Создатели Катлас Эдуард

Глава 29

Руперт очнулся, лежа на тоненьком матрасе на твердой плоской поверхности. Он был очень слаб, его руки были привязаны кожаными манжетами к холодным металлическим рейкам. Все внутренности болели.

Открыв глаза, Руперт увидел серые стены из шлакоблоков. Его живот был перевязан чистыми бинтами. По обеим сторонам от узкой больничной кровати висели пластиковые зеленые шторы. За ним следили приборы, в том числе выпуклые черные линзы для видеонаблюдения. В его руку был вставлен катетер, по которому из прозрачной емкости, закрепленной сверху, текла какая-то жидкость.

Руперт долго лежал, пытаясь понять, что произошло, и гадал о судьбе Люсии и Нандо. Он сомневался, что с ними все в порядке. Но кто-то же потрудился отправить его в больницу, и это вселяло надежду. Он слышал стоны и храп за шторами. Кроме него в палате было много народу.

— Где я? — громко спросил Руперт.

— Там, откуда не возвращаются, — раздался голос слева. В ответ кто-то натужно засмеялся.

— Мы в Канаде? — спросил Руперт.

Снова раздался невеселый смех. Руперт больше не пытался завести разговор, его соседи тоже молчали.

Прошло больше часа, когда появились двое коротко стриженных юношей восемнадцати или девятнадцати лет в поношенной зеленой форме. Они взглянули на Руперта, а потом на экран планшета.

— Это он, — сказал один из солдат. Тучный санитар привез кресло-каталку и помог военным усадить в него Руперта. Они пристегнули руки пациента к ручкам кресла.

— В чем дело? — спросил Руперт.

— Вас будут допрашивать, — ответил один из солдат. — Мой вам совет: не отпирайтесь. Не доставляйте им хлопот. Скажите все, что они хотят.

— Ладно, — сказал Руперт. — Знакомая история.

Его везли по длинному коридору, где вдоль стен стояли кровати, на которых лежали измученные пациенты. Они были одеты в тонкие пижамы, и большинство из них выглядели, как будто их опоили сильнодействующими успокоительными. В больнице пахло болезнью и разложением. Углы под потолком заросли черной плесенью.

Руперта подняли на грузовом лифте, а потом привезли по длинному белому коридору к черной двери. Она отъехала в сторону, и солдаты завезли кресло в белую комнату, где друг напротив друга с двух сторон от черного ромбовидного стола стояли два черных офисных стула. Солдаты убрали один из них и поставили на его место кресло с привязанным Рупертом. Все четверо ждали.

Примерно через двадцать минут в дальнем конце комнаты отодвинулась часть стены, и вошел мужчина, одетый в форму агента Департамента террора: в черном костюме, рубашке и галстуке. На вид ему было около шестидесяти лет, он был очень худым и подтянутым, с коротко стриженными седыми волосами и глазами цвета голубого льда. Его лицо показалось Руперту знакомым.

— Спасибо, ребята, — обратился мужчина к солдатам. — Можете идти. Он не опасен.

Солдаты отдали честь, развернулись на пятках и строевым шагом вышли из комнаты. Санитар поплелся за ними.

Агент сел за стол напротив Руперта. Он коснулся глянцевой черной столешницы, и на ней замерцали цифровые документы. Во многих из них текст сопровождался фотографией Дэниэла. Мужчина не спеша изучал документы и не обращал на него внимания… Молчание длилось несколько минут.

— Доступ к незаконным иностранным материалам, — начал перечислять мужчина. — Нарушение договоренности с Департаментом террора. Нападение на высокопоставленного чиновника Центра защиты детей и семьи с целью получения секретных данных. Нападение на преподавателя военной школы и его убийство. Силовое проникновение в военную школу, где вы взорвали боеприпасы, убили двоих охранников и ранили нескольких преподавателей и откуда похитили несовершеннолетнего, находящегося на попечении государства. Все это вы проделали, прилюдно выкрикивая террористические лозунги через систему оповещения. Изготовление и распространение террористической пропаганды. Наконец, попытка незаконного выезда из страны. — Агент прожигал Руперта глазами, и Дэниэлу показалось, что в комнате похолодало. Возможно, температуру действительно понизили, чтобы запугать его. — Даже если бы мы устроили для вас суд, у вас не было бы ни единого шанса выжить. Вас ожидает долгая и мучительная показательная казнь. Вы террорист, Дэниэл Руперт.

Руперт молчал. Он узнал мужчину: именно он был на студии, когда Джордж Болдуин гипнотизировал Руперта у себя в кабинете. Болдуин заставил Руперта забыть этого человека, пока доктор Смит не снял гипноз.

— Доктор Реджинальд Крейн, верно? Правда, вы экономист, а не врач.

Крейн откинулся на стуле:

— Верно.

— В школе вас звали уткой.

Крейн чуть скривил губы.

— Это сокращение от «уткодроча»? — добавил Руперт.

Мужчина скрестил руки на груди и вздохнул:

— Вы кое-чему научились с нашей последней встречи. — Он внимательно посмотрел на Руперта. — Здесь ни вам, ни мне нет смысла притворяться.

— Пожалуй, — согласился Руперт.

Мужчина сидел неподвижно, а потом спросил:

— Что еще вам обо мне известно?

— Вы брат Зеб, — ответил Руперт. Эта мысль пришла ему в голову только что. Вот почему Крейн так интересовался им, приходил к Болдуину и разговаривал с ним сейчас. — Вы руководили расистской церковью, не помню, как там она называлась.

На лице Крейна застыла ледяная улыбка. Он развязал галстук и расстегнул три верхние пуговицы на черной рубашке. Он показал Руперту бледную татуировку на груди: шесть клинков, образующих свастику. — Я удалил бомльшую часть лазером, но эту сохранил на память. Лихие были деньки.

— Вы запрограммировали Салли, чтобы он убил меня, а потом себя.

— Нет, это бюрократическая ошибка. Когда всплыла эта ваша запись, вступила в действие стандартная процедура.

— Это стандартная процедура?

— С такими изворотливыми преступниками, как вы, приходится перестраховываться. Но этим занималась не моя группа. У нас много подразделений.

— Вы из Департамента террора?

— Берите выше.

— Психологический корпус?

— Должен признать, на некоторое время мы совершенно потеряли вас из виду. Женщина, с которой вы ездили, Люсия, знает свое дело. Я подумываю завербовать ее. Что скажете?

— Она ни за что не согласится.

— Любого человека можно убедить.

— Как Холлиса Вестерли?

Крейн слегка улыбнулся.

— Вам что, жаль его? Он ведь животное.

— Нет. Мне жаль всех, кто умер в Колумбусе. Вы убили их.

— Конечно, вам их жаль. Это естественное человеческое чувство.

— Зачем вы убили их? Столько людей!

— Не подумайте, что нам это было приятно, — сказал старик. — Но нам пришлось ими пожертвовать. Война вынудила нас.

— Вестерли говорил то же самое.

— Я его этому научил. Война повсюду. Некоторые люди учатся существовать в ней, направлять ее, но никто не в силах ею руководить. Вы же не будете винить моряка за разрушения, которые наносит океан, или за то, что он учится водить корабль в шторм?

— Вы нисколько не раскаиваетесь? — спросил Руперт.

— Всех иногда мучает совесть, — ответил Крейн. — Но это лечится. Вы зациклились на одном событии и не видите общей картины. Взрыв в Колумбусе был необходим, чтобы защитить и сохранить нашу страну.

— Разве можно защищать людей, уничтожая их?

— Вы меня не слушаете, Дэниэл. Я сказал, что мы защищали страну.

— Не понимаю.

Крейн включил голографическую клавиатуру и что-то напечатал. На столе возникла трехмерная модель Древнего Рима с каменными акведуками, несущими воду с гор, в фонтаны, бьющие среди живописных мраморных зданий.

— Это изображение из учебника Психологического корпуса, — сказал Крейн. — Знаете, что погубило Рим? Как вымер этот город?

— Вымер? — переспросил Руперт. — Я читал, что там живет около 10 миллионов человек.

— Вы не поняли, я имел в виду Древний Рим. — Крейн провел пальцем по крошечному акведуку, и он прорвался в горах за городскими стенами. — Варвары, готы, если быть точным, осадили Рим и разрушили все акведуки, которые давали городу воду, и благодаря этому римляне могли жить так, как жили. Но без воды город не мог существовать. Не важно, кто победил тогда в сражении. Без воды население уменьшилось с миллиона до десяти тысяч человек.

Величайший город в истории превратился в руины, среди которых остались только овцы и разбойники. Вы же видели Лас-Вегас.

— Допустим. Но какое отношение акведуки имеют к Колумбусу?

— Самое прямое. Мы не боимся лишиться воды. Какая жидкость драгоценна для нас?

— Нефть?

— Без нефти наши города исчезнут с лица земли. Если мы не обеспечим себя углеводородами и не защитим трубопроводы, все американские города через несколько недель станут похожи на Лас-Вегас. Торговли, в ее нынешнем виде, не будет. Вся наша военная техника — танки, самолеты, корабли — превратится в бесполезную груду металла. Чтобы защитить страну, мы должны были раздавить всех конкурентов, крупных и мелких. Мы — самый могучий зверь в джунглях, Дэниэл, но самому сильному приходится отчаяннее всех бороться за жизнь. У самого большого зверя самые большие потребности, а еще, как это ни странно, он уязвимее всех. Понимаете?

— Вы считаете, что странам нужно развязывать войны, чтобы выжить?

— Страны не развязывают войны, — возразил Крейн.

— Разве? Может, я плохо соображаю из-за лекарств.

— Страны возникают благодаря войне, она делает их могущественными, и она же разрушает их. Война — это борьба за существование между людьми, основа нашей эволюции. У войны нет начала и конца, хотя мы искусственно устанавливаем временные рамки отдельных конфликтов. Само по себе существование страны — это долгая война, в которой одна группа людей разоряет собственных соотечественников и другие народы. Это жизнь, борьба за ресурсы, мы не можем ничего поменять, так устроен мир.

— Так у вас есть особая мораль? — спросил Руперт.

— Нет, — ответил Крейн. — Мораль нужна, чтобы устанавливать порядок и управлять обществом. Люди, так же, как животные, аморальны, нас нельзя считать ни хорошими, ни плохими. В зависимости от обстоятельств все мы способны творить и добро, и зло. Взять хотя бы вас. Вы не только совершили преступления, которые я перечислил, но и годами распространяли нашу пропаганду, отлично наживаясь на этом. Вы убили несколько человек, а врали миллионам.

— Я пытался искупить свою вину, — сказал Руперт.

— У вас ничего не вышло. Поверьте, интервью с Холлисом ничего не изменит. Ему поверят только те, кто уже сомневается. Но большинство людей по-прежнему будет слушать нас, и мы будем указывать им, где правда, а где ложь. Мы растолкуем, что они чисты и миролюбивы, но, к сожалению, идет война, а в такое время нужно поддерживать правительство. И они будут все так же верить нам. Потому что им необходима эта вера, Дэниэл, и на биологическом уровне они понимают, что война требуется для выживания группы.

— Раз люди сами хотят войны, зачем вы им врете? Зачем придумываете угрозы? Почему не сказать просто: «У этих ребят есть нефть, которая нам нужна. Мы отберем ее, потому что мы сильнее». Если вы правы, то народ поддержит такую войну.

— Нас сплачивает не только война, но и торговля, — ответил Крейн. — Как я уже сказал, мораль нужна, чтобы обеспечить поддержку военной машине. Любая власть держится на двух китах, Дэниэл: на силе и на мифе. Без силы миф — просто слова и образы. Но сила, без оправдывающего ее мифа, недолговечна, потому что люди не считают ее законной. Нельзя править, опираясь только на миф или только на силу. Психологический корпус создает нужный миф — бесконечный, переходящий в четвертое измерение — мифическую историю. Смысл любой войны — защитить бога, страну и семью. Идет вечная борьба добра со злом. «Добро» — это мы, а «зло» — они, другая страна, которая контролирует необходимые нам ресурсы и каналы снабжения. Как формируется наше чувство принадлежности к нации? Почему мы чувствуем себя американцами, англичанами или кем-то еще? Какие исторические события создают нацию? Вы согласны, что американскую нацию сформировала революция, гражданская война, Вторая мировая война и борьба с терроризмом?

— Справедливо, — сказал Руперт.

— Что общего у этих событий?

— Борьба за свободу.

Крейн усмехнулся.

— Если смотреть шире, Дэниэл, все это войны. Масштабные столкновения. Их главный вопрос: кто победит и будет править побежденным? Чувство принадлежности к единому народу, священный патриотизм возникает на войне и только на войне. Что, кроме войны, создает нацию?

Руперт задумался:

— Многое. Культура, образование, наука.

— Все это не важно, — прервал его Крейн. — Посмотрим на наше существование с биологической точки зрения. Организмы могут размножаться стремительно, в геометрической прогрессии, в этом случае их число ограничивается только потребностью каждой особи в ресурсах для поддержания своей жизни. Доступные ресурсы не бесконечны, поэтому особям приходится конкурировать. Даже небольшое преимущество в скорости, силе, уме решает, кто выживет, а кто умрет. Со временем преимущества накапливаются.

Ваша прежняя роль заключалась в распространении информации. Вы были пчелой, которая танцует перед роем, муравьем, прокладывающим путь к пище. Конечно, ваша работа была сложнее. С помощью мифа можно программировать поведение людей, направлять в нужное русло их страх, агрессию и работоспособность. В каждом из нас от природы заложен страх за себя и свою семью, нас тревожит окружающий мир, будущее и любая неизвестность. Миф подпитывает этот страх и формирует коллективный образ врага. В результате одна группа людей может бороться за ресурсы с другой группой и, конечно, с отщепенцами вроде вас.

Как я уже сказал, эволюция — результат конкуренции за ограниченные ресурсы. Друг с другом борются колонии бактерий, армии муравьев, деревья. Внутри нас идет постоянная война: антитела противостоят возбудителям болезней.

От невидимых глазу бактерий до величайших цивилизаций все подчиняются одному закону. Победа в эволюционной борьбе достается тем, кто способен сплотиться и сражаться, демонстрировать силу и уничтожать врагов. Но победа никогда не бывает окончательной, каждый день грядет новая битва.

Война священна, потому что благодаря ей люди объединяются, чтобы защищать свою группу и обеспечивать ее ресурсами. Само слово «религия» означает «воссоединение». Понимаете, Дэниэл?

— Вы используете веру людей, ради собственной выгоды.

— Нет! — Крейн ударил кулаком по черному столу, голографическое изображение Рима задрожало. — Война создала нас, превратила из примитивных морских существ в людей, которые строят города и страны, война заставила все формы жизни на планете эволюционировать, она делает нас сильными и заставляет стремиться вперед. Война объединяет нас, объясняет, кто мы такие, возвеличивает нас. Она — основа нации, суть человеческого существа и самой жизни. — Крейн наклонился вперед, его губы вытянулись в жесткую линию, а ледяные голубые зрачки неестественно блестели.

— Война — это Бог, — прошептал он, — а Бог — это война.

Руперт сидел в кресле-каталке и напряженно смотрел в глаза Крейна. Секунды тянулись медленно. Вдруг в кармане у Крейна что-то запищало. Он достал из кармана плоский экран величиной с визитную карточку.

— У меня дела, — сказал Крейн. — Видите? Я всего лишь слуга, который трудится на ниве господней. Приятно было поболтать с вами, Дэниэл, но завтра нужно приниматься за дело. — Он открыл ящик стола и протянул Руперту ручку и блокнот. — Разумеется, я хочу, чтобы вы все записали.

— Что? — переспросил Руперт. От разговора с Крейном у него закружилась голова, он чувствовал себя оторванным от реальности.

— Рассказ о том, что вы совершили, — ответил Крейн. — Отчет о ваших преступлениях против государства. И потрудитесь назвать имена своих сообщников. Как я уже сказал, здесь ни к чему секреты. — Он коснулся стола, и в комнате появились двое солдат и толстый санитар.

Крейн встал и оправил пиджак, но не стал затягивать галстук.

— Не забывайте наш разговор, Дэниэл. Подумайте о своем месте в том, что осталось от мира.

Позади Крейна открылась стенная панель, он повернулся и вышел.

— Уж точно подумаю, — сказал Руперт. Санитар развернул кресло и вывез его из комнаты. Солдаты шли по обеим сторонам от Руперта.

Глава 30

Руперта привели не в палату, где он проснулся, а в узкую отдельную комнату, которая выглядела как перестроенная каморка дворника. Как во всей больнице, там была грязь и вонь. Руперт решил, что его перевели сюда не из великодушия, а чтобы он не мог говорить с другими заключенными и распространять известную ему секретную информацию. Его поместили в информационный карантин.

Доктор Крейн не прислал за Рупертом ни на следующий день, ни потом. В камере не было экрана, и нечего было читать, поэтому Руперт пытался занять себя с помощью блокнота, который дал ему Крейн. Вместо того чтобы писать признание, он принялся рисовать комикс о вице-президенте Хартвеле и написал письма Люсии и Мэдлин, в которых желал им всего хорошего.

Руперт знал, что они никогда не получат этих писем, но на душе у него все равно стало легче. Через четыре дня он написал записку доктору Крейну: «Доктор Крейн, у вас веские доводы, но я вам не верю».

Руперт задумался, не зная, что добавить. Потом написал: «Может быть, с исторической точки зрения, вы правы. Но наверняка можно жить иначе. Разве мы не должны попробовать научиться этому?»

Он перечитал написанное, вздохнул и отложил блокнот. От чтения и письма у него закружилась голова. Его накачивали какими-то лекарствами.

На седьмую ночь в одиночной камере Руперту приснилось землетрясение, он очнулся в тишине. Он лежал в полной темноте, погасли даже раздражающие лампочки на аппаратах, через которые за ним наблюдали.

На нижних этажах раздавались крики. Потом все надолго смолкло. Прошло несколько часов, Руперт то погружался в дрему, то просыпался. Внезапно внизу началась стрельба, она затихла, потом прекратилась. В разных частях тюрьмы время от времени слышались одиночные выстрелы.

Перед самым рассветом дверь камеры распахнулась. Обычно к Руперту заходили толстый санитар или одна из медсестер и молча оставляли лекарства. На этот раз он увидел двух молодых солдат, блондина и рыжего, которые сопровождали его на допрос к доктору Крейну. Они стояли в темном коридоре с фонарями в руках.

— Говорил же тебе, они посадили его сюда, — сказал рыжий солдат товарищу.

— В чем дело? — спросил Руперт.

— Все кончено, дружище, — сказал блондин. — Можешь идти?

Руперт сел, попытался встать, но не смог и покачал головой.

Солдаты вышли и вернулись со сложенным креслом. Они ворчали и переругивались, пытаясь разложить его. Когда у них получилось, они усадили Руперта в кресло. Он мог сам поворачивать колеса.

— Придется идти по лестнице, — сказал рыжий солдат. — Лифты не работают, нет электричества.

Руперт выехал за ними на лестничную клетку. Солдаты развернули его и спиной покатили по лестнице, осторожно, опуская ступенька за ступенькой. Так они преодолели пять пролетов.

По широкому коридору они пришли в служебную столовую, где собралось несколько сотен человек, заключенных и охранников-военных. Дети и раненые были укутаны в одеяла, взятые из палат и казарм надзирателей. Толпа молча и напряженно прислушивалась к шипящему радиоприемнику в деревянном корпусе величиной с журнальный столик.

— Вся техника накрылась, — шепнул блондин. — Мы нашли старый приемник в подвале. Он работает от генератора.

— Мы убили «психов», которые здесь заправляли, — сказал рыжий солдат. — Вам же, наверное, интересно.

— Ничего не понимаю, — ответил Руперт.

— Когда города стали взлетать на воздух, они приказали нам убить пожилых заключенных, — рассказал блондин.

— И взрослых мужчин, — добавил его товарищ. — Ну, чтобы экономить ресурсы.

— Мы поговорили об этом, — продолжил первый солдат, — и решили не подчиняться. Но нельзя же просто послать «психов» куда подальше… Однако, поскольку правительство тю-тю, можно самим решать, что делать. Вот мы и решили прикончить «психов». Вывели их вон туда. — Он кивнул на окно, выходившее во двор за столовой.

Руперт увидел пять трупов, накрытых темной тканью. Один из них был одет в форму агента Департамента террора, черную с серебряной отделкой, на остальных были просто черные костюмы. Среди них был Крейн. Он лежал, распахнув мертвые глаза в звездное небо, снежинки падали ему на веки и не таяли. Возле его головы кровь смешалась со льдом и снегом.

— Это крайняя мера, — заявил Руперт.

— Такое теперь время, — сказал рыжий солдат. — А еще мы видели ваше интервью. Это же были вы? С тем нацистом?

— Что? — переспросил Руперт. — Когда?

— Запись расходится, люди про нее говорят, — солдат пожал плечами. — Она помогла нам понять, кто такие эти «психи». Они же сами устроили заваруху в Колумбусе, правда?

Потом двое солдат пошли за другим пациентом. Руперт ездил по столовой, пристально вглядываясь в сумрачные лица. Его сердце замерло при виде темноволосой женщины, сидящей на полу. Она обернулась, и Руперт узнал Люсию. Она похудела, как будто ее долго не кормили, но сейчас ложкой ела арахисовое масло из четырехлитровой алюминиевой банки. Вместе с ней ел Нандо, сидящий рядом на сложенной простыне.

Руперт направился к ним, но Нандо вскочил и побежал ему навстречу. Люсия потрясенно вздохнула.

— Мы боялись, что ты умер, — прошептала она. — Поешь?

— Нет, спасибо. Что случилось?

Несколько человек зашикали, и они заговорили еще тише. По радио сквозь помехи звучал мужской голос: «Кто-нибудь слышал какие-либо сообщения? Остался кто-нибудь живой?»

— Началась война, — шепнула Люсия. — Настоящая ядерная война.

— С кем?

— С Китаем. Бомбили наши города, их города. Неизвестно, кто первый начал.

— А как же противоракетные спутники? — спросил Руперт. — Система «Небесный огонь»? Президент обещал, что она защитит нас.

— Непонятно, — ответила Люсия. — Может, китайцы вывели ее из строя. Может, она вообще не работала.

— Может, ее вообще не существовало, — проворчал мужчина в кепке.

Руперт покачал головой.

— Нандо, с тобой все в порядке?

Нандо кивнул, не поднимая глаз. Он увлеченно уплетал арахисовое масло.

— Это снова Джерри Ротман, сертифицированный хиропрактик, я веду трансляцию через любительскую радиоточку из Гаррисона, штат Северная Дакота, — раздалось из приемника. Звук прерывался шипением. — Со мной связались выжившие из О-Клэра[17]. Они сказали, что слышали людей из Нью-Йорка. Прием плохой. Сообщений от правительства нет. Известно о выживших в следующих районах…

Руперт посмотрел сквозь высокое окно в предрассветную тьму. Ему казалось, что на юге он смог разглядеть неестественно белый смертоносный огонь, пожирающий города Северной Америки.

Люсия взяла его за руку.

— Что нам делать теперь? — прошептала она.

Руперт видел, как солнце начинает подниматься над дымящимися руинами того, что некогда считалось цивилизацией.

— Единственное, что нам остается, — надеяться на обновление и лучшее будущее!