Егерь. Девушка с Земли Хорсун Максим
Стараясь не скрипнуть проржавевшей дверью, Скворцов проник в третий отсек карго-зоны. Освещение здесь не работало, но егерь взял с собой мощный фонарь, который нашел в каюте бортинженера. Отсек примыкал к многосекторному грузовому трюму, что находился ниже. Здесь были установлены электрические лебедки и даже ручные тали, при помощи которых корабельный суперкарго мог, видимо, перераспределять груз, когда того требовали изменения в ходовом режиме. Если егерь верно представлял конфигурацию трюмов в транспортах «цветочной» серии, то на «Левкое-140» они должны быть радиально расположены вокруг центра масс. Да-да, словно лепестки на чашечке цветка. Насколько это конструкторское решение остроумно, Скворцов судить не мог. А вот как «остроумно» использовал эту конфигурацию тот, кого он, егерь-экзобиолог, считал несуществующим — вполне. Но от этого не становилось легче. Скорее — наоборот…
…М-да, не бывает правил без исключений. Биолог малому транспортному кораблю по штату не положен. С одной оговоркой — если этот корабль не перевозит биоматериал. А «Левкой-140», похоже, перевозил… Любопытно знать, какой именно? Можно спуститься в трюм и посмотреть на маркировку контейнеров, но пока рано. Пока пищи для размышлений хватает и здесь, наверху. Например, кому и зачем понадобилось подводить к грузовому трюму воду? Причем водопровод сей не является частью проектной конструкции.
Луч фонаря выхватывал из темноты наспех, вкривь и вкось, сваренные пучки титановых труб, оплетенных водорослями.
Нет, ну понятно, зачем: чтобы поставлять дистиллированную воду в биованны, расположенные внизу, и отводить воду отработанную… Смело мыслил неведомый коллега и масштабно экспериментировал. Не то что он, экзобиолог Скворцов, который не слишком удачно совместил полученную от предшественника лабораторию с таксидермической фабрикой.
Скворцов присел на корточки перед раскрытым люком одной из секций. Из темной глубины пахло застойной водой, ржавчиной и тленом. Луч фонаря скользнул по цепи тали, отразился в луже, упал на пластиковый бортик биованны, замер на веселом оскале человеческого черепа, чуть покрытого зеленоватым налетом…
Кто это был? Да кто угодно. От командира до кока. Разве сейчас это важно? Важнее узнать, почему останки экипажа покоятся в пластиковых контейнерах… для клонирования.
Скворцов понимал, что, сидя наверху, он ни черта не поймет и что надо спускаться. Но он тянул время. Неясное предчувствие, тень какой-то важной догадки стояла у него за спиной. Хотелось резко обернуться, полоснуть лучом… Когда он окажется внизу, все станет ясным, ну, или почти все, но вдруг от этой ясности ему захочется пустить себе пулю в висок?
Закурить, что ли…
Он вытащил пачку дешевых сигарет, которыми снабдил его на дорожку Микки, механик атолла Алехандро, чиркнул зажигалкой, полюбовался на желто-красный язычок пламени. Прикурил. Пальцы заметно дрожали. Егерь понял, что элементарно трусит. При первом беглом осмотре корабля он обнаружил в трюме карго-зоны скелеты в биованнах-автоклавах, но отнесся к этому почти равнодушно. Другое занимало его — пригоден ли «Левкой» в качестве временного убежища? Оказалось, более чем… А когда он устраивал Реми, кормил ее, спать укладывал, сказки рассказывал, внутри него разгорелся исследовательский азарт. Теперь, когда ничто и никто не мешает, он сидит и трясется, как вшивый салабон перед боем.
Ладно, хватит нюни распускать…
Скворцов в несколько торопливых затяжек докурил сигаретку, сунул фонарь за пояс и подергал цепь тали, скользкую от налета микроводоросли. Цепь слегка проржавела, но несколько рывков сдвинули ее с места. Егерь провел таль вдоль кран-балки, остановил над зияющим квадратом люка. Опустил крюк, оперся на него ногой.
Поехали…
Крюк тали завис в полутора метрах от палубы трюма. Скворцов спрыгнул. Из-под ботинок плеснула вода. Ее оказалось порядочно, по щиколотку. Метнулся луч фонаря. Шарахнулись тени. Что-то живое закопошилось у ног. Егерю стало не по себе, но он быстро взял себя в руки. Ученый все-таки, бывший сержант звездной пехоты, а не институтка. Посветил фонарем — сейсмурии. Совсем крохотные. Молодняк. Опасности не представляют.
«Реми была права, — подумал он, шаря лучом по биованнам-автоклавам. — Они все здесь. Весь экипаж. Командир, старший помощник, оба астронавигатора, бортинженер, бортврач, суперкарго, реакторщик, двигателист, кок, он же бортстюард… Все десять. Хотя почему десять? Должно быть одиннадцать. Плюс биолог… Или лабораторию для клонирования соорудил бортовой медик? Вряд ли… Знаю я этих лепил… Терапевт, хирург, стоматолог, психиатр и патологоанатом в одном флаконе. Где ему еще и генную инженерию осваивать? Квалификация не та…»
Он отвернулся от пластиковых гробов, в которых желтели кости, обвитые водорослевыми талломами, поискал лучом контейнеры с грузом. Ага, вот они…
Продолговатые ящики из синтетического дерева. На боковинах стандартные обозначения: «вверх не бросать», «не кантовать», «хранить в сухом и прохладном месте».
Та-ак, а что внутри?..
Один из ящиков оказался вскрыт. Точнее — варварски раскурочен. Белели сахарные изломы пенопласта, торчали клочья стекловаты. Скворцов порылся в недрах, вынул ампулу с белесым киселем, вчитался в меленькие синие буковки на стеклянном боку…
Вот черт, это же стимулятор роста!
Планета производства — Немезида. Планета доставки — Земля.
Знаменитый немезидианский универсальный стимулятор роста, получаемый путем вытяжки из эмбрионов вида sapiens avis. Страшно дорогое средство. Почти что панацея. Богатенькие Буратино, вроде мистера Марвелла, отваливают огромные деньжищи за такую вот ампулку…
Средство, само существование которого держится в секрете. Панацея, из-за которой мясник Кемпнер учинил на Немезиде резню. Неудивительно, что «попугаи» восстали. Даже самые кроткие существа поднимут бунт, если из года в год много лет подряд чужаки будут убивать самок. Убивать, чтобы воспользоваться чудодейственным свойством не рожденных еще детенышей не по дням, а по часам прибавлять в росте и весе.
Бедняга Кумбс, он думал, что озверевшие аборигены напали на разведчиков просто так. А они уничтожали карателей. Сержант Скворцов, аспирант кафедры экзобиологии, знал из-за чего сыр-бор. Еще бы не знать, если капитан Джереми Кемпнер все уши ему прожужжал: «Сооруди мне, парень, флакончик такой вытяжки, а я тебе — лейтенантские лычки…»
Скотина! И ведь смерть его не берет. Рыщет сейчас где-то, вынюхивает. Может, даже неподалеку…
Скворцов снова взглянул на ампулу, и праведный гнев его улетучился. Сменился более практичными соображениями. В трюме «Левкоя-140» хранилось огромное, но бесхозное богатство. По закону, груз потерпевшего крушение корабля принадлежит тому, кто его обнаружил. Правда, на «Левкой» наткнулся Кристо, но откуда ему, не специалисту, знать истинную цену находки? Недаром же он ограничился мелким мародерством: диван из капитанской каюты упер. Конечно, дон де Ла Вега — чистоплюй, но вряд ли он откажется от столь блестящей возможности существенно пополнить кассу сиренианского отделения ЮГ. Врожденное же благородство не позволит сеньору гранду отказать в некоторой сумме тому, кто преподнесет ему это богатство на блюдечке.
Распугивая юных сейсмурий, егерь обошел трюм секцию за секцией, подсчитал количество драгоценных ящиков. Маловато что-то… Могло быть раза в два больше… Куда в таком случае делось остальное? Магистр унести не мог. Если бы он знал подлинную цену этим ампулкам, не унижался бы перед Марвеллом и его дочуркой. Следовательно, это сделал кто-то другой.
Скворцов вернулся в секцию с биованнами. Скелеты лежали навытяжку и как будто насмехались над ним. Между их ребер торчали титановые трубки.
Егерь точно проснулся. Вспомнил, зачем он спустился в трюм. Не за миллионами, а за пониманием.
«Клонирование, клонирование, — повторял он про себя, рассматривая трубки, что выходили из биованны и поднимались к потолку, сплетаясь в громоздкую систему. — За каким бесом ему понадобилось клонирование? Нашел место и время опыты ставить… И за каким дьяволом он затолкал в автоклавы несчастных космовозчиков? А что, если?..»
Он выпрямился, все еще не веря своей догадке, пошатнулся, словно кто-то залепил ему увесистую плюху.
Это не сами космовозчики, это их клоны! Клоны, выращенные на мясо! Единственная доступная людям пища на планете с правосторонними аминокислотами. Они лежали в этих ящиках, погруженные в физраствор, живые, чувствующие… И полусумасшедшие «оригиналы» спускались сюда, чтобы отрезать от своих копий кровоточащие куски. А изувер-биолог — чтобы сделать несчастным очередную инъекцию немезидианского стимулятора роста.
Или не так. Изувер обещал простодушным космовозчикам спасение от голодной смерти. Они помогли ему соорудить это гигантское орудие пыток. А потом изувер убедил их лечь в биованны: дескать, так надо, ребята. Усыпил наркозом для начала. Когда же они очнулись, то были уже живыми тушами…
Скворцов вспомнил, что он где-то видел похожий способ производства мяса, и тотчас в ушах его зазвучал жалобный вопль несчастного Ветерка, пронзенного десятками трубок, но все еще живого: «Ветерок!.. Ветерок любит хозяина! Лошадке больно! Ветерок хочет к хозяину! Спасите Ветерка, ему очень-очень больно! Ветерок хороший! Спасите, больно!..»
Егерь зажал уши ладонями, и вопль стих. Стоило ему опустить руки и перевести дух, как из темноты карго-зоны послышался голос старого друга и учителя:
— Непрогнозируемые мутации аминокислот, симбиотические связи внутри сухопутных рифовых формаций… Причуды управляемого метаболизма аборигенов, адаптационные биологические механизмы! Мы говорим не об эволюционных, а о революционных процессах, Андрей!..
29
Самуил Розенталь, первый экзобиолог Сирены, жил на задворках молодой Прозерпины. Район, что некогда был центром безымянного поселения людей на враждебной планете в системе двойной Тау Скарабея, со временем превратился в городскую окраину на границе с рифовым лесом. Жилище экзобиолога — фрагмент колониального корабля, часть обшивки и пара смежных отсеков — язык не поворачивался назвать домом, но первым колонистам выбирать не приходилось. Подобных фрагментов на площади примерно в квадратный километр насчитывалось не меньше полусотни. Проявив настойчивость и смекалку, из них можно было бы собрать гигантский корабль заново, точно из перемешанных кусочков головоломки — картинку с диснеевской принцессой.
В одном отсеке Розенталь спал, стряпал, ел и принимал гостей, в другом — работал на оборудовании, что привез на Сирену колониальный транспорт. Аппаратура для спектрофотометрии, микроскопы, лазеры и детекторы честно служили ему больше десяти лет, снабжая драгоценными данными.
— Материалов — на три докторских, — прихвастнул Розенталь, демонстрируя Андрею Скворцову ожерелье из «флэшек». — Да беда — защищаться на Земле нужно. А мне туда дорога заказана…
Розенталь был не стар; насколько Скворцов знал, экзобиологу недавно исполнилось пятьдесят пять лет. Причиной его пессимизма все называли порок сердца, который обнаружился лет семь назад. Болезнь сделала Розенталя невыездным в иные звездные системы. Он понимал, что не выдержит ни перегрузок, ни гиперпространственных маневров, и предпочитал не водить судьбу за нос. И он возлагал нешуточные надежды на своего преемника.
Андрей Скворцов пил приготовленный хозяином кофе с коньяком. Потертое кресло давно стало жестким и неудобным, да и сама обстановочка — холостяцкий бардак плюс проникновение предметов из лаборатории в жилой отсек и наоборот — кого-то, быть может, и смутила. Но Скворцов любил рабочий беспорядок, в его каморке было точно так же — ни развернуться. И дым коромыслом от крепких солдатских сигарет.
— Полевые исследования на Сирене… — Скворцов сделал глоток кофе, поставил чашку на подлокотник. — Я мечтал об этой возможности столько лет! Наверное, со школы мечтал, представляете?
Розенталь поболтал тапочкой, надетой на босую ногу.
— В школе я мечтал о том, чтобы первый гиперпространственный корабль поскорее сошел со стапелей, — сказал он, потирая усы. — Но это все — лирика. Я хочу вас предупредить, Андрей. Сирена — это ящик Пандоры, в котором заперты ответы и, главное, вопросы. Очень часто я держал в руках ключи, ведать не ведая, какие замки ими следует открывать. Вот в чем дело… в невозможности правильно обозначить приоритетную проблему.
Скворцова неожиданно проняло: а что, если за три года, проведенные в компании Кемпнера-мясника да простоватых пехотинцев, он настолько изменился, что теперь ему никогда не вернуться в ипостась ученого мужа? Сейчас колониальная администрация предложила ему должность егеря, и — чего кривить душой? — Скворцов обнаружил, что бродить с винтовкой по инопланетным коралловым дебрям куда легче и приятнее, чем денно и нощно разбирать аминокислоты ксеноморфов на атомарные составляющие.
Что, если Розенталь — первопроходец, ветеран освоения дальних планет — разочаруется в нем?
Скворцов усилием воли заставил себя не нервничать. А то повелось за ним с Немезиды: чуть что не так — в истерику, как кисейная барышня. Или же в бутылку лезет, на пару дней выпадая из социального контекста.
Призраки Немезиды требовали сеанса экзорцизма посредством огненной воды.
— Непрогнозируемые мутации аминокислот, симбиотические связи внутри сухопутных рифовых формаций! — Розенталь встал с дивана, прошелся по отсеку — три шага туда, три шага обратно; он был одет в спортивное трико и новенькую футболку с логотипом ЮГ. — Причуды управляемого метаболизма аборигенов, адаптационные биологические механизмы! Мы говорим, не об эволюционных, а о революционных процессах, Андрей!
Скворцов почувствовал, что пришла пора вставить несколько слов.
— Полагаю, что сиренианский клубок следует распутывать, начиная с молекулярного уровня. Переход правосторонних аминокислот в левосторонние я могу охарактеризовать лишь ненаучным словом «чудо».
— Да? И какой вы делаете вывод? На что оно направлено?
— На нас. Я имею в виду — на людей. Сирена как будто приноравливается к землянам.
Розенталь остановился посреди отсека. Посмотрел на Скворцова с сомнением: стоит ли продолжать разговор на эту тему?
— Вот чего я опасаюсь… — проговорил он. — Как только на центральных планетах прознают, что на Сирене происходят чудеса, необъяснимые с научной точки зрения, сюда сейчас же хлынут фанатики всех вероисповеданий, а кроме них — «тарелочники», контактеры, спиритисты, — экзобиолог оттянул на животе футболку. — Юнион Гэлакси уже пожаловало. Так вот! На Сирене будут искать следы предтеч, артефакты трансгалактических цивилизаций, проявления Святого Духа, в конце концов! Куда же без боженьки?.. Если не сможем объяснить мутацию аминокислот мы — внятно и взвешенно, то объяснят за нас, Андрей! И когда на центральных планетах начнется горячка, поздно будет хвататься за головы!
Скворцов раздумывал недолго.
— Я понял, Самуил Аркадьевич. Процессы в микромире — это ключ. Замок следует искать на уровне биосферы.
— И не сомневайтесь! — махнул рукой Розенталь. — Куда делся океан, что покрывал некогда девяносто процентов поверхности Сирены? Как морские обитатели, включая глубоководные организмы, сумели адаптироваться для жизни на суше? Вот это, Андрей, главные вопросы, на которые нам предстоит отыскать ответы.
Самуил Розенталь пропал без вести во время Карлика, не прошло и года после того…
Он так ничего и не выяснил — ни про исчезновение океана, ни про феноменальные адаптивные свойства сиренианских форм жизни. Ожерелье из терабайтовых «флэшек» с данными многолетних исследований было обречено пылиться в сейфе Андрея Скворцова до тех пор, пока преемник первого экобиолога не нашел в себе силы избавиться от призраков Немезиды. Он уселся за микроскоп, не снимая широкополой шляпы егеря…
«Теперь я, кажется, начинаю догадываться, что происходит на этой планетке…»
Сидеть в темноте трюма потерянного корабля в компании скелетов десяти замученных ученым-маньяком членов экипажа… и слушать самого себя. Приветствовать безумие, точно спешащего на выручку друга. Внимать собственному голосу и не узнавать себя.
В третьем отсеке кто-то был.
Шорох… Вот — еще. Некто ступал, не глядя на пузыри, вздувшиеся на старом линолеуме. Скрипнула балка, закачалась таль, медленно повернулся покрытый пятнами ржавчины крюк.
Кортес? Или Реми, на которую почему-то не подействовало снотворное?
«Естественный биохимический реактор! Это настоящее чудо природы. До сих пор я сомневался, но теперь…»
Да-да, он помнил! Он произносил эти слова для Реми, когда они шли через пещерные галереи Большого барьерного рифа Хардегена. Реми еще сказала, что его коллега — порядочный лентяй, а он, Скворцов, возразил: мол, его коллега — настоящий трудяга.
Кто этот коллега? Без вести пропавший доктор Розенталь? Неизвестный биолог с «Левкоя»? Или Хардеген, что поглотил, очевидно, и того и другого?
Сумасшествие… Психоз, вызванный инфразвуком — песнью ночной Сирены.
Скворцов посветил фонарем вверх. На переборке появилась тень лошадиной головы. В луче света сверкнули покрытые слизью щупальца. Конек-телепат обвил псевдоподией таль, попробовал ее на прочность. Он пришел вместе с ночью за Скворцовым, за Реми и за акслой, что не укрылся на время Карлика в подземной пещере, как делают его собратья, а остался вместе с людьми в титано-керамитовой скорлупе «Левкоя».
Можно было выхватить из-за пояса револьвер и всадить в бестию весь барабан. Можно было… Все — можно…
Скворцов присел на край биованны. Ноги и руки были ватными, лицо — одеревеневшим, а мысли — разрозненными, как будто он осушил бутыль «огненной воды» местного, сиренианского, изготовления в салуне Энрике. И очень хотелось курить…
Конек попытался повиснуть всем весом на тали. Цепь заскрежетала, и чудовищу из пещер Хардегена пришлось отпрыгнуть назад. Содрогнулась палуба, лязгнул металл, сорвался с кронштейнов пульт суперкарго и упал в трюм. Крюк на цепи заметался, точно маятник.
Как трехметровая тварь протиснулась узкими коридорами транспортного корабля? Или она способна становиться компактной, как таракан? Сжиматься и разжиматься, точно моллюск?
Способна… На все способны порождения псевдолабораторий Хардегена. А еще они постоянно учатся. Хардеген — вечный трудяга и вечный ученик. Биологический реактор анализирует допущенные ошибки, а затем выводит новый вид, уже лишенный недостатков предыдущего.
Скворцов поглядел на скелет, запертый в биованне.
Кто же это мог быть? Настоящий член экипажа или все-таки клон — неразумный, как новорожденное дитя, испуганный и остро чувствующий боль?
Сумасшествие… Голос ночной Сирены стоит в ушах. Или это старается конек-телепат — наводит на него сонное оцепенение, точно вампир из подростковых романов.
То, что осталось от плоти, прилипло к костям растрескавшейся коркой, между ребер виднелись серебристые трубки, по которым к обреченному поступали когда-то пища, вода и тот самый нелегальный стимулятор роста с Немезиды.
Едва живой Ветерок… Он пронзен частоколом стеклянистых трубочек…
И лошадке больно.
Помешательство…
Псевдолаборатории Хардегена существовали миллионы лет, но именно на «Левкое-140» чудо-риф подсмотрел, как выращивать клонов. Земная генная инженерия! Вот ключ, который отпирает один из замочков с секретом. Вечный трудяга и экспериментатор получил в распоряжение то, до чего не мог додуматься сам.
Он скопировал и воспроизвел, как мог, технологию. Он завладел новыми образцами ДНК. В его подземных прозекторских расставались с жизнью одурманенные песнью ночной Сирены люди и их домашние животные. В автоклавах формировались жуткие мутанты, наделенные генами сиренианских и одновременно земных существ. Поэтому вечный трудяга «развернул» аминокислоты местных форм жизни. Он сделал их совместимыми для экспериментов с пришельцами-землянами.
А еще он получил в распоряжение полный трюм радикального ускорителя развития.
Зачем?
Корабль дураков…
«Процессы в микромире — это ключ. Замок следует искать на уровне биосферы…»
30
Конек-телепат поджидал Скворцова у входа в третий отсек. Он шелестел щупальцами, влажно хлюпал двумя парами видоизмененных жабр. Изредка конек пищал голосом Реми: «Пойдем скорее отсюда! На свет!» или «Ты такой же, как Кемпнер!»
— Сейчас-сейчас, малышка… — Скворцов схватился за цепь, но та оборвалась, едва егерь поставил ногу на крюк.
— Вот дьявол! — Он упал, поднял тучу брызг, врезался плечом в биованну. Фонарь брякнулся о подведенную к автоклаву трубу и погас. — Черт!
Егерь лежал в темноте, ощущая, как боль вытесняет на второй план навеянную коварной тварью апатию. Конек заметался по карго-зоне. Он вел себя будто цепной пес, перед носом которого вскрыли банку собачьих консервов. Кромешная тьма была его родной стихией, но он не решался прыгнуть через грузовой порт в трюм.
«Тяжелый и рыхлый, — сделал вывод Скворцов, — вроде сейсмурии, но с интеллектом». Рукоять револьвера упиралась в бок. Егерь вынул пистолет, другой рукой пошарил вокруг себя, разыскивая фонарь. Нащупал крышку, которой закрывался отдел с аккумулятором, и снова чертыхнулся: крышка бултыхалась на воде отдельно. Значит, фонарь отлетел в одну сторону, а аккумулятор — вообще неизвестно куда. Значит, света не будет, если только в «Zippo» не осталась капелька импортного бензина.
Горловая трель прозвучала грозно, точно боевой клич.
Кортес!
Скворцов вскочил на ноги. Что сможет сделать Кортес с трехметровым гибридом осьминога и морского конька? Ничего…
— Кортес, уходи! — закричал егерь; он водил пистолетом, тщась отыскать цель в темноте. Конек-телепат производил много шума, казалось, будто его щупальца отовсюду. — Я ему не по зубам, спасайся!
Трудно сказать, какие мысли чудовищный телепат мог внушить бесхитростному аборигену Сирены. Скворцов ощущал слабые отголоски этих посланий: они обволакивали его, точно жирный ил.
Он был одновременно биологом и егерем, телохранителем и доминантным самцом, что мечет семя в теплую воду лагуны, покрывая сразу десяток самок. Он видел кости замученных в этом трюме людей и в то же время — дендрополипы тигровой окраски, которые окружали атолл Алехандро.
Он был далеко и близко. В темном трюме, что превратился в склеп, и среди рифов, поющих песнь ночной Сирены.
Кортес хакнул, выпуская в телепата иглу. Наивному и простодушному аксле было наплевать на телепатические атаки. А может, коньку не хватало сил, чтоб навести морок на двоих: на акслу-воина и на человека — бывшего сержанта звездной пехоты. В ту же секунду Скворцова обдало серной вонью: это конек изверг облако маскировочного дыма, несмотря на то что в темноте от этого камуфляжа проку никакого. Бой в карго-зоне шел нешуточный.
Наконец, Скворцов отыскал скобы, по которым можно было подняться в карго-зону. Заработал руками и ногами, отсчитывая стальные перекладины. Точно на крыльях влетел в третий отсек, упал на палубу, сжимая обеими руками револьвер.
Но карго-зона уже была пуста. В свете, что проникал из коридора, Скворцов увидел лишь духовую трубку Кортеса между креплениями балки-крана.
Он прислушался: гудело оборудование в реакторной, а больше — ни звука. Походило на то, что конек-телепат опять затаился. Скворцов выглянул в коридор.
Никого!
Мерцают светильники и влажно отблескивают в их свете малахитовые водоросли, что обжили переборки на половину высоты. Кое-где виднелись темные полосы, оставленные щупальцами конька. Скворцов потер подбородок: при желании проследить за перемещениями громоздкой твари внутри корабля будет несложно. Главное, что конек не направился в жилой модуль, где спит и видит сны Реми. Кортеса, конечно, жаль, но прежде всего — это Реми. Первым делом убедиться, что она в безопасности, а потом — за Кортесом. Только бы абориген не выбрался наружу. Если аксла выйдет из корабля, да еще находясь под воздействием инфразвука, то ищи его потом… под Хардегеном!
Скворцов кинулся к капитанской каюте. Не пробежав и пяти шагов, остановился — на зеленоватой слизи, обволакивающей линолеум, отчетливо виднелись человеческие следы.
Здоровенные такие следы босых ног.
Скорее к Реми! Он обязан успеть! Он сам из себя все жилы вытянет, если посмеет не успеть!
Словно черный внедорожник вывернул из-за поворота на запредельной скорости. Скворцов успел уловить движение и даже спустить курок, но пуля ушла «в молоко». Зато тяжелый электронный блок, от которого отходил витой кабель, угодил точно в цель — егерю в голову.
Скворцов упал, скатился по трапу в кают-компанию. Следом за ним в сумрак оплетенного водорослями отсека впрыгнул Кемпнер-мясник. В ручищах он сжимал кабель, на котором болтался, как гиря, выдранный «с мясом» блок.
Егерь приземлился на спину, проехался по мокрому от слизи ковру, уперся лопатками в обросший карликовыми полипами диван. Нырнул на несколько секунд в беспамятство, точно в ночное море, но почти сразу же пришел в себя.
Увидел над собой светлую дорожку Млечного Пути и размытые пятна кометных хвостов. Как же редко ему доводилось любоваться звездами в небе Сирены…
Бело-голубой свет лился сквозь прозрачный купол кают-компании; долгая ночь разменяла свой первый час.
Кемпнер остановился над Скворцовым. Был он страшен, точно живой мертвец: черты лица заострились, жилы на широкой шее вздулись, как шланги, один глаз исчез в складках почерневшей плоти, второй был навыкате, в бороде зеленели пятна водорослей.
«Капитан, я на это не подписывался!» — услышал Скворцов собственный голос.
«Если проболтаешься, боец, спишу на корм „попугаям“! Никто искать не станет!»
Сначала Скворцов увидел на панно за спиной Кемпнера тень от дюжины щупалец, потом в кают-компанию заглянула лошадиная голова. Была она угловатой и какой-то бутафорской на вид: точно из папье-маше выкроили. Капитан повернулся к коньку-телепату, точно хотел поприветствовать его.
Скворцов уставился на рану в спине своего бывшего командира. Ее заполнял светящийся криль и личинки. Тысячи крошечных рачков и червячков кишели, подъедая капитанскую гниль. Широкий разрез (браво, Реми!) сиял, точно внутри Кемпнера горела неоновая трубка. Почему Кемпнер до сих пор был жив — Скворцов не мог ума приложить. Такое обширное омертвение тканей! Сердце мясника давно должно было захлебнуться гноем!
Но Кемпнер — вот он! Живее всех живых… И полоса на спине сверкает, словно естественная люминесценция глубоководного хищника.
А ведь они его едят! — понял Скворцов. — Как личинки ос — гусениц, сохраняя до последней минуты «кормильцу» жизнь. Он сам не понимает, что его едят!
Вот и здорово! Собаке собачья смерть…
Кемпнер и конек-телепат стояли рядом, будто два приятеля. Конек безостановочно шевелил щупальцами, и казалось, что на его гротескной морде — застенчивая улыбка. Впрочем, монстр не мог улыбаться — у него не было рта, только две пары жабр. Это складки ороговевшей кожи создавали иллюзию улыбки.
Скворцов попытался приподняться. Руки-ноги шевелятся, глаза видят, значит — все путем. Прорвемся, звездная пехота!
Только почему они глазеют на него? Почему не добивают?
Ладно, конек-телепат получил в наследство от Ветерка — коня Ричи Макги, на котором тот катал своих дочек, — робость и стеснительность. Такой генетический просчет! Ошибка, которую прозевал биологический реактор Хардегена. Конек предпочитает убивать в темноте, когда его никто не видит.
Но почему медлит этот дьявол во плоти — Кемпнер-мясник?
С блока, что болтался на кабеле, капала кровь Скворцова.
— Раскомандовались здесь, сопляки… — в конце концов проворчал Кемпнер надтреснутым голосом. Он снова продемонстрировал егерю свое приобретение — биолюминесценцию на спине. — А у тебя толстый череп, боец. И каска не нужна, — добавил он, ковыляя прочь. Под его ногами хлюпал пропитанный влагой ковер. Кемпнер неловко поднялся по трапу, остановился в освещенном проеме люка. Повесил на плечо пузатый рюкзак и двинул, пошатываясь, по коридору.
Скворцов остался один на один с телепатическим чудовищем.
Еще чуть-чуть, и он окончательно придет в себя. Здорово же ему зарядил Кемпнер! Поймал, как салагу. Повезло, что черепушка действительно крепкая, точно из кевлара. Не каждый биолог похвастает таким хранилищем для серого вещества.
Вот сейчас он вынет револьвер… Сейчас-сейчас!
Да он же выронил оружие в коридоре! Ну дела!
Конек развернулся и заторопился следом за Кемпнером.
Вот тогда Скворцов перевел дух. Правда, теперь он совсем ничего не понимал. Присутствовало лишь ощущение вовлечения в некую игру, правила которой писались не человеком и не для людей.
Он поднялся на ноги.
К чему это проявление милосердия? Что за симпатии могут быть между пропавшим без вести офицером и чудовищным гибридом — порождением псевдолабораторий Хардегена?
Ну да черт с ними! Пощадили его… себе на погибель!
Скворцов добрел до трапа, схватился за поручень. Поднял себя по ступеням. В коридоре по-прежнему искрили светильники. Было пусто. В обоих направлениях — ни души. Вдавленные ножищей Кемпнера в подстилку из водорослей, поблескивали ампулы с драгоценной вытяжкой из эмбрионов ависов.
Егерь поднял одну ампулу, посмотрел сквозь нее на свет. В белесом киселе клубились призраки Немезиды. Раздави стекло пальцами, и они вырвутся наружу. Обретут форму и объем, а затем — аппетит.
Он был готов побиться об заклад, что рюкзак Кемпнера под завязку набит этим сокровищем. Зачем?.. Для себя?
«Сооруди мне, парень, флакончик такой вытяжки, а я тебе — лейтенантские лычки…»
Чушь! Бред, навеянный голосом ночной Сирены. Кемпнер-мясник — безумен, как мартовский заяц. Прошло то время, когда он плел интриги и посылал на убой солдат. А теперь капитан даже штаны не снимает, когда ему нужно облегчиться. Он не понимает, что это за ампулы и для чего они нужны.
Впрочем — к черту! Голова трещит по швам. Ай да Кемпнер! Надолго ему, Скворцову, запомнится удар бывшего командира. Скорее к Реми! Скорее, если еще не поздно.
Но уже было поздно.
Дверь в капитанскую каюту — нараспашку. Постель пуста. Ни следов борьбы, ничего такого… Стоят ботинки возле кровати. Висит на спинке привинченного к палубе стула (а вдруг невесомость?) куртка цвета хаки. Как будто Реми вышла из каюты по нужде, и вот-вот зашуршат пузыри линолеума под ее босыми ногами.
Скворцов заглянул в гальюн, потом в душевую, в кубрик, в ходовую рубку.
— Реми! — заорал он что было мочи.
Инженерная, аккумуляторная, реакторная, рециклиционная, карго-зона, трюм…
— Реми! — без толку звал Скворцов, упуская драгоценные секунды. — Реми!
И только крохотные сейсмурии метались под ногами, всполошенные громкими криками.
Тогда Скворцов решился выйти наружу. Он знал, что это сродни самоубийству. Он понимал, что от инфразвука не спасет ни скорострельный карабин, ни револьвер, ни припасы из рюкзака. Но не сидеть же в «Левкое» до рассвета в компании маленьких сейсмурий и скелетов из трюма?
Он с опаской шагнул под свет звезд. Навстречу крилевой пурге. Навстречу неистовому сиянию рифов.
А рифы светились, точно земные города в темную пору. Бело-голубая неоновая дымка стелилась туманом. Над вершинами небоскребов-дендрополипов проплывали звезды летунов, обладающих биолюминесценцией.
У Скворцова закружилась голова, и не из-за удара Кемпнера. Егерь много раз видел фотографии ночных рифовых лесов, теперь же по собственной воле он оказался в эпицентре планетарного преображения. Словно очутился в ином мире, далеко-далеко от Тау Скарабея. Тут все было иначе: изменился облик рифов, изменилась цветовая гамма пейзажа, изменился даже вкус воздуха.
Низкий звук, похожий на гудок парохода, — как у того, на котором Скворцов катался по Яузе в золотые годы студенчества, — раздался на юге. Егерь обернулся и увидел ошеломляющую картину.
На фоне зарева, порожденного люминесценцией рифов, плыли похожие на дирижабли живые создания. Свисали пучки щупалец, вздымались и опадали, точно крылья, широкие плавники, отражали свет круглые, как иллюминаторы, глаза. Никто из колонистов до сих пор не ведал, что в их мире обитает нечто подобное. А те, кому довелось наблюдать этот фантастический полет в ночном небе, могли рассказать об увиденном лишь бактериям на стенах пещер Хардегена.
В следующий миг Скворцов узнал обитателей утробы Большого барьерного рифа.
Под живыми дирижаблями висели, покачиваясь, крабопауки.
И было их великое множество: каждый дирижабль нес до дюжины длиннолапых ловцов двуногой добычи.
Недаром акслы прячутся во время Карлика в пещерах под своими хижинами. Либо просто зарываются в ил, как их неразумные видовые сородичи.
Недаром колонисты запирают двери на семь замков и затворяют окна стальными ставнями.
Карлик — не их время. Ночью Сирена перестает быть Сиреной. Ночью планета превращается в хищника — вроде львиной звезды, вроде губки-вампира.
Каждое ночное существо ведет охоту. И горе дневному обитателю, если ему довелось оказаться вне укрытия! Это — война, которая бушует не первый миллион лет. Это — ничего личного, просто эволюционный механизм. А точнее — революционный, поправил бы Самуил Розенталь, сгинувший экзобиолог.
А потом Скворцов увидел коньков-телепатов. Они двигались редкой цепью в сторону дендрополиповой чащи — какая охота обойдется без загонщиков?
И тогда Скворцов понял, где следует искать Реми.
«Дикий гон» Сирены успел отдалиться от «Левкоя», ну да ничего… Егерь обязательно догонит.
31
Галактика вращалась все быстрее и быстрее. До нее было рукой подать, но руки оказались неподъемно тяжелыми. Трепещущие искорки звезд оседали в волосах Ремины. Разлохмаченные спиральные рукава обмахивали разгоряченное тело, как лопасти гигантского вентилятора. Пушистые комочки скоплений щекотали кожу.
Реми тихо засмеялась.
— Не шуметь, розовокожий самка! — строго продребезжала венценосная аксла. — Охранять покой. Сильный боль иначе!
Реми испуганно смолкла.
Галактика надвинулась на нее, вобрала в себя. Это оказалось совсем не страшно. Стало легко и тепло. Реми точно погрузилась в горячую ванну, полную ароматной пены. И впрямь как будто запахло морской солью и лавандовым маслом.
Реми почувствовала, что пена смывает с нее усталость, избавляет от боли, исцеляет раны, полученные во время кошмарного путешествия через псевдолаборатории Большого барьерного рифа.
Она словно рождалась заново.
Ощущение повторного появления на свет было таким острым, что Реми почудилось, будто она видит себя со стороны — маленькую, жалкую, корчащуюся от невыносимой боли на остриях стеклянистых трубок. Совсем как Ветерок.
— Розовокожий самка чистая! — заявила аксла торжественно. — Розовокожий продолжать путь.
— Спасибо, — сказала Реми и попыталась подняться. Не получилось. Она повторила попытку. Руки-ноги слушались ее, но что-то им мешало пошевелиться. — Помогите мне! — пролепетала она.
Венценосная аксла приблизилась к ней. Распялила лягушачью пасть до ушей, показала мелкие острые зубы.
— Розовокожий самка не свободный, — произнесла она голосом Грезы. — Сказало, розовокожий самка продолжать путь.
— Ах ты сука…
Реми попыталась дотянуться до этой мерзкой уродины с бугристой крокодильей кожей, но рука наткнулась на липкую ткань…
…Ремину резко бросило вперед. Потом — швырнуло назад. Снова — вперед. И стало беспорядочно мотать из стороны в сторону.
Что за…
Она почувствовала, что задыхается. Забарахталась. Вырвалась из кошмара, хотя сделать это было нелегко. Липкая ткань по-прежнему обволакивала ее. Реми выгнулась дугой, расталкивая неподатливую материю руками и ногами. Вдруг что-то лопнуло, и в тесное узилище ворвался поток свежего воздуха. Реми расширила прореху руками, высунула голову.
Она сидела в глянцево-сером мешке, и мешок этот раскачивался в пустоте. Но не сам по себе — мешок был зажат в громадной клешне крабопаука. Самого ловца разглядеть не получалось, взор застило какое-то серебристое мельтешение, будто тысячи снежинок танцевали в воздухе.
«Криль, — сообразила Реми. — Ночной криль… Значит, я не в корабле? Меня похитили… Снова похитили! Эта мерзкая тварь! Но где же Эндрю? Кортес?»
— Кортес! — завопила она. — Помогииии!
Никакого ответа. Она закричала еще громче. Потом — завизжала. И визжала долго, пока не село горло. Тогда она закашлялась. На глазах выступили слезы.
Отдышавшись, Реми решила не тратить больше силы на бессмысленные мольбы.
Неужели кошмарный поход через риф ничему ее не научил? О, научил! Да еще как!
Рассчитывать не на кого. Только сама. И только вперед.
Она взяла себя в руки и принялась осматриваться. Зрение приспособилось к мгле и мельканию криля. Тем более что мгла была не полной. Светился рифовый лес, до боли напоминая ночной Манхэттен. Из-за громады Большого барьерного рифа торчал молочный рог одной из лун. Слева восходила вторая. А справа разгоралось тусклое жемчужное зарево, предвещая восход Карлика.
Судя по тому, как мотался мешок, крабопаук не стоял на месте. Он не просто двигался, он словно летел над землей. Сухие многосуставчатые ноги были поджаты к панцирю, клешни — растопырены. Но как же ловец умудрялся перемещаться? В подземелье чудище прикрепляло себя паутиной к своду пещеры. А здесь? Не к небу же…
Она напрягла зрение и увидела серебрящиеся тяжи паутины, которые тянулись из-под панциря к темной громаде, напоминающей дирижабль. Громада величественно плыла в воздухе, затмевая звезды. Справа и слева виднелись другие крабопауки. Они были прикреплены к этой и к другим летающим тварям. Под брюхами «дирижаблей» болтались целые гроздья глянцево-серых мешков.
Реми вспомнила: пещера, мерцающая слизь на стенах, серые мешки, из которых вылезают акслы…
Крабопаук несет ее обратно в подземелье? Как простую акслу! Для чего?
Ответ прилетел, словно эхо: чтобы мучить и превращать, превращать и мучить, мучить, превращая…
— Нет, нет, не хочу! — выкрикнула она в холодную пустоту, полную живой искрящейся вьюги.
Читать бесплатно другие книги:
