Территория войны Пронин Алексей
– И ты никому не рассказывай, – жарко и влажно прошептала она мне в ухо. – Зачем ты спрашиваешь женщину, кто был у нее ночью? Как тебе не стыдно! Такой большой вырос, а этого не знаешь... Что хочешь у нее спрашивай, и она тебе скажет, а об этом никогда. – И она так же неожиданно оттолкнула меня, выскользнула из-под меня и спрыгнула с постели. Я протянул к ней руку, но она ловко увернулась и со смехом побежала к двери. Уже из ванной крикнула: – Я уезжаю, вызови мне такси.
– Я тебя провожу.
– У тебя есть машина? Или ты меня верхом на мотоцикле приглашаешь? Где у тебя щетка?
Несмотря на поздний субботний вечер, такси приехало быстро. Алла была еще в ванной, но шум воды стих. Я крикнул ей: «Такси ждет» – и начал одеваться. Затем вынул из ящика под компьютером записанный утром компакт-диск с телефонными разговорами и положил его в карман.
Из ванной она вышла свежей, розовой и немного чужой. На ней была моя рубашка и снова белая, старательно вычищенная юбка. Я улыбнулся ей, но ее ответная улыбка оказалась сухой и безразличной.
– Я поеду с тобой.
– Ты с ума сошел! Год будут потом косточки мне перемывать: сладкая парочка, траур у нее такой... Посади только в машину и проверь, чтобы за рулем не сидел бандит.
Я надел куртку и ждал в прихожей, пока она возилась с поврежденной туфлей. Кончилось тем, что сбросила с ноги и вторую.
– Поеду босиком. – Вдруг Алла повернулась ко мне и, как само собой разумеющееся, коротко бросила: – Мне нужны деньги.
Я порылся в бумажнике и вынул из него все, что там лежало.
– Это все?
Я вернулся в комнату и вынул из шкафа последнее, что у меня было. Отпускные лежали на банковских картах.
– Я очень похожа на проститутку? – усмехнулась Алла.
– Не очень.
– Ах, так! Спасибо. Поцелуй меня.
Это был долгий поцелуй, после которого мы молча спустились вниз и вышли на улицу.
Здесь было темно и безлюдно, и в этой темноте фары такси светились особенно резко и тревожно. Я посадил ее в машину и хотел уже захлопнуть дверцу, как она попросила:
– Нагнись ко мне. – Я пригнулся к сиденью. – Не знаю, почему и где ты прячешь нашу Танечку, но только передай ей, пожалуйста, что хорошие девочки так не поступают. Мамочка ее звонит мне каждый день, беспокоится, собака ее вся извелась и меня извела... И вообще, как это со стороны выглядит!
– Я ей передам.
– Ну, все... Позвони, если очень захочется.
Когда машина скрылась за углом, я побрел к своему мотоциклу. Открыл воротца ящика, но перед тем, как поставить его туда, вошел внутрь. Под хламом нащупал жестянку из-под кофе и открыл. Сейчас она была пуста, но иногда я хранил тут документы большой ценности, которые не доверял квартире. Вынул из кармана компакт-диск и вложил в жестянку. Сверху накидал беспорядочно масляные банки, укрыл ветошью и закатил мотоцикл.
20. Телефонные разговоры
Телефон во Владивостоке долго не отвечал. Я взглянул на часы – там уже позднее утро. Я никогда не был в той квартире, не мог представить, где и как звонит у них телефон, поэтому тревога только усилилась. Наконец в трубке щелкнуло, и я услышал запыхавшийся голос дочки:
– Ой, папка! Я так бежала, ой, сейчас... только дух переведу.
– Откуда ты такая?
– Мы с мамой на рынок идем, я уже с лестницы вернулась, услышав звонок. Ой, ну все, отдышалась. У нас вечером гости.
– Кто же? – Я наслаждался звонким беспечным голоском дочери, так бы слушал и слушал...
– Не знаю, военные, сослуживцы папины-Васины... ой, прости меня. Ты не обиделся?
– Нет, конечно... – Я давно приучил себя не обижаться на эти оговорки, но они все равно кололи... – А где твой братик?
– Он на дворе мяч гоняет. Могу крикнуть в окно. Хочешь?
– Нет, пусть гоняет. Как там у вас?
– Все замечательно. Только в школу уже послезавтра.
– Не хочется?
– Хочется и не хочется, и то, и то. Ты когда-нибудь к нам приедешь?
– Когда-нибудь. У вас все хорошо?
– Ты уже спрашивал. Все замечательно.
– Ты мне позвонишь, если что?
– Если что?
– Ну, заболеет кто, или еще что-нибудь.
– Какой ты странный!
– Ладно, беги, Аленка, мама заждалась. Поцелуй за меня братика. Я тебя крепко-крепко...
– Я тоже крепко-крепко!
Спал я ночью как убитый, но сны запомнил. Плыли мы втроем с детьми по реке на лодке, и с нами была еще очень большая кошка. Начались какие-то неприятности, лодка потекла, и нас остановили на реке для проверки водительских прав. Вчерашняя угроза бандита, далекий голос Аленки в телефонной трубке, лодка и кошка из путаного ночного сна переварились за ночь в густую вязкую ярость.
В телефонном справочнике я нашел номер городской думы. Какая бы ни была у этого олигарха армия охранников, если он слуга народа, то должен, как любой депутат, иметь приемные часы для своих избирателей.
Городская дума оказалась распущенной на каникулы. Я повесил трубку и начал одеваться. Сидеть в воскресенье в пустой квартире без дела было невыносимо, хотелось действовать, гнать, бить, крушить... Но только не сидеть на одном месте. Где же он может сейчас быть? На одной из своих яхт, в далеких морях или океанах? Но попробовать добраться до него я мог только тут, в луже Пироговского водохранилища, около железнодорожной станции «Водники», которую заметила Алла. Это называлось искать не там, где потерял, а там, где светло. С какой стати он должен торчать там, с его-то возможностями? Но дома все равно не высидеть, а там все-таки вода и пляж... А самое главное – скоро выборы. Плакаты и листки с физиономиями кандидатов в депутаты начали расклеивать по всем московским дворам. Почему бы ему не быть в это горячее время ближе к своим избирателям, да хоть на тех же «Водниках», если он совсем без воды жить не может? И я решил попробовать, в худшем случае хотя бы искупаться и позагорать.
Я гнал по полупустым воскресным московским улицам и с удовольствием слушал густой рык движка у себя под коленями. Это было единственное время, когда можно прокатиться себе в удовольствие по городу, не изнывая в бесконечных пробках. Еще я люблю выезжать за час до рассвета, в светлую летнюю ночь, когда весь город с его пустым асфальтом – твой.
В наушниках под шлемом пискнул зуммер, я снял руку с руля, вытянул микрофон и нажал кнопку за пазухой. Чтобы пользоваться обычным мобильником на мотоцикле, нужны длинные провода и сноровка. Все провода я приспособил сам. Конечно, есть что-то и посовременнее, но обхожусь пока этим.
– Это ты, Николаша? Приветик, это Клава, помнишь меня?
– Привет, Клава, что новенького?
– Гудит что-то.
– Это мотор гудит, все нормально. Я тебя слушаю.
– Это, как его... мы тут сидим втроем... ну, как тогда в больнице, навещаем его. Это... ну, ты сам сказал, позвонить, если что...
– Да, да, говори, Клава! – Я не снижал скорости.
– Я про письма – помнишь, звонила? С пустышками внутри.
– Ну, ну, помню, интересно.
– Ага! Так это... кладовщице нашей, у нее тоже две акции, так ей конверт с нормальным письмом пришел. На собрание акционеров, внеочередное и очень срочное, приглашают. Представляешь, Николаша, из всех нас – ее одну. Это как понимать?
– Когда собрание?
– Сегодня, в шесть часов. Ты скажи, может, и нам всем пойти, кому пустышки в письмах пришли? Устроить им веселую жизнь?
– Где собрание?
– В воинской части какой-то, там и номер указан.
– Отчего же не пойти. Только вас не впустят.
– Как не впустят?
– Там солдат с автоматом стоять будет – вот как. Не зря они воинскую часть выбрали. Адрес знаешь?
В наушниках послышалась возня, нетрезвые вопросы, шуршание. Вспомнили только улицу, но этого было достаточно.
– Жалко только, Серега еще рот плохо открывает, а то бы устроили им... Ты точно знаешь, что не впустят?
– Точно. Спасибо, Клава, если будет время, заскочу туда, погляжу. Привет болезному.
– Эй, эй, стой... еще не все! Серега еще что-то хочет сам... Ты слышишь?
Опять в наушниках возня, пьяный говор...
– Здорово, боксер!
– Привет, Серега! Ну, рот теперь открывается?
– Пока хреново. Слухай, боксер, что я тебе хотел сказать-то... Тут ко мне одна дамочка в больницу подвалила, с бумагами всякими. Подпиши, говорит. Бутылку выставила, денег дала. В пятницу это было, после поминок. Я голову с похмелюги поправил этой бутылкой.
– Что подписывал? Не тяни – я на мотоцикле.
– А! Ну, да... так она мне сначала лепила, мол, ты пострадавший, тебя незаконно уволили с завода, и все такое... Все путем, в общем, я не возражал, раз потерпевший. Потом про акции эти говорила, что подписи на протоколах туфта, собрание липовое, и обязаны были мне, как акционеру, все бумаги представить, а они избили, и свидетели есть... Все так складно лепила, и я со всем согласился.
– Куда бумаги?
– В суд. Я их все подписал. И денег мне еще дала, мы на них до сих пор вчетвером лечимся. Только я того, боксер, что-то сумлеваться потом стал... Еще она все лепила о профкоме на нашем заводе, мол, защищают они всех, а я на заводе ее и не видал никогда, а о профкоме все забыли давно.
– Одна приезжала?
– Не, с ней еще один был, здоровый такой, с татуировкой во всю клешню, его рожа мне точно не понравилась. Скажи, боксер, может, это подстава какая?
– Пообещала чего?
– Ага, денег даст и на работе восстановит...
– Худая такая? Востроносая?
– Ага, страшнее тюрьмы. Знаешь?
– Видал. Нехорошая. Они тебя и били, одна шайка.
– Чего мне делать-то теперь, скажи? Вишь, я как почувствовал, стал сумлеваться...
– Да ничего не делать, Серега. Подписал – и подписал. Суд теперь будет. Да уж и был, наверное. Но больше ты их не увидишь. И денег тоже.
– А работа?
– И работу не увидишь. Допивай, что осталось и выздоравливай. И не сомневайся больше.
– Обрадовал ты меня... Ладно, а может, заедешь? Посидим, как тогда, все путем...
– Не получится, Серега.
– Ты уже с утра верхом? Ну, даешь, боксер! Не споткнись где – вишь, они все какие крутые.
– Постараюсь. Ну, все, отбой, выздоравливай.
Я щелкнул кнопкой телефона за пазухой и отвернул правой ручкой побольше газа в цилиндры.
21. Яхта
Вскоре мне открылись в сиянии солнечного летнего дня водные московские просторы. Я взмыл на мост через канал, и справа от меня, как океанская бухта, заблестело Пироговское водохранилище. Десятки белых парусов скользили по сверкающей глади: туда – сюда, от берега к берегу, уплыть отсюда, кроме как через нудные шлюзы по каналу в Волгу, они никуда не могли. Я сбавил ход и поискал глазами белые посудины покрупнее: их не было. Но все-таки они где-то тут стояли, неделями дожидаясь дальнего плавания, неподалеку от шикарных яхт-клубов. Я свернул с главной трассы и зарокотал по направлению к станции «Водники».
Все оказалось так, как я и предполагал: железнодорожный мост через канал, и с платформы станции открывался вид на лагуну миллионеров, на десятки морских красавиц, подпиравших друг друга бортами в тесной бухточке. Я вспомнил это место, бывал когда-то с приятелем в гребном клубе. Все было тогда просто, бедно и дружно. Теперь же на месте простецких мостков красовались стильные причалы элитных яхт-клубов. Яхты стояли, перекрываясь бортами, названий не видно. Но рассматривать их очень интересно, как неких существ из другого мира, попавших сюда по недоразумению. Белоснежные, отделанные сверху и внутри дорогим деревом, с надраенной до блеска медью, с летящими на ветру флажками и вымпелами. На палубах мелькали фигурки команд, никогда не оставляющих без надзора этих красавиц.
Я направился к ближайшему яхт-клубу, распахнул стилизованную под корабельную дверь, очутился в прохладном кондиционированном полумраке, и пока глаза привыкали к нему, я сосредоточился на запахах: кожи, тонких неуловимых духов, морского простора... в общем, запахах больших, но тихих и непоказных денег.
Передо мной незаметно появился кто-то, одетый в элегантный матросский костюм и с вежливым поклоном разглядывающий меня. Он не спрашивал никаких пропусков, поскольку знал в лицо всех, имевших сюда доступ. По тому, как его глаза ощупывали мой запыленный мотоциклетный костюм, он уже определил меня в разряд чужих, не гостей, и даже не гостей их гостей, а незначительных и бедных, по его зоркой лакейской мерке. Я открыл рот, придумывая, что бы спросить, и видел, как его вежливая улыбка превращалась в презрительно-хамоватую ухмылку.
– Я ищу... одного яхтсмена... – Тот молчал, теперь выпрямившись во весь рост и не скрывая своего отношения ко мне.
– Какого тебе яхтсмена?
Я назвал фамилию и проглотил его наглость. Сейчас он стоял, заслоняя мне путь, но через секунду мог и лежать на полу, но только это мне не помогло бы и, главное, испортило бы чудесное воскресное утро.
– Справок не даем. – Он молча поднял руку, показывая на выход.
Я подумал о деньгах и даже опустил руку в карман. Там сейчас лежала тугая пачка: по дороге, ожидая расходов, я снял с банкомата все, что лежало у меня на одной карте. Но то были не деньги для этого холуя, рисковать местом с его чаевыми он бы не стал ради такой мелочи.
– Попрошу!.. – Он сделал шаг ближе, еще раз махнув рукой на выход.
Мы стояли лицом к лицу, так близко, как разрешалось стоять без последствий только в вагоне метро. «Сосчитай до десяти и только потом отвечай», вспомнилась невыполнимая мудрость, потом «подставь еще и левую щеку...», вспомнилась другая великая, «...и возлюби врага своего»... Я как мог спасал себе воскресенье, с недавних пор любой физический или словесный конфликт бесповоротно портил мне весь день, и почти сумел, хотя и выглядело все очень глупо: я неожиданно крикнул ему в лицо – «А-а!». Тот отпрянул, я повернулся, толкнул сапогом дверь и вышел на свет и летний жар.
С железнодорожной платформы я раньше заметил желтую полоску песка, пеструю от толчеи отдыхающих, а рядом мостки, причал и щит «Прокат лодок». Туда, где было все просто, и направился.
У входа стояла палатка с водами, сигаретами, и я купил здесь литровую колу. Постоял, оглядел банки-бутылки за стеклом и купил еще пару банок пива.
Свободных лодок в прокате не было, дожидаться, пока они освободятся, в кожаных куртке и штанах не было никакой мочи на этом солнцепеке. Я стал вылезать из раскаленной пыльной кожи прямо на мостках.
– Ты водный мотоцикл возьми, раз сам мотоциклист! – крикнул дед-лодочник из распахнутой дверцы будки. – Справишься?
– Где взять?
– У меня и возьми. Дороговато только будет. Права или паспорт есть?
Я расплатился, а когда оформили квитанцию, протянул ему банку:
– Пивка хочешь? Ты небось всех тут знаешь? – и кивнул на белые корпуса дорогих яхт.
– Ты аккуратней с этими рядом гоняй: стукнешь – не расплатишься. Я серьезно.
– Которая из них «Атлантика», или как ее?
– «Звезда Атлантики»? Есть такая. – Он ласково поглядел на недалекий лесистый горизонт, и я проследил за его взглядом. – Стоит, красавица.
Белоснежная длинная яхта стояла чуть поодаль от других, как на рейде, или словно брезгуя любым соседством.
– Хозяин там?
– Кто ж его знает, кто у нее хозяин? Морячки на борту, катерок их частенько туда-сюда мотает. Ты что, в гости?
– В гости. Ну, ладно, время побежало, покажи, куда тут нажимать на твоем глиссере?
«Бомбардье» ожил, заревел, и весь пляж, как один человек, обернулся на нас.
– Бензина на час, следи по приборке. И не глуши мотор: сам не заведешь! – крикнул хитрый дед вдогонку, а ведь мог сказать это и раньше.
Подо мной оказалась просто дьявольская машина; никогда бы не подумал, что на воде возможно такое! Не знаю, что у него было внутри, но такого прихвата я не ожидал: он чуть не выкинул меня с себя, когда я отвернул, по своему обыкновению, ручку. Рев, плеск, брызги, и я чуть не оказался в воде, даже ухнуло внутри: а будь такое со мной на асфальте... Зато эта злобная посудина, похоже, вообще не могла в воде перевернуться, только скинуть.
Планов никаких не было. К сожалению. Точнее, старого плана больше не было: сначала хотел подплыть потихоньку на лодочке, найти какие-нибудь поручни или лючок, пролезть внутрь... Но с ревущим «Бомбардье» об этом можно забыть.
Я заложил несколько виражей около берега, чтобы освоиться с машиной. Но на последнем, и самом крутом, чуть не снес голову какому-то дальнему пловцу и под его матерные напутствия подался от берега в «море», беря курс на «Звезду Атлантики». Чем ближе я подходил, тем большее уважение к ней испытывал. Похожая скорее на серьезный корабль, чем на прогулочное суденышко, она росла ввысь белыми бортами, постепенно превращаясь в гиганта, по которому сновали человеческие фигурки. На ней высилась настоящая мачта в паутине растяжек и с аккуратно зачехленными внизу парусами, и на самом ее верху, на высоте четырехэтажного дома, развивался флажок с какой-то эмблемой и весело вертелась крыльчатка метеосистемы. Вдоль борта шел ряд крупных иллюминаторов. Тонированные стекла в блестящих медных оправах казались на белом фоне угольно-черными.
Я приближался и разглядывал людей, стоявших и сидевших в креслах на палубе носовой части, перед капитанской рубкой. Что-то там происходило, это были не «морячки», а вальяжные люди в свободных и красивых позах. Если это воскресный светский раут, или как там у них зовется, когда днем на собственной яхте, в элегантных туалетах и с бокалами шампанского, то мне крупно повезло. Но лиц их не разглядеть: высокий борт яхты скрывал от меня эту публику. Я отвернул подальше, на вираже рыкнул движком и увидел, как все лица одновременно повернулись в мою сторону и спокойно, но с интересом понаблюдали за мной, как за новым развлечением.
Я заложил еще вираж и крутанул вблизи борта вокруг корабля. Рык движка, отражаясь от белой упругой стены, буквально глушил меня. Вверху на палубе меня тоже наверняка было слышно. Крутанул, отплыл и оглянулся: они опять смотрели на меня, но позы были уже другими. Что ж, так лучше, заметили, но помешал...
Перекрывая рев мотора, я крикнул им:
– Мне нужен депутат! Срочно!
Они переглянулись, и мне стало ясно – никто ничего не услышал из-за грохота.
– Кто из вас депутат? – прокричал я несколько раз.
Теперь некоторые вообще отвернулись от меня, а две дамы показали на свои уши и зажали их ладонями. Я им мешал. Что делать, один из них мешал мне еще больше. Но вырубить этот адский мотор я не решался: застрять тут, на середине водохранилища, без весел, и ковыряться на глубине с незнакомым мотором было бы еще глупее. Что ж, жаль портить им праздник, но ничего иного не оставалось. Не мытьем, так катаньем, – и я опять врубил сцеплением винт, или что там было у него под днищем. Вокруг меня опять вспенилась вода.
Я снова проделал тот же маневр вокруг яхты, и еще раз, для верности. На поворотах я мог их видеть: они стали перебегать с борта на борт, скрываясь от меня, вернее, от грохота «Бомбардье». Но я заметил и новые фигуры: несколько одетых в морские костюмы человек появились на борту с моей стороны, махая мне руками, вовсе не дружественно. Это были не «морячки» из команды, это были ряженые под морячков – передовой отряд охраны олигарха, таких я узнавал за километр, им платили за то, чтобы у него был покой, и вдруг, на глазах у гостей, такой грохот и конфуз... Я отжал сцепление, посудина моя клюнула носом и подчалила под высокий борт. Рев движка оглушал, утроенный эхом от высоченной белой стены. Отсюда я мог видеть только перегнувшихся через поручни охранников, кричавших мне что-то сверху. Но орать я тоже умел:
– Эй, вы, козлы ряженые, где ваш депутат хренов! Вызови мне его сюда, говорить с ним буду! Слышали, холуи? Депутата! В рожу ему хочу плюнуть! Олигарху вашему дерьмовому! – Я знал, что орал недостойную чепуху, знал, что депутата так не увижу, но я не нарушал закона, имел полное конституционное право выражать свое мнение о нем, мог бы сейчас даже плавать вокруг его яхты с плакатами и мегафоном и орать в него что хочу, и попробуй меня кто-нибудь тронуть пальцем за это! Вода вокруг этой дерьмовой яхты – общенародное достояние.
По тому, как те опять замахали на меня, я понял, что они все прекрасно слышали. Я врубил сцепление, вспенил воду около борта, чуть не ударив его подножкой, газанул, заложил вираж на другой борт и снова отжал сцепление. Итак, первая часть представления заканчивалась, половина моего послания олигарху худо-бедно отослана. Если он сейчас на яхте, то теперь знал, что кто-то на него очень зол и найдет способ добраться до него, какую бы охрану он ни выставил.
– Последний раз требую: вызовите депутата! Через минуту проломлю ваш борт этой хреновиной!
Ничего из моей затеи не получалось, я уже заметил активность под кормой, где стояли два катера, оттуда донесся треск заводимых мощных моторов, и скоро произойдет физический контакт, или начнутся гонки по акватории, на развлечение этой гладкой публике на палубе.
– Считаю до трех! И я проломлю ваш фанерный борт! Все слышали?
Я отвернул в сторону руль и прыжком отлетел от борта метров на тридцать. Развернулся и рассмотрел, что теперь делалось на палубе. Праздник, видимо, закончился, фигурки бестолково двигались, будто что-то искали, быть может, выход. Я отвернул ручку газа до упора, «Бомбардье» чуть не выпрыгнул из воды и, как торпеда на последних метрах жизни, с жутким воем пошел на таран. Но погибать я вовсе не собирался. Крутой вираж за несколько метров от борта, и волна от моего скутера, как маленькое цунами, стегнула гордый борт «Звезды Атлантики». Хлопок был таким, словно борт действительно был фанерным, и дрожь от него прошла до самого киля. Это было первое и последнее предупреждение, подумал я, возвращаясь на исходную позицию. Последнее – потому что ничего больше я не успевал, сбоку ко мне уже подходили катера с «морячками», вооруженными дубинками. Но только по-прежнему ни одного закона я не нарушил, и эта вода была такой же моей, как и депутата.
У меня еще оставались секунды, снова газ до упора, крепче за руль, и вперед... И в этот момент прямо передо мной распахнулся один из иллюминаторов, и в пустой медной оправе, как портрет в золоченой раме, возникло в сумерках каюты белое лицо и машущие крест-накрест белые ладони.
Я убрал газ, отжал сцепление, но руль оставил прямо, и моя посудина, замедляя ход, но продолжая оглушительно трещать, пошла прямиком на открытый люк.
– Стой! Стой! – услыхал я сквозь треск. – Что хулиганите! Стой!
Он махал белыми ладонями, отгоняя меня прочь, как муху. Посудина подошла под блестящую медь распахнутого люка и легко ткнулась резиновым носом в белый борт.
– Что? Что нужно? – Тот даже перегнулся, чтобы увидеть, что стукнулось о его драгоценный борт.
– Депутата! Депутата мне! – орал я сквозь грохот.
– Я депутат, я! У меня дни для этого есть! Записывайтесь!
Я по-иному взглянул на это обозленное и орущее на меня белое лицо в медной оправе и ухватился рукой за раму открытого иллюминатора. Теперь его я узнал, но в телевизоре он был лучше, добрее. Движок напоследок чихнул, стал слышен нежный плеск воды между моей посудиной и высоким бортом. А еще стали слышны грубые голоса за спиной и треск подвесных моторов с каждой стороны.
– Не смог записаться – лето... Но мне срочно. – Я уже не кричал и старался быть вежливым.
– В полицию сейчас сдам! Вон отсюда!
– В полицию меня не надо, законов я не нарушал. А ты, шкура, со своими бандитами, вообще этими законами подтираешься!
– Что?!
– Сейчас я разгонюсь и потоплю твою скорлупу со всеми твоими гостями! Ну!
– Что тебе, говори, что! – Он махнул рукой, но теперь не мне, а тем, кто был сзади меня. Я вгляделся в то, что виднелось за его головой: верстак в желтых стружках, рубанок, стамески, и на особом столике – полуметровый парусник из тонких реечек, почти готовый. Стало понятно, почему на нем кожаный фартук, – он еще и любитель-моделист. Что ж, жить красиво не запретишь. Я перехватился рукой с качающейся на шарнирах рамы на блестящую медь оправы, и тот опасливо отступил от меня на полшага. Отсюда было видно еще больше интересного: стены красного дерева, и на одной – овальный портрет императора Петра Великого.
– Да говори, говори, наконец, что тебе нужно! Ты в своем уме?
– Не в своем! – Изливать ему свои просьбы и горести через это окошко я не собирался. – Запомни! Я – Коля Соколов! Если твои бандиты или твой Портной еще разок заикнутся о моей дочери, я тебе...
– Ваше высокоблагородие, взять его? – услыхал я сзади себя. О резиновые подножки моей посудины уже терлись сзади носы двух катеров.
«Бог ты мой, он совсем подсел на морской тематике, у него и охрана на царском флотском уставе...» Не знаю, был он бледным сейчас или красным, только он не отвечал ни мне, ни своим орлам, только неподвижно глядел на меня в упор.
– Вы поняли меня, господин депутат? Запомнили фамилию? Так и передайте по команде, ваше высокоблагородие. И никто меня не остановит...
– Какая чушь! Не знаю, о чем вы...
– Так узнайте! Войдите в курс, разберитесь, вы депутат!
– Вы испортили праздник моей дочери... Уберите руку, я закрываю!
– Ах, у дочери праздник! Так если что с моей дочерью случится, я тогда твою дочку...
– Пальцы! Отрублю!
Я отдернул в последний момент руку, и тяжелая медь лязгнула у самых моих пальцев. В черном стекле иллюминатора, как в зеркале, на меня теперь глядела разъяренная по-глупому собственная физиономия.
– Я тогда твою дочь!.. – крикнул я снова, не представляя, чем закончить: не нужна мне его дочь, не трогаю я дочерей. Моя посудина вдруг качнулась, кто-то сзади ступил на нее ногой... – Заберу ее себе! Слышал меня?!
Вдруг отражение моей физиономии в стекле перекосилось, иллюминатор снова откинулся вбок, и опять в нем, как на экране телевизора, появилось знакомое лицо олигарха. Мы смотрели в глаза друг другу с четверть минуты. Я приходил в себя от ярости, он – не знаю от чего. Наконец он скомандовал через мое плечо:
– Отставить! Не трогать его. Он уплывает отсюда. Мы поняли друг друга?
– Не знаю...
Я нажал на кнопку стартера, ожидая чего угодно, только не рева мотора, но движок завелся с пол-оборота и опять оглушил нас. Ай, хитрый дед, опять обманул! Я врубил задний ход, отжал сцепление. Сзади скрипнули о мою резину носы катеров, и, оттолкнув их в стороны, я отпрыгнул от яхты. Заложил вираж и, не оглядываясь, подался к берегу. Теперь можно поваляться и на пляже. С олигархом я уже познакомился.
Я искупался, послонялся по берегу, поиграл в волейбол с веселой компанией. На шесть было назначено липовое «параллельное» собрание акционеров в воинской части, но ехать туда мне расхотелось.
Формально закон давал им это право. Если акций они скупили достаточно и руководство завода в упор не видит и не слышит какие-то их новые требования, тогда отсчитывай, нотариус, пять дней, и собираемся без вас, принимаем свои решения, потом не обижайтесь. Тем более что со дня смерти Софронова, откуда они повели счет, прошло уже шесть дней, поэтому все выглядело вполне законным... Я раньше бывал на таких сборищах и знал, что меня туда не пустят. И не меня одного. Ехать туда, собственно, было незачем. Пустые хлопоты...
22. Революция
В понедельник утром первый же телефонный звонок был с завода.
– Господин Соколов? Сейчас с вами будет говорить господин Софронов...
«Софронов? Что за Софронов, если он неделю как...» – подумал я, не сразу врубившись.
– Доброе утро, это Софронов... э-э, Игорь.
– Доброе. Я догадался. Чем обязан? – После того, как я схватил его за руку у гроба отца, меньше всего ожидал от него телефонного звонка.
– У меня в руках ваша визитка... с отцовского стола. Тут сказано: эксперт по корпоративным конфликтам. Это так?
– Это старая визитка.
– Вы не только ножом, значит, умеете, ха-ха... – В натужном смехе просачивались истерические нотки. – У нас тут на заводе ЧП... Вы можете приехать?
– Конкретнее?
– Не по телефону. Тут нам как снег на голову... Надо срочно.
– Не всякое ЧП я разгребаю. Слушайте, не валяйте дурака, скажите суть. Все, кому надо, давно знают.
– Вчера они внеочередное собрание провели.
– Я знаю.
– И назначили своего гендиректора!
– Кого?
– Кого-кого... Вы можете приехать, в конце концов, и тут с нами поговорить?
– За свою работу я беру значительный гонорар. Не знаю, подойдет ли вам это... – В конце концов, я уже неделю торчал в пыльном городе, вместо того чтобы плавать по голубым озерам, и не заработал за это время ни копейки. Пора это заканчивать.
– Сколько? – Я назвал сумму. – За всю работу?
– Нет, в сутки, господин Софронов, за одни только сутки моей работы.
Тот присвистнул, и от этого в телефонной трубке неприятно задребезжало.
– Такие деньги... Я за неделю таких не зарабатываю.
– Такой, как вы, не каждую неделю мне звонит.
– Это верно, хе-хе-хе... Хотя нам тут не до смеха. Ладно.
– Аванс за три дня вперед. Это обычные правила, господин Софронов, никакой обдираловки.
– Когда приедете?
– Я не услышал вашего ответа.
– Хорошо, хорошо, я согласен, выпишу сейчас расходник, генеральный подпишет, сегодня получите.
– Оформляйте пропуск, я выезжаю.
Я подкатил к заводскому забору и здесь приковал мотоцикл цепью с замком к знакомой петле арматуры. Перед дверью проходной толкались без видимого дела два охранника. Я взбежал на две ступени, и вдруг один из них ловким броском закрыл грудью дверь передо мной.
– К кому? Не торопись.