Внучка, Жук и Марианна (сборник) Батенёва Татьяна

Поминки

Жук горевал, забившись под сарай. Когда рано утром Марианна вышла из дома с убитым видом, он сразу все понял.

Жук заплакал, попробовал повыть, но выходило плохо – горло перехватывало. Услышав его, за забором зашлась визгом Лада, выразила соболезнование. Из дальнего угла сада забухал сочувственным басом Полкан: уже все всё знали. Даже вечно ругающиеся по делу и без дела воробьи притихли, на всякий случай отлетели подальше от дома.

Марианна села рядом с псом, прикрыв лапки хвостом, задумалась.

– У-у-у, – убивался Жук, – бедная Бабушка, не выйдет теперь к на-а-ам, оставила нас, сиро-о-от…

Марианна скептически посмотрела на него:

– Тебе Бабушку жалко или супа?

– Ну-у, – остановился от такого коварства Жук. – Бабушку жалко, и супа тоже жалко. А тебе что, все равно?

– Нечего выть, гляди, Внучка еще наподдаст за шум, – посоветовала кошка. – Сиди тихо, народ все время идет прощаться, не привлекай к себе внимания. Похоронят Бабушку, там что-нибудь придумаем.

– Похоронят – это когда закопают, да? – слезливо спросил Жук. – Это Бабушку в землю, что ли?

Марианна величественно махнула хвостом, не спеша пошла по дорожке в сад. Она присмотрела себе одного глупого воробья на обед, нужно было только обустроиться в засаде и подождать…

Жук поплакал еще, потом поскреб землю под сараем, вырыл ямку и улегся в нее. Раз есть с утра не дали и обеда не предвидится, самое время было поспать.

Желающие попрощаться со школьной учительницей Екатериной Васильевной шли до самого вечера и на следующий день.

Первую ночь с Катей в доме остался Николай Петрович, который заставил ее выпить сладкого чаю и чуть ли не насильно уложил спать в гостиной. Она сначала сопротивлялась, но, к своему удивлению, заснула, как камень, и проспала до шести утра.

Когда утром она вошла к бабушке, Николай сидел в старом кресле и читал какую-то толстую книгу, освещая ее занавешенной настольной лампой.

Бабушка все так же кротко улыбалась, цветы ничуть не увяли. Катя, которая очень боялась увидеть следы тления на ее лице, даже немного успокоилась, ничего подобного не заметив.

Следующим вечером Катя решительно отклонила предложение Николая подежурить ночь и заявила, что справится сама, а вот ему необходимо поспать – за эти сутки без сна сосед явно осунулся и выглядел как тяжелобольной.

Вторую ночь она сама провела в кресле возле бабушки, временами задремывая, но утром совсем не чувствовала усталости. Похоронная церемония, растянувшаяся на полдня, показалась ей короткой. У дома, когда гроб вынесли, многие пожелали сказать прощальные слова, но говорили одно и то же: каким добрым и светлым человеком была Катерина Васильевна и как ее все любили.

Катя смотрела на людей, толпившихся у гроба, поставленного на два табурета, и думала с горечью, как все же мало она знала о бабушке, как мало и редко с ней разговаривала. А теперь и спросить о многих вещах было не у кого.

Виктория Никифоровна властно распоряжалась ходом церемонии, по всему было видно, что ей это и не впервой, и в утешение. Она же сунула Кате в руки тарелку с кутьей, завязанную в белый платок, скомандовала, когда отъезжать на кладбище, когда опускать гроб и закапывать…

Кате казалось, что все происходящее с ней уже было, хотя точно знала, что на похоронах отца и мамы было все по-другому, а на похороны дедушки она и вовсе не попала – была на практике за границей, и ее решили не вызывать. Но тут и деревенское кладбище с его разношерстными и наивными памятниками и крестами, и соседские старушки, и яркий июньский день – все это как будто бы уже было с ней, но как-то в стороне. Словно в старом кино.

Поминки тоже прошли по краю сознания, как будто ей кто-то рассказывал о них. Какие-то люди вставали с рюмками в руке, произносили речи, выпивали, за ними вставали следующие… Почти никого она тут не знала, но понимала, что ее знают все, исподтишка показывают на нее друг другу и, прикрыв рот ладонью, что-то рассказывают про ее жизнь, родителей, про то, что редко и ненадолго приезжала к бабушке.

«Молодые, они все такие, не помнят про стариков», – читала она по глазам шепчущихся. Хотелось сказать, что это не так, что она никогда не забывала бабушку, часто звонила и писала, посылала деньги, но все эти оправдания и ей самой казались жалкими и ничтожными. На самом деле бабушка жила все последние годы без нее, пока она решала свои многочисленные, казавшиеся важными и такие не важные сейчас проблемы…

Наконец, после очередной речи все как-то дружно встали и пошли на выход. Катя растерянно встала у стеклянной двери кафе, кивая и пожимая протянутые руки. Какой-то пьяненький дедушка долго обнимал ее, роняя слезы на свой пыльный пиджак. Две женщины гремели тарелками, собирая недоеденное со столов – все это было каким-то само собой разумеющимся. Катя машинально тоже стала было собирать со столов домашние скатерти.

– Вы не суетитесь, все сделают и без вас, – тихо сказал подошедший к ней Николай, вынимая из стиснутых пальцев кипу грязных салфеток, на которых бабушкиными руками были вышиты какие-то цветочки и вензеля. – Вы останетесь еще или сразу уезжаете? В смысле, в Питер?

– Я не знаю, – неуверенно сказала Катя, не очень хорошо сама понимая, что говорит. – У меня вообще-то отпуск, взяла с бабушкой побыть…

– Ну вот и хорошо, – ответил Николай. – Значит, до девяти дней останетесь.

– Да-да, конечно, – заторопилась Катя, только сейчас вспомнив, что положено еще отметить поминки и на девятый, и на сороковой день.

– Я зайду попозже, собаку покормлю, а то ее, наверное, и вчера не кормили? – полуспросил Николай.

Катя опять с удивлением вспомнила, что да, не кормила Жука, да и кошку тоже.

– А чем покормите? – беспомощно спросила она. – Наверное, надо им сухого корма купить, что ли?

– Не беспокойтесь, найдется чем, вон на тарелках сколько добра осталось, – слегка усмехнулся Николай. – Сухой они вряд ли будут, не приучены в деревне.

Заговор дворовых

Жук сильно удивился, когда Сосед принес ему целую кастрюлю всякой всячины. Он уже было совсем приуныл, поняв, что и сегодня еды не дождешься. Сосед поставил на крылечке и блюдце с молоком – ясное дело, для Марианны.

Она тут же материализовалась из вечернего воздуха, покрутилась у блюдечка. Молоко она не любила, предпочитала сметану, но где уж было Соседу догадаться… Марианна без особого желания полакала молока, испачкав подбородок и фибриссы. Теперь придется целый час вылизываться, с неудовольствием подумала она, то ли дело сметана…

Жук ополовинил миску, уделив особое внимание колбасным шкуркам, хозяйственно прикинул, что и на завтра еще много осталось, носом задвинул миску подальше под сарай – а то много тут всяких ночью шляется, всех не накормишь! Почесал бока, раскидал попросторнее сено в будке и совсем уже было улегся на ночлег, как вдруг увидел в сумерках фосфоресцирующий кошачий взгляд.

– Тьфу ты, Мариванна, напугала, – взбрехнул он. – Чего тебе на ночь глядя?

– Все дрыхнешь? – вопросом на вопрос ответила кошка, внимательно оглядываясь по сторонам. – Ждешь, пока на улицу выкинут?

– Ну вот, – заныл Жук, – только поел в первый раз за два дня, спать собрался, тебе бы вечно настроение испортить! Может, еще не выкинут…

– Есть мысль, – заговорщицки прошептала кошка. – Надо бы обсудить…

– Давай! – загорелся Жук, уж в чем в чем, а в превосходстве Марианны по части мыслей и других подобных штук он и не сомневался. Умна, зараза!

– Внучку надо оставить здесь! – отрезала кошка.

– Это как это? – выпучил глаза пес.

– Замуж отдать, – сыто промурлыкала Марианна.

– Замуж? – обалдел Жук. – За кого это?

– За Соседа, – так же сыто продолжала кошка.

– Дак разве ж он женится? – свесил ухо Жук. – Он же… как это… холостяк?

– Да какой он холостяк! – возмутилась Марианна. – Женат был, сыну сейчас двенадцать лет. Только жена от него четыре года назад к другому ушла и ребенка забрала. Когда он на войне был.

– Да ну? – изумился Жук. – А Бабушка никогда не рассказывала.

– Вот еще, тебе не рассказывала, а я точно знаю, он сам при мне ей говорил, – высокомерно сказала кошка. – Правда, только один раз, но Бабушка ему тогда сказала, чтобы он не горевал, что главное – ребенок, его интересы.

– А у ребенка у нас какие интересы? – деловито спросил Жук. – Охота, рыбалка, футбол, велик?

Его любопытство было не праздным. Конечно, про охоту и рыбалку он сказал для красного словца. Дедушка, прошедший большую войну, был убежденным пацифистом, ни охоты, ни рыбалки не признавал и Жуку не разрешал охотиться. О радостях рыбалки пес знал только по опыту соседских ребятишек, которые часами сидели на берегу хилой деревенской речки с самодельными удочками. Жук, когда было свободное время, тоже посиживал рядом, с любопытством шевеля рыжими бровями, когда на берег вылетала серебристая рыбка. Весь улов составляли эти неказистые рыбешки-ротаны, которых ели даже не все кошки – Марианна, к примеру, брезговала.

Зато Жук был фанатом футбола, блестяще ловил любой, самый крученый мяч, если ему доверяли ворота. Беда была только в том, что мячик ему был нужен особый, спущенный или прокусанный – только так он мог схватить его зубами. Но деревенские ребята не хотели жертвовать своими мячами. А его собственный резиновый, подаренный когда-то Бабушкой и изгрызенный до состояния решета, уже отслужил и доживал свой век на почетной пенсии под крылечком. Но Жук не оставлял мечтаний о карьере знаменитого вратаря. Впрочем, он живо интересовался и техникой – велосипедами, мотоциклами, автомобилями, обгавкивал их, когда проезжали мимо, а когда получалось вырваться за ворота – долго бежал рядом, взрывая пыль на обочине и разглядывая сверкающие чудеса на колесах… Но благоразумно считал, что в автомотоспорте ему ловить нечего. А вот новый партнер по футболу…

– Болван! При чем здесь футбол? – зашипела Марианна. – Интересы, в смысле, чтобы не нервировать его и не рвать от матери к отцу и обратно. Что он уже привык к новому отцу, и не надо ему эти… стрессы устраивать!

– Вот и врешь! – радостно гавкнул Жук. – Сама говорила, стресс – положительный, то есть хороший!

– Сам врешь, – зашипела Марианна. – Стрессы, они и плохие бывают, отрицательные, понял!

– Ну-у, – удивился Жук. – Как это у них все сложно: то положительные, то отрицательные, башку сломаешь!

– Надо его на Внучке женить, вот что. Тогда она здесь останется и нас оставит! – авторитетно заявила кошка.

– Ну да, разве ж это просто – женить? – не поверил пес. – У них же как-то сложно все, не то что у нас. Или даже у вас, хоть вы и воете на крыше целый месяц, как идиоты, – не упустил он возможности подкусить кошку.

– Ф-ф-ф! – Марианна шлепнула по носу Жука лапой с отточенными коготками.

– Ой-ей-ей! – заскулил пес. – Чего дерешься, больно же!

– А ты не бреши ерунды, слушай лучше! – осерчала Марианна. – Внучка в доме еще побудет, поживет неделю-другую. Надо сделать, чтобы она без Соседа тут шагу не могла ступить. Они оба молодые, свободные, наверняка он девушку пожалеет, а она, если узнает его получше, проникнется… А там и влюбятся, возможно… Во всяком случае это для нас шанс, понял?

– Понял! – с готовностью гавкнул Жук, хотя на самом деле ничего не понял. – А чего делать-то?

– Ну, этого я пока не знаю, – задумчиво сказала кошка. – Но буду думать…

– А, сейчас, значит, ничего не надо делать? – расслабился Жук. – Тогда, Мариванна, я посплю, ладно? А то наелся, в сон клонит…

– Вот деревенщина, лишь бы пожрать да поспать! – пренебрежительно фыркнула Марианна. – А еще раз назовешь Мариванной, зенки выцарапаю, понял? Ма-ри-ан-на, понял?

– Понял-понял, – пробормотал Жук, проваливаясь в сладкий сон. Перед помутившимся его взором возникла Бабушка. Она потрепала его по голове ласковой рукой и дала огромный кусок, чуть не полбатона, сырокопченой колбаски… Жук уснул счастливым.

Дама с собачкой

Катя проснулась рано, но еще долго лежала, наблюдая, как на задернутых шторах пляшут тени от шевелящейся листвы. Ветерок перебирал ветви, тени причудливо переливались. Катя вслушивалась в разнообразные звуки старого дома – что-то где-то поскрипывало, пощелкивало, шуршало…

Потом плотно шмякнулось об пол – бабушкина кошка спрыгнула с ее постели, мягко прошлась по половицам. Катя свесилась с высокой подушки – кошка стояла напротив кушетки и неотрывно смотрела ей в глаза.

– Что, выпустить тебя? – догадалась Катя.

Марианна пошла к двери, изгибая в разные стороны кончик вертикально поднятого хвоста. Царственно вышла на затененное деревьями крыльцо, осмотрелась. Катя вышла за ней, поежилась от утренней прохлады. Но солнце уже тянуло свои лучи сквозь ветви, и там, где они пятнышками попадали на кожу, ощущалось тепло.

Катя умылась, оделась, бесцельно походила по дому. Надо было что-то делать, а что – непонятно. Попила чаю. Решила убраться, хотя вчера какие-то расторопные девушки вымыли пол, убрали свечи, сняли тюль с зеркал – убрали все печальные знаки похорон.

Перетерла кухонные полки, разобралась в книжном шкафу, в комоде. Вытирая пыль, нашла старые бархатные альбомы с фотографиями, уселась их рассматривать. Плохонькие любительские карточки запечатлели жизнь бабушки и дедушки, их многочисленных друзей, потом ее мамы с подругами. Вот мама уже с папой – молодые, веселые, в какой-то экспедиции… Потом карточки стали лучше качеством, больше, и вот уже она сама – в детском саду, наряженная в костюм Красной Шапочки, в школе – с большим букетом и новым портфелем, потом в старших классах…

Во дворе громко залаял Жук. Катя выглянула в окно. За калиткой видна была широкополая шляпа и темные очки. Жук приплясывал с этой стороны калитки, демонстрируя крайнюю степень ответственности.

Катя вышла во двор, открыла калитку.

– Добрый день! – Дородная дама в брючках-капри, сильно декольтированной блузке и с крошечной собачкой на руках грудью оттеснила ее обратно во двор. Катя успела заметить из-за нее «лексус»-металлик с затемненными стеклами. Жук продолжал наскакивать на гостью, имея в виду, скорее всего, даже не даму, а ее ручную собачонку. – Вы ведь внучка хозяйки этого дома? – спросила дама, поднимая очки на лоб. И, не дожидаясь ответа, так же напористо продолжила: – Я хочу переговорить насчет продажи.

– Продажи чего? – отступила на шаг Катя.

– Как чего, дома и участка, конечно! Вы же продавать будете? – почти утвердительно сказала гостья.

– Во-первых, я ничего продавать не собираюсь! – отрезала Катя, приходя в себя. – А во-вторых, кто вы такая?

– Да какая разница! – раздраженно воскликнула дама. Собачонка визгливо залаяла, видимо уловив понятную интонацию. – Мне сказали, что вы продаете, я приехала переговорить насчет цены и задатка.

– Я ничего не продаю и не собираюсь, – уже спокойнее сказала Катя. – У вас неверная информация.

– Ну, девушка! Зачем вам эта развалюха, тем более что вы живете в Питере! – еще более раздраженно заговорила дама. – Я дам рыночную цену, хороший задаток, пока вы будете оформлять наследство. Двадцать тысяч долларов вас устроят?

– Мне не нужны никакие тысячи долларов, – еще более спокойно сказала Катя. – Попрошу вас оставить территорию. Дом не продается.

– Господи, какая фанаберия! – наконец не выдержала дама. – Мы бедные, но гордые, да? Все равно развалюха твоя сгорит, не успеешь оглянуться! Тогда продать будет в сто раз сложнее и цена будет другая!

– Уходите, пожалуйста. – Катя сама пошла на даму, тесня ее к калитке. – И не надо мне угрожать, а то я обращусь в милицию и заявлю, что вы угрожали мне поджогом. Вот тогда и посмотрим, какая будет цена.

– Ах ты, соплячка! – Дама разгневанно нахлобучила на нос очки. Собачка изнемогала от визга, дергаясь у нее на руках, Жук вторил октавой ниже. Получился хорошенький дурдом.

Дама вывалилась за калитку, рванула заднюю дверцу, «лексус» взвыл мотором и уехал. Катя стояла у калитки, уперев руки в бока, и смотрела вслед уехавшей иномарке. Жук радостно прыгал вокруг.

– Шо тут было-то? – приковыляла от своих ворот тетя Галя-Хохлушка.

– Да так, покупательница приезжала, – неохотно сказала Катя.

– Дом покупать?

– Ну да, дом.

– А ты шо же, будешь продавать? – с большим интересом уставилась на Катю соседка.

– Не собираюсь!

– А шо же, пустой будет стоять или пустишь кого? – не унималась тетя Галя. – Пустой-то дом – не жилец.

– Там посмотрим, – погрустнела Катя.

– Ну да, ну да… – Тетя Галя хотела было еще что-то сказать, но Катя медленно закрыла калитку и пошла в дом.

А на самом деле, что же теперь делать с домом? До нее только сейчас дошло, что этот вопрос предстоит решать ей и только ей.

Отморозок Васька

Жук в ожидании обеда тоже обдумывал невеселые перспективы.

– Ну, как дела, Жучка? – хрипло поинтересовался выползший из зарослей крапивы Васька. – Бабушка того, в ящик сыграла? Вас с Манькой теперь, поди, на улицу вышвырнут?

Васька крепко потянулся всем своим жилистым телом, потер изувеченную морду, небрежно почесал единственное ухо.

Жук приуныл. От этого подонка так просто не отделаешься. Васька был самый главный среди окрестных котов, а возможно, и самый главный в поселке. Бесстрашный, злой, весь изрезанный и разорванный в бесконечных драках, он жил сам по себе, брал все, что хотел, без спроса. Украсть зазевавшуюся курицу или придушить злобную городскую собачонку, начинавшую наводить свои порядки «среди пейзан», ему было раз плюнуть. Местные кошки столбенели перед ним, как деревенские дурочки перед киноартистом, поэтому среди поселковых котят было подозрительно много одинаковых с лица серо-полосатых прогонистых хулиганов.

Но Жук боялся и ненавидел Ваську не за длинные смертельно опасные когти и не за имидж беспредельщика. Васька помыкал им, поскольку знал тайну.

– Пожрать нету? – равнодушно спросил Васька. – А то вчера занят был, ничего не припас.

– Да, есть, есть, – слишком суетливо замахал хвостом Жук. Он залез под сарай, носом вытолкал миску со вчерашними объедками.

Васька подозрительно осмотрел остатки, лапой выудил почти целую котлету и одним махом проглотил ее. Закусил сыром и брезгливо вывалил остальное на землю.

– Ну ладно, Жучка, я пока посплю. А ты покарауль, а то тут пацаны с Первомайской привязались, всю ночь пришлось отмахиваться. – Васька плюхнулся на землю в тени от будки и тут же захрапел.

Только сейчас Жук заметил на его боку свежую рваную рану, впрочем уже грамотно зализанную.

«Вот еще не было печали, – подумал Жук. – Теперь, пока не выспится, сиди тут как привязанный». У него были планы пробежаться до станции, пообщаться с компанией на привокзальной площади – там всегда знали все свежие новости и сплетни. Но ослушаться Васьки Жук не смел.

Когда Дедушка подобрал его на речке, обратив внимание на прибитый к берегу мешок, в котором кто-то поскуливал, Жуку было две недели от роду. Добрый интеллигентный Дедушка принес его домой, отогрел и выкормил, как родного. Единственное, в чем он промахнулся, было определение пола щенка и, соответственно, выбор клички.

Дедушка и Бабушка долго разглядывали найденыша, переворачивая его на спину, что он воспринимал как веселую игру, и вынесли вердикт: сучка, девочка. Назвали девочку, не мудрствуя лукаво, Жучкой, и под этим именем щенок прожил полгода. Пока не стало совершенно очевидно, что Жучка никакая не Жучка. Сконфуженный Дедушка загоревал, но Бабушка утешила его и сказала, что ничего страшного, пусть будет не Жучка, а Жук, тем более что основная масть пса – черная.

Жук воспринял бы переименование спокойно, если бы не бродячий кот Василий, тогда еще совсем молодой и веселый. Он так потешался над бедным новоиспеченным Жуком, что тому пришлось отстаивать свою честь в бою. В нем он, увы, не преуспел, получил несколько глубоких царапин на носу и потерял кусок шкуры. После чего Васька предложил мировую, и Жуку пришлось стерпеть. Но с тех самых пор кот не упускал возможности посмеяться над поверженным Жуком, называя его Жучкой и время от времени взыскивая контрибуцию.

Конечно, Жук мог бы отомстить подлецу Ваське. Он ведь тоже знал всю подноготную брутального красавца от старой кошки Матвевны, теперь уже покойной. Ваську когда-то привезли котенком дачники – интеллигентная московская дама с толстым мужем и таким же толстым сыночком Виталиком. Котенка купили за большие деньги в каком-то клубе (это место Жуку было не совсем понятно, в их поселковом клубе котятами не торговали, да и вообще непонятно было, зачем ими торговать – их и так в поселке было как собак нерезаных) специально для Виталика.

Но котенка так тискали и не давали ему покоя, что он начал царапаться, пару раз распахивал руки не только Виталику, но и самой даме, и в конце лета его выкинули на улицу. А сами уехали обратно в Москву. Васька поголодал, сидя под террасой и горько плача. Добрая Матвевна приносила ему то мышонка, то мясные обрезки, спертые ею в подсобке железнодорожного магазина с риском для жизни. Васька подрос и за два месяца превратился в красивого полосатого кота, но страшно злого и мстительного. Не доставалось от него только старенькой Матвевне. Всех остальных он гонял и драл, не разбирая пола и возраста. Как он выжил суровой зимой, для многих оставалось загадкой, но Жук после знаковой драки нередко пускал его в свою будку погреться, разумеется не афишируя вынужденный скандальный союз, – поселковые псы никогда ему не простили бы столь грубого нарушения правил общежития.

Следующим летом, когда дама с подросшим Виталиком и еще более потолстевшим мужем вновь появилась на даче, Васька задумал страшную месть. Он долго выслеживал удобный момент, сидя на крыше террасы. И однажды, когда толстый муж в одних шортах ковырялся во внутренностях своего автомобиля, со всей дури шваркнулся ему на спину, проехав по ней четырьмя лапами. От дикой боли мужик заорал, дернулся, и его стукнуло закрывшимся капотом. Видимо, он что-то задел внутри, и машина тоже заорала диким голосом сигнализации. От этих воплей сидевшая на краю пруда в шезлонге и с журналом в руках интеллигентная дама вскочила, но, потеряв равновесие, рухнула в пруд и тоже завизжала как резаная. Из дома выскочил Виталик, следом за ним старуха в буклях – дамина мамочка. Все кричали, размахивали руками и пытались понять, что происходит.

Жуку, тогда еще совсем мелкому, из-за штакетника была видна вся картина катастрофы, а также слышен зловещий смех Васьки, уже снова взобравшегося на крышу. Пес даже слегка испугался непривычных воплей и сидел поджав хвостик и трясясь мелкой дрожью.

Кудахтающий и подмоченный женский коллектив освободил хозяина из автоплена, оказал ему первую помощь в виде зеленки и пластыря, причем муж шипел и плевался не хуже Васьки. Потом была вызвана скорая помощь, мужа уложили в носилки на толстый живот, поскольку активно разрабатывалась версия «бешеного кота», и увезли в больницу…

При желании Жук, конечно, мог бы эксплуатировать тему беспризорничества и никомуненужности, чтобы осадить наглость Васьки. Но привитое Дедушкой благородство не позволяло ему пасть так низко. Ведь, как известно, «и крестьянки любить умеют», что он точно знал со слов Бабушки. Да и когти у Василия еще оставались достаточно острыми и крепкими, хотя пары клыков и скорости реакции ему уже явно недоставало…

Вспомнив про Бабушку, Жук опять пригорюнился. Только такая циничная особа, как Марианна, могла считать, что с этой утратой он печалится лишь о похлебке. Вовсе нет. Сейчас он вспомнил, как теплыми летними вечерами Бабушка собирала на крылечке поселковую детвору и читала интересные книжки. К книжкам, правда, прилагались карамельки или пряники, перепадавшие и Жуку, но он любил эти посиделки вовсе не за лакомства. Благодаря Бабушке Жук узнал множество интересных вещей. Например, историю про песика Тотошку, который победил злого волшебника Гудвина. Или про собачку Соню, которая, конечно, была мелкой городской шавочкой, но все же показывала присущие всем собакам ум и сообразительность. А подлинными героями Жука были, конечно, пограничный пес Джульбарс, ловивший нарушителей, и настоящий мужик Мухтар, герой милицейских будней.

Слушая Бабушку, Жук тихонько вздыхал о несбыточном – его-то в ряды Вооруженных сил или хотя бы органов правопорядка не взяли. Конечно, по причине малообразованности. «Вот если бы я жил в городе и закончил курсы служебного собаководства…» – иногда мечтательно говорил он Марианне. Кошка, которая, кстати, тоже всегда внимательно слушала Бабушкино чтение, только фыркала в ответ: куда, мол, тебе, деревенщине!

Жук вздохнул и покосился на дрыхнувшего Ваську. Ничего не поделаешь, придется ждать, пока проснется.

Завещание

Катя бесцельно побродила по дому, включила чайник, заварила свежего чая. Наглая дама с визжащей собачонкой не шла из головы. Да, что же делать с домом?

Здесь прошло детство, здесь выросла мама, почти всю жизнь прожили бабушка и дед, а до них – прабабушка Поля и прадед Гриша, которые и построили первый сруб на берегу речки. Здесь каждая доска, каждый кирпич были согреты их руками. А старый сад, бабушкин розарий, который она пестовала, как ребенка? А пруд с «пристанью», которую когда-то сколотил отец специально для Кати и с которой они вместе пускали радиоуправляемые модели корабликов?

Продать все это, отдать в чужие руки, людям, которые не будут помнить родные для нее голоса, не будут знать, кто и зачем вбил этот гвоздь, повесил эту полочку, вырастил эту герань? И уехать в Питер, навсегда вычеркнув из истории тихую и достойную жизнь нескольких поколений ее предков? А куда потом приезжать, чтобы навестить их могилы?

От невеселых мыслей ее отвлекли шаги на крылечке.

– Кто там? – крикнула она с кухни. – Проходите, не заперто.

– Можно? – В проеме воздвиглась фигура соседа. – Не помешал?

– Да нет, проходите, пожалуйста!

Он быстро прошел, посмотрел на нее, все увидел – и мокрые глаза, и растерянное лицо…

– Извините, если не вовремя, – протянул ей узкий конверт. – Катерина Васильевна просила вам отдать, когда ее… В общем, когда я ее в больницу отвозил. Забыл вчера, вы простите.

Он потоптался на месте. Катя не знала, что говорят в таких случаях.

– Может быть, попьете со мной чаю? – неуверенно спросила она. – Только что заварила.

– Чаю? Можно, у меня еще с полчаса есть.

Она быстро налила чаю в две кружки, придвинула к нему хлебницу с сушками и пряниками. Полуотвернувшись, разорвала конверт.