как он.
Мика посмотрел на меня, и на лице его было такое страдание, будто собственные мысли казались ему чудовищными.
– Что такое? – спросила я.
– Месяц назад мы узнали, что ты – носитель львиной ликантропии. Очевидно, ты заразилась во время битвы с Химерой.
Я кивнула:
– Да, он был в виде человеко-льва, когда нанес мне рану.
Мика облизал губы, будто они хоть как-то могли пересохнуть в горячей, влажной атмосфере ванной.
– Что если ты взяла от него не только львиную ликантропию?
Я нахмурилась:
– Не совсем понимаю.
– Он хочет сказать вот что, ma petite: что если ты не просто ликантропию приобрела, а именно ту, которая была у химеры? Он не был оборотнем-львом, он был оборотнем-универсалом. С полдюжины разных типов ликантропии, так?
Мика кивнул:
– Леопард, лев, волк, анаконда, медведь, а потом он захватил предводителя кобр. Думаю, если бы он дожил до следующего полнолуния, был бы еще и коброй.
– Химера считал, что после его первой полной луны те животные, что в нем были, это и все, что он имел.
– И ты уверена, что это была правда? – спросил Мика.
– А ты уверен, что это не была правда? – ответила я.
Он покачал головой:
– Нет, но это бы объяснило, что происходит с тобой.
– В каком смысле – происходит со мной?
– Анита, сегодня ты почти перекинулась. Из-под ногтей кровь шла. Осталось чуть-чуть.
– Я не уверена, что я – оборотень-универсал.
– Нет, но если так, ты не потеряешь леопардов, когда перекинешься.
Я покачала головой:
– Спасибо, конечно, но я, если буду перекидываться, выберу леопардов. Просто на всякий случай.
– Согласен, – сказал он, – но если ты – универсал, и так близко к превращению…
Он замолчал и опустил глаза.
– Ты думаешь то же, что и я, mon chat, и знаешь, что ей это не понравится, – сказал Жан-Клод.
– И что? – спросила я.
Ответил Жан-Клод:
– Если ты универсал, и есть шанс, что ты до своей первой перемены формы приобретешь новое животное, то у нас есть возможность набрать больше силы.
– О чем это вы говорите?
– Если ты будешь менять форму, то нет ли смысла добавить еще типов ликантропии? – спросил Мика.
– Смысла, – сказала я. – Нет, в этом нет смысла.
– Почему, ma petite? Ты призываешь львов, и они приходят на твой зов. Ты призываешь леопардов, и они тоже приходят. Ты призываешь волков, и я начинаю задумываться, от меня ли ты получила силу их звать, или тут что-то другое.
– То есть вы говорите, чтобы я намеренно заразила себя другими видами ликантропии? – спросила я.
Они переглянулись.
– Если так ставить вопрос, то нет, – ответил Мика.
– Это только мысль, ma petite, всего лишь мысль.
– Ты всегда думаешь только о том, чем я могу усилить твою власть?
Он вздохнул:
– Мы должны быть сильны – и стабильны. Должны показать другим мастерам, что не представляем угрозу совету в Европе или кому бы то ни было.
– Сильными мы еще можем, но вот стабильными… – я пожала плечами. – Насчет этого не знаю.
– Мы не являемся угрозой совету, – сказал Мика, – но они могут так не считать.
– Могут, – согласился Жан-Клод.
В дверь постучали.
– Кто там? – спросил Жан-Клод.
– Римус.
– Тебе здесь что-нибудь нужно, Римус?
– Клодия велела мне проверить, физически, как там у вас. Для смены охраны.
Жан-Клод посмотрел на нас и протянул руку.
– Иди сюда, ma petite, чтобы тебя не увидели, и тогда мы разрешим ему войти.
– Не понимаю, зачем он должен входить.
– Мы его спросим.
Жан-Клод обнял меня, ссутулив плечи, Мика передвинулся и сел передо мной. Я обхватила его сзади руками, притянула к груди. Да, меня закрывала вода, но Римус из новых наших охранников. Я не настолько хорошо его знала, чтобы сидеть в ванне, не стесняясь его присутствия.
– Можешь войти, – разрешил Жан-Клод.
Дверь открылась. Римус шагнул внутрь, но руку оставил на ручке двери, будто ему не больше нашего хотелось, чтобы он тут появился. Глаза у него были серо-зеленые, хорошие глаза – если он на тебя смотрел прямо. А этого никогда не бывало – по крайней мере, на Мику, на меня, на Жан-Клода или Натэниела он прямо не смотрел. Почему? У Римуса лицо будто было когда-то разбито на куски и потом собрано опять; не было такого, на что можно было бы ткнуть пальцем и сказать: вот это не на месте, но общий эффект был такой, будто оно собрано с перекосами, и смотреть было неприятно – как на неправильно склеенную керамическую маску.
Как-то полностью уловить его лицо не получалось, потому что он на меня не смотрел. Очень подмывало ему сказать, чтобы смотрел в глаза, но этого я не могла сделать, не затронув тему, которая могла оказаться чувствительной и вообще не моим делом. Так что я молчала.
Одет он был в обычную черную форму охранников. Если под одеждой были раны, то они не были заметны, когда он двигался. А двигался он так, будто в худощавых мышцах его тела сидели стальные пружины.
– Клодия велела, чтобы тот, кто сменит при вас охрану, проверил, как у вас, лично проверил, своими глазами. Прямой ее приказ.
– Она не объяснила, зачем? – спросила я, потому что такого раньше не было.
Тут он поднял глаза и улыбнулся криво. На миг я увидела на его лице недоверие, потом он отвернулся.
– Она проинформировала меня о том, что здесь было. И велела, чтобы в одном помещении с вами было не менее двух охранников. Постоянно.